Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Глава 9. Культура

Ученые много лет пробирались через джунгли человеческого разума в поисках источника тщеславия и честолюбия. Они обнаружили некоторые черты, свойственные честолюбцам, и Эрика обладала многими из них.

Охваченные честолюбием и амбициями люди часто отличаются глубоким чувством экзистенциальной опасности. Историки давно заметили, что у поразительно большого числа знаменитых писателей, музыкантов, художников и лидеров, когда им было от девяти до пятнадцати лет, умер или покинул семью один из родителей. В этом списке мы найдем Вашингтона, Джефферсона, Гамильтона[53], Линкольна, Гитлера, Ганди и Сталина, и это далеко не полный перечень. Эрика не теряла никого из родителей. Но ее мать временами, так сказать, исчезала психологически, а отец вечно отсутствовал физически. Как и многих других честолюбивых людей, Эрику преследовало ощущение того, что жизнь опасна. Все может быть уничтожено одним ударом, если не отвоевать себе безопасный уголок в мире.

Честолюбивые люди часто встречают на своем пути похожую на них самих личность, которая сумела добиться великого успеха. Этот человек может быть земляком, принадлежать к той же этнической группе или иметь еще что-то общее с честолюбцем. Собственным примером он показывает путь и воспламеняет уверенность в достижимости цели.

Удивительно, как мало надо, чтобы разжечь этот подражательный инстинкт. Несколько лет назад двое ученых, Джефф Коэн и Грег Уолтон, раздали студентам Йельского университета краткую биографию некоего человека по имени Натан Джексон, известного математика. В половине экземпляров биографии была изменена одна ключевая деталь: дата рождения Джексона совпадала с днем рождения студента, которому достался этот экземпляр. Потом Коэн и Уолтон раздали тем же студентам математические задачи. Те студенты, дни рождения которых «совпали» с днем рождения Джексона, потратили на решение задач на 65% времени больше, чем остальные. У них подсознательно возникло чувство родства с Джексоном, и они решили во что бы то ни стало повторить его успех^{195}.

Честолюбивые люди обычно с детства одарены каким-либо талантом, который дает им почувствовать, что они отличаются от других. Талант этот может быть и довольно скромным. Возможно, такой человек умел лучше выступать перед сверстниками, когда учился в пятом классе. Может быть, он слыл лучшим математиком в своем крошечном городке. Но этого оказывается достаточно, чтобы строить на этом таланте ядро личности.

Честолюбивые люди часто представляют себе круг избранных, в который они смогут войти. Есть распространенное заблуждение, согласно которому честолюбивых людей снедает стремление превзойти всех остальных, стать лучше них. На самом деле честолюбцами, как правило, движет стремление стать членом какой-либо привилегированной группы или клуба.

Когда Эрика встретила в «Академии» бизнес-леди латиноамериканского происхождения, владелицу сети ресторанов, она уверилась, что и сама сможет добиться всего, чего пожелает. Она стала покупать в киосках деловые журналы – Fast Company, Wired, Bloomberg Businessweek. Она воображала, как начнет работать в маленькой компании вместе со своими сводными братьями и как они будут стараться продвинуть их общее дело. Эрика начала вырезать из журналов фотографии вечеринок на Манхэттене и светских раутов в роскошных домах Санта-Моники и Сан-Тропе. Этими фотографиями она оклеила все стены своей комнаты. Эта блестящая мишура стала предметом ее вожделения, в этих домах и на этих раутах когда-нибудь окажется и она сама.

Учителя хвалили Эрику за трудолюбие, успехи и аккуратность. Она и сама начала думать о себе как о человеке, который может добиться многого.

В 1997 году Гэри Макферсон исследовал группу из 157 случайно отобранных детей, которые только выбрали себе музыкальный инструмент и начали учиться играть на нем. Некоторые дети добились успеха и стали хорошими музыкантами, другие в конце концов забросили музыку. Макферсон попытался найти качества и черты, которые отличали первых от вторых. Оказалось, что успех не определялся ни IQ, ни музыкальным слухом, ни математическими способностями, ни уровнем дохода родителей или чувством ритма. Наилучшим предиктором стал ответ на вопрос, который Макферсон задавал детям еще до того, как они выбирали себе инструмент: «Как ты думаешь, как долго ты будешь играть?» Дети, собиравшиеся лишь немного поиграть, не слишком преуспели на музыкальном поприще. Дети, собиравшиеся играть несколько лет, сумели достичь более или менее скромных успехов. Но в группе были дети, которые отвечали: «Я хочу стать музыкантом. Я собираюсь играть всю свою жизнь». Такие дети воспарили на музыкальном небосклоне. Предвосхищение своей будущей личности, которое ребенок принес на свой первый урок, было той искрой, от которой разгорелось пламя всех грядущих успехов^{196}. Эти дети провидели свое будущее «я».

Некоторые люди до сих пор живут в романтической эпохе. Они склонны верить в то, что гениальность – это искра Божья. Они верят в то, что за всю историю человечества появилось не так уж много образцов подлинной гениальности – таких как Данте, Моцарт, Эйнштейн. Одаренность этих гениев выходит за рамки обычного человеческого понимания. Они были не от мира сего, внимали божественным истинам и поэтому достойны трепетного преклонения.

Мы, конечно же, живем в эру науки. Теме ранней одаренности были посвящены многочисленные исследования, результаты которых собраны в таких трудах, как «Кембриджское руководство по экспертной оценке и ее использованию». Согласно современному взгляду, гениями не рождаются, гениями становятся. Более того, согласно этому преобладающему ныне сухому и прозаичному взгляду, даже ранние музыкальные способности Моцарта не были каким-то сверхъестественным даром. Историки музыки говорят, что на его ранних произведениях нет печати гения. Моцарт с детства был очень хорошим музыкантом, но уровень его исполнительского мастерства был не выше, чем мастерство многих нынешних вундеркиндов.

Но что у Моцарта было – и с этим согласны все, – так это те качества, какими располагают все необычайно юные исполнители: высокие врожденные способности, умение надолго концентрировать внимание на одном предмете и зрелое намерение непрестанно улучшать мастерство. Моцарт с самого раннего детства очень много играл на клавесине и на скрипке, поэтому рано набрал необходимые для овладения мастерством 10 000 часов игры, и это мастерство стало фундаментом, на котором строилось здание его гения.

Самые последние исследования подкрепляют прозаический, демократический и даже пуританский взгляд на то, как поди добиваются фантастических успехов. Ключевое отличие гения от хорошего ремесленника – вовсе не искра божья. Главное – это умение мало-помалу улучшать свои навыки, умения и мышление. Андерс К. Эрикссон из университета штата Флорида показал, что это умение заключается в целенаправленной тренировке и практике. Выдающиеся исполнители тратят больше часов (намного больше) на практику, чем все детальные, если хотят отточить свой талант. Как установил Эрикссон, выдающиеся музыканты тратят примерно в пять раз больше времени на то, чтобы стать великими, чем средние музыканты на то, чтобы стать просто профессиональными^{197}.

Джон Хэйс из университета Карнеги—Меллон изучил пятьсот шедевров классической музыки^{198}. Только три из них были написаны в течение первых десяти лет карьеры того или того композитора. При прочих равных каждому из них потребовалось не менее десяти лет упорного труда, чтобы создать что-то действительно выдающееся. Это общее правило объединяет таланты Эйнштейна, Пикассо, Т. С. Элиота, Фрейда и Марты Грэм[54].

Но дело не только в потраченных часах, но и в том, какой именно работой, каким трудом эти часы были заполнены. Средний исполнитель старается заниматься как можно более комфортным способом. Выдающиеся исполнители относятся к занятиям более требовательно и вдумчиво. Обычно они расчленяют произведение на тысячи мелких фрагментов, а потом до бесконечности шлифуют каждый из них долгим и упорным повторением. Студенты летней музыкальной школы «Мидоумаунт»[55] тратят три часа на разбор всего лишь одной страницы нот. Иногда они играют пьесу в пять раз медленнее положенного темпа. Если случайный слушатель узнает мелодию, значит, студент играет недостаточно медленно^{199}. В российском теннисном клубе «Спартак» спортсмены иногда играют без мяча, просто отрабатывая микроэлементы техники^{200}.

Бенджамин Франклин учился писать статьи следующим образом^{201}: он читал статью в журнале «Спектейтор», самом лучшем с точки зрения грамотности и литературного стиля журнале того времени, а затем пересказывал каждое предложение своими словами и записывал этот пересказ на отдельном листе бумаги. Потом он перемешивал листки, прятал их и возвращался к своим записям лишь через несколько недель. Теперь он пытался расположить записи в нужном порядке, а потом по ним воссоздать статью в ее первоначальном виде. Так Франклин научился структурировать свои сочинения. Обнаружив, что его словарный запас уступает словарю авторов «Спектейтора», он взял на вооружение иную тактику. Он переписывал каждую статью – предложение за предложением – стихами. Через несколько недель он переделывал свои стихи в исходный прозаический текст.

Как замечает Дэниел Койл в своей книге «Код таланта»: «Каждый навык – это форма памяти». Для того чтобы заложить эту внутреннюю структуру, необходим тяжкий труд и борьба с собой. Так современная наука о мозге подтверждает правильность старомодной трудовой этики.

Учеба в «Академии» придала жизни Эрики определенную структуру. Произошла внутренняя активация способностей. Нельзя сказать, что жизнь Эрики изменилась под влиянием какого-то одного выдающегося учителя. Сама атмосфера «Академии» внушала привычку к порядку, дисциплине и регулярности. Эрике нравилось организовывать выполнение своих домашних заданий. Она любила составлять списки контрольных вопросов и, сверяясь с ними, проверяла задания после того, как выполняла их. Если бы по окончании средней школы Эрику спросили, какую самую выдающуюся черту она приобрела там, она бы ответила: «Я стала организованным человеком». У нее появилась непреодолимая потребность делать все правильно. Таким способом она приобщалась к миру бизнеса. Успешные люди склонны выбирать ту среду, где их способности будут наиболее высоко оценены.

Все мы можем вспомнить харизматических капитанов бизнеса, которые руководят своим делом словно герои на белом коне. Но в большинстве своем крупные бизнесмены – личности совершенно иного склада. Это спокойные, дисциплинированные, целеустремленные люди. Именно такой и хотела стать Эрика.

В 2009 году Стивен Каплан, Марк Клебанов и Мортен Соренсен завершили исследование, озаглавленное: «Какие черты характера и способности важны для генеральных директоров компаний?»^{202} В своих выводах ученые опирались на подробное изучение личностных особенностей 316 руководителей и сопоставляли их с успехами руководимых ими компаний. Выяснилось, что нет какого-то определенного стиля руководства, который наверняка приводил бы к корпоративному или иному успеху. Однако удалось обнаружить, что с успехом компании чаще всего сочетаются такие качества руководителя, как внимание к деталям, упорство, ориентация на результат, аналитическое мышление и способность работать по много часов подряд. Другими словами, важнее всего было умение организовывать процесс и добиваться выполнения работы.

Эти результаты подтверждают выводы, сделанные в ходе множества исследований такого рода, выполненных за последние десятилетия. В 2001 году Джим Коллинз опубликовал свое ставшее классическим исследование «От хорошего к великому»^{203}. Коллинз обнаружил, что лучшие руководители – это вовсе не пламенные провидцы. Почти все они – скромные, застенчивые, прилежные и решительные люди, которые поняли, в каком деле они по-настоящему хороши, и занимаются этим делом всю жизнь. Такие руководители не тратят время на кампании по повышению внутренней мотивации сотрудников, они просто требуют дисциплины и эффективности.

В том же году Мюррей Баррик, Майкл Маунт и Тимоти Джадж опубликовали обзор сделанных за столетие исследований делового лидерства^{204}. Они тоже нашли, что экстравертность, способность к компромиссу и открытость к новому опыту необязательно коррелируют с карьерой успешного генерального директора. Куда полезнее такие черты, как эмоциональная устойчивость и добросовестность, – руководитель должен быть человеком, на которого можно положиться, он должен уметь составлять реалистические планы и добиваться их исполнения. Подобное сочетание упорства и скромности мало зависит от уровня образования. Топ-менеджеры с высшим юридическим образованием или с дипломом МБА[56] работают не лучше, чем руководители, имеющие за плечами только университет. Не обнаружено также никакой корреляции этих черт с уровнем зарплаты или компенсаций. Напротив, исследование, проведенное Ульрикой Мальмендир и Джеффри Тейтом, показывает, что многие руководители начинают работать менее эффективно после того, как становятся более известными и получают признание^{205}.

Эрика мечтала не о том, чтобы стать эффектной, узнаваемой и красоваться на обложках глянцевых журналов. Она мечтала о том, чтобы контролировать процесс. Ее ценностями были постоянство, упорство, порядок и внимание к деталям.

Между тем в нашем подсознании происходит масса вещей, неподвластных нашему осознанному контролю. Учась в выпускном классе, Эрика вдруг поняла, что ее снова засасывает в прежний омут. Она ощутила первобытный зов дома, семьи и соплеменников, и этот зов оказался неожиданно сильным.

Сложности начались, когда она подала заявление о поступлении в Денверский университет и была принята. Результаты экзаменов Эрики были недостаточно хорошими для поступления, но помог общий уровень подготовки.

Когда из Денвера пришло письмо о том, что она принята, Эрика ощутила трепет. Но это был не тот трепет, который на ее месте ощутил бы человек из социального класса Гарольда. Эрика родилась и воспитывалась в среде, где сильные выживают, а слабых съедают. Для Эрики поступление в Денверский университет не было почетным признанием ее успехов. Это не была и престижная наклейка, которую ее мама могла бы налепить на бампер своего автомобиля. Это был всего лишь очередной рубеж в жизненной борьбе.

Письмо она показала сначала матери, а потом отцу. Тут-то и начался настоящий ад. Вы, должно быть, помните, что Эрика – девушка смешанного происхождения, наполовину мексиканка, наполовину китаянка. У нее было две огромные семьи, и она проводила немало времени в каждой из них.

В каком-то смысле обе эти семьи были очень похожи друг на друга. Члены их были страстно привязаны к своему роду. Когда жителей разных стран спрашивают, согласны ли они с утверждением^{206}: «Независимо от достоинств и недостатков родителей, дети должны любить и почитать их», то 95% жителей стран Азии и 95% жителей испаноязычных стран отвечают утвердительно. В то время как в Голландии с этим согласен всего 31%, а, скажем, в Дании – 36%.

Воскресными вечерами обе семьи в полном составе выезжали на пикники, и хотя еда была разная, атмосфера была очень похожей. И тут, и там дедушки с бабушками сидели в тени на голубых пляжных стульях. И тут, и там дети резвились отдельной стайкой.

Но были и отличия. Эти отличия трудно выразить словами. Каждый раз, когда Эрика пыталась объяснить разницу между своими мексиканскими и китайскими родственниками, она впадала в обычные этнические клише. Семья отца жила в мире программ мексиканского «Унивидения», футбола и меренге[57], риса и фасоли, свиных ножек и Шестнадцатого сентября[58]. Родня матери жила в мире воков[59], рассказов о предках, сидения в лавке, каллиграфии и древних афоризмов.

Но самые важные различия, хотя они и явно ощущались, ускользали от рационального объяснения. Разным был беспорядок на кухне, и в домах по-разному пахло. Люди по-разному подшучивали над своим происхождением. Мексиканские родственники Эрики шутили над тем, что мексиканцы вечно везде опаздывают. Китайская родня шутила над неотесанными деревенскими родственниками, которые дома вечно плюются на пол.

В каждой из этих семей Эрика чувствовала себя по-разному, в ней пробуждались непохожие друг на друга личности. В семье отца она чувствовала себя ближе к «простому народу», начинала громче говорить и больше жестикулировать. С родственниками матери она была более почтительна, но когда дело доходило до еды, у Эрики просыпался волчий аппетит. У мексиканских родственников она ела очень мало, зато с китайскими объедалась до отвала. Мало того, в разных семьях у нее как бы менялся и возраст. В семье отца она вела себя как сексапильная молодая женщина. В семье матери – как маленькая девочка. Много лет спустя, когда Эрика, получив образование и став самостоятельной, приедет навестить родственников матери, она сама удивится тому, как мгновенно перевоплотится в прежнюю маленькую девочку. «У человека столько социально значимых личностей, сколько существует людей, выделяющих его из толпы и носящих в душе его образ»^{207}, – заметил по этому поводу Уильям Джеймс[60].

Письмо из Денвера создало Эрике большие проблемы в обеих семьях. С одной стороны, все родственники – и с той, и с другой стороны – испытывали радость и гордость от того, что их девочку приняли в такое известное учебное заведение. Но эта гордость была гордостью собственников, и под поверхностью радости таились подозрения, страх и обида.

Учеба в «Академии» уже обозначила трещину между Эрикой и ее родственниками. Школа послала ей подсознательный, но недвусмысленный сигнал: ты – свое собственное творение, твоя цель – воплощение твоих желаний и реализация твоих способностей. Ты сама отвечаешь за себя. Успех – это личное достижение каждого человека. Но члены обеих больших семей не торопились согласиться с этими утверждениями.

Мексиканским родственникам не особенно нравились те изменения, которые произошли в личности Эрики, пока она училась в «Академии». Подобно большинству американцев мексиканского происхождения, ее родственники в общем и целом ассимилировались в США. Прожив в Штатах 30 лет, иммигранты-латиноамериканцы в 68% случаев обзаводятся собственным домом. В третьем поколении 60% потомков мексиканцев говорят дома только по-английски^{208}. Но латиноамериканские родственники Эрики, несмотря на всю свою ассимилированность, были мало знакомы с элитарным миром высшего образования. Они подозревали – и не без основания, – что, если Эрика уедет в Денвер, она навсегда перестанет быть одной из них.

У родственников было обостренное чувство культурных границ. В своем мире они ощущали свое наследие и культуру – богатую, глубокую и содержательную. Но за пределами этих границ они не видели никакого наследия. Культура «внешнего» мира казалась им скудной и духовно ничтожной. Зачем ехать куда-то так далеко, чтобы жить там на такой бесплодной почве?

Китайские родственники Эрики тоже боялись отпускать ее в далекий, распущенный и аморальный мир. Они хотели, чтобы она добилась успеха, но с помощью семьи, рядом с семьей и оставаясь в семье.

Родственники начали настойчиво уговаривать Эрику поступить в колледж поближе к дому или хотя бы в менее престижный университет. Она постаралась объяснить им разницу, объяснить, почему так важно поступить в конкурентоспособный университет. Но семья, казалось, этого не понимала. Родичи не могли понять того трепета, который Эрика испытывала от перспективы уехать в Денвер и вступить в самостоятельную жизнь. А Эрика начала понимать, что, хотя она и казалась одной из них и любила их всех, все же представления о реальности у них были совсем, совсем другие.

Шинобу Китаяма из университета Киото, Хэйзел Маркус из Стэнфорда и Ричард Нисбетт из Мичиганского университета потратили годы на изучение разницы между европейским и азиатским мировосприятием и менталитетом. Нисбетт провел свой знаменитый эксперимент с аквариумом^{209}. Американцам и японцам показывали изображение аквариума, а потом просили описать, что они видят. Во всех сериях опыта, раз за разом, американцы описывали самую большую и красивую рыбу в аквариуме. Японцы на 60% чаще описывали окружающую рыб среду и фон – воду, камни, пузырьки воздуха и аквариумные растения.

Нисбетт пришел к выводу, что в целом люди западной культуры больше склонны обращать внимание на активно действующие объекты, а азиаты в первую очередь обращают внимание на контекст и взаимоотношения объектов. Нисбетт считает, что, по крайней мере со времен классической Греции, европейское мышление ставит на первое место индивидуальное действие, устойчивые черты характера, формальную логику и четко очерченные категории. Напротив, азиатское мышление с еще более незапамятных времен выдвигает на первое место контекст, отношения, гармонию, парадоксы, взаимозависимости и разнообразные влияния, Нисбетт пишет^{210}:

Это явно слишком широкое обобщение, но Нисбетт и многие другие ученые подкрепляют его результатами убедительных экспериментов и наблюдений. Говоря с детьми, англоговорящие родители чаще употребляют существительные и выделяют категории. Корейские родители чаще произносят глаголы и выделяют отношения^{211}. Пересказывая видеоролик, в котором изображалась сложная сцена в аэропорту, японские студенты упоминают намного больше второстепенных деталей, чем американские^{212}.

Когда испытуемым предъявляли изображения курицы, коровы и травы и просили сгруппировать изображения по категориям, американские студенты объединяли в одну группу курицу и корову, потому что обе они – животные. А китайские студенты объединяли корову и траву, потому что корова ест траву и, таким образом, имеет к ней более непосредственное отношение^{213}. Американские шестилетние дети, рассказывая о том, как они провели день, употребляют местоимение «я» в три раза чаще, чем их китайские ровесники^{214}.

Эксперименты, проведенные в этой области, отличаются большим разнообразием. Если испытуемым предъявляют запись спора матери и дочери, то американцы по большей части принимают чью-то сторону и пытаются обосновать ее правоту. Китайские испытуемые старались найти достоинства в позициях обеих сторон. Если испытуемых просили рассказать о себе, то американцы были склонны подчеркивать качества, выгодно выделявшие их из общей массы^{215}, а азиаты подчеркивали качества, объединяющие их с другими, и говорили о своих взаимоотношениях с окружающими. Если испытуемым надо было выбрать один из трех компьютеров (у одного – большая оперативная память, у второго – более мощный процессор, а третий занимал среднее положение между первыми двумя), то американец сначала решал, какая именно характеристика ему нужна, а потом делал выбор. Китайцы же, как правило, выбирали третий компьютер, обладавший обеими характеристиками, пусть и не в такой выраженной степени^{216}.

Нисбетт обнаружил, что американцы и китайцы по-разному «сканируют» мир, когда рассматривают его объекты. Например, глядя на Мону Лизу, американцы, как правило, задерживают взгляд на ее лице. Глаза китайца совершают больше саккадических (быстрых) движений, переводя взгляд с основного предмета на детали фона^{217}. Это позволяет им воспринять сцену в большей цельности. С другой стороны, есть исследования, показывающие, что жители Восточной Азии испытывают определенные трудности в различении выражений страха и удивления и содрогаются от отвращения, видя выражение гнева. Дело в том, что, рассматривая лица, азиаты гораздо меньше времени уделяют области вокруг рта^{218}.

Мексиканские и китайские родственники Эрики едва ли смогли бы отчетливо сформулировать, как именно влияет на них их культура. Они воспринимали эту культуру как комплекс смутных стереотипов, но при этом они отчетливо ощущали особенности своего мышления, чувствовали, что в этом стиле мышления воплощаются определенные ценности и заключается путь к успеху. Отказ от этих ценностей означает духовную смерть.

Родственники с обеих сторон убеждали Эрику не уезжать так далеко от дома. Любой молодой человек из среднего класса, такой, например, как Гарольд, просто пожал бы плечами и пропустил все эти увещевания мимо ушей. Разумеется, он поедет хоть на край света ради поступления в приличный колледж. Для людей круга Гарольда важнее всего личностный рост. Но для представителей мексиканской и китайской культур гораздо важнее семья. Эрика вдруг поняла, что ее привязанность к этим людям исключает любой выбор в пользу ее личности. Их предрассудки укоренились и в ее сознании тоже.

Кроме семей, были еще подруги детства. Самые старые и закадычные из них с порога отвергали ценности «Академии». Эрика выбрала один культурный путь, а они – другой, путь гангста-рэпа, дешевых тряпок и ярких побрякушек. Они решили – осознанно или нет – сохранить свою цельность аутсайдеров. Вместо того чтобы продаться культуре мейнстрима, они встали в оппозицию к ней. Эти дети – белые, черные, коричневые и желтые – поделили мир на культуру белых – скучную, подавляющую и «ботанскую» и культуру черных рэперов – эффектную, сексуальную, опасную и клевую. Чувство цельности и единства было для них важнее, чем будущие доходы (на самом деле это было просто оправдание их нежелания работать). Короче говоря, они предпочли скользить вниз по спирали контркультуры. То, как они одевались, ходили, сидели и разговаривали со взрослыми, вызывало, конечно, восхищение у их сверстников, но исключало какие бы то ни было успехи в учебе. Одним из маркеров самоуважения было грубить любому взрослому, который мог бы им помочь. Они говорили Эрике, что она дура, коли собралась в тот загородный клуб, где на нее все будут смотреть свысока. Она еще приползет назад, и нечего тут щеголять в своем розовом свитерочке выпускницы и шортиках цвета хаки. Они хотели быть богатыми, но одновременно ненавидели богатых. Она понимала, что они просто дразнят ее, но все равно расстраивалась.

Школа осталась позади, и Эрика впервые серьезно задумалась о своей жизни. Часы, проведенные за партой и книгами, как бы подернулись пеленой забвения. Зато она живо помнила, как тусовалась на улице и на спортплощадке, как валяла дурака с подружками, бегала на первые свидания, напивалась на пустыре за супермаркетом и, накурившись травы, прыгала через веревочку в клубе «Мальчики и девочки». Сколько времени было потрачено на то, чтобы избавиться от привязанности к этим трущобам, но она продолжала любить их с тем большей страстью, чем больше понимала всю их мерзость.

Лето после окончания школы – это время радостного отдыха, но для Эрики это было время разрыва с прошлым и обретения подлинного смысла жизни. Друзья дразнили ее «отличницей» или просто «денверской». «Смотрите-ка! Денверская пожаловала. На гольф на свой не опоздаешь?»

Естественно, в то лето она выкурила больше марихуаны, чем за всю предыдущую жизнь. Конечно, она чаще, чем когда-либо, встречалась с парнями. Она слушала Лила Уэйна[61] и мексиканскую музыку и делала все, чтобы восстановить в глазах квартала свою почти утраченную репутацию. Отношения с матерью тоже пошли кувырком. Эрика стала где-то шляться до трех часов ночи, ночевала неизвестно где и заявлялась домой за полдень. Мать уже не знала, имеет ли она еще право как-то контролировать жизнь дочери. Девочке было уже восемнадцать, но мать беспокоилась о ней больше, чем когда-либо. Все мечты, которые Эми связывала с Эрикой, грозили в один миг рассыпаться в прах. Могло случиться все что угодно – уличная перестрелка, арест за наркотики. Уличная культура вдруг восстала из могилы и готова была вновь сцапать ее дочь.

Однажды в воскресенье Эрика явилась домой после обеда. В дверях ее встретила мать – нарядно одетая и совершенно взбешенная. Эрика накануне обещала вернуться рано, чтобы утром вместе с матерью отправиться на семейный пикник, но обещание абсолютно вылетело у нее из головы. Эрика страшно разозлилась, когда ей напомнили ей об этом, и бросилась в свою комнату переодеваться.

– Ты слишком занята для меня! – визгливо кричала мать. – А для своих уличных бандитов ты всегда свободна!

Эрика страшно удивилась: откуда мать знает это выражение?[62]

На пикник собралось человек двадцать дядюшек, тетушек, братьев, сестер, бабушек и дедушек. Все были страшно рады видеть Эми с дочкой. Последовали объятия и жаркие приветствия. Кто-то протянул Эрике банку пива, чего прежде никогда не случалось. Пикник был сплошным праздником. Люди громко разговаривали, рассказывали друг другу разные истории. Как всегда, мать Эрики оттеснили куда-то на задний план. Она была разочарованием семьи и занимала подобающее ей место – на самом краешке семейного стола. Но сегодня и она живо принимала участие в разговорах.

Часа в три взрослые уселись за пластиковые столы, а дети продолжали резвиться. Дядюшки и тетушки принялись рассуждать о Денвере. Заговорили о других детях, ровесниках Эрики, которые пошли учиться в местные колледжи. Родственники рассуждали о китайском пути развития, о семейном бизнесе, о долге, связующем всех членов семьи. Они рассказывали о своих успехах, приводили в пример свою жизнь и с каждой минутой все сильнее давили на Эрику. Не езди в Денвер. Оставайся здесь. Здесь твое будущее обеспечено.

Они не стали хитрить и притворяться. Они просто давили, давили и давили. «Пора уж тебе вернуться к своему народу», – сказал дядя, прямо обращаясь к Эрике, уткнувшейся в пустую тарелку. Семья, от нее никуда не деться, они влезут тебе в печенки, как никто другой. По щекам Эрики потекли слезы.

В этот момент с противоположного конца стола раздался тихий, сдавленный голос. «Да оставьте вы ее в покое». Это была Эми. Сидевшие за столом умолкли. Наступила мертвая тишина. То, что последовало за этим, едва ли можно было назвать связной речью. Мать Эрики была настолько взвинчена, так нервничала, что смогла выговорить лишь несколько отрывистых фраз: «Она так тяжело трудилась… Ведь это же ее мечта… Она заработала право уехать… Вы не видели, как она по ночам, словно одержимая, занималась у себя в комнате. Вы не видели, что ей пришлось преодолеть». Мать обвела взглядом родственников: «Я никогда ничего так сильно не желала, как того, чтобы она смогла поехать в Денвер и начать там учиться».

Но эта страстная речь не остановила дискуссию. Дядюшки, не жалея красноречия, продолжали убеждать Эрику в том, что она неправа. Но Эрика уже все решила. Баланс сил в ее голове определился. Мать встала на ее сторону перед всей семьей, и вся твердость Эрики снова вернулась к ней. Она утвердилась в своей позиции, и никакая сила теперь не могла бы ее поколебать.

Но уезжать все же было нелегко. Нелегко покинуть дом, где ты провел детство. В 1959 году, когда писательнице Эве Хоффман[63] было 13 лет, ее семья эмигрировала из Польши в Канаду. Но Польша навсегда запечатлелась в ее сознании:

Но Эрика все же уехала и в сентябре уже была в общежитии Денверского университета.

Элитарные университеты – это мощные машины по производству неравенств. Номинально они открыты для всех, независимо от доходов. Они даже обеспечивают щедрую финансовую поддержку тем, кто не может платить. Но реальность заключается в том, что конкуренция выметает из университета бóльшую часть студентов, не принадлежащих к верхнему слою среднего класса. Чтобы полностью соответствовать университетским требованиям, необходимо, чтобы вы были воспитаны в атмосфере гармоничного развития, чтобы в детстве вам читали вслух, чтобы с вами возились репетиторы и тренеры и чтобы у вас было много занятий помимо школы.

Денвер дал Эрике возможность оказаться в обществе влиятельных людей, увидеть, как они относятся друг к другу. Она училась, глядя на то, как они общаются, как приветствуют друг друга, как занимаются любовью, как парни из этого общества дают понять, что хотят залезть тебе под юбку, и как им принято отказывать. Для Эрики Денвер стал школой культурного обмена. Эрика не знала этого словосочетания, но в Денвере она приобрела то, что великий социолог Пьер Бурдье[64] называл «культурным капиталом», – вкусы, мнения, культурные ориентиры и стиль беседы, которые позволяют проложить путь наверх в изысканном обществе.

Но не богатство студентов потрясло Эрику и поколебало ее самоуверенность. Она могла свысока посмотреть на парня, разбившего в хлам новенькую БМВ и получившего в следующем году от родителей столь же новенький «ягуар». Ее потрясли их знания. Она, не жалея труда, готовилась в «Академии» стать студенткой университета. Но эти дети готовились к университету всю свою жизнь. Они своими глазами видели место, где произошла битва при Азенкуре[65]. Они побывали в Китае, летом они работали учителями в школах на Гаити. Они знали, кто такая Лорен Бэколл и в какую школу ходил Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Они понимали все намеки профессоров и преподавателей. Если профессор вскользь упоминал Морта Сала или Тома Лерера[66], они понимающе улыбались. Они умели выстраивать свои курсовые так, как саму Эрику никогда не учили. Она смотрела на этих ребят и думала об оставленных дома друзьях. Они отстали от этих студентов не на четыре года. Они отстали навсегда.

Эрика выбрала курсы экономики, политологии и бухгалтерского дела. Посещала она также бизнес-школу, где преподавали приглашенные профессора. Она была упорна и прагматична. Но кое-что в этих занятиях сильно тревожило и беспокоило ее.

Экономисты и политологи уверяли Эрику, что все люди по сути одинаковы. Покажите им какой-то определенный стимул, и они, независимо от своего культурного уровня, отреагируют на этот стимул совершенно предсказуемым, примитивным и рациональным способом.

Именно это представление делает общественные науки науками. Ведь если человеческое поведение не направляется незыблемыми законами и правилами, значит, к нему нельзя применить количественные измерения. Следовательно, наука о поведении лишается своей прогностической ценности. От нее остается один лишь смутный, зависящий от контекста субъективизм.

Но Эрика выросла среди людей, которые не отвечали на стимулы предсказуемым образом. Многие ее друзья бросили школу несмотря на то, что все стимулы должны были отвратить их от такого решения. Многие из них принимали совершенно необъяснимые решения или не принимали вообще никаких решений, так как страдали наркотической зависимостью или душевными расстройствами. Более того, культурные различия продолжали играть важную роль и в ее собственной жизни. Ей всегда казалось, что единственное, что имеет значение, – это то, как человек сам себя определяет. Этот подход оказывал огромное влияние на ее поведение и реакции в тех или иных ситуациях. Но ни один преподаватель ни разу не коснулся этой темы в своих курсах.

В результате Эрику, вопреки ее же основательно составленному плану, потянуто в совершенно ином направлении. Она не бросила курсы подготовки к программе МБА, но теперь посещала их факультативно. Ее неудержимо увлекла антропология. Она решила изучать культуры – чем они отличаются одна от другой и что происходит, когда они сталкиваются.

На первый взгляд, это было не самое прагматичное решение для человека, решившего достичь вершин богатства и славы. Но Эрика и здесь осталась верна себе и быстро составила новый стратегический бизнес-план. Всю свою жизнь она провела на стыке культур – китайской и мексиканской, среднего и низшего класса, культуры гетто и культуры «Академии», культуры улицы и культуры университета. Она уже понимала, что такое слияние и взаимопроникновение культур. Принимая во внимание наступающую глобализацию, эти знания могут оказаться весьма полезными и в бизнесе. В университете она узнает, как некоторые компании успешно создавали свою корпоративную культуру, как другие компании терпели на этом поприще неудачу. Она узнает, как некоторые крупные корпорации использовали в своих интересах разнообразие культур. Работая в мире инженеров и финансистов, она окажется человеком, знающим культуру. Это уникальный товар, которым она сможет успешно торговать. Она сможет предложить свои навыки в этой области на рынке. В конце концов, много ли найдется в мире бизнес-леди китайско-мексиканского происхождения, родившихся в гетто, но имеющих диплом МБА?

Миллионы лет назад на Земле царили животные. Как считает Майкл Томазелло^{220}, более умные и сообразительные из них – например, узконосые обезьяны – способны придумывать новаторские, неординарные решения обыденных проблем. Но животные не преуспели в другом – они в очень небольшой степени передают свои приобретенные навыки следующим поколениям. Животные не склонны учить свой молодняк. Вы можете обучить шимпанзе языку жестов, но животное не станет учить ему своих сородичей или детенышей так, чтобы они смогли с помощью этого языка общаться друг с другом^{221}.

Люди в этом отношении устроены совсем по-другому. По сравнению с большинством детенышей млекопитающих человеческие детеныши рождаются недоношенными и недоразвитыми. Люди обладают чрезвычайно обширным набором генетических инструктивных влияний, и должно пройти много лет после рождения, прежде чем человек обретает способность к самостоятельной, независимой жизни. Как говорил великий антрополог Клиффорд Гирц, человек – это «незаконченное животное»:

Человек как вид преуспел, потому что он обладает способностью создавать прогрессивные культуры. Культура – это совокупность обычаев, практик, верований, убеждений и внутренних противоречий, которые регулируют и направляют ход человеческой жизни. Посредством культуры люди передают друг другу способы практического решения повседневных проблем: как распознать ядовитое растение, как создать успешную семью. Культура, как считает философ Роджер Скратон, воспитывает наши эмоции. Культура состоит из повествований, праздников, символов и произведений искусства, содержащих глубинные и подчас неосознаваемые сведения о том, как следует чувствовать, реагировать и угадывать смыслы.

Индивидуальный человеческий разум неспособен иметь дело по отдельности с каждым из огромного разнообразия быстро сменяющих друг друга импульсов, которые постоянно проносятся перед ним. Мы можем действовать в мире только потому, что мы встроены в здание человеческой культуры. Мы усваиваем этнические культуры, институциональные культуры, региональные культуры, и они совершают за нас бóльшую часть работы нашего мышления.

Род человеческий велик не тем, что возвышающиеся над толпой гении время от времени поражают мир своими шедеврами. Род человеческий велик, потому что группы людей создают коллективные ментальные структуры, благодаря которым мысли могут передаваться от человека к человеку. Ни один человек в одиночку не может построить современный авиалайнер, но современные компании обладают институциональным знанием, которое позволяет группе людей конструировать и строить самолеты.

«Мы создаем „сконструированную окружающую среду“, в которой человеческий разум приобретает способность выйти далеко за пределы мыслительных возможностей отдельно взятого биологического мозга»^{223}, – пишет философ Энди Кларк. В отличие от других животных, продолжает он, человек обладает способностью рассеивать мышление – то есть строить социальные структуры, в основе которых лежит наше совокупное знание:

Эрика стала посещать курсы социологии, психологии, истории, литературы, маркетинга и поведенческой экономики – которые, как она считала, помогут ей понять суть общих для всех людей свойств человеческого разума.

Все культуры имеют между собой нечто общее. Это общее хранится в нашей генетической памяти. Антропологи говорят нам, что люди всех культур различают цвета. Цветовая гамма любой культуры начинается со слов «черное» и «белое». Когда появляется необходимость добавить третий цвет, то это будет непременно красный^{224}.

У всех людей на Земле существуют одинаковые мимические жесты для выражения страха, отвращения, счастья, удовольствия, гнева, печали, гордости и стыда. Слепые от рождения дети выражают все эти эмоции такой же мимикой, как зрячие дети^{225}. Все люди делят время на прошлое, настоящее и будущее. Почти все люди боятся (по крайней мере, при первом знакомстве) пауков и змей – тварей, которые угрожали жизни наших предков, живших в каменном веке. Во всех человеческих культурах существует искусство. Все культуры – по крайней мере, теоретически – осуждают насилие и убийство себе подобных. Люди всех культур способны мечтать о гармонии и верить в Бога.

В книге «Общее достояние человечества» Дональд Браун перечисляет черты, свойственные всем людям, живущим на нашей планете^{226}. Это очень длинный список. Все дети боятся незнакомых людей и с самого рождения предпочитают сахарный сироп обычной воде. Всем людям нравятся истории, мифы и поговорки. Во всех обществах мужчины больше, чем женщины, склонны к насилию и дальним походам. Во всех обществах мужья, как правило, старше своих жен. Люди всегда классифицируют друг друга по критерию престижа. Люди всех культур делят мир на две части – их собственное сообщество и мир за его пределами. Все эти склонности прочно запечатлены в нашем подсознании.

Но никто из нас не живет в какой-то общечеловеческой культуре. Люди живут в специфических культурах, отличающихся одна от другой. Пьесы, написанные и поставленные в Германии, имеют трагический или печальный финал в три раза чаще, чем пьесы, написанные американскими драматургами и поставленные в Соединенных Штатах^{227}. Половина индийцев и пакистанцев говорят, что могли бы вступить в брак без любви, но в Японии таких наберется едва ли 2%^{228}. Лишь четверть американцев боится попасть в неловкое положение, сказав публично какую-нибудь глупость, но в Японии таких людей целых 65%^{229}. В книге «Поведение пьяниц» Крэйг Макэндрю и Роберт Эджертон пишут^{230}, что в некоторых культурах пьяные чаще лезут в драку, а в некоторых – практически никогда этого не делают. С другой стороны, в некоторых культурах пьяные мужчины более склонны к сексу, в других – нет.

Ученые Флоридского университета наблюдали за парами в кафе в разных городах мира^{231}. В Лондоне мужчина и женщина редко касаются друг друга. В Париже приходится 110 касаний на одну чашку кофе, а в Сан-Хуане (столице Пуэрто-Рико) – 180.

Если верить Николасу Христакису и Джеймсу Фаулеру, авторам книги «Подключено», то на боли в спине жалуются 10% работающих американцев. При этом в Дании таких страдальцев 45%, а в Германии – целых 62%. А в некоторых культурах Азии боль в спине практически не тревожит людей, зато многие мужчины страдают от так называемого «синдрома коро», когда человеку кажется, что его половой член втягивается внутрь тела и исчезает. Один из способов лечения заключается в том, что доверенному члену семьи поручают держать больного за пенис круглыми сутками до тех пор, пока психическое расстройство не проходит.

Если вы случайно толкнете прохожего на улице на севере США, то уровень тестостерона в его крови поднимется нерачительно, но в южных штатах, где культура чести имеет гораздо большее значение, в крови человека, которому вы наступили на ногу, резко скакнет уровень кортизола и тестостерона^{232}. В названиях городов юга США вдвое чаще, чем на Севере, встречается слово «ган» (gun, «ружье») – например, Ган-Пойнт во Флориде. А на Севере вдвое чаще, чем на Юге, в названиях встречается слово «джой» (joy, «радость»)^{233}.

Такой культурный конструкт, как язык, может изменять способ, каким люди видят мир^{234}. Например, кууку-йимитир, язык аборигенов Австралии, – один из немногих географических языков. Аборигены не говорят: «Подними правую руку» или «Отойди назад», они говорят: «Подними северную руку» и «Отойди на восток». Люди, говорящие на географических языках, обладают уникальными способностями ориентироваться по странам света. Даже в пещере они могут определить, в какой стороне север. Одному носителю языка цельталь в Мексике завязали глаза и покрутили на центрифуге, после чего он все равно безошибочно указал на север, запад, восток и юг.

Таким образом, культура запечатлевает в нашем мозге определенные образы и стирает другие. Поскольку Эрика выросла в Соединенных Штатах, она инстинктивно распознавала дешевку, хотя и не всегда могла бы четко сформулировать, что это такое. Ее голова была полна тем, что Дуглас Хофштадтер называет «удобными, но почти не поддающимися определению абстрактными паттернами»^{235}, которые были имплантированы в ее мозг культурой и организовались в ее мышлении в такие понятия, как, например, «негодяи», «честная игра», «грезы», «придурковатость», «чокнутый», «хорош виноград, да зелен», «цели», «ты» или «я».

Эрика поняла, что культура – это не сборник рецептов единообразия. Каждую культуру изнутри раздирают споры и конфликты. Аласдер Макинтайр указывает, что каждая жизнеспособная культура полна нескончаемых противоречий, которые позволяют людям себя вести по-разному. Более того, сейчас, в эпоху глобализации, культуры не сближаются. Напротив, создается впечатление, что они еще больше отдаляются одна от другой^{236}.

Эрика узнала также, что не все культуры одинаково хороши. Она понимала, что не должна так думать. Она пробыла в Денвере достаточно долго для того, чтобы усвоить: она обязана думать, что все культуры замечательные, просто каждая из них замечательна и уникальна по-своему. Но она не была ребенком из благополучного пригорода, воспитанницей закрытой частной школы. Она понимала, что вся эта болтовня о равенстве – абсолютный вздор. Ей надо было разобраться, что ведет к успеху, а что ведет к неудаче. И она искала аргументы в мировой истории, стараясь извлечь из нее полезные для себя уроки.

В этих поисках она открыла для себя стэнфордского профессора Томаса Соуэлла, который написал целую серию книг – «Раса и культура», «Миграции и культуры», «Завоевания и культуры». Эти книги дали ей часть нужного знания. Эрика отчетливо понимала, что не должна соглашаться с Соуэллом, как не соглашались с ним все ее учителя. Но его утверждения вполне соответствовали тому, что она ежедневно видела в окружавшем ее мире:

Эрика давно заметила, что некоторые культурные группы выигрывают эту конкурентную борьбу у своих соседей. Например, Гаити и Доминиканская Республика расположены на одном острове, но ВВП на душу населения в Доминиканской Республике в четыре раза выше, чем в соседней стране^{238}. Средняя продолжительность жизни в Доминиканской Республике на 18 лет больше, а уровень грамотности на 33% выше, чем на Гаити. Итальянские и еврейские иммигранты стали заселять Нижний Ист-Сайд на Манхэттене одновременно, в первой половине XX века, но евреи достигли благосостояния намного быстрее.

Эрика заметила, что некоторые группы добиваются успеха и побеждают конкурентов в любом месте, где бы они ни оказались. Ливанцы и индийцы из штата Гуджарат становятся процветающими коммерсантами в любой точке мира и в любом окружении. В 1969 году на Цейлоне (ныне Шри-Ланка) представители национального меньшинства тамилов составляли 40% всех университетских студентов, среди студентов инженерных специальностей их доля возрастала до 48%, а на медицинских факультетах до 49%^{239}. В Аргентине 46% всех бизнесменов – иммигранты, а в Чили иммигрантами в первом или втором поколении являются три четверти глав крупных корпораций^{240}.

В американских школах вперед вырываются дети китайского происхождения. Уже в детском саду китайский ребенок на четыре месяца опережает своих латиноамериканских сверстников в умении читать буквы и других навыках подготовки к чтению^{241}. В средней школе китайские ученики выбирают более сложные курсы, чем их белые ровесники. По вечерам они больше времени уделяют домашним заданиям. Их чаще наказывают дома, если они получают оценки ниже, чем «А с минусом». Приблизительно 54% выходцев из Азии к возрасту 25-29 лет оканчивает университет (среди коренных белых американцев таких только 34%)^{242}.

Эти культурные различия могут породить бросающееся в глаза неравенство. Ожидаемая продолжительность жизни американцев азиатского происхождения – 87 лет (а в штате Мичиган даже 90 лет) в сравнении с 79 годами жизни для белых и 73 – для афроамериканцев. Доходы и образовательный уровень у выходцев из Азии тоже существенно выше, чему у остальных. Американец азиатского происхождения, живущий в Нью-Джерси, живет в среднем на 26 лет дольше и в среднем в 11 раз чаще имеет университетский диплом, чем индеец из Южной Дакоты^{243}.

Эрика также заметила, что некоторые культуры больше развращены, чем другие. В своем исследовании «Порочные культуры» Рэймонд Фисман и Эдвард Мигель представили следующие данные^{244}. До 2002 года аккредитованные в Нью-Йорке дипломаты ООН не обязаны были оплачивать выписанные им штрафы за нарушение правил парковки. Фисман и Мигель проанализировали данные о 1700 дипломатах и членах их семей, чтобы узнать, кто из них воспользовался этим иммунитетом, а кто нет. Выяснилось, что у представителей стран, занимающих нижние места в рейтинге коррупции, составленном «Транспэренси Интернешнл»[67], накопилось множество неоплаченных штрафных квитанций. В то же время дипломаты из стран в верхней части рейтинга нарушений практически не совершали. Дипломаты из Египта, Чада, Нигерии, Судана, Мозамбика, Пакистана, Эфиопии и Сирии постоянно парковались неправильно, в то время как у представителей Швеции, Дании, Японии, Израиля, Норвегии и Канады не было ни одной штрафной квитанции. Даже уехав за тысячи миль от родного дома, дипломаты привезли с собой усвоенные ими на родине культурные нормы. На этот результат не влияли ни возраст, ни заработная плата, ни другие измеряемые параметры.

Узнав все это, Эрика заключила, что некоторые культуры лучше других приспособлены к современному вектору развития. Однажды ей поручили разобрать книгу Лоуренса Э. Гаррисона «Главная либеральная истина». Люди, принадлежащие к культурам, которые автор называет «предрасположенными к прогрессу», считают, что могут сами устроить свою судьбу^{245}. Люди «прогрессоустойчивых» культур настроены более фаталистически. «Предрасположенные» уверены, что благосостояние есть продукт человеческой креативности и что его можно приумножить. «Прогрессоустойчивые» считают, что изменить ничего нельзя и все в жизни останется, как было всегда.

В «предрасположенных к прогрессу» культурах люди живут, чтобы работать, говорит Гаррисон, в «прогрессоустойчивых» – работают, чтобы выживать. «Предрасположенные» культуры имеют определенный набор ценностей: там высоко ценится конкуренция, оптимизм, аккуратность и пунктуальность. Чрезвычайно высоко ценится также образование. Там не рассматривают семью как крепость во враждебном мире, а считают ее вратами в бескрайнее общество. Люди «предрасположенной к прогрессу» культуры не боятся признавать свою вину и склонны принимать на себя ответственность за то, что происходит в их жизни. Они не снимают с себя вины и не обвиняют в своих бедах других.

Теперь Эрика была твердо убеждена в том, что культурные особенности определяют способ принятия решений и поведение людей в большей степени, чем это представляют себе экономисты и бизнесмены. Значит, перед ней открывалось широкое поле деятельности.

В конце учебы в университете Эрика однажды взяла блокнот и написала самой себе памятную записку. В ней она постаралась кратко подытожить все, что она узнала о культурных различиях, сделать выводы и сформулировать правила. Первый афоризм звучал так: «Мысли сетями».

Общество разделено не на классы, как думали марксисты. Оно не делится и по расовым признакам. Наконец, общество – вовсе не совокупность звероподобных индивидуалистов, как считают некоторые экономисты и социальные либертарианцы. Эрика решила, что общество – это совокупность многослойных сетей.

Когда ей становилось скучно, она садилась за стол и принималась чертить схемы сетей для себя и своих друзей. Например, она писала в центре листа имя какого-нибудь своего приятеля, а затем проводила линии, соединяющие этого человека с другими людьми, связь с которыми для него была особенно важна. Потом она рисовала дополнительные линии, показывавшие, как и насколько сильно связаны между собой все эти узловые точки отношений. Если предыдущий вечер она провела в компании друзей, то на следующий день могла начертить график, показывающий, каким образом связаны между собой все члены этой группы.

Эрика была уверена, что ей удастся лучше узнать людей, если она увидит все их связи и окружение. Она хотела приучить себя думать о людях как об индивидуумах, включенных в системы отношений, личностях, решения которых определяются специфическим ментальным окружением.

«Стань скрепляющим цементом», – записала Эрика следующую фразу. Она смотрела на свои схемы и снова и снова спрашивала себя: «Из чего сделаны линии, соединяющие этих людей?» В некоторых случаях это была любовь. Но в большинстве учреждений и компаний, в большинстве социальных групп эти узы были не столь страстными. В большинстве случаев связи строились на доверии.

Доверие – это привычное взаимодействие, которое постепенно облекается эмоциями. Доверие возрастает, когда люди начинают общаться, сотрудничать и в ходе общения и сотрудничества осознают, что на партнера можно положиться. Вскоре участники таких доверительных отношений готовы не только сотрудничать, но и жертвовать ради других своими интересами.

Доверие смягчает трения и снижает издержки, так как отношения перестают быть разновидностью взаимовыгодной сделки. Люди, работающие в компаниях, где царит доверительная атмосфера, становятся более гибкими в своих решениях и всегда держатся друг друга. Люди, принадлежащие к культурам, пронизанным взаимным доверием, создают множество общественных организаций^{246}. Люди таких культур охотно играют на бирже, организуют крупные корпорации и руководят ими. Доверие порождает богатство.

Эрика, кроме того, заметила, что разные сообщества, школы, общежития и университеты отличаются друг от друга уровнем и типом доверия. В своем классическом труде «Нравственные основы косного общества» Эдвард Бэнфилд пишет, что крестьяне Южной Италии безгранично доверяют членам своей семьи, но очень подозрительно относятся к людям, которые к ней не принадлежат. Поэтому жителям юга Италии нелегко создать компанию, в которых работали бы представители разных семей. Германия и Япония, наоборот, отличаются высоким уровнем социального доверия, что позволяет немцам и японцам создавать прочные и обширные деловые связи^{247}. Американское общество считается обществом индивидуалистов. Если вы попросите американца рассказать о его ценностях, они окажутся насколько индивидуалистическими, как ни в одной другой стране мира. И тем не менее в реальной жизни американцы инстинктивно доверяют друг другу и с готовностью организуются в большие группы.

Эрика решила, что никогда не будет работать там, где сотрудники не доверяют друг другу. Получив работу, она станет связующим цементом компании. Она будет организовывать совместные прогулки и пикники, будет налаживать связи и строить доверие. Она сделает так, чтобы люди рассказывали друг другу о себе, она свяжет людей крепкими узами. Если когда-нибудь сотрудники начнут чертить схемы своих сетей, то она сама наверняка будет присутствовать во всех схемах.

Последний афоризм, записанный в тот день Эрикой, гласил: «Объединяй пространства идей». Эрика заметила, что многим великим художникам часто удавалось объединить то, что Ричард Огл в своей книге «Умный мир» называет «двумя ментальными пространствами». Пикассо, например, впитал традиции западного искусства, но при этом живо интересовался искусством африканских масок. Слияние этих двух ментальных пространств породило «Авиньонских девиц» и способствовало небывалому творческому взлету художника^{248}.

Эрика решила, что сама она всегда будет находиться на стыках разных ментальных пространств. В организациях она постарается занять место на границе двух отделов или заполнить пустоту между ними. Рональд Берт, ученый из Чикагского университета, развивает концепцию структурных дыр^{249}. В любом сообществе существуют группы людей, каждая из которых занята выполнением определенной работы. Однако между этими группами часто есть пустоты. Эти пустоты никак не структурированы. Эти пустоты препятствуют согласованной работе и обмену идеями, иногда отделы и подразделения компаний разделены настоящей пропастью или непроницаемой стеной. Эрика решила заполнить такие пустоты. Она сократит расстояние, разделяющее группы, она свяжет их и соединит их идеи. Так она создаст себе место в мире не согласованных между собой сетей и культур.