Ноябрь, или Гуменщик (ЛП)

6 ноября

К утру дождь перестал, но дороги и дворы совсем развезло. Коростелева Лийна, возвращаясь из хлева, чуть не растянулась, поскользнувшись в грязной жиже, и испачкала руку.

— Ух, до чего на улице мерзко, — сказала она, войдя в избу после того, как умылась возле колодца. — Хоть бы уж снег поскорее выпал, нет ничего хуже такой грязюки.

— Одно слово — осень! — отозвался Рейн. — Грязи по шею. Но это все пройдет. Летом вон сколько недель хорошая погода стояла.

— Ну да, только кто сосчитает, как долго такая мерзкая погода продержится! — вздохнула Лийна. — Ты только представь, кабы все время было тепло да солнце светило.

— Такой жизни, почитай, и нет нигде, — предположил Рейн. — Разве что где-нибудь на краю света, где чернокожие живут. Там, может, так оно и есть, да что о том судачить. Нам надо смотреть, как нам обойтись. Погода — это не самое важное, куда хуже жадность и зловредность господских прихвостней. С каким трудом удается нажить вещицу-другую, а они готовы последнее у тебя забрать. Ну не Иуды ли?

— Это ты про брошку серебряную? — спокойно сказала Лийна, ничуть не опасаясь, что отец может доискаться правды и выяснить, куда в действительности делась ценная серебряная побрякушка. — Да, конечно, некрасиво, что они украли наше сокровище. Но ты ведь принес от кильтера кое-что взамен.

— Что я принес, то не в счет, это ведь не мое! — возразил Рейн. — Мне нужна моя брошка! И я тебе, дочка, говорю: я ее верну! Надо только хорошенько все обмозговать, и уж тогда я задам этой сволочи кильтеру так, что не поздоровится!

Но едва он произнес эти слова, как не поздоровилось ему самому. Весь дом вдруг задрожал, посуда покатилась со стола на пол, скотина в хлеву жалобно заревела, Рейн выронил трубку изо рта, и горячие искры посыпались на него, причиняя нестерпимую боль.

— Что за чертовщина! — вскричал он и выбежал из дому.

Во дворе творилось невесть что. Под самой дверью свирепствовал вихрь, ломал ветки, поднял в воздух собачью конуру вместе с собакой и нещадно трепал бедную псину, будто решил заживо сшить из нее шубу. Затем вихрь принялся за хлев, стал дергать ворота, пока наконец не сорвал их с петель.

— Да кто ты таков? — вскричал Рейн Коростель в ярости. — Небось, барский прихвостень какой-нибудь! Уж не сам ли кильтер? Мало ты мне еще вреда причинил, так теперь, дрянь ты эдакая, явился на мое подворье бесчинствовать! Ну, погоди у меня! Я те задам!

Рейн схватил вилы и ринулся в схватку, стараясь острыми зубьями попасть прямо в середку вихря, но это оказалось не так-то просто. Несколько раз вихрю удалось вырвать вилы из рук Рейна и отбросить их далеко в сторону, так что хозяину пришлось подыскивать новое орудие. В ход пошли и косы, и топоры.

— Лийна, давай живо в лес! — крикнул Рейн. Сжав зубы, он рубил ветер. — Может, тебе удастся обнаружить тулово этого обалдуя! Разверни его тогда, а я пока постараюсь отметелить его хорошенько.

Схватив тулуп, Лийна помчалась в сторону леса. Кто не знает, что вихрем крутится только душа нехорошего человека, тогда как тело его тем временем покоится где-нибудь под сенью зарослей совсем как мертвое. Обычно завихрялись летом, когда с поля можно запросто утащить порядочно зерна или сена. К тому же летом человечьему телу в лесу хорошо, тепло лежать, а в такую погоду, как нынче, тело свое оставить валяться где-то в холодной слякоти мог только очень зловредный и вконец озверевший человек.

Лийна знала, что найти тело нелегко, ведь лесу конца краю нет и никто не ведает, где злодей покоится. К тому же времени было в обрез. Она выискивала места посуше, металась среди облетевших зарослей взад и вперед, время от времени опускалась на корточки, раздвигала еловые лапы.

Поиски Лийны увенчались успехом только потому, что стоял ноябрь, деревья сбросили листву, и лес просматривался насквозь. Летом она бы нипочем не отыскала в густых зарослях тело того, кто решил промчаться вихрем. Возможно, что и облетевшая листва не помогла бы Лийне, не заметь она вдруг лешего, который, выпучив глаза, уставился на что-то и жевал губами, словно добыча была у него уже во рту. Лийна посмотрела в ту же сторону и увидела торчащую из-под куста лещины мужскую ногу.

Лийна торопливо прочла несколько молитв, отчего лешак превратился в синий дымок и поспешил убраться. Она вытащила мужика из зарослей. Это был кильтер. Глаза у него закатились, и на вид он был мертвец мертвецом.

Лийна подхватила его под мышки и развернула — ногами туда, где прежде была голова, а головой туда, где были ноги. Теперь уж наверняка душе не найти нужное отверстие — ноздри. Вихрь был в руках у семейства Коростелей и судьба кильтера — в их власти.

Лийна запомнила, где лежит тело, и понеслась домой. Рейн все еще воевал с вихрем, видно было, что он притомился, то и дело заходился в кашле. Лийна уже издали закричала:

— Нашла, нашла! Попался! Это кильтер! Я нашла его!

Вихрь тотчас прекратил безобразничать и изо всех сил помчался в сторону леса. Рейн поспешил узнать у дочери, развернула ли она тело, и затем крикнул вдогонку ветру:

— Поспешай, поспешай, старая скотина! Не видать тебе больше своего гнездышка! Конец тебе пришел, дерьмо собачье!

Спустя час-другой Рейн Коростель, трубка в зубах, сидел на корточках возле тела кильтера и с мрачным удовлетворением наблюдал, как в ногах его вьется мелкая мушка, безуспешно пытаясь найти ноздри, чтобы пробраться через них на свое место, где душе положено быть. Подошла Лийна, остановилась возле отца.

— У кильтера была? — спросил отец.

— Да, сказала, что хозяин их еле живой в лесу лежит, наверное, медведь

помял, — сказала Лийна. — Они разохались, запричитали, стали лошадь запрягать, да только по такой дороге они не скоро сюда доберутся.

— И поделом, — с чувством сказал Рейн Коростель. — Поделом ему! Прихлебатели господские... Ладно, пора с этим кончать.

И, поймав мушку, он придавил ее.

Затем он развернул тело кильтера в прежнее положение и палочкой запихнул полудохлую мушку ему в нос. После чего, насвистывая, отправился домой.

Кильтеровы домочадцы появились нескоро. Он был еще жив, но, судя по всему, не жилец больше. В телеге кильтер пришел в себя, застонал и слабым голосом попросил:

— Помираю я... Позовите... гуменщика... — и потерял сознание.

Спустя еще час-другой кильтер уже лежал в своей постели, и жена ставила ему примочки — не затем, чтобы вернуть мужа к жизни, а для того, чтобы отсрочить смерть, пока не придет гуменщик. Кильтер стонал беспрерывно и время от времени пускал изо рта кровавые пузыри.

Тут появился гуменщик. Кильтер схватил его за руку и тут же застонал в голос, потому что не мог шелохнуться — все кости и косточки Рейн Коростель ему переломал, покуда кильтер мушкой был. Гуменщик осторожно погладил умирающего по плечу.

— Что же это с тобой стряслось, Лембит? — участливо спросил он старого приятеля.

— Вихревал... — едва слышно пробормотал тот. — Доискались... душеньку... Уж недолго... осталось... гады...

Сил продолжать у него не было, он закрыл глаза. Но грудь его поднималась и опускалась в ритме дыхания, свидетельствуя о том, что кильтер еще жив.

Гуменщик поглаживал бороду и теребил чубук трубки. Он понимал, что беспокоит кильтера. Тот, кого смерть настигнет во время вихревания, непременно становится добычей нечистой силы, и душа его со смертного одра направляется прямиком в ад.

Дабы избежать такой ужасной судьбы, кильтер и велел позвать гуменщика: авось он присоветует, как избежать преисподней.

— Что у вас нынче на обед было? — спросил гуменщик.

— Гороховая похлебка, — отозвалась кильтерова жена удивленно. — Хочешь отведать?

— Нет, не хочу! Ты Лембиту дай! — велел гуменщик. — Да поживей! Ему недолго осталось!

Жена кильтера, так толком и не поняв, что задумал гуменщик, поспешила за плошкой. Гуменщик тем временем, присев на край постели, провел рукой по лицу страдальца. Кильтер открыл глаза и посмотрел на гуменщика.

— Тебе надо гороховой похлебки поесть! — сказал гуменщик. — Это для тебя единственная возможность!

Кильтер кивнул. Гуменщик принял из рук старухи плошку и стал кормить умирающего приятеля.

Еда давалась тому с невероятными мучениями, всякий раз, когда приходилось глотать, он жалобно стонал, из глаз его текли слезы, лоб покрывался каплями пота. Но он мужественно глотал и опустошил всю миску.

Потом он стал жадно хватать раскрытым ртом воздух.

— Поглядим, поможет ли эта уловка! — пробормотал гуменщик. — Давайте сюда собаку!

Тимофей загнал в избу пса, над обоими глазами которого красовалось по большому коричневому пятну, словно вторая пара глаз. Такие четырехглазые собаки ценились очень высоко, поскольку они видели чертей — даже если те оборачивались для человека невидимкой.

Пес протрусил в избу, уставился в изножье постели и заскулил.

— Нечистый уже на месте и ждет душеньку, — сообщил гуменщик. — Поглядим, что дальше будет.

Какое-то время ничего не происходило. Потом кильтер тяжело задышал, голова его заметалась по подушке. Было ясно, что конец близок.

Пес по-прежнему не сводил глаз с изножья постели.

И тут, совершенно неожиданно, кильтер пустил ветры: дала себя знать гороховая похлебка. Послышался легкий щелчок, по избе вроде как пахнул ветерок, скрипнула дверь. Собака опустила голову на лапы, больше в сторону постели она не смотрела.

В следующий миг кильтер вздохнул в последний раз и испустил дух.

Гуменщик откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул.

— Удалось! — сказал он. — Нечистый принял ветры за душу, схватил и утащил в преисподнюю. А настоящая душа отправилась на небо и уже стучится в райские врата. Славный мужик был Лембит... Мир праху его!

Домочадцы кильтера зарыдали и стали благодарить гуменщика. На дворе уже стемнело, и на какое-то время даже показалась луна, но тут же опять набежали тучи.