Обнаженная натура

Глава пятьдесят седьмая

Нечестивец отодвинулся от машины и встал чуть ли не по стойке смирно. Вдруг стал виден каждый дюйм его немалого роста, широкие плечи стали еще внушительнее. Он был одет в коричневый плащ поверх костюма того же цвета, светлые волосы серебрила луна, и концы их шевелило ветерком на плечах. Лицо почти до боли мужественное, и луна с уличными фонарями подчеркивали резкие скулы, подбородок с ямочкой преобразился в углы и плоскости, казался резче и мужественнее, чем на самом деле. Глаза у него сине-серые, и в этом свете — серебристо-серые. Он почувствовал, что я иду к нему, и они раскрылись шире.

Не важно было, что он никогда еще не служил мне пищей, не важно, что никогда у нас не было секса. Все добрые намерения разлетелись прахом, когда я перешла через двор и ступила на тротуар.

Послышался щелчок открываемого автомобиля — я оглянулась и увидела на крыльце Эдуарда. Он отпер нам машину. Практичен, как всегда.

Я снова обернулась к вампиру, и он заговорил голосом, уже чуть хриплым от ощущения моего голоса:

— Анита, что не так?

Я готова была налететь на него, как зверь. Как будто все виды голода, доставшиеся мне от вампирских меток и от моей собственной магии, закружились всепоглощающим бешеным водоворотом, сливаясь в единственное желание.

Глядя на высокое и красивое тело, я думала только одно: еда. Мясо. Кровь. И только очень отдаленно маячила мысль: секс. Я закрыла глаза, попыталась вернуть себе хоть что-то, похожее на самообладание, Если я сейчас к нему прикоснусь, то непонятно, брошусь я его трахать или вцеплюсь зубами — по-настоящему.

Мысль всадить в него зубы, чтобы горячая красная жидкость хлынула в рот… нет, вампиры — пища холодная. Ветер повеял сзади, по спине, и я учуяла запах стоящего на крыльце Эдуарда. Этот теплее. Начала оборачиваться — и заставила себя остановиться.

— Нечестивец! — прошептала я.

— Да, я здесь.

— Что-то не так.

— Я чувствую твой голод. Будь ты вампиром, я бы позвал тебя сейчас на охоту.

— Помоги мне его утолить.

— Ты можешь превратить жажду крови в ardeur?

— Не знаю. — Это была правда. Настолько пугающая, что я стала снимать с себя оружие и бросать на землю, сказав через плечо: — Эдуард, подбери, будь добр, когда мы сядем в машину.

— Подберу.

Я наконец сняла жилет и, избавившись от его веса, задышала легче. По коже бежал жар, будто я горела. Так у некоторых ликантропов повышается температура перед превращением.

— Анита! — прозвучал голос Нечестивца уже гораздо ближе.

Я открыла глаза — он стоял прямо передо мной. Свет падал на него, и я видела каждую линию, каждый изгиб на его лице. Смотрела пристально в серебристые глаза, стояла в дюймах от его тела, и мой взгляд упал на его шею, где защищал ее воротник и галстук. Стояла и смотрела на шею сбоку, где бывает пульсирующая жилка, но кожа была спокойна. И сердце не билось. Я отступила назад — нет, это не то. Я хочу другого. Другого хочу… горячего.

И я обернулась к дому, крыльцу, теплу. Нечестивец схватил меня за руку, прижал крепко к своему телу, и сама внезапность, сила этого жеста отрезвили меня на миг, вернули возможность думать.

— Нечестивец, не пускай меня к ним. Убери меня куда-нибудь подальше. Заставь думать о сексе, а не о мясе.

Схватив его за перед рубашки, я дернула на себя так, что пуговицы полетели, рванула, чтобы просунуть руки к голой коже, обхватить, и прикосновение к этой мускулистой плоти помогло думать о чем-то другом, кроме вкуса теплой крови и жилах моего друга.

— У тебя кожа горяча.

Он обнял меня за талию, поднял от земли, и мои руки скользнули к его груди, слишком широкой, чтобы охватить его.

А в следующий миг мы взмыли в небо. Меня будто невидимой силой оттолкнуло от земли, ноги повисли в пустом воздухе.

Страх очистил мысли, приглушил все виды голода. Никогда еще меня не поднимал в воздух вампир, но оказалось, что мой страх перед полетом и в этом случае никуда не девается, даже сильнее, чем на самолете. Я висела, цепляясь за разорванную мною рубашку, как утопающий за спасательный круг, пульс бился в горле, не давая дышать, крик поднимался из легких. Прижимаясь лицом к голой груди Нечестивца, я давила в себе страшное, извращенное желание — посмотреть вниз.

Наконец я перестала сопротивляться — и посмотрела. Пустыня расстилалась под нами улетающим назад ковром, и было совсем не так высоко, как я боялась. Я опасалась увидеть крохотные машинки и игрушечные домики, но нет, на такую высоту мы не поднялись. Но на достаточную, чтобы, если он меня уронит, я осталась калекой на всю жизнь. Тоже не самая приятная мысль.

Тут я заметила, что земля приближается.

— Очень трудно приземляться, когда кого-нибудь несешь, — сказал Нечестивец. Его голос гулко резонировал у него в груди и передавался мне в ухо. — Я покачусь, чтобы погасить инерцию.

— Чего? — спросила я.

— Держись как держишься, все будет хорошо, — ответил он.

Земля приближалась теперь очень быстро, и у меня оставались секунды, чтобы решить, что делать. Попыталась обхватить Нечестивца ногами, но он предупредил:

— Ноги мне не связывай!

Я перестала, но осталась наедине со своим страхом и лишь мгновениями на борьбу с ним. Закрыв глаза, чтобы не видеть летящую навстречу землю, я вцепилась в Нечестивца руками.

Удар, когда его ноги коснулись земли, — и вот он покатился вперед, гася инерцию. Мы оказались на земле, лежа на боку, он обнимал меня двумя руками, принимая удар на себя. Я лежала, пытаясь снова начать дышать, обернутая его руками, прижатая к его телу.

— Ты цела, Анита?

Я не знала, так ли это, но сумела ответить:

— Да, все в порядке.

Голос звучал с испуганным придыханием.

Он меня отпустил, чуть отодвинул от себя, посмотрел мне в лицо, потом улыбнулся и взял его в большие ладони.

— Давно уже этого не делал, растренировался.

— Мало кто из вампиров умеет нести другого, — ответила я, все еще не отойдя от страха.

— Я же тебе говорил, мы с Истиной летаем очень здорово.

Он снова улыбнулся, и на этот раз улыбка была мне знакома. Тем более что он подался ко мне.

Я его остановила, положив ему ладонь на грудь:

— Кажется, сейчас ardeur кормить не надо. Ты меня так напугал, что он куда-то делся.

Он засмеялся — низким мужским смехом. Очень мужественные во всем они двое — он и его брат. Мне больше нравится, когда в мужчинах есть немножко женской энергии, но смех был хорош.

— У тебя кожа горяча на ощупь, будто ты в лихорадке. То, что случилось там, возле дома, еще не ушло от тебя. Когда страх отступит, вернется голод. — Лицо его стало строже. — Тебе нужно покормиться до этого, Анита.

У меня снова перехватило дыхание, сдавленным голосом я сказала:

— Мне хотелось вернуться в дом — и есть, Нечестивец. Мне не важно было, что это Эдуард, что это люди. Главное — что у них теплая кровь.

Он кивнул, все еще надо мной, опираясь на локоть, другая рука гладила мне лицо. Это было скорее успокаивающее прикосновение, чем сексуальное.

— Тебе нужно выпустить ardeur до того, как проснутся другие виды голода. Его нужно напитать.

— Что со мной, Нечестивец?

— Не знаю. Но если напитать ardeur, всякий другой голод тоже будет утолен.

— На время.

Тут он улыбнулся, но с легким оттенком грусти.

— Это всегда на время, Анита. Что бы ни было тебе нужно, оно тебе будет нужно снова.

Он снова ладонью взял меня за щеку, прикоснулся губами к губам и впервые поцеловал меня — нежнейшим поцелуем, едва касаясь.

И отодвинулся — чтобы прошептать:

— Отпусти ardeur, Анита, накорми его, чтобы ты могла вернуться к своим друзьям из полиции.

Я подумала об Эдуарде, о тех, кто с ним сейчас пойдет в дом, где демон, и о том, что не прикрываю ему спину. Ну, я бы любому полисмену, с которым пошла бы, прикрыла бы спину, но будем смотреть правде в глаза: только Эдуарда я бы никогда себе не простила, если что.

Я посмотрела в лицо Нечестивца:

— Как ты понял, что именно это надо мне сказать?

— У тебя есть верность и честь, и ты не бросишь своих друзей в опасности. Кормись, и мы отнесем тебя к ним.

— Мы?

— Я позвал Истину к нам.

Я посмотрела на него так подозрительно, что он не выдержал и снова засмеялся.

— Зачем?

— Потому что если всё будет правильно, я сразу после этого ходить не смогу, не то что летать.

Выражение его лица заставило меня покраснеть и опустить глаза — как раз к его голой груди, где я разорвала на нем рубашку. Это меня еще больше смутило, и я поймала себя на том, что отталкиваюсь от него. Он позволил мне сесть, но сам остался лежать на боку на шершавой земле. Куда ни глянь, здесь была только голая земля, песок и камень. Над нами, за спиной Нечестивца, нависал холм — вот и все прикрытие, Ну, не все: еще ночное небо над нами — совершенно черное, и звезды, много-много звезд. Такие яркие, такие белые, как никогда не бывает в городе.

— Мы далеко? — спросила я.

— В смысле, от города?

— Да.

— Не знаю, трудно судить по воздуху, сколько миль.

— Во всяком случае, светового загрязнения здесь нет.

Он повернулся, посмотрел вверх на переливающееся небо.

— Красиво. Но я помню времена, когда почти всюду, куда ни пойди, небо было таким. Даже в самом большом городе свет не затмевал звезд.

Я посмотрела на мерцающее одеяло звезд, попыталась представить себе мир, где ночное небо всегда такое, и не смогла. Такое небо бывает над дальней пустыней, над открытой водой, там, где нет людей.

Он тронул меня за руку — осторожная игра пальцев. Я посмотрела на него, он — на наши руки, где его пальцы едва заметным прикосновением медленно ходили по моей коже. Глаз его или выражения лица мне не было видно.

— Анита, отпусти ardeur. Я не настолько силен, чтобы пробудить его, а тебя не настолько ко мне тянет, чтобы это произошло случайно.

— Тут ничего личного, Нечестивец. Я же вижу, как ты красив.

Он посмотрел на меня, и читалось на этом лице то, чего я никак не ожидала на нем увидеть: неуверенность.

— Это правда, Анита?

— Я не слепая, — нахмурилась я. — И вижу, как ты выглядишь.

— Правда? — Он снова опустил глаза, глядя на свои пальцы, идущие вверх по моей руке. Нашел ложбинку на ее изгибе, кончиком пальца потрогал теплую мягкую кожу. Я вздрогнула, дыхание перехватило. Тогда он улыбнулся: — Может быть, и видишь.

Он продолжал водить пальцем над той же точкой, я поежилась и сказала ему:

— Щекотно!

— Не думаю, — ответил он и сел. В сидячем положении рядом со мной он был куда как выше. Взял меня за плечи, погладил по рукам. — Впусти меня, Анита. Впусти.

От второго смысла я поморщилась, но его ладони на моих руках отвлекли меня от неприятного ощущения. Он меня обвинил по телефону в переборчивости; сейчас, под его руками, я поняла, что он был прав. Ко мне снова вернулась привычка подавлять ardeur. Между кормлениями я могла теперь протянуть дольше, и поэтому продолжала воевать. И до сих пор продолжаю, даже хотя знаю, что Эдуард будет звонить в местную полицию, чтобы организовать рейд на дом Тодда Беринга. Они войдут, и там наверняка будет как минимум демон, а может, и вампиры. В качестве же поддержки с ними будет только кто-то вроде Санчеса. Он мощный экстрасенс, но не разбирается в мертвецах, и я вполне уверена, что в демонах тоже. Если меня там не будет, а дело обернется хреново, я всю жизнь буду себя грызть, что могла бы их спасти — и не спасла.

Все, что мне нужно, — это исполнить секс с лежащим рядом мужчиной и напитать ardeur, а потом я готова появиться, как бог из машины. В такой формулировке это кажется просто: секс, напитать ardeur, отловить демона и нескольких вампиров, при этом чтобы никто из своих не погиб. Проще простого.

Но сперва — отпустить вожжи. Сперва — добровольно создать себе еще одну уязвимость, еще одного мужчину. Вот именно этот момент мне не очень нравился. Если правду сказать, совсем поперек горла. Не люблю быть уязвимой, ни для чего и ни для кого.

— Я недостаточно силен, чтобы пробиться сквозь твои щиты, Анита, — сказал он тихим и спокойным голосом.

Даже сейчас ситуацию контролировала я. Я могла просто сказать ему, чтобы отнес меня обратно к Эдуарду и к ребятам. Но… а что если я потеряю самообладание посреди налета на дом чернокнижника? А если голод вспыхнет в машине, когда я буду с Эдуардом, Олафом и Бернардо? Есть вещи похуже, чем секс с друзьями. Я могла бы у них выдрать глотки и купаться в их крови; и так бы и было, если бы Нечестивец меня от них не унес.

Нет уж, что бы там со мной ни было, но питать ardeur — это меньшее зло. Быстро подзаправиться, и снова за раскрытие преступления. Посмотрев на высокого красавца, я сказала:

— Мне жаль, что первый раз у нас будет на скорую руку. Ты стоил бы того, чтобы не торопиться, Нечестивец.

Он улыбнулся, и лицо его смягчилось:

— Ничего приятнее я от тебя в жизни не слышал.

Я тоже улыбнулась:

— Когда я выпущу ardeur после такого долгого поста, это может показаться грубым.

— Я буду осторожен.

— Я не про это.

Мотнув головой, я просто сняла с себя футболку, купленную у «Триксиз», и осталась в одном лифчике в эту на удивление теплую ночь.

Нечестивец посмотрел на меня удивленными глазами.

— Я про то, что можем случайно так разорвать друг на друге одежду, что надеть будет нечего.

Он пожал плечами и стал развязывать галстук:

— Предпочел бы обнажаться более чувственно, но командуешь ты.

— Хорошо бы, — вздохнула я.

— Ты говоришь: «разденься» — я раздеваюсь. Это и значит, что ты командуешь.

Он уже снял галстук, следующим пошел плащ.

— Ты же хотел в конце концов раздеться? — спросила я.

— Хотел.

Он снял обрывки рубашки, и одно лишь зрелище его голого торса заставило меня отвернуться. Первое обнажение кого-то хорошо знакомого всегда меня смущает.

Было у меня когда-то правило: если раздевание напрягает, то лучше остановиться, одеться — и домой. Я Джейсону говорила в Сент-Луисе, что забываюсь. Сейчас я здесь, далеко от дома, и не кто-то из мужчин моей жизни заставляет меня забыться, а сила, живущая во мне. От нее мне не сбежать. Как старая шутка: куда ни пойдешь, всюду обнаружишь себя. И так как от себя не уйти, то и пытаться не стоит.

Две руки сзади легли мне на ребра, уперлись нерешительно в края лифчика. Я потянулась к бретелькам — сбросить их с плеч, но его руки дошли туда раньше, и он их медленно спустил вниз, покрывая обнажаемые плечи поцелуями. Руки осторожно передвинулись к застежке, расстегнули, давление ослабло, и предмет одежды целиком соскользнул вниз, освобождая груди.

Тут же их приняли ладони, сильные ладони больших рук, сжали, разминая, ощупывая. И уже от одного этого я почувствовала, что стала влажной, и эти опытные руки вызвали у меня стон восторга. Я сама стала расстегивать брюки, но опять его руки успели раньше, погладив по дороге груди, расстегнули молнию, раскрыли ее, проникли внутрь, коснулись волос и потянулись ниже.

Я засмеялась:

— Руки у тебя большие, а штаны у меня тесные.

— Это можно исправить, — сказал хриплый голос рядом с моим ухом, и резким рывком он стянул с меня брюки вместе с трусами, обнажив верх бедер, подставив ночному воздуху.

Руки коснулись голого зада, гладя, обхватывая, ощупывая. У меня дыхание ускорилась, пульс часто забился в горле.

— Нечестивец! — выдохнула я.

— Вот так я и хочу слышать от тебя свое имя.

И его руки обняли меня спереди, стоящую на коленях. Пальцы проникли между ног, поглаживая самые сокровенные части, щекоча и дразня, заставляя меня вскрикивать. Вторая рука стянула джинсы пониже, чтобы можно было развести и знающие пальцы захватывали, шире, увереннее.

Он попытался проникнуть дальше, глубже, но поза была неудобной, и большая рука не совсем помещалась в освобожденном пространстве. Издав низкий досадливый звук, он взялся руками за края джинсов и сдернул их до колен. Потом притянул меня к себе, и я ощутила, какой он большой, твердый, готовый, но тут другая рука вернулась опять внутрь, между ног, палец вошел внутрь, и я снова вскрикнула. Он вдвинул пальцы дальше, вытащил, играя на этой влажности, на едва заметной сладкой точечке спереди, а другая рука обняла за талию, прижала к мужской твердости, и я полубессознательно стала тереться об него, а пальцы снова оказались между ног, дразня и поглаживая, и возникла и стала нарастать тяжесть грозящего прорваться наслаждения.

— Почти, — выдохнула я.

Он изменил ритм движения пальцев, быстрее, быстрее, снова-снова-и-снова, пока я не ахнула:

— Нечестивец!

И от легкого движения пальцев я пролилась через край, крик вырвался из горла, я забилась, прижимаясь к Нечестивцу, к груди, животу, ниже, а пальцы ласкали, играли, заманивали, вызывали оргазм, и я уже не знала, это один и тот же или много-много маленьких быстро один за другим и они сливаются воедино.

Я орала от наслаждения прямо в звездную ночь, и лишь когда я обмякла в его объятиях, перестала его рука шевелиться, и только тогда он чуть отодвинул меня от себя, и только тогда я почувствовала, как пробивается в меня он. Ноги еще не работали, и он держал меня на весу, обняв за талию, а другая рука помогала ему найти тот угол, который был нужен. И снова я назвала его по имени: «Нечестивец», — и тогда он положил меня на разостланный плащ и от меня отодвинулся.

— Что случилось? — спросила я у него.

— Ничего, — ответил он. — Ничего совсем.

Я смотрела снизу, лежа, ожидая, чтобы тело снова начало работать, а он перебирал свою одежду, пока не нашел презерватив. Я была на таблетках, но правило было такое, что любой мужчина, не входящий в число моих главных возлюбленных, должен быть одет. Если уж случится непредусмотренное, то пусть это будет кто-то из тех, кого я люблю. То, что я это правило забыла и пришлось вспоминать ему, уже говорит о том, как меня занесло сегодня.

Нечестивец подобрался ко мне опять, уже растянув латекс по всей своей длине.

Обняв меня за талию одной рукой, он поднял меня, лежащую ничком, почти на четвереньки. И снова стал искать нужную позу, и от этих легких прикосновений я застонала нетерпеливо и снова назвала его имя. А он нашел, что искал, и стал пробиваться внутрь, и у меня уже не было воздуху, чтобы произносить слова.

Он снова положил меня на расстеленный плащ, и я прижалась щекой к ткани и к земле под ней, а остальное он приподнял, уйдя в меня, уйдя так, что уже дальше было некуда, и наши тела встретились, остановились, слились вместе. Вот так он помедлил секунду, потом стал искать ритм, туда и обратно, туда и обратно, долгими, медленными, глубокими движениями всего тела, уходя до упора, сильно, но ласково, будто боялся сделать больно, и снова двигался наружу.

— Ты мне больно не сделаешь, — сумела я сказать.

— Я упираюсь в шейку, это будет больно, если не быть осторожным.

— Мне это нравится.

— Что?

— Ты меня хорошо подготовил, Нечестивец, ощущение чудесное.

— Отпусти ardeur, и я буду быстрее.

Он держал все тот же осторожный ритм, но я чувствовала напряжение, как он сдерживает себя.

— Сильнее! — сказала я.

— Ardeur, — ответил он голосом, готовым сорваться, дрожащим, как мышцы, которые он сдерживал. Я не хотела, чтобы он сдерживался.

И я сделала, как он просил, как мне было нужно: я потянулась к той части своей личности, которая и есть ardeur, и это не так, будто убрали щит, а просто будто я перестала с собой сражаться. Ardeur нахлынул на нас обоих приливом жара, от которого мы вскрикнули.

— Делай меня, Нечестивец, делай!

Он отбросил осторожность и всей своей длиной, всей толщиной, быстро и сильно вбивал себя в меня со звуками удара кожи в кожу, и я кричала ему, визжала ему, содрогалась от ощущения его ударов в самую глубокую точку, от ощущения, что надо прекратить, а он еще нет. И он начал снова, на этот раз не так глубоко, чуть иными движениями бедер, и снова стал во мне нарастать теплый тяжелый жар. Я повторяла и повторяла его имя, вперемежку со слово «Боже», и наконец оргазм заорал моим ртом, руки вцепились в плащ, в землю. Если бы я могла дотянуться, я бы вцепилась в кожу, но мне пришлось искать иные пути выражения страсти.

И он надо мной вскрикнул, тело утратило ритм, и он качал меня изо всей силы и мощи, я думала, что это уже все, но оказалось, что даже еще сейчас он был осторожен. Его тело ударилось в меня изнутри, и если бы не ardeur, это было бы что-то более чем поразительное, но ardeur убрал все, кроме желания и радости. Нечестивец довел меня еще раз — и только после этого дал себе волю. Только тогда его тело дернулось еще раз во мне, и мы вскрикнули вместе, и он во мне содрогнулся, и только тогда ardeur пустился есть.

Я питалась каждым ударом его тела внутри меня, ощущением, как он проливается в меня, силой его тела, стоящего надо мной на коленях. Я питалась от его рук, сжимавших мне плечо, от напряжения мышц в последнем уже толчке, от которого я снова вскрикнула — и тогда он рухнул мне на спину. Он оперся на руки, сумел выгнуться надо мной как мост, прижавшись мокрой голой грудью к моей спине, а тело его еще было во мне, мы вместе стояли на четвереньках, прижатые друг к другу так тесно, как только могут прижаться тела, и дыхание громом отдавалось у нас в ушах, и сердце его грохотало о мои ребра. Оно билось, билось для меня.

Нечестивец вышел из меня, засмеялся, весь дрожа. Я последний раз тихо вскрикнула и свалилась набок, а он свернулся вокруг меня кольцом. Так мы и лежали, восстанавливая дыхание, и только тогда я глянула направо и увидела Истину, стоящего в свете звезд.