О политической науке. Избранные произведения

ОТКАЗ ОТ ДИКТАТУРЫ И МАССОВЫХ РЕПРЕССИЙ[12]

Встреча с О.В. Куусиненом

…Ясным морозным утром в январе 1958 года за мной в редакцию журнала «Коммунист» приехал на «ЗИЛе» помощник члена Президиума ЦК О.В. Куусинена Н.В. Матковский. Его шеф обратил внимание на мои статьи в журнале о развитии советской демократии…

— Он чудесный старик, ты увидишь сам, — сверкая своей зубастой улыбкой, говорил Матковский. — Да какой он старик, вру я, он моложе нас с тобой по духу, это безусловно. Новатор, самый настоящий новатор! Он не оставляет камня на камне от наших заскорузлых и застоявшихся, как вонючая лужа на палубе, представлений. Да и не только по духу…

Дорога шла между заснеженными полями, лесами, перелесками. Я люблю этот белый покров, эту серо-синюю дымку, из которой будто вырвано, выведено за горизонт солнце. Белый снег всегда так умиротворяет меня, примиряет с чем-то необъятным и необозримым, что разлито вокруг нас и от чего мы постоянно отвращаем свой взор, устремляя его на какую-то мелкую повседневную задачу, невидимую, как снежинка, затерявшаяся в бесконечных снежных покровах…

Однако я не сумел сосредоточиться на этой мысли, поскольку мы уже приехали. Машина мягко и как будто даже робко прошла через ворота и остановилась возле небольшого деревянного двухэтажного домика. Пока мы отряхивали снег в маленькой прихожей, вышла полная женщина в белом переднике и певуче сказала нам, что Отто Вильгельмович ждет нас у себя в кабинете на втором этаже. Мы поднялись по узенькой скрипучей лесенке и оказались на антресолях, где в углу против окна стоял небольшой стол, заваленный книгами и рукописями.

Бумаг было так много, что я с трудом разглядел за ними сидящего в кресле маленького, щуплого, очень пожилого человечка, укутанного клетчатым пледом и каким-то мехом. Его небольшая головка с сильными залысинами и лицо — кожа да кости — усиливали впечатление дряхлости. Но вот вы наталкивались на его глаза, на его взгляд, и это совершенно опрокидывало первое впечатление. Глаза — как льдинки, не очень большие, синие, притягивающие к себе, вбирающие в себя, в самую глубину, все, что попадало в поле их обзора, глаза, которые существовали как-то отдельно от всего лица и его мимики. Они жили своей жизнью, сообщаясь напрямую с какими-то центрами умственной деятельности, скрытыми в глубине черепной коробки. А голова чем-то напоминала голову Пикассо. Может быть, это мне показалось, когда я впервые увидел Отто Вильгельмовича, но и потом я не мог отделаться от этой ассоциации.

Худенький, маленький старичок показался мне удивительно значительным, и я испытывал отнюдь не свойственное мне чувство робости и желание непременно произвести на него благоприятное впечатление. А он молчал, этот старичок, остановив на мне спокойный, холодный, голубоватый взгляд, не выражающий ничего, кроме ожидания, как будто даже пустой, но на самом деле — и я смог в этом скоро убедиться — отражающий непрерывную, неутомимую, почти механическую работу мысли.

— Ну вот, Отто Вильгельмович, я и привез этого человека, — шумно начал Матковский. — Он, по-моему, хороший парень, хотя немного задается, не хочет переходить со мной на «ты». Но это я так, конечно, в шутку. — Матковский повернулся ко мне: — Отто Вильгельмович еще расскажет вам о своем замысле написать главу о государстве для нашего учебника. Это должна быть совсем необычная глава, быть может, центральная в книге. Ну, я свою миссию выполнил и замолкаю.

— Та, та, именно, именно, — проскрипел пожилой джентльмен. — Я пригласил вас, чтобы попробовать… Попробовать по-новому подойти к этому вопросу. У вас правильно сказано в статье: надо развивать советскую демократию. Но что это значит? Как вы думаете?

Я начал было пересказывать основные положения своей статьи, но Куусинен остановил меня взглядом.

— Та, та, именно… А как вы думаете, нужно нам сохранять диктатуру пролетариата, когда мы уже построили социалистическое общество? Или нам нужен переход к какому-то новому этапу развития государства?

Вопрос этот, надо сказать, смутил меня. Не потому, что я не задумывался над этим, а потому, что ответ на такой вопрос, как говаривали в нашей редакции, чреват непредвиденными последствиями. Сказать вслух, что в общем-то диктатура уже не нужна, что она свои задачи уже решила — и в Гражданскую войну, и в момент неслыханного напряжения сил в предвоенный период, и в Отечественную войну, когда нужна была строжайшая дисциплина, мобилизация фронта и тыла? Я хорошо знал, что стереотип «диктатура пролетариата» в 30-х годах был использован для обоснования массовых репрессий. Но можно ли говорить об этом человеку, который представляет высшее руководство страны? Правда, в самой постановке им вопроса уже содержится намек на возможность какого-то нового суждения… Впрочем, я так и не додумал до конца мысль под внимательным, пытливым взглядом, который требовательно извлекал из меня не формальное, а самое искреннее мое мнение.

— Если говорить откровенно, Отто Вильгельмович, то мне кажется, что диктатура пролетариата не нужна в нашей стране. Она должна быть преобразована. Процесс этот, собственно, уже идет, и задача в том, чтобы его сознательно ускорить.

— Именно, — всколыхнулся плед, что, как я потом понял, означало крайнюю степень возбуждения. — Но вот вопрос: во что же она, эта диктатура, преобразуется?

— Я думаю, в государство народа, а не одного класса, в советскую демократию.

— Та, та, именно, но, может быть, общенародное государство? Маркс когда-то критиковал лозунг «народное государство». Но это было давно и, кроме того, относилось совсем к другому государству. Лассаль рассчитывал заменить юнкерскую буржуазную власть народной. Это была иллюзия. Это был обман. Но совсем иное дело сейчас у нас, когда диктатура пролетариата свою историческую роль уже сыграла.

Здесь он сделал паузу, которая длилась довольно долго, так как я не знал, должен ли я что-то добавить к его рассуждениям. А он, по-видимому, продолжал обдумывать сказанное, как будто слово, отделившись от него, приобретало какое-то самостоятельное значение и звучание, так что следовало оценить его заново.

— Так в этом духе и нужно написать свою главу для учебника? — не выдержал я.

— Именно, именно, в этом духе. Надо обосновать это теоретически. Надо взять у Ленина, для чего и почему необходима диктатура пролетариата, и доказать, что сейчас она уже не нужна.

— Речь идет только о теории? — спросил я. — Имеется ли в виду внести какие-либо крупные изменения в политическую систему?

— Та, та, именно, — отвечал Куусинен. — Сначала теория, а потом, — тут он сделал движение рукой куда-то вдаль, — а потом и практика…

Я понял, что «потом» наступит не так скоро, прежде предстоит добиться теоретического признания необходимости каких-то важных преобразований государственных институтов.

— Может быть, пока приобщить Федора Михайловича к Записке? — вставил тут свое слово Матковский.

— Та, та, и к Записке тоже. Но главное, надо поднять все работы Ленина, надо восстановить истину, чтобы обосновать общенародное государство.

В ту пору сложился такой стиль: освобождать от основной работы на какой-то период авторов подобных партийных учебников, собирать их где-то на даче, с тем чтобы они могли целиком сосредоточиться на одном общем деле. И нас тоже поместили на даче в Нагорном на Куркинском шоссе, представляющем собой ответвление от магистрали, идущей на Ленинград.

Это был небольшой двухэтажный деревянный домик, в котором каждый имел свою комнатку с письменным столом, кроватью, тумбочкой и персональным туалетом. Три раза в день мы гуртом ходили в соседнее здание на кормление, где встречались за общими столами с членами другого авторского коллектива, работавшего над учебником по истории КПСС. Общее застолье, когда не было наших руководителей, нередко переходило в острую пикировку: позиции двух групп авторов расходились по очень многим вопросам.

Вместе с другими членами нашего коллектива я участвовал в подготовке Записки для высшего руководства, предложенной Куусиненом. Называлась она, помнится, несколько вызывающе: «Об отмене диктатуры пролетариата и переходе к общенародному государству». Ее действие было подобно взорвавшейся бомбе. Подавляющее большинство руководителей не просто отвергли эту идею, но пришли в страшное негодование. Куусинен же только посмеивался одними глазами: как опытный аппаратчик, он предварительно согласовал вопрос с Хрущевым и получил его надежную поддержку.

Мы присутствовали в кабинете Куусинена в тот момент, когда он выслушивал замечания некоторых руководителей по поводу Записки. Отто Вильгельмович держал трубку внутреннего телефона так, что мы могли слышать его собеседника.

— Отто Вильгельмович! — кричала трубка. — Как же так! Что вы тут написали! Зачем же так извращать! Ленин считал диктатуру пролетариата главным в марксизме. А вы тут нам подсовываете какие-то новые цитатки Ленина, которые никто и не слышал…

— Та, та, именно, не слышали. Не слышали потому, что эти очень важные высказывания Ильича держались под спудом. Вы знаете, наверное, что и сейчас еще многие работы Ленина не опубликованы.

— Не знаю. Не слышал. Нас учили совсем другому марксизму, — пробасила трубка и легла на рычаг.

— Та, та, это верно, — заметил Отто Вильгельмович, обращаясь к нам, — его учили совсем другому. Боюсь, что даже преподаватели в торговом техникуме, который он кончил, могли не знать этих высказываний Ленина.

Тут снова зазвонил внутренний телефон.

— Я вас слушаю, — как обычно, вежливо произнес Куусинен.

Но трубка молчала еще какое-то время и наконец взорвалась женским криком. Потом выяснилось, что это была Фурцева, секретарь ЦК и будущий министр культуры.

— Как же вы могли, Отто Вильгельмович, покуситься на святая святых — на диктатуру пролетариата! Что же будет с нашим государством, с нашей идеологией, если мы сами будем раскачивать их основы?!

— Думаю, государство и идеология станут еще крепче, — бодро отвечал наш старик. — В самом деле, если государство стало всенародным и сохранило при этом руководство рабочего класса, то от этого оно, конечно, только выиграло, а не проиграло, и при этом никто не сможет оправдывать расправу с вами, со всеми нами ссылкой на диктатуру пролетариата!

— Ну, знаете, это вы уж слишком! На кого вы намекаете? У нас сейчас коллективное руководство, и никто никого не собирается сажать!

— Вот именно, вот именно, — обрадовался Куусинен. — Коллективное руководство — это и есть прямой переход к социалистической демократии.

— Нет, Отто Вильгельмович. Меня вы не убедили! И никого не убедите. Так что я бы вам посоветовала отозвать свою Записку, пока еще не поздно. Пока еще не состоялось обсуждение.

— Не поздно, — промямлил Отто Вильгельмович с легкой издевкой. — Никогда не поздно восстановить истину. Что касается обсуждения, то я почему-то думаю, что к этому времени вы сами пересмотрите свою позицию…

— Никогда! Ни за что! Я эту диктатуру, можно сказать, всосала с молоком матери и буду стоять за нее насмерть!

— Ну зачем насмерть? Это же вопрос теории. Посмотрим, обсудим и коллективно решим.

Куусинен оказался прав. Ни один из его оппонентов даже не рискнул высказаться против Записки, когда происходило обсуждение. К этому времени все уже знали, что Первый «за» и что он рекомендовал включить идею общенародного государства в Программу партии, что и было впоследствии поручено мне.

Мы говорили с Отто Вильгельмовичем о том, как в результате нового взгляда на наше государство будет изменена вся политическая система на принципах демократии. О том, что будут созданы прочные гарантии против режима личной власти; о том, что появятся новые политические институты общественного самоуправления.

Ведь со времени революции основы нашей политической системы существенно не менялись. Они сохранились в том же виде, как и во времена Ленина. Это не помешало коренному изменению политического и идеологического режима в сталинское время. В чем же здесь дело? Как уберечь страну от нового поворота к авторитарному режиму в будущем — это составляло предмет наших дискуссий и мучительных раздумий. Впоследствии я написал книгу «Государство и коммунизм», навеянную совместными обсуждениями с О.В. Куусиненом.