Новейший философский словарь. Постмодернизм.

* * *

Философия постмодернизма пользуется сегодня необычайной популярностью, затмевая не только классические системы Платона, Аристотеля, Августина, Фомы Аквинского, И. Канта и Г Ф. Г Гегеля, но и фигуры недавних кумиров 19 — 20 вв. — К. Маркса, Ф. Ницше, Э. Гуссерля и М. Хайдеггера. С одной стороны, представители постмодернизма не претендуют на новизну и оригинальность, отмечая изначальную “интертекстуальность” и “междутексту- альность” любого текста, однако фактически постмодернизм рассматривает себя как совершенно новый этап развития западноевропейской философии, характеризующийся уникальным стилем мышления, радикально преодолевающим устаревшие стереотипы классической метафизики. Прежде всего, постмодернизм претендует на “восстание” против новоевропейской философии, пытавшейся свести различные явления реальности к одному-единст- венному “дискурсу” “мета-повествованию” (“метанаррации”). Целью проекта Нового времени, считает один из идеологов постмодернизма Ж.-Ф. Лиотар, является поиск однородности и единства. Постмодернизм доказывает невозможность осуществления данного проекта и утверждает неизбежную плюральность, множественность и уникальность проявлений действительности, которые нельзя свести к одному общему знаменателю.

Данное направление собирает огромное количество приверженцев, очарованных идеями “постмодернистской чувствительности”, “интертекстуальности” “эпистемологической неуверенности” и “непреодолимой плюрально- сти” и готовых всеми возможными средствами воплотить в жизнь “бри- коллажи” и “симулякры” Увлечение постмодернизмом с его критикой абсолютных истин, разума, Бога приводит к объявлению всей истории философии ненужным архивом или бесполезным собранием мнений отдельных мыслителей, интересных лишь для энциклопедистов и эрудитов. Сам постмодернизм, выступая с претензией на преодоление метафизики, обычно редко вспоминает о своих историко-философ- ских корнях, признавая в качестве официальных предтеч Г. Гегеля, К. Маркса, Ф. Ницше, 3. Фрейда, иногда Э. Гуссерля, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, хотя пропагандируемые постмодернизмом идеи вовсе не являются оригинальными и неоднократно высказывались предшествующими неклассическими течениями — софистами, эллинистическими направлениями и средневековыми номиналистами.

Непримиримо критичная по отношению к иллюзиям и мифам метафизики, современная философия, тем не менее, совершенно некритично верит в оригинальность и новизну собственных концепций. Эта вера носит наивный, политически корректный характер, позволяющий регулярно объявлять гениями и классиками серые продукты институтской философии. Тяга к новизне и оригинальности целенаправленно культивируется в современном потребительском обществе, для которого новизна, оригинальность и модность товаров являются жизненно важными условиями существования экономики. Можно понять обывательскую веру в прогресс, совершенствование техники, одежды, продуктов питания, однако несколько наивно предполагать возможность “новаций” в философии, которая во все времена занималась поиском истины, бытия, Бога. Чего бы стоила философия, которая была бы занята исключительно тщеславным стремлением отметиться оригинальностью, подобно производителям жвачки или газировки? По меткому выражению русского философа С. Н. Трубецкого, философия ищет истины, а не оригинальности. Почему-то никого не смущают консерватизм и неизменность восточных типов философии, однако попытки рассмотреть западную традицию как единую идею, предстающую во многих исторических формах, вызывают неприятие и отторжение. Причины такого неприятия имеют политический смысл, позволяя скрывать то, что противоречит представлению о благополучном и прогрессивном облике современного мира. Западная философия в своем новоевропейском варианте очень не любит вспоминать о предшественниках и уж тем более признавать заимствования из “темного” средневековья и “наивной” античности.

Для понимания подлинной сущности постмодернизма, выявления скрываемых им предпосылок, необходимо рассмотреть это явление как закономерный этап эволюции западноевропейской философии, как повторение того, что уже происходило в определенные периоды развития западной культуры. Это позволит показать его вторичность, выявить исторические корни и раскрыть роль в дальнейшем развитии западноевропейской философии.

Традиционное деление истории философии на античность, средневековье и Новое время не вызывает особых возражений даже со стороны тех, кто отрицает гегелевское понимание истории философии как единого процесса. Проблемы возникают тогда, когда речь заходит о неклассической философии

19 — 20 вв., которая воспринимается как совершенно новая эпоха, навсегда оставившая позади наивные времена мифологии, теологии и метафизики. Такому пониманию неклассической философии способствовали примитивные интерпретации гегелевской идеи завершения развития истории и философии. Однако гегелевская идея завершения истории предполагает наступление царства разума как цели развития западной цивилизации. Если царство разума не наступило, а это едва ли сегодня вызывает сомнения, то и о завершении эпохи Нового времени, которая началась с распространения капитализма, либерализма и протестантизма и закончится лишь тогда, когда произойдет отказ от этих “трех китов” новоевропейской цивилизации, не может быть и речи. Единственное, что нашло свое завершение в философии Гегеля это классическая фижэсофия Нового времени. Наступление неклассической философии 19 — 20 вв. является закономерным событием, повторением неумолимой логики развития, которая хорошо видна в развитии античной и средневековой философии.

Свои классические и неклассические этапы были в античной и средневековой философии. Классическая философия характеризуется объективностью, пониманием мира как разумно упорядоченного целого, стремлением к систематичности, вниманием ко всем сферам бытия, признанием силы духовного мира в жизни человека, природы и общества. В историческом плане классическая философия, как правило, развивается в условиях сильного государства, которое является или стремится стать империей. Классическая философия проповедует идеал царства разума, который в античной философии выражается в идеальном государстве Платона, в средневековой — в граде Божьем Августина, в философии Нового времени в разумном государстве Гегеля.

Неклассическая философия сосредоточена на проблемах индивидуального, единичного, чувственного, носит ярко выраженный субъективный характер, понимает мир как хаос, является бессистемной и эклектичной, ограничивает философию исследованием проблем чувственности человека и структур языка, подчеркивает бессилие духовного в природе, человеке и обществе, проповедует приземленный эмпиризм и одномерный материализм. В историческом плане неклассическая философия развивается в условиях раздробленного государства, распада империй и слома социальной структуры. В политической сфере это обычно связано с приходом к власти бывших рабов, вольноотпущенников, платоновского “третьего сословия”; в экономической сфере — с развитием торговли, промышленности, частных наук и техники; в духовной с развитием крайнего индивидуализма и материализма. Неклассическая философия низвергает идеал царства разума — идеального государства Платона, града Божьего Августина, разумного государства Гегеля. Неклассическая философия это болезнь, лихорадка, которая периодически охватывает западное мышление.

Эпохи античной, средневековой и новоевропейской философии проходили в своем развитии этапы зарождения и расцвета, упадка и разложения. Эти процессы внешне протекали очень по- разному, однако имели ряд общих черт, характерных для классической и неклассической философии всех трех эпох. Первым вариантом неклассической философии античности стали концепции софистов и сократических школ, которые нашли продолжение в эллинистических течениях стоиков, эпикурейцев и скептиков. Эклектичная философия эпохи эллинизма сгорела в огне скептицизма к началу 3 в. н. э. и сменилась возрождением классической философии в неоплатонизме. Как и для неклассической философии Нового времени, для эпохи эллинизма были характерны фрагментарность и бессистемность, неприятие идеализма, утверждение иррационального характера мироздания и субъективного характера истины.

В эпоху средневековья также была своя неклассическая философия, проявившаяся в номиналистических течениях периода упадка западноевропейского средневековья. Номиналистическая философия 12 — 14 вв., ставшая закатом средневековой схоластики, также характеризовалась субъективизмом и психологизмом, утверждала анархическое понимание мира, приоритет существования перед сущностью, телесного перед духовным, воли перед разумом, создавая предпосылки для формирования новоевропейской теории души как сознания, интенции, субъекта, подготавливая почву для ценностей протестантизма и капитализма.

В этом ключе философию постмодернизма по своей сущности и роли в исторической эволюции философии можно сравнить с философскими течениями софистов, эллинистическими и номиналистическими направлениями, т. е. с предшествующими вариантами неклассической философии. Постмодернизм выступает не новой оригинальной “постнеклассической” эпохой в развитии всей западной философии, а является одним из проявлений неклассической философии Нового времени, закономерным упадочным следствием новоевропейской философии

17 — 20 вв., завершающим ее развитие. Нет никаких оснований считать, что эпоха капитализма, либерализма и протестантизма, которая началась в 15 — 16 вв., закончилась. Выделение постнеклассической, новейшей, сверх- новейшей эпохи или философии является очередным нарциссическим самообманом современной культуры, для которой сокрытие реального положения дел является единственным способом выдавать процессы деградации за прогрессивное развитие. Согласно концепции русского философа

А. Ф. Лосева, эпоха Нового времени проходит этапы либерализма, социализма и анархизма. Последний из них наступает после падения социализма и представляет собой установление анархической множественности во всех сферах жизни. Постмодернизм можно охарактеризовать как мировоззрение анархической эпохи, которое отрицает основные принципы философского понимания мира целостность, разумную организованность, духовность.

* * *

Несмотря на утверждение идеологов постмодернизма о том, что постмодернизм порывает с предшествующей философией, несмотря на проводимую им критику философии Просвещения, постмодернизм близок различным вариантам просвещения, существовавшим в западноевропейской философии. Существует особое сходство в представлениях о мире, стиле мышления и философской тематике между античными софистами и постмодернизмом. Древнегреческое просвещение, связанное с деятельностью софистов, во многих моментах носило столь же нигилистический и циничный характер. Софисты, как и представители постмодернизма, низвергали любые догматические и систематические учения, отрицали рациональный характер устройства мироздания, распространяли скептицизм и атеизм, критиковали разум и подчеркивали в человеке чувственные моменты, акцентируя разнообразие желаний и вожделений, определяющие его поведение.

Движение софистов, возникшее в эпоху низвержения законов, традиций и социальной иерархии классического полиса, рассматривало общество, законы, знание, религию и мораль как результат субъективной деятельности человека. Обосновывалось это текучим и изменчивым характером материи мира, не допускающей ничего абсолютного, вечного, неизменного. В результате знание лишалось онтологического содержания и превращалось в мнение, миф, игру, а язык рассматривался как набор произвольно устанавливаемых знаков. Именно у софистов, как и в постмодернизме, логика была заменена риторикой, отыскание истины созданием видимости истины. Религия рассматривалась как механизм запугивания безнравственных людей, идеологическая выдумка, не достойная внимания. Субъективизм проявлялся и в представлениях о физических свойствах мира, например, в понимании времени как мысли у Антифонта. Субъективными трактовками времени в современной культуре увлечены не только постмодернисты, феноменологи и хай- деггерианцы, но и отдельные представители физики.

Субъективизм софистов наиболее ярко выразился в последовательном утверждении морального релятивизма, отождествлении добра с пользой и проповеди права сильного. По определению софиста Фрасимаха, справедливость представляет собой полезное для сильнейшего. С похожим утверждением выступает в диалоге Платона “Гор- гий” софист Калликл. В духе Ницше он рассматривал законы общества как изобретение слабых, направленное на подавление сильных и уравнивание их со слабыми. Такой моральный релятивизм, получивший в постмодернизме еще и историцистское обоснование, утвердился сегодня как в философии, так и в сознании обывателя. Позитивистский постмодернист Р Рорти, который называет свою позицию “постмодернистским буржуазным либерализмом”, не просто ставит моральные ценности в зависимость от эпохи и конкретного сообщества, но и выделяет привилегированное сообщество “североатлантическую либеральную интеллигенцию” Оно и является тем “сильнейшим” который определяет содержание понятия “справедливость” Воззрения софистов способствовали слому аристократических традиций и обесцениванию моральных и общественных законов, открывая доступ к власти богатым ремесленникам и землевладельцам, создавая условия для олигархических и тиранических режимов. Таким же образом критика разума, релятивизм и субъективизм постмодернистов служат оправданию иррациональной власти денег, вожделений и инстинктов в современном обществе. Философия постмодернизма является идеологическим инструментом борьбы против любых попыток преобразования мира в соответствии с законами разума. Раз нет истины и лжи, справедливости и несправедливости, добра и зла, то нечего и беспокоиться о судьбе вселенной: все происходит правильно и не может подвергаться объективной критике.

Отказываясь от исследования фундаментальных философских проблем, софисты, подобно многим современным специалистам, направляли свои усилия на разработку гуманитарных наук антропологии, культурологии, социологии, психологии, лингвистики, эмпирической истории. На место серьезных размышлений натурфилософов пришел поверхностный интерес к пестроте человеческой жизни. Аналогичные тенденции наблюдаются и в постмодернизме. Достаточно вспомнить работы М. Фуко “Безумие и неразумие. История безумия в классический век” “Рождение клиники. Археология взгляда медика”, “Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы” “История сексуальности”, для которых характерен избыточный социологический эмпиризм, попытки из многочисленного количества фактов и мельчайших нюансов делать как совершенно тривиальные, так и излишне радикальные выводы. Патологическое увлечение психоанализом пронизывает практически все постмодернистские концепции, широкой популярностью пользуются исторические, этнографические, психологические и социологические изыскания. Точно так же софист Гиппий составлял разнообразные родословные и списки победителей на Олимпийских играх, Критий писал о различии пьянства у спартанцев и лидийцев, об особенностях обычаев, одежды и мебели в разных городах.

Особого внимания заслуживает характерное для софистики демагогическое, эристическое и риторическое использование языка. Оно было направлено на достижение прагматичных целей, например, победы в судебной тяжбе, манипуляцию сознанием отдельного человека или целой толпы, создание видимости поиска истины. Аналогичная прагматическая трактовка языка как инструмента коммуникации и приспособления к окружающему миру позволяет упомянутому Р Рорти считать философию просто “поддержанием разговора” При этом совершенно не важно, что именно говорится важен сам факт такой беседы, напоминающий болтовню психоаналитика и пациента, мошенника и жертвы, бюрократа и просителя. Язык служит инструментом снятия напряжения, манипуляции, игры, представляет собой имитацию подлинного разговора. Такое применение языка получило распространение в постмодернистских интерпретациях классических текстов в духе Р Барта и Ж. Деррида, когда в “игре означающих” обнаруживается абсолютно любой смысл. У современных постмодернистов, как и у античных софистов, риторика подменяет логику, пустая форма скрывает отсутствие содержания.

Как и в постмодернизме, у софистов на первый план выходила проблема языка. Увлечение языковой проблематикой, характерное для философии 20 в., является подлинным возрождением софистики. Закономерно, например, что в манифесте неопозитивизма “Научное миропонимание” его представители прямо сравнивают себя с софистами и противопоставляют платоникам. Противопоставление платонизму и увлечение софистическими концепциями, в том числе языковыми, характерно для большинства современных философских течений, в том числе и для испытавшей сильное влияние позитивизма философии постмодернизма. Ж. Делёз в программной работе философии постмодернизма “Различие и повторение” видит задачу современной философии в низвержении платонизма. В целом, для философских концепций постмодернизма и софистов характерны следующие общие моменты:

• Анархическая концепция мира — отрицание разумности и целесообразности природы, общества и человека.

• Материализм признание существования только чувственного, телесного, рассмотрение духовного как лишенного субстанциальности, как свойства или функции материального.

• Эмпиризм нездоровое внимание к чувственному опыту, единичным фактам, мелким деталям, увлечение частными науками, презрение к теории.

• Релятивизм — признание изменчивости и относительности человеческих представлений, которая вытекает из изменчивости и непостоянства материи.

• Нигилизм низвержение вечных истин и ценностей, отрицание различия истины и лжи, добра и зла.

• Номинализм — отрицание духовного бытия в любых формах, приоритет единичного, чувственного и телесного, признание конвенционального характера языка.

• Просветительская установка упрощение знания и его утилитарная ориентация.

• Интерес к нефилософским исследованиям языка — разработка филологии и лингвистики.

• Прагматизм стремление к установлению выгодных отношений с окружающим миром с помощью языка.

По-настоящему неклассическая философия античности расцветает в эпоху эллинизма, особенно раннего (4 в. до н. э. 2 в. н. э.). Это эпоха глобального кризиса ранних эллинистических государств, возникших после распада империи Александра Македонского. По многим характеристикам эпоха раннего эллинизма напоминает современность. Ей также были присущи тенденции глобализации, техницизма, гиперурбанизма, индивидуализма, бурного развития экономики, отдельных частных наук и техники, утраты веры в систематическую философию и интерес к частным несущественным исследованиям. Как и в случае софистов, активный интерес к языку в эпоху эллинизма является одним из несомненных симптомов кризиса и упадка философии.

Все три течения эпохи раннего эллинизма — стоицизм, эпикуреизм и скептицизм близки по духу философии 20 в. Их объединяет телесное, чувственное понимание мира как порождения неведомой причины или стечения случайных обстоятельств. Постмодернизм испытывает влияние в первую очередь стоицизма, который вообще имел огромное значение и для западноевропейского средневековья, и для философии Нового времени. Наряду с этим постмодернизму близок скептицизм и, конечно же, эпикурейский культ чувственности.

В центре внимания стоиков находилась языковая проблематика, неразрывно связанная с разработкой логики. Учение стоиков оказало влияние на формирование позитивизма и различных вариантов структурализма и постструктурализма. Стоическая концепция языка, в которой вводится характерное для структурализма различие обозначаемого и обозначающего, была частью логики, неразрывно связанной с риторикой и грамматикой. Область обозначаемого рассматривалась как сфера чистого смысла, не сводимого ни к словам, ни к физическим предметам. Такое учение близко логицизму и феноменологии Гуссерля. Чистый смысл, который охватывает собой сферу знания, обозначался термином “лектон” Для лектона характерна полная независимость от физического мира, нахождение вне пределов истины и лжи, бытия и небытия. Это смысл, выражаемый предложением, который определяется связями с другими предложениями. Лектон представляет собой нечто нейтральное и безразличное, не обладающее реальным существованием и не способное воздействовать на мир. Такой чистый смысл дает только внешний рисунок, формальную структуру реальности, но не раскрывает ее действующих причин, описывает, но не объясняет. Как и в современной философии, увлеченной различного рода “феноменологиями” познавательная деятельность отождествляется у стоиков прежде всего с описанием, а не с объяснением. В рамках стоической доктрины это является признанием бессилия разума и духовного мира.

В этом смысле современная философия есть реализация стоического идеала, так как она в лучшем случае описывает, ничего не объясняя. Не случайно, что культ феноменологического описания пронизывает не только современную философию, но и частные науки. В современном естествознании также преобладает описательный подход, ярким примером которого является квантовая физика, в философии — феноменология. Описательный подход является основой упрощенного эмпиризма, характерного для многих философских произведений постмодернизма.

Подробное исследование чувственности, желаний и удовольствий является характерной чертой эпикуреизма. Именно в этом течении происходит эстетизация чувственной стороны человека, выступает на первый план его телесность. Подобно всем остальным представителям животного мира, эпикурейский человек стремится к приятным ощущениям, ведущим к удовольствию, и избегает неприятных, вызывающих страдание. Философия позволяет указать путь к достижению постоянного состояния удовольствия, напоминающего блаженную безмятежность богов. Эстетический культ чувственности эпикуреизма совсем не случайно пользовался огромной популярностью в эпоху Возрождения и Нового времени. Для неклассической философии 19 — 20 вв. Эпикур также является кумиром. Увлечение эпикуреизмом молодого Маркса наложило отпечаток на его экономическую метафизику, которая видела способ достижения счастья в развитии производственной, т. е. телесной, части общества. Представители Венского кружка, пропагандисты психоаналитической программы разоблачения бессмысленности языка метафизики и программы структурного анализа, также открыто заявляли о своей близости софистам и эпикурейцам. Такое родство с эпикуреизмом признается и представителями постмодернизма, для которых культ чувственности и телесности становится основой объяснения жизни человека и общества.

Признание хаотичности и случайности мира позволяет эпикурейцам отрицать бессмертие души, которая рассматривается телесно и после смерти распадается на атомы. Такое понимание души призвано избавить человека от страха перед загробным наказанием за жизнь, прошедшую в поисках удовольствий. От страха перед высшими силами избавляет эпикурейская теология, согласно которой боги слишком погружены в состояние собственного удовольствия, чтобы обращать внимание на никчемные людские дела. Освобожденный таким образом человек более всего напоминает человека эпохи постмодернизма, который нигилистически низвергает все, что выходит за пределы его чувственности, что мешает ему солипсически играть собственными наслаждениями.

Античный скептицизм выступает с идеей вероятностного характера знания, которое требует постоянного подтверждения практикой. Отрицая возможность догматических представлений о мире, скептик, в то же время, ориентируется на обычаи и привычки своего сообщества, поведение других людей. Это напоминает учение о “языковых играх” которые Лиотар рассматривает в качестве “метода” постмодернизма. Не признавая ничего серьезного, постмодернист, в духе скептика, тщательно соблюдает правила игры своего сообщества, прежде всего из-за конформистских соображений собственной безопасности.

Для теории “языковых игр” характерно понимание знания как нестрогой системы верований, основанной на повседневной практике. Л. Витгенштейн, один из отцов концепции “языковых игр”, заимствовал такое понимание знания у Августина. Эта идея, авторами которой являются академические скептики Аркесилай и Карнеад, широко использовалась в раннехристианской традиции для обоснования приоритета слепой веры перед доказательным знанием. В рамках постмодернизма она служит удобным способом релятивизации любых представлений о мире, рассмотрению истины как продукта конкретной эпохи, сообщества, группы.

Несмотря на то что постмодернизм наследует многие черты неклассической античной философии, следует учитывать и принципиальные различия. Одно из главных состоит в том, что эллинистические течения отличаются от философии постмодернизма наличием ясной и четкой цели: достичь самодостаточности, внутренней свободы и безмятежности. Ничего подобного нет в постмодернизме и большинстве течений современной философии, которая лишена цели, избегает любой практики и существует лишь как нарциссическое любование собственными бытийственными играми. Эллинистическая философия, развивавшаяся в неблагоприятных исторических условиях, так или иначе стремилась сохранить классическую идею преобразования внутреннего мира человека в соответствии с законами разума. Постмодернизм лишает философию и этой возможности, отнимая у нее последние средства практического воздействия на жизнь.

* * *

Подобно софистам, сократическим школам и эллинистическим течениям, расцвет средневековой номиналистической философии был связан с глобальными духовными и социальными потрясениями. Выступая как теологическое учение, призванное ограничить притязания разума во имя веры, номинализм в действительности способствовал упадку средневековой философии и христианской религии. В широком плане результатом номинализма стало завершение христианства и его постепенная замена возрожденными разновидностями иудаизма. Ярко выраженный номиналистический характер постмодернизма указывает на то, что он скрыто опирается на схожие с позднесредневековой теологией религиозные принципы.

Для классической средневековой философии тварный мир создавался согласно разумному божественному плану и представлял собой совершенное архитектурное сооружение, готический собор, в котором каждая часть была органическим продолжением целого и занимала свое место в иерархии вселенной. В отличие от этого, неклассическая номиналистическая теология опирается на представление об иррациональном акте божественной воли, который творит иррациональный мир и не нуждается в помощи божественного разума. Номинализм рассматривает мир, используя выражение Гераклита, как “кучу мусора”, как хаотичное скопление единичных предметов, между которыми невозможно выявить ка- кие-либо связи. Будучи результатом иррационального акта божественной воли, такой мир не содержит никаких духовных сущностей, идей и форм, которые в классической философии трактовались как непоколебимая духовная структура мироздания, проявление божественного разума. Отсутствие таких духовных сущностей лишает разум человека познавательной силы, способности к обнаружению скрытой за чувственным явлением сущности вещи и, в конечном счете, лишает его возможности познать бога. Отрицание связи между человеком и богом является, согласно К. Ясперсу, одним из очевидных признаков нигилизма. Нигилистический характер номинализма гораздо глубже, чем в античных неклассических течениях, что является результатом углубления индивидуального начала в христианской культуре.

На основании этой скептической теологии, которая сопровождается возрождением иудаистской картины мира, крупнейший представитель номинализма Уильям Оккам упразднил фундаментальное для классической философии различие явления и сущности. Подобно целому ряду течений современной философии, он признавал, что опыт имеет дело лишь с чувственным обликом вещи, ее явлением или существованием, за которым невозможно увидеть идеи, формы, духовные субстанции. Эта же идея лежит в основе кантовской “Критики чистого разума” британского эмпиризма, позитивизма, феноменологии и постмодернизма.

С точки зрения номинализма, нет никаких оснований полагать, что за физическим явлением вещи скрывается некая духовная сущность. Такие сущности являются лишними посредниками между интеллектом и вещами, ничего не добавляя к познанию. Общие понятия всего лишь способы рассмотрения вещи, слова, которые помогают упорядочивать опыт. В мире, лишенном сущностей, царит хаос, который упорядочивается лишь силами субъективной деятельности сознания. Отрицание скрытых духовных сущностей, среди которых не только платоновские идеи, но также бог и душа, является предметом особой гордости многих течений современной неклассической философии, которая не желает видеть катастрофических мировоззренческих последствий номинализма.

Подобно софистам и стоикам, номиналисты были увлечены проблемой языка. Оккам рассматривал понятия просто как слова, произвольные знаки, упорядочивающие чувственный опыт. В духе постмодернизма значения слов трактовались номиналистами как конвенциональные, выражающие не объективные свойства вещей, а субъективную деятельность человека. Следствием упразднения идеальных сущностей стало отрицание существования души, так как в опыте ничто не указывает на наличие души как бессмертной нематериальной субстанции.

Иррациональный мир Оккама, несмотря на свою видимую хаотичность, был пронизан иррациональной божественной волей. Как отмечал Э. Жильсон, бог Оккама это не Иисус, а Яхве, иудейский Бог-отец, который совершенно непознаваем для человеческого разума. Он может покарать невинных и спасти виновных, низвергнуть мудрецов и возвысить глупцов. Из хаотичности мира и непознаваемости Бога следует субъективный конвенциональный характер моральных заповедей, которые объявляются творением человека.

Малоизвестный последователь Оккама Николай из Отрекура довел принципы номинализма до крайнего скептицизма. Вселенная Николая из Отрекура представляет собой произвольное собрание единичных предметов, между которыми нельзя установить иерархических различий по признаку совершенства. Как и представители постмодернизма, он допускает возможность говорить лишь то, что вещи различны. Любые эстетические и этические суждения выражают лишь произвол личных предпочтений, а не объективное положение вещей. Как и в постмодернизме, понятие “различие” абсолютизируется и доводится до абсурда.

Э. Жильсон указывает, что задачей номинализма стала “деэллинизация” теологии и философии путем очищения от платонизма и аристотелизма. Логичным следствием подобной позиции стала “иудаизация” поздней средневековой схоластики. Это выразилось в признании иррациональности божественной воли, отрицании божественного разума и отрицании разумности мироустроения, проповеди анархической картины мира, крайнем ограничении возможностей человеческого разума, признании бессилия философии, индивидуализме и субъективизме. Приоритет воли над разумом в божественной деятельности переносился и на человека, чувственно-волевая сторона которого приобретала приоритетное значение в познании и повседневной жизни. Так создавались предпосылки для капиталистического культа практики и низвержения теории, духовной деятельности, религии и философии.

Интерес к языковым и логическим исследованиям в номинализме, как и в античности, был выражением глубочайшего духовного кризиса. Таким образом, в основе новоевропейских и современных течений, которые наиболее рьяно ведут борьбу за науку и научность, лежит иррациональная теологическая картина мира позднего средневековья. За призывами к строгой науке, как в эпоху средневековья, так и в эпоху современности, скрывается принципиальное отрицание научности и разумности. Нигилистический импульс средневекового номинализма породил куда более опасный новоевропейский нигилизм, для которого важно объявить человека центром мира, сделать его единственной мерой всех вещей.

* * *

Низвержение средневековья проходило под лозунгами возрождения античности, новая эпоха представлялась освобождением от многовекового гнета и тьмы. Однако закономерным образом попытки возрождения античного духа потонули в антропоцентрическом безумии Ренессанса, в некритическом отвержении схоластики и аристотелевской метафизики, в увлечении филологией, риторикой и естественнонаучными исследованиями. Наибольшую популярность приобрели возрожденные течения эллинистической эпохи, в первую очередь эпикуреизм, который более всего соответствовал культу освобожденной чувственности. Эпикурейский атомизм также хорошо связывался с номиналистическими настроениями позднего средневековья, с признанием хаотичности и случайности мира. Кратковременное увлечение натурфилософским платонизмом уступило дорогу технически ориентированным ис.следсваниям природы.

Возрождение ряда религиозных принципов иудаизма способствовало формированию облика эпохи Нового времени. Для этой эпохи важно разрушить не только средневековую социальную систему, в основе которой лежит представление об иерархическом устройстве мира, но и избавиться от религиозных и философских учений, препятствующих распространению частной инициативы и передаче власти в руки буржуазии. Тексты 17 —

19 вв. наполнены тенденциозными обвинениями философии в непрактичности, оторванности от жизни и пустом теоретизировании.

Становление капитализма, связанное с открытием новых рынков сбыта и потенциальных колоний (Великие географические открытия), формированием товарно-денежных отношений и развитием торговли и мануфактур, способствовало переходу власти из рук аристократии в руки буржуазии (ростовщиков, торговцев, купцов, владельцев мануфактур, промышленников), проповедовавших принципы полезности и наживы. В результате к власти пришло буржуазное “третье сословие” необразованные и нечестно разбогатевшие ремесленники и торговцы, женящиеся на дочерях не имеющих торговой жилки разорившихся аристократов и покупающие себе дворянские титулы. Философия Нового времени предприняла значительные усилия для распространения и оправдания теорий небожественного происхождения общества и законов (теория общественного договора Т. Гоббса и Ж.-Ж. Руссо) и либеральных идей (принцип разделения властей Д. Локка), отрицающих разумную социальную иерархию и способствующих размыванию социальной структуры.

В религиозном плане эпоха Нового времени характеризуется движением Реформации с его критикой “ученой латыни” идеей возрождения национальных языков и культур, и распространением протестантизма, направленного на уничтожение католической церкви как посредника между человеком и Богом, исчезновение четкой границы между клиром и мирянами, и восстанавливающего ценность земной жизни, материального потребления, требующего утилитарного отношения к жизни и делающего индивида единственным авторитетом для самого себя. Развитие протестантизма способствовало духовному обоснованию и распространению индивидуализма и субъективизма во всех сферах: от экономики и политики до философии, искусства и повседневной жизни людей.

В духовном плане в рамках критики схоластики происходили упрощение и примитивизация философских концепций в угоду идеалам Просвещения, осуществлялась критика “метафизики” как бесполезного теоретизирования и переориентация науки на нужды производства. Это выразилось в неприятии знания ради знания как непозволительной роскоши с точки зрения экономической выгоды, замене классического образования специальным техническим, дроблении знания на частные научные дисциплины.

Главной характеристикой философии Нового времени стало пренебрежительное отношение к духовным традициям прошлого. Само название “Новое время” уже является выражением претензии на исключительный характер этой эпохи. Критика предшествующей философии как метафизики проходит красной линией через все ново- европейские концепции от Декарта до постмодернизма. В этом смысле постмодернизм является продолжением и неотъемлемой частью философии Нового времени. Если античный или средневековый философ ориентировался на традицию и видел себя прямым продолжателем того, что было сделано и накоплено его предшественниками, то философ Нового времени, будь то Декарт, Бэкон, Кант, Маркс, Ницше, Гуссерль, Хайдеггер или Деррида, выступает не только с критикой традиции, но с претензией на ее разрушение и тотальное преодоление. В результате новоевропейская философия, с одной стороны, оказывается обреченной на постоянное, в лице каждого нового мыслителя, “изобретение велосипеда” а, с другой, вся ее оригинальность оказывается поддельной, поскольку избежать заимствований и влияний ей не удается. Так, претендуя на преодоление схоластики, Ф. Бэкон, Р Декарт, Б. Спиноза, Г Лейбниц и И. Кант активно используют средневековые концепции, как классические, так и неклассические. В каком-то смысле вся философия Нового времени оказалась проникнута духом номинализма с его критикой идеальных сущностей, недоверием к разуму (критика “идолов разума” у Бэкона, скептицизм Декарта, крайний скептицизм Юма и Канта), приоритетом воли над разумом (эмпиризм Бэкона, Гоббса, Локка, Беркли и Юма; примат практического разума над теоретическим у Канта; голодная воля Шопенгауэра, “воля к власти” Ницше; практический характер марксизма, бессознательное Фрейда и др.), выявлением активной роли человеческого сознания и интересом к частным эмпирическим наукам.

В этой связи, неклассическая философия 19 — 20 вв. является закономерным продолжением, а не отрицанием или преодолением западноевропейской философии 16—18 вв., впитавшим все основные интенции философии Нового времени. Термин “метафизика” в неклассической философии приобретает исключительно негативный смысл пустого теоретизирования, тоталитарного мифотворчества, болезни, результата подавления сферы желаний. Однако критика метафизики не является чем-то принципиально новым не только для

20 в., но и для всей философии Нового времени и насчитывает уже несколько столетий. Ее причины лежат не столько в желании освободить человечество от пагубных иллюзий, сколько в стремлении утвердить утилитарное буржуазное понимание человека, общества и окружающего мира.

История этой критики полна неоправданно широких обобщений, граничащих с невежеством. Еще Декарт, один из главных авторитетов новоевропейской философии, не забытый и в 20 в., объявил всю предшествующую философию “ненаучной” призывая выстроить ее здание заново. Выпады Декарта против схоластики, в которой он видел враждебный подлинной философии вид “метафизики” призывы к научности на самом деле скрывали нигилизм картезианской философии субъекта, превращающей человека в центр мироздания.

Неприятие схоластики было связано у представителей новоевропейской философии с жаждой практического применения знания в мастерской, на верфи и в лаборатории в соответствии с ценностями капитализма. При этом концепция Декарта представляла собой именно схоластический продукт, в котором использовались преимущественно средневековые концепции. Однако для Декарта, как и для большинства других мыслителей Нового времени, было важно скрыть свою связь с предшествующей философией, любыми средствами подчеркнув собственную оригинальность и неповторимость. Современники Декарта выносили безапелляционные приговоры средневековой философии, обвиняя ее в ненаучности и мракобесии. Впрочем, позволялось снисходительное одобрение античных философов якобы хоть и наивных, но стремившихся к научному познанию мира.

Для представителей Просвещения

18 в. уже сам Декарт являлся “метафизиком”, чья философия требовала преодоления, развенчания и критики. От самой философии требовалось еще больше практической пользы, связи с техникой и производством. Вновь проповедовался “разрыв с традицией” и “преодоление метафизики” Любые попытки теоретического мышления, не связанного с утилитарной выгодой, подвергались уничижительной критике. При этом, как и в эпоху софистов, оптимистические лозунги Просвещения на практике порождали безысходный скептицизм Юма и Канта и мелочный эмпиризм англичан и французов. Попытки Шеллинга и Гегеля возродить целостную систематическую философию в духе античности вызывали в

19 в. исключительно приступы злобы и гиперкритицизма. Стремление к чистому умосозерцанию в духе Платона и Аристотеля, к религиозному осмыслению мира в духе Плотина и Прокла отвергались как не имеющее отношение к науке. Наконец, в позитивизме О. Конта и Г Спенсера, термин “метафизика” окончательно приобрел смысл прискорбного, но исторически преодоленного заблуждения. Позитивное знание трактовалось, в духе номинализма, как “феноменальное” относящееся к явлению, а не к сущности. С этого момента позитивистское понимание знания стало преобладающим. В 19 в. дух позитивизма пронизывал не только одноименное направление, но и философию марксизма, а также и внешне противоположную позитивизму ирраци- оналистическую философию в лице С. Кьеркегора и Ф. Ницше. Критика разума, принесшая известность Кьеркегору, представляла собой номиналисти- чески-иудаистскую концепцию, другими средствами преследующую те же цели, что и вульгарный позитивизм Конта. Как позитивист выступал важнейший предшественник постмодернизма Ф. Ницше, для которого биология, медицина и филология заменяют дискредитированную философию. Теория Дарвина явилась для Ницше высшим доказательством животной сущности человека и бессмысленности метафизики. Духом позитивизма насквозь проникнуты такие порожденные философией 19 в. науки, как психология, социология, история, а в философии

20 в. псевдофилософские “методология науки”, “социальная экология” синергетика. Многочисленные элементы позитивизма присутствуют в таких направлениях философии конца 19 начала 20 в., как “философия жизни” (Ф. Ницше, В. Дильтей), неокантианство (Г Коген, П. Наторп, Г Риккерт,

В. Виндельбанд), феноменология (Э. Гуссерль), психоанализ (3. Фрейд), структурализм (Ф. де Соссюр, К. Леви- Строс, Р Барт, М. Фуко).

Низвержение метафизики, которое составляет одно из главных направлений деятельности постмодернистов, продолжает линию на уничтожение фундаментального теоретического знания, начатую эпохой Нового времени и продолженную позитивистской философией 19 в. Претендуя на иронизм и нигилизм, постмодернизм, в действительности опирается на примитивные буржуазные, зачастую откровенно мещанские ценности и предрассудки. Так, радикальная критика метафизики и претензий философии на обладание единственной истиной не мешает, например, Р Рорти считать, что философские концепции не должны противоречить интересам сообщества, в котором живет философ. “Радикальность” критики удивительным образом сменяется проповедью конформизма и прагматичного поведения.

Считается, что философия постмодернизма выступает с резкой критикой капитализма, сытого мещанского образа жизни. Достаточно вспомнить левые взгляды, увлечение марксизмом и многочисленные выступления и прямые столкновения Ж. Деррида, М. Фуко, Ж. Делёза и др. с властью во время и после революции 1968 года. Однако увлечение марксизмом, маоизмом и революционными идеями, характерное для идеологов постмодернистской философии в 1960-е годы, сменяется вполне удобным конформистским периодом чисто лингвистических и культурологических исследований. В этом смысле постмодернист представляет собой квази-революционера, который призван отвлекать революционные устремления современников от практической реализации.

Осуществляемое постмодернистами низвержение нарративов, великих метафизических систем, идет на руку капиталистической культуре, против которой якобы ведут борьбу постмодернисты. Руками постмодернистов эта культура оправдывает свое циничное нигилистическое отношение к духовным ценностям и традициям. Точно так же софисты выступали инструментом афинской демократии в борьбе с аристократическими устоями. Требования полезности, соответствия интересам определенного сообщества, избавления от чистого теоретизирования — все это является продолжением ценностей лавочников, ростовщиков и стряпчих, которые пришли к власти в эпоху Нового времени и успешно продолжают править миром, постепенно избавляясь от “бесполезных” философских учений во имя “полезных” и прибыльных ремесел.

Таким образом, претендуя на новизну и оригинальность, уникальность и неповторимость философской позиции, постмодернизм является вторичным эклектичным духовным образованием, будучи, наподобие эпохи эллинизма в античной философии и периода номинализма 12 — 14 вв. в средневековой, закономерным кризисным этапом в развитии новоевропейской философии 17 — 20 вв. В этой связи постмодернизм вовсе не преодолевает проект Нового времени (проект модерна), а наоборот, расширяет и углубляет заложенные классической философией Нового времени подходы к пониманию мира. В свою очередь, в большинстве своих проявлений сама классическая философия Нового времени имела достаточно жалкий вид, выступая под лозунгами борьбы за некую техническую научность и за ценности либерализма. Она не только не предложила практически ничего нового, паразитируя на схоластических концепциях, но и умудрилась похоронить все старое, объявив философию двух предшествующих тысячелетий “ненаучной”

* * *

Ключевыми для постмодернизма идеями оказываются гиперболизация чувственно-волевой составляющей в человеке, которая предполагает критику разума и метафизики и интерес к проблемам бессознательного, телесности, пола и гендера, власти и свободы, а также релятивизм и принцип изначального плюрализма, который приводит к восприятию мира как хаоса, не имеющего смысла и цели развития, к разрушению иерархий и различий между добром и злом, истиной и ложью, реальностью и “симулякром”

Для неклассической философии характерно понимание человека исключительно как чувственного существа, животного, руководствующегося инстинктами, а не разумом. Биологическая трактовка человека, восходящая к дарвинизму Ницше, ставит в центр постмодернистских исследований проблемы власти и пола. Борьба за власть как определяющая характеристика животного мира объявляется главной чертой человеческого общества и мира. Понятие “дух”, на основании которого в классической традиции человек выделялся из животного мира, подвергается резкой критике и также био- логизируется. Например, Р Рорти считает общепринятым в современной культуре понимание человека как “гибкой системы” верований, желаний и убеждений, сплетенных друг с другом произвольным образом. Эта система, главным принципом функционирования которой является приспособление к окружающей среде, напоминающее приспособление биологической клетки, развивается и перестраивается спонтанно, без всяких строгих правил. Среда, к которой приспосабливается человек, проявляется в виде конкретной эпохи, конкретного государства, семьи и сообщества. Единственным оправданием и обоснованием верований и представлений индивида является их совпадение с верованиями и желаниями других членов социальной группы. Такое понимание человека объясняет конформистский дух постмодернизма, который “правеет” или “левеет” в зависимости от политической конъюнктуры, объявляет значимыми или низвергает тех или иных мыслителей в зависимости от моды и товарного спроса.

Сближение человека с животным позволяет широко применять технику психоанализа, так как разум оказывается продолжением сферы чувств, желаний и инстинктов. Все великие метафизические концепции прошлого находят психоаналитическое истолкование и рассматриваются как результат подавления личных желаний. Так, Ж. Деррида выводит концепцию “Феноменологии духа” Гегеля из его сложных отношений с сестрой, объявляя источником диалектики Гегеля неправильное понимание роли женщины в семье.

Однако даже в постановке проблем пола нет ничего оригинального. Половое разделение бинарных понятий прекрасно осознавали в античной традиции. В платоновском “Тимее” космический Ум (идея) характеризовался как отец, а его диалектическая противоположность — материя как мать. Их соединение дает рождение физическому космосу, в котором присутствуют черты духовного и физического, мужского и женского. В античной философии дух рассматривался как мужское начало, выражая при этом не только понятийные, но и родовые или мифологические черты. Это не давало, впрочем, повода античным философам рассуждать о “фалло-логоцент- ризме”

Проблемы пола поднимаются постмодернизмом не случайно: в противовес мужскому, мужественному характеру метафизики, который является наследием сурового характера классической греческой философии, современная философия носит женственный, истеричный и хаотичный характер.

Женский характер современной культуры проявляется во всех сферах жизни от политики и экономики до науки, моды и семейных отношений. В современной политике повсеместно обнаруживается бесхребетность, отсутствие политической воли, разумности, целеустремленности, жалкий сиюминутный прагматизм. Номинально это эра либеральной демократии, правление большинства, т. е. необразованного плебса, людей из толпы, бывших крестьян, ремесленников и торговцев, а на деле господство безвольных и серых политиков, не принимающих никаких самостоятельных решений, а являющихся лишь “свадебными генералами” марионетками, управляемыми олигархическими кругами. Женскость современной западной цивилизации проявляется и в признании экономики ведущей сферой человеческой жизни, в приоритете материальных ценностей в современной культуре потребления, в культе чувственных наслаждений. Отсюда безволие и изнеженность современного человека, насквозь пропитанного идеологией потребления, не способного к самостоятельному и ответственному принятию решений; отсутствие харизматичности, рабская психология конформизма, покладистости и покорности, терпения и смирения. Женские мотивы можно заметить и в кризисном состоянии современной фундаментальной науки, оказавшейся неспособной решить практически ни одной глобальной проблемы, а также в бурном развитии “прикладных” наук, например синергетики, психологии, социологии, которые лишь поверхностно описывают реальность, не обнаруживая в ней ни смысла, ни цели.

Откуда же эта женоподобность культуры постмодерна? Западноевропейская метафизика, начиная с апологетов и заканчивая философией 20 в., является в широком смысле христианской, впитавшей в себя идеи двух противоположных традиций: античной и иудейской. Для античной традиции, сущность которой выражал ставший ключевым влиянием христианства платонизм, был характерен приоритет разума над чувствами и верой, духовного над материальным, единства над множественностью, систематичность, диалектичность, телеологичность, что является характеристиками мужского начала. Для иудейской же традиции в целом характерен приоритет чувственности, веры над разумом, т. е. иррационализм, из которого вытекают, импульсивность, бессистемность, хаотичность, бессмысленность, множественность, связь с материей, т. е. хтони- ческие мотивы, что является проявлениями женского начала. Размышления на эту тему в книге Отто Вейнингера “Пол и характер”, опубликованной в начале 20 в., произвели фурор в кругах европейской интеллигенции. Эта книга позволяет прояснить истоки женского характера постмодернизма, противостоящего мужскому характеру классической философии. Именно миросозерцание иудаизма, то, что Вей- нингер называл идеей “еврейства”, лежит в основе постмодернистского проекта, определяя его женский, бесформенный и хаотичный характер. Достаточно вспомнить критику Деррида метафизической традиции за так называемый фаллоцентризм, т. е. за приоритет мужского начала, творческого, активного, рационального, синтезирующего, которое якобы ущемляло женское начало в предшествующей традиции.

Сущность иудаизма, несмотря на все различия между традиционным иудаизмом, протестантизмом, позитивизмом, марксизмом и постмодернизмом, заключается в отрицании духовного, разумного, целесообразного. Образ Голема, “тела без души” является центральным принципом понимания человека, общества и вселенной в современной философии. Неразумна вселенная, случайно возникшая в результате таинственного “большого взрыва” неразумно общество, в котором руководит не разум, а вожделения социального тела, законы спроса и предложения, жажда денег и власти, неразумен и человек, душа которого представляет лишь “функцию” или “свойство” материи. Весь современный мир понимается как гигантский Голем, материальное тело, совершающее бесцельные движения.

Культ телесности, проповедуемый постмодернизмом, прекрасно вписывается в телесные трактовки человека, общества, вселенной, которые используются в естествознании, гуманитарных науках, политике и пропаганде. Телесное понимание мира прежде всего проявляется в культе общественного тела, религиозной доктриной которого является экономика. Ни одна эпоха в истории человечества не достигала состояния такой массовой сытости, такого всеобщего благополучия и такого доступа к самым разнообразным товарам. Тем не менее, беспрерывный экономический рост был и остается главной целью любого современного государства. Рассуждения о духовной жизни общества попадают в речь современного политика только в риторических целях, в виде пауз между обещаниями еще более сытой и комфортной жизни. Растущее общественное тело оставляет все меньше места для общественной души, которая, впрочем, закономерно признается всего лишь “надстройкой”, “функцией” “свойством” Постмодернизм увлеченно копается во внутренностях этого тела, стремясь показать “анальный” скрыто телесный и вожделеющий характер любого акта духовной деятельности. Постмодернистская телесность является еще одним способом оправдания существующего порядка вещей, актом откровенного предательством духа в борьбе духа и тела, в борьбе за подлинно человеческое в человеке.

Провозглашение хаотичности, случайности и бесцельности мира и человеческой жизни порождают многочисленные и бесплодные поиски смысла бытия и человека в 20 в. (Ницше, Фрейд, Ясперс, Шелер, Хайдеггер, Сартр, Камю и др.). Объяснить, для чего существуют мир и человек, невозможно, да и не нужно, его можно только описывать, что и делают психоанализ, феноменология, а также современные биология, химия, физика, синергетика. Для постмодернизма очевидна тщетность таких попыток зачем искать смысл в бессмысленном мире, если можно наслаждаться случайностью и хаотичностью, играть значениями, конвенциями и концепциями. Идея “радикальной случайности” всего происходящего, ставшая в современной культуре общепризнанной, является для Р Рорти высшим достижением западной философии, исторически приобретенным “реализмом”, который был недоступен обманутым метафизикой прошедшим эпохам. Логичным следствием подобного миропонимания является упразднение самой философии, так как ей больше нечем заниматься нет ни истины, ни разума, ни души, ни Бога.

Широкое распространение постмодернистских идей, которыми полностью пронизаны не только философия, литература и искусство, но и современная политика, экономика, средства информации и повседневная жизнь человека, означает полный провал того подлинного христианства, которое мыслило себя продолжателем традиций античной философии.

* * *

Хаотичная картина мира иудаизма наиболее ярко выражается в идее радикального различия, которая близка сердцу каждого постмодерниста. О таком различии, которое не сводимо к тождеству, много писали представители средневекового номинализма. В частности, Николай из Отрекура заявлял о невозможности объективной иерархии вещей, допуская лишь возможность признания их различия. Эти идеи получили широкое признание и одобрение во многих течениях философии 20 в., в частности в аналитической философии. Лидер американского постмодернизма Р Рорти, в духе номинализма и иудаизма, отвергает любые попытки поиска общности или иерархии как в окружающем мире, так и в истории философии. Он убежден, что история философии была упорядочена “случайным” образом, а великие философские проблемы стали результатом произвольного отбора. Рорти признает принципиальную непереводимость “словарей” различных эпох. Словарь античности принципиально отличен от словаря средневековья, а словарь современной философии не имеет ничего общего со словарем Нового времени.

В духе номинализма осуществляется в постмодернизме апелляция к неповторимости, единичности, множественности и плюральности как мировых проявлений, так и философских учений. Например, с точки зрения Делёза, акцент в рассмотрении истории философии должен быть сделан на анализе философских концепций прошлого в качестве замкнутых, не имеющих окон монад, неповторимых и закрытых “понятийных целостностей” между которыми важно увидеть факт принципиального различия, а не преемственности.

Время от времени стремление видеть только “различие” доходит до закономерного абсурда. Так, в “Капитализме и шизофрении” Делёз критикует классическую фрейдистскую двуполую сексуальную символику, подавляющую и театрализующую уникальную сексуальность каждого человека, и утверждает, что полов столько, сколько индивидов. Аналогичным образом Р. Рорти, отрицая преемственность эпох, открывает вдруг в истории философии единую линию “эпистемологии и репрезен- тативизма” Как же возможна единая линия от Платона до Рассела, если “словари” эпох несовместимы?

Подобную идею изначального различия можно обнаружить и в работах другого теоретика постмодернизма Ж.-Ф. Лиотара. В отличие от новоевропейского проекта установления диктатуры всеобщности, который, по мнению Лиотара, не удался, в эпоху постмодерна достижение мифического единства невозможно, как невозможны неизменные и вечные истины. В результате обсуждения философских проблем оказываются бессмысленными и обреченными на провал, поскольку целью участников в такой постмодернистской дискуссии является не поиск истины, а чисто риторическая “игра в бисер” Результатом подобных обсуждений может быть либо чисто внешняя договоренность, конвенция, позволяющая достигнуть консенсуса в данной языковой игре, либо чисто математическая сумма разрозненных противостоящих точек зрения по данному вопросу, не имеющих и не стремящихся найти между собой ничего общего. Отнюдь не случайно увлечение Лиотара философией Лейбница с его идеей замкнутых самодостаточных монад. Однако у Лейбница предустановленная гармония монад достигается за счет божественного вмешательства. В “допостмодернистской” философии 20 в., которая также акцентировала проблему уникальности и различия, тем не менее, осуществлялся поиск единых предельных оснований, объединяющих уникальные монады. Например, у Гуссерля понимание между Я и Другим достигается за счет изначального горизонта интерсубъективности, а затем введения априорного “жизненного мира” являющегося смысловым каркасом индивидуальных жизненных миров. В герменевтике Хайдеггера понимание носит онтологический характер и обусловлено погруженностью Dasein в бытие-в-мире, определяется изначальным единством бытия и человека. В этих концепциях уникальность отдельных “монад” находится в неком едином общемировом контексте. У Лиотара проповедуется неустранимая плюральность мира, за которой не стоит никакой всеобщности, делающая невозможными понимание, вечные ценности, абсолютные истины.

В подобном ключе рассуждает и Деррида, критикующий метафизическую традицию за бинаризм, за выстраивание дуалистической иерархии, в которой якобы один элемент оппозиции полностью подавляет другой, в которой “есть стремление к подчинению “иного” ассимилирование “иного” или просто его игнорирование как не стоящего внимания и рассмотрения” Подобный бинаризм строится на формально-логическом принципе и, с точки зрения Деррида, исключает диалектическое единство двух частей бинарной оппозиции.

Деррида утверждает, что классическая философия ставила в центр рассмотрения понятия “тождество” “единство” “целостность”, подчиняя им понятия “многое”, “различное” В понятии “differance” Деррида ведет речь о различиях, которые якобы не могут быть сведены к тождеству. Здесь чувствуется влияние гегелевской диалектики, в которой противоречие, различие играет гораздо большую роль, чем момент тождества. Однако диалектика Гегеля является разновидностью диалектики Платона и неоплатоников, для которых задача выявления различий и противоположностей является не менее важной, чем поиск единства. Увидеть мир как множество в единстве такова задача любой диалектической системы. Достаточно вспомнить знаменитый диалог Платона “Парменид” который весь построен на постоянном нарушении тождества и обнаружении различий. Можно сказать, что differance у Деррида это изолированный и абсолютизированный момент диалектики Платона—Гегеля, в котором различие никогда не должно сниматься моментом тождества.

Идея изначальной множественности и различия прежде всего является альтернативой платонизму, в низвержении которого другой идеолог постмодернизма Ж. Делёз видит главную задачу современной философии. Тем самым постмодернизм предстает в качестве антиплатонизма, как и философия софистов. Но что представляет собой антиплатонизм? Если платонизм признает в качестве цели существования человека, общества, мира благо или добро, то антиплатонизм такой целью нередко трактует зло. Если платонизм провозглашает господство разума, то антиплатонизм признает власть иррационального, неразумного. Если платонизм видит мир как космос, т. е. разумный порядок, то постмодернизм рассматривает мир как хаос, т. е. как безобразие, бессмыслицу Если платонизм занимается рассмотрением вечного бытия, то антиплатонизм все свои силы бросает на исследование небытия.

Понятие “различие” которое является центральным не только для Деррида, Делёза, Рорти, но и для всех постмодернистских течений, неразрывно связано с понятием “небытие” В диалоге Платона “Софист” небытие понимается именно как принцип различия и разделения, который производит дробление единого бытия на множество частей. Таким образом, культ различия это культ небытия, религия пустоты, логика видимости.

Истинная сущность философии постмодернизма выражается символом “ризомы” принципиальной множественности, равнозначности, равноправия и отсутствия иерархии. В философии Декарта, который в этом опирался на античную традицию, знание представлялось как дерево, символизирующее родовые отношения (генеалогическое дерево), иерархию старшего и младшего, общего и частного, где корнями (без которых дерево в принципе нежизнеспособно) являлась метафизика, стволом физика, а ветвями частные науки. Данный символ подчеркивал фундаментальное родство и единство всех наук,, их произрастание из одного корня, взаимосвязь и преемственность. Образ дерева у Делёза заменяется образом “травы” растущей на поверхности и не имеющей единого корня. Корневище травы символизирует собой принципиальную множественность и отсутствие иерархии. Все равнозначно, все можно сравнивать со всем, нет единого центра, единого корня, существует плюрализм равнозначных языковых игр, выстраиваемых по принципу “семейного сходства” Если абсолютных критериев нет, поскольку нет никакой иерархии, то единственным субъективным критерием является в духе Протагора — индивидуальное мнение каждого человека. Дерево классической метафизики, с одной стороны, уходит своими корнями в глубь земли, что символизирует фундаментальность и традиционность, с другой оно стремится вверх, что символизирует связь со сферой трансцендентного. “Ризома, корневище” представляет философию постмодернизма в виде быстро растущего сорняка, поверхностного, пустого и бесполезного.

Ризома также является символом различия, множественности, уникальности и единичности каждого явления. Эта любимая тема постмодернизма является ядром любой неклассической философии, которая противопоставляет классическому стремлению к единству, упорядоченности и структурированности хаотичность, множественность, инаковость. Однако различие в неклассической философии на самом деле является видимостью различия, за которой скрывается плоское и унылое однообразие. Все постмодернисты предлагают совершенно одинаковую критику метафизики, рационализма, системности, иерархии, абсолютной истины, которая мало чем отличается от аналогичной риторики предшественников. Их объединяют общие историко-философские корни в идеях софистов, философии эллинизма, номинализме, эмпиризме Нового времени, французском Просвещении, философии Маркса, Ницше, Фрейда, феноменологии Гуссерля и Сартра, философии Хайдеггера. Постулируемый постмодернизмом принцип различия на деле оказывается лишь декларацией, видимостью и обманом, что для совершенной культуры является обычным делом. В западном обществе потребления за внешними несущественными различиями скрываются удивительно единодушная вера в единые стандарты потребления, поклонение “золотому тельцу” и тотальный диктат серости и посредственности мелкобуржуазного “среднего класса” Критикуя тоталитарный характер империй прошлого, западное общество проводит всю ту же колониальную политику, активно продвигая идеи глобализации на основе единых “демократических” стандартов. С другой стороны, активно пропагандируемый современной философией лозунг всеобщего различия, создающий предпосылки для нового вавилонского смешения, является прикрытием известного принципа “разделяй и властвуй” Его ярким воплощением сегодня выступают посткоммунис- тические “независимые” национальные государства, с их провинциальным патриотизмом, натужным поиском доморощенных Сократов и Юлиев Цезарей, переписыванием истории в угоду политической конъюнктуре. Все это приводит к провинциализации массового сознания и формированию ценностей “моей улицы” или “моего квартала” Провинциализированное сознание становится легким объектом манипуляции и отупляющих пропагандистских приемов, превращаясь в универсального потребителя любых товаров, в безотказный и бездонный рынок потребления.

Проповедуя плюрализм истин, мнений, текстов, полов, превознося различие, якобы намеренно отвергнутое метафизикой, философия постмодернизма на деле утверждает единый стандарт восприятия мира и способа мышления. Свидетельством этому является удручающее однообразие постмодернистских текстов, как философских, так и литературных. Все разнообразие историко-философских концепций в постмодернистской деконструкции с легкостью подводится под единый знаменатель. В любом тексте обнаруживается одно и то же: скрытый фал- ло-лого-центризм, “игра означающих” подавленные сексуальные желания, бинаризм и т. д. В этом смысле методология постмодернизма представляет собой нечто напоминающее фабрику по переработке отходов. Она принимает в себя как мусор, так и произведения искусства, как ничтожные и пошлые мыслишки, так и гениальные концепции. Однако после переработки, независимо от материала, получаются убогие одинаковые пластмассовые изделия, которые не имеют практического применения и могут быть использованы лишь для повторной утилизации. Стирая границу между высоким искусством и массовой культурой, разумом и вожделениями, истиной и ложью, добром и злом, постмодернизм на самом деле способствует утверждению ширпотреба, неразумности, лжи. Критика бинарных оппозиций и проповедь абсолютного различия в действительности оборачивается превращением философии в огромную мусорную кучу, однородная масса которой не содержит никаких различий. Эти тенденции даже более очевидны в постмодернистской культуре последних двух-трех десятилетий, которая демонстрирует стремительное исчезновение серьезной литературы, коммерциализацию и опошление театра и кино, дебилизацию телевидения, уничтожение духовной элиты, насаждение дилетантизма и самозванства во всех сферах, начиная от научных заведений и заканчивая институтами власти.

Несложно показать, что абсолютизация различия всего лишь лозунг, так как даже простейший акт ощущения предполагает момент тождества. Невозможно вообще ничего высказать, если существуют только различия, невозможно понимание, знание, законы и т. д. Почему же постмодернизм столь упорно придерживается этого алогичного и абсурдного лозунга? Все предельно просто: этот лозунг носит политический характер, выражая принципы либерализма и запрещая сводить различия к единству, множество мнений и точек зрения — к единому знаменателю. Аристократическое презрение в духе Гераклита к толпе, которая предпочла бы невежество мудрости, подобно тому, как ослы предпочитают солому золоту, является неприемлемым и политически некорректным в эпоху постмодернизма. Запрещено также размышлять о переустройстве общества на разумных основаниях в духе Платона. В современных условиях платоновская Академия была бы объявлена экстремистской организацией, а академики, участвовавшие в свержении Дионисия младшего, — террористами. Недопустимо, чтобы и в жизни отдельно взятого человека разум главенствовал над желаниями, так как общество потребления разрешает и поощряет любые страсти и вожделения. В конечном счете, культ различия является запретом и на систематическое философское мышление. Такой запрет позволяет представлять политические взгляды как “просто различные” философские учения — как множество не связанных между собой точек зрения, мнения — как равноценные. Он позволяет выдавать подделку за произведение искусства, пошлость — за проявление вкуса, подлость за благородный поступок. Это запрет на выделение иерархических различий, который делает философию “разновидностью искусства”, “жанром литературной критики”, лишая духовную деятельность привилегированного положения. Любые претензии на систематическое объяснение мира, на построение этической и эстетической иерархии в рамках постмодернизма объявляются выражением “тоталитаризма” и “логоцентризма” Для постмодерниста метафизические системы прошлого являются врагами “открытого общества” которые несут угрозу благополучному сытому существованию современного буржуа.

* * *

Одним из очевидных результатов эпохи постмодернизма стало бедственное и жалкое положение философии, которая почти полностью утратила возможность оказывать влияние на общественную жизнь. Едва ли была еще эпоха, когда философия была столь далека от практики. И это при том, что вся эпоха Нового времени прошла под лозунгами, призывающими к практике, изменению и преобразованию окружающего мира. Как это часто бывает, вопли о новом практическом, антисозерцательном статусе философии были симптомом совершенно противоположного положения вещей. Философия 16 — 20 вв., в отличие от античности и средневековья, находится в полной изоляции от власти, не имея возможности воздействовать на жизнь общества. При Ътом она стремительно утрачивала и продолжает утрачивать место в системе образования, которая сама по себе некогда и возникла именно благодаря философии. Позитивистская трактовка философии как вспомогательной деятельности по упорядочиванию данных частных наук окончательно оставила философию не у дел, наложив запрет на построение собственных теорий. Убогий характер современной популярной институтской философии, нежизнеспособные программы министерств образования, заимствованная писанина университетских работников способствовали массовому признанию безжизненности и непрактичности философии. Постмодернизм, который на первый взгляд представляется исключением из правила, в действительности умело уводит философию от важнейших жизненных проблем. Ставя якобы в острой форме проблемы власти, постмодернизм на деле культивирует такой тип философии, которая никогда не сможет воплотить классический платоновский идеал разумного и практичного политика. Такой политик и не нужен в эпоху борьбы за власть между олигархическими кланами, которые предпочитают выдвигать на политическую арену жалких марионеток. В этой связи уместно вспомнить эпоху эллинизма, когда к власти в Римской империи стали приходить рабы-вольноотпущен- ники. Например, Нерон назначал их на ключевые административные посты вместо представителей аристократии. В отличие от аристократов, которые отказывались выполнять приказы, противоречащие их убеждениям, бывшие рабы готовы были делать все что угодно. Подлые, хитрые и жестокие вольноотпущенники были прообразом современных правителей, для которых существуют только прагматичные интересы, борьба кланов и псевдо-элит, у которых нет ни малейшего сомнения в иллюзорности духовных принципов и неприменимости морали к политике. Для такого типа человека постмодернизм является удобным типом мировоззрения, заменяющим не только настоящую философию, но и религию. Это удобство состоит в том, что все духовное объявляется игровым полем, на котором можно произвольно и безнаказанно играть в любые игры. Постмодернизм позволяет рассматривать философию как нечто несерьезное, далекое от реальной жизни, как принадлежащее сфере искусства. В таком виде философия утрачивает малейшие возможности воздействовать на жизнь, превращаясь в объект насмешек обывателей, которые прекрасно понимают, что в современном обществе все определяется животными меркантильными инстинктами.

В теории Р Рорти постмодернизм классифицируется как “наставительная” философия. Он проявляет скепсис в отношении классической философии, которую Рорти именует “систематической” критикуя ее претензии на универсализм и вечные истины. Для нее характерны ирония, сатира, высмеивание традиции и рациональной картины мира. Для “наставительного философа” нет ничего серьезного, так как он не верит в то, что слова должны соотноситься с реальностью. Говоря нечто, наставительный философ считает, что такое высказывание может быть просто участием в разговоре, а не выражением взглядов относительно обсуждаемого предмета. Таким образом, постмодернизм узаконивает болтовню, пустословия, ложь, лишая речь философа возможности на выражение истины, обесценивая и превращая ее в интеллектуальный мусор.

Желая представить постмодернизм в качестве маргинального, периферийного явления, Рорти называет систематическую философию “основным руслом” развития философии. Однако в современную эпоху “периферийной” и критикуемой является именно систематическая философия, которую смело обличает любой невежда, а якобы “маргинальная” наставительная философия образует “основное русло”, пользуется колоссальным спросом и является прибыльным товаром. Понятно, что сам Рорти относит себя к “наставительным” философам, а не к систематическим. Это, среди прочего, дает ему право “иронизировать”, т. е. делать любые безответственные заявления или высказывать противоречащие друг другу утверждения. Однако “ирония” Рорти не простирается бесконечно. Как он сам открыто признает, пределы иронии установлены интересами и ценностями сообщества, в котором он живет. Удобная постмодернистская ирония легко превращается в догматичный конформизм, если этого требуют обстоятельства.

По признанию Рорти, современный философ все больше напоминает не ученого, а адвоката, который использует любые приемы для победы в споре. Образ философа-адвоката заставляет вновь вспомнить о софистах, для которых умение победить в споре любой ценой было одной из главных задач философии. Философия превращается не просто в игровое поле, а в ярмарку тщеславия, где можно стяжать славу, авторитет и богатство, жонглируя перед толпой, как софисты, малопонятными многозначительными туманными словами и концепциями.

Средневековая философия получила немало упреков за то, что она имела статус “служанки теологии” Такой же “упрек” можно адресовать античной философии, для которой религиозные вопросы в иной форме также имели фундаментальное значение. Современная философия, которая приложила огромные усилия для освобождения от церковных институтов, религии и теологии, получила в результате небывало никчемное, рабское положение в жизни общества. Она также является служанкой, однако служит уже не благородной идее богопознания, а интересам корпораций, олигархических кланов, массовой культуры. Идеал философии как незаинтересованного неутилитарного поиска истины, характерный для античности и средневековья, сменяется идеалом философии, которая лезет из кожи вон, чтобы хотя бы как-нибудь привлечь к себе внимание власти, по- лакейски услужить естествознанию, идеологии, массовым припадкам квасного патриотизма, самодурствующим спонсорам. Постмодернизм занимает в этом процессе ведущее место, пользуясь необычайно широким признанием и популярностью даже среди тех, кто не интересуется философией. Это и понятно: для того, чтобы быть постмодернистом, не требуется значительной траты времени и сил. В отличие от классической философии, изучение которой требует напряжения, значительных волевых усилий, постмодернизм предлагает продукт быстрого питания, для переваривания которого требуются минимальные навыки.

Платон определял софистику как призрак подлинной философии, как видимость серьезных размышлений. Эта характеристика целиком применима и к постмодернизму, который подменяет собой философию, вытесняет из учебных заведений курсы по классической философии, собирая вокруг себя карьеристов, которые быстро и бойко научаются рассуждать о “ризоме”, “логоцентризме”, “различии” и т. д., переливая из пустого в порожнее в бессвязных статьях о “конце философии” и “преодолении метафизики” На философских факультетах современных университетов студенты, в духе прискорбного конформизма, предпочитают идти по пути наименьшего сопротивления, бросаясь на модные и доступные постмодернистские подделки, обменивая, подобно неразумным аборигенам, золото на стеклянные бусы. Классическая философия целенаправленно искореняется, изгоняется из учебных программ и курсов, заменяется “коммуникацией”, “синергетикой” “гендерными исследованиями”, “культурологией” “методологией науки” которые плавно перетекают в “европейский менеджмент” “маркетинг” и “рекламное дело”

На смену поколению диалектического и исторического материализма, которое с неиссякаемым энтузиазмом обличало “реакционный” идеализм, приходит приобретшее светские привычки поколение постмодернистов. Что же обличает это новое поколение? Все те же... Идеализм, платонизм, метафизику. Величайшими врагами человечества для тех и других являются проповедники разумного, доброго и вечного. Поколение диалектического материализма уже сделало свое дело, его “достижения” известны. Его представители продолжают поносить идеалистов и восхвалять материализм, теорию отражения, дарвинизм, атеизм, сводя все цели человеческой жизни к экономическому развитию. Несложно предсказать, что постмодернизм как “недиалектический материализм”, восходящий к материализму софистов, стоиков и номиналистов, также оставит свой разрушительный след в истории.

В широком смысле проект постмодернизма рассчитан на современного городского псевдоинтеллектуала, который слишком ленив, чтобы всерьез вникать в философские проблемы, и слишком безволен, чтобы рассматривать философию как способ трансформации жизни. Ему необходим такой духовный продукт, который оправдывал бы его нигилистическое и псевдо-иро- ничное состояние, подкреплял бы его веру в то, что его жизнь проходит в уникальную и исключительную эпоху, позволяющую объективно и отстра- ненно оценивать глупые иллюзии прошлого. Такой псевдоинтеллектуал, дорываясь до преподавания философии, пафосно рассуждает перед студентами о морали, ответственности, необходимости сохранения философских традиций. Выйдя же из аудитории, он ловко плетет интриги и получает свои тридцать сребреников. Ли к чему не обязывающая в плане духовных принципов философия постмодернизма требует от своих приверженцев только одного: умения себя продавать.

Ставит ли постмодернизм перед собой какие-либо высокие цели? Желает ли он преобразовать человека, общество, вселенную? Нет, он оставляет все, как есть, и даже подчеркивает полное бессилие разума в новых условиях. Дает ли он образование, открывает ли новые горизонты знания? И это вопрос риторический, так как бесконечная ирония, “игра” — в бисер, классики и т. д. не содержат ничего серьезного, создавая лишь иллюзию причастности к чему-то великому.

Что же может служить альтернативой постмодернизму? Конечно же, классический тип философии, который в предшествующие эпохи всегда приходил на смену эклектике, скептицизму и нигилизму. Софистика сменилась платонизмом, неклассические эллинистические течения привели к возникновению неоплатонизма, падение схоластического номинализма породило попытки возрождения платонизма в эпоху Ренессанса. Каждый раз на месте руин неклассической философии происходило возвращение к классической философии в духе пифагорейско-платоновской школы. Такая идея может показаться слишком наивной и слишком оптимистичной, основанной на вере в неумолимую божественную логику истории. Однако и античный скептицизм, отрицавший любые догматические учения, неосознанно содействовал завершению эклектичной философии эллинизма и наступлению эпохи возрожденной классической философии неоплатонизма. Так и постмодернизм своим нигилизмом, эмпиризмом и номинализмом ведет к самоотрицанию, к формированию потребности в классической философии.

Кроме того, несмотря на всю ущербность и бездуховность современной культуры, современный человек, в отличие от предшествующих эпох, в потенциальном виде обладает историческим самосознанием, которое могло бы дать возможность в значительной мере отстраниться от убогого духовного состояния нынешней эпохи и проповедовать иные, классические, идеи и ценности. Русская религиозная философия 19 в. ныне почти забытая даже в самой России, увлеченной желанием конформистского соответствия западным стандартам, является достойным примером такого противостояния. Неспособность воспользоваться этим потенциалом является всего лишь проявлением слабости современного человека, который слишком зависит от мнения “сообщества” слишком подвержен конформизму и прагматизму или просто слишком увлечен собственными ощущениями и переживаниями для того, чтобы по-настоящему заниматься поиском истины и разумным преобразованием мира. Упадок духа в современную эпоху по своим масштабам сопоставим с варварскими временами, наступившими в Европе после падения Западной Римской империи. Об этом свидетельствует и стремление ряда мыслителей характеризовать нынешний этап как эпоху “нового варварства” Для “последнего римлянина” Боэция античная философия служила последним утешением и единственным проблеском духа в варварском государстве Теодориха, возникшем на руинах Римской империи. В условиях полного обесценивания слова, превращения знания в “информацию” товар, массовой графомании и солипсизма “языковых игр” классическая философия также остается единственным способом утешения и противостояния варварству постмодернизма.