Новаторы

АЛЕКСАНДР БУСЫГИН

В. Лельчук

В 1928 году, в канун первой пятилетки делегация советских хозяйственников посетила Соединенные Штаты Америки. Во время поездки по стране она встретилась с известным автопромышленником Крейслером. Разговор, естественно, шел об автомобилях. В нашей стране начиналось огромное промышленное строительство. Народное хозяйство испытывало острую нехватку транспортных средств. Начиная постройку собственных автозаводов, следовало учесть и по возможности использовать опыт, накопленный к тому времени американцами. Крейслер внимательно выслушал представителей Страны Советов и заговорил:

«Я сочувствую вашему стремлению построить автомобильный завод. Автомобиль — это не роскошь. Он вам нужен. И он, безусловно, вам нужен в большом количестве. Но, поверьте мне, если вы будете жадничать и пытаться создавать у себя на голой земле новую промышленность снизу доверху, не выйдет ничего. Мой совет: начинайте со сборки. И постепенно, приучая людей к делу, ставьте одно производство за другим: сперва более легкие детали, потом посложнее; лет этак через семь можно перейти к моторам. Этим путем идем и мы в новых делах. Не избежать его и вам».

Ответ оказался для него неожиданным: «Для нас этот путь не подходит».

«Но где, — воскликнул Крейслер, — вы найдете людей, которые могли бы на следующий день после постройки такого гигантского завода, который вы замышляете, стать у станков и завертеть такую машину? Нет, ничего у вас не выйдет».

Примерно то же самое сказал и Форд. Правда, вскоре он согласился оказать техническое содействие строительству автомобильного завода в Нижнем Новгороде, но не потому, что стал думать иначе. Надвигался экономический кризис, и приходилось дорожить каждым заказом. Если бы в ту пору Крейслеру или Форду показали Александра Бусыгина и сказали, что этот крестьянский парень, став рабочим, ровно через семь лет превзойдет лучшие показатели, достигнутые на их заводах, они бы не поверили. Не поверил бы и сам Бусыгин. И не удивительно. Жил он тогда в глухой деревушке, где никто понятия не имел о королях американской автопромышленности, да и автомобилей в глаза не видел. Но именно Бусыгин такого успеха и добился.

Александр Харитонович Бусыгин родился в 1907 году в деревне Калеватовская Ветлужского района Нижегородской губернии. Говоря о детстве, он не может вспомнить ничего радостного. Семья была большой. За стол садилось 14 человек. А хлеба хватало только до середины зимы. От детства осталось одно ощущение — чувство голода: не было такого дня, чтобы не хотелось есть.

Вспоминается изба из одной комнаты, где жили старики и дети, мужчины и женщины, молодожены и их младенцы. Здесь же зимой держали телят и поросят. Вся «мебель» — это огромный деревянный стол, скамейки да полати. Скатертей, металлической посуды, простынь — ничего этого не было. Никто не умел ни читать, ни писать. Бумага и чернила в доме не водились, не говоря уже о книгах. Если приходило письмо — случай необычайно редкий, — обращались к единственному в деревне грамотею. Он же писал и ответ.

И еще запомнился Бусыгину на всю жизнь тот час, когда урядник пришел описывать за недоимки корову. Сколько было слез и унижений!..

Уже став взрослым, Бусыгин однажды услышал слова «золотое детство» и долго не мог понять их смысл. Совсем недавно, рассказывая об этом своим внукам, он говорил: «Вот мой отец не злой был старик, а все же нам от него доставалось. Он все «ел» нас, пилил, точил. Увидит, что присядем, — давай ворчать. Старик все беспокоился о черном дне, боялся: а вдруг недород, вдруг заболеем, кто тогда поможет?» Внуки слушали с удивлением, даже недоверием; никак не могли уяснить, почему их дедушка никогда не учился в школе, и кто это мог обижать его, такого большого и сильного, заставлять работать с утра до поздней ночи.

А заставляла сама жизнь. Земли у отца было мало. Пахали деревянной сохой, мелко, удобрения не применяли. Сызмальства приходилось делать все: и во всех полевых работах участвовать, и за скотиной ухаживать, и лапти плести, и на заготовку леса уходить. Один год пришлось потрудиться в кулацкой кузнице, постоять у горна, у мехов, помучаться с тяжелой кувалдой. Не тогда ли впервые зародилась у него мечта стать кузнецом? Не тогда ли проявился ранний интерес к огню и металлу, сделавший его впоследствии выдающимся новатором? Такое предположение выглядит заманчиво…

Валерий Чкалов сам рассказывал Бусыгину, что смолоду решил стать летчиком. Академик С. П. Королев еще школьником мастерил планеры. Герой Социалистического Труда слесарь Сергей Антонов был подростком, когда сказал отцу, что пойдет в рабочие, причем непременно на завод имени Владимира Ильича продолжать дело рабочей династии Антоновых…

У Бусыгина этого не было. Он родился и вырос в деревне, где жили его предки. Здесь он рано познал крестьянскую долю. В восемнадцать лет женился. Через год у него родился первый сын. Примерно так же складывалась жизнь у его братьев и сестер, как в свое время у их родителей, у всех односельчан. Ни о какой другой судьбе Бусыгин тогда и не думал.

В октябре 1928 года началось осуществление первого пятилетнего плана. Страна покрылась лесами новостроек. Один за другим поднимались новые заводы, возводились целые города. Борьба за превращение СССР в индустриальную державу потребовала миллионы рабочих рук. Только за годы первой пятилетки общее число рабочих и служащих увеличилось более чем в два раза. В 1932 году городское население на 12,5 миллиона человек превышало уровень 1928 года. Три четверти новых горожан были выходцами из деревни. Одним из этой восьмимиллионной армии был Бусыгин.

Сначала ему казалось, что он попал в Нижний Новгород случайно. Все началось с того, что братья и сестры, жившие дотоле в одной избе, надумали делиться. Земли теперь у всех было достаточно. Каждому захотелось иметь свое хозяйство. Деревянные ложки, посконные рубахи, армяки разделили без ссоры. А когда очередь дошла до скота и убогого сельскохозяйственного инвентаря, дело дошло до крепких слов и даже до драки.

На долю Александра, самого младшего брата, пришелся дом. И хотя дом был с прохудившейся крышей, а лошадь и корова достались другим, радовались они с женой неподдельно: наконец-то, мол, заживут самостоятельно, без отцовской указки! Но радость оказалась недолгой. Что это за хозяйство без лошади и телеги? Пришлось залезть в долги, ночи недосыпать, каждый кусок хлеба считать. Да и с лошадью мало что изменилось. Все чаще и чаще возникал вопрос: «Ну а как дальше?»

Много лет спустя Бусыгин прочитал знаменитые ленинские положения о необходимости перехода к крупному коллективному хозяйству в земледелии: «Мелким хозяйством из нужды не выйти»[3], и второе: «Если мы будем сидеть по-старому в мелких хозяйствах, хотя и вольными гражданами на вольной земле, нам все равно грозит неминуемая гибель»[4]. Прочитал и разволновался: «Так ведь это ж про меня, про нашу деревню».

В 1929 году Бусыгин ленинских слов еще не знал. Но, когда началась массовая коллективизация, одним из первых подал заявление и отвел лошадь на общий двор. В колхозе его выбрали бригадиром конюхов, и он с большой ответственностью взялся за порученную работу. Однако дела в артельном хозяйстве не ладились: сказывалось отсутствие опыта.

В это время стало известно, что в Нижнем Новгороде начинается большое строительство, нужны чернорабочие, возчики, землекопы, плотники. И на семейном совете было решено попытать счастье в городе.

Так осенью 1930 года двадцатитрехлетний Бусыгин впервые в своей жизни покидал деревню.

Из деревни он шел вместе со своим земляком. После дождей грязь стояла непролазная. Сняли они сапоги, перекинули через плечо и двинулись босиком. Много часов понадобилось им, чтобы добраться до районного центра. Отсюда, от города Ветлуги, до Нижнего Новгорода шел пароход. Подсчитали деньги — на билет не хватает. Пришлось и дальше идти пешком.

Позднее, в 1939 году, описывая эти события, Бусыгин привел такую деталь:

— Прошли еще верст десять. Темно стало. Идем мы так в темноте. Пробуем для бодрости песню затянуть — не получается. А тут чувствуем, что с дороги сбились. Мне Карягин и говорит: «Щупай ногами колею, куда-нибудь она нас выведет». Так и сделали. Добрались до колеи и побрели по ней. Видим — вдалеке огонек мерцает. Крепко мы ему обрадовались… Вот так, с приключениями еле-еле добрались до Урени — это теперь центр моего избирательного округа. Из Урени товарным поездом доехали до Горького».

В 1971 году, когда Бусыгину показали этот отрывок из его воспоминаний, он сказал: «Да, тогда колея крепко помогла, потому она так и запомнилась. И написал я про нее, как про колею обыкновенную. А теперь бы внес поправку, назвал бы эту колею необыкновенной, потому что вывела она меня в люди. И еще я думаю: сколько же тогда людей вот по такой колее пришло к настоящей жизни! Наверное, как и я, каждый думал, что помог случай. На самом же деле это нам помогла Советская власть, это она нам всем открыла дорогу».

Итак, осенью 1930 года Бусыгин оказался в Нижнем Новгороде. В это время здесь шло сооружение многих крупных предприятий тяжелой индустрии. Председатель ВСНХ СССР, член Политбюро ЦК ВКП(б) В. В. Куйбышев, летом приезжавший в город, на краевой партконференции сказал: «Тот уголок края, который я видел в Нижнем Новгороде, производит впечатление сплошной стройки. Едва ли я ошибусь, если скажу, что ни один город в нашем Союзе не может сравниться сейчас с Нижним Новгородом по количеству строящихся объектов и по размаху строительства». Не мудрено, что в таком городе Бусыгина на каждом шагу ждали открытия. Едва он успел опомниться от товарного вагона и шума паровоза (первая его поездка по железной дороге!), как мимо пронесся тяжелый грузовик, а вскоре на дороге показался трактор. И то, и другое чудища вконец поразили крестьянского парня. Ничуть не меньше удивили его каменные четырехэтажные дома. Подавленный всем увиденным, оглушенный непривычным для себя грохотом, Бусыгин с трудом отыскал контору Автостроя. Его зачислили без всяких проволочек. Стройка набирала темпы. Уже работало около 10 тысяч человек, а нехватка рабочих рук была по-прежнему острой. Требовались землекопы, возчики, просто разнорабочие. В тот день понадобились плотники, и он сразу согласился.

От первого дня на строительстве автозавода у Бусыгина в памяти осталось лишь самое общее ощущение — шум, грохот, гам, множество людей, беспрерывно движущиеся тракторы, грузовики, экскаваторы. Зазеваешься на миг — и попадешь под какие-нибудь колеса. Лишь потом стало ясно, что все основные работы делаются вручную, с помощью лошадей, а машинной техники не так уж много. Но после тихой, глухой деревушки с сотней жителей Автострой являл картину совершенно иного, можно сказать, сказочного мира, где царствуют механизмы и тебя то и дело поджидают загадки и неожиданности.

Теперь неловко вспоминать, но поначалу работал неважно. Никак не мог сосредоточиться, без конца озирался по сторонам, перед глазами стояли семья, дом, поле. Помог десятник. Сам в прошлом из деревни, он не только понял переживания Бусыгина, но и распознал в нем работящего человека. Это он подвел Бусыгина к доске, где мелом были написаны фамилии всех плотников и цифры, обозначавшие процент выполнения дневной нормы. Десятник Фомин не раз объяснял, что такое социалистическое соревнование и зачем оно нужно. Получалось все довольно просто и ясно: чем лучше будешь работать, тем больше получишь зарплату, тем уважительнее к тебе будут относиться.

Побольше заработать — это и было то, за чем Бусыгин пришел в город. Да разве он один? По вечерам в общежитии, где в основном жили пришедшие из деревни, главной темой разговора среди сезонников были деньги. Многие так и говорили: «Вот подзаработаем на лошадь и корову — тогда домой». Жили они обособленно, на всем старались экономить, каждая копейка была на счету. Кормились всухомятку, даже в столовую не ходили. Едва узнав, что где-то платят чуть побольше, мигом уходили с Автостроя.

Но были в бараке и старые, потомственные плотники. Хотя семьи их жили в деревне, сами они давно перестали крестьянствовать. С одной стройки переходили на другую, многое повидали. Держались они дружно. По вечерам устраивали чаепития и обстоятельно рассказывали о себе, о жизни. Не раз вспоминали, как в старину приходилось наниматься к подрядчикам, терпеть их издевательства.

Бусыгин быстро заметил, что городская молодежь, особенно те, кто пришел из строительных школ, симпатизирует не сезонникам, а именно этим бывалым рабочим людям; одобрительно внимает их рассказам, переспрашивает, прислушивается к их советам.

Однажды после работы в общежитие пришли плотники с соседнего участка. У них что-то не ладилось, они просили помочь. Понятное дело, за день все устали одинаково, но многие поднялись и пошли. Когда Бусыгин присмотрелся к оставшимся, увидел, что все это сезонники, любители «длинного рубля». Некоторые ехидничали в адрес ушедших.

В другой раз он с интересом обратил внимание на огромную колонну молодых людей. Они задорно маршировали под звуки духового оркестра, потом дружно подхватили песню. Оказалось, это Нижегородский обком ВЛКСМ создал трехтысячную комсомольскую дивизию для работы на Автострое. Каждый день после выполнения обычной нормы юноши и девушки направлялись туда, где не хватало людей, где срочно нужно было помочь. Вечерами бойцы добровольной дивизии трудились бесплатно. Совсем усталые, они еще успевали проводить беседы о международном положении, о борьбе с кулачеством, о вреде религии. Часто выступали с концертами художественной самодеятельности. Их энергия и энтузиазм покоряли. Но кое-кому комсомольцы пришлись не по душе. «Нашлись артисты, заработок наш отбивать пришли».

Потом, когда ударили морозы, был объявлен общий аврал: надо было спасать плоты из покрывшейся тонким слоем льда реки. Тут уж Бусыгин не выдержал, принял участие. Мокрый, продрогший вернулся в барак и сам того не заметил, как очутился за общим столом, включился в коллективный разговор. Сначала, перебивая друг друга, вспоминали о только что случившемся, потом перешли на другие темы. В тот вечер он впервые с сожалением посмотрел на одного из своих соседей, который на реку не побежал и теперь сидел бобылем, пил чай в одиночку.

Навсегда врезалась в память и такая картина. После смены, когда все стали расходиться, члены партии пошли очищать площадку от завала, образовавшегося при рытье котлована. Стемнело. Ночную мглу прорезали лучи прожекторов. Коммунисты продолжали работать. На следующий день в эти же часы работало уже значительно больше людей. Еще через день трудились едва ли не все строители. Вместе с другими энтузиастами работал Бусыгин.

Пройдет много лет. На экраны страны выйдет художественный кинофильм «Коммунист». Посмотрит его и Александр Харитонович. «Помните, — говорит он, — есть там такое место. Эшелон везет хлеб. Кончилось топливо. Паровоз остановился. Тогда большевик Губанов берет топор, пилу и начинает один валить лес. Он знает: идет гражданская война, люди голодают, их надо спасти. Постепенно его героический порыв заражает железнодорожников. От их пассивности не осталось и следа. И вот дрова заготовлены. Эшелон пошел.

Когда я смотрел этот замечательный фильм, думал про нашу молодость. У нас на Автострое было уже много Губановых, и мы шли за ними».

В канун 1 Мая 1971 года газета «Правда» опубликовала статью, в которой, в частности, описывалось, как отмечалась эта знаменательная дата на одной из больших строек времен первой пятилетки. В клубе в торжественной обстановке проходило общее собрание. На сцене стоял стол, покрытый кумачом. Когда начали чествовать передовиков, председатель постройкома, заглянув в бумажку, объявил: «Землекоп Селянин Федор за ударный труд награждается пальто бобриковым, новым. В количестве одного!» Грянул духовой оркестр. На сцену, пробравшись сквозь ряды присутствующих, вышел человек средних лет в сатиновой рубахе, без пояса, застенчиво приглаживая всклокоченные волосы. Из зала кричали: «Надень, примерь! Может, не подойдет!» И землекоп неловко напялил на себя пальто; оно коробилось на нем, как жестяное. «Ничего, Федор, сойдет. Бери!» А председатель объявлял нового ударника: «Федосеев Григорий, плотник, награждается штиблетами фабрики «Скороход», «Дутиков Иван, грузчик, награждается бельем из бязи — рубахой и подштанниками. Получай…», «Чибизову Коле, бригадиру молодежной бригады, вручается гармонь-двухрядка. Играй, Коля, весели ребят…» Медные трубы оркестра каждый раз гремели в честь лучших…

За давностью времени Бусыгин не помнит перечисленных фамилий, но убежден в том, что это было на Авто-строе. Во всяком случае, ему не раз приходилось бывать на подобных собраниях, видеть газеты с портретами ударников и их имена на Доске почета. Повсюду лучшими считались не те, кто больше других зарплату получал, а передовики соревнования, которым дороги были общие интересы стройки, всего коллектива. Конечно, ударники зарабатывали также хорошо, но не меньшее значение имел почет, воздаваемый им на Автострое.

Силу морального воздействия испытал на себе и Бусыгин. Случилось так, что его участок план не выполнил и оказался в прорыве. Надо было видеть, что творилось с плотниками, когда им за это выдали рогожное знамя. Даже через несколько лет Бусыгин с присущей ему прямотой писал: «Я почувствовал себя так, словно мне в лицо плюнули, притом по заслугам. И то же испытывали все: и старик плотник Родионов, десятки лет работавший на стройках, и его молоденький сын, впервые, как и я, взявший топор в руки».

Зато сколько радости испытал Бусыгин, когда увидел на доске соревнования свою фамилию, записанную первой! Значит, его старание и трудолюбие заметили! Сам десятник Фомин, человек строгий и требовательный, всеми уважаемый, ставит Бусыгина в пример другим! А ведь еще совсем недавно, всего лишь год назад, думы о своей избушке и своей корове заслоняли в его глазах весь свет. По собственному признанию Бусыгина, только на Автострое он увидел, до чего раньше бедны были его интересы, до чего мелки мысли. Только здесь, влившись в многотысячный коллектив, вместе с ним преодолевая трудности, связанные со строительством автомобильного гиганта, он понял, что значит работать во имя социализма. Он и в деревне слышал о социализме, об индустриализации… На стройке эти слова приобрели необыкновенную убедительность.

И все же не будем забегать вперед, не будем утверждать, что уже в течение первого года пребывания в Нижнем Новгороде Бусыгин стал рабочим. Если бы в ту пору проводилась всесоюзная перепись населения и Бусыгину пришлось бы отвечать на вопрос о социальном положении, ситуация сложилась бы не простая. В отделе найма и увольнения Автостроя его числили рабочим. Сам он себя обычно называл, как и многие на участке, плотником. В то же время с деревней не порывал. Ежемесячно посылая туда деньги, он не просто поддерживал семью, он старательно укреплял свое хозяйство. Однако нельзя было сказать, будто от Колеватовского его отделяли только километры. Что-то новое ворвалось в душу крестьянского сына, засело в голове, заставляло менять прежние взгляды. Конечно, впоследствии не представляло большого труда объяснить давно минувшие события, задним числом оценить переживания, связанные с рождением новой психологии. А тогда помог случай.

На участке и в общежитии часто проводились политбеседы. В одной из них агитатор заговорил о том, как В. И. Ленин характеризовал крестьян. Получалось так, что в каждом крестьянине живут как бы два человека: один труженик, другой собственник, а в рабочих людях такого раздвоения нет, и в этом их сила, великое преимущество в борьбе за новую жизнь. Пролетарий говорит мелкому крестьянину: ты сам полупролетарий, иди за рабочими, иного спасения тебе нет. Буржуа говорит мелкому крестьянину: ты сам хозяйчик, «трудовой хозяин», твое дело хозяйское, а не пролетарское.

«А как же я?» — думал Бусыгин. Прошел уже год после ухода из деревни. Он и там никогда никого не эксплуатировал. И на стройке был самым настоящим тружеником, получал зарплату, имел рабочую продовольственную карточку. Но действительно был он еще и собственником, имел в деревне свое хозяйство.

Чем больше Александр Харитонович задумывался над своим положением, тем лучше понимал причины своих переживаний. А главное — сердцем почувствовал и умом осознал, что стройка манит его все сильнее и сильнее. И хотя окончательное решение еще не созрело, он дольше обычного стал в свободное время наблюдать за работой экскаватора, задерживаться в цехах, где монтировали оборудование. Иногда, случалось, помогать рабочим; и радостно было видеть, как на твоих глазах монтажники из груды бесформенных деталей собирают станки и прессы.

Наконец настал день, когда он надумал попроситься в цех, поближе к машинам. Но куда пойти? Вспомнил про свою работу в кулацкой кузнице и изъявил желание стать кузнецом.

Заводская кузница лишь по названию напоминала ту, которая была в деревне; она не имела ни горна, ни мехов, ни кувалды, вместо них стояли огромные молоты и нагревательная печь. Единственное, чем мог поначалу здесь заниматься Бусыгин, — работать смазчиком машин. Свободного времени оставалось много, и он подолгу наблюдал за действиями кузнецов. И они привыкли к спокойному, вдумчивому парню, который часами стоял с ними рядом, интересуясь их работой. Постепенно стали подпускать его к ковочным машинам. Давай, дескать, учись, а сами отойдут в сторону на перекур. Дружелюбно посмеиваются:

— Не так схватил поковку!

— Повыше, повыше держи — не на базаре курицу продаешь.

— Валы быстрей переворачивай!

— Огонь, огонь чувствуй!..

Самое страшное для новичка — боязнь огня. То и дело кажется — вот-вот схватишь огненный прут руками. Того и гляди расплавленный металл в тебя брызнет. Когда Бусыгину первый раз разрешили стать к ковочной машине и нагревальщик подал ему раскаленную деталь, захотелось разом все бросить и убежать. Но он не поддался страху, да и стыдно было позориться перед рабочими, стоявшими рядом и поверившими ему. Потом, уступив свое место кузнецу, вздохнул с облегчением и с удивлением узнал, что стоял около машины минут пять-десять, не больше. В следующий раз был уже смелее, спокойнее.

Время шло. Бусыгин стал в цехе своим человеком. Понял, что сила кузнеца не только в его мускулах. Пожалуй, даже не в них. Он видел, как одни суетятся, торопятся, делают много ненужных движений, зря теряют время, быстро устают. А другие словно командуют огнем, работают легко и вроде не спеша. Некоторые обладали исключительной ловкостью. Движения у них были, можно сказать, красивыми. И Бусыгин, сравнивая разные приемы, старался запомнить наиболее целесообразные. Ему очень хотелось походить на тех кузнецов, которые выделялись своим опытом и мастерством. Они и держались увереннее, и с ними считались больше. Им все оказывали почет и уважение.

Вскоре и перед Бусыгиным открылась возможность стать таким специалистом. Опять, как ему казалось, помог случай. Стоял он у ковочной машины и с увлечением делал детали. Кует уже второй десяток, работает легко. От радости никого не замечает. И вдруг видит около себя начальника отделения.

— А кузнец-то где? — спрашивает он.

— Покурить вышел.

— А вы что здесь делаете?

— Работать пробую, учусь.

Сказав эти слова, Бусыгин представил себе, как сейчас начальник отчитает его и вышедшего кузнеца за своеволие. Он даже подумал, что надо еще сказать про техминимум. Ведь вместе с другими он аккуратно посещает все занятия и начал понемногу разбираться в конструкции машин. Не надо бояться поломки. Он уже не первый раз у машины… А начальник, который до этого с любопытством смотрел, как вдохновенно работает новичок, неожиданно сказал:

— Приходи ко мне. Определю тебя к молоту.

Так в обыкновенный будничный день свершилось главное. Понял это Бусыгин позднее. А в тот месяц, получив большую зарплату, он снова и снова мучил себя вопросом, как жить дальше. Но в одном он уже сомнений не испытывал: в кузницу врос крепко, завод теперь ему роднее деревни. А как быть с семьей, с домом, с крестьянским хозяйством? Что скажет жена? Ведь она всю жизнь прожила в деревне и еще ни разу не видела город.

У Анастасии Анисимовны колебаний не было: пусть будет по-мужнему, он глава семьи, а она с ним согласна и на завод. С тех пор прошло сорок лет.

«Всякое было за это время, — рассказывает Бусыгина, — было и хорошее, было и горестное. В городе мы зажили хорошо. Александр Харитонович большого уважения на заводе добился. Его сам товарищ Орджоникидзе в Москву приглашал. Правительство орденами отметило.

Трудностей испытали достаточно. Доченьку схоронили после болезни. В войну тоже нелегко пришлось. Работа у Александра Харитоновича сами знаете какая. Одно слово, кузнец. Сил он своих никогда не щадил. Здоровье и подорвал. Только я никогда не жалею, что он такой путь выбрал. Может, он и в колхозе больших успехов добился бы. Но я тогда женским сердцем почувствовала: прирос он к заводу, полюбил его. Значит, так тому и быть».

Получив согласие жены, Бусыгин взял отпуск и поехал в деревню. Быстро продал домишко, корову. Все обзаведение уложил в один сундук и двинулся на подводе к Ветлуге. Перед отъездом зашли к родным. Посидели, поговорили. Стали прощаться. «По какой же части ты теперь будешь?» — спросил его отец. «Работаю в кузнице, — ответил Бусыгин и потом добавил: — Теперь я рабочий».

На этот раз дорога в город получилась иной. Ощупью идти не пришлось, колею искать было не надо. И путь был известен, и цель ясна.

Радостный вернулся Бусыгин на завод. Житейские трудности его не пугали. Тесно в общежитии? Но оно и рассчитано не на семейных, а квартиру ему обещали. У них с женой одно пальто на двоих? Так за продуктами в магазин можно ходить по очереди, а в кузницу и домой не грех пробежаться; к зиме купим второе.

Не нужно думать, что в подобных случаях Бусыгина выручал природный оптимизм или пренебрежительное отношение к быту. По складу своего ума и характера оп всегда действовал как настоящий реалист. Жизнь приучила его и в деревне и в городе трезво оценивать как собственные способности, так и возможности окружающих, требовательно относиться к своему слову и к полученным обещаниям. На Автострое он снова и снова убеждался, что хороших работников, передовиков соревнования ценят высоко. И действительно, как только в строй вступил новый каменный дом, Бусыгин вселился в двухкомнатную отдельную квартиру. А вскоре ему дали ордер, и он на заработанные деньги купил жене пальто, себе и сыну по костюму. Появилась в доме и новая мебель.

В семье прочно утвердились новые привычки: выписали газету, раз в шестидневку стали ходить в кино. Шли и сами смеялись: раньше бы эти деньги припрятали, все до единой копеечки в хозяйство вложили бы… На обратном пути и дома по нескольку раз пересказывали увиденное. Все принимали близко к сердцу, не хотели верить, что на экране появляются артисты, а не подлинные герои. Не раз пытались представить себе, где сейчас неразлучные клоуны Пат и Паташон, как складывается жизнь вчерашних беспризорников из кинофильма «Путевка в жизнь». Неизгладимое впечатление осталось от «Чапаева». Его смотрели несколько раз, снова и снова переживая за Анку-пулеметчицу и восторженно приветствуя разгром белых: уходили со слезами на глазах, отказываясь верить в гибель легендарного начдива.

Большую радость доставляло радио. Репродуктор — обыкновенная черная тарелка на стене, какую теперь можно увидеть разве что в городском музее, — манил к себе ничуть не меньше, чем телевизор КВН через 20 лет. Иногда часами слушали литературные передачи, политические комментарии, просто статьи из газет.

И на работе все складывалось сначала удачно. В кузнице квалифицированных рабочих не хватало. Поэтому начальство не возражало против стремления Бусыгина научиться работать на разных машинах. А он довольно легко от пятидюймовых машин перешел к ковочным, потом к легким молотам, наконец — к тяжелому. Большинство работающих знали только одну-две машины, умели ковать немногие детали. Бусыгин же стал кузнецом-универсалом. Свободно подходил к любой машине и ковал все виды деталей. Причина тому была только одна — любопытство, желание испробовать свои силы. К тому же лестно было: его, недавнего смазчика, у которого масленка являлась главным орудием труда, часто зовут на помощь. Не вышел кто-то на работу или из-за поломки надо наверстывать упущенное — зовут его, и он выручает.

Но в конце концов ему это надоело, ведь многие его стали воспринимать как человека, специально занимающегося лишь помощью другим рабочим. Бывало, за день три-четыре места приходилось менять. Только всерьез наладит операцию, а уже надо ковать другую деталь. Самое обидное заключалось в том, что он оказался без своего постоянного места. В те часы, когда все шло нормально, помощь его не требовалась, делать ему было нечего. Оставалось только заниматься уборкой мусора.

Беседа с мастером кончилась плохо.

«Товарищ Верейкин, — обратился к нему Бусыгин, — надоело мне вроде пожарной команды быть. Хочу работать постоянно у одного молота».

Ответ был совершенно неожиданный: «Ты что бузотеришь? Не хочешь работать — получай расчет!»

Совсем растерянный, Бусыгин вернулся в кузницу. Но на своем решил стоять твердо. И когда его снова направили с одной машины на другую, он решительно отказался. Верейкин тоже не захотел отступить от своих слов и написал записку: «За отказ и срыв работы Бусыгина уволить».

На миг показалось, что в цехе стало тихо. «Вот и все. Конец! Радовался: мол, кузнецом-универсалом стал, а оказался бузотером». Шел вдоль машин и никак не мог понять, почему же он срывщик. Как ни думай (а он и с женой посоветовался), работая палочкой-выручалочкой, высокой производительности не дашь. Соревнование в таких условиях развернуть нельзя. Чего, казалось, проще, закрепить за каждым молотом одних и тех же рабочих и не переставлять их каждый день от машины к машине. Будет личная ответственность. В случае необходимости общими усилиями план всегда выполним. На одних перекурах сколько времени теряем…

В таких раздумьях столкнулся Бусыгин со старым рабочим Мокиным, членом цехового комитета профсоюзов.

— Александр, ты куда это? Что с тобой?

— Да вот выставляет меня Верейкин. Ухожу из цеха. Мокин не стал больше ни о чем говорить. Повел Бусыгина к начальнику цеха. Разговор получился обстоятельный и острый. Ничего вразумительного в оправдание своих действий мастер сказать не мог. А вот мысли Бусыгина о том, как поднять производительность труда и наладить соревнование, всем понравились. Раздались реплики:

— Чего же раньше молчал?

— Почему цехком обходишь стороной?

Над этими вопросами Бусыгин задумался всерьез. По распоряжению начальника цеха его поставили работать на большом молоте. Это было огромное, многотонное сооружение, оснащенное новейшей техникой; здесь ему представлялась возможность доказать не только справедливость, но и реальность своих замечаний о работе кузнечного цеха.

На заводе хорошо помнили, как по специальному заказу американцы изготовили для нижегородцев кузнечное оборудование. Когда иностранный корабль с дефицитным грузом пришел в Ленинградский порт, моряки прославленного крейсера «Аврора» организовали ударные бригады и взяли на себя обязательство в кратчайший срок переправить механизмы в Нижний Новгород. К ним на помощь пришли рабочие «Красного путиловца». Трудясь посменно в течение трех суток, авроровцы и красно-путиловцы разгрузили пароход. Такой рекордно короткий срок изумил американцев. «Сколько зарабатываете? — спрашивали они. — Не насильно ли вас пригнали?» Моряки с гордостью заявляли: «У нас не в Америке — принудительного труда нет. Мы пришли помочь товарищам, братьям по классу».

Затем моряки и портовики составили специальный эшелон в 38 вагонов. Из лучших ударников они сформировали бригаду, которая сопровождала его по железной дороге. «Благодаря этой бригаде, — сообщала заводская многотиражная газета «Автогигант», — эшелон с оборудованием вместо обычных 10–11 суток пришел из Ленинграда на завод через четыре дня». Продолжая эстафету, начатую ленинградцами, передовики Автостроя досрочно смонтировали все механизмы.

Такова была краткая предыстория нового рабочего места Бусыгина. Разве можно было допустить, чтобы такое оборудование использовалось не до конца?! Бусыгин решил оправдать оказанное ему доверие. У большого молота ему предстояло отвечать за целую бригаду. По старой привычке он представлял себе дело так, что каждый должен заботиться лишь о собственном месте. Но став бригадиром, он понял, что надо отвечать не только за свои личные действия, но и за действия подчиненных людей.

Его непосредственная операция — ковка детали — была последней во всем технологическом процессе. Прежде чем деталь попадала к нему, она должна была пройти через нагревательную печь, через его подручного. Если нагревательная печь грела плохо, если металл подавался слабо прогретый или подручный трудился вяло, кузнец начинал отставать.

Обнаружилось и другое. В распоряжении бригады находилось сложное оборудование — нагревательная печь и два молота. За их состоянием постоянно наблюдали специальные наладчики и ремонтные слесари. На первый взгляд кузнец находится в стороне от них, он с ними непосредственно не связан. На самом же деле все они — и кузнецы, и нагревальщики, и ремонтники, и смазчики — объединены общим процессом производства.

День за днем приглядывался Бусыгин к своим товарищам по бригаде, разговаривал с каждым в отдельности, советы давал и сам прислушивался внимательно ко всему услышанному. Особенно полезной оказалась встреча бригады на квартире у бригадира. Говорили откровенно, по душам. Рабочие были недовольны. В цехе на первом плане всегда значились кузнецы. Остальных перебрасывали с места на место, да и кузнецы не всегда обслуживали одни и те же машины. Ремонтники также не были закреплены за определенным оборудованием.

Бусыгин отправился к начальнику цеха. Борис Соколинский был молодым инженером, но уже достаточно опытным. По тем временам стаж в несколько лет считался большим, а Соколинский был ветераном Автостроя. По его проекту сооружали кузнечный цех, где он и работал. Тем обиднее было знать, что неполадки в его цехе сдерживали выполнение плана всего завода. Мешала главным образом нехватка квалифицированных кадров, текучесть рабочей силы.

В 1934 году на Горьковском автозаводе была проведена перепись, охватившая 24 тысячи рабочих. Свыше половины автостроителей оказались в возрасте до двадцати четырех лет. На долю «стариков», перешагнувших свое тридцатилетие, приходилось немногим больше пятой части коллектива. Лишь один из каждых трех рабочих был горожанином. Остальные, то есть большинство, были вчерашними жителями деревни. Совершенно неграмотных осталось уже немного — около 4 процентов, но почти четверть работающих едва умела читать и писать. Примерно в таком же положении находились все новостройки страны. Повсюду на вновь выросших предприятиях основную массу составляли молодые рабочие, сравнительно недавно начавшие городскую жизнь; как правило, их производственные биографии заполнялись на этих же предприятиях: сначала они сами строили заводы и фабрики, а потом переходили к станкам и агрегатам в цехах, сооруженных при их участии.

Не имели должного опыта и инженерно-технические работники. Почти все они кончили учиться в годы первой пятилетки.

Выход был один: учиться и работать одновременно. Страна так и делала» Соколинский понимал это хорошо.

Вот и сейчас к нему пришел бригадир, который поначалу боялся переступить порог цеха. А теперь он высказывает мысли, достойные всяческого внимания.

— Значит, вы предлагаете закрепить за вами одних и тех же рабочих.

— Да, товарищ Соколинский. Бригада должна быть постоянной. Легче помогать друг другу и ответственности больше.

— А почему вас не устраивает нагревательная печь?

— Мала она. Много времени теряем, пока металл нагреется. Я подсчитал. Выходит, теряем четвертую часть смены.

Теперь уже трудно узнать, о чем подумал тогда начальник цеха. Может, о том, почему эти огрехи не заметили раньше. Может, удивился быстрому росту Бусыгина и его товарищей. А может быть, деловито подсчитывал, какой получится эффект.

Эффект действительно получился большой. Печь переделали. За Бусыгиным закрепили постоянные кадры. И дело пошло. День за днем новая бригада значительно перевыполняла план. Заработки всех сразу поднялись. И это еще больше подстегнуло маленький коллектив. Стало правилом после работы делиться впечатлениями от минувшей смены. Охотно подсказывали друг другу, как лучше стоять, двигаться, поворачивать детали. С интересом присматривались к работе соседей, стараясь перенять наиболее рациональное.

В июле 1935 года заводская многотиражка «Автогигант» в числе других достижений отметила ликвидацию отставания в кузнице № 1. Бригада Бусыгина была названа в числе лучших. В хорошем настроении уходил Александр Харитонович в очередной отпуск: профсоюзная организация премировала его путевкой в дом отдыха. Первый раз в жизни он удостоился такого почета и радости своей не скрывал.

В это время произошло событие, которое всколыхнуло весь многотысячный коллектив Горьковского автозавода. Нарком тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе, получив жалобы на невысокое качество автомобиля ГАЗ, высказал свое недовольство работой автозаводцев. Замечания наркома обсуждал актив, во всех цехах прошли бурные собрания. Чтобы как можно быстрее выправить сложившееся положение, автозаводцы решили вступить в социалистическое соревнование с московскими автомобилестроителями.

В числе прочих деловых предложений, направленных на подъем производства, всеобщий интерес вызвала мысль инженера М. Ф. Ломанова ежедневно учитывать стоимость деталей в минутах. Такой учет проводился на заводах Форда, при техническом содействии которого строился автозавод в Горьком. Следовательно, осуществление аналогичных замеров на ГАЗе позволит максимально загрузить оборудование, быстрее довести его использование до проектных мощностей. Во всех цехах начали изучать специальные карты, где указывалось, сколько времени уходит у Форда на изготовление основных деталей.

Самым узким местом опять оказалась кузница. За теми высокими темпами, которые взял завод, она не поспевала. Приехавший из дома отдыха Бусыгин узнал об этом и поспешил в цех. Спроси его тогда, зачем он прервал отпуск (оставалась еще неделя) и вышел на работу, — недоуменно пожал бы плечами: дескать, вопрос какой-то неуместный. Но его никто не спросил: и дома и в кузнице всем было ясно: надо выполнить обещание, данное наркому и выйти из прорыва.

Как и прежде, бригада Бусыгина ежедневно перевыполняла сменное задание. Но раньше кузнецы соревновались только между собой. В новых условиях, когда заключили договор с москвичами, появился еще один ориентир — Форд.

Так наконец осенью 1935 года состоялось знакомство Александра Бусыгина с Генри Фордом. Пока еще только заочное — точнее сказать, одностороннее. Главный разговор произойдет через год, но «личные контакты» уже начались.

Нормировщики шутили: «Жми, Бусыгин, догоняй Америку!» Ему было не до шуток. Бригада действительно подошла вплотную к лучшим показателям фордовских рабочих. Решили еще раз проанализировать нормировочную карту. Там значилось: чтобы сделать один вал, требуется 16,5 секунды. Как получается эта цифра? Отдельно учтено машинное время, к нему прибавлено вспомогательное время, необходимое для ручных операций, и еще приплюсовано «накладное» время. Последнее занимало ни больше ни меньше, как 40 процентов всего периода, отведенного на изготовление детали. Если верить составителям карты, эти 40 процентов предусмотрены для «кратких перерывов в работе» (подтягивание сальников, личные надобности), для отдыха в случае утомления и т. п.

Неопытному человеку могло показаться, что все продумано до мельчайших подробностей. Двумя-тремя годами раньше Бусыгин тоже, наверное, так бы подумал. Впрочем, двумя-тремя годами раньше никто нормировочными картами не занимался. Часовые простои считались обычным делом. Уйму времени съедали перекуры. Не только в кузнечном цехе, но и на сборке большинство рабочих ходило в лаптях. Далеко не все верили в возможность наладить поточное производство автомобилей. Приехавший на завод летом 1932 года поэт Александр Безыменский в стихах-лозунгах призывал:

200 в день! Это воспринималось как мечта, ведь в среднем получалось не более десяти.

К осени 1935 года завод имел уже принципиально иной вид. Производство было рентабельным. G конвейера ежесуточно сходило в среднем около 150 машин. Одновременно выпускалось большое количество моторов, различных деталей и запасных частей. И делалось это руками тех же рабочих, техников, инженеров, которые несколько лет назад впервые приступали не просто к освоению новой техники, а к работе на современном заводе. Люди выросли, изменились, приобрели опыт.

Предостережения Крейслера оказались напрасными. В 1928 году, задолго до начала строительных работ в Нижнем Новгороде, виднейший американский автопромышленник не сомневался, что большевикам потребуется не менее семи лет на подготовку к выпуску — нет, нет, не автомобилей — всего лишь моторов.

Прошло ровно семь лет. В сентябре 1935 года Александр Бусыгин решил перекрыть американские рекорды. Изучение нормировочной карты, составленной фордовски-ми специалистами, показывало, что она устарела. Там, например, значилась операция «нажать педаль» и фиксировалось необходимое время на ее выполнение. Бусыгин давно совместил это движение с рядом других и не тратил на него ни единой секунды. Таких ликвидированных операций было немало. Особенно произвольно выделялось время на различные перерывы. Оно занимало 2 часа 6 минут из 7 часов рабочей смены. В таком количестве перерывы никогда не требовались. Это и объясняло, почему рабочие-кузнецы вопреки всякого рода простоям почти всегда выполняли нормы, которые считались технически обоснованными. Сомнений не было: нормы специально так составлялись, чтобы скрыть простои… Инженеры подтвердили догадку Бусыгина: иностранцы, проектировавшие автозавод, открыто исходили из того, что советские рабочие будут работать на 20 процентов менее производительно, чем американские. Вспомнили и начало строительства, спор советских специалистов с американскими. Последние требовали установки огромных железобетонных колонн не только в производственных корпусах, но и в конторских помещениях; довод был один: в СССР плохо строят, и поэтому лучше застраховаться излишними запасами прочности. Руководство Автостроя выступило против дорогостоящих излишеств. Годы подтвердили его правоту.

Не пришла ли пора отказаться и в цехах от норм, обоснованных иностранцами? «Почему, — думал Бусыгин, — мы должны работать хуже американцев? Ведь американские рабочие работают не на себя, а на капиталистов. Мы же работаем на себя самих. Ну ладно, года три-четыре назад мы еще не знали оборудования, мы только учились, а теперь почему бы нам не только догнать, но и перегнать американских рабочих?»

Снова и снова задумываясь над этими вопросами, Бусыгин убеждался в необходимости установить рекорд, чтобы превзойти не только нормы, «обоснованные» иностранцами для его завода (это он уже делал регулярно), но и результаты лучших фордовских кузнецов.

Потом его часто спрашивали: зачем понадобилось ставить рекорд? Ныне, умудренный знаниями и опытом, Бусыгин подходит к этому вопросу широко.

«В наше время, — говорит он, — были такие первоклассные бегуны братья Знаменские. Вся страна восхищалась полетом Гризодубовой и ее подруг от Москвы до Дальнего Востока. Сегодня мир знает прыгуна Брумеля, штангистов Власова, Алексеева. Специальные спортивные комиссары регистрируют наилучшие достижения космонавтов. Что же дают свершения таких людей? Может, кто-то из них и думает о личной славе, но самое главное в другом. Они своими результатами показывают, на что способен человек, как он владеет собой, насколько освоил современную технику, каковы пути дальнейшего прогресса.

То же самое, — продолжает Бусыгин, — и на производстве. Рекорд важен не сам по себе. Это не конечная цель. Лучше сказать — это средство. Рекорд на пустом месте не поставишь, к нему нужно серьезно подготовиться, мобилизоваться. Значит, достигнутый рубеж обозначит пройденный путь, подытожит успехи и недостатки. Все увидят, что уже сделано и что надо делать дальше. Даже когда рекорд устанавливает один человек или одна бригада, все равно он подготовлен усилиями многих, очень многих людей. В конечном счете и выигрыш получается всеобщий».

В 1935 году таких обобщений Бусыгин еще не делал. Рассуждал просто: кузница в прорыве, сдерживает завод, а хочется, чтобы ГАЗ шел в шеренге передовых предприятий; надо примером убедить весь коллектив, что прежние нормы выработки отжили свой век. И тут пришла весть о рекорде Алексея Стаханова. Решение созрело окончательно: надо каждому свое дело делать по-большевистски, тогда и весь завод заработает успешно.

Бригада словно готовилась к такому разговору. Единодушие было полным. В назначенный день пришли на работу раньше обычного. Еще раз проверили и без того исправное оборудование, сальники, клещи. Стали по местам. Ровно в семь утра начали. Первые четверть часа бригадир все делал медленно, осторожно. Товарищам даже показалось, что он робеет. А он не спешил специально, проверял, как ведут себя машины. Ждал того момента, когда бригада, набрав темп, начинает работать со вкусом, легко и непринужденно, в полном согласии друг с другом. Слаженность и ритм давно отличали их маленький коллектив. Вот и сейчас все начали работать, как один человек. Никаких понуканий. Без лишних слов. Движение одного дополняло движение другого.

Убедившись в полной исправности оборудования и боевой готовности людей, Бусыгин взял высокий темп. Его разом поддержали. Бригада ловила каждый жест Бусыгина. А он даже ни разу не посмотрел на прибор у молота, где отмечается количество откованных деталей. Не взглянул и в перерыве. И никто не посмотрел. Только когда пришла вторая смена, увидели, что отковали 966 коленчатых валов, почти на 300 штук больше нормы. Такого никогда не бывало!

Взволнованные, не знали что сказать друг другу. Молча умылись, переоделись. Вышли на улицу, а около здания уже народ собрался. На воротах плакат: «Бригада кузнеца Бусыгина установила рекорд!» И когда только успели узнать и сделать! Все поздравляют, жмут руки, хлопают по плечу. Весь завод облетела фраза: «Теперь у нас есть свой стахановец!»

Потом будут другие рекорды, будут показатели и еще более значительные. Их отметят цветами, оркестрами, митингами, высокими наградами. Но самой дорогой и памятной останется эта совсем незапланированная, никакими решениями не предусмотренная встреча: море людей, шум сотен голосов, все взбудоражены, на душе удивительно легко и радостно, настоящий праздник. Вот что такое рабочая солидарность!

14 сентября 1935 года многотиражка «Автогигант», затем городская печать возвестили о рождении рекорда. Заводская газета поместила стихи «С бусыгинцев пример бери!». Кончались они так:

Подумать только! Ему, обыкновенному рабочему, посвятили стихи! Бусыгин никак не ждал такого. Вообще похвалы и восторги не столько смущали его, сколько удивляли. Он был искренне убежден, что можно работать еще лучше и что такие результаты доступны всем квалифицированным рабочим.

Тем временем фотографии Бусыгина и очерки о его бригаде появились в центральных газетах. Повсюду имена Бусыгина и Стаханова стояли рядом. Печать сообщала, что в автомобильной и тракторной промышленности день ото дня ширится движение бусыгинцев.

В Ленинграде старейший кузнец Кировского завода И. Н. Бобин был уже пенсионером. Когда прочитал о рекорде в Горьком, шестидесятитрехлетний рабочий не выдержал. Вернулся в цех, по-новому организовал работу своей бригады. За смену прежняя норма была превышена в два с лишним раза.

А вот строки из воспоминаний знатного новатора И. И. Гудова:

«В статьях, очерках, в заметках о первых последователях Стаханова я нашел те слова и мысли, которые подслушал в себе уже давно, не умея только выразить их как следует.

А тут еще подлил масло в огонь кузнец Горьковского автомобильного завода Александр Харитонович Бусыгин. 11 сентября он отковал 1001 коленчатый вал, а 12 сентября — 1008 при норме 675… Американские кузнецы затрачивали на изготовление одного коленчатого вала 36 секунд, на ГАЗе норма была 50 секунд (далеко, мол, русским рабочим до американцев!). А Бусыгин ковал вал за 30 секунд. Вон куда хватил!

Александр Бусыгин был объявлен первым стахановцем автомобильной промышленности Советского Союза».

Еще категоричнее высказывается ветеран московского завода «Красный пролетарий» инженер Виктор Алексеевич Романов:

«Стахановское движение назревало постепенно. Это неверно, что оно было полной неожиданностью. Мы и до того выпускали станки на уровне мировой продукции. Помните дип? Мы ведь не случайно их так назвали — «Догнать и перегнать!» Это был лозунг, который мы воплотили в жизнь. Рекорд Стаханова нас восхитил, если хотите, поразил: 14 норм за семь часов! Фантастика!.. Профессия Бусыгина нам была ближе и понятнее. Его рекорд стал конкретным призывом к действию. Сначала откликнулся Гудов, потом сразу мы, и началась цепная реакция».

Соревнование разгорелось и на самом Горьковском автозаводе. Здесь одним из лучших кузнецов и раньше считался Степан Фаустов. Его жизненный путь во многом напоминал биографию Бусыгина: оба одинакового возраста, оба из деревенской глуши, из самых что ни на есть бедняцких семей; потом город, Автострой, кузница, рабочий коллектив, движение ударников… Узнав о рекорде Бусыгина, Фаустов тоже досрочно вернулся из отпуска. Сначала его бригада оставила позади американские нормы, а потом превзошла и бусыгинский результат. Вскоре число стахановцев стало измеряться на заводе десятками и сотнями. Портреты и обязательства передовиков вывешивались на самом видном месте. В цехах и на заводе появились красные транспаранты с призывами. Плакаты-«молнии» едва успевали сообщать о новых стахановцах-бусыгинцах, о новых рекордах.

Бусыгин отставать не хотел, да и нельзя было. Куда ни пойдет: в кино, в поликлинику, в магазин — везде узнают, все расступаются. А однажды вечером раздался стук в дверь и в квартиру вошел незнакомый человек. «Я, — говорит, — из «Гастронома». И начинает расставлять на столе вкусные вещи. Когда ему сказали, что он ошибся и пришел не по адресу, незнакомец пояснил: «Да нет, не ошибаюсь. Ведь вы Бусыгин Александр Харитонович? По портрету узнаю». Оказалось, что руководители цеха прислали премию и поздравления с очередным успехом.

В другой раз письмо и посылка пришли на имя Анастасии Анисимовны Бусыгиной. «На вашу долю, — писал ей заместитель директора завода Рубин, — выпало большое счастье быть женой и другом человека, которым гордится весь завод. Поздравляя еще раз всю вашу семью, направляю вам небольшой подарок и прошу окружить мужа вниманием и заботой, чтобы он, хорошо отдохнув, мог ежедневно с новыми силами продолжать свою ударную работу на заводе».

В ответном письме говорилось:

«Благодарю администрацию ГАЗа за подарок, присланный мне 22 сентября: ящик яблок, 3 килограмма мяса, 10 килограммов муки, 3 килограмма сливочного масла, 3 килограмма колбасы, 3 килограмма сельдей, печенье, коробку шоколадного набора.

Получив подарок, я не верила сама себе, что мой муж, Бусыгин Александр Харитонович, малограмотный, добился такой почести, а через него и я получила подарок.

Мой муж борется за выполнение программы завода, а я беру на себя обязательство создать для него хорошие условия дома, чтобы он, придя с работы, мог хорошо поесть и хорошо отдохнуть, чтобы мог с новыми, свежими силами идти на завод, к новым победам.

С приветом Анастасия Анисимовна Бусыгина».

Посмотрите еще раз на эту переписку. В ней неповторимые приметы того времени. Страна, еще вчера всеми считавшаяся аграрной, с успехом осваивала новейшую технику эпохи, причем осваивала без капиталистов, в условиях планового ведения хозяйства, изжив кризисы, безработицу и нищету. Победы давались нелегко. В конце 20-х годов правительство вынуждено было ввести карточную систему распределения продуктов питания и предметов ширпотреба. Успехи сельского хозяйства, общий подъем экономики позволили в январе 1935 года начать свободную продажу хлеба, а в октябре — мяса, сахара, жиров, картофеля и т. д. Дирекция автозавода и прежде регулярно премировала ударников. Особое внимание она уделяла стахановцам и их семьям. Руководители считали своим долгом заботиться об условиях труда и быта новаторов производства. В свою очередь, Анастасия Анисимовна Бусыгина взяла на себя встречное обязательство, о чем и сообщала в ответном письме.

Правда, в первый момент она растерялась, даже расстроилась: «Неужели муж кому-то сказал, будто семья плохо живет, в чем-то нуждается, а за ним самим ухода нет?!» Бусыгин и знакомые рассеяли ее сомнения. Как никогда почувствовала Анастасия Анисимовна свою ответственность за работу мужа, за все заводские дела.

Поддержка, которую Бусыгин ощущал на заводе и дома, воодушевляла его. Вместе с товарищами после смены он подолгу смотрел, как работают Фаустов и другие передовики. По норме на коленчатый вал давалось 22 удара молота. Вслед за Бусыгиным лучшие рабочие научились делать вал за 15–16 ударов. А нельзя ли еще быстрее? День за днем проводились эксперименты. Пришлось даже выработку снизить, чтобы найти и отработать еще более рациональные приемы. Кое-кому показалось, что он снизил темпы, не выдержал накала борьбы. Но это было совсем не так. Просто перед новым прыжком следовало подсчитать силы, все измерить и получше разбежаться. Цель состояла в том, чтобы повысить производительность труда, не ухудшив качества продукции. Ведь от каждого удара молотом зависела прочность изделия, его надежность. Результат действительно превзошел все ожидания. Бусыгин стал делать коленчатый вал 10-ю ударами вместо прежних 15–16 и 22, предусмотренных нормой.

10 октября 1935 года на заводе собралась первая конференция стахановцев автомобильной промышленности СССР. Первому дали слово Бусыгину. Сколько раз видел он, как выходят на трибуну докладчики, руководители предприятия, передовые рабочие! Казалось бы, ничего сложного нет: назвали твою фамилию, поднялся, подошел к трибуне и… Когда председательствующий назвал его фамилию, Бусыгин легко поднялся, спокойно подошел к трибуне, посмотрел в зал и… И оказалось, что он не может открыть рот. Перед ним сотни людей. Все смотрят на него, аплодируют. А что им сказать? Ведь каждый из них передовик, у любого есть большие знания и опыт… Именно об этом он и сказал. Признался, что впервые стоит на трибуне и потому «сильно робеет», потом рассказал, как работает его бригада, обещал трудиться еще лучше и помогать другим.

Примерно то же самое говорили и другие стахановцы. Постороннему человеку могло бы показаться, будто ораторы сговорились заранее выступать по одной схеме, но «посторонних» в зале не было; здесь одно выступление как бы продолжало другое, подкрепляло предыдущее, свидетельствуя о едином настроении присутствующих, о их стремлении наращивать успехи в интересах всего народа.

«Когда я решил поставить рекорд, — говорил рабочий Макарычев, — ночи не спал. Все думал: справлюсь ли с этим великим делом? И еле дождался утра. А когда поставил в первый раз рекорд, то снова всю ночь не спал!» Вслушиваясь в эту речь, Бусыгин вспоминал свои волнения и удивлялся тому, как удачно выразил стахановец и его чувства. Оглянулся — все дружно аплодируют; значит, и им близки эти переживания. И еще он задумался над той ответственностью, которая выпала на него лично. Ведь буквально все, говоря о своих делах, отмечали роль Бусыгина в развернувшемся соревновании, называли себя его последователями и даже учениками.

Конференция стахановцев автопромышленности произвела на Бусыгина очень большое впечатление. Как говорят в таких случаях, она открыла новую страничку в его биографии: как был бригадиром, так и остался, но интересы изменились, стали шире, существеннее. Он быстро понял, что нужна повседневная пропаганда стахановских достижений, а она связана с правильной постановкой учета, регулярным подведением итогов соревнования. Руководители цехов согласились с такой постановкой вопроса. Гласность соревнования облегчила обмен опытом. А когда число новаторов стало измеряться большими цифрами, возникли новые проблемы.

Пока стахановцев было мало, администрация легко создавала необходимые условия для их высокопроизводительной работы, без особых хлопот она обеспечивала передовиков инструментом, своевременной подачей деталей, систематическим ремонтом оборудования и т. п. Но уже осенью 1935 года положение изменилось. Уровень требований со стороны рабочих быстро рос. Между тем, когда молот обслуживала бригада Бусыгина, на работу выходило все цеховое начальство; около кузнецов постоянно находились и старший мастер, и сменный мастер, и начальник цеха. Другие бригады этим похвастаться не могли. Мириться с таким порядком Бусыгин не стал. Это было не в его характере. Всякая несправедливость воспринималась им болезненно. Не смолчал он и на этот раз. Обращаясь к руководителям, сказал: «Давайте, товарищи, у всех за спиной стоять. Вы всем обеспечьте такие же производственные условия». Его поддержали другие стахановцы. И это возымело свое действие. На заводе началась перестройка всего производственного фронта, сопровождавшаяся небывалым потоком рационализаторских предложений, осуществлением множества организационных мероприятий. Например, в литейном цехе появились столики для стержней. Исчезла необходимость многократно поднимать с пола тяжелые плиты. Для деталей, ранее в беспорядке лежавших около станков, была натянута специальная проволока. Стоило рабочему протянуть руку в определенном направлении — и деталь была у него. Вокруг молота были установлены защитные сетки. Обычным явлением становился профилактический осмотр оборудования, занятия по технике безопасности и т. д.

Самое главное заключалось в возросшей активности масс. Еще в ходе конференции стахановцев Бусыгин обратил внимание на выступавших. Многие из них, как и он, впервые говорили на таком большом собрании, некоторые лишь недавно стали посещать производственные совещания; кое-кто вообще не участвовал в общественной работе. Стахановское движение вовлекло их в жизнь заводского коллектива, приобщило, как и его, к делам всей автомобильной промышленности.

Так думал Бусыгин в октябре 1935 года, не зная того, что через несколько дней его вызовут в Москву, а через месяц, в ноябре, он станет участником Всесоюзного совещания стахановцев.

Первая поездка в столицу принесла много впечатлений. Снова все было впервые: комфортабельный вагон скорого поезда (до этого, помните, Бусыгин за всю свою двадцативосьмилетнюю жизнь проехал по железной дороге лишь сотни две километров, да и то в товарном составе); торжественная встреча стахановцев в Москве; поездка на машине по улицам города; посещение автозавода имени Сталина; приемы в Наркомтяжпроме и в редакциях центральных газет; наконец, Третьяковская галерея и МХАТ. Поистине сказочное путешествие!

Конечно, это была отнюдь не туристская поездка. Ежедневно приходилось много работать. В цехах московского автозавода он чувствовал себя легко, как дома. Все привычно, знакомо. Рассказ об опыте горьковчан всюду вызывал большой интерес. Вопросов было много. Отвечал Бусыгин уверенно, обстоятельно. В кузнице попросил показать нормировочную карту. Мастера удивились: «Ты почему проверку делаешь?» Он объяснил: «Тут ваши резервы. Я их отсюда почерпнул и вам советую». Потом добавил: «Ваш завод, как и наш, американцы проектировали в первом варианте. Может, им невыгодно было, чтобы мы, советские люди, работали с ними в одном темпе. А? Вы об этом, товарищи, подумали?»

Разгорелись споры. Рассуждения Бусыгина пришлись московским автозаводцам по душе. Понравились и его советы, особенно насчет сокращения ударов при изготовлении коленчатых валов.

Куда труднее пришлось ему на совещаниях в Наркомтяжпроме. В кабинете Г. К. Орджоникидзе беседа шла главным образом не об отдельных предприятиях и отраслях, а о промышленности в целом, об экономике всей страны. Только здесь начал Бусыгин по-настоящему понимать, какое значение ЦК ВКП(б) и Советское правительство придают массовому движению новаторов, новому этапу социалистического соревнования. Слушая выступающих, он то и дело ловил себя на мысли, что некоторые вещи ему незнакомы, а некоторые просто непонятны. Заключительная речь наркома многое разъяснила. Г. К. Орджоникидзе говорил доходчиво и просто. Вот бы записать эти слова! Увы, он не мог — точнее, не умел: Бусыгин был малограмотным.

Быть может, тому, кто вырос и учился в последние 20–25 лет, это покажется невероятным: выдающийся новатор, один из зачинателей стахановского движения — и вдруг не умеет писать. Но так было, и это отражало реальное противоречие нашей жизни того времени.

Как известно, в 1917 году противники большевизма, выступая против диктатуры пролетариата, уверяли всех в незрелости рабочего класса России, в его некультурности и неспособности управлять страной. Сначала, кричали они, надо цивилизоваться, а уже потом брать власть. Опровергая подобные «доводы», В. И. Ленин писал: «Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный «уровень культуры», ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»[5].

Исторически так и произошло. Социалистическая индустриализация и культурная революция совершались в СССР одновременно. Это породило множество трудностей, но к середине 30-х годов даже враги не могли не видеть, каких успехов достиг рабочий класс СССР в преодолении былой отсталости России. Уже прочно вошли в международный лексикон такие понятия, как «пятилетка», «план», «колхоз». Успешно действовали Турксиб и Днепрогэс, металлургические гиганты Магнитогорска и Кузнецка, первые в мире заводы синтетического каучука в Ярославле, Воронеже и Ефремове. Накануне пуска был столичный метрополитен. Ежемесячно рос выпуск отечественных тракторов, комбайнов, автомобилей. И все это делалось руками советских рабочих, руками народной интеллигенции.

Ничего подобного не знала дореволюционная Россия, не знал в те годы и весь зарубежный мир.

Бесспорно, к тому времени не все еще удалось сделать. Не закончилась и борьба с неграмотностью. Таких, как Бусыгин, было тоже немало, но именно таких, как он. Мы знаем, в сколь сложных условиях начиналась его жизнь. Только в двадцать восемь лет засел он всерьез за школьные азы. Но не нужно забывать, что у него за плечами были и «свои университеты», и он не просто понимал, что такое социализм, но и сознательно, с полной отдачей сил участвовал в строительстве новой жизни. И в этом отношении его биография была также типична для значительной части советских рабочих.

Возьмем для примера тот же ГАЗ. В 1937 году на нем было проведено обследование 2338 производственников, пришедших на завод в 1930–1932 годах (одновременно с Бусыгиным). Почти половина из них имела тогда первый или второй разряды. Спустя 5–7 лет (ко времени опроса) рабочих с первым разрядом на заводе не стало, со вторым снизилось в 4,5 раза, зато число рабочих наиболее высоких разрядов увеличилось в 2–2,5 раза. И хотя не все они успели овладеть грамотой, их рост входил составной частью в общий подъем культурно-технического уровня трудящихся, который из года в год принимал все большие масштабы. Проведенная в 1939 году всесоюзная перепись населения подтвердила, что рабочий класс СССР с неграмотностью покончил. Специальная графа переписи зафиксировала: в среднем на каждую тысячу рабочих 82 имеют высшее, среднее или неполное среднее образование. Так вот, в эти 82 в 1939 году входил уже и Бусыгин, к тому времени второй год учившийся в Промышленной академии в Москве.

А первые серьезные успехи в учебе Бусыгин сделал лишь осенью 1935 года. Тремя годами позднее, поступив в Промакадемию, он вспоминал: «Вернувшись из Москвы, с особой охотой и желанием начал я работать у своего молота. Но интересовал меня уже не только молот. Засел я за книжки. Тогда впервые познакомился с творчеством Пушкина. Очень мне стихи его и сказки понравились. Но читать было трудно — грамотой еле владел. Еще хуже дело было с письмом. И раньше я крепко от этого страдал, а теперь остро почувствовал — негоже это».

Стремление учиться, стать машиностроителем высокой квалификации овладело Бусыгиным прочно. Даже с трибуны Всесоюзного совещания стахановцев он произнес: «Ни о чем я так много не мечтаю, как об учении».

За неделю до этого, перед празднованием XVIII годовщины Октября его посетил журналист из центральной газеты. Открыл блокнот, достал ручку и спросил: «Ну, Бусыгин, чего бы ты хотел? Все имеешь, зарабатываешь много, знатный ты человек. Чего еще хочешь?» И Бусыгин признался: «Очень мне хочется пойти дальше. Хочется быть не только кузнецом, но и знать, как молот построен, и самому научиться молоты строить».

Горьковский обком партии и руководители автозавода помогли Бусыгину. Чтобы он смог быстрее ликвидировать свои пробелы, к нему индивидуально прикрепили учителей. Нужно ли объяснять, сколько усилий потребовало от него «школьное дело». Домашние задания, которые у сына отнимали не больше одного-двух часов, заставляли его сидеть за столом далеко за полночь. Пальцы, привычные к тяжелому инструменту, с ручкой не справлялись. Стоило чуть-чуть нажать на перо, как оно мгновенно ломалось. Бывало, за вечер он изводил их десятками. Сколько раз хотелось бросить тетрадки и взяться за молот! Но всегда требовательный к другим, он еще строже подходил к себе: «Государство все сделало, чтобы ты мог учиться. Неужели бросишь? Неужели удерешь от дела, к которому тебя сейчас поставили?» Да, учебу, как и работу, он не считал личным делом. Собственная биография убеждала его не раз: чем более подготовлен рабочий, чем опытнее и образованнее мастер или инженер, тем лучше идет работа, тем интереснее жизнь коллектива. И Бусыгин сидел над книгами и тетрадями с таким же упорством и рвением, с каким он осваивал профессию кузнеца, выискивал новые резервы для рекордов.

Всесоюзное совещание стахановцев подхлестнуло его еще больше. Все выступавшие, рассказывая об освоении новой техники, непременно говорили об общем росте жизненного уровня, о своих запросах в области культуры. Затрагивался этот Вопрос и в речах руководителей партии и правительства, которые прямо связывали стахановское движением с началом такого подъема культурно-технического уровня рабочего класса, который подрывает основы противоположности между трудом умственным и физическим.

II еще одно обстоятельство разволновало Бусыгина. Когда на трибуну поднялся семнадцатилетний токарь Куйбышевского карбюраторного завода Николай Курьянов, Г. К. Орджоникидзе опросил его, стахановец ли он. Юноша гордо произнес: «Я бусыгинец!» И добавил: «Здесь все говорят — стахановцы, стахановцы, а мы, рабочие машиностроения, должны говорить — бусыгинцы. Первым организатором у нас был Бусыгин, который дал рекорд выше американского по ковке коленчатого вала». После заседания Бусыгин долго беседовал с Курьяновым. Рассказывал о себе, расспрашивал о его заводе. Потом объяснил, почему движение называется стахановским, в чем заслуга Алексея Стаханова. «Все мы, — говорил Бусыгин, — называем себя стахановцами, и народ нас так называет; все мы работаем в разных отраслях, а служим одному великому делу, все мы работаем во имя народа, во имя социализма».

После этого разговора Бусыгин долго думал о себе, о своей жизни, сравнивал свой путь с судьбой юного куйбышевского токаря. В лице Курьянова выступало самое молодое поколение советского рабочего класса. Оно уже не знало тех трудностей, какие выпали на долю Бусыгина. Курьянов родился после Октября, вырос в колхозе, учился в школе. Приехал в Куйбышев, поступил в ФЗУ, стал комсомольцем. На заводе с отличной оценкой сдал техминимум, работал по седьмому разряду, за смену выполнял несколько норм и уже имел своих учеников. И это в семнадцать лет! «Каким же, — думал Бусыгин, — вырастет тогда следующее поколение».

В 1935 году старшему сыну Бусыгина исполнилось девять лет, младший только родился. Пойдут ли они по стопам отца? Кем станут в его возрасте? На кого захотят учиться? Задумываясь над этими вопросами, сравнивая свой путь с судьбой Курьянова, Бусыгин ничуть не сомневался в замечательном будущем своих детей.

Жизнь сложилась так, что Николай действительно продолжил традицию и навсегда связал свою судьбу с рабочим классом. Подобно тому, как это делал его отец, он часто рассказывает дома о коллективе автомобилестроителей, о товарищах по профессии. И точно так же, как прежде Николай слушал своего отца, сегодня внимает старшим его сын Саша. Так что вполне возможно появление на заводе нового Александра Бусыгина как представителя третьего поколения рабочей династии.

Младший сын выбрал иную дорогу: Владимир стал певцом. К музыке он тянулся с детства. Дома все любили народные песни. А у него обнаружился дар, и он, закончив консерваторию, начал артистическую деятельность. И если вам доведется побывать на спектаклях Новосибирского театра оперы и балета, вы непременно обратите внимание на голос и игру Владимира Бусыгина — одного из ведущих солистов труппы.

«Вот видите, — говорит Александр Харитонович, — два сына — две разные судьбы. Один в заводском цехе, другой на театральной сцене. Но мы с женой их не разделяем. Считаем, оба они рабочей косточки, оба продолжают наше рабочее дело. Мы им никогда ничего не навязывали, растили, как полагается в нашей советской жизни, чтобы они работали с душой и приносили пользу всему народу».

В 1935 году, думая о будущем, Бусыгин, естественно, не знал, кем по профессии станут его сыновья, каких высот достигнет новое поколение строителей социализма. Но то чувство ответственности за свою работу, за судьбы всей страны, которое пробудилось у него несколько раньше, на Всесоюзном совещании стахановцев он осознал в такой степени, что оно овладело им навсегда. Он ясно понял, какое значение имеет личный пример и на производстве, и в семейном кругу, и в общественной работе. Недаром свое выступление в Кремле он закончил призывом считать стахановцами только тех рабочих, которые регулярно превышают нормы и одновременно передают свой опыт другим, вовлекая их в число передовиков.

После Всесоюзного совещания стахановцев большая группа новаторов промышленности и транспорта была награждена орденами и медалями. Бусыгин значился среди удостоенных ордена Ленина. Среди награжденных были еще два автозаводца, товарищи по кузнице, — С. А. Фаустов и Т. К. Великжанин. Воодушевленные и счастливые, они втроем ответили письмом в ЦК ВКП(б): «…Мы, непартийные большевики, хотим стать и будем лучшими сынами великой партии Ленина…» Вскоре Бусыгин вступил в ряды коммунистов. И тут на его долю выпало труднейшее испытание.

С весны 1936 году на заводе начал ощущаться явный холодок к стахановскому движению. Как-то незаметно исчезли из цехов доски соревнования, перестали выходить «молнии», не стали появляться портреты новых передовиков. Продолжалась погоня за отдельными рекордами. Некоторые детали заготовлялись чуть ли не на год, в то же время конвейеры не раз простаивали из-за нехватки других деталей. Обдумывая создавшееся положение, Бусыгин, Фаустов и Великжанин послал в газету письмо, где выдвигали вопрос о коренном улучшении планирования. Но перемены не приходили. Хуже того — администрация снарядила Бусыгина на смежные заводы за металлом. Сначала Бусщин со свойственной ему энергией и настойчивостью взялся за порученное дело. Перебои с металлом действительно мешали производству, и ему казалось, что его хлопоты от имени стахановцев помогут всему коллективу.

Металлурги помогли в первую очередь самому Бусыгину. Они тепло встречали его как знаменитого кузнеца и очень удивлялись, узнав, что он приехал к ним совсем в ином амплуа, в роли обыкновенного «толкача». А когда весть об этом дошла до Г. К. Орджоникидзе, нарком велел немедленно вернуть рабочего на завод и категорически запретил отвлекать его от производства.

Через некоторое время Бусыгин с группой других автозаводцев был вызван в Москву на заседание совета при наркоме тяжелой промышленности. В телефонограмме говорилось, что 25 июня 1936 года в Наркомтяжпроме будет обсуждаться вопрос о выполнении решений декабрьского Пленума ЦК ВКП(б) о стахановском движении. Накануне отъезда руководители цеха передали Бусыгину, как кто-то. выразился, «материалы для выступления». Бусыгин посмотрел текст и нахмурился, Оказывается, все идет хорошо, план выполняется успешно, соревнование организовано- умело».. «Мне эта шпаргалка не нужна. Я врать, наркому не собираюсь», — с этими словами он вернул бумагу. Но разговор не кончился. Бусыгину наперебой стали объяснять, что своей критикой он может подвести большой коллектив, создать в Москве неверное представление о всем заводе, о работающих здесь людях. И вообще не надо говорить в Наркомтяжпроме об ошибках в планировании и в организации стахановского движения: это, мол, частности, и они будут выправлены, не они характеризуют жизнь коллектива…

С тяжелым сердцем ехал Бусыгин в столицу. Что делать? Говорить неправду он не хотел, да и просто не умел. А рассказ о заводских неурядицах мог, получается, бросить тень на весь коллектив. Может быть, не выступать? Тогда и кривить душой не придется, и никого он не подведет. То есть как это не подведет! Промолчать — значит, ввести в заблуждение наркомат. А разве у наркомата и завода интересы разные?!

Приехав в Москву, Бусыгин на второй день отправился в газету «Правда». «Пойду в центральный орган нашей партии, — решил он, — там меня выслушают и дадут совет».

Беседа была обстоятельной. Заканчивая ее, редактор взялся за телефон: «Товарищ Серго! У меня сейчас Бусыгин. Рассказывает он о больших безобразиях на заводе. Что? Направить его к вам? Хорошо!»

Нарком встретил Бусыгина как старого знакомого. Он сразу понял переживания рабочего и, пожимая ему руку, сказал: «Ну рассказывай, говори все как есть, не стесняйся!.»

Бусыгин начал сдержанно, с трудом подбирая слова. Нарком слушал молча, лишь изредка задавая вопросы. Потом дружески положил руку на плечо Бусыгина: «Ну, ты не расстраивайся. Все приведем в порядок… Когда я открою заседание, иди на трибуну и говори все как есть — без всяких. Как ты мне говорил, так говори и с трибуны. А за честь твоего завода не бойся. Здоровая большевистская самокритика будет и твоему, дат и другим заводам полезна».

Заседание совета при наркоме Г. К. Орджоникидзе открыл тем, что предоставил слово Бусыгину. Казалось, теперь все ясно: его поддержала «Правда», сдобрил Серго, а все же нелегко было начинать многими днями и ночами выстраданное выступление.

С трибуны он сразу увидел горьковчан: и тех, кто призывал «не позорить» коллектив, и тех, кто разделял его точку зрения. В конечном счете все они любили автозавод, жили его интересами, но в данном случае каждый понимал их по-своему, а двух правд не бывает. Конечно, это нелегко критиковать своих руководителей, людей, которым ты многим обязан, под началом которых ты вырос и стал новатором. Быть может, раньше Бусыгин и смолчал бы, но теперь он смотрел на свою работу, на работу своей бригады, на весь завод по-новому. Он понимал, что как от успехов его бригады зависят успехи всею завода, так и от выполнения заводских планов зависят планы всей промышленности, всего народною хозяйства.

Эти мысли рабочий и изложил всем собравшимся. Он рассказал о неполадках в организации соревнования, об ошибках в планировании, назвал виновных, потом внес свои предложения, как улучшить работу на заводе.

Речь Бусыгина произвела на собравшихся сильное впечатление. И хотя она помогла выправить положение дел, не секрет — некоторые работники обиделись всерьез. Но Бусыгин и в тот день, и много лет спустя был уверен, что поступил правильно, по-государственному. Какие бы потом трудности ни встречались на его пути, он всегда вспоминал историю своего выступления на совете в Наркомтяжпроме.

Летом 1936 года Бусыгин навестил родную деревню. На новенькой, подаренной ему правительством машине М-1 приехал он в Калеватовское. Часами катал деревенских ребятишек и стариков. С почтением и гордостью слушали колхозники рассказы знатного земляка. Все уважительно величали его Александром Харитоновичем. А старый Бусыгин все никак не мог поверить, что его сын Сашка приехал на собственной легковушке и ведет речь о Москве, о совещании в Кремле, о встречах с членами Политбюро и правительства. «Скажи, кто же ты такой?» — спрашивал он сына. И снова, как несколько лет назад, услышал: «Рабочий я, отей, рабочий». Но если тогда Бусыгин гордился тем, что работает на автозаводе и учится повелевать техникой, чтобы делать машины, то теперь он знал и другое: рабочие — это главная опора Советской власти, это и есть тот класс, который правит страной и ведет ее к новой жизни.

Буквально через месяц Бусыгин еще раз убедился в том, какой большой резонанс имеет стахановское движение не только в нашей стране, но и за ее пределами. Впервые он это почувствовал в ноябре 1935 года на встрече с иностранными делегациями, приехавшими в Москву на Октябрьские торжества. Во вступительном слове председатель ВЦСПС Шверник попросил стахановцев рассказать о своей работе, объяснить, как они повышают производительность труда. Сначала выступил Стаханов, следом за ним — Бусыгин. «Иностранные газеты, — сказал он, — пишут, будто нас зверски заставляют работать, что, мол, из нас жилы тянут». Сказал и засмеялся. Рассмеялись и все сидевшие в зале. И стахановцам, и гостям понравился бесхитростный рассказ о жизни и труде горьковских рабочих. Тепло встречали и других. Выступали и зарубежные делегаты. Они говорили о своих симпатиях к СССР и особо подчеркивали, что каждая победа советского народа является в то же время победой всего мирового пролетариата.

В 1936 году встреча с иностранцами носила совсем иной характер. Это была встреча с представителем Форда. Встретились они на курорте в Гаграх. Американец не поленился из Горького, куда он первоначально приехал, отправиться на юг, где в санатории отдыхал интересовавший его рабочий. Вопросов было много. Переводчик даже устал, а представитель Форда продолжал расспрашивать, не басня ли рекорды Бусыгина, действительно ли так можно работать, не вредит ли такой темп здоровью, и т. д.

Бусыгин отвечал с улыбкой. «Успокоил» насчет здоровья («От веселой работы здоровье может только улучшаться»), объяснил, как организован труд и отдых бригады, сколько секунд уходит на изготовление каждой детали.

Услышав про высокое качество продукции и рекордные секунды, американец развел руками. В самом деле, Россия, которая веками вела счет на пуды, аршины, версты, начинала успешно состязаться с самой Америкой и уже измеряла свои успехи секундами, которые не давались фордовским кузнецам!

Заканчивая беседу, иностранец сказал: «Я имею к вам, мистер Бусыгин, поручение от Форда пригласить вас работать на его завод в Детройте. Вам там будут созданы самые лучшие условия. Мы вас забросаем золотом».

Бусыгин поднялся и решительно ответил: «Передайте Форду, что советский рабочий себя за золото не продает. Я работаю для советского народа, для своей великой Родины и всю жизнь буду ей служить. Работать для того, чтобы набивать деньгами карманы капиталистов, я не стану. А что касается хороших условий, то я их имею у себя на Родине».

Посланец Форда постарался сделать вежливую улыбку: «Ну, видимо, кузнецы — настойчивый народ». Бусыгин кивнул головой и добавил: «То же самое на моем месте вам скажет любой советский рабочий, будь то кузнец, фрезеровщик или сапожник».

Нам неизвестно, как описал эту встречу посланец Форда своему хозяину. Может быть, они вспомнили, что еще в конце 20-х годов никто из королей американской автопромышленности не верил в возможность быстрого создания автомобильных заводов в СССР. Может быть, вспомнили, как их газеты писали, что понадобятся десятилетия, прежде чем русские пахари станут рабочими и освоят современную технику. Нет, мы не знаем, о чем они говорили. Но доподлинно известно, что интервью посланца Форда с Бусыгиным стало достоянием печати и что по иронии судьбы именно вчерашний пахарь сначала побил рекорды американских кузнецов, а потом с достоинством отклонил предложение Форда работать на его заводе в Детройте.

В 1937 году сбылась давняя мечта Бусыгина: он стал учиться в высшем учебном заведении. Годы напряженной борьбы за лучшее освоение техники сменились не менее напряженной борьбой за овладение основами наук. С большим увлечением занимался он и общественной работой (в 1937 году его избрали депутатом Верховного Совета СССР, в 1939-м он был делегатом XVIII съезда ВКП(б)).

Нападение фашистской Германии прервало мирный труд советских людей. Как и другие слушатели Промышленной академии, Бусыгин немедленно вернулся на производство и в должности начальника цеха проработал всю войну. Высокие правительственные награды стали свидетельством его новых заслуг перед Родиной. В 1946 году земляки снова избрали Бусыгина в Верховный Совет СССР. Лишь одно удручало Александра Харитоновича: здоровье становилось все хуже и хуже. Как ни утаивал он это от семьи и от товарищей, врачи были неумолимы, и в 1957 году пришлось выйти на пенсию. В ту пору нынешняя традиция провожать ветеранов на заслуженный отдых еще только возникала. К тому же он болел и не запомнил того дня, когда ушел с завода.

Но разве Бусыгин ушел с завода?! Уже когда этот очерк был написан, газета «Правда» поместила в мае 1971 года письмо делегата XXIV съезда КПСС, кузнеца Горьковского автозавода, Героя Социалистического Труда А. Огнева. Знатный рабочий поднимает вопрос о том, как лучше выполнить девятый пятилетний план. И символично, что, думая о завтрашнем дне, он с гордостью пишет: «Именно в нашем цехе в 30-е годы зародилось прогремевшее на всю страну движение бусыгинцев. Знаменитый кузнец, Александр Харитонович, теперь убеленный сединами ветеран, — частый и желанный гость в нашем цехе. Давно уже многократно перекрыты и стали нормой трудовые рекорды Бусыгина. Но не погасло зажженное им и его товарищами социалистическое соревнование, приумножены славные трудовые традиции нашего коллектива, родившиеся в годы первых пятилеток».

Да, горьковчане ценят тех, кто построил автозавод, тех. кто стоял у истоков их сегодняшней славы: Бусыгин и его товарищи были первыми — и им первая почесть.