Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

9 ноября

Карел Собачник проснулся утром и понял, что его не бросает больше то в жар, то в холод, а зубы не выбивают дробь, как зазывалы в ярмарочном балагане. Ему тотчас припомнился вчерашний день, хитрые уловки гуменщика, вспомнилась водка, отпугнувшая своим зловонным духом хворь, вспомнилось также, что он послал батрака за новым зельем. Но ни Яна, ни водки нигде не было. Карел обошел избу, заглянул во все пристройки, слазил на сеновал, даже отбежал на сотню-другую метров в сторону от хутора и стал во весь голос звать батрака, но никто не откликнулся.

Со страху Карела Собачника стала бить дрожь, его охватило жуткое предчувствие: если он немедленно не выпьет водки, страшная хворь вернется, снова вцепится в него и станет трепать, словно мочалку, пока не придет время отправиться на тот свет. На негнущихся ногах бросился Карел к дому запрягать лошадь; чуть не плача и на чем свет стоит проклиная Яна, он сумел наконец запрячь ее, взмахнул кнутом и во весь опор, будто чума за ним гонится, понесся в сторону корчмы, понукая лошадь и крича от нетерпения. Несколько раз он чуть было не сверзился вместе с телегой в канаву, но сумел-таки удержаться. Ночной мороз не отступил, грязь застыла твердой коркой, припорошенной легким снежком, словно собрался кто-то закусить этим месивом и слегка присолил его. Карел добрался до корчмы, на ходу спрыгнул с телеги, не удосужился даже привязать лошадь и, громко хлопнув дверью, ворвался в помещение с криком:

— Бутылку водки! Живо!

— С ума сошел, чего орешь? — буркнул сонный корчмарь. — Что с тобой, Карел, приключилось? С утра пораньше решил напиться? А кто твои работы переделает, если ты уже в такой час надерешься?

— Ты насчет моих работ не беспокойся! — заорал Карел, выпучив покрасневшие глаза. — Наливай! Я плачу!

— На, пей, и нечего тут горло драть! — сказал корчмарь и налил посетителю из бутылки чего тот требовал. Карел плеснул водку в себя, словно заливая полыхнувший в желудке огонь.

— Ничего себе! — удивился корчмарь и снова наполнил стопку. — Послушай, да ты же завсегда трезвенник был и в церковь ходишь! С чего это вдруг щелка у тебя под носом в пасть превратилась?

— Это все здоровья ради! — принялся объяснять Карел, которого пропущенная стопка порядком успокоила. — Нюхни-ка — пахнет от меня водкой или нет?

— А то как же, — отозвался корчмарь, — пахнет. Хочешь от запаха избавиться? Закуси луковкой.

— Нет-нет! Пусть пахнет! — сказал Карел и выпил еще. — В запахе-то все дело и есть!

Тут к стойке подвалил еще один посетитель. Это был Отть Яичко, от криков Карела он проснулся под столом и теперь захотел опохмелиться. Пропустив свой стаканчик, он основательно высморкался и уселся поудобнее.

— Эх, жисть! — вздохнул он. Карел пристроился рядом с ним на скамье. Удивительные приключения Оття в аду ни для кого не были больше секретом. История его, как кушак туловище, опоясала всю деревню, а бабы расцветили первоначальный вариант подробностями, какие даже самого Оття привели бы в изумление, например, история про то, как Отть по приказанию Нечистого якобы пришил себе хвост и приладил рога, как он якобы наварил супа из грешников и сам съел его. Вообще-то все дивились бесстрашию Оття и завидовали тому, как удачно он устроился, и лишь немногие не мечтали о такой же завидной жизни в преисподней. Особенно же хвалили Оття за то, что и на земле он быстренько подыскал себе подходящую службу и теперь подвизается на церковном поприще. Старики, вспоминая про Оття, вынимали изо рта трубку и говорили почтительно:

— Умеет же малый жить! Никакой хозяин ему нипочем! У кого бы ни служил — у Нечистого ли, у пастора ли — настоящий мужик, фартовый! Нет, честно, прямо как я в молодости!

— Ну и как тебе там, у пастора? — поинтересовался Карел. — Платит-то хорошо?

— Платит справно, и вообще все чин чинарем, — отвечал Отть. — Моя забота — вино для причастия. Вот уж это приятель так приятель. Вчера вот заболтался с ним, а кончил здесь, в кабаке. Слышь, хозяин? Я тебе случайно не задолжал, запамятовал я?

— Да, ты тут порядком развернулся, угощал всех подряд, несколько скамей поломал, — отозвался кабатчик. — Но повел себя достойно — отвалил мне за этот разгром золотой крестик. Я-то доволен, только учти, обратно ты его не получишь!

— Да на что он мне? У пастора таких крестиков завались, думаешь, это первый, что я просадил? Вчера я за такой же купил себе у цыгана лошадь.

— Неприятностей не будет? — поинтересовался Карел. — Если пастор заметит...

— Да не заметит он! Думаешь, я совсем дурак? — рассмеялся Отть Яичко. — Первое дело, что я на новой службе сделал, так это сломал пасторовы очки. Теперь он все равно что слепой крот, на ощупь передвигается. Вчера утром искал он свой нагрудный крест, так я ему курью косточку на веревке всучил, он и повесил ее себе на грудь и пошел по делам. Правда, заказал доставить ему из Германии новые очки, только когда еще они прибудут! В преисподней я точно так же действовал, Нечистый тоже очки носил, так я ему их тоже раздолбал.

— Умный ты мужик, ничего не скажешь! — сказал Карел, уже пьяный в стельку. — Дай я тебя расцелую!

— Хозяин, тащи бутылку! — крикнул Отть. — У меня крестиков этих полный карман, я угощаю!

— Сейчас, сейчас! — обрадовался корчмарь, незаметно разбавил водку водой, чтобы выгадать побольше, и, расплывшись в улыбке, поставил бутылку на стол.

Коротенький день уже был на исходе, когда батрак Ян очнулся после долгого сна, сел и тупо огляделся по сторонам, не понимая, где находится. Постепенно он стал припоминать события минувшего вечера, вспомнил, как напился, и тут же до него дошло его похмельное состояние. Но что стоит поправить голову, когда кабак — вот он! Батрак выбрался из конуры, и холодный воздух перехватил ему дыхание — ну и мороз нынче! Первые снежинки медленно скользили вниз, к земле, предвещая на Мартов день сильный снегопад. Ян поймал языком несколько снежинок — тоже неплохо по случаю похмелья, к тому же дармовое угощенье со стола Всевышнего! Но водки Яну хотелось все-таки больше, чем снега. Он был как раз на пороге корчмы, когда услыхал голос своего хозяина Карела Собачника.

— Постой-ка, я пропущу еще одну и домой, — говорил Карел. — И попомните, этот чертов батрак еще попляшет у меня! Ему, видите ли, начхать на мои распоряжения! Да я его на мельницу отвезу и в сечку велю смолоть!

Батрак с перепугу подался назад. Хозяин в корчме! Хозяин и впрямь запил! Только этого еще не хватало! Так славно было иногда посидеть в корчме, посмеяться над хозяином, который дома мается от ломоты в костях, а что же теперь делать? Опохмелиться невозможно, мучайся здесь в страшных муках и слушай, как Карел, сидя на замызганной скамье, похваляется и чокается с другими бражниками! Бутылка так близко — а не достать!

Батрак Ян бухнулся на колени на заснеженном дворе корчмы и забормотал сквозь зубы, а в глазах такая боль и страдание, словно он Христос, обремененный всеми грехами человечества:

— И когда же, когда же будем мы, батраки, жить свободно, без хозяев, и вволю пить вино? Господи, помоги!

Но Господь не внял мольбам батрака, он тоже мужик зажиточный, самостоятельный, какое ему дело до стенаний какого-то бедняка!

Батрак Ян сидел на корточках, раскачиваясь на пятках. Вдруг он услышал голоса и вскочил, ведь нечистой силы полно везде и во всякое время. Однако это были люди, хотя и ужасно чумазые и в вывернутых наизнанку тулупах. Ряженые!

— Батюшки светы! Как же я это запамятовал! — всполошился Ян. — Нынче ведь ряженые бегают!

Ряженые услыхали его голос и приблизились осторожно.

— Ян, что ли? — спросил один из ряженых.

— Он самый, — отозвался батрак, он узнал Имби и Эрни. Самые усердные ряженые, они иногда отправлялись по домам уже засветло, не дожидаясь сумерек, как вообще-то принято. Они прихватили с собой несколько картофельных мешков, иные уже были набиты добычей, другие еще пустовали. Оба подошли к Яну и запели.

— Нет-нет, не пойте, мне нечем вас отдарить! — стал отмахиваться Ян. — Лучше возьмите и меня с собой, будем втроем колядовать.

— Ни в коем разе! — тотчас возразил Эрни. — Народ нынче до того прижимистый пошел, ничего не хотят ряженым подать, многие даже дверь не открывают, а кто и пустит в дом, так сунет два-три сморщенных яблочка и прочей подобной дряни. Этого и на двоих мало, где уж там о троих говорить!

— Как хотите, тогда я один пойду, — рассердился Ян. — И не воображайте, будто только вам должно все достаться! Я каждый год колядовал и неплохо зашибал, так что нынешний день я не упущу! Вот возьму да и пойду сейчас к амбарщику!

— Мы там уже побывали, какой смысл вдругоряд идти? — заявила Имби, тем не менее, старикашки вовсю заторопились к избе амбарщика.

— Врете! — крикнул Ян и бросился бежать. Эрни запустил в него деревяшкой, но промахнулся, тогда старики тоже бросились было бежать, но, споткнувшись, упали друг на друга. Ян расхохотался и помахал им рукой, в ответ послышались стенания и громкие проклятья.

Дом амбарщика, казалось, вымер. Ян стал стучать в дверь, одновременно пытаясь придать себе маломальский вид ряженого: набрал в горсть грязи и размазал ее по щекам, вывернул зипун наизнанку, надел левый постол на правую ногу, а правый — на левую. Никто не открыл.

— Ряженые пришли из далеких краев! — орал Ян и молотил ногой в дверь. — Впустите отогреться, рученьки замерзли, ноженьки закоченели!

Но никто дверь не открыл, только чьи-то шаги послышались за дверью, и чей-то голос произнес:

— Ежели ты, свинья, поломаешь что-нибудь, я тебе просфорой такую дырищу в заднице прострелю, что сможешь там свою торбу с хлебом держать!

— Что за разговор! — возмутился Ян и снова забарабанил кулаком в дверь. — Ряженых завсегда надо впускать, они счастье приносят!

Но голос больше не отзывался, и Ян, преисполненный праведного гнева, стал бить в дверь пяткой. Тут подоспели и Имби с Эрни — заснеженные и запыхавшиеся. Эрни, собравшись с последними силами, набросился было на Яна, стараясь придушить его, но Имби одернула его и спросила:

— Не пускают, что ли?

— Какое там пускают! — орал Ян. — Я ему как последний дурак песни пою, а он со своей семейкой за теплой печкой надо мной только изгаляется. Давайте-ка подпалим ему избу!

— Нет, не стоит, — рассудила Имби. — На следующий год на одно место меньше будет.

— Да что толку от места, если амбарщик дверь не открывает?

— Мало ли что может приключиться! — заметила Имби умудренно. — Амбарщик и помереть может, а вдова его, авось, и не скряга. Изба пусть себе стоит, но кое-какие уловки применить стоит! Эрни, луна сейчас на ущербе?

— Ага.

— Так давай пройдемся по его деревьям, — решила Имби, и старики направились в плодовый сад амбарщика и стали стучать по стволам деревьев.

— А для чего это? — заинтересовался Ян.

— Если при старой луне трижды стукнуть по стволу дерева, оно засохнет! — объяснила Имби. — И поделом ему! Ряженых положено в дом пускать! Кубьяс так сразу впустил!

— Ханс — правильный мужик, как постучались, так он сразу открыл, — похвалил Эрни. — Старуха принялась петь, а я журавля изобразил, размахивал мутовкой и кричал, мол, журавль проголодался! Журавль проголодался! И он сразу вынес корзинку всякой снеди! Правильный мужик!

— Правда, потом он спустил пса и стал его на нас науськивать, — припомнила Имби. — Ну, когда ты еще хотел у него часы утянуть и в мешок сунуть.

— Дело житейское, — нашелся Эрни. — Человеку положено о своих часах печься! Я бы и того раньше псов спустил, как только я четвертый мешок достал и все продолжал клянчить угощенье. Ханс все-таки малость простодушный.

— Ну, хватит по деревьям стучать! — решила Имби и с чувством удовлетворения оглядела содеянное. — Пусть в ночь под Рождество медведь наложит тебе в твой горшок с кашей! — крикнула она, а Эрни запустил камнем в немую темную избу. И старики отправились дальше в поисках новых жертв.

Ян же бегом припустил домой. Он решил наказать своего хозяина и обстучать яблони Карела Собачника, чтобы все до единой засохли. Мысль эта ужасно обрадовала батрака, он захохотал в голос и потому не заметил, что хозяин нагоняет его, пока тот не схватил его за шиворот и не затащил в телегу.

— И откуда ты, жаба, прешься? — спросил Карел мрачно, и поскольку со страху Ян не смог ответить, достал из-за голенища длинный нож и проверил, не затупился ли он.

— Хозяин, голубчик! — пискнул батрак, но от выпитого Карел сидел, выпучив глаза, и кто знает, что бы он натворил и сколько Яновой крови пролил, если бы вдруг дорогу не перешла рысь — густо увешанная колокольчиками и сто ног под брюхом! Прошла, громко звеня колокольчиками, и скрылась в тени старых сеновалов.

— Ну, это беспременно нечисть, — сказал потрясенный Карел и бухнулся навзничь на дно телеги. — Правь домой, Ян!

Рысиное треньканье раздавалось в лесу до утра, а в сеновалах, за которыми бродила нечисть, звучали песни на гнусном дьявольском наречии.