Л.А. Гриффен
ОБЩЕСТВЕННЫЙ
ОРГАНИЗМ
(введение в теоретическое обществоведение)
Киев
“ЭКМО”
2005
ББК 60
Г 85
Гриффен Л.А.
Г85 Общественный организм (введение в теоретическое обществоведение). Изд. 2-е. – К.: ЭКМО, 2005. – 628 с.
ISBN 966-7405-66-4
Целью настоящей работы явилось начальное изложение теоретических основ обществоведения как естественнонаучной дисциплины. В его основу положено представление об обществе как высшей ступени развития живого, как о целостном организме, сформировавшемся и развивающемся в вероятностно-статистической среде. С этой позиции рассмотрены сущность и становление общества, определены необходимость и основные факторы его развития, исследованы те закономерные формы, в которых оно происходит, а также предпринята попытка прогноза дальнейшего развития.
ББК 60
Рекомендовано к печати Ученым советом факультета социологии Национального технического университета Украины «Киевский политехнический институт» (протокол № 4 от 23.06.2005 г.).
Рецензенты:
доктор экономических наук, профессор Найденов В.С.
доктор философских наук, профессор Новиков Б.В.
доктор философских наук, профессор Суименко Е.И.
ISBN 966-7405-66-4 Л.А. Гриффен, 2005
Научное издание
Гриффен Леонид Александрович
Общественный организм
(введение в теоретическое обществоведение)
Редактор И.Л. Бобрякова
Компьютерный набор и верстка Л.А. Берест
Подписано к печати 1. 07. 2005.
Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная.
Печать – ризография. Гарнитура Times New Roman.
Усл.-печ. л. 39,25. Тираж 300. Зак. .
Издательство ПП «ЭКМО»
г. Киев, проспект Победы, 37
Свидетельство серия ДК № 1046 от 17.09.02 г.
Содержание
ПРЕДИСЛОВИЕ………………………………………………………………
ВВЕДЕНИЕ …………………………………………………………………….
Раздел первый ОЧЕРКИ ПО ТЕОРИИ РАЗВИТИЯ
1.1. Объект развития ……………………………………………
1.2. Диалектика и общая теория систем ………………..
1.3. Взаимодействие системы и среды ………………….
1.4. Живая система в вероятностной среде ……………
Раздел второй ПРИРОДА И ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ
ОБЩЕСТВЕННОГО ОРГАНИЗМА
2.1. Общество как организм …………………………………
2.2. Человек и общество ………………………………………
2.3. Потребности человека …………………………………..
2.4. «Социальные» эмоции …………………………………..
2.5. Искусство как средство социализации. …………..
2.6. Способы социальной компенсации. ……………….
2.7. Некоторые факторы развития ………………………..
Раздел третий СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ
ОБЩЕСТВЕННОГО ОРГАНИЗМА
3.1. Антропосоциогенез. Первобытное общество…..
3.2. Разложение родового строя (община) …………….
3.3. Становление классового общества ………………….
3.4. Деструктивная фаза классового общества ………
3.5. Конструктивная фаза классового общества ……..
3.6. Капитализм и социалистические революции……
3.7. Высшая стадия капитализма – империализм …..
Раздел четвертый ПЕРЕХОД К ГЛОБАЛЬНОМУ
СВЕРХОРГАНИЗМУ
4.1. Социализм как общественно-экономическая формация ……………………………………………………
4.2. Производственные отношения социализма …….
4.3. Социализм и проблема классов ………………………
4.4. Становление и развитие социализма ……………….
4.5. Кризис социализма ………………………………………..
4.6. Будущие судьбы социализма …………………………..
ЗАКЛЮЧЕНИЕ …………………………………………………………….
4
7
44
69
96
115
132
152
182
200
216
232
257
283
314
339
362
389
422
449
476
496
510
536
562
586
611
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга представляет собой попытку более или менее систематического изложения теоретических основ науки об обществе как естественнонаучной дисциплины. Существенные отличия общественных явлений от явлений в биологической сфере приводили к тому, что столетиями человек и общество изучались так называемыми «общественными науками», достаточно далеко отстоящими от естествознания. По мере изучения тех связей, которые существуют между различными явлениями жизни, все больше проявлялись закономерности, охватывающие их все без исключения. А это требует внесения определенных коррективов в науку об обществе. Но поскольку те, кто называет себя обществоведами, обычно излишне не отягощены сведениями из области естественных наук, трудно рассчитывать, что им удастся выработать общий подход. Да они и не очень к этому стремятся. Гораздо чаще такого рода попытки предпринимаются естествоиспытателями. Однако здесь слишком часто имеет место другая крайность. Если обществоведы ревниво охраняют свою «парафию» от вторжения «чужаков» в то, что кажется им принципиально отличным от «животной жизни», то естественники, наоборот, как раз склонны упускать из виду своеобразие общественных явлений, и стремятся решать возникающие здесь задачи привычными им методами. Даже лучшие из естествоиспытателей (от Ч.Дарвина до К.Лоренца) оказывались несвободными от попыток проводить прямые параллели между явлениями «чисто» биологическими и общественными. Что совершенно недопустимо, поскольку общественные явления суть не повторение, но продолжение явлений биологических, дальнейшее развитие в известном смысле тех же живых систем на совершенно ином качественном уровне. Такого рода упрощения, разумеется, препятствуют успешному развитию обществоведения естественнонаучными методами. Тем не менее, вызванные объективной необходимостью научной интеграции попытки «вмешательства неспециалистов» в обществоведческие проблемы, безусловно, будут продолжаться. Одной из них и является настоящая работа.
Сложность поставленной задачи делает весьма проблематичным ее успешное решение «с чистого листа». К счастью, в этом и нет необходимости, ибо основы научного (естественнонаучного!) рассмотрения обществоведческих проблем уже давно заложены марксизмом.
Но нынче марксизм как научная теория переживает тяжелые времена. И дело не в том, что сегодня (как, впрочем, и много раз до этого) его опять и опять объявляют «несовременным», «устаревшим», а то и вообще «ошибочным». Подобного рода подход носит конъюнктурный и приспособленческий характер, научного интереса не представляет и не может заслонить той огромной роли, которую марксизм играл и играет в постижении общественных процессов. Нет, марксизм не потерял последователей. Однако большинство его сегодняшних «сторонников» также пытаются использовать его для своих частных целей.
Так, сегодня марксизм (с выхолощенной революционной составляющей) достаточно моден в весьма респектабельных западных научных центрах типа Гарварда или Стенфорда, а Маркс фактически продолжает считаться «основателем современных социальных наук». «Советский марксизм» в этом случае представляется только одной из ветвей − неудачной − марксистской мысли.
Для других же (в основном в «постсоветских» странах) как раз существует только эта версия «марксизма» (адаптированная к потребностям господствующей социальной группы советского общества − номенклатуры), которая в свое время была кощунственно названа «марксизмом-ленинизмом». Такого рода «марксисты» давно уже превратилась в узкую секту, признающую только свое «священное писание». Не устраивающую их действительность эти люди попросту не воспринимают, а потому такой «марксизм» никакого влияния на научные исследования общества оказать не может.
А вот тех, кого можно было бы назвать «ортодоксальными марксистами», то есть тех, кто, принимая принципиальные положения марксизма, понимает, однако, что классический марксизм, столь блестяще развитый его основателями, есть только ступень в бесконечном процессе изучения общества, и требует дальнейшего развития применительно к новому уровню знаний и новым задачам, сейчас практически не осталось. Автор попытался подойти к изучению общества именно с позиций такого «ортодоксального марксизма».
В свое время настоящая работа задумывалась как популярное изложение тех идей, которые возникают при развитии классического марксизма. Однако результат получился несколько иным. Поскольку рассматриваемые проблемы имеют так сказать «высший уровень сложности», пришлось затрагивать ряд вопросов, требующих определенной подготовки. Причем в различных областях, поскольку оказалось необходимым рассматривать всю проблему в целом. (Следствием этого, кстати, оказалось то, что книга состоит из четырех разделов, каждый из которых в известном смысле можно считать самостоятельным произведением).
По причине необходимости охвата широкого круга проблем существенно возрастал объем. Чтобы избежать его чрезмерного увеличения, пришлось рассматривать решения только основных задач, часто оставляя в стороне вытекающие из них важные следствия. В результате неизбежно получилось то, что Ф.Достоевский неодобрительно именовал «писать эссенциями». Автор стремился обеспечить логически последовательное изложение, но не имел возможности «подробно разъяснить» излагаемые положения, как того справедливо требовал Ч.Дарвин по отношению к каждой сколько-нибудь новой идее. Все это, безусловно, затрудняет восприятие изложенного в книге материала.
Как показало первое издание настоящей работы, существенным оказался и специфический характер того контингента читателей, на который она пока что может рассчитывать. На протяжении многих десятилетий эти люди привыкли к тому, что практически во всех «марксистских» книгах прилежно пересказывается одно и то же; разнообразие даже в мелочах не поощрялось. Исследователи типа Э.Ильенкова составляли крайне редкое исключение; их обычно по-настоящему и не понимали (да, в общем-то, и не читали). В результате возникла стойкая привычка чтения «по диагонали» - не было смысла вчитываться в то, что и так давным-давно известно. Глаз был «настроен» разве что на вылавливание «крамолы».
Читать таким образом данную работу просто не имеет смысла, ибо истины марксизма в ней практически (кроме случаев, где это требуется для подчеркивания преемственности и обеспечения связности изложения) не пересказываются, они заранее полагаются известными читателю. Зато «крамола» - на каждом шагу, поскольку данная работа предполагает развитие классического марксизма (а следовательно, изложение в основном того, чего в марксизме классическом не было и быть не могло), а в ряде случаев (как это и должно быть при любом развитии) и его диалектическое отрицание.
С тех пор, как появилось первое издания настоящей работы, прошло уже пять лет. За это время произошло немало событий, в результате которых автор во многом расширил свои представления о затронутых вопросах, но поскольку это принципиально не изменило его точку зрения, существенная переработка книги не представлялась целесообразной. Поэтому второе издание, если не считать некоторых исправлений и уточнений, практически повторяет первое. Некоторым же новым моментам, связанным с затронутыми вопросами, посвящена другая работа автора (Гриффен Л.А. «Капитал» и капитализм. К., 2003).
Л. Гриффен
ВВЕДЕНИЕ
Общепризнанной науки под названием «обществоведение» (тем более «теоретическое обществоведение» или «общая социология»), к ведению которой должно было бы относиться то, что составляет предмет настоящей работы, пока не существует. Тому есть множество причин, из которых две наиболее важные отражают объективные и субъективные особенности, связанные со своеобразием данного объекта изучения.
Во-первых, общество – весьма сложный объект познания, едва ли не самый сложный из всех, которые нам сегодня известны. А это значит, что прежде, чем могла появиться реальная возможность обобщения, позволяющего сформулировать хотя бы в наиболее общем виде основные законы движения данного объекта, потребовались как огромный объем знаний в самых различных областях, так и высоко развитая методология познания. И то, и другое можно было приобрести только в результате длительного процесса накопления знаний о мире вообще и умений ими пользоваться. Только продолжительное накопление фактического материала и методологических приемов привело к тому, что появилась возможность более или менее успешного решения задачи создания основ науки об обществе как особом объекте.
При этом следует иметь в виду, что в обществоведении мы пока имеем дело практически с единственным таким объектом – в отличие, например, от социологии, где уже достаточно давно1 считается, что подвергающийся анализу объект – «социальные роли, институциональные модели, социальные процессы, особенности культуры, эмоций, характерные для данной культуры социальные нормы, групповая организация, социальная структура, методы осуществления социального контроля и т.д.» – «должен представлять стандартизованную (т.е. закрепленную и повторяющуюся) единицу»2. Наука о том или ином объекте всегда стремится к созданию универсальной системы знаний о нем, охватывая все доступные сведения о его частных проявлениях. Только расширение ее охвата до достаточно большого числа такого рода проявлений создает возможность вычленения действительно общих закономерностей из множества тех, которые выражают особенности всего лишь того или иного частного случая. И особенно сложной оказывается ситуация тогда, когда за отсутствием других случаев мы вынуждены пытаться отыскать всеобщие закономерности, исходя из изучения единственного конкретного случая их проявления.
Именно это положение и имеет место при изучении такого явления как жизнь, когда биология имеет дело с единственным ее проявлением – проявлением только в земных условиях. Такое положение накладывает весьма существенные ограничения на возможности данной науки. Дж. Бернал писал: «Истинная биология, в полном смысле этого слова, была бы наукой о природе и активности всех организованных объектов, где бы они не находились – на нашей планете, на других планетах солнечной системы, в иных звездных системах или галактиках во все времена, будущие или прошлые». Но такой возможности она сегодня не имеет. Соответственно снижаются и ее возможности по формулированию своих общих законов. Биология – одна из наиболее древних наук, однако, по словам Дж. Бернала, «крупные обобщения, лежащие в основе любой науки, в биологии были сделаны сравнительно недавно, причем многие из них установлены еще не окончательно»3. Но биология по крайней мере имеет дело хотя бы с широким разнообразием проявлений жизни в земных условиях. А как бы она развивалась, если бы ей вообще был известен всего один биологический вид? Так что обществоведение, объектом изучения которого в конечном счете является человечество как целое, в этом отношении оказывается в еще более неблагоприятных условиях, чем даже биология, будучи вынужденным искать общие закономерности развития своего объекта на основе изучения единственного известного случая его реализации, причем есть все основания полагать, что и данный конкретный объект находится еще только в самом начале своего развития. Даже надежное доказательство всего лишь существования еще хотя бы одного такого рода объекта произвело бы поистине революцию в данной науке, но и его пока нет. Поэтому здесь особую важность приобретают методологические моменты, базирующиеся на всем опыте развития науки в целом.
Не менее важным является и то обстоятельство, что, во-вторых, общество есть не только объект, но и субъект познания. Не некие инопланетяне, а мы сами стремимся познать то, частью чего при этом являемся. Тот, кто в тот или иной момент выполняет роль «познающего органа» общества, находясь как бы «внутри» его в процессе его познания (каковой процесс при этом и сам является одним из познаваемых процессов, причем влияющим на остальные), оказывается в существенно отличном положении сравнительно с изучающим природные объекты (в том числе и человека как биологическое существо) естествоиспытателем, получающим возможность взглянуть на объект познания «со стороны» (поскольку его объект исследования – разумеется, только в определенном смысле, – можно считать локализованным «вне» его). Являясь «частью» познаваемого объекта, познающий субъект не в состоянии в достаточной мере дистанцироваться от тех процессов, которые служат для него предметом изучения. Еще больше возможности объективного исследования общества ограничиваются тем обстоятельством, что во всей до сих пор имевшей место истории при наличии в обществе социальной дифференциации исследователь обязательно входит в ту или иную социальную группу и просто не может не отражать в полученных им результатах ее частные интересы.
Сказанное вовсе не означает, что попытки обнаружить некоторые общие закономерности функционирования общества предпринимать было бесполезно. Они регулярно предпринимались и часто были небезуспешными. Нередко именно заинтересованность определенных (прежде всего господствующих) социальных групп в идеологическом оправдании своих действий, приводила к множеству попыток понять и объяснить общественную организацию – хотя и всегда с определенных позиций. Что же касается объема знаний, то они постепенно накапливались, требуя уже хотя бы для их передачи, как, впрочем, и для практического использования какой-то систематизации. А главное, что определенной систематизации знаний требовал сам характер субъекта познания и действия. Если бы человек существовал в природе в определенном смысле «сам по себе», т.е. как животное действовал бы здесь и сейчас в качестве некоторой целостности, действия которой определяются ее потребностями и наличными условиями их удовлетворения, то ему, как и животному, не требовалось бы систематизации и обобщения получаемых из внешней среды сведений как особого процесса, хватило бы и выполняющих ту же роль условных рефлексов. Но человек как существо общественное – часть целого, распространенного во времени и в пространстве, и познает он в качестве органа этого целого, среда обитания которого – весь мир. Познаваемое здесь и сейчас одним не только вполне может пригодиться не ему (с чем, повторим, в животном мире вполне справляются условные рефлексы), а кому-то другому – в ином месте в иное время, но именно так в основном и происходит. Тут уж без определенной организации разрозненных сведений в какую-то систему обойтись просто невозможно. Но уровень обобщения имеющихся сведений, характер устанавливаемых между ними связей в значительной степени определялись их объемом, причем зависимость здесь была отнюдь не только количественной.
Объясняя малышу, что такое дождь, ему не рассказывают о круговороте воды в природе, испарении и конденсации влаги, движении воздушных масс, водоносных слоях, мировом океане и т.п. Ввиду ограниченности знаний и умений ими оперировать ему приходится удовлетворяться более простым, опирающимся на наличную у него сумму знаний, объяснением, которое вследствие этого неизбежно будет логически незавершенным, а в чем-то и фантастическим. Но это объяснение хотя бы попытаются привязать (пусть и не впрямую) к имеющейся более обширной системе познаний, даже если при этом нарушаются какие-то логические связи между сообщаемыми сведениями. Да ребенок еще и не требует строгой логичности в качестве непременного атрибута знаний. Взрослый же человек, на опыте познавший наличие в мире причинно-следственных связей, будет стремиться отыскать их и тогда, когда имеющийся объем знаний еще объективно не позволяет этого сделать.
Уже на заре человечества, при весьма малом объеме фактических знаний и их ограниченности достаточно узкими рамками существования, ощущалась сильнейшая потребность в приведении их в некоторую систему. Проще всего при этом оказалось наложить на весь известный ареал обитания и множество разнообразных процессов в нем те причинно-следственные связи, которые человеку были относительно хорошо известны в его непосредственном окружении (ближайшая, прежде всего связанная с обеспечением жизненными средствами, природная среда, и отношения внутри определенного локального сообщества). Такое «наложение» составило первый вид организации имеющихся сведений о мире в некоторую целостность – мифологию.
«Миф есть первое выражение сознания человеком причинной связи между явлениями»4. «Мифические и сказочные сюжеты – отнюдь не произведение большой фантазии. Они воссоздают уровень знаний и способ выражения своего времени»5. Первоначально мифологические представления базировались на персонификации сил природы и в таком виде служили для определенной организации представлений о мире, позволяющей связать разрозненные знания о конкретных предметах и явлениях в общую картину. Основой мифологических представлений являлся образ – структурный элемент этой общей картины мира, объединяющий в единое целое группу разнородных, но взаимосвязанных (в действительности или только в представлениях) явлений. На первом этапе общественного развития образы, составляющие указанную картину, базировались на знаниях о тех животных, которые имели для людей жизненно важное значение – позитивное или негативное. Такого рода зооморфные обобщения играли свою роль до тех пор, пока общество-племя противостояло природе в своей целостности и внутренней однородности. Но с началом деструктивных процессов, ведущих к внутренней стратификации племени, с конкретизацией определенных общественных ролей отдельных индивидов положение меняется. В соответствии с этим меняется и характер персонификации сил природы, все более отождествляющихся с людьми, приобретающими в обществе определенные специфические, социально дифференцированные функции. «В самой родовой общине нет ничего мифологического и нет ничего чудесного, волшебного или магического. Но стоило только перенести общинно-родовые отношения на природу (а не переносить их на природу первобытный человек не мог, поскольку они были для него единственно близкими и понятными), как природа вдруг становилась мифической и магической, вдруг наполнялась живыми существами, но по своей огромности и силе уже бесконечно превосходившими человека и потому часто получавшими вид всякого рода чудовищ и страшилищ»6.
В соответствии с этим изменяется и отношение к такого рода мифическим объектам. Если поначалу в представлениях о мире имеет место так сказать «стихийный детерминизм» (предполагалось, что в природе, как и в племени, процессы идут так, как они должны идти, они вечны и неизменны, независимы от чьей бы то ни было воли, ими нельзя управлять, их нужно знать и к ним необходимо приспособиться), то с началом стратификации, когда какая-то часть общественных процессов приобретает вариантность, появляется возможность изменения ситуации посредством воздействия на определенного индивида, от воли которого хоть в какой-то степени зависит выбор варианта. Соответственно возможность «договориться» переносится и на мифологические персонажи. Это весьма существенно меняет положение: если первобытное общество не нуждалось в религии и не имело ее, то с началом его разложения создаются условия использования все тех же мифологических представлений уже не только для объяснения тех или иных явлений, но и для попыток влияния на них. Другими словами, при появлении зачатков индивидуальной «свободы воли», связанной с частичным выделением индивида из жестких правил функционирования первобытного общества, появляется стремление к определенному взаимодействию с «высшими силами» с целью их благоприятного функционирования, представляющее собой основу любой религии. В свою очередь связь религии с мифологией способствовала укреплению последней.
С другой стороны расширение знаний о мире неизбежно приводило к тому, что он все менее удовлетворительно укладывался в жесткие рамки заранее заданных образов. Более детальные сведения открывали в разнообразных явлениях, относимых к разным системам образов, ряд сходных черт, заставляя предполагать наличие в них некоторых общностей структур и элементов, как и определенной изоморфности законов, которым они подчиняются, соответствующим образом организуя системное обобщение имеющихся сведений. Свое высшее выражение такая система организации знаний нашла в философии, представляющей мир в виде некоторой (иногда довольно сложной) комбинации ограниченного числа исходных элементов. Идеальное отражение этих элементов, равно как и принципы их соединения представляют собой элементы построения философской системы – философские категории. В качестве основных, базовых элементов7 категории не имеют четко определенных дефиниций, представления о них формируются на основе опыта интуитивно и развиваются в процессе применения к конкретным явлениям.
Предмет философии достаточно существенно менялся во времени. В виде натурфилософии она включала все положительное знание своего времени и в этом качестве играла исключительно важную роль в обобщении наличных знаний о мире (Маркс даже работу Энгельса «Диалектика природы» называл «натурфилософским сочинением»8). По крайней мере это касалось неких исходных моментов. Так, Аристотель считал, что философия изучает «начала и причины (всего) сущего … поскольку оно берется как сущее». По мере формирования научного отношения к миру от нее начали отпочковываться отдельные науки со своим предметом, все сужая ее сферу. Процесс этот шел очень неравномерно, в зависимости от развития положительного знания и общественной ситуации, но неуклонно. Пожалуй, последними уже в сравнительно недавнее время отпочковались от философии такие отдельные науки, как психология, а затем конкретная социология (предметом которой, как мы видели, является функционирование не общества как целого, но отдельных людей и их групп в обществе). Уже давно в философии практически остались методология и общая социология («социальная философия», «философия истории»), предметом которой является общество как целое. Создав их научные основы, два гения – Гегель и Маркс – нанесли философии последний, решающий удар. Хотя в философии и после них сохранялись еще положительные моменты, но как некоего целого «научной» философии не стало (недаром Э.Ильенков назвал Гегеля «автором последней (!) системы “мировой философии”»9).
Сам «Гегель, в своем качестве “абсолютного идеалиста”, объяснял деятельность общественного человека свойствами всемирного духа. Раз даны эти свойства – дана “an sich“ вся история человечества, даны ее конечные результаты»10. Оказалось, что это не так. Но сомнение в том, что философская система в свернутом виде («в себе») может содержать полностью всю истину, автоматически лишает смысла саму философскую систему как таковую. Поэтому «систематика (т.е. построение абсолютно законченной системы – Л.Г.) после Гегеля невозможна. Ясно, что мир представляет собой единую систему, т.е. связное целое, но познание этой системы предполагает познание всей природы и истории, чего люди никогда не достигают. Поэтому тот, кто строит системы, вынужден заполнять бесчисленное множество пробелов собственными измышлениями, т.е. иррационально фантазировать, заниматься идеологизированием»11. Если в свое время такое положение было вызвано необходимостью, то теперь время это закончилось: «Систематическая философия бесконечно далека нам в настоящее время; философия этическая закончила свое развитие»12. Так что «живая» философия фактически завершилась Гегелем. Сохранение же еще и сегодня ее «оболочки» связано с тем, что научные основы как методологии (развитые Гегелем), так и общей социологии (развитые Марксом) еще не могут быть сегодня принятыми всеми из-за упоминавшегося выше влияния групповых (классовых) интересов. Тем, кого они сегодня не устраивают, приходится изворачиваться, придумывая новые системы для каждого отдельного случая – порою весьма остроумные, с интереснейшими частными результатами, но в целом совершенно бесперспективные. Что касается так называемых «философских вопросов» естествознания и других наук, то вообще «философский вопрос есть только скрытое желание получить определенный ответ, уже заключенный в самой постановке вопроса»13.
Такая судьба философии, однако, определилась далеко не только постепенной ликвидацией ее познавательного синкретизма. Суть ее как специфической формы познания отнюдь не сводилась к нерасчлененности научного знания. Философия выполняла еще и свою, только ей свойственную задачу. Если бы мыслящий, познающий человек был только «машиной для познания», для отыскания «холодной истины», синкретичность философии при всей связанной с этим специфике не выводила бы ее на протяжении столь длительного периода на присущий ей особый статус. Но дело в том, что стремление к знанию, сколь бы часто не принимало оно форму «чистого» научного интереса, всегда проявлялось соотносительно человеку. И касается это всех сторон и отраслей знания, однако прежде всего относится к тем его отраслям, которые занимались непосредственно человеком в самых различных аспектах. И вот здесь-то философия играла свою совершенно особую роль.
Протагоровское «человек — мера всех вещей» красной нитью проходило через всю историю становления науки. Но для последовательного проведения этого принципа объективно существовало одно очень важное препятствие. Заключалось оно в том, что в качестве такого «человека» принимался человек как личность, которой имманентно присущи те или иные качества. И действия этой личности, ее связи с другими людьми и с природой представлялись как определяемые данными качествами. Но в том-то и дело, что в действительности сущность человека не сводится к его личностным свойствам, на каком бы уровне мы их не брали. Сущность человека – «сущность “особой личности” составляет не ее борода, не ее кровь, не ее абстрактная физическая природа, а ее социальное качество»14. Другими словами, сущность того, что принималось за «меру всех вещей», в нем самом не заключается. По отношению к человеку как личности эта сущность находится вне его, лишь отражаясь в нем, хотя и выражается только и исключительно через него: в этом смысле индивид является всего лишь акцидентальным проявлением социальной субстанции. И прямая подстановка того, что светит только отраженным светом, вместо самого источника, неизбежно и постоянно приводила к расхождению между теоретическими выводами и практическим опытом.
Такое положение не могло быть терпимым, приходилось искать выход. И выход всегда находился. Состоял он в наложении на действительные, но неизвестные закономерности природы других, сформулированных искусственно, но таким образом, что полученные следствия достаточно точно совпадали с реально имеющими место (феноменологический подход). Классический пример — система Птоломея. Геоцентрическая система мира в своем простейшем виде позволяла достаточно точно описать действительное видимое движение Солнца, Луны и звезд. Но она давала совершенно недопустимые сбои, когда дело касалось планет, получивших такое наименование именно потому, что они «блуждали», не желая подчиняться тем же законам, что и остальные небесные тела. Из такого рода затруднений всегда существует два выхода: либо найти частный, пригодный именно для данного конкретного случая способ связать и такие «отклоняющиеся» конкретные проявления с существующими общими представлениями (теория ad hoc), либо отказаться от последних и попытаться найти новые, такие, которые охватили бы единой закономерностью все известные факты. Поскольку для последнего необходим качественный скачок в познании, условием которого является накопление опытного материала, то первоначально обычно выбирается первый путь. Так поступили и применительно к системе Птоломея, определив для планет чрезвычайно сложные законы движения в рамках все той же, изначально достаточно простой системы. Практическим результатом стала возможность согласовать теоретические представления с практическим опытом — на данном этапе развития представлений о мире. Этой системой можно было весьма успешно пользоваться в практических целях, но теоретическим исследованиям она в силу своей принципиальной ошибочности сильно мешала. Чтобы освободить для них простор, понадобился Коперник, охвативший единой закономерностью все известные факты. Но для этого пришлось отказаться от старой системы и создать принципиально новую — гелиоцентрическую.
Соответствующую роль в познании человека на протяжении веков играла философия — с тем, однако, отличием, что объект изучения оказался не на один порядок сложнее. Прямая подстановка человека как личности в «центр мироздания», как и подстановка Земли в центр мира, не могла дать на каждом этапе результатов, достаточно длительное время согласующихся с общественным опытом. Потому нужда во всеобщей организации знаний заставляла на протяжении веков вновь и вновь создавать новые системы. Великие философы совершали научный подвиг, хотя бы временно приводя в соответствие общетеоретические представления с наличным объемом знаний, каждый раз с их учетом восполняя в новой системе ложность исходных мировоззренческих установок. Затем все повторялось, и очередная система входила в противоречие с опытом. И чем глубже становилось указанное противоречие, тем больше «систем» создавалось, и тем меньше они отвечали своей объективной цели, постепенно превращаясь в простую «игру ума», получающую все более широкое распространение. Как с иронией писал Энгельс, «самый ничтожный доктор философии, даже студиоз, не возьмется за что-либо меньшее, чем создание целой “системы”»15.
Собственно же философская проблематика начинается фактически со становлением категории идеального, само появление которой вызвано именно невозможностью понять явления, связанные с общественным человеком, исходя из свойств самого человека как индивида. В понятии идеального как бы конденсируется все то, что не вписывается в принятую «всеобщую парадигму» с человеком как личностью в «центре мироздания». Это одинаково относилось как к идеалистической, так и к материалистической философии. В системах объективного идеализма от Платона до Гегеля «общественная субстанция» во многом справедливо, хотя и в мистифицированном виде представлялась как «исторически развитая система культуры, противостоящая индивиду как иерархически организовавшаяся система всеобщих норм», как «особая, неприродная объективность, объективность социальных установлений и учреждений их охраняющих», которая детерминирует «деятельность индивида в любой сфере … его поведение и мышление в единичных ситуациях гораздо строже, нежели непосредственно-индивидуальные желания, мнения и импульсы»16. Домарксов же материализм отличался упрощенной «объективизацией» «общественной субстанции», тем, что «в категорию “объективной реальности” здесь попадает все то, что существует вне и независимо от индивидуальной души: в том числе и коллективный “разум” общественно-человеческого организма, исторически сложившиеся всеобщие формы деятельности самого мышления в том числе. Так что психологический анализ “души”, приводящий к выводу о существовании “всеобщих форм” вне этой души, не только не разрешает кардинальной проблемы философии, но как раз ставит ее во всей остроте»17. Поэтому раньше или позже системы, базирующиеся на таком подходе, приходили в противоречие с реальностью, и должны были заменяться новыми.
Однако суть дела не меняется и в том случае, если философия будет названа «диалектическим материализмом», а идеальное понято как «представленная в вещи форма общественно-человеческой деятельности»18, ибо при этом все равно не имеется в виду наличие некоторого, несводимого к индивиду целого, а только речь идет об «опредмеченных» результатах деятельности множества других индивидов, для реального функционирования «распредмечиваемых» все тем же индивидом; в таком понимании «общественный организм» есть не функционирующее целое, а всего лишь «”культура” данного народа»19. Именно из-за «компенсационной» роли философии в ней оказалось невозможным обойтись без этой особой, важнейшей для нее категории идеального как чего-то, что связывает единичного человека с его всеобщностью – как в геоцентрической системе мира нельзя было обойтись без эпициклов и деферентов. Соответственно и «за философией, изгнанной из природы и из истории, остается, таким образом, еще только царство чистой мысли, поскольку оно еще остается»20. Только с принятием верной точки отсчета в виде общества как исходного единого целого необходимость в таких компенсационных механизмах отпадает. Но тогда вообще полностью лишается всяких оснований философский подход, и появляется возможность столь же полностью поставить исследование «феномена человека» (как и всего того, что с ним связано) на естественнонаучную основу.
Итак, каждая новая философская система, действительно заслуживающая такого имени, временно разрешала противоречие между ложными исходными методологическими установками и опытом, но чрезвычайная сложность объекта раньше или позже приводила опять к их расхождению, приходилось создавать новую систему, в который раз снова — и опять же временно и частично — решающую эту важнейшую задачу. Возникновение марксизма как научной теории, покончившее с отрывом теоретического мышления от практической деятельности, сняло проблему, но одновременно покончило и с тем видом «общественного сознания», для которого эта проблема составляла основу. Однако это вовсе не значит, что предыдущие усилия философов пропали зря. Конечно, «философия … имеет склонность … замыкаться в свои системы и предаваться самосозерцанию… Но философы не вырастают как грибы из земли, они – продукт своего времени, своего народа, самые тонкие, драгоценные и невидимые соки которого концентрируются в философских идеях»21. Каждая новая система в определенных пределах давала временную основу для продвижения вперед в познании мира, попутно же решался ряд важнейших задач, наполняя сокровищницу знаний — так бессмысленные по своей сути поиски алхимиками «философского камня» нередко давали замечательные, подлинно научные результаты. Тем самым создавался фундамент для формирования науки как открытой системы знаний с относительно четким определением областей познанного и непознанного, принципиально исходящей из относительности и неполноты познаваемых истин, нередко противоречивой, но принципиально не ограничивающей решений возникающих задач наперед заданными рамками. С возникновением науки как системы (причем системы именно открытой) необходимость в специфической роли философии отпала — как в свое время именно благодаря ей отпала необходимость в мифологии как в предшествующем способе организации наличных знаний о мире. Но процесс познания сложен и противоречив. И как существует, говорят, еще где-то «Общество плоской Земли», так и те, кто в силу разных причин связал свою судьбу с философией, все еще пытаются находить всеохватывающие философские системы. Но к каким бы приемам они не прибегали, какой бы «современной» фразеологией не пользовались, сути дела это уже не изменит — философия как метод получения и организации положительного знания благополучно скончалась. Можно сколько угодно гальванизировать ее труп — к жизни ее уже не вернуть. Сегодня роль специализированного инструмента познания может выполнить наука и только наука, в этом отношении существенно отличающаяся от философии по своим основным характеристикам.
Вот как образно представляли себе соотношение между философией и наукой Маркс и Энгельс: «Философия и изучение действительного мира относятся друг к другу как онанизм и половая любовь»22. Обращение к научному познанию мира в обязательном порядке предполагает отход от философских спекуляций. Только «там, где прекращается спекулятивное мышление, — перед лицом действительной жизни, — там как раз и начинается действительная положительная наука, изображение практической деятельности, практического процесса развития людей. Прекращаются фразы о сознании, их место должно занять действительное знание. Изображение действительности лишает самостоятельную философию ее жизненной среды. В лучшем случае ее может заменить сведение воедино наиболее общих результатов, абстрагируемых из рассмотрения исторического развития людей. Абстракции эти сами по себе, в отрыве от реальной истории, не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы облегчить упорядочение исторического материала, наметить последовательность отдельных его слоев. Но, в отличие от философии, эти абстракции отнюдь не дают рецепта или схемы, под которые можно подогнать исторические эпохи»23.
Разумеется, классики марксизма, преодолевая веками укоренявшийся философский подход к изучению общества и заменяя его научным, не всегда сами представляли этот подход в последовательном виде – особенно вначале, тем более, что еще далеко не все хотя бы «наиболее общие результаты» были «абстрагированы из рассмотрения исторического развития», вследствие чего нередко приходилось пользоваться старым багажом, а тем более использовать старую терминологию, называя, скажем, методологию «диалектической философией»24; по той же причине Ленин (кстати, не имевший возможности прочесть «Немецкую идеологию», откуда взяты приведенные выше цитаты) писал, что Маркс и Энгельс применяли «материалистическую философию к области истории, к области общественных наук»25. Но в приведенных выше высказываниях этот подход выражен настолько четко, что лучше и не скажешь. Нынешние «философы-марксисты» (нелепейшее словосочетание!) предпочитают не упоминать о такой «нелюбви» классиков марксизма к философии (а многие, повидимому, даже и не подозревают, что речь шла именно о философии как таковой, а не о каком-то ее виде, скажем, конкретно о немецкой классической философии: «у немецкого идеализма нет никакого специального отличия по сравнению с идеологией всех остальных народов»26). Адепты «марксистской философии», погрязшие в том самом «спекулятивном мышлении», попросту игнорируют мнение самих классиков марксизма, на дух не приемлющих «философского шарлатанства»27, — но при этом почему-то продолжают считать себя марксистами.
Итак, объективно время философии как системы организации знаний о мире закончилось. Что же касается самих философов, то здесь все зависит от таланта. Талантливый человек и при неверном методе иногда может получить блестящие результаты (в свое время, например, до сих пор еще являющийся одной из основ термодинамики цикл Карно был сформулирован на основе давно уже признанной неверной теории теплорода). А сегодня те философы, которые одарены логической мощью, вследствие идеологической зашоренности не будучи в состоянии создать работающую «систему», находят все же некоторые, иногда очень существенные взаимосвязи между вещами, а другие, обладающие художественным даром, вращают калейдоскоп фактов и событий, создавая впечатляющие картины из достаточно произвольных (но иногда столь схожих с реальностью) их сочетаний. Большинство же философов, зациклившихся на внутренней проблематике, говоря словами Гегеля «рисуют своей серой краской по серому»28. Что касается самой современной философии, то она, в отличие от прежней, просто не в состоянии выработать систематический и последовательный взгляд на мир. Она окончательно превратилась в «любомудрие» – глубокомысленные рассуждения обо всем понемногу (главным образом, однако, о «проблеме человека», в частности, о «мышлении»).
Другими словами, философия уже давно – не в отдельных своих проявлениях, а в принципе – не только не средство познания, но вообще «философия не представляет собой систему знаний, которую можно было бы представить другим и тем самым обучить их»29. Философия превратилась в своего рода умственный культуризм, этакое поигрывание интеллектуальными мышцами. Если в свое время Шеллинг считал, что философия в целом находит свое «завершение в двух основных науках, взаимно себя восполняющих и друг друга требующих, несмотря на свою противоположность в принципе и направленности»30, а именно в трансцендентальной философии и натурфилософии, то сейчас считают, что в лучшем случае задача философии связана с той работой, «которую условно можно назвать человеческим самостроительством»31 (и как огорчительно, что на нее иногда «нарастает онтология» – как кора застывшей «лавы на живом огне»32!). «…Особенность философского знания – рефлективность. Это означает, что реальностью, анализируемой в философии, является не действительность в объективных ее расчленениях, а формы и способы ее отражения в сознании, в культуре»33. Или даже так: «предметом философии является философия же, как это ни покажется, возможно, парадоксальным»34.
Значит, в изучении общества как некоторой естественной реальности рассчитывать на философию не приходится, и у нас сегодня нет другого выхода, кроме как попытаться в рамках естествознания развивать дальше, с учетом огромного количества полученных новых знаний и практического опыта, те основы научной общей социологии, которые были заложены классиками марксизма, не забывая также о важности методологических проблем – как это и делали Маркс, Энгельс, Ленин, смотревшие на развитие общества как на «естественноисторический процесс», подлежащий исследованию на основе не философского, не «гуманитарного», а естественнонаучного подхода. Поскольку «подобно натурфилософии, философия истории, права, религии и т.д. состояла в том, что место действительной связи, которую следует обнаружить в событиях, занимала связь, измышленная философами»35, то и применительно к изучению общественных явлений «прогресс тут должен состоять именно в том, чтобы отбросить общие теории и философские построения … и суметь поставить на научную основу изучение фактов»36.
Но не менее важное, чем «изучение фактов», значение в обществоведении представляет использование эффективной методологии познания. Судьбы научной методологии (диалектики, теории развития) и общей социологии (исторического материализма, философии истории, обществоведения) не случайно оказались столь тесно связанными. Как мы уже отмечали, для такой сложной системы как общество как раз в силу ее сложности вопросы методологии имеют решающее значение. С другой стороны, именно конкретное изучение движения данной системы позволяет более четко представить себе некоторые закономерности развития в общем виде. Р.Фейнман в своих знаменитых «Фейнмановских лекциях по физике» говорил относительно применения математики к анализу явлений, изменения в которых носят количественный характер: «Почему мы можем пользоваться математикой для описания законов, не зная их причины? Никто и этого не знает. Мы продолжаем идти по этой дороге, потому что на ней все еще происходят открытия»37. Примерно то же имеет место и здесь. Мы не знаем, почему развитие сложных систем, связанное с качественными преобразованиями, в ряде случаев совершается в соответствии с законами диалектики, и только совпадение выводов, полученных на основе последних, с реальным ходом событий в самых различных областях действительности, служит основанием для использования этих законов в качестве инструмента анализа. И в обществоведении диалектика (а точнее теория развития) играет примерно ту же роль, что математика для теоретической физики. Ввиду такой их роли мы не можем, исследуя общественное развитие, не касаться этих вопросов, поэтому настоящая работа начинается с рассмотрения некоторых вопросов теории развития.
Главное, что всегда должно учитываться при научном (в отличие от философского) исследовании общества, это принципиальная неполнота наших знаний, в том числе и в том, что касается основных, базовых законов его функционирования и развития. Не только к физике относятся слова того же Р.Фейнмана: «нам известны не все основные законы… Каждый шаг в изучении природы – это всегда только приближение к истине, вернее, к тому, что мы считаем истиной. Все, что мы узнаем, – это какое-то приближение, ибо мы знаем, что не все еще законы мы знаем. Все изучается лишь для того, чтобы снова стать непонятным или, в лучшем случае, потребовать исправления. Принцип науки, почти что ее определение, состоит в следующем: пробный камень всех наших знаний – это опыт. Опыт, эксперимент – это единственный судья научной “истины”»38. Это тем более важно, что наука, в отличие от философской системы, не представляет собой целостного и завершенного сооружения, опирающегося на прочно установленный фундамент некоторых исходных положений. Она в своем развитии, безусловно, стремится к этому, но реальное «историческое развитие всех наук приводит к их действительным исходным пунктам через множество перекрещивающихся и окольных путей. В отличие от других архитекторов, наука не только рисует воздушные замки, но и возводит отдельные жилые этажи здания, прежде чем заложить его фундамент»39.
Та или иная научная теория на том или ином этапе опирается на ограниченное число известных фактов, позволяющих делать некоторые заключения о тех законах, которым они подчиняются. При появлении новых фактов неизбежно выявляются определенные их несоответствия установленным ранее законам, требующим иногда весьма существенной коррекции. О таком характере развития науки Энгельс писал: «Наблюдение открывает какой-либо новый факт, делающий невозможным прежний способ объяснения фактов, относящихся к той же группе. С этого момента возникает потребность в новых способах объяснения фактов и наблюдений. Дальнейший опытный материал приводит к отрицанию этих гипотез, устраняет одни из них, исправляет другие, пока, наконец, не будет установлен в чистом виде закон»40. Даже, казалось бы, совершенно четко установленные закономерности раньше или позже подвергаются сомнению и даже отрицанию – с сохранением имевшегося положительного содержания. Иного пути развития науки просто не существует.
Другой момент, который следует постоянно иметь в виду, – это цель, ради которой осуществляется познание социальных процессов. Целью любой науки в конечном счете является прогноз поведения тех объектов, которыми занимается данная ее область. Базироваться же он может только на изучении уже прошедших процессов. Однако, чтобы на основе движения того или иного объекта в прошлом можно было делать вывод о его поведении в будущем, необходимо, как минимум, быть убежденным в наличии объективных закономерностей. Не может существовать как наука, например механика, если на основе прошлого опыта с инерционными массами мы не будем иметь уверенности, что и в будущем любое физическое тело неизменно сохранит равномерное прямолинейное движение до тех пор, пока действие какой-либо силы не выведет его из этого состояния. Для такого простейшего случая это как бы само собой разумеется. Если же мы имеем дело со сложными системами, положение далеко не столь очевидно, но принципиально ничем не отличается.
Представим себе совокупность состояний какой-то системы, характеризуемых теми или иными параметрами – множество «точек» в некотором пространстве, определяющих во времени протекание какого-то процесса. В любой реальной достаточно сложной системе на сравнительно небольшом отрезке времени, благодаря влиянию массы случайных факторов, эти «точки» образуют чрезвычайно хаотичную и неопределенную картину, в которой выявить действительную траекторию процесса весьма трудно. Если дело касается технической (и даже природной) системы, в которой в рамках объекта анализа время и точность наблюдений адекватны ее уровню сложности, то здесь, по крайней мере в принципе, методы анализа достаточно отработаны. В основном они сводятся к выбору некоторых «типовых» траекторий и оценке в соответствии с определенной математической процедурой величины погрешности такой замены реальной, но неизвестной нам траектории. Понятно, что даже в этом случае метод дает только приближенные результаты, но их точность, во-первых, также поддается оценке, а во-вторых, существенно повышается, если наличествуют некоторые теоретические, в том числе основывающиеся на изоморфности действующих в объективном мире законов, соображения относительно вида данной траектории движения.
Но когда дело касается такой сложной системы, как общество, где «точки» эти располагаются в многомерном пространстве, имеют различный «вес», «мерцают», где даже само их наличие может признаваться или отрицаться в зависимости от занятых исследователем позиций, такие методы оценки неплодотворны. А коль скоро охватить всю совокупность сведений единой закономерностью не удается, обычно достаточно произвольно (и опять же в зависимости от взглядов и интересов) определяется некоторый ограниченный набор «точек», по которым гораздо проще провести желаемую траекторию. Нежелательные факты, в нее не укладывающиеся, объявляются либо несуществующими, либо несущественными. К науке, естественно, это имеет самое отдаленное отношение, зато чрезвычайно охотно используется в политике.
Единственный способ обеспечить научный прогноз – расширить рамки анализа. В этом случае, используя больший отрезок времени, гораздо легче обнаружить действительные закономерности движения данной системы. Применительно к изучению общества это значит, что понять направление его развития на основе изучения современного состояния невозможно; для этого анализ его развития необходимо начинать с самого его становления (а еще лучше взглянуть на него как на закономерный этап в развитии вообще всего живого). Только это может предохранить нас от произвольного толкования тех или иных этапов в отдельности, ибо потребует их анализа не самих по себе, а как звеньев единой цепи.
Другое дело, что сам такой анализ далеко не прост. Даже если удается обнаружить некоторые общие закономерности для того или иного явления на протяжении длительного отрезка времени, то это вовсе не означает, что их вполне достаточно для полноценного анализа. Если мы упустим из виду, что всякий достаточно длительный и сложный процесс включает в себя не только постепенные изменения, но и перерывы постепенности, узловые точки развития, в которых происходят существеннейшие изменения многих его характеристик, равно как и связь любого объекта с окружающей его средой, мы также далеко не уйдем. В целом же только охватывая с единых позиций тот или иной процесс возможно полнее (а желательно и с учетом предыстории), можно надеяться на адекватное определение траектории его движения, а тем самым и на действительно научный прогноз.
Еще одним важным методологическим принципом, положенным в основу настоящей работы, является принцип релятивности, относительности всех без исключения общественных институтов. Ведь «общество не твердый кристалл, а организм, способный к превращениям и находящийся в постоянном процессе превращения»41. Нет такого общественного явления, которое не возникало бы тогда, когда в нем появляется нужда, и не исчезало бы, когда эта нужда проходит. В страхе перед неизвестным будущим обыватель, даже украшенный академическими регалиями, склонен хвататься за те или иные общественные установления, объявляя их если не единственными, то уж во всяком случае наилучшими из возможных, выстраданными историей и дальше уж вечными и неизменными, подлежащими разве что некоторому улучшению. Жизнь же идет иначе: при наступлении нового этапа общественного развития появляются те или иные свойственные ему общественные установления; но проходит данный этап, как бы долго он не длился, наступает другой – и появляется необходимость в новых общественных установлениях. Оценка влияния любой силы на движение объекта в значительной степени определяется тем, как ее направление в данный момент соотносится с общим направлением его движения. Соответственно, чтобы определить влияние того или иного фактора на общественное развитие, нужно соотнести его с общим направлением развития. Тогда то, что было еще недавно прогрессивным, способствующим общественному развитию, со временем становится реакционным, тормозящим его. В этом постоянном изменении имеется только один инвариант, одна неизменная «точка опоры» – общественная сущность человека. Именно она создает основной стержень развития общества, ту нить, на которую нанизываются сменяющие друг друга общественные институты, – общечеловеческую интеграцию. Только постоянно имея в виду эту генеральную «нацеленность» общественного развития на все более полную интеграцию человечества в единое целое, можно более или менее успешно разбираться в многообразии общественных явлений, найти каждому из них законное место в общей системе представлений об обществе и характере его развития, понять причины их появления и исчезновения, а значит, и представить себе направление грядущих перемен.
Не менее важным методологическим принципом в изучении сложных систем является рассмотрение их в качестве некоторой целостности, подход именно с этих позиций к анализу их отдельных проявлений. Рассматривая многочисленные и многообразные общественные явления, бесполезно задаваться вопросом, что представляет собой каждое из них: «выискивать новые основания для каждого отдельного явления и бесполезно, и в высшей степени противно философии»42 – и не только ей. Единственно продуктивной является изначальная постановка вопроса об общественной функции этих явлений, о том, какую органичную роль играют они в общественной жизни, причем не сами по себе, а в комплексе всех остальных. И в этом отношении, в качестве базисной, первостепенное значение имеет проблема человека и общества как объектов исследования общественных наук. Независимо от желания приходится предварительно хотя бы в самом общем виде определять, что есть человек и что есть общество, как они взаимно соотносятся друг с другом, что взять за исходный пункт исследования, чтобы рассчитывать на сколько-нибудь успешное изучение общественных процессов.
Обратимся еще раз к «Фейнмановским лекциям». Их автор, вроде бы и в шутку, но достаточно серьезно ставит вопрос: в какой фразе можно было бы передать максимум физических знаний, и отвечает, что самое большое количество информации, из которого в принципе дедуктивным путем можно было бы вывести почти все современное физическое знание, является утверждение: «все тела состоят из атомов – маленьких телец, которые находятся в беспрерывном движении, притягиваются на небольшом расстоянии, но отталкиваются, если одно из них плотнее прижать к другому»43. Если рискнуть подобным вопросом задаться применительно к общественным наукам, то ответ, как представляется, должен гласить: «общество есть биологический организм, возникающий в качестве ступени биологической эволюции и последовательно проходящий закономерные этапы своего развития от отдельных локальных образований к обществу-человечеству». Такое положение подразумевает, что во главу угла обществоведческого анализа должны ставиться исследования общества как некоторого существующего в окружающей среде и непрерывно изменяющегося целостного образования, элементом которого является человек. Только на этой основе возможно подлинно теоретическое исследование общества. Конечно, то, что это положение действительно потенциально несет в себе максимум информации, нужно еще доказать (как, впрочем, и то, что оно вообще верно). Но, что несомненно, так это то, что трудно найти другое положение, которое встречало бы столь дружное неприятие, вызывая жуткий призрак «биологизации» общественных явлений у одних, и не меньшее нравственное негодование по поводу принижения роли личности у других.
Соответственно в трактовке автора обществоведение – не «общественная», не «гуманитарная», а естественная наука. В данной работе как раз и имеет место попытка обосновать естественнонаучное представление о становлении и развитии общества и человечества как составляющей части развития живого – эволюционного процесса в пределах биологической формы движения материи. Но при этом следует иметь в виду, что именно естественнонаучный подход по самой своей сути не допускает проведения прямых параллелей между теми или иными, внешне вроде бы аналогичными, явлениями в животном мире и в обществе (что, к сожалению, неизменно было свойственно соответствующим попыткам выдающихся естествоиспытателей – от Ч.Дарвина до К.Лоренца). Являясь частями единого процесса биологической эволюции, развитие животного мира и общества представляют собой различные этапы и уровни этого процесса, т.е. они качественно отличаются между собой, а значит, формальные параллели между ними чаще всего не несут содержательной нагрузки, и соответственно не разъясняют, а затемняют сложные вопросы становления и развития общества. Перенесение закономерностей животного мира на общество еще менее плодотворно, чем было бы, скажем, перенесение закономерностей растительного мира на животный, поскольку второй также не повторяет, а в известном смысле представляет собой следующий этап развития живого по отношению к первому.
Что же касается современной философии, то, как мы уже говорили, в рассуждении о «проблеме человека» она, в противоположность указанному подходу в центр своего анализа ставящая человека как личность и из присущих ему свойств стремящаяся вывести характер общественных явлений, в этих представлениях в определенном смысле действительно очень похожа на упоминавшуюся систему Птоломея. Принимая в качестве постулата вращение Солнца и планет вокруг Земли, умнейшие люди построили очень сложную (и чрезвычайно остроумную) модель системы, обладающую также и прогностическими возможностями. Совпадение результатов вычислений с явлениями реальной действительности были весьма вескими свидетельствами в пользу ее истинности. Это вообще была во всех отношениях замечательная система; у нее был только один недостаток – она была неверна. Но можно себе представить, как трудно было принять верную модель, предложенную Коперником, коль скоро ее основной постулат о вращении Земли вокруг Солнца не только противоречил очевидности, ежедневному опыту каждого человека, здравому смыслу, наконец, но и был направлен против такой, научно обоснованной и дающей практические результаты, многократно доказавшей свою полезность, внутренне стройной системы. Если при этом учесть еще очень важные вненаучные основания (религиозные при выборе Земли в качестве центра вращения Солнца и планетарной системы, нравственные и политические при выборе человека как личности в качестве «центра вращения» общественной жизни), то мы получим более или менее полную картину тех сложностей, которые возникают при попытке найти верные основания научного анализа общественного развития, для утверждения в качестве исходного постулата примата общества как целостного образования (равно как и обвинений против пытающихся это сделать).
Но появление Коперника неизбежно. В науке об обществе им стал Маркс, который показал, что рассматривать общество нужно как «органическую систему», как «законченное сущностное единство человека с природой», которое развивается по «естественно-историческим законам». Соответственно человек, при всей его сложности и самостоятельности, становится только элементом этой системы, но не ее «центром вращения». «Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как на ничем не связанные, случайные, “богом созданные” и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменчивость видов и преемственность между ними, – так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную основу, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественноисторический процесс» 44.
Естественно, несмотря на всю ее гениальность, теория Маркса, как и любая другая научная теория, не могла не быть определенным образом ограниченной потребностями и возможностями своего времени. Величайшая заслуга классиков марксизма прежде всего состоит в том, что они доказали определяющую роль материальных факторов в развитии общества. Во главу угла своей теории они поставили представление о ведущей функции материального производства в общественном развитии. «Материалистическое понимание истории, – писал Энгельс, – исходит из того положения, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя»45. Признание примата производства средств к жизни дает фундаментальную основу для исследования общественных процессов, но только до тех пор, пока дело касается общественных формаций, в которых производство выделяется в особую (и ведущую) сферу общественных отношений, т. е. формаций классового общества.
Но при достижении обществом того уровня развития, когда на повестку дня объективно стал вопрос о коренном изменении его основных характеристик, не о модификациях, как ранее, а о ликвидации классового общества как такового, это положение уже не могло обеспечить в полной мере основу анализа социальных процессов. Потребовалось расширение его исходной базы, включение в нее тех моментов, которые прежде не играли заметной роли в теории марксизма – хотя сами классики марксизма всегда придавали им важное значение, вовсе не сводя производство только к производству средств к жизни. По этому поводу Энгельс писал: «Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу»46. В дальнейшем же еще больше становился необходимым анализ развития общества как определенным образом структурированного неразрывного целого, включающего не только производство средств к жизни, но и производство самой жизни, причем последнее в качестве не второстепенного, но полноправного, а если брать весь процесс общественного развития в целом, то и определяющего фактора общественного развития. Потребовался анализ не только внутриобщественных процессов, но и развития общества как некоторой качественной определенности в окружающей среде.
Итак, объектом исследований теоретической социологии является общество. Общество состоит из индивидов как материальное тело из атомов. Однако характеристики и того и другого вовсе не есть простая сумма характеристик их составляющих. Например, те параметры, которые характеризуют газ (объем, давление, температура) вообще не имеют смысла применительно к отдельным его элементам (молекулам). То же относится и к обществу. Причем когда мы говорим об обществе как объекте исследований теоретической социологии, в известном смысле можно сказать, что это такое общество, которое не существует и никогда не существовало в природе. Если это – «газ», то своего рода «идеальный газ» в обществоведении. Как в физике исследование в действительности не существующего идеального газа позволяет тем не менее раскрыть важные физические закономерности, не затеняя их «деталями», столь важными для реальных газов, так и в обществоведении изучение некоей «идеальной» схемы развития общества позволяет в общем виде понять его направление и законы. Но нужно постоянно иметь в виду, что реальная жизнь существенно отличается от теоретической схемы. И как нельзя понять ее вне этой схемы, выявляющей генеральные тенденции развития, так нельзя этого сделать и только на ее основе, вне анализа конкретных исторических условий, реализующих эти генеральные тенденции.
Мы уже говорили, что о научном исследовании любого объекта, в том числе и исследовании общества, речь может идти только в том случае, если в принципе признается наличие объективных законов его развития. Если предположить, что вообще не существует никаких объективных закономерностей развития общества, что в этой области торжествует чистая случайность, что воля отдельных людей или их групп, те или иные случайные факторы могут изменить не только конкретное течение исторического процесса, но и направление и результаты общественного развития, то это означало бы отказ вообще от какого бы то ни было научного исследования развития общества. Ни о каком прогнозировании как экстраполяции действия познанных закономерностей не могло бы быть и речи, и обществоведению оставалось бы только изучать прошлое как сумму уже свершившихся событий, случайно связанных между собой (история), а настоящее — как случайное же объединение и взаимодействие разнородных явлений («политология»). О будущем можно было бы разве что только гадать. Но с такой точкой зрения не согласуется все то, что нам известно о прошлом, где явственно прослеживаются линии, сходные для всего человечества. Воспользовавшись примененным по другому поводу выражением Энгельса, можно сказать, что наличие объективных закономерностей в общественном развитии доказывается не фокусническими фразами, а всем трудным и долгим развитием человечества. И если это кого-нибудь не убеждает, тут уж ничего не поделаешь. В конце концов для членов упоминавшегося выше «Общества плоской Земли» и сейчас нет убедительных доказательств ее сферичности. Но на нет и суда нет. Любое обсуждение в этом случае теряет смысл.
Изложенная в настоящей работе последовательность смены этапов развития социальных образований, общественно-экономических формаций, классов, отношений собственности является результатом более или менее успешного применения метода научной абстракции, позволяющего выделить ведущие, определяющие тенденции процесса. Но она представляет собой не более чем канву, на которой вышивает свой сложный и прихотливый узор история. Возможность же такого «узорообразования» связана как с тем, что даже на ранней стадии процесс в каждом отдельном, локальном общественном образовании не является полностью изолированным, а по мере развития все более и более становится общечеловеческим, так и с тем, что в реальном обществе ни один процесс никогда не протекает в чистом виде, не является цепью четко ограниченных этапов, – в каждом настоящем всегда существуют зародыши будущего и остатки прошлого, переплетенные самым причудливым образом.
Внешние влияния, заимствования, сочетание элементов различных ступеней развития, природные условия, наконец появление на исторической арене неординарных личностей, надолго накладывающих свой отпечаток на характер тех или иных общественных образований, равно как и другие случайные факторы, – все это сплетается в сложнейший конгломерат, расцвечивающий и неимоверно усложняющий, но тем не менее не меняющий принципиально характера развития общества, в конечном счете все же следующего все той же «абстрактной схеме». Во времени все становится на свое место, а что такое десятилетия, и даже сотни лет для общественного развития, ход которого измеряется тысячелетиями? Однако жизнь не только каждого отдельного человека, но и достаточно больших социальных образований, протекает в данных конкретных условиях, а следовательно, именно они-то и вызывают наибольший интерес. Соответственно на них прежде всего и направляются усилия исследователей. Да только мы ничего не поймем в кажущемся хаосе, противоречивости, непоследовательности конкретного исторического процесса, если не будем постоянно иметь в виду некий внутренний, малозаметный, но весьма жесткий стержень – общие законы общественного развития, действующие с непреклонностью и неотвратимостью, свойственными любым законам природы
Конечно, объективность хода общественного развития вовсе не означает нашей беспомощности, фатальной неизбежности исторических событий, как невозможность отменить закон всемирного тяготения не препятствует преодолению самого тяготения, вследствие чего «сознание необходимости прекрасно уживается с самым энергичным действием на практике»47. Знание и сознательное использование законов общественного развития может оказывать влияние на его конкретное протекание, облегчая и ускоряя наступление необходимых и неизбежных, и в этом смысле независимых от нас, стадий общественного развития, снижая тем самым цену, которую всегда приходится платить человечеству за прогресс. Конечно, «общество, если даже оно напало на след естественного закона своего развития, … не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов» 48.
И еще один важный вопрос. Любая научная работа, коль скоро она претендует на этот статус, обязана опираться на достижения предшествующих этапов развития, на достижения науки и практики вообще и определенных научных направлений в данной области в частности. В общей социологии имеется только одно направление, являющееся действительно научным и могущее быть основой дальнейших исследований в теоретическом обществоведении – марксизм. Автор полагает, что настоящая работа написана с позиций ортодоксального марксизма. Но «ортодоксальный» – не значит «догматический». Это значит, прежде всего, что классический марксизм рассматривается как прочное основание науки об обществе – но отнюдь не вся эта наука. Вообще «всякий догматизм, упрямо настаивающий на уже достигнутом, завоеванном знании, всегда и отвергает с порога любое новое знание на том единственном основании, что оно противоречит старому. А оно действительно формально противоречит, ибо аналитически не содержится там и не может быть “извлечено” из него никакими логическими ухищрениями. Одно должно быть присоединено к старому знанию, несмотря на то что формально ему противоречит»49. Наука – не божественное откровение и даже не философская система, содержащая уже по определению всю истину, пусть и в «свернутом», неявном виде. Наука (также по определению) всегда и неизбежно включает в себя как истину, так и заблуждение. Жизнь идет, растет объем знаний, общественный опыт ставит новые вопросы, на которые далеко не всегда можно найти адекватные ответы непосредственно в наследии классиков марксизма. Творческий марксизм как действительная наука ищет новые ответы, в то время как для вульгарной «науки» «характерно, что то, что на определенной исторической ступени развития было ново, оригинально, глубоко и обоснованно, она повторяет в такое время, когда это плоско, отстало и ложно» 50.
Вообще вследствие необходимости ответить на «вызов» истории, эпигоны в любой области делятся на две большие категории: догматиков, которые свято оберегают каждое высказанное классиками положение независимо от его объективной истинности, в упор не видя (и видеть не желая) неизбежно появляющихся несоответствий между ними и новыми данными общественной практики, и ревизионистов, которые, очумев от накопившихся несоответствий, начинают крушить сами основания. Все это не раз происходило и с марксизмом как наукой об обществе. Автор льстит себе мыслью, что не относится ни к тем, ни к другим, поскольку, полностью принимая указанные основания, считает, что без диалектического отрицания предшествующего ее этапа какое бы то ни было развитие науки об обществе, заложенной Марксом и Энгельсом, сегодня невозможно.
Теоретик-социолог, считающий себя марксистом, не должен забывать основных положений марксистской теории познания о роли практики в познании, об относительности знания, о развитии познания через отрицание с сохранением положительных моментов. Теоретик, внутренне не приемлющий идею прогресса в науке через отрицание ранее достигнутого (на словах-то ее приемлют все), неизбежно из ученого превращается в талмудиста – толкователя Священного писания. Вряд ли стоит уточнять, что речь идет не о «зрящном» отрицании, а об отрицании в том смысле, в каком колос «отрицает» породившее его зерно: «Материалистическая диалектика Маркса и Энгельса … признает относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности пределов приближения наших знаний к этой истине»51. Но без такого признания нет науки как поиска истины, «ибо всякую истину, если ее сделать “чрезмерной”…, если ее преувеличить, если ее распространить за пределы ее действительной применимости, можно довести до абсурда, и она даже неизбежно, при указанных условиях, превращается в абсурд»52.
Маркс полагал, что «всякое развитие, независимо от его содержания, можно представить как ряд различных ступеней развития, связанных друг с другом таким образом, что одна является отрицанием другой»53. Но, может, теория самого Маркса, представляя собой «истину в последней инстанции», в развитии вообще не нуждается? Ленин думал иначе: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное; мы убеждены, напротив, что она положила только краеугольные камни той науки, которую социалисты должны двигать дальше во всех направлениях, если они не хотят отстать от жизни»54. Против развития, в общем-то, никто и не возражает; но сколько же есть «теоретиков», желающих «развивать», не «отрицая» при этом предыдущую «ступень развития», – и все же почему-то продолжающих считать себя марксистами. Со времени создания основ марксистской социологии прошло более ста лет, прогремели над планетой великие войны и революции, неизмеримо развились производительные силы, весь мир изменился неузнаваемо. Классики марксизма, впервые заложившие научные основы обществоведения, относили общие законы развития науки и к собственным достижениям, утверждая: «смешно было бы приписывать нашим теперешним воззрениям какое-либо абсолютное значение»55. И если даже сегодня, имея возможность использовать результаты такой «практики», ученый не в состоянии определиться с тем, что и в самой марксистской теории является инвариантным, а что связано с относительностью любого знания, то называть себя марксистом он просто не имеет морального права.
Современным обществоведам, считающим себя марксистами, как бы они не старались уйти от этого, все же раньше или позже придется ответить на вопрос: что же сегодня представляет собой марксизм? В свое время Ленин совершенно обоснованно включал в марксизм все, что было сделано Марксом и Энгельсом. Можем ли мы поступать так и сегодня, просто дополнив их работы работами самого Ленина (а также Сталина, Мао Цзедуна, Хо Ши Мина, Грамши – по выбору), – примерно так, как христиане в свое время «дополнили» Ветхий завет Новым заветом (неизбежные противоречия, которые при этом возникают, истинно верующих нимало не смущают)? Или же к марксизму следует отнестись как к научной теории развития общества, основы которой заложили Маркс и Энгельс? Но в последнем случае марксизм именно как наука должен развиваться по тем же законам, что и любая другая наука. Это значит, что он на каждом этапе своего развития неизбежно содержит как истину, так и заблуждения, и что это (о, ужас!) относится и к работам самих основателей. И тот, кто претендует на статус не просто «идеолога», но ученого, неизбежно должен определиться со своим собственным мнением, какие положения классического марксизма остаются истинными, а какие должны подвергнуться «отрицанию» с целью очищения от заблуждений, вызванных неизбежной ограниченностью знаний на каждом этапе развития любой науки – ибо «мы можем познавать только при данных нашей эпохой условиях и лишь настолько, насколько эти условия позволяют»56. Конечно, как и в любой другой науке, при этом будут иметь место различные, иногда прямо противоположные точки зрения, но здесь можно и нужно спорить. Однако никакая словесная эквилибристика не спасает от необходимости каждому ученому ответить на этот вопрос. Да только нынешние квазимарксисты не только не желают на него отвечать, но даже от самой его постановки шарахаются как черт от ладана.
Накопление новых фактов неизбежно ведет к весьма существенным последствиям для любой теории. Теория питается фактами как гусеница листьями. Но гусеница не набита листьями, теория состоит не из фактов – они составляют их содержание только в «снятом», переработанном виде. «Потребляя» факты, теория развивается и растет – до тех пор, пока «оболочка», в которую она заключена и без которой как нечто определенное существовать не может, не станет ей тесной. И тогда, как и гусеница, она должна пройти «линьку» – сбросить старую и образовать новую «оболочку». Через такие этапы проходит любая верная теория (неверная раньше или позже погибает, «объевшись» фактами). Этого мучительного процесса (пусть и с большим опозданием) не избежать и великой теории марксизма – сколько бы не лютовали в охранительном раже «верные марксисты-ленинцы». То, что этот процесс так затянулся, связано не с внутренними особенностями данной теории (ибо в этом отношении она не отличается ни от каких других), здесь играют роль очень важные вненаучные факторы, прежде всего политические. Противники именно по отражающим их идеологическим соображениям не могут принять основные положения марксистской общесоциологической теории, а потому любые – даже весьма значительные – их частные успехи в изучении общества так и остаются частными («средними социологическими теориями»), не приводя к необходимым обобщениям. Что же касается «верных марксистов-ленинцев», то необходимость в охранительных мероприятиях не позволяет им, даже располагая столь солидным фундаментом, решиться, наконец, на дальнейшее строительство самого здания общесоциологической теории. А тот, кто стремится развивать марксизм, сегодня вынужден считаться с необходимостью одновременно отстаивать его как перед научным миром в целом (включающим и не приемлющих марксизм), показывая его способность более успешно, чем любые другие теории, решать обществоведческие проблемы, так и перед его сторонниками, доказывая неизбежное наличие в нем (как и в любой другой науке) заблуждений, только постоянное избавление от которых обеспечивает его развитие как науки. Это единственный путь развития научного обществоведения, но указанные трудности пока не позволили заметно на нем продвинуться. Другие же пути (даже при значительных частных успехах) неизменно ведут в тупик. Поэтому ситуация в общей (теоретической) социологии многие годы являлась безвыходной. Сейчас положение стало совершенно нетерпимым.
И что еще важно: использование выводов социологической теории в практической жизни приводит к тому, что идеологические и политические соображения в ней играют весьма существенную роль. Общество для нас – отнюдь не только (и даже не столько) объект научных изысканий. Как уже говорилось, даже относительно мы не находимся вне данного объекта, мы – его часть, и не можем взирать на него с академическим спокойствием любознательных естествоиспытателей, для которых любой результат исследований равно приемлем. Тем более не смотрели на него так классики марксизма (вспомним знаменитый марксов «тезис о Фейербахе»). Стремление «переделать мир» неизбежно накладывает на марксизм как науку идеологический отпечаток. Но исследователи могут и должны к научному наследию классиков марксизма относиться именно как к научному, не позволяя никаким идеологическим соображениям искажать результаты научных исследований. Ибо, если наше стремление «переделать мир» мы хотим базировать на реальной основе, а не на утопиях, пусть и самых благонамеренных, мы заинтересованы именно в объективной истине, какой бы она не была.
Это касается любой науки. То, что, скажем, теория эволюции стала мощным оружием против поповщины, являлось уже делом соответствующей практики, а не самой теории. Сама-то теория была направлена только на поиск истины. То, что в марксизме исторически соединилась научная теория общественного развития и революционная идеология, выражающая стремление «преобразовать мир», ни в коем случае не значит, что теорию можно превратить в служанку пусть даже и революционной практики. Задачей теории, поскольку она может претендовать на это название, все так же остается поиск истины, открытие объективных закономерностей, а уж практика сама должна находить возможность использовать результаты научных исследований в своих целях. Все, что может здесь сделать наука, так это направить свои усилия на исследование наиболее актуальных для практики проблем. Но чего она ни в коем случае не может делать, так это сообразоваться в своих теоретических выводах с текущими потребностями практики. Это не только вообще недостойно науки, но неизменно оказывает дурную услугу практике, приводя к ошибкам в тактическом и дезориентируя в стратегическом плане, нанося таким образом не только себе, но и практической деятельности существенный вред. Различные политические силы считают те или иные явления полезными или вредными для их практических целей. Но теоретические результаты сами по себе не могут расцениваться как полезные или вредные – только как верные или нет. А верные результаты всегда полезны прогрессивным силам, заинтересованным в дальнейшем развитии, и вредны силам реакционным, стремящимся его затормозить, а то и повернуть вспять.
Ленин недаром сравнивал общесоциологическую теорию Маркса с эволюционной теорией в биологии Дарвина – и та, и другая открыла новые, еще невиданные горизонты в своей области. И произошло это почти одновременно: в одном и том же году Дарвин опубликовал свое «Происхождение видов», а Маркс – первое систематическое изложение своей теории в «Критике политической экономии». Но судьба созданных ими революционных направлений в своих областях науки оказалась различной. С тех пор эволюционная биология, созданная Дарвином, не меняя фундаментальных основ и выдержав яростные атаки противников, претерпела существенные изменения, вызванные накоплением новых знаний о живой природе. В нее было внесено ряд принципиально новых положений на основе сведений, которые не были и не могли быть известными ее основателю (например, основные положения генетики, но далеко не только они). Другими словами, эволюционная биология как наука развивается так, как и положено науке, – добывая новые истины и избавляясь от старых заблуждений. А основанную Марксом теорию общественного развития ее адепты по идеологическим соображениям старательно оберегают от любого соприкосновения с грубой действительностью (благо многочисленные противники по тем же идеологическим соображениям ее на дух не приемлют, так что «оберегать» приходится в основном от поползновений «своих»). В результате теория из движущей силы превращается в тормоз.
Поэтому принимая основные положения марксистской социологии, ее следует воспринимать как науку, а не откровение, когда простая ссылка на высказывание классиков уже является доказательством. Сколь бы ни был Маркс уверен в истинности законов гегелевской диалектики, он, по выражению Ленина, никогда ничего не доказывал ее «триадами». Каждое научное положение должно быть доказано само по себе в координатах определенной научной системы в соответствии с отработанной процедурой, а не ссылками на авторитеты (т.е. естественнонаучным, а не «гуманитарным» методом). Тем не менее, в настоящей работе читатель найдет немало ссылок на классиков марксизма. Но приводятся они вовсе не для доказательства истинности того или иного положения. Автор руководствуется другими соображениями. Во-первых, будучи классиками, Маркс и Энгельс, а затем и Ленин, много глубже своих последователей понимали основные принципы марксистской социологии, и еще до сих пор нельзя сказать, что глубина их научной мысли полностью освоена. Поэтому представлялось целесообразным обратить внимание на ряд их соображений, которые до сих пор либо мало принимались во внимание, либо вообще трактовались неверно. Во-вторых, по той же причине ряд положений у них обрел чеканные формулировки, и просто нецелесообразно давать их в пересказе – лучше все равно не скажешь. И, наконец, в-третьих, во многих случаях ссылки на классиков марксизма даны для того, чтобы наглядно представить и подчеркнуть преемственность излагаемых здесь идей с основными идеями марксистской теории. Кстати сказать, по этой же причине автор старался сохранить терминологию, хотя это и связано с определенными трудностями, ибо, как отмечал Энгельс, «в науке каждая новая точка зрения влечет за собой революцию в ее технических терминах»57.
Как теория действительно научная марксизм дает возможность на своей основе возводить, так сказать, «второй этаж» – в отличие от других теорий, которые, будучи сколоченными в виде временных бараков, такую «надстройку» попросту не выдерживают, в результате чего новые теории общественного развития тем, кто желает ими заниматься, всякий раз опять приходится начинать с «нулевого цикла». Этим преимуществом марксизм прежде всего обязан своему фундаменту – материалистическому взгляду на историю. Но Ленин, пожалуй, был слишком строг, полагая, что теория Маркса заложила только «краеугольные камни». Был не только заложен добротный фундамент научной теории, но и выстроено вполне законченное здание. Однако новые потребности вызвали настоятельную необходимость его расширения, возведения того самого второго этажа – благо, фундамент выдерживает. Следует только иметь в виду, что второй этаж никогда нельзя построить прямо на крыше одноэтажного здания: предыдущая часть постройки в обязательном порядке должна быть соответствующим образом преобразована – удалена крыша, где-то укреплены стены, в известной мере изменена планировка (хотя бы для того, чтобы устроить ход на второй этаж). Другими словами, первый этаж многоэтажного здания ни при каких условиях не может оставаться таким, каким было исходное одноэтажное – говоря словами Маркса, при дальнейшем развитии предшествующая ступень обязательно должна быть подвергнута диалектическому отрицанию. Хочется надеяться, что именно этим и отличается предложенный в настоящей работе подход от подхода как догматиков, мечтающих превратить марксизм в «памятник архитектуры» (желательно охраняемый государством), допускающий только так сказать косметический ремонт, да и то лишь с целью восстановления первоначального вида, так и ревизионистов, затевающих его коренные «перестройки» не ради возведения «второго этажа», но только лишь потому, что само «здание» им не очень по душе, да вот другого-то у них нет.
Но если теория Маркса представляла собой завершенное сооружение, то зачем вообще нужны еще какие-то дополнительные «этажи»? Затем, что за прошедшее с момента ее создания время расширились представления о всеобщей взаимосвязи. Классики марксизма смотрели на общество как на некий развивающийся организм, с полным основанием утверждая необходимость использовать в его изучении естественноисторический подход. Огромной их заслугой (и шагом вперед по отношению к Гегелю) явилось подчеркивание того факта, что данный организм для своего существования и развития должен питаться, для чего состоять в связи с окружающей средой, осуществляемой посредством средств производства. Материалистический взгляд на историю, признание ведущей роли за производительными силами – важнейшие достижения марксизма. Но при рассмотрении конкретной формы социального организма классики этой науки оставляли в стороне тот факт, что любой организм не только получает питательные вещества из окружающей среды, что он – звено во всеобщей «пищевой цепи». Соответственно и существует он не «сам по себе», а в составе биогеоценоза, и что характеризуют его не только его собственные анатомия и физиология, но и взаимосвязь с другими организмами как своего, так и других видов, что без «третьей составляющей» – этологических характеристик – представления об организме весьма неполны, а соответственно и результаты прогноза его развития будут неизбежно расходиться с тем, что произойдет в действительности. Разумеется, этот момент никак не может быть поставлен в вину классикам марксизма. Будучи ограниченными возможностями и потребностями своего времени, они тем не менее не только блестяще провели «анатомический» и «физиологический» анализ капитализма на современной им стадии развития, но и в значительной мере вышли за ограничительные рамки такого анализа. Однако такой «выход» (в отличие от упомянутого анализа) уже не имел системного характера, поскольку этого еще не допускали методологические взгляды естествоиспытателей того времени. Но ведь каждого ученого, даже самого гениального, нужно судить не по тому, что ему сделать не удалось, а по тому, что он сделал. А то, что сделали классики марксизма для изучения общества, имеет непреходящую ценность.
Базируя настоящую работу на марксистской теории, автор, однако, не считал необходимым более или менее подробно пересказывать в ней основы последней. Во-первых, из-за объема работы, заставляющего ограничиваться изложением только тех положений, которые необходимы для понимания общей схемы развития общества. Во-вторых же, потому, что их весьма подробное (хотя, к сожалению, и не всегда достаточно корректное) изложение можно найти в любом учебнике по историческому материализму. Ими вполне могут воспользоваться те, кто только начинает изучение проблем обществоведения – лучше бы с учетом тех коррективов, которые изложены в настоящей работе. А еще лучше пользоваться непосредственно работами классиков марксизма.
Дело в том, что классики любой науки отличаются от эпигонов двумя характерными моментами. Во-первых, классики всегда изначально исходят из целостности определенных представлений. Основная идея, даже не всегда еще четко сформулированная, пронизывает все их взгляды. Неясность или неизбежная вначале определенная нестыковка деталей не препятствуют их глобальному видению предмета исследований. И каждая деталь рассматривается с точки зрения этой общей идеи, являющейся органичной для их представлений. Во-вторых, самостоятельно заложив основы, они внутренне свободны в своих действиях, и при обнаружении в дальнейшем каких-то внутренних несоответствий (а в научной теории они неизбежны) достаточно легко могут отказаться от тех или иных частных положений, заменить их новыми, не нарушая указанной целостности видения объекта своей науки (и даже не очень частных, как это сделал, например, Маркс, заменив в качестве личностного фактора производства «труд» «рабочей силой»). Все это уже не свойственно эпигонам. Они воспринимают новую науку прежде всего через множество деталей, именно через них проникаясь основной ее идеей. Поэтому отдельные детали приобретают для них сверхценность, которой не имели у классиков. Потому же, кстати, и отказ от тех или иных конкретных частных положений зачастую психологически воспринимается ими как пусть и частичный, но отказ от самих основ данной науки.
Применительно к данному конкретному случаю отметим еще один важный момент. Основоположники марксизма в отношении научной логики также разительно отличаются от их нынешних последователей, достаточно часто с легкостью необыкновенной одновременно приемлющих взаимоисключающие положения (некогерентность мышления). Каждый, кто изучал Маркса, не может не восхищаться безукоризненностью его «железной» логики. Но наука тем и отличается от замкнутой философской системы, что логика является только одним из ее методов. Научные положения в любой области науки (даже в математике) вовсе не вытекают из некоторых раз и навсегда установленных исходных положений единственно посредством применения к ним логических операций. Конечно, на каждом определенном этапе своего развития наука в каждой своей части действительно основывается на некоторой системе базовых «постулатов», которые формируются всей предшествующей общественной практикой в качестве положений, не нуждающихся в доказательствах. Вот на их-то основании и строится логически непротиворечивая теория объекта данной отрасли науки. Но развивается общество, повышается общий уровень его знаний об объективной действительности, и это не может не сказываться на исходных положениях. И если указанное влияние оказывается достаточно существенным, если ставятся под сомнения хотя бы некоторые базовые «аксиомы», то та безукоризненная логика, которая была столь сильной стороной данного научного исследования, превращается в его слабость. И оказывается, что те факты, которые казались несущественными, случайными отклонениями от общих закономерностей, становятся основанием для пересмотра ряда выводов, а то и методологических положений. Пример такого отношения нам дали сами классики марксизма применительно к гегелевской диалектике, когда, скажем, глубокое уважение к «развитым всеобъемлющим образом» Гегелем законам диалектики не помешало им поставить в основу своей теории общественного развития упоминавшееся выше положение о ведущей роли в общественном развитии производительных сил – фактора связи общества как объекта развития с природой как некоторой внешней средой, хотя это положение вступило в прямое логическое противоречие с гегелевской теорией развития как следствия самодвижения изолированного объекта.
Научную общесоциологическую теорию (совместно с ее методологической базой) уже весьма длительный срок называют по имени ее основателя «марксизмом». Связь вновь возникающей теории с именем конкретного человека, которому главным образом она обязана своим появлением, на начальном этапе ее существования столь же важна, как связь зародыша с матерью. Она здесь играет ту конструктивную роль, которую пока что еще не может играть только формирующаяся система основных положений. Но в дальнейшем такая связь становится тормозом, ибо требует включения в круг несомненно истинных не только действительно непреходящих ценностей – научных положений, подтвердившихся общественной практикой, но и тех положений, которые имеют релятивный характер и на определенном этапе перестают соответствовать новому уровню развития теории и практики. Тогда новая наука, если она хочет оставаться таковой, при всем уважении к гигантскому вкладу основателей, должна оторваться от связующей их пуповины и начать жить самостоятельной жизнью. Эту мысль весьма лапидарно, хотя, пожалуй, излишне жестко и категорично, один из специалистов в области теории науки выразил так: «Наука, которая не решается забыть своих основателей, перестает быть наукой»58. Но, с другой стороны, ведь «ни в одной области не может происходить развитие, не отрицающее своих прежних форм существования»59. Соответственно «тесным» становится и ее наименование по имени основателя. Так, например, произошло с упоминавшейся выше эволюционной биологией, которую еще недавно с полным на то правом именовали дарвинизмом по имени ее гениального основателя. Представляется, что марксизм в своем развитии в качестве науки сегодня также достиг указанного уровня и нуждается в такой же – всегда столь болезненной, но совершенно необходимой – операции. Для этого должен быть четко определен объект исследования, не менее четко установлены исходные (материалистические) позиции, сформирован методологический инструментарий, «инвентаризованы» проверенные общественной практикой научные результаты. Тогда с полным правом можно будет говорить о наличии еще одного полноправного элемента в общей системе наук: науки об обществе, о его сущности, строении, возникновении и развитии – обществоведения.
Настоящая работа в лучшем случае представляет собой только введение в ту науку, которую можно было бы назвать теоретическим обществоведением. Как уже было сказано, такая научная дисциплина должна базироваться на использовании всего обширнейшего материала, которым обладает современная наука. Задача такого рода, разумеется, неподъемна для одного человека. Автор стремился по возможности использовать имеющиеся сегодня материалы, в том числе результаты исследований в тех или иных отдельных отраслях науки, для создания целостной системы взглядов на общество и характер его развития. Понятно, что при этом трудно избежать неточностей, вызывающих негативную реакцию профессионалов. Однако сам предмет требует широкого охвата, а никто не может быть подготовленным в столь различных областях настольно глубоко, чтобы не заслужить нередко достаточно обоснованных упреков узких специалистов. С этим приходится мириться, стремясь, однако, свести указанные издержки к минимуму. Практически каждая глава настоящей работы для адекватного решения поставленных в ней задач требует профессионального владения весьма различными разделами науки, что в целом под силу только коллективу специалистов. Только их совокупная работа со временем сможет дать достаточно полную картину общественного развития. Автор же такой цели перед собой и не ставил. Его задача – набросать обобщенный эскиз будущей картины, проследив по возможности главные связи между ее элементами и хотя бы в первом приближении соразмерив их между собой. Хотелось бы при этом надеяться, что то введение в теоретическое обществоведение, которое составляет предмет настоящей работы, явится все же определенным шагом в нужном направлении.
Раздел первый
ОЧЕРКИ ПО ТЕОРИИ РАЗВИТИЯ
1.1. Объект развития
Изменение во времени сложного объекта с повышением уровня его организации принято называть развитием. Как показала общественная практика, развитие, именно как процесс повышения сложности того или иного объекта, имеет некоторые общие закономерности, которые не раз пытались вычленить в виде некоторой целостной теории – теории развития, охватывающей наиболее существенные общие закономерности этого процесса для различных объектов. В наиболее полном виде это было сделано Гегелем в развитой им «науке логики» – диалектике.
Гегелевская диалектика, в которой ее законы уже даны, по словам Маркса, «всеобъемлющим образом», поставленная марксизмом «с головы на ноги» и превращенная таким образом в «материалистическую диалектику», оказала влияние на исследования во всех областях науки, в том числе буквально революционизировала науку об обществе. Но впоследствии она, будучи рудиментом философии, именно вследствие своей философской «всеобъемлемости» превратилась, как и любая философская система, в такую же замкнутую систему, заключающую в смысле представлений о развитии всю «абсолютную истину», в которой ни убавить, ни прибавить, тревожимую разве что кое-какими мелкими усовершенствованиями (вроде, скажем, добавления некоей «поверхности» к прежним категориям «явления» и «сущности»1), не интересными никому, кроме их авторов. Поэтому «философы-марксисты» в трудах, посвященных теории развития, чаще всего раз за разом прилежно пересказывали одно и то же о «категориях» и «закономерностях», по мере сил украшая каноническое изложение всяческими «философскими вопросами» конкретных наук2 да ковыряясь в разных «тонкостях» на манер средневековых схоластов, заинтересованно выяснявших жгучий «научный» вопрос о количестве ангелов, могущих разместиться на конце иглы.
А больше ничего и не остается — до тех пор, пока в качестве методологии на место «материалистической диалектики» как замкнутой философской системы (повторим, по обыкновению, как и любая философская система, уже содержащей – по крайней мере в общих чертах – всю истину в целом), не станет открытая научная теория развития (обреченная на каждом этапе, как и любая другая наука, только на относительную истину с постоянным наличием заблуждений и столь же постоянным избавлением от них в процессе накопления знаний о мире и собственного развития), в которой, как это обычно и бывает в науке, великие достижения первой займут почетное место частного случая — теории развития изолированного объекта на основе самодвижения. Эта важная задача еще ждет своего решения. Изложенные же ниже соображения не претендуют даже считаться наброском будущей научной (а не философской) теории развития, и касаются только некоторых ее моментов с конкретной целью использования в последующем исследовании процессов общественного развития. Однако сама по себе теория развития возможна только в случае существования определенной изоморфности законов развития для всего материального мира, и стало быть по необходимости должна в той или иной мере быть приложимой к любым объектам, совместно составляющим глобальный объект изучения всей науки в целом – Вселенную, Универсум, весь этот материальный мир. Поэтому начнем с обобщенной характеристики этого всеобщего объекта.
Современный взгляд на мир предполагает, что последний представляет собой совокупность взаимосвязанных в пространстве и во времени материальных образований. Эти образования имеют определенную структуру, т.е. состоят из некоторых элементов, тем или иным образом связанных между собой и элементами других образований, причем данные элементы имеют собственную структуру, т.е. также в свою очередь включают элементы-составляющие следующего уровня с той же всеобщей взаимосвязью и собственной внутренней структурой. Другими словами, мы представляем себе «вселенную как систему, как взаимную связь тел»3. Уровень взаимосвязей элементов, имеющих всеобщий характер, существенно различен для различных их совокупностей. Совокупность элементов, внутренние взаимосвязи которых превалируют по отношению к их внешним связям, определим как систему, и вслед за Л.Берталанфи будем исходить из того, что «система есть комплекс элементов, находящихся во взаимодействии»4. Системы выделяются в зависимости от характера связей, которые лежат в их основе, и могут быть различными для одних и тех же элементов. С другой стороны, все системы определенного типа образуют всеобщую иерархическую систему, в которой системы низших уровней в своей взаимосвязи составляют системы высших уровней, и наоборот, системы высших уровней состоят из систем низших уровней.
У нас нет оснований для определения предельных — вверх и вниз — уровней систем. При движении «вверх» речь в этом плане могла бы идти только обо всей Вселенной-Универсуме, но сегодняшний уровень знаний не позволяет делать сколько-нибудь содержательных заключений на сей предмет. В направлении «вниз» можно было бы говорить о неких внутренне бесструктурных «элементарных частицах» (что и предполагается современной физикой), однако есть все основания сомневаться в их элементарности5, и скорее рассчитывать на то, что «электрон так же неисчерпаем, как и атом, природа бесконечна»6, чем на их «неразложимость» и внутреннюю бесструктурность. Таким образом, мир с этой точки зрения может быть представлен как открытая (и вследствие ограниченности наших знаний, и по существу) «система систем». И исследования, если они имеют целью не простую спекуляцию, а выяснение реально существующих закономерностей, по отношению к любым системам должны проводиться с учетом этого момента.
Другим моментом, который также обязательно должен приниматься во внимание, является то, что всеобщие связи между системами и их элементами реализуются в неограниченном пространстве, осуществляются во времени и отнюдь не мгновенно. Противоречием, внутренне присущим нашей Вселенной, определяющим характер ее движения, является противоречие между ее бесконечностью по пространственным и материально-количественным (в чем бы это количество не измерялось) координатам и конечной скоростью протекания в ней любых процессов. Вселенная едина по определению, но указанное обстоятельство делает ее единство относительным. Этой относительностью и определяются ее основные характеристики.
Единство Вселенной реализуется во взаимодействии составляющих ее элементов в бесконечном времени. Но следствием бесконечной множественности элементов при конечной скорости взаимодействия между ними является статистически неопределенный характер указанного взаимодействия, следствием чего является неоднородность структуры материальных образований, что, в свою очередь, влияет на характер взаимодействия между этими образованиями. Эти обстоятельства создают гетерогенность Вселенной и принципиальную возможность каких-либо направленных во времени материально-пространственных процессов в ней, в том числе и развития — устойчивого во времени повышения сложности организации локальных образований. В гипотетически конечной Вселенной, равно как и во Вселенной с бесконечной скоростью взаимодействия между материальными образованиями, неизбежно было бы установлено гомогенное равновесие статистически однородного характера, и ни о каких протяженных процессах во времени, тем более о развитии, не могло бы быть и речи. Таким образом, условие всякого развития — именно это противоречие между бесконечностью Вселенной и конечной скоростью протекающих в ней процессов.
Говоря о материальных образованиях, мы прежде всего имеем в виду их объективное, независимое от наших представлений существование. Как известно, само понятие (категория) материи, являясь наиболее общим, имеет определенный смысл только в рамках решения «основного вопроса философии» о первичности материи или сознания7. В онтологическом плане вообще предпочтительнее было бы говорить о субстанциональной основе всех такого рода образований, хотя в данном отношении понятия материи и субстанции могут считаться равносильными. Причем точно так же, как мы не можем определить, что такое материя, «на вопрос, что такое субстанция, ответа просто нет»8.
Если употреблять понятие материи в этом последнем смысле, то следует отметить, что его наполнение не оставалось неизменным — со временем оно менялось самым существенным образом. Первоначально в отношении материи имел место своеобразный монизм, когда понятие материи (субстанции) фактически отождествлялось с понятием вещества. И большим шагом вперед явилось представление о «движущейся материи», т.е. фактически о движении как форме бытия вещества, которое вообще создает возможность каких-либо взаимодействий и превращений в материальном мире, и движение выступает как «усилие, с помощью которого какое-нибудь тело изменяет или стремится изменить свое месторасположение, т.е. вступить последовательно в соответствие с различными частями пространства или изменить свое расстояние по отношению к другим телам»9. В результате было получено линейное представление о материи как о «движущемся» веществе. Физика как наука приложила немало усилий, чтобы абстрактное («философское») понятие «движение» наполнить реальным, конкретным содержанием, выходящим за рамки механического перемещения. Обобщением новых представлений стало понятие энергии. До второй половины XIX века понятие энергии растворялось в понятиях движения, силы, количества движения, притяжения и отталкивания и т.п. Избавиться от этого можно было не путем схоластических «философских» спекуляций, а путем развития механики и других областей физики. В результате научного обобщения полученных результатов как раз и появилось понятие энергии.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги