О политической науке. Избранные произведения

К ПРЕЗИДЕНТСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ[157]

Нашего собеседника можно бы представить и безо всяких титулов — Ф.М. Бурлацкий. Все же о титулах нелишне напомнить, так как они имеют прямое отношение к теме беседы:

— в 60-х — заведующий группой консультантов в отделе социалистических стран аппарата ЦК КПСС и политический обозреватель «Правды»;

— в 80-х — политический обозреватель и главный редактор «Литературной газеты»;

— в 90-х — депутат Верховного Совета СССР;

— в промежутках — приглашенный профессор Колумбийского, Гарвардского, Оксфордского университетов.

Политолог, историк политической мысли, автор доброго десятка замечательных книг.

Российская газета. Федор Михайлович, тему нашей беседы мы обговорили по телефону — президентская республика. Через год с небольшим состоятся очередные президентские выборы, все волнуются: кто сменит Путина? Для вас, как я понимаю, это не просто проблема выбора преемника, но еще и проблема наследства, которое ему достанется.

Федор Бурлацкий. Совершенно верно. Президентские республики никогда не рождаются в готовом виде, их приходится строить, и это, как правило, долгий исторический процесс.

РГ. Обозначим сразу смысл понятия: что же такое президентская республика?

Бурлацкий. Это три ветви власти — президент, парламент и судебная система, — каждая из которых имеет свои четко очерченные конституционные полномочия и все три контролируют друг друга. Забегая вперед, скажу в двух словах: президентский институт у нас состоялся в полной мере, но ни парламентский, ни судебный еще не сложились. То есть мы находимся в процессе, в самом разгаре строительства.

РГ. Если не ошибаюсь, идея президентской республики в нашей стране обсуждается с 60-х годов, и вы были у самих истоков. Как это случилось? С чего началось?

Бурлацкий. Началось с того, что в конце 50-х меня пригласил член Президиума ЦК КПСС Отто Вильгельмович Куусинен, назначенный главным редактором учебника «Основы марксизма-ленинизма». В ту пору я опубликовал в журнале «Коммунист» две больших статьи о развитии советской демократии, где отстаивал мысль, что диктатура пролетариата, служившая основанием для массовых репрессий, изжила себя.

РГ. Настоящая крамола по тем временам. И вам удалось убедить своего собеседника?

Бурлацкий. Его не пришлось убеждать. Оказалось, что он выходец из социал-демократической партии, помнил те идеи, которые вынашивались еще в революционную пору, — словом, продолжал страдать «болезнью социал-демократизма».

Он принял меня на даче в Снегирях. Маленький щуплый старичок, весь укутанный то ли в одеяла, то ли в шкуры, сидел за столом и, едва я переступил порог, сразу спросил: «Так что вы думаете, нужна ли нам диктатура пролетариата сейчас?» Я немного смутился, долго ли загреметь из-за неосторожного языка, и так уклончиво говорю: «Мне кажется, Отто Вильгельмович, она сама ушла в прошлое». — «Та-та, — говорит он, — именно ушла. А что приходит на смену, как вы думаете?» Я сказал: «По-моему, государство всего народа и советская демократия, которая должна получить свое развитие». — «Та-та, именно. Но, может быть, общенародное государство?» Я ответил, что не вижу разницы в названиях. «Так вот вы, пожалуйста, и напишите главу для нашего учебника об этом переходе от диктатуры пролетариата к общенародному государству».

Так я был привлечен в коллектив, который готовил учебник по основам марксизма, рассчитанный на пересмотр старых догм и внесение серьезных корректив в идеологию для обоснования хрущёвских реформ. Впоследствии мне пришлось своей рукой внести этот тезис в новую программу партии, над которой наша группа полтора года работала в подмосковных Соснах. Последовало новое поручение: выступить на страницах «Коммуниста» с обоснованием перехода от государства диктатуры пролетариата к общенародному государству и советской демократии. Именно тогда, пусть только в дискуссионном порядке, прозвучали новые для нас понятия — постоянно действующий парламент, выборы на альтернативной основе, суд присяжных. Вот это и были наши первые шажки в направлении реконструкции политической системы.

РГ. Но тут еще никакой президентской республики не видно.

Бурлацкий. Всему свое время. Вскоре Хрущёв распорядился подготовить записку для Президиума ЦК КПСС о новой Конституции СССР. На бывшей даче Горького собрались две группы — одну, от отдела социалистических стран, возглавлял я, другую, от отдела агитации и пропаганды, — Георгий Лукич Смирнов. Люди мы были молодые, рисковые, ну и записка получилась лихая: предложили учредить всенародное избрание президента и вице-президента, парламента, Конституционного суда, суда присяжных. Когда эта записка за двумя подписями, моей и Смирнова, была представлена в Президиум ЦК, Никита Сергеевич спросил: «Это что, какие-то мальчишки хотят снять меня с поста Председателя Совмина? И перевести на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР?» Видимо, он полагал, что в наших условиях это и есть пост президента. Впрочем, это могло быть сказано в шутку, потому что обсуждение записки возымело эффект, которого мы ждали, — подготовить развернутый проект новой конституции. Вот теперь началась по-настоящему серьезная работа, к которой были привлечены лучшие умы страны, виднейшие ученые. Мы ночей не спали, шлифуя каждую строку, тем более что из Москвы нас постоянно торопили: скорей! скорей! И вдруг, когда работа над проектом конституции была практически завершена, наступила полная тишина. Проходит день, второй, ни одного звонка из ЦК. Это был октябрь 64-го: Хрущёва сняли.

РГ. Все ясно: идея погибла…

Бурлацкий. Пожалуй, уместнее сказать: была временно похоронена.

РГ. Но разве она не была обречена даже в условиях хрущёвской «оттепели»? Готовы ли были реформаторы 60-х отказаться не только от диктатуры пролетариата, но и от однопартийной системы?

Бурлацкий. Да, это центральный вопрос. Ни у кого из нас, и у меня в том числе, даже мысли такой не возникало. Но, конечно, противоречивость ситуации мы сознавали. Как выход их этого противоречия, зародилась мысль вернуться к ленинской идее фракций внутри партии, к положению, которое существовало до 1920 года. Публично выдвинуть ее мы не успели, еще не пришло время, но в реформаторских кругах она широко обсуждалась. Да, нам тогда представлялось, что в рамках коммунистической партии вполне могут сосуществовать две фракции — социал-демократическая и коммунистическая. Как бы более правая и более левая. И что они способны, разделяя основные цели государственного и партийного строительства, в то же время конкурировать друг с другом. Это важно, потому что без политической конкуренции невозможен полноценный парламент.

РГ. Когда же диктатура пролетариата была отменена окончательно? В брежневской конституции 1978 года о ней уже ни слова.

Бурлацкий. Но в той конституции ни слова не было сказано и об общенародном государстве. Зато появилась статья о руководящей роли партии, которая впоследствии стала предметом острой борьбы на Первом съезде народных депутатов. Даже сталинская Конституция 1936 года такого положения не содержала! Советская политическая система, таким образом, окончательно отмежевалась от парламентаризма и президентства по образцу западных обществ.

РГ. Для вас это стало новостью?

Бурлацкий. Да нет. Курс на восстановление сталинизма определился в самом начале брежневского правления. В 65-м, после свержения Хрущёва, мне поручили руководить подготовкой первого значительного доклада, с которым в честь 20-летия Победы в Великой Отечественной войне собирался выступить новый руководитель страны. Вскоре выяснилось, что еще одна группа, под руководством Шелепина — главного организатора заговора против Хрущёва, готовит для нового Генсека параллельный доклад. Я знал, что он параллельного доклада не заказывал, значит, те, кто привел Брежнева к власти, спешили подчинить его своему идеологическому влиянию. И вот оба доклада готовы. Леонид Ильич попросил меня оценить «диссертацию» Шелепина, как он выразился. Было от чего прийти в ужас: я насчитал семнадцать пунктов отката к сталинизму! Никакого мирного сосуществования с капитализмом. Восстановление классовой борьбы на мировой арене. Диктатура пролетариата и т. д. Перечисляя эти пункты Брежневу, я вдруг увидел, что лицо его вытянулось, челюсть отвисла. В конце концов он остановил меня: «Знаешь, Федор, я не по этой части, я больше силен в организации и в психологии». Уже тогда мне открылось, какая судьба ждет нашу страну. Все 18-летнее правление Брежнева прошло под знаком реставрации сталинизма, которой руководили идеологи — Шелепин, Суслов. С реформаторами хрущёвского призыва не церемонились: «Гнать их из ЦК!» Пришлось уйти.

Так что, если подытожить, первый, еще очень робкий шаг по направлению к президентско-парламентской республике мы сделали в начале 60-х годов, второй шаг удалось сделать только через четверть века, в 1988 году.

РГ. А во второй раз что послужило толчком?

Бурлацкий. Со слов Александра Николаевича Яковлева, мне известно, что содержание моей статьи «О советском парламентаризме», напечатанной в «Литературной газете», он доложил Горбачеву. В ней я снова ставил вопрос о необходимости всенародно избирать президента нашего государства, заодно укрепив и другие институты власти. Михаил Сергеевич заколебался и ответил, что народ может его не понять, мол, слишком много власти в одних руках — и Генеральный секретарь партии, и президент страны. Ему и в голову не пришло, что президентом может быть кто-то другой и что, в отличие от Генсека, президент — должность сменяемая.

Итак, руководитель СССР отбросил президентскую модель для союзного государства, а вот Председатель Верховного Совета России Борис Николаевич Ельцин ее подхватил, хотя с чьей подачи — не знаю. И выдвинул свою кандидатуру на всенародные выборы, на которых легко победил альтернативных кандидатов. Лишь после этого Михаил Сергеевич спохватился. Получилось, что Ельцина избрал весь народ России, а Михаила Сергеевича — только депутаты союзного парламента. Степень их легитимности оказалась совершенно разной. Это была одна из самых крупных ошибок Горбачева, которая дорого стоила ему, но еще дороже — стране. Возникли два центра власти, и с самого начала было ясно, что один из них обречен.

РГ. Неужели только потому, что легитимность двух президентских институтов оказалась различной?

Бурлацкий. Не только поэтому. Создание Верховного Совета РФ тоже, по-моему, было весьма спорным актом, так как он сразу повел себя как параллельный орган власти.

РГ. Но ведь до этого существовал Верховный Совет РСФСР. Почему же появление его правопреемника было ошибкой?

Бурлацкий. Я не считаю, что это было ошибкой. Ошибкой было то, что демонстративным актом о суверенитете России ее Верховный Совет сразу противопоставил себя союзному парламенту и союзной власти в целом. Затем последовала целая серия законов, принимавшихся без оглядки на исторически сложившееся и все еще живое государство. Но особенно возросло противостояние после того, как президентом России стал Ельцин. Понимаете, что я хочу сказать? Беловежская Пуща началась задолго до того, как произошла в действительности. Это одно из самых драматических событий во всей русской истории, не только в истории Советского Союза.

РГ. Вы хотите сказать, что в развале Советского Союза больше всех виновата российская власть?

Бурлацкий. Абсолютно правильный вывод, только давайте разберемся, что к этому привело. Помню, на Первом съезде народных депутатов СССР выступил писатель, которого я очень люблю, Валентин Распутин, и сказал слова, глубоко меня поразившие: если республики нами недовольны, что ж, Россия готова выйти из Советского Союза. Это был первый сигнал, потом их становилось все больше, больше. «Русский национализм»? Нет, я так не думаю. Это была «русская обида», которая жила в стихийном народном сознании. Все российские области в СССР жили хуже, беднее национальных республик, тех самых «окраин», которые так любят теперь называть себя бывшими колониями империи, хотя для их развития Советский Союз сделал гораздо больше, чем для развития России. А вот то, как эту тему эксплуатировала группа руководителей первого российского парламента, иначе, как манипуляция русским национализмом, назвать не могу.

Так или иначе, события катились к созданию какой-то модели президентской республики, тем более что сам Борис Николаевич этого хотел. Какое-то время президент Ельцин не имел достаточных полномочий, чтобы руководить государством. По крайней мере, он так считал. И искал способ укрепить свою власть. После драматических событий 1993 года было создано конституционное совещание. И хотя я находился как бы в оппозиции, тем не менее решил принять участие в его работе.

РГ. Для этого достаточно было только желания?

Бурлацкий. Право на участие в совещании мне давало то, что я был руководителем общественной организации. Там столкнулись две точки зрения, сторонники французской и американской моделей президентской республики. «Французы» настаивали на ограничении полномочий президента в пользу парламента и главы правительства. «Американцы», к числу которых относился и я, стояли на том, что следует отдать президенту всю полноту исполнительной власти, зато ее действия вправе контролировать и парламент и суд.

РГ. А парламентская республика, скажем, итальянского типа нам бы не подошла?

Бурлацкий. В многонациональной стране с населением свыше 100 миллионов человек очень не просто обеспечить согласование интересов всех групп, начиная с проблемы их представительства в органах власти. Тем более в России, где сложилась своя традиция. Помните, как о русской традиции сказал Пушкин: «Душа державы». Народ больше доверяет сильной личности, чем институтам власти. Эта патриархально-авторитарная традиция складывалась веками не только в сознании, но и на генетическом уровне, поэтому и преодолевается она так медленно. И потом, характеру русского человека присуща бодливость: «я — сильнее», «я — могу». Национальная черта. Думаете, случайно в коммунистической партии при Ленине было столько внутренней борьбы, столько вождей, столько оппозиций? Пока их не перестрелял Сталин, и только оставшись один, сделался «вождем». Вот по совокупности всех этих причин нашей «бодливой» России больше подходит президентская республика с ее четким конституционным разделением и равновесием трех подконтрольных друг другу видов власти, чем парламентская, где приоритет отдается одному институту — представительному, законодательному.

РГ. По-вашему, новая российская конституция не обеспечивает такого равновесия властей?

Бурлацкий. Ну, начать с того, что конституционное совещание так и не остановилось на какой-то определенной модели. То, что у нас получилось, — это смесь двух политических систем — американской и французской. Что-то от одной, что-то от другой. Сам Борис Николаевич не был заинтересован в том, чтобы отдать парламенту всю полноту законодательной власти, да еще и право контроля над другими ветвями. Конституция явно перекосила в сторону президента за счет полномочий, которые должны принадлежать парламенту. Так что же удивляться тому, что кампанию приватизации госимущества у нас осуществлял не кто иной, как президент? Ведь больше тысячи указов о безвозмездной передаче собственности в частные руки были подписаны самим Ельциным. Вот почему я не устаю повторять: нужна еще одна конституционная реформа.

РГ. Да мы и так уже впереди планеты всей: четыре конституции за XX век!

Бурлацкий. А у французов — пять, правда, за двести лет, потому они свою республику и называют Пятой. А конституция США, хотя республиканский строй в этой стране не менялся, впитала уже 28 поправок, и там никто не призывает раз и навсегда поставить точку в конституционном процессе. Я привел примеры двух государств, где фактически одновременно были написаны первые в мире конституции. Рассуждая в тех же исторических категориях, наша страна вступила в эпоху Второй республики — была Советская, стала Российская. И что же, нам с первой попытки удалось…

РГ. С четвертой.

Бурлацкий. Нет, в этой эпохе — опять с первой. Нам с первой попытки удалось соорудить настолько совершенный конституционный монумент, что даже потомкам завещаем больше не прикасаться к нему? По такой логике, надо застыть в достигнутой точке истории. Но это невозможно. Перечислю три как минимум проблемы, которые нам придется решать, думаю, путем конституционных поправок.

Первая: парламентаризм как полномочное народное представительство, парламент как орган народовластия, которому принадлежит абсолютная монополия в принятии законов, у нас еще не состоялись. Это придет только с окончательным формированием двухпартийной избирательной системы. Но уже сейчас, шаг за шагом, надо отходить от ручного управления парламентом, прописывая все больше полномочий его контрольным органам, комиссиям по расследованию, представителям обеих палат на международной арене. В какую бы страну мира ни приехал «рядовой» американский сенатор, уполномоченный вести переговоры, это событие: ранг у него выше, чем у министра.

Вторая: страна постепенно движется к двухпартийной системе.

Смысл соперничества крупных политических партий не только в борьбе за власть и ротации власти, а в эффективной парламентской работе над законами прежде всего. В этом смысле я обеими руками за предложение президента Путина установить не менее чем 7-процентный барьер поддержки избирателей. Его даже можно было бы увеличить.

РГ. А не рискуем такими барьерами лишить голоса значительную часть общественного мнения? Все малые партии окажутся на улице или вовсе исчезнут.

Бурлацкий. Лишиться голоса не может никто — у нас всеобщее избирательное право. А вот лишиться трибуны — это реальный риск. Если это маргиналы с экстремистскими взглядами и программами, так и надо: долой с трибун! Всем остальным политическим формированиям необходимо сближать свои позиции, ведь цель-то у всех одна — процветание страны, благоденствие народа. И как раз в последнее время процесс укрупнения партий набрал такой темп, что уже к следующим выборам двухпартийная система приобретет реальные черты.

РГ. К следующим парламентским и президентским выборам? То есть всего через год?

Бурлацкий. Нет, через выборы. К началу следующего десятилетия.

РГ. И какие же две массовые партии вы видите на горизонте? «Единая Россия»? Кто еще?

Бурлацкий. «Единая Россия» делает большую ошибку, уже позиционируя себя как партию власти. Да, это так, но так это потому, что она почти сплошь состоит из функционеров власти. Тем не менее нельзя не признать, что ее поддержка растет, и как раз на ближайших выборах станет ясно: это массовая народная партия или партия только чиновничьей массы. Кто станет ее конкурентом, — сказать труднее. Возможно, «Справедливая Россия», образовавшаяся после слияния «Партии жизни», «Родины» и Российской партии пенсионеров. Кстати, не исключаю, что за этой инициативой стоял наш президент. Возможно, это активно формирующаяся сейчас социал-демократическая коалиция четырех малых партий. Увидим через год. Но сами эти процессы свидетельствуют о том, что эпоха клубных партий прошла, наступает эпоха массовых партий.

И тут уместно хотя бы два слова сказать о системе выборов: она должна видоизмениться. В законе все прописано правильно, а что на практике? Коррупция на выборах. Разнузданная деятельность средств массовой информации, которые за деньги или по симпатиям поддерживают одних кандидатов, топят других. Использование судебной власти для «легального» устранения неугодных кандидатов.

Кстати, судебная власть — это тот третий институт президентской республики, без которого подлинно демократическая атмосфера в обществе не может сложиться. Беда в том, что сама судебная система еще не сложилась ни как институт защиты законности и прав человека, ни как институт контроля над другими ветвями власти, ни как институт борьбы со злоупотреблением властью, да вдобавок еще и сама поражена коррупцией. Но самое странное, что и ее полномочия до сих пор толком нигде не прописаны, откуда же взяться новым традициям?

РГ. В США сто сенаторов, потенциально каждый из них вправе претендовать на президентское кресло, с этой площадки сейчас стартует Хиллари Клинтон. Пятьдесят губернаторов, из числа которых тоже часто выходили президенты. Три генерала становились президентами: Вашингтон, Грант и Эйзенхауэр. Не раз претендовали или могли претендовать на Белый дом бывшие госсекретари, сейчас на слуху имя Кондолизы Райз. Короче, президентский резерв в Соединенных Штатах — это примерно 150–200 человек. Во Франции, Англии, Германии поменьше, но и там политическая система неизменно выдвигает десятки президентских кандидатур. А наша президентская республика уже второй раз сталкивается с таким дефицитом реальных претендентов, что постоянно витает мысль о третьем сроке для Владимира Путина. В чем дело?

Бурлацкий. Вы поставили очень важный вопрос. Он касается уже не юридической стороны дела, а человеческой, кадровой. Увы, институт формирования лидеров у нас тоже не сложился. В советской истории лидерство осуществлялось в основном методом захвата: Сталин оттеснил Троцкого и Зиновьева, его преемником стал Хрущёв, что не приснилось бы Сталину и в страшном сне. Хрущёв даже вообразить не мог, что власть у него отнимет Брежнев, история противостояния Горбачёва и Ельцина у нас на памяти. Не школа, а антишкола лидеров. Кстати сказать, она логично продолжает русскую традицию наследственной монархии, где передача власти тоже происходила с большими надрывами.

РГ. Тогда как объяснить удачное выдвижение Путина? Чистой случайностью или прозорливостью Ельцина?

Бурлацкий. То, что Ельцин выбрал никому не известного ранее и даже ему не очень известного, не очень испытанного в политике человека, говорит о его совершенно невероятной политической интуиции. Ельцин не был рациональным лидером, он был интуитивным лидером. В этом смысле он уникален, и его победа над Горбачёвым не случайна.

РГ. Поскольку мы уважаем право Владимира Владимировича не нарушать конституцию и не избираться на третий срок, кого же вы видите на горизонте 2008 года?

Бурлацкий. Сначала отвечу на поставленный вами вопрос о кадровом резерве политических лидеров. Такой резерв формируется главным образом в рамках крупных общественных движений, прежде всего партийных движений, ну и, конечно, в самом парламенте. А поскольку в силу уже названных причин полномочия парламента у нас все еще не соответствуют стандартам президентской республики, то вот и результат: заметные политические фигуры в нем не выросли. Не было массовых партий, поэтому и здесь не появились лидеры общенационального масштаба. Эта ненормальная ситуация будет сохраняться до тех пор, пока не образуется стабильная двухпартийная система и не произойдет четкое разделение властей в нашей президентской республике. К счастью, движение в этом направлении началось.

Теперь о 2008-м. Я в политике больше 50 лет. Через неделю мне исполнится 80, а когда наступят следующие президентские выборы, будет уже 84 Так могу ли я, без расчета на какие бы то ни было политические или моральные вознаграждения, которые в моем возрасте уже ни к чему, сказать то, что искренно думаю?

РГ. Ну разумеется, Федор Михайлович.

Бурлацкий. Произошло уникальное явление: человек, который не имел никакого политического прошлого, стал лучшим президентом из тех, которые прошли через мою жизнь. Лучшим руководителем страны. Очень успешно справляется со своими задачами. Поскольку я работал в основном на международном поприще, меня особенно поражает и радует, как он ведет себя за рубежом, с зарубежными лидерами: умеет добиваться своего, сохранять такт, ставить на место, вести переговоры, давать развернутые интервью и т. д. Сегодня я просто не вижу альтернативы президенту Путину. Может быть, где-то вне политики и существуют невыявленные лидеры, каким был он сам, но как их найти? И главное, как не ошибиться с выбором?

РГ. Уже прочитываю вашу мысль: переизбрать Путина? А как же конституция?

Бурлацкий. Рузвельта избирали четыре раза, хотя американская конституция тоже отводит президенту только два срока. Была чрезвычайная ситуация: шла война.

РГ. Но сейчас такой чрезвычайной ситуации в мире нет.

Бурлацкий. Чрезвычайная ситуация — в самой стране. Мы все еще на одном из последних мест по уровню жизни народа. Бедность, нищета, болезни, демографические проблемы, неокрепшая экономика, коррупция. Пока мы вступили в период стабильности лишь одной ногой. Чтобы пройти по этому пути, достроить президентскую республику, обеспечить народу хотя бы тот уровень благосостояния, который был при Брежневе, нужно еще время и еще усилия.

РГ. За четыре предстоящих года все равно не достроить и не удовлетворить.

Бурлацкий. Да, но за четыре года дело будет прочно поставлено на рельсы, с которых уже не сойти. Тогда и решит народ, кто следующий президент. А сейчас важно не потерять уверенность, не потерять темп, не потерять лидера, который показал себя с лучшей стороны, обеспечить бесповоротность курса. Но при одном условии: ни в коем случае такое решение не может приниматься парламентом. Именно потому, что он «послушный», именно потому, что в глазах народа это превратится в «фокус», разыгранный за кулисами власти. Да такого решения и Путин не примет. А вот всенародный референдум, на котором каждый выскажется, как думает, — это был бы исторический акт: народ в порядке исключения переизбирает президента для преодоления своего бедственного положения.

РГ. На Западе уже столько написано о «царе Путине», что же там напишут в случае его переизбрания?

Бурлацкий. Во-первых, референдум не за переизбрание Путина, а за поправку в конституцию, допускающую исключение из общего правила ввиду все еще чрезвычайной ситуации в стране. Тогда в очередных президентских выборах сможет принять участие и кандидат Путин, а народ — решить, быть ему еще раз президентом или нет. В любом случае народное решение никаким юристам не оспорить. В-третьих, и это самое главное: если Путин принимает народное предложение, то с полным сознанием, что принимает на себя и все бремя ответственности за изменение положения в стране. Лично я надеюсь, что первым делом он откажется от сковывающих президента лишних функций и передаст их по принадлежности — парламенту, суду.

РГ. То есть сделается подконтрольным президентом?

Бурлацкий. Так без этого нет полноценной президентской республики. Если все эти элементы войдут в нашу политическую культуру, в культуру народа, то к концу XXI века мы станем нормальной демократической страной с высоким уровнем жизни.

РГ. Федор Михайлович, спасибо за интересную и очень актуальную беседу.