Новаторы

АНДРЕЙ ФИЛИППОВ

Ю. Шпарог

Он проснулся, как всегда, сразу. Замешанная на густом запахе свежеиспеченного хлеба, сохнущих портянок, лежалого сена и еще чего-то своего, домашнего, темнота избы начала слегка разбавляться. В окно пробивался серый рассвет. Рядом тихо дышала жена. В дальнем углу за ситцевой занавеской ворочались во сне ребятишки, шуршал под ними сенник. С минуту полежал неподвижно. Плечи, ноги и поясница ныли. Особенно ноги. «К дождю», — с досадой подумал Андрей Севастьянович. Уже лет пятнадцать ломота в суставах служила ему верным барометром. Сказались годы работы на приисках, когда долгими часами приходилось стоять в шурфе по колено, а то и по пояс в холодной грунтовой воде.

Поднялся рывком. Под жалобный скрип половиц прошагал к двери, толкнул ее и жадно вдохнул прохладный утренний воздух. Было часов пять. В соседнем дворе прокричал петух. Где-то хлопнул ставень. По проселку прогрохотала телега. Деревня Бессоново просыпалась.

Утро действительно оказалось ненастным. С запада, со стороны Старцевой гривы, дул порывистый ветер. Он гнал низкие, набухшие влагой тучи. Первые крупные капли взрывали фонтанчики пыли на плотно утоптанной тропинке.

Андрей Севастьянович спустился по ней к берегу. Аба медленно бежала меж камышей, таща вниз, к Томи расходящиеся кольца дождевой дроби. На мостках было удобно. Андрей Севастьянович нагнулся, окунул в воду голову и плечи.

Когда вернулся, в избе уже не спали. На столе дымился добытый из печи горшок с крутой пшенной кашей, стояла крынка с парным молоком, лежала коврига хлеба.

Ел, как всегда, не спеша, обстоятельно. В огромной его руке деревянная ложка казалась игрушечной.

Когда поднялся, утерев полотенцем губы, стало будто теснее в избе. Без малого двухметрового роста, широченный в плечах, он олицетворял спокойствие.

— Вот мы и снова дома, женка, — повернулся он к хлопотавшей у печи женщине. — Пойду на работу наниматься.

А через час уроженец этих мест, вернувшийся в родные края после двадцати лет скитаний по шахтам, приискам и дорожным стройкам Сибири, землекоп Андрей Севастьянович Филиппов стоял у стола в деревянном бараке, на фасаде которого косо висела жестяная табличка: «Рабсила». Это было 21 мая 1929 года.

Три десятилетия спустя Андрей Севастьянович с доброй иронией в глазах говорил:

— Часто писатели, журналисты, историки добиваются: «Думал ли ты тогда, что предстоит строить первенец сибирской металлургии, что стал участником создания индустриальной базы социализма?» — «Так я скажу, — думал. — На то он и человек, чтобы мозгами шевелить. Только, помнится, в тот день думы мои попроще маленько были. Мечталось о хорошем заработке. Тогда у меня семья большая была — четверо ребятишек, жена да старики — мать с отцом. А еще думал: наступит ли конец кочевой моей жизни? Ведь с тех пор, как батя меня мальчонкой на прииски увез, так и жилось: то в казармах, то в землянках на дорожном строительстве, то в шахтерском поселке… Есть работа — живешь, кончилась — дальше подался. Вот и мечталось мне, чтобы на сей раз работы н на лето, и на зиму хватало, чтобы к месту прирасти, ребятишек в школу послать. Сам-то я тогда неграмотный был, хотя тридцать лет уже стукнуло».

…То была памятная весна. Накопив силы, страна приступала к штурму. С листов чертежей контуры будущих заводов-гигантов перешагнули на строительные площадки, зримо стали проступать в линиях котлованов, фундаментов. Ленинский план социалистической индустриализации начал претворяться в жизнь.

Застучали первые топоры и на левом берегу реки Томь, против старинного сибирского городка Кузнецка. Кузнецкстрой начинал жить. Рабочих было совсем немного. На площадку потянулись крестьяне-отходники из окрестных сел, прибыло несколько специалистов во главе с главным инженером строительства Иваном Павловичем Бардиным. Велась подготовка к большому наступлению. Но выглядела она пока прозаично.

…От станции тянулись подводы с бревнами. Длинная их вереница с хлюпаньем месила тягучую глину только что проложенного тракта. Около одной из подвод шагал Андрей Севастьянович. Вытягивая с усилием сапоги из болотной жижи, он прикидывал, сколько ходок удастся сделать в этакую распроклятую слякоть. За каждое бревно платили по 15 копеек.

Дорога пошла в гору. Раскисшая под доящем, она стала скользкая, как каток. На крутизне лошадь, подавшись вперед всем своим корпусом, налегла на оглобли. Спина ее выгнулась, гривастая голова на широкой короткой шее низко опустилась. Копыта беспомощно заскользили, а крупный, с синевой глаз с укором косил на хозяина.

Андрей Севастьянович досадливо крякнул, подпер плечом передок и поднатужился. Уйдя по щиколотки в грязь, ноги нашли твердую опору. Телега медленно двинулась вперед. На взгорке начиналась будущая Тельбесская улица. По обе стороны поднимались первые венцы барачных срубов. Площадка готовила жилье к приему новых рабочих. Разбрызгивая грязь, бревна скатывались на землю.

«Больше не обернуться», — подумал Андрей Севастьянович. Сгущались сумерки. Возчики сгрудились под дощатым навесом у хилого костерка. Коренастый паренек с заткнутым за кушак топором, сидя на корточках, подкармливал огонь смолйстой щепкой и с интересом прислушивался к разговорам.

— Бают мужики — басил ладно скроенный, с окладистой черной бородой дядька, — будут, однако, Бессонову нашу изводить, дома снесут, посевы тоже. Непорядок это! Прадед мой тут землю пахал, каждый колышек в плетне своими руками вколочен. А теперь прахом все по миру пустить? Я так думаю, согласия на то давать не след. Его, заводище-то, строить можно и в стороне малость. У Советской власти земли много. А если и вовсе не тут, так оно для миру еще лучше будет!

Многие одобрительно зашумели.

— Твоя правда: здесь помирать надо бы, — поддержал щуплый возчик в натянутом на голову и плечи промокшем мешке. — И то по полю дорогу проложили, хлеба топчут!

Паренек у костра поднял голову. В отблеске пламени сверкнули задором чуть раскосые глаза.

— Не мутил бы людей, Михеич, — повернулся он к бородачу. — Сказали же в конторе: где деревня стоит, выстроят город — дома каменные, в три этажа. И деньги, и рабочих на перенос дадут.

Андрей Севастьянович подошел к навесу.

Паренек был Мишка Ионов, деревенский столяр, заводила в комсомольской ячейке. Мишу Филиппов уважал. Даром что безусый, но работящий и грамотный.

Бородача тоже узнал. Пятистенный, из лиственниц срубленный домина Михеича сверкал крашеными ставнями через один двор от его избы. Был Архип Михеич Кузин прижимист и изворотлив. Держал раньше по 50 и больше голов скота, приторговывал продуктами, обирая старателей. Потом притих, хозяйство свернул. Зажиточный середняк да и только. У него купил Андрей Севастьянович Гнедка за 65 рублей, когда вернулся. Деньги немалые, но конь добрый, выносливый.

Спор у костра продолжался.

— Ты, паря, помолчал бы, — отвечал бородач Мишке. — Что тебе терять? Штаны и то одни. За перевоз недорого отдашь. А протирать их на собраниях с девками в любом месте одинаково!

Кто-то прыснул в кулак.

Симпатии Андрея Севастьяновича были на стороне Миши. Но и мужикам он сочувствовал. Переселение означало, что и свою избу придется перевозить, а куда, еще неизвестно.

День понемногу угасал. Дождь усилился. Он стекал с навеса тонкими ручейками. Отблески пламенп подкрасили их, и поэтому казалось₈ что вокруг до самой земли свисают нити стеклянных бус. Сквозь эту завесу вдруг прорвался мужчина в брезентовом плаще — десятник Юрецкий.

— Севастьяныч, — обрадовался он, — тебя-то и ищу! Зайди в контору. Ты ведь землекоп? Хватит бревна возить! Завтра пойдешь в карьер.

С чего начинается большое строительство? С земляных работ, сооружения подъездных путей, строительной базы, жилья для рабочих. Так бывает всегда. Но в каждой стройке проступают зримые черты эпохи. Кузнецк-строй начался с землянок и бараков, с первых десятков землекопов-грабарей и плотников, с карьера, где добывался песок и гравий, с маленькой кузницы и первой «электростанции», мощностью в… 3,5 киловатта. Движок для нее строители обнаружили на старой мельнице в Кузнецке.

«…Трудно было тогда работать. На собраниях кулачье бузотерило. А лезло оно на площадку пачками. Приедет грабарь с лошадью — кто станет документы его проверять? Грабарь и грабарь, «временно работающий»… Выступали одни и те же крикуны — человека три-четыре, мы их хорошо приметили. Поддержка им была со стороны грабарей. Основные рабочие были всегда против крикунов», — писал в своих воспоминаниях один из первых коммунистов Кузнецкстроя, Трофим Степанович Гурьянов.

Так случилось и на том, памятном Филиппову собрании. Было это в конце мая. Ненастье кончилось вдруг, и на смену дождям пришли жаркие солнечные дни. Отправился Андрей Севастьянович на карьер с утра пораньше. Работалось хорошо. Любовно отделанный им самолично черенок лопаты ладно лежал в руках. Грунт легко поддавался. Как обычно, часа через два почувствовалась первая усталость. Солнце стояло высоко и изрядно пекло, когда раздалась звонкая дробь ударов колотушки по рельсу: обеденный перерыв.

Андрей Севастьянович распрямился и отер тыльной стороной руки капли пота со лба.

— Здорово работаешь, дядя!

Парень лет двадцати стоял рядом. Очевидно, он уже давно наблюдал, как будто играючи, без видимого усилия ходит лопата в могучих руках Филиппова и с каждым ее взмахом растет на бровке рыхлый земляной холм.

Андрей Севастьянович заприметил его еще с утра. Оголенный по пояс, невысокий, но плотный, паренек трудился недалеко, по ту сторону бровки. Налегал он на лопату всей своей тяжестью, трудно вгоняя ее вглубь, потом с напряжением поднимал, отбрасывал вынутый грунт.

Получалось по-крестьянски старательно, но бестолково. Сразу видно было, что земляные работы для него в новинку.

Филиппов сощурился в улыбке. Концы усов под мясистым, таким же крупным, как он сам, носом дрогнули и поползли вверх.

— А у тебя, что же, не получается? Ничего, не горюй, паря. С мое покопаешь, научишься. — В лице парня, в его восхищенном, немножко завистливом взгляде было что-то привлекательное. — Тебя как зовут-то?

— Дзендзель моя фамилия, а звать Сергеем…

Говорил Сергей с непривычным мягким акцентом, слегка коверкая слова. И этот акцент тоже показался Андрею Севастьяновичу приятным.

— Вот и хорошо, вот и познакомились. А теперь, Сергей, давай шабашить. Обедать пора. Потом я тебя, если хочешь, подучу малость. Ведь лопату держать всяк может, а вот землекопом быть не просто. Это тебе не огород копать.

Ели вместе. У парня оказалась лишь краюха хлеба. Андрей Севастьянович аккуратно развернул тряпицу с вареными картофелинами, куском посоленного сала, крупной луковицей. Как Сергей ни отнекивался, разделил все пополам.

К столам, где сидели землекопы, подошел десятник и сказал, чтобы после смены не расходились: будет рабочее собрание.

Снова застучали по рельсу. До вечера Филиппов и Дзендзель работали рядом. Андрей Севастьянович несколько раз подходил к Сергею, показывал, как лопату ставить, куда нажать, как сподручнее размахнуться, чтобы подальше отбросить землю. Ученик оказался способным. Рабочий день подошел к концу.

У тех же столов под открытым небом собралось человек двести. На таратайке приехал представитель Кузнецкого райкома партии.

Когда все разместились и притихли, он встал у торца стола и рассказал о работе XVI партийной конференции.

«Тогда у нас еще не было клубов, — вспоминал о том первом собрании на площадке Андрей Савастьянович. — Собрались под открытым небом. Но слушали рабочие внимательно. Я не во всем тогда разбирался, но одно мне запомнилось: партия говорила, что построить хорошую жизнь можно только общими силами, при повышении производительности труда каждого рабочего, что необходимо организовать социалистическое соревнование, ударные бригады… Слушая, я вспоминал годы изнурительного труда своего на приисках и шахтах, хозяевами которых были богачи — иностранцы, и думал, что так оно, наверное, и есть: рабочим людям нужно самим ковать свое счастье…»

Докладчик прочитал обращение конференции к рабочим и крестьянам и начал рассказывать, какой огромный завод будет построен здесь, на площадке, какие дома и клубы вырастут в городе, как изменится, обогатится родная Сибирь. Представить себе все это было трудно. Но верить хотелось.

Потом выступали рабочие. Особенно горячо говорил Миша Губкин — комсомолец из плотничьей артели.

— Пополнения ждем на площадку дня через три, А жилье подготовить успеем ли? Я предлагаю не по восемь, а по десять часов работать!

Рабочие оживились, зашумели. Послышались реплики, то одобрительные, то насмешливые.

От группы молчаливо сидевших в стороне сезонников к столу подошел мужик.

— Чего придумали еще! Народ измотать хотите? Не выйдет, время не царское, не каторжное! На кой нам тот завод и металл сдался? Жрать его не будешь. Нам вот что надо, — и одной рукой он подергал себя за полу, а другой похлопал по животу.

На него зашумели, и мужичонка юркнул обратно к своим.

Домой возвращались в сумерках. Сергей шел рядом и скупо рассказывал о себе:

— Почему у меня выговор такой, интересуетесь? Так я ведь не здешний. Еще два года назад в Румынии жил.

И перед Андреем Севастьяновичем понемногу развертывалась судьба этого полюбившегося ему с первого взгляда парня.

…Десять лет исполнилось Сергею, когда он, сирота, оказался один в родном Кишиневе, оккупированном боярской кликой Румынии. Его детство чем-то напоминало детство самого Филиппова. Непосильная работа в кузнице, горькая доля батрака… Время шло. Юноша-украинец в поисках заработка исходил города и села по берегам многоводного Дуная. Был грузчиком в Галаце, брался за люфой, самый тяжелый труд, лишь бы не помереть с голоду. И росла в душе Сергея ненависть к миру, в котором одни купались в роскоши, а другие — большинство — обрекались на полуголодное существование.

Зверская палочная дисциплина, побои и издевательства, которым подвергали унтер-офицеры и офицеры насильно мобилизованных в армию, переполнили чашу терпения парня.

Темной осенней ночью 1927 года девятнадцатилетний Сергей Дзендзель, бывший румынский солдат, переплыл Днестр и оказался на берегу, где, как он слышал, рабочие и крестьяне строили новую жизнь. Здесь его и подобрали советские пограничники. А в 1928 году он, уже рабочий Карской экспедиции, сплавлял лес к берегу океана.

Когда до него дошла весть о начале строительства Кузнецкого металлургического комбината, парень не задумываясь поехал в Кузнецк.

— Приехал я сюда в феврале, — спокойно говорил он. — И не жалею. Только специальностью овладеть хочется.

Потом с улыбкой добавил:

— Верите, Андрей Севастьянович, когда в первое утро в бараке проснулся, никак голову от нар оторвать не мог. В чем дело? Потом сообразил: волосы примерзли. Теперь-то здесь хорошо, жарко, как будто из нашей Молдавии и не уезжал!

Долго в ту ночь ворочался Андрей Севастьянович. Никак не мог заснуть. Думалось о том, что ждет впереди, о Сергее Дзендзеле, о том, каким будет завод. Наконец усталость взяла свое. И приснился Филиппову необычный, никогда не виданный город с домами, поставленными друг на друга в несколько этажей. А он шагает по нему и почему-то поет.

Утром, проснувшись, бросил жене:

— Хватит думать! Будем на новое место, куда укажут, избу перевозить. Здесь земля стройке нужна.

Прошел год. Многое изменилось на площадке. Полным ходом шло сооружение вспомогательных цехов, широким фронтом проводилась планировка территории, начались земляные работы на котлованах под фундаменты основных цехов.

Особенно ускорились темпы после XVI съезда партии.

Решение съезда предусматривало как важную народнохозяйственную задачу, притом в короткие сроки, строительство новых и реконструкцию существующих заводов черной и цветной металлургии. А строительство на Востоке второго основного угольно-металлургического центра страны являлось задачей первостепенной важности. Кузнецкстрой стал всенародной ударной стройкой. Со всех концов страны мчались сюда эшелоны с материалами, оборудованием, людьми. Это были посланцы партии и комсомола — представители рабочего класса крупнейших промышленных центров: Москвы, Ленинграда, Украины. В коллективы строителей они внесли пролетарскую закалку, напористость, партийную принципиальность.

В ответ на призыв ЦК ВКП(б) всемерно форсировать строительство Урало-Кузнецкого комбината ЦК ВЛКСМ объявил его подшефной стройкой комсомола.

Площадка напоминала огромный муравейник. Механизации почти никакой не было, все делалось вручную. Основным орудием земляных работ была лопата. Тысячи землекопов, плотников, бетонщиков делали свое нелегкое дело. Подобно гигантскому сепаратору стройка впитывала тысячи людей, отбирала все ценное, способное и как пустую породу отсеивала налетное, случайное. Углублялись котлованы, поднимались леса, в напряженном труде выковывался коллектив строителей.

На площади у строящегося здания заводоуправления выросла деревянная трибуна с высокой мачтой. На вершине ее — пятиконечная звезда. Право зажечь красный огонь получали победители в соревновании.

Не раз уже доводилось протягивать руку к заветному рубильнику Андрею Севастьяновичу. Его знали сотни людей. С ним советовались, просили помочь, когда предстояли особо сложные и срочные земляные работы.

Когда он работал, нередко у котлована останавливались вновь прибывшие на стройку. Нельзя было не любоваться скупыми, четкими движениями землекопа, за которыми скрывались огромный опыт, природная смекалка и удивительное «чувство земли». Там, где обычно землекоп откалывал грунта на лопату, Андрей Севастьянович одним ударом умел обрушить огромную глыбу. Казалось, он работал не спеша, размеренно. Но когда в конце смены замерялись результаты, люди диву давались, а прораб поначалу даже не верил: вместо 7 кубометров но норме Филиппов умудрялся вынимать из котлована 20 и больше кубометров грунта.

Как-то у траншеи, где он работал, остановился один из американских инженеров, работавших на Кузнецк-строе. Немного понаблюдав, он через переводчика спросил: «Какая у вас выработка за смену?» И выслушав ответ, воскликнул; «Это удивительно! Вы, мистер Филинноф, есть человек-экскаватор!»

Так и прикипело к Андрею Севастьяновичу с легкой руки иностранца это «человек-экскаватор».

Люди строили завод и в совместном труде изменялись сами. С того памятного собрания что-то перевернулось в душе Андрея Севастьяновича. Лошадь он продал. И хотя по-прежнему был заинтересован в заработке, больше не высчитывал, как когда-то, сколько получится сегодня. Все чаще волновали его другие, поначалу непривычные мысли. Однажды поделился ими с несколькими ребятами из артели:

— Понимаете, работаем вроде и хорошо, но ведь можно куда лучше. Что такое артель? Один с сознанием трудится, а другой, вроде Федора Лисина нашего, так и старается где полегче пристроиться. А учета никакого. Всем поровну.

— Прав ты, Севастьяныч, — согласились землекопы. — А как быть?

Филиппов сморщил лоб и перебил товарища:

— Погоди, Антон, не к тому я, что лодырь у меня лично кусок хлеба крадет. Он государство обкрадывает. Ведь когда все добросовестно работать станут, насколько быстрее завод пустим? А лодырей, по моему пониманию, одними словами не устыдишь! Их и по карману не грех тряхнуть!

С ним согласились. И на одном из собраний Андрей Севастьянович предложил разбить артель на звенья. Каждому звену начислять но результатам работы, наладить между ними внутриартельное соревнование.

Кадровые рабочие поддержали. Но артель была большая. случайных людей много. Они и зашумели: «Что же это получается, в деревне коллективизацию проводим, людей объединяем, а Филиппов рабочий коллектив разлагать вздумал!» Так ни до чего не договорились, разошлись.

Шагая домой, Андрей Севастьянович переживал обиду. «Прав ведь я, — думал, — только высказать так, чтобы поняли, не смог. Хотя, чего там! Кто хотел, тот понял. а те… они что, сегодня здесь, завтра не будут».

Он оказался прав. Вскоре на стройке широко начал внедряться хозрасчет. Вместо артели сформировали бригады. И не кого-либо другого, а его избрали землекопы своим бригадиром.

— Да что вы, ребята, — смутился Андрей Севастьянович, — неграмотный я, трудно мне будет.

— Справишься, — уверенно ответили ему. — А где надо — поможем.

Теперь Андрей Севастьянович приходил домой поздно. Бригадные дела отнимали немало времени. В течение смены работал вместе с другими, а после обходил участок, прикидывал со звеньевыми, как сподручнее завтра людей расставить, как организовать работу, чтобы никому не пришлось простаивать.

Бригада была большая — 60 человек. И о каждом приходилось думать, к каждому присмотреться. Действовал он больше примером. Заметит что не так, подойдет, возьмет в руки кайлу или лопату и на деле покажет, как нужно сделать.

Авторитет бригадира рос, нерадивые или взялись за дело, или ушли. И дела быстро пошли в гору. Через два месяца бригада впервые выполнила сменное задание на 130 процентов. О ней заговорили на стройке.

Но и дома, после изнурительного дня Андрей Севастьянович не находил покоя. Он стал строже, часто задумывался.

— Что ты, Андрей, хмурый ходить стал? — спросила как-то жена. — Не захворал ли часом?

Он повернулся к ней, минуту подумал.

— Знаешь, трудное это дело, людьми руководить. Боялся сначала. Теперь вижу — получается. Но и беспокойство все время. Не оплошать бы, доверие народа оправдать.

Иногда он подсаживался к старшему сыну, когда тот склонялся над учебниками. Сидел молча, наблюдал. А однажды, всегда уверенный, спокойный, с явным смущением спросил: «А трудно это, сынок, читать выучиться?»

С тех пор так и завелось, что сынишка каждый день понемногу стал заниматься с отцом.

И однажды Андрей Севастьянович, который раньше кресты ставил в бумагах, удивил прораба. Взяв в руки карандаш, старательно вывел в наряде: «Филиппов».

Все больше ощущал бригадир, как необходима емуграмота. Впоследствии он вспоминал;

«Когда пришел на стройку, представление мое о будущем заводе было самое что ни на есть смутное. Думал, что он похож на тот кирпичный спиртоводочный завод, который видел я в Кузнецке. Но когда развернулись работы, покрылась огромными выемками земля, стал я понимать, что такой махины, как эта, которую мы строим, мне не только видеть не доводилось, но и представить себе трудно.

И когда я наконец понял, какие великие дела творятся здесь, захотелось мне узнать больше. Любопытство великое проснулось во мне. Гляжу, бывало, на рабочего, который, шевеля губами, уткнулся в газету — и зависть меня берет. Сколько интересного небось написано! Да какой я и бригадир, коль неграмотен.

Тридцать восемь лет мне стукнуло, когда первый раз на занятия ликбеза пришел. Труднее мне сначала показалось карандашом водить, чем лопатой землю кидать. Смену отработаешь — рубаха сухая. А вот, пока читать, писать научился, не раз пот со лба рукавом утирал. Но осилил я грамоту все же, хотя другой раз на сон времени мало оставалось.

Зато когда первый раз сам по слогам в газетке разобрался, как будто второй раз на свет народился. Словно бельмо какое с глаз снял. Сейчас, наверное, другой студент, когда диплом получает, не испытывает такой радости, какую я тогда испытал».

Бригада пополнилась молодежью. Андрей Севастьянович внимательно присматривался к ребятам. Хотя настоящих навыков у них еще не было, привлекали бригадира комсомольский задор, горячее желание сделать больше и лучше. Ставил он их к опытным землекопам, следил, чтобы старики передавали свои навыки.

Те поначалу ворчали:

— Что это ты, Севастьяныч, детский сад разводишь? Морока с ними, а толку чуть. Только заработки падают.

Филиппов отмалчивался, но однажды не выдержал. Отозвал в сторону особо несговорчивого землекопа.

— Ты, Иван, брось парня на побегушках держать. Тебя мама, поди, сразу землекопом с лопатой родила? Нет, говоришь? Тогда сделай для парня то же, что когда-то другие для тебя сделали, — делу учи.

И уже сурово добавил:

— А не захочешь — без тебя бригада проживет.

Разговор стал известен в бригаде, и отношение к молодежи изменилось. Постепенно ребята втягивались, перенимали опыт. Заводилами среди них были комсомольцы Ваня Гордиенко и Антон Щетинин.

Однажды Антон остановил бригадира.

— Андрей Севастьянович, у ребят предложение есть.

— Какое такое предложение? — насупился бригадир.

— Давайте создадим в бригаде комсомольское звено.

Мысль Андрею Севастьяновичу понравилась.

— А что же, давайте. Только, чур, от стариков не отставать!

Щетинин широко улыбнулся:

— Что вы, Севастьяныч, мы вам еще на пятки наступать будем.

Звено работало отлично, и о нем заговорили.

Но затея с молодежью обернулась и неожиданной стороной.

Как-то в конце смены непоседливый Щетинин подошел к бригадиру.

— Андрей Севастьянович, наше звено решило после смены на воскресник идти. Надо комсомольцам с литейного помочь.

К тому времени строительство фасонно-литейного цеха, от пуска которого зависело строительство остальных основных цехов, было объявлено подшефной стройкой комсомола. Филиппов об этом знал, но предложение сразу насторожило.

— На литейном намотаетесь, а завтра скиснете. Духу по-настоящему работать не хватит.

Парень не растерялся.

— А вы бы тоже нам пособили. Тогда быстрее управимся.

— Ишь, шельмец, что задумал! Еще и нас втравить хочешь. Не выйдет!

На этом разговор кончился. Но когда ребята строем двинулись к площадке литейного, бригадир не утерпел. Подмигнул землекопам и спросил:

— А мы что же, хуже? Айда с ними.

Кое-кто остался, по большинство пошло за бригадиром. На литейном работа спорилась. К Филиппову подошел прораб — совсем молодой парень. Лицо его показалось знакомым.

— Андрей Севастьяныч, здравствуйте! — обрадованно воскликнул он. — Вот уж такой подмоги не ждал. На том котловане никак не справимся. Земля трудная. Может, пособите?

— Никак Дзендзель? — удивился Андрей Севастьянович. — Ты что же, уже в прорабах?

— Да вот видите, — смутился тот. — Я курсы кончил. Поставили. А вашу первую науку до сих пор помню.

Люди принялись за работу. К вечеру котлован был готов.

Стало смеркаться, закапал несильный дождик. Кто-то разжег костер. Вокруг собрался народ. Запели, парень и дивчина пустились в пляс, но на скользкой земле коленца не получались, и танцор во весь рост хлопнулся в грязь. Кругом весело засмеялись. Потом притихли. К огню подошла девушка в красной косынке и начала читать стихи.

Через четыре часа возвращались по домам. Усталые до предела, но неугомонные комсомольцы шли с песнями, прибаутками. Незаметно для себя бригадир стал подтягивать. Под песню шагалось легче.

Расставаясь со старым землекопом Бессоновым на перекрестке, Андрей Севастьянович вдруг засмеялся.

— Ты чего это? — удивился тот.

— Да вот, понимаешь, подумал, что всю жизнь привык за свою работу деньги получать, а тут даром полсмены отмотали и — скажи ты! — не жаль. Приятно даже.

…Воскресники и субботники все шире входили в жизнь площадки.

«С тех пор так в бригаде и повелось, — вспоминал Андрей Севастьянович, — что после работы обязательно бесплатно еще несколько часов в «кошелек Кузнецк-строя», как это тогда называлось, отработаем. И не то чтобы нехотя, а с радостью. Все мечтали скорее завод пустить».

Бичом стройки была текучесть кадров. Особенно к зиме сотни рабочих-сезонников и приезжих из других городов покидали площадку. Многие боялись суровой сибирской зимы, трудностей с жильем, питанием.

По предложению коммунистов и комсомольцев началось движение за самоконтрактацию до окончания строительства. Бригада Филиппова законтрактовалась одной из первых.

О ее делах появилась статья в газете «Большевик Кузнецкстроя». Другие бригадиры стали приходить, чтобы посмотреть на организацию труда, научиться, перенять опыт.

Это тоже было необычным. Старые землекопы привыкли, что тайны своего мастерства передавать на сторону не следует. Покажешь секреты — против тебя же и обернется. А теперь оказалось, что заботиться надо не только о своей работе, а и о том, чтобы и другие трудились не хуже.

Однажды Андрея Севастьяновича пригласили в райком партии. Встретил его секретарь райкома Рафаил Мовсесович Хитаров. Познакомились они давно. Рафаил Мовсесович был из тех, кто не любил просиживать в кабинете. Ежедневно, в любую погоду его можно было увидеть на площадке, среди рабочих. Этого подвижного черноволосого мужчину с внимательным взглядом, простого и какого-то своего в обращении любили и уважали все.

Андрею Севастьяновичу рассказывали, что еще совсем юношей он сидел в тюрьме за революционную деятельность, потом вынужден был бежать в Германию. Потом работа в Исполнительном комитете Коммунистического Интернационала Молодежи в Москве и, наконец, Кузнецк-строй. Владел он почти всеми европейскими языками, и Филиппов не раз сам слышал, как Хитаров свободно разговаривал на площадке с иностранными специалистами.

Рафаил Мовсесович усадил Андрея Севастьяновича на стул, сам сел рядом. Улыбнулся.

— Хочу вас поздравить. Из Москвы позвонили, что вы награждены Почетной грамотой ЦИКа. Вручим всенародно.

И заметив растерянность в глазах землекопа, добавил:

— Нечего смущаться. О таких, как вы, не только Москва — вся страна скоро знать будет!

Потом, погасив улыбку, добавил:

— Но я не только об этом. О важном деле посоветоваться с вами хочу. Ходят к вам в бригаду поучиться другие землекопы. Но ведь всех не пошлешь. Их тысячи. А если бы другие стали работать так, как вы, намного лучше пошли бы у нас дела. На днях мы начинаем учебу бригадиров и прорабов по земляным работам. Вот и хочу попросить: подготовьтесь выступить. Хорошо было бы рассказать о том, как людей расставляете, как организуете работу бригады, о ваших приемах на тяжелых грунтах.

Андрей Севастьянович по мере того, как говорил секретарь райкома, все больше бледнел.

Наконец не выдержал.

— Какой из меня лектор, Рафаил Мовсесовпч, — взмолился он. — Я уж лучше десять раз в котловане покажу, чем на словах объяснять!

— Не робей, Андрей Севастьянович, — понимающе сощурился Хитаров. — Что страшно тебе — это хорошо: значит, понимаешь ответственность. А получится у тебя хорошо, наверняка получится.

…Три ночи сидел Андрей Севастьянович над выступлением. Что-то чертил, писал своим каракулистым, неуклюжим почерком, пыхтел.

— Рехнулся, старый, — ворчала, проснувшись ночью, жена.

Андрей Севастьянович только отмахивался. Не клеилось у него дело. Ложился под утро — и тут сон не шел. В растревоженном мозгу бродили мысли, отрывочные фразы, но стройно укладываться они не хотели.

Напряженная работа мысли дала плоды. Лежа без сна, Андрей Севастьянович неожиданно осознал, что смотрит на свою работу как бы со стороны, что нашел то самое главное, о чем нужно будет сказать.

Назавтра в зале, оказавшись против десятков устремленных на него глаз, Андрей Севастьянович сначала растерялся. С минуту с трудом, чуть ли не по слогам пытался читать свои записи. Потом запнулся, махнул рукой, отодвинув в сторону бумажку.

Мысль заработала ясно, как накануне ночью, и, не заботясь о форме, стал говорить просто о продуманном.

— Что вам сказать, товарищи? Попросили меня поделиться опытом. Опыт этот годами возни с землей накоплен. Много у нашего брата приемов есть. Но не в них главное. Главное, я так думаю, по пальцам пересчитать можно: первое — любовь к своей работе нужна, равнодушный с душой работать не сможет; второе — правильно организовать фронт работы, чтоб было где развернуться; третье — хорошо подготовленный инструмент. Лопата и кайла всякие бывают; и четвертое — интенсивность труда.

Андрей Севастьянович сделал секундную паузу и по одобрительному гулу интуитивно понял — слушают. Сразу стало легче. Речь полилась плавно. Будто беседовал с товарищами. Рассказал, как организовано дело в бригаде, как расставляются люди.

Два часа прошли незаметно. Когда кончил, посыпались вопросы. Долго ему хлопали. А у выхода Хитаров крепко пожал руку бригадира и, улыбаясь, сказал:

— Да ты оратор, Андрей Севастьянович, а говорил — не получится!

1931 год вошел в историю Кузнецкстроя как год сооружения основных объектов завода.

Там, где недавно еще зияли лишь глубокие ямы фундаментов, поднялись ввысь ажурные сплетения доменных печей, трубы мартенов, переплеты прокатных цехов.

Андрей Севастьянович со своей бригадой трудился на самых ответственных участках стройки. В августе бригаду перебросили на рытье выемки шлакового путепровода. Работа была сложная. Приходилось копать землю в глубокой траншее, а фронт выемки был узким — сразу много людей не поставишь. Так и этак прикидывал бригадир. Советовался со звеньевыми. Приняли решение работать в три смены звеньями. По дну траншеи проложили рельсы, а вынутый грунт в вагонетках увозили на территорию шамотно-динасового цеха, где требовалась подсыпка.

Отработав с дневной сменой, Андрей Севастьянович пришел однажды вечером посмотреть, как идут дела у сменщиков. Встал на краю, нагнулся, заглядывая вниз. А ребята уже приловчились: за считанные минуты нагружали вагонетки в забое, успевай только откатывать.

Позади раздались шаги. Оглянулся бригадир — и дух у него перехватило. Будто с портрета сошел, к траншее подходил в сопровождении руководителей строительства наркомвоеймор Климент Ефремович Ворошилов.

«Растерялся я, — вспоминал о том дне Филиппов, — а он подошел к траншее, заглянул вниз, полюбовался немного, а потом и говорит: «Молодцы ребята, хорошо работают!» А глаза у самого улыбчивые, добрые. Так я тогда и не нашелся что сказать. Язык отнялся.

А после смены все строители собрались на площади послушать наркома. Хорошо он говорил. Поняли мы, что строительство Кузнецкого завода — это настоящее сражение с мировым капитализмом, что пуск его будет великим делом в укреплении оборонной мощи Родины».

Приезд Климента Ефремовича Ворошилова на Кузнецкстрой был связан с приближением ввода завода в строй действующих. Металл был жизненно необходим стране.

С первых дней 1932 года работа на площадке велась особенно напряженно.

В январе дала ток первая турбина электростанции. В феврале был получен первый кузнецкий кокс. Вся страна с нетерпением ждала вестей из далекого Кузбасса. 3 апреля наступил торжественный момент. Из летки доменной печи полился первый кузнецкий чугун.

Тот памятный день запомнился Андрею Севастьяновичу на всю жизнь. Тысячи строителей собрались у первой кузнецкой домны. К виду ее люди уже привыкли. Но раньше она стояла холодная, будто бы мертвая. А теперь над ней вился дымок, от кожухов на расстоянии веяло теплом.

— Задышала! — сказал кто-то рядом.

На площадку спускалась ночь, но никто не уходил. Было холодно. Ветер налетал порывами.

Наконец под утро торжественный момент наступил. В 6 часов из печи пошел поток раскаленного металла.

«Как зачарованные мы на него смотрели, — рассказывал Андрей Севастьянович. — А когда я домой возвращался, то вдруг в голове стихи начали складываться. Придут слова на ум, а я боюсь, что забуду. Скорее книжечку свою бригадирскую вытащу да запишу.

Так у меня стихотворение получилось. После те стихи в стенгазету поместили…»

Бесхитростные строчки филипповского стиха сохранились. Вот они:

Пусть это не литературный шедевр. Но стихотворение ценно для нас иным. Сколько подъема, веры и энтузиазма понадобилось вчерашнему неграмотному землекопу, чтобы родились эти строчки!

…Ходил Андрей Севастьянович задумчивый. Картина первого выпуска чугуна заставила еще раз осмыслить всю свою жизнь.

А через несколько дней принес секретарю партийной организации заявление, в котором писал: «Другой дороги, как та, по которой партия идет, нет у меня».

Приняли его единогласно.

Летом 1932 года была получена первая сталь. Осенью загудели моторы блюминга, а в декабре кузнецкстроевцы рапортовали Родине: «Есть кузнецкие рельсы!» Металлургический цикл был замкнут.

Нелегко далась эта победа. И эксплуатационники, и строители продолжали напряженно трудиться.

В сентябре был объявлен месячник штурма. Землекопам нужно было срочно засыпать огромную траншею главного водовода, протянувшуюся на несколько километров от Томи до завода.

30 сентября звено из пяти землекопов, возглавляемое Андреем Севастьяновичем, установило мировой рекорд. За смену было сделано по 74 кубометра засыпки на человека, или 1126 процентов плана!

«В установлении рекорда много помог мне опыт. Степы траншеи были не отвесные, а ступенчатые. Мы, вместо того чтобы перекидать землю с уступа на уступ, как это обычно делалось, путем подколки сравняли уступы. Потом уже легко было валить грунт сверху. Он сам, по сути дела, сыпался туда по наклонной, — вспоминал Андрей Севастьянович. — Ахнули все, когда результат увидели. Потом кинооператоры приехали. С Красным знаменем пришлось мне раз десять на гору взбегать и речь произносить. Все им не так было. Наконец сняли меня.

А после, когда с женой и детьми в кино как-то пошел, гляжу вдруг — я на экране. Стою на горе со знаменем, речь держу, а внизу народу тьма — слушают. Тут и детишки меня узнали. «Тятька это! Тятька!» — закричали Так, что рядом сидящие зашикали на них».

В декабре 1934 года стало известно, что за особые заслуги в строительстве Кузнецкого металлургического комбината группа работников награждена орденами.

В их числе высокой правительственной награды — ордена Трудового Красного Знамени — был удостоен Андрей Севастьянович Филиппов. Награжденных пригласили в столицу весной 1935 года.

Первый раз в жизни покидал Андрей Севастьянович родную Сибирь. Дни, проведенные в Москве, он позже считал самыми счастливыми в своей жизни. Вот его рассказ:

«На вокзале нас встретили представители от Серго Орджоникидзе и в гостиницу увезли, а вечером — к наркому на прием. Душевный он был человек. Посмотрели мы на него — и сразу себя свободно, будто дома, почувствовали…

Ордена нам вручал в Кремле Михаил Иванович Калинин. Каждому из нас руку пожал, пожелал дальнейших успехов в работе…

Получал я награду, а перед глазами жизнь моя проходила… И такая меня радость за свое трудовое счастье охватила, что в глазах вдруг защипало…»

А была его жизнь из тех, о которых говорят в народе, что прожить ее — не поле перейти. Родился Андрей Севастьянович в 1892 году. Деды его пахали землю, а отец уже был рабочим. Поэтому первые воспоминания детства у Андрюши связаны были не с крестьянской избой, а с казармой на прииске, принадлежавшем иностранному золотопромышленнику.

Казарма была длинная, приземистая и темная. Посередине — сквозной коридор, а по стенам — двухъярусные нары. Пологи из мешковины или дешевенького ситца делили их на клетушки. В этих клетушках на набитых сеном мешках, собственно говоря, не жили, а ночевали старатели и их семьи. С семи лет Андрюша стал помогать отцу — то в забое бадью породой наваливать, то пустую спускать.

Кормились скверно. Хозяин денег не выдавал. Все, что нужно, приходилось втридорога брать в его же лавке. А куда денешься: кругом тайга на сотни верст. В другой магазин не побежишь!

От зари до зари вгрызались в землю рабочие. А хозяйские холуи зорко следили — не утаил бы кто из них золотую крупицу.

Ночью в душной темноте лежанки отец, прежде чем свалиться в тяжелом сне, иногда шептал матери: «Эх, милая, золотину бы мне найти, земли, лошадь купить, с проклятой этой житухой покончить!»

И стала золотина мечтой всей семьи. А года через два десятилетний Андрейка увидел однажды, как отец, придя с прииска, опасливо оглянулся по сторонам, достал из-под рубахи махонький тряпичный сверток и засунул его поглубже в собственный сапог. Стояли отцовы сапоги у изголовья, а обувал он их только по праздникам. В тот же вечер он радостно и настороженно сказал жене: «Большущая золотина попалась. Кажись, не видел никто. Теперь домой вернемся, купцу в Кузнецке продадим, заживем!»

Только не сбылась отцова мечта. Все погубило Андрейкино любопытство. Очень уж захотелось ему посмотреть, какая же она, золотина, на которую можно будет целое хозяйство завести. Дождался парнишка часа, когда батька с матерью ушли, и добыл заветный сверток из сапога. Развернул тряпку. Из нее выкатился камешек ноздреватый, сам черный, а с боков вроде поблескивает. Хотел его Андрейка получше разглядеть, да и выронил нечаянно. И свалился самородок меж нар в проход, по которому как раз на беду хозяйский десятник проходил, проверял, все ли ушли на работу. Отца избили и выгнали с прииска.

Тяжело переживал Андрейка случившееся. «Хоть бы поколотил батька», — думал. А отец лишь потрепал его по нестриженой голове.

— Эх, несмышленыш ты еще у меня!

Так и кончилось дело. И опять потянулись годы. Вырос Андрей, стал, как и отец, старателем. Работал и в артелях, и на приисках, а удача так и не давалась.

Работали до изнеможения, часто голодали. К жилым местам выходили истрепанные, обросшие. То немногое, что удавалось добыть, попадало в руки купцов да кабатчиков.

После Великой Октябрьской социалистической революции золотопромышленников не стало. Но жизнь не сразу изменилась. В стране была разруха. Далеко не для всех находилась работа.

Андрей Севастьянович делал то, что умел лучше всего, — копал землю. Работал на постройке дорог, случалось — в шахте. Потом — Кузнецкстрой.

Здесь, на Кузнецкстрое, он своей лопатой перебросал многие тысячи кубометров земли. Делал то, что было жизненно необходимо для страны.

Все это промчалось в памяти Андрея Севастьяновича в тот самый миг, когда Михаил Иванович Калинин прикреплял у него на груди трудовой орден.

Впоследствии вспоминал:

«Вот она, моя золотина!» — подумал я. Об этом и хотел рассказать в ответном слове. Готовился к нему всю ночь накануне. Лежу на кровати, а заснуть не могу. В голове речь складываю, слова такие горячие друг за друга укладываются…

А когда говорить пришлось, дух захватило, все приготовленные фразы из головы улетучились. Стою и рот разжать не могу. Михаил Иванович так это ободряюще на меня взглянул, и я насилу выдавил: дескать, теперь еще лучше работать буду. Все разом захлопали мне, а я только сердце свое чувствую: колотится оно, будто из груди выскочить хочет. И в висках кровь молоточками постукивает.

Потом Михаил Иванович на завтрак нас пригласил. Рядом в комнате столы заставлены, и бутылки стоят. Только смотрим, один лимонад в них. Переглянулись мы, а Михаил Иванович заметил и улыбнулся.

— Знаю я, — говорит, — товарищи, чего переглядываетесь! Не взыщите уж, чем богат, тем и рад. Вы вчера у товарища Орджоникидзе ужинали не с газированной водой, но он побогаче меня, у него заводов столько, а у меня ничего нет! — А сам на товарища Орджоникидзе смотрит, смеется; тот тоже улыбается. От шутки этой его, от слов простых мы все стеснение забыли. С аппетитом позавтракали и поехали Москву смотреть.

Одиннадцать дней в Москве мы гостили. Заводы и фабрики осмотрели, с московскими рабочими опытом обменивались, в театрах и в Третьяковской галерее побывали…»

Ушли в историю и стали славной ее страницей овеянные легендой годы первой пятилетки. С каждым годом все более могучим становилось огненное дыхание Кузнецкого металлургического комбината, все обильнее — поток кузнецкого металла. Разрастался город металлургов — Новокузнецк. Появлялись в нем новые предприятия, новые кварталы. Вместе с городом росли его создатели, его жители.

В 1937 году Андрей Севастьянович стал старшим инструктором стахановских методов труда. Сотням молодых рабочих передал он свой богатый профессиональный и жизненный опыт. В грозные годы Великой Отечественной войны, когда в Новокузнецке пришлось в кратчайшие сроки восстанавливать эвакуированные с запада предприятия, его можно было увидеть на самых ответственных участках стройки.

Лишь в 1957 году, в возрасте шестидесяти пяти лет, заслуженный строитель, кавалер двух орденов Трудового Красного Знамени и многих медалей, Андрей Севастьянович ушел на отдых. Но быть среди людей, работать для них стало его потребностью. Он находил десятки дел. Выступал перед молодежью, активно работал в комиссии городского Совета, депутатом которого избирался многие годы.

В 1967 году, накануне 50-летия Октября, Андрей Севастьянович удостоился высокой чести. Он был избран первым почетным гражданином Новокузнецка. Его знали и любили тысячи людей — отзывчивого, принципиального, умудренного жизнью. В 1969 году Андрея Севастьяновича не стало. Но оставил он замечательный след на земле, горы которой перекидала его лопата во имя счастливого будущего народа.