Обнаженная натура

Глава сорок пятая

А дальше была стрельба, много и часто. Но я это знала в тот момент, когда увидела летящего полисмена. Мартина Бендеса ждала смерть, и спасти его было никак невозможно. Информация, которой он обладал, пропала. Самое смешное — что если бы я находилась в первых рядах, мне пришлось бы помочь его убивать. Когда оборотень выходит за некоторые рамки, сразу отсекаются все варианты.

Кокс подался вперед, я за ним. Шелби прикрывал тыл. Похоже было, будто все оперативники Вегаса собрались здесь, скопились массой вокруг какой-то невидимой мне точки. Мне не хватало роста увидеть из-за спин Эдуарда и даже Олафа, но почему-то я знала, что по крайней мере Эдуард в первых рядах будет.

Он как противотанковый снаряд: направь его на врага, а сам постарайся встать в надежном месте.

Я не пыталась протолкнуться: за меня это делал Кокс. Он шел сквозь толпу, как сквозь воду, а я в кильватере. Шелби слегка от нас оторвало, но он больше занимал места, чем я, и его труднее было пропускать.

Иногда малый размер лучше.

Мы пробрались достаточно близко, чтобы мне стал виден возвышающийся над головами Олаф. Что Эдуард должен быть где-то рядом с ним, я знала. Оставив Кокса за спиной, я продолжала пробиваться к гиганту. Сперва я увидела Бернардо, потом Эдуарда — оба все еще держали под прицелом что-то, лежащее на земле. Остальные уже опустили пистолеты, некоторые даже спрятали в кобуру.

— Сдох.

Я узнала голос сержанта Хупера, хотя самого его не видела.

— Пока он не вернулся в человеческий облик, он жив, — сказал Эдуард.

— О чем это вы, маршал? — спросил кто-то.

Я еще придвинулась и оказалась у них за спиной. Между стоящими было видно лежавшее на земле черно-белое мохнатое тело.

— Пока он в шкуре, — сказала я, — он все еще жив. Они, когда умирают, возвращаются в исходную форму.

Эдуард едва не оглянулся на меня, но не отвел глаз и оружия от сваленного тигра.

— Лучше поздно, чем никогда, — сказал он.

Я протолкнулась между ним и Бернардо и тоже навела оружие.

— Жаль, что я все пропустила.

— Нет, ничего не пропустила.

Что-то в его тоне заставило меня задуматься, что же тут еще без меня произошло.

— Он не превращается, как тот тигр в Сент-Луисе, — сказал Олаф.

Я крепче сжала «МП-5», но не слишком крепко, и пригляделась к неподвижному телу. Не видно было ни малейшего шевеления, только окончательная неподвижность, но тот в Сент-Луисе тоже так делал. Тот, который едва не убил меня и Питера, пасынка Эдуарда. И убил одного из наших.

— Я знаю, — сказала я, и ощутила, как сама застываю, проваливаюсь в тишину, в которую успеваю уйти в бою, когда есть время. Очень подходящая тишина, чтобы из нее убивать. Там только помехи чуть потрескивают в голове.

Тело шевельнулось. Кто-то даже в него выстрелил, но движение было не того типа. Перед нами лежал на боку светлокожий голый мужчина. Непонятно даже, красивый или уродливый, потому что мало что осталось от его лица. Пятно дневного света, проникавшего в раны груди насквозь, не стало ни больше, ни меньше, но тело тигра было настолько больше и массивнее, что когда оно вернулось в человеческий облик, раны показались страшнее. Меньше масса — больше повреждений, будто после смерти ликантропия перестала защищать своего носителя.

Несколько секунд мне понадобилось, чтобы вернуться из той тишины. К тому времени, как я сбросила напряжение и опустила плечи, уже почти все, стоявшие в круге, опустили оружие.

Наконец-то оглянувшись, я увидела, что Олаф на меня смотрит.

— Что такое? — спросила я его, даже не пытаясь скрыть враждебность.

Глубокие пещеры глаз посмотрели на меня очень тяжелым взглядом, но ничего сексуального в нем не было. Его попытки за мной ухаживать вызывали у меня мурашки на коже, но в этом взгляде, было нечто, почти столь же меня волнующее, хотя я и не могла бы сказать, что этот взгляд значит.

— Ты реагировала как Эду… как Тед или я.

— А я что, невидимый? — спросил Бернардо.

Я не знаю, что я сказала бы в ответ на замечание Олафа, потому что не поняла его, но к нам подошел сержант Хупер и нам было еще о чем поговорить — слава Богу.

— Я думаю, от этого нам уже не узнать местоположение вампирского логова, — сказал он.

Мы стояли на дикой жаре, на слепящем солнце и смотрели на тело.

— Да, пожалуй, — согласилась я.

Кто-то крикнул, зовя меня по имени.

— Блейк, какого хрена вы тут делаете?!

Это был Шоу, вышагивавший к нам, раздвигая толпу.

— Пропавших сотрудников вы нашли? — спросила я.

— Убитыми, — ответил Эдуард. Он уже смотрел не на тело, а в сторону, никуда конкретно. Как будто осматривал горизонт в ожидании новой беды. Я проследила за его взглядом, но увидела только узкую полоску домов и за ней — пустыню. Она тянулась и тянулась до самых коричневых гор, таких же сухих и безжизненных, как все за городской чертой. Пустыня есть пустыня, если не добавить к ней воду. Я попыталась представить себе ее под дождем, в цветах кактусов, радужными пятнами укрывшими горы, но не смогла. Я не видела красок, которые здесь могли быть, а видела лишь пустошь, и во мне сейчас действовал коп. Думаешь не о том, что может когда-нибудь быть, а оцениваешь ситуацию, как она есть, и действуешь соответственно. Цветочки подождут до дождичков, а мне надо ловить Витторио.

Гнев Шоу ощущался почти как плотная материя, и заставил меня отвернуться от руки раньше, чем я ее увидела. Он протянул ее ко мне, но я отодвинулась, даже не глядя.

Вот такое движение, похожее на магическое, заставило пульс забиться в глотке, и потому, когда я заговорила, голос получился хриплый и не совсем мой.

— Не трогать.

— Это всем прочим можно, только мне нельзя, — сказал он самым мерзким тоном, на который был способен.

— Вау! — воскликнул Бернардо. — Так это и есть ваша проблема с маршалом Блейк? Или вам просто не нравятся девушки, и потому жена вас оставила?

Он даже приспустил очки с носа, чтобы подмигнуть Шоу. Нарочно, чтобы отвести шерифа от меня. Если бы я не была уверена, что он неправильно меня поймет, я бы его обняла.

Эдуард чуть отодвинулся от Шоу, орущего на Бернардо. Олаф шел за нами гигантской тенью, Хупер поравнялся со мной и Эдуардом. Никто из нас не говорил ни слова. Мы все знали, куда сейчас пойдем и что увидим. По крайней мере трое из нас знали.

Первым трупом был полицейский из СВАТ, все еще в полном снаряжении. И даже в шлеме, так что тело было почти анонимным, если не считать общего роста. В телевизоре шлемы снимают, чтобы видны были красивые лица актеров и их игра, но в реальной жизни почти все спецназовцы закрываются с головы до ног. Поэтому мне были видны только раны, из которых натекла под телом лужа крови. Считается, что под броней с головы до ног — безопаснее. Человек, лежащий у наших ног, вряд ли продолжал так думать. Ну, впрочем, он вообще уже никак не думал — мертвец есть мертвец.

В тот момент, когда это подумала, тут же пожалела, что это случилось, потому что я ее почувствовала. Душа, сущность, называйте как хотите, парила в воздухе. Я не смотрела вверх, не хотела видеть невидимое, потому что даже мне там было бы не на что смотреть. Я знала, что она там плавает. Я даже могла бы проследить глазами ее очертания в воздухе, но по-настоящему видеть там нечего. Души для меня не объект, воспринимаемый зрением. Призраки иногда видны, но не души. Как правило, я на месте преступления душ не вижу. Научилась закрываться от них щитами, потому что пользы от них нет. Они просто висят поблизости дня три или меньше, потом уходят. Почему одни души задерживаются дольше других, я не знаю. Как правило, чем более груба смерть, тем быстрее собирается душа, будто не хочет находиться поблизости из боязни новых травм. Странно, что от насильственных смертей получается призраков больше, а душ меньше. Я всегда находила это интересным, но пользы в этом был голый ноль, как сейчас, когда я разглядывала мертвого оперативника. Душа его смотрела на нас. Может быть, она даже проводит тело в морг, и только потом двинется дальше.

Этой информацией я с Хупером не поделилась. Для него она бесполезна — да и нежелательна.

Я стояла на жаре, обливаясь потом, и снаряжение чуть не дымилось на мне под палящим солнцем. Всегда спрашивают, почему духи являются только ночью, или в сумерках, или еще какую-нибудь фигню, но на самом деле духам наплевать. Они появляются в любое время, когда есть кому их видеть. Вот везет мне, блин.

— Не из ваших? — спросила я. Голос прозвучал нормально, будто я и не старалась не замечать парящую над нами чью-то душу.

— Нет, это Глик. Один из первых наших экстрасенсов.

— Это может быть объяснением, — сказала я.

— Объяснением чего? — спросил Хупер.

Эдуард чуть задел мне руку кончиками пальцев, будто предупреждая.

— Иногда у маршала Блейк бывают впечатления от мертвецов.

— Я не из тех экстрасенсов, которых вы приводите для раскрытия дела с помощью видений, — объяснила я, — но иногда я чувствую мертвецов. Любого вида.

— И сейчас чувствуешь Глика?

— Вроде того.

— Он говорит у тебя в мыслях?

— Нет, мертвые не говорят словами. Скорее это эмоции.

— И что за эмоции? Страх?

— Нет, — ответила я.

— А что тогда?

Я обругала себя за то, что вообще не удержалась от этого разговора. И сообщила часть правды:

— Недоумение, ошеломление. Он изумлен.

— Чем?

— Тем, что он мертв.

Хупер уставился на тело.

— То есть он вон там? И мыслит?

— Нет, ничего подобного.

Эдуард покачал головой:

— Расскажи ему. То, что он воображает, еще хуже.

— Пожалуйста, никому не говори, что я это умею. Но иногда я ощущаю души только что умерших.

— Души — в смысле призраки? — спросил Хупер.

— Нет, в смысле души. Призраки появляются позже и ощущаются совсем не так.

— Значит, душа Глика где-то здесь порхает в воздухе?

— Такое бывает. Он какое-то время здесь побудет, посмотрит, а потом двинется дальше.

— Ты имеешь в виду — на небо?

Я сказала единственное, что могла сказать:

— Да, я имею в виду именно это.

Олаф, который все время молчал, спросил:

— А в ад она не может пойти, душа?

А, чтоб тебя!..

Хупер глянул на Олафа, потом на меня:

— Так как, Блейк? Глик был иудей. Значит, он теперь горит?

— Хороший он был человек?

— Да. Любил жену и детей, и был хороший человек.

— Я верю, что хороший — значит, хороший. А потому — на небо.

Он показал рукой на чахлые кусты:

— Мэтчетт был сволочь. Жену обманывал, играл напропалую, вставал вопрос насчет вообще его из группы выкинуть. Он в аду?

Я хотела сказать: «Меня-то зачем спрашивать?» Почему это я должна вести философскую дискуссию над трупами?

— Я христианка, но если Бог действительно есть Бог любви, зачем ему личная камера пыток, где он держит людей, коих ему положено любить и прощать, и наказывает их вечным наказанием? Если ты и правда читал Библию, то идея такого ада, как в кино и почти во всех книгах, изобретена писателем. Дантов «Ад» был взят из книги церковью, чтобы показать людям, чего бояться. Чтобы буквально запугать их так, чтобы были христианами.

— Значит, в ад ты не веришь.

С философской точки зрения — нет. С другой стороны, бывших католиков не бывает. Но вслух я дала тот ответ, которого он ожидал, стоя над своим погибшим другом.

— Нет, не верю.

И не поразила меня молния.

Может, если врешь для благой цели, это может сойти с рук.