Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Глава 17. Приближение осени

Большинству супружеских пар приходится пережить период перехода от страстной любви к любви товарищеской. Страстная любовь – главное, что удерживает пару вместе в начальной фазе их отношений. Товарищеская любовь – состояние более спокойное, в отношениях между супругами воцаряются тихая удовлетворенность, дружба и нежное счастье.

Некоторые пары не справляются с этим переходом. По данным ООН^{408}, исследования, проведенные в 1947-1989 годах в 58 различных обществах, показывают, что наибольшее число разводов случается после четырех лет брака. Гарольд и Эрика благополучно миновали этот критический период. На двенадцатом году их брака Эрика стала генеральным директором «Интеркома», а Гарольд окончательно погрузился в далекое прошлое, о котором писал книги – одну за другой. Следующие десять лет они были больше погружены в свои профессиональные занятия, чем в семейную жизнь. Массу времени они уделяли работе, занимались благотворительностью, а все прочие интересы постепенно улетучились, как и способность общаться друг с другом.

Оба достигли пика жизни, и когда поняли, что можно расслабиться и заняться собой, то обнаружили, что между ними гораздо меньше общего, чем они воображали. Нет, они не ссорились. Они просто отдалились друг от друга, погруженные каждый в свои интересы, в свою сферу деятельности.

За те годы, что они шли к успеху, за годы борьбы они устали от необходимости отдавать другим свои физические и душевные силы. Луэнн Бризендайн пишет в книге «Женский мозг»^{409}, что женщина средних лет

Излишне говорить, что и мужчины не становятся более заботливыми и чуткими, когда им, как и их супругам, переваливает за пятьдесят.

Эрика стала в мире бизнеса звездой, пусть даже и не первой величины. «Интерком» полностью оправился; компания теперь приносила стабильную прибыль. Эрика кочевала с конференции на конференцию, проводила перед восхищенной публикой презентации и каждый раз с тяжелым сердцем возвращалась домой, где одетый в футболку и шорты Гарольд сидел за своим компьютером и стучал по клавишам. Между образом жизни Эрики и образом жизни Гарольда не было теперь ничего общего. Эрика любила бывать вне дома; ее день был забит встречами, деловыми обедами и принятием ответственных решений. Гарольд предпочитал уединение, изучал далекие исторические эпохи и никуда не торопился. Эрика была поглощена своим лидерством. Гарольд же все больше и больше углублялся в мир книг, исторических персонажей и документов.

Те его черты, которые раньше казались Эрике милыми, стали ее раздражать, теперь они казались глубокими изъянами характера. Разве его привычка разбрасывать по дому носки не есть признак эгоизма и даже нарциссизма? И почему он вечно ходит по дому небритый? Это явный признак закоренелой лености.

Гарольда, в свою очередь, раздражала манера Эрики льстить людям, которые могли оказаться полезными для ее компании. Когда она выводила его на приемы и званые вечера, то непременно тут же оставляла там одного. Он тут же увязал в абсолютно бессмысленных разговорах с малознакомыми людьми, наблюдая краем глаза, как Эрика в противоположном конце зала, смеясь, любезничает с каким-то боссом, которого она, как он точно знал, на самом деле на дух не переносила. Порой его чуть ли не оскорбляли компромиссы, на которые шла Эрика ради успеха компании. Ее же возмущала крайняя пассивность Гарольда, которую он облекал в маску полной удовлетворенности жизнью.

Уильям Джеймс когда-то заметил^{410}, что «искусство быть мудрым – это искусство многого не замечать». Все прошедшие годы Гарольд и Эрика не замечали недостатков друг друга, но теперь и тот и другая взирали на эти недостатки с высокомерным неодобрением.

Шли годы. Гарольд и Эрика постепенно отвыкли от задушевных разговоров и даже разучились смотреть в глаза друг другу. Вечерами она висела на телефоне в одном конце дома, а Гарольд сидел за своим компьютером в другом. Если раньше они привычно делились радостями и горестями, то теперь у них вошло в привычку молчать наедине друг с другом. Иногда Эрике очень хотелось поделиться с Гарольдом какой-то своей мыслью, но теперь их отношения определялись новыми неписаными правилами – считалось чуть ли не неприличным ворваться в его кабинет с какой-нибудь идеей (пусть и потрясающей) или рассказом (пусть даже очень интересным).

Когда Эрика все же обращалась к Гарольду, ей казалось, что он ее просто не слушает. Приблизительно раз в неделю Эрика напоминала Гарольду о каком-то вечере или приеме, куда им предстояло пойти.

– Первый раз об этом слышу, – раздражался Гарольд.

– Ничего подобного, – возражала Эрика. – Мы это уже обсуждали, просто ты, как обычно, меня не слушал.

– Не выдумывай. Ни слова об этом не было.

Оба были на сто процентов уверены в собственной правоте, и в глубине души каждому казалось, что собеседник просто сошел с ума.

Специалист по семейным отношениям Джон Готтман считает^{411}, что в здоровом браке на одно негативное замечание приходится пять положительных. Гарольд и Эрика даже близко не подходили к этой норме. Они просто не играли в эти игры, так как вообще не обменивались никакими замечаниями – ни позитивными, ни негативными. Им обоим хотелось вернуться в старые времена, когда они общались спонтанно и с любовью, но каждый боялся, что получит отпор, если попытается возродить прежние отношения. Так что они даже и не пытались сделать хоть шаг навстречу друг другу. Обстановка в семье продолжала ухудшаться, и каждому из них казалось, что виной всему плохой характер супруга. Оба втайне мечтали обратиться к консультанту-психологу, чтобы он подтвердил их обвинения.

На людях, на вечерах и званых обедах они были веселы и приветливы и надеялись, что никто не догадывается, что между ними давно пробежала черная кошка. Но это было не так. Например, когда Гарольд рассказывал какую-нибудь историю, Эрика могла вдруг неожиданно выпалить: «Ничего такого не было» – и всех неприятно коробила резкость ее тона.

На самом деле им было невыразимо грустно. Иногда Эрика, просушивая волосы феном, могла вдруг заплакать. В такие минуты она думала, что с радостью отказалась бы от своей блестящей карьеры ради счастливого брака. Гарольд иногда с тоской смотрел на супружеские пары их с Эрикой возраста, которые прогуливались, нежно взяв друг друга под руку. Представить себе такую прогулку с Эрикой Гарольд уже не мог. Для него, как и для Эрики, главным источником удовлетворения долго была работа, но вдруг этого оказалось недостаточно. Гарольд никогда не думал о самоубийстве, но если бы ему в такую минуту сказали, что он болен смертельной, неизлечимой болезнью, он принял бы эту новость с полнейшим равнодушием.

Поведение Гарольда и Эрики было абсолютно лишено логики. Они оба хотели возродить свое семейное счастье, но их, словно в капкане, держали тиски отрицательных обратных связей. Они оказались в порочном кругу одиночества^{412}. Одинокие люди склонны критически относиться к окружающим, строго судить их, а это еще больше усугубляет одиночество. Еще один порочный круг – это круг печали. Оба ощущали болезненность своих эмоциональных отношений и чувствовали, что супруг не получает никакой радости от общения, но это побуждало их еще больше отдаляться друг от друга, повинуясь инстинкту эмоционального самосохранения. Есть еще и порочный круг фатализма: чем больше человек думает, что не может ничего сделать, тем более пассивным и подавленным он становится.

За последние несколько лет Гарольд сильно прибавил в весе. Жир откладывался на талии, как обычно бывает при постоянном, хроническом стрессе. И он стал много пить. Повинуясь выработанной с годами привычке, Гарольд пытался рассмотреть свою печаль как философскую проблему. Но на этот раз он заблудился в дебрях стоической философии. Он заключил, что люди рождаются на свет отнюдь не для того, чтобы быть счастливыми. Жизнь – страдание, говорил он себе, и если не считать брака, жизнь его сложилась на удивление хорошо. Он изо всех сил старался не обращать внимания на то, что происходит дома, старался выработать у себя иммунитет к своим собственным чувствам.

Эрика же смотрела на свой распадающийся брак сквозь призму мирского успеха. Видимо, Гарольд завидует ее достижениям. Наверное, он чувствует себя неудачником и стремится возложить на нее вину за собственное унижение. Когда они поженились, Гарольд был умнее и тоньше Эрики, но теперь она обладала куда большей сметливостью, более адекватными социальными навыками, «умением жить», тем, что французы называют savoir faire. В обществе она, а не Гарольд, привлекала к себе внимание. Она была сверкающей звездой. С ее стороны было роковой ошибкой вступить в брак с человеком, начисто лишенным честолюбия, и теперь она расплачивается за эту ошибку молодости. Подсознательно Эрика стремилась избавиться от этой проблемной части своей жизни. Она стала еще реже бывать дома, а когда приходила, вела себе еще более отчужденно. Так было легче утешить душевную боль.

Существует стереотип, согласно которому мужчины в среднем возрасте чаще бывают инициаторами развода, чем женщины: они, мол, находят молодую жену и уходят от старой. На самом деле в 65% случаев инициаторами развода в возрасте старше 50 лет бывают женщины^{413}. Многим просто становится не нужен супруг, надоедает заботиться о нем и хлопотать по дому, не получая взамен ни любви, ни внимания. Эрика тоже начала подумывать о будущем, о возможном разводе и его последствиях для нее и Гарольда. Как бы им развестись без ссор и скандалов?

Однажды, после очередной мелочной ссоры из-за какого-то пустяка, Эрика сказала Гарольду, что будет искать себе квартиру. Наверное, им стоит развестись. Она говорила спокойно и рассудительно. Она считает, что дело давно идет к разводу. Впервые она задумалась о нем еще десять лет назад. Прежних отношений между ними, видимо, уже никогда не будет. Да что говорить, лучше бы им было вообще никогда не жениться.

Когда эти слова сорвались с губ Эрики, ей показалось, что она прыгнула в пропасть. Теперь пути назад нет. Мысли ее метались. Как она объяснит развод своим многочисленным кузинам и кузенам, что скажет сотрудникам? Как она мыслит себе свою будущую личную жизнь? Завести новый роман? Какова будет официальная версия развода?

Гарольд не выказал ни потрясения, ни удивления, не сделал и следующего – напрашивающегося – шага. Он не стал говорить об адвокатах, не стал предлагать свои варианты раздела имущества. Он просто выслушал Эрику, а потом вдруг сказал, что надо бы вызвать кровельщика: крыша прохудилась. И отправился на кухню, налить себе стаканчик виски.

Следующие дни и недели прошли так, словно ничего не было сказано. Они оба вернулись на свои прежние, непересекающиеся орбиты. Но Гарольд чувствовал, что в его душе сдвинулись с места какие-то тектонические плиты. Отношение человека к жизни может радикально измениться, хотя внешне в ней не происходит ничего нового.

Однажды, через несколько недель после заявления Эрики, Гарольд обедал в дешевой пиццерии. Он смотрел в окно, на стоящую напротив школу. Была перемена. На покрытый асфальтом школьный двор высыпали десятки детей. Они носились, ссорились, дрались, мирились и играли. Удивительное дело: стоит выпустить детей на любую пустую площадку, и они тотчас наполнят ее буйным весельем.

Когда они с Эрикой поженились, Гарольд ни минуты не сомневался в том, что у них будут дети. Он твердо знал, что во всех семьях должны быть дети. Но в первые несколько лет их брака Эрика была с головой погружена в работу. И время для того, чтобы завести ребенка, всегда оказывалось неподходящим. Однажды, на пятом году их брака, Гарольд во время какого-то разговора вскользь сказал, что хотел бы иметь детей.

– Нет, только не сейчас! – закричала в ответ Эрика. – Когда ты прекратишь приставать ко мне с этим?

Гарольд обескураженно замолчал. Эрика стремительно выбежала из комнаты.

Это был единственный раз, когда они говорили о детях. Но на самом деле эта тема была важнейшей в их жизни. В ней заключалось их главное противоречие, это была раковая опухоль, разъедавшая их брак. Но они никогда больше не возвращались к ней.

Гарольд думал о детях каждый день, но боялся снова поднимать этот вопрос. Он всячески уклонялся от конфликтов с Эрикой, понимая, что в борьбе с этой волевой женщиной у него просто нет шансов на победу. Но он надеялся, что самой своей пассивностью и покорностью сумеет в конце концов убедить ее в своей правоте. Она увидит, как он хочет ребенка, проникнется сочувствием, родит, и это принесет им счастье.

Эрика прекрасно видела его пассивно-агрессивную позицию, и это еще больше ее отталкивало. Гарольд про себя кипел от злости, что она приняла решение о детях без его участия. Это самое важное решение в их жизни, но она даже не подумала советоваться с мужем.

Гарольд часто во всех подробностях вспоминал тот единственный разговор о ребенке. Он не мог понять, что именно вызвало такую бурную реакцию Эрики. Может быть, тяжелое детство оставило в ее душе неизгладимые шрамы? Может быть, она поклялась никогда не приводить в этом мир детей, чтобы они не стали такими же несчастными? Может быть, все дело в том, что она слишком привязана к работе, и это ослабляет ее материнский инстинкт? Иногда ему хотелось заставить жену родить, но он отметал эту мысль: разве можно родить дитя против своей воли?

Он постоянно засматривался на детей, проходя мимо школы или детской площадки. Испытывая уныние, усугубленное кризисом среднего возраста, он украдкой разглядывал детишек в салоне самолета, умиляясь их крошечным ручкам и ножкам. Он с завистью смотрел на дедушек, которые неумело кормили младенцев из бутылочек и катали их в колясках, так же неуклюже пытаясь укачивать. Он с тоской смотрел на стайки проказничающих, смеющихся детей, настолько поглощенных собой, что они не замечали ни жары, ни холода, ни ссадин на коленках. Когда Гарольд злился, он видел в нежелании жены рожать признак ее бессердечия, неспособности отдавать, эгоистической и мелкой привязанности к работе и карьере. В такие минуты он презирал Эрику.

В течение нескольких лет Гарольд пребывал в томительной депрессии. Он продолжал писать книги, устраивал все новые выставки, но – странное дело – расточаемые в его адрес похвалы критиков лишь углубляли депрессию, делали ее еще безнадежнее. На фоне публичного признания его тайное одиночество чувствовалось только острее.

Он не смог реализовать себя в браке. У него не было детей. Он не занимался активно ни политикой, ни благотворительностью. Не было идеала, ради которого он был бы готов пойти на жертвы, не было цели, которой он мог бы подчинить свои личные интересы. И, конечно же, рядом всегда была Эрика, которая своей активностью еще больше оттеняла его пассивность. С одной стороны, Гарольду была смешна ее маниакальная целеустремленность, а с другой – его сильно огорчало, что сам он лишен энергии и устремлений.

Он давно привык выпивать перед сном. Но теперь он начал прикладываться к бутылке и днем. Виски стало его кофеином. Гарольд постоянно чувствовал умственную усталость и вялость. Мозг отказывался продуктивно работать. Но после очередного стаканчика на короткое время наступало пробуждение, в мозгу снова рождались идеи, а все вокруг становилось отчетливым и ясным. Но потом Гарольд пьянел, мир становился нечетким и смазанным, а настроение – сентиментальным и слезливым. И все же это было лучше апатии и равнодушия.

За день Гарольд обычно выпивал примерно треть бутылки виски. Каждое утро, просыпаясь, он давал себе клятву с сегодняшнего дня начать новую жизнь. Но болезненные пристрастия ослабляют механизмы обучения. Алкоголики и другие страдающие зависимостью люди превосходно понимают, что они делают с собой, но не могут извлечь из этого понимания действенных уроков. Некоторые ученые считают, что у алкоголиков и наркоманов нарушена пластичность нейронов в лобных долях мозга и это лишает их способности учиться на собственных ошибках.

Но в один прекрасный день на Гарольда вдруг снизошло озарение. Оно было сродни озарению, пережитому Эрикой в тот день много лет назад, когда она решила поступить в «Академию». Гарольд вдруг с необычайной ясностью понял, что не сможет сам изменить свою жизнь. Он должен поместить себя в такое окружение, которое поможет ему приступить к нужным изменениям. Он решил пойти на встречу Общества анонимных алкоголиков.

Это было трудное решение для такого замкнутого человека, как Гарольд. Но однажды он все-таки пересилил себя и пришел на детскую хоккейную площадку, в одном из служебных помещений которой проводили свои встречи анонимные алкоголики. Он вошел и оказался в обстановке, которая противоречила буквально всему, что он знал и любил.

Гарольд провел бóльшую часть своей жизни в обществе влиятельных и высокообразованных людей, но сейчас он попал в компанию клерков, продавцов и водителей автобусов (удивительно, как много среди анонимных алкоголиков водителей автобусов). Гарольд привык жить в своем замкнутом мире, но здесь его вынудили вступить в оживленное общение с другими людьми, незнакомыми и совершенно чуждыми ему. Гарольд воспитывался в среде, где высоко ценились самоуважение и ответственность, но здесь ему пришлось публично признаваться в своих слабостях и в своей безответственности. Все последние годы Гарольд жил, не извлекая уроков из своих ошибок, но 12-ступенчатая методика Общества анонимных алкоголиков бросила все совершенные им ошибки ему в лицо. И ему пришлось изрядно побарахтаться в них! Гарольд рос и воспитывался в сугубо светском обществе, но здесь все было пронизано смутным религиозным духом. Здесь никто не призывал Гарольда бросить пить. В Обществе анонимных алкоголиков вообще не пытались решить эту конкретную проблему. Там хотели очистить душу Гарольда, возвести его вновь к давно забытым им формам бытия. Если ему удастся изменить жизнь, то трезвость придет сама собой.

Гарольд одолел всю программу «12 шагов», получил все полагающиеся жетоны[116]. Но на самом деле спасли его люди из группы. В большинстве случаев Общество анонимных алкоголиков не может помочь человеку^{414}. Ни один ученый не возьмется предсказать, будет ли посещение собраний Общества благоприятно для каждого конкретного алкоголика. Нет даже единого мнения о том, насколько эффективна программа «12 шагов» и насколько она лучше или хуже других программ по лечению алкоголизма.

Дело в том, что братство, которое складывается в каждой группе, не может быть сведено к какой-то формуле, которую можно сравнить с аналогичными формулами других групп или использовать в социологических экспериментах. Единственное, что имеет значение, – это качество товарищества и спаянность группы. В группе Гарольда цементирующее ядро состояло из трех человек: очень толстой любительницы оперы, слесаря по ремонту мотоциклов и банкира. Эти люди приходили сюда уже около десяти лет и задавали тон. Пустым обещаниям они не верили и сами не бросали слов на ветер. Один подросток из их группы умер от передозировки антидепрессантов, и эти трое помогли остальным пережить психическую травму. Были в группе люди, постоянно враждовавшие между собой, но ядро группы заставляло их вести себя в рамках приличий. Гарольд восхищался этими тремя людьми и старался подражать им.

Он посещал собрания группы почти каждый день в течение нескольких месяцев и продолжал бывать там и потом, хотя реже. Было бы преувеличением сказать, что пребывание в группе изменило его жизнь. Скорее, посещения группы приносили Гарольду большое удовлетворение. Некоторые анонимные алкоголики явно страдали нарциссизмом, многие – явным, бьющим в глаза инфантилизмом. Многие успели всерьез искалечить себе жизнь. Но на каждом собрании группы он был вынужден исповедоваться перед всеми этими людьми в своих ошибках и слабостях. Это помогло Гарольду глубже разобраться в причинах ноющей боли, которая грызла его душу. Он приучил себя смотреть снизу вверх на людей, гораздо менее утонченных и менее образованных, чем он сам. В нем пробудились эмоциональные способности, дремавшие со времен средней школы. Он стал более чувствительным к движениям своей души.

Пить он не бросил, но теперь никогда не выпивал раньше одиннадцати часов вечера. Но что действительно изменилось – так это инстинкт, всю жизнь заставлявший его прятать голову в песок. Он всегда был излишне чувствителен к эмоциональным потрясениям. Он в ужасе шарахался при первом же намеке на эмоциональную боль. Он всегда избегал ситуаций, которые могли бы причинить ему душевные страдания. Он бежал от конфликтов, которые могли вызвать гнев, боль или неудовольствие.

Теперь он стал бояться этого меньше. Теперь он научился смотреть в лицо своим эмоциям, которые раньше подавлял. Теперь он понял, что должен покинуть царство страха перед печалью и болью. Теперь он знал, что способен встретить боль и пережить ее.

Знакомство Гарольда с лагерем «Воплощение»[117] произошло почти случайно. Один его приятель собрался в Коннектикут, в гости к своей дочери, которая работала в лагере воспитателем, и спросил Гарольда, не хочет ли тот поехать вместе с ним. Они свернули с автострады в глубинке штата и поехали по грунтовой дороге мимо бесчисленных палаток, полей и прудов. Они проехали мимо стайки девочек лет девяти. Они стояли у дороги, взявшись за руки. Гарольд смотрел на них с умилением, как он всегда смотрел на детей. Скоро приятель Гарольда остановил машину, и они спустились к пляжу, который тянулся вдоль озера в милю длиной, окаймленного лесистыми холмами. Не было видно ни дорог, ни домов – только восемьсот акров не тронутой цивилизацией глуши.

В лагере не делали различий между богатыми и бедными. Здесь были дети из подготовительных школ Манхэттена и дети из муниципальных школ Бруклина и Бронкса. Но постепенно Гарольд осознал, что такого цельного по своему замыслу и устройству учреждения ему не приходилось видеть никогда в жизни.

Первое, что бросилось ему в глаза, – это каким потертым был спортивный инвентарь. Лагеря общего профиля, такие как «Воплощение», испытывали большие финансовые трудности в эпоху повальной специализации, когда большинство родителей предпочитает посылать своих отпрысков в специальные лагеря – музыкальные, компьютерные или бейсбольные.

Дух лагеря тоже совершенно противоречил мейнстриму. В лагере царила обстановка, напоминающая времена хиппи. В первый же вечер Гарольд услышал, как воспитатели и дети распевают старые песни 1960-х годов – «Пафф, волшебный дракон» или «Оловянный солдатик»[118]. А потом стал зрителем грамотного и красивого баскетбольного матча. Дети играли в активные игры и веселились вместе с воспитателями, как стадо бонобо. Они бегали наперегонки, заплетали друг другу косички, боролись, катались на лодках по озеру и играли в Марко Поло.

Гарольд близко познакомился с директором лагеря, который, заметив азартный блеск в глазах Гарольда, спросил, не хочет ли он поработать в лагере на общественных началах. В то лето Гарольд еще дважды приезжал в лагерь и делал случайную работу – например, наблюдал за порядком на лужайке для танцев. Зимой он организовал сбор денег на устройство плавучей купальни.

Следующим летом он регулярно приезжал в лагерь по выходным и помогал приводить в порядок пешеходные тропы. Однажды он увидел, как дети играют в софтбол. В баскетбол они, может быть, и умели играть неплохо, но от их софтбола Гарольд просто пришел в ужас. Некоторые из них совершенно не умели бросать. Гарольд организовал тренировки и даже собрал команду тренеров.

В начале августа директор спросил Гарольда, не выкроит ли он пять дней для того, чтобы сопровождать группу детей в байдарочном походе по реке Коннектикут. В поход должны были отправиться 15 подростков, два воспитателя – студенты колледжа и Гарольд. Он был на 30 лет старше остальных участников похода, но отлично вписался в компанию.

Пока они плыли вниз по реке, Гарольд организовывал игры и соревнования, учил подростков старым песням, а сам, наконец, узнал, кто такие Кэти Перри[119] и Леди Гага. По вечерам дети приходили к Гарольду и, обращаясь к нему «отец», очень серьезно, как это обычно делают подростки, рассказывали ему о своих проблемах – о муках юношеской любви, о разводе родителей, о страхах перед будущим. Гарольд был очень тронут их доверием и слушал детей с жадным вниманием. Дети явно отчаянно нуждались в авторитетах. Гарольд думал, что учителя и другие педагоги, наверное, знают, что говорить детям, когда те делятся своими тревогами, страхами и сомнениями. Он-то этого точно не знал.

Последний день похода был самым трудным. Они целый день гребли против ветра и течения. Гарольд пообещал детям, что, когда они остановятся на последний привал, он разрешит им взять остатки провизии и устроить потешную баталию. Когда они причалили к берегу и остановились на отдых, дети немедленно расхватали остатки провизии и принялись швыряться ими друг в друга. Огромные хлопья орехового масла летели через поляну; футболки и физиономии тотчас были перемазаны желе. Начинка пирожных пошла на липкие скользкие «снежки». Воспитатели, дети и Гарольд прятались за деревьями и внезапно выскакивали из засады, воинственно размахивая батонами колбасы и тщетно пытаясь увернуться от снегопада из концентрата апельсинового сока. Когда битва окончилась, на детей было страшно смотреть. Но они дружно взялись за руки и бросились к реке – отмываться. Помывшись и переодевшись, все собрались на поляне, чтобы разложить прощальный костер.

В походе Гарольд обходился без выпивки. Ночью он, до предела уставший и безмерно счастливый, отправился в палатку и забрался в спальный мешок. Интересная вещь – как быстро и непредсказуемо может меняться настроение. В мгновение ока в душе Гарольда что-то перевернулось. Ему вдруг захотелось плакать.

Никогда – во всяком случае, уже став взрослым – он не плакал, если не считать слез, подступавших к глазам в темноте зрительного зала в финале сентиментальной мелодрамы. Он и сейчас не заплакал. Но он почувствовал, как слезы подступили к глазам, хотя так и не полились по щекам. Он явственно представил себе, что плачет. Он словно воспарил под полог палатки и глядел сверху на себя, скрючившегося в спальном мешке и содрогающегося от рыданий.

Потом это прошло. Он начал думать о своей жизни, о том, как она могла бы сложиться, если бы он был более открытым человеком и вел себя более мужественно перед лицом эмоций. Потом он уснул.