Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Глава 8. Самообладание

«Академия» стала настоящим шоком для Эрики. Во-первых, она, казалось, поглотила всю ее жизнь. Занятия в «Академии» начинались в восемь утра и кончались в пять вечера. Эрике, кроме того, приходилось ходить в школу по субботам и в течение нескольких недель летом. Неуспевающие ученики проводили в «Академии» вдвое больше времени, чем обычные американские школьники, но даже те, кто хорошо учился, находились в школе на 50% дольше, чем ученики большинства других школ.

Во-вторых, школа обеспечивала учеников буквально всем. Разумеется, тут имелись обычные кабинеты английского языка и математики (и Эрике поначалу пришлось посещать два урока английского ежедневно), но кроме этого в школе еще были медицинские кабинеты, полный пансион, консультант-психолог и вечерние спортивные секции.

Но самым большим потрясением стали требования к поведению. «Академия» начинала с основ. Она учила студентов смотреть в глаза собеседнику, учила, как надо сидеть в классе, как кивать в знак согласия, как правильно пожимать руку и как здороваться с незнакомыми людьми. Весь первый урок в музыкальном классе ушел на то, чтобы научить Эрику и ее однокашников правильно входить в помещение и правильно занимать свои места. В течение первых недель пребывания в «Академии», школьников учили, как правильно спускаться по лестнице в холл, как правильно носить книги, как извиняться, если столкнулся с кем-нибудь в коридоре. Учителя говорили, что если они овладеют этими мелочами, то потом им будет легче овладеть и более важными социальными навыками. Дети среднего класса усваивают их автоматически, но многих учеников «Академии» приходилось обучать специально.

Еще одним сильным потрясением было скандирование^{179}. Каждый учебный день начинался с ритмичных кричалок. Действо называлось «общешкольным сбором». Все учащиеся собирались в спортзале, где под ритмичные хлопки в ладоши произносили заклинания. Они нараспев декламировали «Песнь уважения». Они орали кричалку «Знание – сила». Была еще кричалка под названием «Песнь о Колледже»: ученики выкрикивали названия лучших университетов и клялись поступить в один из них. В конце каждого «общешкольного сбора» учитель физкультуры задавал им Важные Вопросы:

– Для чего вы здесь?

– Чтобы получить образование!

– А как вы его получите?

– Тяжким трудом!

– Что вы здесь делаете?

– Мы трудимся!

– Что для этого нужно?

– Самодисциплина!

– Куда вы пойдете дальше?

– В университет!!

– Зачем?

– Чтобы стать хозяином своей судьбы!!

– Как вы туда попадете?

– Мы это заработаем!!!

– А что можно заработать?

– Все!!!!

У каждого класса был свой выпускной вечер. Но отмечали его не в день окончания «Академии», а четыре года спустя, после окончания университета. Каждая классная комната имела собственное название, и это не был обычный номер – какой-нибудь там класс № 215 или № 111. Нет, каждая классная комната была названа в честь колледжа, в котором учился преподававший в классе учитель: Мичиган, Клермонт, Индиана или Уэлсли. Университет был землей обетованной, сонмом избранных, в который когда-нибудь войдут и ученики «Академии».

Эрика училась вещам, о которых не слышала никогда в жизни. Она узнала о жизни в Таиланде и о Древнем Вавилоне. Каждые шесть недель она писала контрольные и сдавала зачеты. Хорошие оценки означали продвижение вперед. Если успех превосходил ожидания учителей, то учащийся получал специальные «школьные доллары», на которые можно было купить себе привилегии – свободное время или экскурсию. Любимым классом Эрики был оркестровый, где ее научили читать ноты и играть один из Бранденбургских концертов Баха. Во втором семестре Эрика получила награду за успехи, и ее внесли в почетный список. Отныне она могла приходить в школу в синей блузке, а не в белой, которая была частью обязательной формы. Надев эту блузку, она встала перед строем учащихся. Еще никогда в жизни не испытывала она такой гордости.

После занятий она играла в теннис. Прежде Эрика никогда последовательно не занималась спортом. Иногда ей удавалось подержать в руках ракетку, но не более того. Но два года назад в «Академию» пришли два афроамериканца – звезды большого тенниса и пожертвовали деньги на устройство при школе теннисного корта. С тех пор в школу каждый день приходил тренер. Эрика решила, что и она хочет играть в теннис.

В академии Эрика стала серьезнее относиться и к учебе, и к жизни, но игра в теннис пробуждала в ней какую-то свирепость. Она была одержима игрой. После уроков она часами стучала мячом об стенку. Дома она оклеила стены своей комнаты фотографиями теннисных звезд. Географию она учила по городам, где проводились турниры Большого шлема, и по странам, откуда родом были великие чемпионы. Вся ее жизнь во время второго и третьего года обучения вращалась вокруг маленького желтого мячика.

Помимо всего прочего, теннис был для Эрики некой великой, глобальной целью. Уолтер Липпман однажды написал^{180}:

В течение нескольких лет теннис упорядочивал личность Эрики. Эрика была сильна и обладала быстрой реакцией, и, хотя она никогда никому об этом пока не говорила, ей казалось, что она может связать свою будущую судьбу с теннисом и он принесет ей богатство и славу. В мечтах она видела себя в Уимблдоне и на Открытом чемпионате Франции. Она живо представляла себе, как однажды приедет в школу и будет рассказывать будущим ученикам о том, как все начиналось.

Адрес ее электронной почты был tennisgirl1. Все ее пароли в Интернете были так или иначе связаны с теннисом. Каракули на обложках тетрадей были похожи на теннисные ракетки. День за днем она впитывала советы тренера, торчала на теннисных сайтах и смотрела по телевизору теннисные матчи. День ото дня улучшалась техника ее игры. Но в ее игре была ярость, пугавшая всех окружающих. В других областях своей жизни Эрика была упорна, решительна и серьезна, но она никогда не была злой. На корте же она становилась нетерпимой в отношении всего и всех. Во время игры она никогда не разговаривала с партнером и не подшучивала над ним. Если она выигрывала, люди вокруг нее облегченно вздыхали, но если она проигрывала, то лучше было не попадаться ей на глаза. Если тренировка проходила неудачно, у Эрики на весь день безнадежно портилось настроение и домой она приходила совершенно разбитая и злая.

Вначале тренер называл ее Маленький Мак, так как манерой игры она напоминала Джона Макинроя[51]. Но однажды произошло ужасное событие. Это было весной, когда Эрика училась на втором курсе «Академии». Их команда играла на корте какой-то школы в респектабельном пригороде. Эрика была посеяна под вторым номером и должна была участвовать в одиночных встречах после обеда.

Тренер наблюдал за первым геймом из-за ограждения, и было видно, что он расстроен. Первая ее подача ушла в аут. На второй подаче мяч попал в сетку. Проиграв три гейма с сухим счетом, она совсем потеряла форму. При ответном ударе она слишком сильно размахивалась, а на подаче слишком низко опускала руку, и мяч летел куда угодно, только не на противоположный конец корта.

Тренер велел Эрике сосчитать до десяти, успокоиться и взять себя в руки, но она смотрела на него, как дикий зверь, и лицо ее исказилось от ярости и переживаний. Она встала на краю корта, ожидая мяча, но думала не о мяче, а о своем отчаянном разочаровании. Ответные удары шли в сетку, мяч улетал за пределы корта или далеко в сторону, и каждый раз с ее губ шепотом срывалось непристойное ругательство.

Тренер принялся забрасывать ее советами. Придержи плечо. Двигайся. Работай над броском. Беги к сетке. Но Эрика словно потеряла голову, сорвалась в штопор беспорядочных действий. Она лупила по мячу изо всех сил, словно вымещая на нем ненависть к себе, которая только усиливалась после каждого промаха. По совершенно непонятной причине она начала портить собственную игру. Отбитые ею мячи летели под ограждение, она даже не пыталась принять подачу соперницы. В перерыве она топнула ногой, а ракетку бросила на пол, за спинку своего стула. После очередного неудачного удара она швырнула ракетку в ограждение. Тренер вышел из себя: «Эрика! Приди в себя или уходи с корта!»

Эрика выиграла следующую подачу и сверкнула глазами на тренера. После следующей подачи мяч попал в корт, но судья объявил: «Аут!»

– Вы что, с ума тут, блин, посходили? – заорала Эрика. На всех кортах тут же прекратили играть. Эрика швырнула ракетку на землю и бросилась к сетке с таким видом, словно она сейчас задушит любого, кто встанет у нее на пути. Соперница, судья на линии, товарищи по команде – все отпрянули назад. Эрика пылала от злости.

Она прекрасно понимала, что неправа, что ведет себя ужасно, но при этом ей было хорошо. Ей хотелось ударить кого-нибудь, насладиться видом текущей из разбитого носа крови. Глядя на окружающих, она ощущала свою силу и власть над ними. Ей хотелось кого-нибудь унизить.

Прошло несколько томительных секунд, но к Эрике никто не подходил. Не дождавшись подходящей жертвы, Эрика выбежала с корта и бросилась к своему стулу. Плюхнувшись на него, она низко опустила голову. Она была зла на всех, но не на себя. Все уроды, уроды – ракетка, мяч, соперница. Подошел тренер. Он был в ярости, не уступавшей ярости Эрики. Он схватил ее за руку и рявкнул:

– Уходи отсюда! Давай, пошли!

– Не смей, блин, меня трогать! – оттолкнула она тренера, но все же встала и пошла к автобусу на три шага впереди него. Поднимаясь в салон, она врезала кулаком по стенке автобуса и затопала по проходу. Сумку она швырнула в сторону, а сама плюхнулась на заднее сиденье. Она просидела там полтора часа, ожидая окончания матча, а потом тихо кипела всю дорогу до дома.

В тот вечер она замкнулась в себе. Она ни в чем не раскаивалась. Ей было наплевать, будут у нее неприятности в «Академии» или нет. Она была непробиваемо упряма и грубила, если кто-нибудь пытался с ней заговорить.

В школе в тот вечер все говорили только о том, как Эрика сошла с ума на корте. На следующий день уроки были отменены. Так делали, когда в школе случалось что-то ужасное. Ученики и учителя собрались на час в спортзале. Говорили о спортивном поведении, о духе спорта. Имя Эрики не было названо ни разу, но все знали, что речь идет о ней. Учителя и администраторы то и дело отводили ее в сторону для разговора – кто сурово, кто более мягко, – но история не сохранила подробностей этих бесед.

На следующий вечер, однако, отношение Эрики к этому эпизоду стало иным. Эрика горько плакала в подушку, ей было стыдно, и она чувствовала себя униженной.

В этом возрасте ее мать, Эми, была совсем не похожа на Эрику. Как личность мать, конечно, была слабее, но и она знала, как это бывает, когда вдруг начинаешь вести себя необъяснимым для себя самой образом. Может быть, она, Эми, просто передала дочери дурные гены, и теперь все превосходные качества Эрики перечеркивала темная материнская наследственность?

Эми терзали сомнения. Что это было – случайный всплеск подросткового буйства, или такой будет вся ее жизнь, отныне и навсегда? От далеких предков все люди унаследовали автоматическую способность отвечать на неожиданные опасности и стрессы так называемой реакцией борьбы или бегства. Некоторые люди – с самого раннего детства – стараются убежать от стресса и боли. Некоторые, как Эрика, вступают в драку.

Некоторые новорожденные более пугливы, чем другие^{181}. Когда они попадают в незнакомую обстановку, у них учащается пульс и поднимается артериальное давление. Организмы этих младенцев реагируют на реальную или мнимую опасность чересчур живо. В 1979 году психолог Джером Каган и его коллеги провели опыт^{182}, в ходе которого пятистам младенцам демонстрировали различные необычные раздражители. Около 20% детей реагировали энергичным плачем. Их назвали «детьми с высокой реактивностью». 40% реагировали на стимулы слабо или не реагировали совсем, их назвали «детьми с низкой реактивностью». Остальные испытуемые занимали промежуточное положение между первыми двумя группами.

Через десять лет и позже Каган провел с теми же детьми серию новых экспериментов, в ходе которых у детей вызывали тревогу и регистрировали поведенческую реакцию на нее. Каждый пятый ребенок из группы с высокой реактивностью по-прежнему бурно реагировал. Треть детей из группы с низкой реактивностью по-прежнему оставались безмятежными. Большинство же детей в процессе созревания переместились в середину шкалы. Лишь очень немногие перешли из категории «высокая реактивность» в категорию «низкая реактивность» и наоборот.

Другими словами, дети рождаются с определенным темпераментом. Этот темперамент не предопределяет путь, по которому им суждено идти всю жизнь. Как выразился Э. О. Уилсон, это поводок. Все дети, и Эрика в том числе, рождаются с определенной предрасположенностью – к нервозности или сверхъестественному спокойствию, жизнерадостности или мрачности. В течение жизни эти предрасположенности могут в какой-то степени меняться под влиянием накопленного жизненного опыта, но диапазон этих изменений очень ограничен. Сильная нервозность может смениться умеренной сдержанностью, но едва ли уступит место своей противоположности – полной безмятежности. Как только устанавливается базовый темперамент, все настроения и реакции будут колебаться вокруг этого среднего показателя. Например, после выигрыша крупной суммы в лотерею человек может несколько недель пребывать в полной эйфории, но через некоторое время вернется в свое прежнее состояние, и его жизнь будет не более счастливой, чем если бы он ничего и не выигрывал. Или, например, женщина может очень страдать, потеряв мужа или друга, но после периода скорби и горя она снова придет в обычное расположение духа.

Эми была встревожена. В душе Эрики тлел опасный огонь. Еще в раннем детстве было ясно, что настроение Эрики может колебаться сильнее, чем у большинства детей. Она очень сильно пугалась, когда происходило что-то неожиданное (такие люди в течение всей жизни испытывают повышенную тревогу и страх). Некоторые психологи делят детей на «одуванчики» и «орхидеи»^{183}. Дети-одуванчики сдержанны и устойчивы. Они прекрасно осваиваются практически в любой ситуации. Дети-орхидеи более переменчивы. Они пышно расцветают в благоприятных условиях, но быстро увядают, если попадают в неподходящее для них окружение. Эрика была орхидеей, неустойчиво балансирующей между успехом и катастрофой.

Сидя рядом с Эрикой и беспомощно размышляя о ее будущем, Эми испытывала знакомую всем родителям тревогу за дочь. Сама Эми была из тех детей, которые ощетиниваются при первых признаках надвигающейся неприятности, склонны толковать обычную ситуацию как угрожающую, думают, что на них сердятся, хотя этого нет и в помине, и расценивают как неуважение к себе самое нейтральное отношение окружающих. В общем, они становятся жертвами своего воображения, которое в такие моменты гораздо опаснее внешнего мира, против которого они ополчаются.

У людей, живущих под гнетом такого хронического стресса, гибнут клетки гиппокампа, а это приводит к ослаблению памяти, в частности памяти о том хорошем, что случалось с ними в жизни. Происходит, кроме того, ослабление иммунной системы. Кости становятся более податливыми, так как из них вымываются неорганические соли. Развивается местное ожирение – как правило, в области талии. Таким людям приходится годами жить с этим хроническим дефицитом иммунитета, с этими небезопасными недомоганиями. Наблюдение над группой инженеров^{184}, в течение полугода работавших над очень ответственным проектом по 90 часов в неделю, показало, что в их крови было повышено содержание кортизола и адреналина, двух гормонов стресса. Это повышение сохранялось на протяжении полутора лет после окончания работы несмотря на то, что все они после завершения проекта были отправлены в отпуска на четыре-пять недель. Эффекты стресса могут быть долговременными и вредоносными.

В тот вечер, несмотря на то, что после происшествия на теннисном матче миновало уже больше тридцати часов, Эми по-прежнему не знала, что ей делать и как успокоить дочь, все еще страдавшую от стресса и стыда. Она просто сидела рядом и поглаживала Эрику по спинке, пытаясь хоть как-то помочь ей. Минут через пятнадцать обе они подумали, что надо бы чем-то заняться, и принялись готовить ужин. Эрика сделала салат, а Эми сварила спагетти. Эти общие хлопоты успокоили их, вернули обеим душевное равновесие. Теперь Эрика снова могла трезво взглянуть на мир. Нарезая помидор, она подняла голову и спросила у матери:

– Почему я не умею владеть собой?

Это и в самом деле очень важный вопрос. Исследование, проведенное Анджелой Дакуорт и Мартином Зелигманом^{185}, показало, что с точки зрения прогнозирования работоспособности, посещаемости и успеваемости в школе умение контролировать себя вдвое важнее, чем IQ. Другие ученые не согласны с тем, что самообладание важнее IQ, но подтверждают, что оно – одно из важнейших условий полноценной жизни.

– Мне кажется, это вообще была не я, – сказала Эрика матери, когда они обсуждали происшествие. – Это было какое-то чужое злобное существо, завладевшее моим телом. Я не знаю, откуда взялось это существо и чего оно хотело. Я очень боюсь, что оно вернется и сделает что-нибудь страшное.

В 1970 году Уолтер Мишель, профессор Колумбийского университета, работавший в то время в Стэнфорде, провел знаменитый «Зефирный тест» – один из самых остроумных и изящных экспериментов в истории психологии. Усадив вокруг стола группу четырехлетних детей, Мишель положил на стол несколько кусочков зефира и сказал, что сейчас уйдет и они могут съесть лакомство прямо сейчас. Но если они не съедят зефир до его прихода, то он даст им еще. На видеозаписи эксперимента видно, как Мишель выходит из комнаты, а дети начинают гримасничать, кривляться, прятать глаза и даже биться головами о стол, изо всех сил стараясь не съесть сладость. Однажды вместо зефира Мишель использовал шоколадные шарики с начинкой. Один мальчишка разломил шарик пополам, ловко съел начинку, а потом снова сложил обе половинки (наверное, этот парень теперь заседает в сенате).

Но суть дела заключается в следующем: дети, способные дождаться возвращения экспериментатора, лучше учились в школе и лучше себя вели, чем дети, неспособные ждать. Терпеливые дети легче усваивают и социальные навыки. Дети, которые могли ждать в течение пятнадцати минут, став старшеклассниками, набирали при тестировании на 210 баллов больше, чем дети, которые не могли ждать дольше тридцати секунд. Итак, «Зефирный тест» лучше предсказывает академическую успеваемость, чем определение IQ в четырехлетием возрасте^{186}. Двадцать лет спустя выяснилось, что терпеливые дети окончили университет с более высокими оценками, а тридцать лет спустя у них был более высокий годовой доход. Дети, которые вообще не могли ждать, в течение жизни чаще попадали в тюрьму и чаще страдали от алкогольной или наркотической зависимости.

Тест спровоцировал у детей внутренний конфликт между сиюминутным побуждением и будущим, но отсроченным вознаграждением. Он позволил выяснить, обладает ли ребенок умением контролировать свои побуждения. Те, кто умел это делать, по большей части преуспели в учебе и жизни. Тем, кто не умел ждать, в школе было невероятно скучно.

Дети, умевшие контролировать свои сиюминутные побуждения, росли, как правило, в хорошо организованных семьях^{187}. В окружавшей их с детства обстановке любое действие вело к предсказуемым последствиям. Такие дети отличались уверенностью в себе и своей правоте и ожидали успеха и вознаграждения за свои действия. Дети же, которые не могли сопротивляться соблазну, чаще всего росли в неблагополучных, дезорганизованных семьях, где они не видели связи между действиями и их следствиями и поэтому не выработали у себя способности противиться сиюминутным побуждениям.

Но самое интересное открытие касается природы успешных стратегий самоконтроля и самообладания. Дети, не устоявшие перед соблазном, фиксировали свое внимание на сладости. Они думали, что если будут не отрываясь смотреть на вожделенную конфетку, то устоят перед соблазном ее съесть. Те, кто умел ждать, старались отвлечься от зефира^{188}. Они убеждали себя в том, что сладость не настоящая, что это муляж или что на самом деле ее нет. То есть эти дети уже располагали инструментом управления вниманием.

В более поздних модификациях эксперимента Мишель просил детей представить себе, что зефир нарисован на картинке. При таком подходе дети могли ждать в среднем в три раза дольше, чем дети, которые не воображали себе картинку. Дети, которых просили вообразить, что зефир – это просто кусочки облаков, тоже могли ждать намного дольше. Пользуясь силой своего воображения, они конструировали свое собственное представление о сладости. Они дистанцировались от соблазнительного предмета и запускали у себя в сознании другую, менее привлекательную модель. Дети, способные контролировать свои побуждения, старались включить «холодное», индифферентное отношение к зефиру. Дети, неспособные на это, включали представление «горячее»: они не видели перед собой ничего, кроме соблазнительного лакомства. Как только в их мозгу включались эти «горячие» цепи ассоциаций, все было кончено. Сладость, словно сама собой, неизбежно оказывалась у них во рту.

Вывод из этого эксперимента таков: самообладание не есть результат железной воли, позволяющей укрощать скрытые страсти. Осознающий себя разум не имеет ни сил, ни инструментов, дающих ему возможность справиться с подсознательными влечениями. Все дело во включении. В каждый данный момент времени на подсознательном уровне осуществляются или могут осуществиться многочисленные и разнообразные операции. Люди, склонные к самоконтролю и самодисциплине, развивают в себе умение и привычку запускать подсознательные процессы, которые позволяют им плодотворно и дальновидно воспринимать мир.

Люди принимают решения в три этапа. Первый этап – восприятие ситуации. Второй этап – разумная оценка возможных действий; мы решаем, послужит ли то или иное действие нашим долговременным интересам. Третий этап – пользуясь силой воли, мы выполняем свое решение. В течение веков люди создали массу теорий характера и одновременно разработали множество способов формирования характера у молодых людей. В XIX веке большинство моделей формирования характера было сфокусировано на третьем этапе процесса принятия решения – на волевом усилии. Викторианские моралисты имели почти гидродинамические представления о «приличном» поведении. Страсти – это дикие бурлящие потоки, и порядочный человек, используя свою железную волю, строит на их пути плотину, укрощает их и начинает ими управлять.

В XX веке основное внимание исследователей было обращено на второй этап процесса принятия решений – на разумный расчет последствий. Моралисты прошлого столетия подчеркивали важность тренировки разума для того, чтобы люди помнили о долгосрочном риске плохого поведения. Моралисты напоминают людям, что незащищенный секс может привести к заражению венерическими заболеваниями, к нежелательной беременности и другим бедам и неприятностям. Курение может привести к раку. Супружеская неверность разрушает брак, а ложь разрушает доверие. В основе такого подхода лежит представление о том, что если напомнить людям о глупости их поступков, то они перестанут их совершать.

Естественно, разум и воля очень важны для принятия нравственных решений и самодисциплины. Но оба этих подхода не очень-то эффективны. Вы можете сколько угодно убеждать людей не есть картошку фри. Вы можете писать памфлеты и брошюры о том, что это блюдо – главная причина ожирения. Вы может прочесть с амвона проповедь, призывая людей тренировать силу воли, чтобы отказаться от жареной картошки. И, если человек в данный момент сыт, он охотно поклянется в том, что никогда в жизни не возьмет ее в рот. Но стоит только голоду заявить свои права, как благонамеренное «я» слабеет и человек снова лопает вредную картошку. Люди оказываются не в состоянии соблюдать диету, так как сил разума недостаточно для длительного подавления подсознательных влечений.

Если это верно в отношении картошки фри, то точно так же это верно и в отношении более важных вещей. Проповедники всех времен и народов на протяжении тысячелетий проклинали грех супружеской неверности, но это не слишком влияло на число прихожан, упрямо продолжавших прелюбодействовать (равно как и на число самих проповедников, предававшихся тому же греху). Мириады слов были написаны о грехе алчности и стяжательства, но жадность продолжает править свой неистовый бал. Почти все согласны с тем, что приобретение материальных благ не добавляет человеку радости и чувства полноты жизни, но, несмотря на это, на кредитных картах накапливаются громадные долги. Все знают, что убивать нехорошо, но на планете то и дело случаются акты геноцида, а террористы убеждают себя в том, что убийство невинных людей – праведное дело.

В течение десятилетий разумные люди пытались донести до наркоманов информацию о вреде наркотиков, а до подростков – информацию об опасностях незащищенного секса и о том, что не следует бросать среднюю школу. Тем не менее вывод всех исследований на эту тему однозначен: информационные программы сами по себе мало способны изменить человеческое поведение. В 2001 году было проведено исследование эффективности программ полового воспитания в школе^{189}. Выяснилось, что эти программы не оказывают никакого влияния на сексуальное поведение и на применение противозачаточных средств. Школьное обучение и семинары по развитию сознательности практически не оказывают прямого воздействия на подсознательные влечения. Не помогают и проповеди.

Накопленные данные показывают, что разум и волю можно уподобить мышцам, причем мышцам не особенно сильным. Иногда, в особых условиях, они могут противостоять искушениям и подавлять инстинктивные побуждения. Но чаще всего они просто оказываются слишком слабыми для того, чтобы дисциплинировать человека. Во многих случаях действиями человека руководит самообман.

Модели формирования характера, разработанные в XIX и XX веках, оказались неудачными, потому что в их основе было предположение о том, что первый этап процесса принятия решений – акт восприятия – относительно прост и понятен. По-настоящему важные действия – это принятие разумного решения о том, что надлежит делать, и акт воли, необходимый для того, чтобы выполнить это решение.

Но, как выяснилось теперь, это неверно. На самом деле первый этап – самый важный. Восприятие – это не просто способ представить себе и уяснить ситуацию. Этот процесс требует навыков и участия мышления. Рассмотрение и оценка – это не два отдельных процесса, они взаимосвязаны и протекают одновременно. Исследования, проведенные за последние 30 лет, показывают, что у некоторых людей навык восприятия развит лучше, чем у других. Человек, обладающий хорошим характером, научился сам или был научен другими правильно оценивать ситуацию. Верное видение ситуации – уже наполовину выигрыш. При такой оценке в мозге запускается целая сеть подсознательных суждений и ответов, каковые склоняют человека к принятию того или иного решения. Этот выигрыш сильно облегчает задачу разума и воли. В этом случае они могут, не отвлекаясь, обеспечить поведение, приводящее к выполнению принятого решения.

Например, некоторые ученики входят в класс без укорененного чувства уважения к учителю. Если такой ученик разозлится, то он может обругать учителя, унизить его и даже ударить или швырнуть в него стул. У других учеников укоренено уважение к учителю. Они просто знают – даже не думая об этом, – что следует относиться к нему с должным почтением; они знают, какое поведение допустимо в присутствии учителя, а какое нет. Такой ученик тоже может разозлиться или расстроиться, но он даст волю своим чувствам, только выйдя из класса. Ему никогда даже в голову не придет накричать на учителя, обругать его или швырнуть в него стул. Если кто-то из однокашников поведет себя подобным образом в его присутствии, то он испытает ужас и потрясение.

Откуда берется это врожденное уважение? Как получилось, что один только вид учителя уже запускает в мозге определенные параметры поведения? Ответ теряется в темных, бездонных глубинах реки подсознания. Но как бы то ни было, это знание появляется в результате какого-то жизненного опыта. Может быть, ребенок усвоил необходимость уважать авторитет родителей, а потом перенес это отношение на любую авторитетную фигуру в своем окружении. Может быть, он слышал рассказы о том, как надо относиться к учителю. Может быть, ребенок усвоил этические привычки и нормы, которые обуздывают некоторые формы поведения, считающиеся недопустимыми. Из множества этих влияний возникает определенный образец восприятия, определенный способ видения. Приучившись видеть учителя именно в таком ракурсе, ученик никогда даже не рассматривает возможности ударить учителя в лицо – разве только в разгоряченной фантазии, которая – как знает и сам ученик – никогда не станет явью.

Точно так же смотрят честные люди на чужую собственность, не испытывая искушения ее присвоить. Сложившаяся в их мозге картина восприятия делает невозможной кражу. Нормальный человек при взгляде на ружье не испытывает желания кого-нибудь пристрелить. Порядочный мужчина приучен смотреть на девушку, не испытывая желания ее изнасиловать. Нормальные люди «видят» истину так, что у них не возникает искушения солгать.

Такая модель обучения видению говорит о том, что не существует какого-то одного ключевого момента, принципиально необходимого для формирования характера. Характер формируется постепенно, в результате взаимодействия миллионов незначительных влияний. Такая модель подчеркивает важность влияния общества на формирование характера. Очень трудно научиться самообладанию и самоконтролю в одиночку (если вы живете среди толстяков, то вам будет трудно оставаться в их окружении единственным худощавым человеком)^{190}. Эта модель, кроме того, подчеркивает важность постоянного повторения действий, снова и снова запускающих фундаментальные механизмы работы мозга. Выработка мелких привычек и обучение соответствующему этикету усиливает склонность к позитивному взгляду на мир. Хорошее поведение укрепляет возникшие сети. Аристотель был прав, когда говорил: «Мы обретаем добродетели, осуществив их в своих поступках». Члены Организации анонимных алкоголиков выражаются более лапидарно: «Притворяйся непьющим, пока не бросишь пить». Тимоти Уилсон из Виргинского университета излагает ту же мысль научным языком^{191}:

После того взрыва эмоций на Эрику несколько недель смотрели в школе с некоторой опаской. Но прошли месяцы, и все вернулось на круги своя. Жизнь в «Академии» подчинялась тысячам мелких правил. Не начинай есть, пока все не займут в столовой свои места. Прежде чем приступить к еде, положи на колени салфетку. Всегда вставай, когда в помещение входит учитель. Никогда не жуй резинку, когда ты в школьной форме, даже если уже идешь домой: «Ученики „Академии“ так себя не ведут!»

Тысячи этих маленьких правил стали второй натурой Эрики, как и почти всех учеников «Академии». Эрика заметила, что у нее изменилась дикция, особенно когда она обращалась к незнакомцам. Улучшилась и осанка – появилась почти военная выправка.

Эти маленькие повседневные требования так или иначе воспитывали самодисциплину. Все они требовали отказа от немедленного получения удовольствия, известной доли самообладания. Но сама Эрика не думала об этом. Правила были обычной, неотъемлемой частью жизни таких же студентов, как и она сама. Но они обладали всепроникающим эффектом, изменившим ее поведение в школе, потом дома и, наконец, на теннисном корте.

Еще в первый год в «Академии», когда она не была так одержима теннисом, Эрика выработала свой способ внутреннего настроя перед каждой игрой. Она использовала метод, который можно было бы назвать «доктриной непрямого самоконтроля». Она манипулировала мелочами, чтобы включить правильные реакции на важные вызовы.

Сидя на скамейке перед началом игры, она представляла себе голоса пилотов, готовящихся к взлету (ей приходилось слышать такие переговоры в кино). Эрике нравилось нарочитое спокойствие членов экипажа, общавшихся по переговорному устройству. Это упражнение придавало нужное направление мыслям Эрики. Потом у нее выработалось множество мелких ритуалов, повторявшихся от игры к игре. Бутылочку с водой надо ставить строго в одно и то же место у сетки. Чехол ракетки следует положить под стул определенной стороной вверх. Всегда надевать одни и те же напульсники. Переходя через корт, обязательно перешагивать через линии разметки, не наступая на них. Каждый раз мысленно проводить носком теннисной туфли воображаемую линию, с которой надо сделать подачу. Всегда надо думать, что выиграешь пять подач подряд. Если ты не уверена, что сделаешь это, притворись, что уверена. Если тело долго привыкает к какой-то установке, то в конце концов к ней привыкнет и голова.

На корте тоже действовали выработанные Эрикой правила. Во всей Вселенной для Эрики существовали только два места – на корте и вне корта. Вне корта можно было думать о прошлом и будущем. На корте можно думать только о настоящем. Готовясь к подаче, Эрика думала только о трех вещах – как закрутить мяч, какой точкой ракетки ударить и как послать его с максимальной скоростью. Если она ловила себя на каких-то других мыслях, то останавливалась, несколько раз стукала мячом о землю, а потом повторяла попытку.

Эрика не позволяла себе думать о сопернице. Эрика не позволяла себе слышать, что кричат с трибун. Она должна думать только о том, как мяч отлетает от ее ракетки, все остальное в мире было абсолютно неважно. Ее собственная личность отступала на второй план, так же как талант, эго и собственная значимость. На первом плане оставалась только задача.

Ставя задачу во главу угла, Эрика могла подавить самосознание. Она могла отвлечь свое внимание от своих качеств и переживаний – ожиданий, надежд, нервозности, репутации – и раствориться в игре. Она приучила себя ни о чем не думать во время игры – с точки зрения достижения результата лишние мысли только вредят. Она научилась полностью растворяться в своих ловких и умелых движениях. Теперь она могла наконец воспользоваться плодами многочасовых тренировок, в ходе которых она по тысяче раз подряд повторяла одни и те же движения, доводя их до полного автоматизма. Она тренировалась до тех пор, пока эти движения намертво не запечатлевались в ее мозгу. Овладев этим навыком, она обрела способность к выдающемуся самообладанию. Ничто на свете теперь не могло вывести ее из себя.

При игре в теннис, бейсбол или футбол мозг спортсмена вовлечен в сложные циклы восприятий, повторных восприятий и исправлений. Исследования, проведенные Клаудио дель Перчо из римского университета «Сапиенца», показали, что при выполнении тяжелейших нагрузок мозг выдающегося спортсмена ведет себя спокойнее, чем мозг далекого от спорта человека. Спортсмены заранее готовят мозг к выполнению определенной задачи, поэтому для ее решения им требуется меньше ментальных усилий. Они, кроме того, яснее видят, что происходит на поле. Сальваторе Альоти, еще один ученый из «Сапиенцы», собрал группу баскетболистов и людей, не играющих в баскетбол, и показал им кинокадры свободных бросков. Записи обрывались в момент, когда мяч отделялся от рук игрока, но еще не долетал до корзины. После этого присутствующим предлагали угадать, попал ли мяч в корзину. Баскетболисты угадывали верный ответ намного чаще: профессионалы непроизвольно включали ту часть своего мозга, которая управляет движениями рук при броске. Они подсознательно воспроизводили бросок – так, словно сами его выполняли. Коротко говоря, опытные игроки воспринимают спорт не так, как любители^{192}.

В 95% случаев методика Эрики срабатывала. Она меньше волновалась и лучше играла. Бывали, однако, моменты, когда ее тактика давала сбой. Демон гнева срывался с цепи и начинал бушевать.

На этот случай у девушки был разработан особый ритуал. Она начинала думать о своем гневе как о чем-то чужеродном: «Это не я. Это всего лишь мои переживания». Она представляла себе широкий зеленый луг. На одной его стороне бесновался свирепый пес ее гнева. А на другой стороне стояла теннисистка, только что выигравшая пять матчей подряд. Эрика живо представляла себе, как она удаляется от пса и бежит к теннисистке.

Она, кроме того, пыталась установить правильную дистанцию между собой и миром. Для этого она занималась той формой самонаблюдения, которую Дэниел Сигел назвал «умным зрением»^{193}. Она напоминала себе, что имела полное право сама решать, какое именно внутреннее «я» будет руководить ее поведением. Единственное, что ей надо было сделать, – это сконцентрировать внимание на какой-то одной черте своего характера, игнорируя все остальные. Это давалось ей нелегко. Иногда такая концентрация внимания требовала напряжения всех душевных сил. Но и это было выполнимо. Уильям Джеймс был одним из первых, кто понял, каких сил требуют такие решения^{194}:

Люди, выработавшие у себя привычку и подходы к управлению вниманием, могут, следовательно, управлять и своей жизнью.

Становясь старше, Эрика совершенствовала и свое умение переключать внимание с одного побуждения на другое. Орхидея должна была вот-вот расцвести.

Проучившись несколько лет в «Академии», Эрика стала другим человеком. Оборотной стороной этого стало ее отчуждение от старых друзей и даже от родителей. Они подозревали, что девочка попала чуть ли не в какую-то секту. Но самое хорошее заключалось в том, что она научилась работать.

Однажды «Академию» посетила средних лет женщина латиноамериканского происхождения. Эта женщина в свое время организовала ресторан и теперь владела целой их сетью, разбросанной по всей стране. Это была стройная, со вкусом одетая в строгий деловой костюм и чрезвычайно спокойная бизнес-леди. Эрика просто онемела от восхищения. Она представила себе длинный путь, который ей предстояло бы пройти от той жизни, которую вела сейчас она сама, до той насыщенной, возвышенной и полной жизни, какой жила эта женщина. Но в конце концов ей ведь это удалось!

У Эрики внезапно возникло жгучее желание стать успешной бизнес-леди. Очень быстро она превратилась из обычной прилежной ученицы «Академии» в ревностного члена негласного «клуба учеников с амбициями». Она купила органайзер и расписывала весь свой день по разноцветным страничкам. Постепенно она сменила весь свой гардероб. Ее стиль был теперь таким строгим, аккуратным и педантичным, что Эрика стала похожа на Дорис Дэй[52] из этнического гетто. Она раздобыла где-то подержанный настольный письменный прибор и отсортировала все свои школьные задания по лоткам «входящие» и «исходящие». Всем ее существом буквально завладел деловой дух какой-то швейцарской пунктуальности. Она стала дотошной и дисциплинированной, она была готова к быстрому росту. Как-то незаметно в ее душе зажегся огонек честолюбия, который с годами будет разгораться все ярче.