Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

2 ноября

Навий день (День поминовения усопших)

Погода с утра опять выдалась на редкость мерзкая, в воздухе висела мелкая холодная морось, лужи за ночь затянуло тонким ледком, и ветер гонял ошметки жухлой листвы. Да ведь под навий день завсегда такая погода, подумал Рейн Коростель и натянул овчинный тулуп.

Рейн Коростель давным-давно овдовел. Жену его прибрала чума, когда дочка Лийна была совсем еще кроха. А теперь Лийна уже на выданье, вот оно как быстро время летит! Рейн даже приглядел дочке подходящего жениха и считай что сговорился с ним в корчме, так что на будущей неделе жди сватов. Только прежде следует разобраться с делами навьего дня.

— К вечеру стол в бане накрой, — наставлял он дочку. — Чтоб мать и прочие упокойники насытились всласть. Нечасто им такая удача выпадает, раз в год только, а так один холодный кладбищенский песок жуй. И баньку истопи как следует, пусть попарится несчастная животина.

— Да какая же это животина! — возразила Лийна. — Мама и дед, и кто там еще... Разве можно так говорить? А вдруг услышат. Как знать, вдруг кто-нибудь уже тут!

— Да нет их еще, где же им засветло-то из могил выбраться? Безносая не даст. И нечего тут церемониться. Негоже мерлым такими цацами быть. Да и чем это не животина, они же больше не люди и человечьих фортелей не выкидывают. Я тебе рассказывал, как тетка моя в детстве пошла с соcедской девочкой поглядеть, что упокойники в бане делают да есть ли у них рога и хвост. Ребятишки, одно слово — выдумщики. Отворили они дверь и что же видят — полно в бане курей, с человека ростом, и знай себе парятся да намываются! Ну, так что — курица не животина?

— Не верю я в эти россказни, — сказала Лийна. Она, как умела, хлопотала в бане, накрыла на стол, расставила угощенье, чтобы покойной матушке было приятно вновь оказаться дома, и отправилась затем по своим делам. Она поспешила к ограде поместья, где в условленном месте поджидала ее барская горничная Луйзе со свернутым платьем под мышкой.

— Сколько тебя ждать, — недовольно заметила та. — Я уж думала домой пойти, да мне это платье без надобности, у меня их полные шкапы!

— Не сердись, надо было ради навьего дня в бане прибраться, — объяснила Лийна, жадно глядя на сверток. Показывай же наконец, разверни!

Луйзе развернула платье. Оно было черное, с белым кружевным воротничком, ужасно старомодное, о чем ни Лийна, ни Луйзе, естественно, понятия не имели. Луйзе утащила его из одежного сундука столетней баронессы, и было это вообще-то старухино смертное платье.

— Ой, красота какая! — воскликнула Лийна. — Боже мой, какое изумительное!

— Ага, ничего, — согласилась Луйзе. — Я, может, и не уступила бы, да только у меня почти такое же есть, даже получше.

Платье, о котором она упомянула, было прежнее смертное платье баронессы. Год назад пропажа обнаружилась, и поскольку платье отыскать так и не удалось, старухе сшили новое — это самое, что Луйзе принесла теперь Лийне.

— И что ты за него хочешь? — спросила Лийна, тут же в кустах примеряя платье.

— Это очень дорогое платье, добротное, — заверила Луйзе. — И считай последнее. Я барынины сундуки да чемоданы сколько раз перерыла, стоящего больше взять нечего, все что было — все уже у меня. Мне баронессу иногда прямо даже жалко, бедненькая, ведь ничего уже не видит и с постели не встает, бывает, прольет на себя кофий, а у меня даже новой сорочки ей нет на смену! Высокого рода, а хуже волостной побирушки живет. Однажды меня такая жалость взяла, собственную ей принесла.

— Твоя... да твоя собственная — она вообще-то ей принадлежит, — заметила Лийна.

— Так-то оно так. Да только мало ли что раньше было! А теперь все в моей комнате! Значит — мое! И пусть только кто-нибудь попробует у меня украсть! Я своего добра никому не отдам!

— Ну, так что ты за это платье хочешь? — повторила Лийна свой вопрос, стоя возле изгороди в баронессином смертном платье и любуясь собой, насколько это было возможно без зеркала. — Не крути, говори прямо — серебряную брошку хочешь. Так ведь?

— Это очень дорогое платье, — еще раз подчеркнула Луйзе и наконец согласилась: — Ладно, давай брошку — и мы в расчете.

— На! — Лийна протянула брошь. Когда-то в стародавние времена один из предков Рейна Коростеля нашел клад, зарытый еще песьеголовыми во время великой войны. Несколько серебряных украшений он принес домой, а большую часть снова закопал, чтобы уж никто не стащил драгоценное добро. Того, где он схоронил свои сокровища, не знал никто, но те цацки, что он принес домой, хранили и берегли из поколения в поколение, ревниво оберегая их от дурного глаза и воров. Ведь окрестные прекрасно наслышаны были про тайный клад Коростелей, и горничная Луйзе давно уже мечтала о дивной серебряной брошке, в которой можно покрасоваться в своей комнате, — таких дураков нет, чтобы перед людьми в дорогих вещах щеголять! Это же все равно что бесценную цацку в нужнике утопить, ведь всенепременно найдется охотник стибрить дорогую безделицу.

Ради этой брошки и согласилась Луйзе принести Лийне платье старухи баронессы. Вообще-то она никогда не делала таких глупостей — зачем ей, чтобы и другие девки наряжались так же, как она. Во всей округе не было другой такой фасонистой особы, как Луйзе, даже в барской усадьбе, ведь там жила одна-единственная душа женского полу — та самая баронесса, и весь ее гардероб, кроме нескольких ночных сорочек и одного старого чепца, находился в распоряжении Луйзе.

Лийна скатала платье и завернула его в рогожку.

— До чего красивое! — вздохнула она. — Только смотри, не проговорись никому, что это ты мне платье уступила. Не дай бог отец узнает. Он не потерпит в своем доме никаких барских вещей, ведь он просто на дух не переносит тех, кто в усадьбе служит!

— Да знаю я, что он у тебя с придурью, — сказала Луйзе. — На днях встретилась с ним возле церкви, так он даже не поздоровался, только скривился весь и нос задрал! До чего же зловредный мужик!

— Да не зловредный он, просто своенравный очень, и господ терпеть не

может, — возразила Лийна. — А те, кто на них работает, — кубьяс там кильтер[3] — так они для него все равно что дикие звери. Готов на них тотчас собак спустить! Ну, втемяшилось ему такое, что поделаешь! Ты уж не держи на него зла.

— Он у тебя и впрямь с придурью, — покачала головой Луйзе, и они разошлись, обе довольные сделкой. Лийна раздумывала, что сказать отцу про новое платье. Старый Рейн Коростель действительно никогда не подворовывал в поместье и домочадцам своим наказал у баронов не таскать — ни ломтя хлеба, ни полена дров. Однако не возражал, если кто-нибудь решал наведаться в амбар или кладовую кого-нибудь из соседей.

— Они люди свои, не какие-то немецкие фон бароны! — объяснял он. — У них взять можно. А вот барского добра я не переношу. Мясо из барской кладовой мне просто в глотку не лезет!

Как-то раз Лийна попыталась втолковать отцу, что, раз соседские хутора добывают свое пропитание именно на мызе, а домовики Рейна поворовывают по соседним хуторам, то в конце концов барское добро попадает на стол и к Рейну. Только на это Рейн рассердился так, что выгнал дочь из дому и оставил без обеда. И больше Лийна о таких вещах заговаривать с отцом не решалась.

С наступлением сумерек стали вблизи домов собираться духи усопших родичей. Собаки поначалу подняли лай, затем лай перешел в визг пока, наконец, не смолк совсем. Псы учуяли запах праха и поняли, что это пришельцы с того света, что нет у них ни сочного мяса, ни хрустящих косточек, ради которых стоило бы подавать голос, один только тлен. Отвратительный тлен. И забившись по своим конурам, они продрожали там всю ночь.

Не у каждого духа была изба, где его ждали, или натопленная банька, где приготовлено сытное угощение и добрый березовый веник. Попадались и одинокие неприкаянные духи, от чьих когдатошних домов осталось одно пепелище, а родичи давно сгинули. Такие призраки теперь печально бродили среди чужих построек и жались где-нибудь скопом под застрехой вместе со всей родней, сбившись в клубок подобно змеям. Иные отправились искать приюта и компании по хлевам, и то тут, то там слышалось испуганное мычание коров, когда духи принимались доить их своими ледяными пальцами.

В куда лучшем положении были те, чьи дети и внуки были еще живы и ждали их нынче вечером в гости. В избу Рейна Коростеля набралось немало потустороннего люда, была среди них его блаженная супруга, его родители и не одно поколение давно ушедших и позабытых предков. Иного очень уж древнего духа и не знал больше никто, не помнил ни его имени, ни когда он жил, но раз уж явился, значит, наверняка и он принадлежит к числу предков Рейна Коростеля. И такому тоже находилось место за столом, и он мог после могильного покоя порадоваться земной жизни.

В основном предков интересовало, хорошо ли сохранилось накопленное ими добро и надежно ли оно припрятано. Старый Коростель, который когда-то откопал клад песьеголовых, захотел поглядеть на серебряные украшения.

— За то, что в землю закопано, за то я не беспокоюсь, — сказал он. — А кое-что, дурья башка, я же домой принес. Где все это?

Лийна, попечению которой было доверено это серебро, принесла украшения и разложила их перед предком. Старый Коростель тотчас увидел, что одной брошки нет.

— Где она? Где брошка? — заорал он.

— Господи, и вправду нет, — изобразила изумление Лийна. — Вот так напасть! То-то этот домовик здесь рыскал!

— Что за домовик? — стал допытываться Рейн Коростель, которого пропажа брошки тоже порядком встревожила. — Ты ничего мне не говорила! Это какой такой домовик к нам заявился и когда?

— Позавчерась, — соврала Лийна. — Я с колодца шла, с ведрами, и вдруг вижу, как из задней каморки домовик какой-то шасть огневым хвостом — и в лес. Хотела я ногой топнуть, чтоб задержать злодея, да ведра помешали, так он и утек.

— Ну, ясное дело, это он брошку спер! — осерчал Рейн Коростель. — Какой он из себя был?

— Желтый такой, хвост метлой и вместо головы ушат.

— Ушат заместо головы... — задумался Рейн. — Это же кильтера домовик! Ясное дело! Чертовы барские управители, чтоб им пусто было! Ни стыда ни

совести — сперва задницу господам лижут, а потом у бедного мужика последнее добро утянуть готовы! Говнюки!

— А чем умнее те, кто дозволяет пустоголовому домовику бесчинствовать в своем доме да набивать торбу? — проворчал усопший Коростель. — Я когда жив еще был, так ни один чертов домовик не смел покуситься на мое добро! Мои собственные домовики день и ночь добро стерегли, всякого, кто сунется, загрызть были готовы! Непонятно, почему по нынешним временам никто старых добрых порядков не придерживается?

— Да вернем мы эту брошку! — пообещал Рейн. — Если ничего не поможет, я готов самолично обернуться смерчем и в щепки разнести кильтерово хозяйство.

Какой-то совсем древний худосочный дух поманил Рейна в сени.

— Милый потомок мой, а в сохранности ли у тебя моя торбочка? — спросил призрак слабым голосом, как и водится у покойников, которые покинули бренный мир лет триста с лишним назад.

— Не беспокойся, отче, в целости и сохранности! — заверил Рейн. — Никто, кроме меня, и не знает, где эта диковина запрятана. Никакой домовик и никакой барский прихвостень не найдет!

— Это хорошо, — вздохнул призрак. — Этот мешочек мне сам Морозище дал... Я не рассказывал тебе эту историю? Напросился он ко мне на ночлег, целых пять золотых отвалил, а я его, как он заснул, связал да в баню отволок. Натопил так, что старик чуть не окочурился. Стал пощады просить и подарил мне эту волшебную торбочку. Я тогда говорю, мол, мало этого, и принес из сарая двуручную пилу...

От долгого рассказа голос ветхого духа совсем ослаб, пока не смолк окончательно. Рейн этому только обрадовался, он уже несчетные разы слыхал про то, как был замучен Морозище, и хотя он восхищался лихим поступком своего далекого предка, недосуг ему было в который раз выслушивать эту стародавнюю историю. Он оставил призрака шамкать беззубым ртом и пригласил всех гостей в баню.

— Банька истоплена и угощенье подано, — сказал он. — Ешьте, пейте, намывайтесь — чувствуйте себя как дома. Кому потом прилечь захочется или вздремнуть немножко — прошу, постели постелены! Мы с семьей нынче ляжем на полу, как и положено в навью ночь.

Призраки потянулись к бане. Но тут из-за угла избы вдруг выскочили две живые души — совсем древние старик со старухой. Это были Имби и Эрни, чета бобылей, самые что ни на есть жадные люди во всей округе.

— Здоровьичка вам, душеньки! — сказали они и склонились в почтительном поклоне. — Как на том свете дела обстоят? Не голодуете?

— Грех жаловаться, — отвечали вежливо духи из семейства Коростелей.

— Да что уж может быть лучше, чем краюшка хлеба да толика молочка, — завела нараспев Имби, тогда как Эрни теребил картофельный мешок, который всегда носил с собой, чтобы было куда сунуть добро, если вдруг окажется, что где-то что-то плохо лежит. — А мы вот совсем обнищали, ивовым лыком питаемся, дождевой водой запиваем, дома шаром покати!

Духи молчали.

— Мы слыхали, у вашей семьи куча серебра закопана, — начал без обиняков Эрни. — Не знаете — где?

— Хотелось бы прогуляться туда, вон погодка какая, отчего бы и не побродить по лесам, цветов на венки набрать! — добавила Имби хитроумно, как ей казалось.

— Какие такие цветы, карга старая, ты надумала собирать в ноябре? — рявкнул древний Коростель. — Ты, мерзавка, точишь зуб на наше серебро! Думаешь, я совсем разума лишился? Да чтобы я сказал тебе, где мое драгоценное серебро закопано!.. Убирайся, пока я тебе шею не свернул!

Старикашки присели почтительно и тотчас во все лопатки припустили в заросли.

Призраки прошествовали в баню. Стол был накрыт как положено, и предки удовлетворенно закивали головами — в этом доме их помнят и чтят должным образом.

— Положи череп на окошко, — сказал один призрак. — Чтоб никто не беспокоил нас и не отирался из любопытства возле порога.

Череп был положен на подоконник и во тьме ноябрьской ночи засветился зеленоватым светом. Призраки обернулись белыми курами и отправились на полок париться.