Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

12 ноября

Кубьяс Ханс проснулся поутру и тотчас вспомнил вчерашнюю встречу. С большим трудом удалось ему вечером уснуть, запах молодой барышни все еще будоражил его обоняние, а тело просто-таки изнывало от желания вновь увидеть девушку. Ханс лениво похлебал холодных щей и запил водой из ведра. Он был холост, сирота, жил на своем хуторе бобылем. Временами он, правда, подумывал, что неплохо было бы привести в дом жену, но ему не хватало решимости, к тому же не мог он никак выбрать из деревенских девушек ту самую. Стоило только какой-нибудь из них приглянуться ему, как его тут же опережал кто-нибудь со сватовством. Ханс по такому поводу особо не огорчался, пожмет, бывало, плечами и весело гуляет себе на свадьбе. Так больно, как теперь, ему еще никогда не было.

Однако именно на этот раз яснее ясного было, что нет у него никаких шансов запрячь в сани лошадь и поехать свататься к избраннице. По правде говоря, у него не было даже надежды вновь увидеть барышню — а именно этого вожделела нынче душа кубьяса. Хотя он и служил в поместье, он не имел права свободно ходить по барскому дому, а тем более оказаться в покоях барышни. А в холодное время, как сейчас, маловероятно, что барышня сама выйдет из своих комнат, к примеру, прогуляться по саду. Если же и выйдет подышать свежим воздухом, то прикажет подать санки к подъезду и быстро сбежит вниз по ступенькам, закутанная в шубы и муфты, так что и лица не видать. Вчерашняя встреча на лестнице была чистой случайностью, как правило, пути кубьясов и господских дочек не пересекаются.

Но Ханс с этим смириться не мог. Он нервно ходил из угла в угол и наконец бросился вон из дому. Люди видели, как он с непокрытой головой помчался в барскую усадьбу.

Там он разыскал камердинера Инца, который прислуживал господам в комнатах и поэтому был вхож в такие сокровенные покои, куда Хансу ходу не было. Инца он застал в его комнате, где тот, лежа на софе, разбирал чемодан с баронским исподним. Инц был человек очень суровый, он умел читать и мнил себя на голову выше всяких там баронов.

— Ну, здравствуй, здравствуй, Ханс! — сказал он при виде кубьяса. — Проходи, садись! Барин вот заказал себе в Германии целый чемодан подштанников! Сколько хочешь? Десятка хватит? Да ладно, бери дюжину.

— Как же ты их так раздаешь? — удивился Ханс. — А если барон поймает?

— Что? Что он поймает? — рассердился Инц. — Какое его дело, что я со своими штанами делаю?

— Да какие же они твои?

— А чьи ж еще? Ну, разумеется, и твои тоже! Они принадлежат всем эстонцам, потому что мы живем в Эстонии, и все, что здесь есть, это наше! Я же рассказывал тебе об исконной нашей свободе, о великих наших княжествах, о вожде Лембиту, да он в свое время был самый важный и самый сильный человек на всем свете! Предки нашего барона предательски убили его и неправдой стали править нами, только это вовсе не значит, будто у них есть какие-то права на нашу землю! Как ни крути, а я потомок эстонского князя Лембиту и, значит, баронские портки принадлежат мне!

— И ты все это выложишь барону, если он спросит про свои подштанники? — ухмыльнулся Ханс.

— Ему я скажу, что посылка из Германии еще не прибыла, — разъяснил Инц. — Пусть пошлет запрос, а еще лучше — закажет новые, потому как чемодан наверняка просто украли в дороге. Я сообщу тебе, когда прибудет следующая партия, получишь еще одну дюжину.

— Что мне с ними делать? — махнул рукой кубьяс. — Баронских сорочек у меня до сих пор сундук полный, никак не сносить их.

— Пусть будут! Это твои кровные сорочки, на своей, эстонской земле полученные. Баронский платяной шкап ведь на нашей земле стоит, значит, все, что в нем, — наше. Ты ведь тоже в школу ходил, сам понимаешь, что к чему. Хочешь, пойдем и возьмем тебе еще сорочек?

— Уймись, Инц! У меня совсем другие заботы. Ты можешь под вечер тайком провести меня в покои баронессы?

— Которой? Старой или молодой?

— Конечно, молодой, на что мне старая сдалась?

— А что тебе в комнате молодой понадобилось? Скажи, чего ты хочешь, я хоть сей момент принесу. Баронесса сейчас у папаши своего, я могу взять что угодно. Хочешь платье? В нем летом хорошо сено косить, поддувает.

— Нет! — воскликнул Ханс. — Мне не надо ее платьев! Я хочу... Послушай, Инц, чего я хочу — это не имеет никакого значения, я только прошу, чтобы ты вечером, когда баронесса уснет, проводил меня в ее комнату.

— Что за странная прихоть?

— Отчего же? Послушай, Инц, ты ведь умный мужик, разве комната баронессы не находится на эстонской земле? И разве я, эстонец, потомок легендарного Лембиту, не имею права пойти туда, куда мне хочется?

Камердинер Инц схватил Ханса за руку и пожал ее с чувством.

— Все правильно, дружище! — сказал он. — И на это твое право не смеет посягнуть ни одна немецкая харя! Приходи вечером к черному ходу, и мы вместе пойдем сперва в комнату молодой баронессы, а потом и к постели самого старого барона и нахаркаем в нее! Потому как это наша земля!

— Договорились! — согласился Ханс, хотя комната старого барона нисколько не интересовала его, и никакого желания нахаркать куда-то у него не было.

Вполне счастливый, он распрощался с Инцем и вышел. Чуть в стороне, возле мызного амбара, виднелось скопление народа, все громко кричали. Ханс подошел поближе и увидел, что народ собрался под одной из берез, в облетевшей кроне которой устроился какой-то мужик, он был до смерти напуган и вцепился в ствол.

Собравшиеся под деревом орали, кидались в него снежками и чем ни попадя, а громче всех ругался амбарщик.

— Скотина эдакая, он, видите ли, явился в мой амбар воровать! Ах ты, сучье вымя! Я занят тем, что спокойно отвешиваю зерно своему другу, как вдруг шум, гам — ясное дело, ветрогон! Выбегаю во двор, так и есть: сидит на березе ветрогон, выжидает минутку, чтоб забраться в мой амбар. Ворюга чертов! Ну, я не мешкая спустил портки, показал этому там, на дереве, голую задницу, крикнул, мол, чертово отродье, быть тебе таким же голым, как моя задница! И сразу подействовало, ветрогон скукожился, чуть не свалился с дерева, но ухватился-таки за ветки и сидит теперь там что твой соловей. Гнида ползучая! В моем амбаре воровать!

— Какой же он твой, это барский амбар! — робко вякнул мужик на дереве.

— Заткнись, собака! Я хозяйский амбарщик, и мое дело стеречь, чтоб всякая сволочь не воровала зерно из амбара! До чего мы иначе докатимся? Что мы сами есть будем?

— Эх, да мне всего ничего и надо было, горстку-другую только, — сказал мужик на дереве. — Не будь таким жмотом!

— Это я, что ли, жмот? — возопил разъяренный амбарщик. — Люди добрые, ну скажите, разве я жмот? Разве я когда был такой свиньей, что не давал своим односельчанам барского зерна? Целыми возами давал увозить! Только я вот что скажу — всяких там окрестных оборванцев я кормить не собираюсь. Откуда ты вообще, ворюга?

— С острова, с Сааремаа.

— С Сааремаа! — взревел амбарщик. — И явился воровать сюда! Да благодари небо, что ты на дереве сидишь и мне лень лезть за тобой, а не то ты узнал бы, где раки зимуют. Дерьмо собачье! Он, видите ли, с Сааремаа!

— Что будем с ним делать? — спросил один мужик. — Негоже оставлять его сидеть на баронском дереве.

— Пусть слезает! Слазь, зараза!

— Не могу, высоко очень, — пожаловался островитянин. — Ветки сломаются.

— Сломаются, а то как же! — согласился амбарщик. — Сломаются, а ты грохнешься и расшибешься всмятку! И поделом тебе! Слезай, не то ружье принесу!

Островитянин попытался было осторожно соскользнуть вниз, но одна ветка подломилась, и он чуть было не упал, но в последний миг успел-таки уцепиться за ствол. Он весь дрожал и вытирал со лба выступивший от страха пот.

Под деревом заливались смехом.

— Давай, давай! — кричал амбарщик. — Ты ведь уже падал, что ж ты на полпути остановился?

— Ну, нынче смеху не оберешься, — заметила одна баба другой.

Кубьяс Ханс неожиданно почувствовал, что, хотя ситуация и вправду потешная, он не в состоянии как следует насладиться ею. Мысли его были не здесь. Он медленно отошел в сторону от развеселившегося народа, тело его прямо свербило от нетерпения. Он размечтался о предстоящем вечере, и перед мысленным его взором возникали всякие красивые видения, но в то же время где-то в самой глубине рашпилем саднило по сердцу сознание того, что сегодняшний вечер это всего лишь сегодняшний вечер, несколько мгновений, несколько взглядов на прекрасную баронессу, а потом? Что будет завтра?

Ханс решил жить сегодняшним днем.

Тут раздался страшный треск, народ под березой возликовал. Затем послышался оживленный говор, кто-то воскликнул:

— Убился! Насмерть убился!

Амбарщик добавил:

— Вот это всем жуликам и мазурикам наука!

Сумерки опустились уже довольно давно, однако Ханс еще долго выжидал, прежде чем решился пробраться в барский сад и оттуда к черному ходу. Камердинер, одетый в камзол барона, отворил дверь.

— Хочешь себе такой же? — спросил он. — По нынешней погоде в нем хорошо, тепло.

— Да нет, Инц, спасибо, но я не хочу! — заверил Ханс. — Идем же! Барышня уже спит?

— Почем мне знать, я с ней не миловался! — сказал Инц, и Ханс почувствовал, что такие слова про барышню возмущают его. Однако он все-таки не подал вида и натянуто улыбнулся. Вместе с Инцем прошли они по темным лестницам и коридорам и наконец вышли к барским покоям.

— Давай сперва заглянем к барону! — предложил Инц. — Харкнем на простыни, в изножье, там незаметно будет.

— Да нет, Инц, — шепотом возразил Ханс. — Или, ладно, ступай ты к барону и делай там, что хочешь, а мне покажи, где дверь в комнату барышни. Поделим комнаты!

— Ладно! — согласился Инц и указал на одну из дверей. — Она спит за той дверью. Только смотри не разбуди ее, не то крику не оберешься, ни к чему это.

И они разошлись — один проскользнул в спальню барона, другой, затаив дыхание, заглянул в комнату барышни.

В комнате было темно и тихо. Кубьяс прислушался и услышал именно то, что хотел, — спокойное дыхание девушки. И хотя ничего видно не было, потому что тучи затянули небо и даже луна не светила сквозь окно на постель, Ханс по этому дыханию ясно представил себе спящую барышню, рассыпанные по подушке локоны, одеяло, прикрывающее скрытые ночной сорочкой плечи. Ханс, не шелохнувшись, стоял в дверях и слушал. Тут он обратил внимание на свое собственное прерывистое дыхание и заметил, что он с барышней дышит в унисон.

И долгое время в темноте спальни не было слышно ничего, кроме ритмичного дыхания двух людей — мужчины и женщины.

Потом послышалось прерывистое дыхание кого-то третьего, камердинер оттащил Ханса от комнаты барышни и, довольно осклабясь, продемонстрировал две толстенные сигары.

— Взял из коробки! — пояснил он. — Пошли покурим! На постель я харкать не стал, подумал: вдруг простыни мне самому когда-нибудь понадобятся, зачем же свои вещи портить? Пошли, подымим сигарами!

Ханс допоздна просидел в комнате Инца, курил толстую сигару барина и, казалось, слушал болтовню камердинера, но на деле он прислушивался только к своему дыханию, зная, что на втором этаже одна барышня дышит в одном с ним ритме.

Ночью пришли волки и съели тело островитянина, оставленное валяться под березой.