Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

15 ноября

Мороз не отпустил и на другое утро. Гуменщик занимался делами в своей избе, когда кто-то постучал в дверь.

— Входи! — крикнул он, но из-за двери донеслось:

— Да нет, заходить не буду. Лучше уж ты, Сандер, выйди.

Голос был усталый и хриплый, но Сандер, тем не менее, тотчас узнал говорившего: это был Виллу — гуменщик из соседней деревни.

— Виллу, что за шутки? Чего не заходишь, а стоишь под дверью как бедный родственник? — гуменщик пошел открыть дверь.

Гуменщик из соседней деревни стоял, опираясь на посох, он был с непокрытой головой, всклокоченные волосы засыпал снег, лицо осунулось, глаза провалились. Сандер сразу понял, что стряслась большая беда.

— Никак... — спросил он едва слышно.

Виллу кивнул.

— Да, чума. Опять объявилась.

Гуменщик схватился за притолоку. Это было страшное известие, страшнее быть не могло. Чума! Там, где моровая язва приступает к своей жатве, остаются одни могилы.

— Она заявилась к нам ночью, — сказал Виллу, не дожидаясь второго

вопроса. — Мы не успели ничего предпринять. Мне одному удалось обмануть ее: впопыхах натянул себе штаны на голову, и когда она пришла и долго меня разглядывала, то в конце концов сказала: “Таких людей, чтоб с двумя жопами, мне еще не доводилось встречать, такого, пожалуй, и взять страшно!” и отправилась себе дальше, а я убежал в болото, залег там и слышал, как кричат в деревне. Да, все остальные... померли. Даже хоронить некому. Лежат, где их скосило, черные и распухшие.

— Когда она к нам заявится? — спросил гуменщик.

— Да как только через речку переправится, — отвечал Виллу. — Я когда шел, слышал, как она меня звонким бабьим голосом просит: “Дяденька, возьми на закорки!” Только я-то не вчера родился, иду, не оглядываюсь. Так она и осталась на том берегу. Но наверняка кто-нибудь поможет ей перебраться, завсегда кто-нибудь найдется. И тогда она объявится здесь. Но вы хоть будете к тому готовы.

— Бог тебя не оставит, Виллу! — серьезно произнес гуменщик, прижав руки к груди. — Что ты сам-то собираешься делать? Оставайся у меня, поделюсь с тобой всем, что есть.

— Нет, — отказался гуменщик из соседней деревни. — Пойду дальше. Надо и дальних оповестить, что моровая язва опять гуляет. К тому же твоя изба никакая не крепость, ни один твой замок, ни одна щеколда не остановят чуму. Не для того я целую ночь в снегу да ледяной воде бултыхался, чтобы помереть в твоей деревне. Нет, я дальше пойду. Да и тебе умней пойти со мной — вместе со всеми, кто в твоей деревне еще в силах идти. Подальше от чумы! Ты слышишь меня, Сандер?

— Нет, — отозвался гуменщик. — От чумы не убежишь. Она до тебя все равно доберется. Лучше уж дождемся и постараемся обхитрить ее и оставить с носом. Иного выхода нет.

— Как знаешь, — сказал Виллу. — Бывай здоров, удачи! Может статься, и повезет тебе, а нет — так прощай! Может, на том свете свидимся.

— Может быть, — отозвался гуменщик. — Счастливого пути тебе, Виллу! И тысяча тебе благодарностей!

И едва Виллу поковылял прочь, гуменщик натянул поглубже шляпу и побежал в деревню. Он не задерживался ни на одном хуторе дольше, чем на минуточку, и произносил всего лишь два слова: “Чума идет!” Этого было достаточно. Перепуганные люди муравьями высыпали из домов, бросались в свою очередь оповещать соседей, и не прошло и часу, как всей деревне было известно, что ждет их, скорее всего, верная смерть. Но до тех пор, пока чума еще не постучалась в дверь, теплилась кое-какая надежда, и все — стар и млад, дети и древние старики и старухи — собрались к избе гуменщика и молча стояли, плотно прижавшись друг к другу, перепуганные, подавленные и, тем не менее, еще надеявшиеся на что-то.

Гуменщик курил трубку и оглядывал свой народ. Ужасная опасность, перед лицом которой оказались люди, примирила всех враждующих, сгладила все обиды. Там стоял Рейн Коростель, который терпеть не мог барских прислужников, рядом с ним кубьяс, старики Имби и Эрни — рядом с амбарщиком, стоял Карел Собачник, узнавший ужасную весть в корчме, и возле него — корчмарь и церковный служка Отть Яичко. Все были на месте. Жизнь в деревне замерла и стала на постой во дворе гуменщика.

— Чума еще не перебралась через речку, — сказал гуменщик. — Но она может вскорости объявиться, ведь никогда еще текучая вода не была препятствием для этой душегубки. И тогда уж все зависит от нашей ловкости. Мы можем помереть уже нынче ночью, но можем и остаться в живых, хотя вполне вероятно, что тогда конец нам придет завтра. Однако может статься, нам и тогда удастся выжить, кто знает. Во всяком случае, заходите все в ригу и ложитесь на пол, но не ровными рядами, а так и сяк, где у одного голова — там у другого ноги и наоборот. Вы должны лежать сикось-накось, как еловые веточки в муравейнике, и все должны молчать, что бы ни случилось. Ни словечка. Кто рот откроет — тому конец.

— И сколько нам так на полу лежать? — спросил амбарщик.

— Пока чума не заявится, — ответил гуменщик.

Тем временем шел по дороге бродячий торговец сету и вышел к речке. И хотя зима стояла во всей своей красе, стремительный ручеек не успел еще замерзнуть, и бродячий торговец задумался, как ему со всем своим скарбом, глиняными горшками да плошками, перебраться через речку, ничего не побив. Собственно говоря, придумывать тут особо было нечего — ему и раньше случалось, сжав зубы, барахтаться в ледяной воде. Сету и теперь потоптался на месте, словно согревая ноги перед тем, как ступить в воду, взял лошадь под уздцы и двинулся. Кто-то окликнул его, он оглянулся и увидел молодую женщину в длинных белых одеждах, она махала рукой и звала на помощь.

— Что случилось, красавица? — спросил сету.

— Дяденька, будьте добреньки, переправьте через речку! Я страсть как боюсь холодной воды! — жалобно попросила девушка. — Будьте так добреньки, я вас расцелую!

— Ишь ты! — обрадовался сету. — Это дело, после студеной воды в самый раз поцелуем согреться! Садись на краешек воза да заодно и за горшками присмотри.

— Присмотрю, — пообещала девушка и, счастливая, устроилась на возу.

— И куда же это такая красавица собралась? — спросил сету, понукая лошадь ступить в воду. — Ты, что ли, местная?

— Да нет, — отвечала с возу девушка. — Я издалека иду, здесь я всем чужая. Ищу добрых людей, кто приютил бы меня, в барщинницы взял бы, что ли.

— Добрых людей везде хватает, — утешил девушку сету. — Найдешь ты себе место! А сам подумал: “Эге, девушка-то здесь чужая! Какой тогда резон одним поцелуем ограничиваться?”.

И сету решил на другом берегу без долгих разговоров изнасильничать девушку.

Он вел лошадь твердой рукой, и речку удалось преодолеть куда легче, чем можно было ожидать. Тем не менее ноябрьская вода — не самая приятная для купания, и сету, сморщившись и отфыркиваясь, принялся отряхивать свою промокшую обувку.

— Уф, насквозь продрог! Ну, и где же обещанный поцелуй?

— Будет тебе поцелуй, — отозвалась незнакомка с улыбкой и потянулась к торговцу. Тот в ответ расплылся в улыбке и вытянул губы трубочкой. И когда, получив свой поцелуй, он собрался было схватить девушку, чтобы исполнить задуманное, та вдруг исчезла бесследно, а сету почернел лицом и тут же на берегу речки замертво упал ничком в снег. Лошадь печально обнюхала его, а чей-то голос воскликнул: “Спасибо, дяденька, что через речку перевез! За то тебе скоропостижная смерть!”

И белая козочка, такая же белая, как одежды незнакомой девушки, мекая, побежала вприпрыжку в сторону деревни.

Когда она явилась в деревню, было уже темно. Гуменщик, который лежал к двери ближе всех, услышал скрип снега под ее копытцами, когда она обходила избу за избой, к своему удивлению нигде не обнаруживая людей. Гуменщик знал, что вскоре коза явится и к его двери, и тут уж станет ясно, удастся ли его хитрость, или всем им еще нынче придется отправиться на тот свет.

Обитатели деревни лежали на полу риги кто как, один головой сюда, другой — туда. Все затаились и терпеливо ждали своего часа. Лийна лежала рядом с отцом, а с другой стороны — кубьяс Ханс и Отть Яичко. Голова Ханса покоилась совсем рядом с головой Лийны, только он лежал ногами в другую сторону, а его затылка касались ноги Оття. Лийна разглядывала кубьяса. Тот лежал на спине, скрестив руки на груди и уставясь в черный как ночь потолок риги. Хансу в этой черноте мерещилось освещенное окошко и смутный женский силуэт за занавеской. Оттого-то он и не мог оторвать взгляд от закопченного потолка, и Лийна знала, в чем дело. Она потянулась щекой к его щеке, пока не почувствовала его тепло.

И тут у всех перехватило дыхание, ледяной пот выступил на лбах лежащих. Козочка приоткрыла копытцем ворота и заглянула в ригу. Сандер-гуменщик, он лежал ближе всех к входу, разглядел ее белоснежную шубку и желтовато поблескивающие глаза. Все замерли, только коза тихонько посапывала. Потом сказала:

— Вроде бы свиньи в соломе лежат — головы и ноги вперемежку, нет, это не люди. Здесь мне нынче поживиться нечем.

И коза ушла, а люди, не смыкая глаз, целую ночь пролежали на полу, потому что знали: эта ночь — недолгая милость, хитростью выторгованная у смерти. Кто же станет тратить давшиеся такой дорогой ценой часы на какой-то сон?