Общественный организм (введение в теоретическое обществоведение)

Введение понятия энергии привело к тому, что материя (субстанция) стала представляться не просто «движущейся», и даже не некоторым «смешением» двух «субстанций» – вещества и энергии. Эйнштейновское E = mc2 положило конец прежним представлениям10. Пришли к выводу, что материя состоит из вещества и энергии не как из неких своих составляющих, но что это две конкретные формы, в которых она пред нами предстает — все та же единая материя. В результате энергия была понята как фундаментальная сторона («ипостась») материи, а все физические явления стали представляться как следствие ее взаимодействия с веществом (другой стороной, «ипостасью») материи. Вместо линейного утвердилось плоскостное видение материи в координатах «вещество-энергия», что явилось огромным прогрессом в обобщенном научном представлении о мире, в котором мы живем. Однако чем дальше, тем больше появляется причин предполагать, что и такая (дихотомическая) картина мира является неполной, как неполным является вообще плоскостное изображение того, что по своей природе объемно. Все настойчивее пробивает себе дорогу мысль, что в наших представлениях о материи явно не хватает третьей координаты, ее третьей «ипостаси».

Такого рода недостаток в принципиальных представлениях всегда начинал ощущаться гораздо раньше, чем наука приобретала средства и методы для его ликвидации. Поэтому вопрос решался методами философии. Уже в однолинейных представлениях о материи, фактически отождествлявших субстанцию с веществом, столкнулись с признаками их неадекватности, с их неспособностью даже в первом приближении охватить в линейном измерении (т.е. в количественных характеристиках вещественных образований) наблюдаемые явления в самых различных областях действительности. Паллиативное решение было найдено философами путем введения понятия (точнее, категории) качества. Это понятие использовалось для характеристики объектов, представляемых в одной (вещественной) ипостаси материи с учетом в неявном виде влияния другой. Переход к плоскостному видению существенно расширил возможности анализа, но, как оказалось, принципиально положения не изменил. И теперь, вследствие отсутствия соответствующих методов, дававшие бы полное представление о пространственном объекте проекции на три различные плоскости заменяются в ряде случаев его условным аксонометрическим изображением на одной, выражающимся в фиксировании его качественной определенности.

Таким образом, сегодня при рассмотрении строения материи и процессов в объективной действительности принято пользоваться дихотомической схемой, предполагающей, что в основе любого явления лежит взаимодействие двух различных, не сводимых друг к другу начал. Но чем дальше, тем больше убеждаются в том, что такая схема не обеспечивает решения всех возникающих задач, что вызывает необходимость подумать об использовании для их представления трихотомии, т.е. представления материального мира и процессов в нем как основывающихся на трех различных началах. Однако искусственная замена дихотомической схемы на трихотомическую с введением дополнительно той или иной специально изобретенной координаты не дает положительных результатов (разве что «нагромождает бессмысленный набор величайших пошлостей в деревянных трихотомиях»11), нередко приводя к достаточно произвольному конструированию «триад», в том числе и там, где их на самом деле не существует, и к сомнительным предположениям о возможности и дальше увеличивать число «независимых переменных»12.

Вообще попытки тотальной замены диад триадами неплодотворны, поскольку в действительности имеют место и те, и другие, но сфера их действия жестко разграничена. Если первые связаны с динамикой, определяя направление движения («вперед-назад», «вчера-завтра», «больше-меньше»), то вторые — со строением материи, имеющим тройственную основу. Ощущение цвета базируется на трех составляющих, воспринимаемых тремя видами рецепторов нашего глаза, а интенсивность света имеет всего две характеристики — светлое и темное. Только три точки опоры обеспечивают устойчивое состояние – но в поле тяготения, характеризуемом понятиями «вверх-вниз». Мы имеем трехмерное пространство, но два направления на каждой из координатных осей (в сторону положительных, и в сторону отрицательных значений). Как видим, дихотомические характеристики имеют операциональный характер, а трихотомические — субстанциональный. Диалектическая триада «отрицания отрицания» вроде бы нарушает это правило, но на самом деле она также отражает субстанциональные изменения объекта и должна рассматриваться в системе с действием закона перехода количественных изменений в качественные, с которым неразрывно связана, и которое носит операциональный характер.

Какова же та «третья координата», которой не хватает нашим представлениям о материи (субстанции)? Все больше фактов свидетельствует, что таковой должна являться организация материи. Понятие организации сегодня используется не только при рассмотрении сложных самоорганизующихся систем, где без него обойтись просто невозможно, но все чаще применяется для характеристики любых материальных образований. Повидимому, и в общих представлениях о материи пришло время сделать следующий шаг — перейти от дихотомии к трихотомии, добавив третью сторону (ипостась) этой «святой троицы» — организацию. И представлять все явления как результат взаимодействия этих трех взаимосвязанных, но различных ее сторон — различных, разумеется, в анализе, но только в комплексе составляющих «единую и неделимую» субстанцию в действительности. Материя едина по существу и выступает в виде вещества, энергии и организации только в своих проявлениях. Вещество всегда определенным образом организовано, а организация имеет вещественный носитель, равно как и энергия воплощена во взаимодействии вещественных образований, изменение организации которых происходит под ее влиянием. При этом «организация – третья составляющая материи – так же качественно отличается от энергии, как энергия отличается от вещества. Используя аналогию, можно считать, что между энергией и организацией должна существовать взаимосвязь, которую можно представить в виде формулы, подобной формуле взаимосвязи между энергией и веществом»13. То же можно сказать и относительно связи организации с веществом. Это — триединый комплекс, единое целое, которое только исключительно в целях анализа можно «разъять как труп», этим же и умертвив. Поэтому любой раздельный анализ вещества, энергии или организации необходимо осуществлять при постоянном учете его принципиальной неполноты.

Таким образом, когда мы говорим об организации, речь идет не просто о некоторой внешней упорядоченности, в которой перед нами выступает любое вещественное образование, а именно о третьей форме представления все той же всеобщей субстанции (в которой упомянутая упорядоченность является только одной из форм ее представления). А потому те явления, которые в более значительной степени, чем другие, связаны с проявлением этой третьей «ипостаси» материи, рассматриваемой в дихотомических координатах, содержат как бы некий «скрытый фактор», что, в частности, в ряде случаев приводит к кажущемуся нарушению строгого детерминизма. В наиболее явном виде это отражается в квантовой механике с ее представлениями о принципиально вероятностном характере процессов в микромире. Но уже одно то, что кажущаяся «беспричинность» этих процессов, их «спонтанность» в отдельных случаях (например, распада конкретного нейтрона) в массе дает, тем не менее, статистически четко прослеживающуюся закономерность, заставляет думать, что в их основе, так же, как в основе случайных явлений макромира, лежат некие непознанные явления (действие «скрытых параметров»). Однако физики уже давно отказались от такого рода предположений. И в пределах существующих представлений они правы, поскольку обнаружить «скрытые причины» того, что, например, координата и импульс частицы не могут быть одновременно строго определены, путем изучения вещественных и энергетических характеристик материи попросту невозможно, нужно «выйти за пределы плоскости». А это вызывает необходимость не только нового взгляда, но и огромного объема экспериментальных и теоретических исследований, выполнение которых потребует еще немалых трудов.

Методологически же главная сложность заключается в том, чтобы перейти к рассмотрению взаимодействия не двух, как ранее, а трех начал. Это относится к самым различным областям действительности. Примерами могут служить, скажем, столь далекие друг от друга энергетическая энтропия и вещественно-пространственная симметрия. Имея значительную связь с организацией, они преимущественно отражают ее взаимодействие в первом случае с энергией, а в другом — с веществом. Наука постепенно вводит в свой обиход сведения и понятия, связанные с третьей координатой — организацией, но покамест все это не имеет ясности, сильно замусорено математикой (очень помогающей прояснить принципиально освоенные явления, но только затемняющей их суть различными — порой весьма сложными — формами представления одних и тех же явлений в противоположном случае, т.е. при отсутствии принципиального понимания). В области физики впервые за пределы классической науки, основывающейся на изучении двух «ипостасей» материи — вещества и энергии, вышел второй закон термодинамики, затронув третью фундаментальную основу мироздания — организацию. Энтропия — совершенно непостижимая вещь в дихотомических координатах «вещество-энергия». Поэтому второй закон термодинамики «невыводим из законов Ньютона и других фундаментальных законов физики. Это типичный результат “сборки”, возникновение новых системных свойств окружающего мира»14, т.е. связан именно с организацией. Масса сведений постепенно накапливается в таких науках как диалектика, общая теория систем, квантовая механика, термодинамика, синергетика, теория информации, эволюционная биология, кристаллография и др. И все ближе то время, когда сумма накопленных знаний приведет к качественному скачку в наших представлениях о мире, позволяя связать в единое целое вещество, энергию и организацию.

В настоящее же время еще нет достаточной научной базы даже для определения основных параметров этой «третьей составляющей», в том числе и нет способа ее измерения, хотя соответствующие попытки, естественно, существуют. В качестве меры сложности системы, состоящей из n элементов, У.Эшби предложил принять число возможных состояний Hm = logkn (где k — основание логарифма). Однако организацию системы обычно соотносят с введенным К.Шенноном понятием неопределенности (энтропии), под которой понимают величину H = —, где pi — вероятность принятия системой i-того состояния. Тогда абсолютная величина организации составит O = Hm— H, а относительная R = 1—(H/Hm).

Если сравнивать в этом отношении вещество, энергию и организацию, то можно увидеть здесь существенные различия. Нам известны методы сравнения в пределах первых двух «ипостасей»: «Мерой вещества любого материального объекта является его масса», а энергия, в рассмотрении которой прежде всего нужно иметь в виду «превращение одного вида энергии в другой», также измеряется одной из величин ее представления. В обоих случаях количественные параметры поддаются прямому измерению. Благодаря этому удалось сформулировать «закон эквивалентности массы-энергии… Тем самым удалось установить, что две составляющие любого объекта — вещество и поле, масса и энергия — могут переходить одна в другую»15. Однако что касается третьей составляющей, то здесь имеются существенные различия: во-первых, пока не предполагается прямого метода количественных измерений, а во-вторых, в само определение физической величины вводится неопределенность (вероятность принятия системой определенного состояния). Это результат обычного для кибернетики (теории информации) смешения понятий «организация» и «информация», когда фактически отождествляются объект и его отображение. Но при всем структурном сходстве, вызванном тем, что отображение в определенных аспектах как бы «повторяет» характеристики объекта, их отождествление совершенно недопустимо — это принципиально различные вещи. Таким образом, в настоящее время ни количественные характеристики организации, ни закономерности ее связи с веществом и энергией не могут считаться определенными даже в самом первом приближении.

Сейчас пока что по данному предмету могут быть высказаны только самые общие соображения. Первое из них относится к действию закона сохранения. «Все перемены, в натуре случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего у одного тела отнимется, столько присовокупится к другому» — так сформулировал этот закон в свое время М.В.Ломоносов. Но если предположить существование трех глобальных характеристик действительности, отражаемых в трех фундаментальных понятиях: вещество, энергия, организация, то естественно также предположить, что и ко всем этим трем взаимосвязанным характеристикам (свойствам, сторонам, ипостасям) материи в равной мере должен быть применим и основополагающий закон сохранения материи. Ни вещество, ни энергия, ни организация не возникают и не исчезают, происходят только их взаимосвязанные преобразования и превращения из одной формы в другую. Если, несколько упрощая дело, счесть материю как бы состоящей из вещества, энергии и организации, то есть принять, что М = aВ + bЕ + gО, то полный закон сохранения может быть представлен в виде: |М| = (aВ2 + bЕ2 + gО2) = const16.

Таким образом, как Универсум в целом, так и каждый объект, существующий в мире, должны рассматриваться с учетом того, что все их характеристики (свойства) определяются всеми тремя «ипостасями» составляющей его материи. Но применительно к отдельному объекту («вещи»), отличному от Универсума, возникает еще один важный вопрос: только ли ими (т.е. «составными частями» данного объекта) определяются свойства вещей, или же для их определения (учитывая, что каждый конечный объект существует не «сам по себе», а состоит в качестве некоторой системы из совокупности элементов, не отделенных от внешнего мира, а главное всегда сам является элементом некоторой более общей системы) следует выйти за его рамки, приняв во внимание также и другие объекты, с которыми он взаимодействует как в своем существовании в качестве данного объекта, так и в развитии?

Гегель определял свойство вещи как «ее определенные соотношения с другим; свойство имеется лишь как некоторый способ отношения друг к другу»17. Что касается классиков марксизма, то следует прямо сказать, что отношение к вопросу, являются ли свойства данного предмета его характеристикой, имманентно ему присущей, или же возникают во взаимодействии с другими предметами, было у них сложным и неоднозначным. В свое время в «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс явно отдавали предпочтение тому же подходу, утверждая, что «свойство, оторванное от отношения, в котором оно реализуется, превращается в чистую бессмыслицу»18. Но позже Маркс многократно и совершенно недвусмысленно связывал свойства («способности») той или иной вещи не с ее отношениями с другими вещами, а с самой этой вещью, полагая, что «свойства данной вещи не возникают из ее отношения к другим вещам, а лишь обнаруживаются в таком отношении»19. Он вполне определенно разделял отношения между вещами и их собственные свойства: «Отношение одной вещи к другой есть отношение этих двух вещей между собой, и о нем нельзя сказать, что оно принадлежит той или иной из них. Способность вещи есть, наоборот, нечто внутренне присущее вещи, хотя это внутренне присущее ей свойство может проявляться только в ее отношении с другими вещами. Так, например, способность притягиваться есть способность самой вещи, хотя эта способность остается “скрытой”, пока налицо нет таких вещей, которые могли бы быть притянуты»20.

По существу такой подход является рудиментом гегелевского подхода, когда в основе общих представлений лежит диалектика изменений одиночного, изолированного объекта. Однако для такого рода утверждений у Маркса, помимо общеметодологических, были также другие, и весьма веские причины. Эти утверждения имели у него большей частью не столько общий характер, сколько были связаны с рассмотрением функционирования капиталистической общественно-экономической формации, в частности, проблем обмена, и предназначались главным образом для того, чтобы подчеркнуть, что те «свойства» вещей, которые предопределяют возможность обмена, будучи свойствами «общественными», самым существенным образом отличаются от «природных» свойств вещей. Но ведь для него в этом случае речь вообще не шла об отношениях между вещами: «Как стоимости товары суть общественные величины, – следовательно, нечто абсолютно отличное от их “свойств” как “вещей”. В качестве стоимостей они предполагают лишь отношения людей в их производственной деятельности. Стоимость, действительно, “предполагает обмен”, но обмен этот есть обмен вещами между людьми, обмен, не имеющий абсолютно никакого отношения к вещам как таковым. Вещь сохраняет те же “свойства” независимо от того, находится она в руках А или В»21. По мнению Маркса, тот фаталист, кто «трактует стоимость, если и не как свойство отдельной вещи (рассматриваемой изолированно), то все же как отношение вещей между собой, тогда как она есть лишь выражение в вещах, вещное выражение отношения между людьми, общественного отношения, – отношение людей к их взаимной производственной деятельности»22. Однако, с другой стороны, казалось бы характеризующая саму вещь «потребительная стоимость выражает природное отношение между вещами и людьми, фактически – бытие вещей для человека»23. Но бытие вещей для человека – это еще не их свойства, хотя люди «приписывают предмету характер полезности, как будто присущий самому предмету, хотя овце едва ли представлялось бы одном из ее “полезных” свойств то, что она годится в пищу человеку»24. Да и характеристика вещи как потребительной стоимости «всецело зависит от ее определенной функции в процессе труда, от того места, которое она занимает в нем, и с переменой этого места изменяются и ее определения»25.

Но стремясь к этой важной и полностью оправданной цели, Маркс делает неоправданное общее заключение об источнике свойств вещей. Взять, например, приведенное выше выражение о «способности вещи к притягиванию». Если, скажем, речь идет о магнитном притяжении, то в том-то и дело, что эта способность проявляется вовсе не как свойство данной вещи по отношению ко всем вещам, а действительно только лишь по отношению к тем, «которые могли бы быть притянуты». Так что способность притягивать не заключается полностью и исключительно в свойствах данной вещи, но предполагает наличие особых свойств также у вещи, с ней взаимодействующей, и реализуется только в данном взаимодействии. При отсутствии соответствующих свойств у взаимодействующей вещи указанная способность нашего объекта рассмотрения так и останется потенциальной и не актуализируется. Еще лучше указанный момент виден на другом примере, где в качестве свойства, которым вещь «обладает от природы», называется такое свойство как тяжесть26, которое уже по самой своей сущности есть результат именно взаимодействия двух тел и определяется каждым из них в равной мере (т.е. тяжесть данной вещи в равной мере изменится при пропорциональном возрастании или уменьшении массы как одного, так и другого объекта, находящихся во взаимодействии, хотя традицией и принято относить эту характеристику к одному из них, поскольку в данном конкретном случае земного тяготения второй остается неизменным)27.

Другой момент. Неоднократно отмечалось, что каждая вещь имеет множество свойств (качеств), в пределе бесконечное их количество: «существуют не качества, а только вещи, обладающие качествами, и притом бесконечно многими качествами»28. Действительно, никто еще не предложил каких-либо способов наложить ограничения на количество свойств объекта. Но ни одна конечная структура с конечным числом элементов и связей между ними сама по себе по определению (т.е. именно как конечная) не может иметь бесконечного числа их различных сочетаний, а следовательно, бесконечного числа свойств. Это бесконечное число свойств может родиться только в одном случае – из бесконечного числа потенциально возможных сочетаний данного объекта с бесконечным же числом других объектов, из которых состоит Универсум.

Следует также учитывать тот смысл, который в данном случае вкладывается в понятие «бесконечный». В математике (в частности, в дифференциальном исчислении) указанное понятие соответствует не состоянию, а процессу, в котором бесконечно большая величина непременно превысит любое наперед заданное сколько угодно большое число, а бесконечно малая окажется меньше любого сколь угодно малого. И бесконечное число свойств для объекта возможно только в случае, если под свойством понимать результат взаимодействия данной конечной структуры с бесконечным, т.е. потенциально ничем не ограниченным в росте, числом других структур. Таким образом, если представить себе, что свойства вещи не только проявляются, но и появляются во взаимодействии с другими вещами, которых в бесконечной Вселенной действительно в принципе может быть неограниченное («бесконечное») число, то и свойств в этом (и только в этом) случае в принципе может быть неограниченное количество.

Итак, каждый предмет имеет не только те «свойства или качества или стороны», которые нас интересуют в данный момент и которые соответственно используются для его определения, «а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и “опосредствований” со всем остальным миром»29. Актуальные свойства объекта соответствуют его актуальным связям, остальные находятся в потенции, в латентном состоянии – как в потенции находится и возможность установления других связей. Эти свойства не остаются неизменными при изменении объекта, его развитии, причем в этом случае особенно меняется «связь его с окружающим миром»30. Другими словами, свойства объекта не непосредственно вытекают из его строения, его собственных структурных характеристик, но возникают на пересечении последних с соответствующими характеристиками взаимодействующих с ним объектов. Без взаимодействующих объектов данный объект вообще не обладает никакими свойствами. Даже в качестве потенциальных они отражают лишь потенциальное наличие объекта взаимодействия, т.е. являются латентными не для объекта, а для некоторой потенциальной системы взаимодействующих объектов.

Так что ясности в этом вопросе не было. Но наступил момент, когда Энгельс счел необходимым и возможным четко определиться в данном отношении, придя к выводу, что свойства вещей не только проявляются, но и появляются именно во взаимодействии с другими вещами. В 1873 году в письме к Марксу, посвященном данному вопросу, он свою мысль формулирует так: «о телах вне движения, вне всякого отношения к другим телам, ничего нельзя сказать»31, а «поэтому естествознание познает тела, только рассматривая их в отношении друг к другу, в движении». При этом и само «движение отдельно взятого тела не существует»32. Как видим, здесь уже достаточно определенно характеристики объекта связываются с его взаимодействием с другими объектами.

Для Маркса данный подход оказался достаточно неожиданным. Но он вовсе не отмел его сходу. Он отвечает осторожно: письмо «доставило мне большое удовольствие. Однако не рискну высказать свое мнение, пока у меня не будет времени поразмыслить над этим и вместе с тем посоветоваться с “авторитетами”»33 (под «авторитетом» имелся в виду химик-органик профессор К.Шорлеммер, друг Маркса и Энгельса, который, как пишет Маркс Энгельсу, «прочитав твое письмо, заявил, что в основном согласен с тобой, но воздерживается пока от более подробного суждения»34).

Чтобы рассматривать вопрос не только о свойствах отдельного объекта (предмета, вещи), но и о самом этом объекте, необходимо выделить его по составу и структуре именно как определенный объект из числа других объектов. Любая наука имеет в конечном счете дело с некоторыми объектами, в том числе в виде некоторых материальных предметов. С точки зрения физики – науки о неживой природе – каждый предмет (объект) есть сочетание определенных элементов с определенной взаимосвязью. Но даже при такой кажущейся определенности его не так-то просто строго и однозначно выделить даже в качестве некоторой совокупности материальных частиц. Вот что говорит по этому поводу известный физик: «…Что такое предмет? “Философы” всегда отвечают: “Ну, например, стул”.

Стоит услышать это и сразу становится ясно, что они не понимают того, о чем говорят. Что есть стул? Стул имеет определенную массу… Определенную? Насколько определенную? Из него время от времени вылетают атомы – немного, но все же! На него садится пыль… Четко определить стул, сказать, какие атомы принадлежат ему, какие – воздуху, а какие – лаку, невозможно. Значит, массу стула можно определить лишь приближенно. Точно так же невозможно определить массу отдельного предмета, ибо таких предметов не существует, в мире нет одиноких, обособленных предметов; любая вещь есть смесь множества других, и мы всегда имеем дело с рядом приближений и идеализацией»35.

Но ведь даже если представить себе фантастическую возможность четко ограничить количество атомов, относящихся к данному объекту, мы все еще не определим, «что есть стул». Ведь совокупность точно тех же самых атомов могла бы принять совершенно иную форму, и отдаленно не напоминающую стул (это же относится не только к некоторой вещи как макроструктуре, но даже и к материалу как микроструктуре – достаточно вспомнить, например, явление аллотропии). Коль скоро речь идет о свойствах качественно определенного объекта, то здесь, повидимому, требуется принципиально иной подход. Для начала должны быть учтены хотя бы основные структурные связи в нем. Но не только.

Возьмем некоторый предмет – «ну, например, стол». Что есть стол в функциональном отношении? Устройство с плоской горизонтальной поверхностью для расположения тех или иных предметов, которыми человек мог бы манипулировать. Его можно выполнить из самых различных материалов, при этом самой различной может быть и его структура, но она обязательно должна включать эту самую плоскость и поддерживающую ее опору. Представим себе такой «абстрактный» стол с «абстрактными» плоской поверхностью и опорой – в любом их «конкретном» исполнении. Достаточно ли их, чтобы речь могла идти о столе? Оказывается, нет. Дело в том, что стол, поскольку он именно стол, предназначен для человека, а следовательно, чтобы он был столом его размеры должны быть соотнесены с размерами человеческого тела. Представим себе, что мы имеем именно такую «абстрактную» структуру. Теперь представим себе, что мы начинаем данное образование пропорционально уменьшать. Сначала, даже уменьшаясь, это все еще будет стол; но при дальнейшем уменьшении данный предмет потеряет возможность выполнять прежнюю функцию, и мы уже получим некий новый предмет – «ну, например, стул» (точнее, табуретку). Что ж, ничего нового: количественные изменения объекта перешли в качественные – он превратился в иной объект. Но теперь попробуем поступить наоборот. Оставив неизменным полученный предмет, начнем – господи, благослови! – пропорционально уменьшать самого человека (фантастичность указанной процедуры для данного случая не меняет того положения, что для множества других объектов она как нельзя более реальна). В результате такого мероприятия с другим объектом наш объект (табуретка), сам по себе продолжая оставаться неизменным, опять превращается в иной объект (в стол). Таким образом, и одни только структурные характеристики объекта, безотносительно к его взаимодействию с другими объектами, еще не определяют не только какие-то его второстепенные свойства, но даже и те, которые придают объекту саму его качественную определенность.

При этом следует иметь в виду, что не только изменения в объектах, находящихся между собой в определенных отношениях, эти отношения изменяют; в ряде случаев тот же эффект может быть получен изменением казалось бы совершенно иных, посторонних для данного отношения объектов. Вот что писал по этому поводу Маркс: «Как бы ни был мал какой-нибудь дом, но, пока окружающие его дома точно так же малы, он (!) удовлетворяет всем предъявляемым к жилищу общественным требованиям. Но если рядом с маленьким домиком вырастает дворец, то домик съеживается до размеров хижины. … и как бы не увеличивались размеры домика с прогрессом цивилизации, но если соседний дворец увеличивается в одинаковой или еще в большей степени, обитатели сравнительно маленького домика будут чувствовать себя в своих четырех стенах все более неуютно, все более неудовлетворенно, все более униженно»36.

Таково положение с определением объекта как такового. Но для любого конечного (т.е. не совпадающего со всем Универсумом) объекта его так сказать «стационарное» состояние является относительным, преходящим; «естественным» состоянием объекта является состояние изменения, важный случай которого – повышение его уровня сложности, т.е. развитие. Важность данного случая заключается в том, что лишь развитие могло привести к образованию не только того объекта, который нас интересует в настоящей работе (т.е. общества), но и всего того множества объектов, с которыми имеет дело общественная практика. При всем разнообразии конкретных объектов просматриваются некоторые общие черты, присущие развитию каждого из них, что дает основания для попыток выделения таких общих закономерностей движения развивающихся объектов, которые могли бы составить некую общую теорию развития. Одним из главных положений, на которых она должна базироваться, является представление о закономерном характере изменений объектов в связи с взаимодействием их с другими объектами.

Начиная с так называемых «метафизических материалистов» в науке постепенно утверждался взгляд, согласно которому все в мире является следствием определенных причин, причем одинаковые причины приводят к одинаковым следствиям37. Такое представление о всеобщей взаимосвязи и взаимообусловленности принято называть детерминизмом. Наиболее полное выражение он нашел во взглядах Лапласа, считавшего, что все явления в мире имеют жесткую обусловленность вполне определенными причинами. По его мнению, даже «кривая, описанная легким атомом, который как бы случайно носится ветром, направлена столь же точно, как и орбиты планет»38.

Но Лаплас, как и другие представители механистического детерминизма, «смотрел на мир как на замкнутую систему, поведение которой можно, зная исходные условия, однозначно определить в любой момент времени»39. Поэтому он был уверен, что «если бы существовал ум, знающий все силы и точки их приложения в природе в данный момент, то и не осталось бы ничего, что было бы для него недостоверно, и будущее, так же как и прошедшее, предстало бы перед его взором»40. В дальнейшем оказалось, что достигнуть такого результата невозможно как по «субъективным», так и по объективным причинам.

И при наличии жесткой детерминации теоретическая возможность проследить указанные взаимосвязи даже в сравнительно небольшой системе в полном объеме практически нереализуема ввиду их быстрого возрастания с ростом количества элементов. «Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и “опосредствования”. Мы никогда не достигнем этого полностью»41. Как показал У. Росс Эшби, количество возможных состояний только информационного табло размером всего лишь двадцать на двадцать сигнальных лампочек таково, что оно превышает количество всех атомов в видимой части Вселенной42. Что же говорить о предсказаниях поведения? Другими словами, даже при сравнительно низком уровне сложности системы самое полное знание ее начального состояния и закономерностей функционирования принципиально не обеспечивает предсказуемость ее будущего в деталях, причем эти «детали» тем крупнее и существеннее, чем шире участок и долгосрочнее прогноз.

Конечно, отсюда вовсе не следует, что даже в мельчайших деталях возможно отступление от однозначной и жесткой причинно-следственной связи. Для материалиста вообще не подлежит сомнению, что каждое последующее состояние материи однозначно определяется предыдущим и действующими в объективной действительности законами движения. И тем не менее отсутствие возможности однозначно вывести последующее состояние того или иного объекта из предыдущего связано не только с технической, но и принципиальной невыполнимостью. Причиной такого положения является существование случайностей.

Случайность обычно определяют либо как комплексное «отражение в основном внешних, несущественных, неустойчивых, единичных связей», либо как «результат перекрещивания независимых причинных процессов»43. В первом определении как раз и отражается упоминавшаяся выше техническая невозможность однозначной «внешней» оценки движения системы вследствие ее сложности. Второе же определение отражает «внутренние» специфические особенности данного явления. Если мы рассматриваем какой-то процесс, протекающий в данном объекте, то он может быть полностью описан определенными закономерностями. Однако наличие других объектов приводит к тому, что взаимодействие с ними оказывает влияние также на этот процесс. Такое влияние не вытекает из закономерностей самого процесса, становясь по отношением к нему случайным явлением. «Случайность есть нечто относительное. Она является лишь в точке пересечения необходимых процессов. Появление европейцев в Америке было для жителей Мексики и Перу случайностью в том смысле, что не вытекало из общественного развития этих стран. Но не случайной была страсть к мореплаванию, овладевшая западными европейцами в конце средних веков»44. Поэтому, согласно Гегелю, нечто становится случайным не в силу беспричинности, а потому, что оно не может быть объяснено из самого себя45.

Разумеется, в связи с отмеченным выше «иерархическим» строением Вселенной противопоставление «внешних» и «внутренних» связей относительно: все, что внешне для системы более низкого уровня, может быть представлено в качестве внутреннего для системы более высокого уровня. Однако, как было сказано, вследствие конечной скорости распространения воздействий системы разного уровня как некоторые целостности не идентичны друг другу. И в этом смысле ряд воздействий можно действительно считать внешними для той или иной системы. Бесконечность Вселенной с одной стороны, конечная скорость распространения воздействия с другой делают некоторые из последних случайными не по возможностям их предвидеть или рассчитать, а по существу.

Что касается определения случайности как отражения несущественных для данного процесса и внешних по отношению к нему связей, то здесь случайность является только отражением нашего неумения выделить и проследить эти связи и их влияние на данный процесс. Однако в более или менее стабильных условиях влияние таких факторов также является более или менее стабильным, что отражается в их статистической повторяемости, позволяющей определить вероятность того или иного из них. Вероятность в обыденной жизни «выступает как мера субъективной уверенности, определяемой имеющейся в распоряжении данного человека информацией … о каких-то обстоятельствах, существенно влияющих на наступление или ненаступление данного события»; с математической точки зрения она является «объективной характеристикой степени возможности появления определенного события в каких-то заранее заданных условиях … является объективной характеристикой связи данного события с данными определенными условиями»46.

Однако в настоящее время концепцию, согласно которой «вероятность рассматривалась как мера правдоподобия», нередко считают «наивной», хотя у нее и «был онтологический базис: поскольку Вселенная считалась строго детерминистской, к вероятности приходится обращаться потому, что мы не знаем деталей (бог не пользуется вероятностью)»47. На самом же деле предполагается наличие принципиально вероятностных процессов (прежде всего в микромире), которые делают случайность объективной характеристикой материи.

«Если исходить из современных физических представлений, то основной источник случайности – квантовый характер явлений микромира. Случайными являются переходы атомов и молекул из одних энергетических состояний в другие, эти переходы сопровождаются поглощением или излучением света. Таким образом, световая стихия, окружающая нас всюду (электромагнитное поле) по своему происхождению случайна. Случайным образом происходят и ядерные реакции. Но именно эти реакции и есть источник энергии звезд и собственного тепла планет»48.

«Второй вид проявления случайности в микромире, влияние которого также очень существенно для большинства процессов, – броуновское движение. Это хаотическое тепловое движение, в котором пребывают ионы плазмы, молекулы газов и жидкостей, электроны в кристаллах. Броуновское движение поддерживается взаимодействиями между отдельными микрочастицами среды, и поскольку такие взаимодействия носят случайный характер, то и само броуновское движение по своей природе случайно49.

Роль броуновского движения в окружающих нас явлениях трудно переоценить. Благодаря ему происходят растворение одних вещей в других, химические реакции, все жизненные процессы в живых организмах. Броуновское движение электронов создает электро-и радиопомехи в различных технических устройствах. Ядерные реакции и броуновское движение в солнечной плазме приводят к появлению солнечных вспышек, вызывающих магнитные бури, полярное сияние и оказывающих влияние на погоду»50.

Таким образом, согласно данному представлению, в основе вероятностного характера мира лежат два вида вероятностей, отражающих вероятностную природу внутриатомных процессов и взаимодействия между микрочастицами. Оба вида вероятностей здесь представляются в качестве имманентной характеристики материи, т.е. случайный характер, например, энергетического перехода в атомах является таковым по своей природе, а вовсе не потому, что нам неизвестны вызвавшие этот переход причины. Но если предположить «неисчерпаемость атома», то есть все основания считать, что в основе кажущегося случайным энергетического перехода лежат более глубокие, относящиеся к следующему уровню материи, неизвестные нам процессы, а там, «где на поверхности происходит игра случая, сама эта случайность всегда оказывается подчиненной внутренним, скрытым законам. Все дело лишь в том, чтобы открыть эти законы»51.

Однако современные физические теории «не обладают преемственностью с теориями классической физики, отказываются от модельных представлений и от причинно-следственных связей, процессы микромира рассматривают не как следствия скрытых форм движения материи, а как некоторые вероятностные процессы, не имеющие физических причин». Другими словами, фактически «квантовая механика отказалась от дальнейшего рассмотрения структур микрочастиц». «Если волновая функция – это только “плотность вероятности”, то ни о каком внутреннем механизме, регулирующем положение электрона в атоме, не может быть и речи, такого механизма просто нет, и ни в чем разбираться не надо, потому что это все равно бесполезно. Такая трактовка абсолютизирует наше незнание микромира и накладывает ограничения на познавательные возможности человека»52.

Столь же принципиально случайными, но уже также и в макромире, представляются ряд процессов с точки зрения некоторых исследователей, опирающихся на последние работы в области синергетики. По их мнению «синергетика объективирует стохастическое поведение определенного типа детерминированных систем. Имеются в виду макроскопические, неквантовые системы, типа астероидов или комет, которые ведут себя принципиально стохастически и описываются странными аттракторами53. Их поведение непредсказуемо вовсе не потому, что человек не имеет средств проследить и рассчитать их траектории, а потому, что мир так устроен. … Поэтому вероятностное описание не есть показатель нашего незнания, так сказать, нашего невежества, или же вмешательства человека с его разумом и экспериментальными средствами в объективный ход процессов природы»54. «Классический детерминизм», в соответствии с которым «по причинным цепям ход развития может быть просчитан неограниченно в прошлое и будущее», считается устаревшим, поскольку он не учитывает имеющиеся в развитии моменты неустойчивости, в которых незначительные влияния могут достаточно резко (и неоднозначно) отклонить направление развития (точки бифуркации), и начиная с которых происходит расхождение возможных путей дальнейшего развития. Дело в том, что в точках бифуркации «настоящее состояние системы определяется не только ее прошлым, ее историей, но и строится, формируется из будущего, в соответствии с грядущим порядком»55. В результате считается, что «сегодня появляются материалистические объяснения совершенно парадоксальных явлений, таких, скажем, как будущее организует настоящее или, что будущее наличествует в определенных участках структур события». Но и от детерминизма при этом отказываться не хотят: «Конечно, если работает случайность, то имеют место блуждания, но не какие угодно, а в рамках определенного, детерминированного поля возможностей. … Поэтому здесь появляется в некотором смысле высший тип детерминизма – детерминизм с пониманием неоднозначности будущего и с возможностью выхода на желаемое будущее. Это – детерминизм, который усиливает роль человека»56. Здесь сказывается роль аттрактора – модели будущего состояния системы, к которому она стремится. Вот к чему приводит бездумная математизация: совершенно забывают, что любые «модели будущего состояния» в реальности (а не в абстрактных моделях) могут появиться только как результат прошлого. В такого рода представлениях «нестабильность в некотором отношении заменяет детерминизм … Сегодня наука не является ни материалистичной, ни редукционистской, ни детерминистической»57.

Что касается редукционизма, т.е. сведения всех законов движения материи к неким основным законам, то такого рода попытки при дихотомической картине мира в принципе бесперспективны, ибо в ней столь же принципиально отсутствует «полный набор» этих основных законов. Вообще в научных исследованиях (в отличие от философских систем) необходимо считаться с принципиальным существованием в любой момент в нашем знании лакун. Наука сегодня может претендовать на достаточно полное понимание оснований далеко не всех известных ей процессов; наши знания были и есть исторически ограниченными, и такое же положение будет сохраняться и дальше, как бы далеко не продвинулось познание. Всегда останутся процессы, механизм которых до поры остается скрытым, на поверхности проявляющимся только в распределениях вероятностей. Однако, как мы видели, современная физика принципиально отказывается (например, применительно к внутриатомным процессам) предполагать наличие таких механизмов, предпочитая устанавливать некие, утверждающие их вероятностную сущность, «принципы», которым природа почему-то обязана следовать.

Но если исходить не из предустановленных «принципов», а из изучения самой природы, то такого рода общеметодологические вопросы, как наличие или отсутствие в мире жесткого и однозначного детерминизма, не решаются в данных координатах, и их следует считать относящимися не к научным, а к мировоззренческим проблемам. Это, разумеется, вовсе не значит, что в данной сфере приходится полагаться исключительно на веру. Просто наличие в мире детерминизма доказывается, опять же говоря сказанными по другому поводу словами Энгельса, не «парой фокуснических фраз» (или абстрактных математических выражений), а длительным и трудным опытом человечества. Именно он позволяет априорно делать достаточно далеко идущие (хотя и предварительные) выводы в конкретных случаях.

Такого рода подход в обыденной жизни получил название «здравого смысла». На основании своего повседневного опыта с учетом опыта, переданного ему предшественниками, каждый человек устанавливает для себя определенные обобщенные представления, с которыми сверяет всякую вновь поступающую информацию. И если она не соответствует требованиям здравого смысла, или сама информация, или ее источник ставятся под сомнение, а то и вовсе отвергаются. В чем-то сдерживая восприятие нового, здравый (житейский) смысл обеспечивает столь необходимую стабильность и исключение случайных влияний. «Житейский смысл в ряде суждений устанавливает ясную, простую и доступную причину, не позволяя никаким метафизическим, псевдоглубокомысленным, псевдоученым и т.д. ухищрениям и премудростям совлечь себя с пути»58. Это, однако, касается именно обыденной жизни. «Но здравый человеческий рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования»59. Почему? Да именно вследствие ограниченности «четырьмя стенами» и возможностями конкретного индивида того опыта, на основе которого формируются соответствующие представления. Существенным образом меняется дело в науке с выходом на «широкий простор» и включением опыта всего человечества. Однако и в науке нередко бывает полезным «“наивный реализм” всякого здорового человека, не побывавшего в сумасшедшем доме или в науке у философов идеалистов». Тогда оказывается, что, скажем, «“наивное” убеждение человечества сознательно кладется материализмом в основу его теории познания»60.

Что же касается именно детерминизма, то длительная общественная практика в различных областях, в тех многократно повторяющихся случаях, в которых знания о состоянии объектов и законах их развития мы сегодня имеем основания считать достаточно полными, вырабатывает вполне определенные представления о причинности как фундаментальном явлении, присущем всей действительности. Это положение и становится одним из важнейших элементов современного научного мировоззрения – этого «здравого смысла» ученого, позволяющего ему противостоять различного рода «псевдоглубокомысленным ухищрениям». Поэтому до получения убедительных доказательств противоположного у нас нет никаких оснований ограничивать применение принципа детерминизма – уже хотя бы потому, что нам просто нечем его заменить.

В таком случае и задачей науки в конечном счете является установление жестких, «механических» взаимосвязей между предметами и явлениями, возможности чего, никогда не обеспечивая решения этой задачи полностью, постоянно расширяются с развитием научных знаний. Поэтому мы считаем вполне соответствующим действительности мнение И.П.Павлова, что «истинное механическое толкование остается идеалом естественнонаучного исследования, к которому лишь медленно приближается и долго будет приближаться изучение всей действительности, включая в нее и нас. Все современное естествознание в целом есть только длинная цепь этапных приближений к механическому объяснению, объединенных на всем их протяжении верховным принципом причинности, детерминизма: нет действия без причины»61. Поиск таких же взаимосвязей должен составлять и содержание исследований при естественнонаучном изучении развития общества.



1.2. Диалектика и общая теория систем

Как мы уже отметили выше, из результатов существовавших до нашего времени попыток построить теорию развития наибольшей стройностью и завершенностью обладает гегелевская диалектика. Поэтому именно она была использована классиками марксизма в качестве методологической базы исследования общества и построения его теории развития. Маркс считал Гегеля, давшего «всеобъемлющее и сознательное изображение всеобщих форм движения», своим учителем. Однако, с другой стороны, Маркс отмечает, что у Гегеля как идеалиста имеет место «мистификация диалектики». Для применения гегелевской диалектики к развитию реальных объектов, в частности, общества, необходимо было «поставить на ноги», сделать материалистической стоящую у идеалиста Гегеля «на голове» диалектику, что и было выполнено Марксом. Однако ряд особенностей того специфического объекта, который послужил Гегелю «моделью» для разработки его теории развития, настолько существенно сказался на принципиальных положениях этой теории, что без значительных коррективов она не может с необходимой полнотой описать процесс развития реальных объектов. Поэтому «гегелевская диалектика так относится к рациональной диалектике, как теория теплорода – к механической теории теплоты, как флогистонная теория – к теории Лавуазье»1.

Маркс отмечал, что «для Гегеля процесс мышления, который он превращает даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действительного, которое составляет лишь его внешнее проявление»2. Однако не менее важно и то, что гегелевская «абсолютная идея» представляет собой не только отмеченный Марксом «самостоятельный субъект», но и некий искусственно созданный объект развития. Такая «модель» не вызывала бы возражений, если бы не то обстоятельство, что данный объект у Гегеля был единственным и, следовательно, принципиально не предполагал каких-либо внешних взаимодействий с другими объектами – уже хотя бы по причине их отсутствия. Не удивительно, что при этом самодвижение становится не просто основным, но и единственным фактором развития - других взять неоткуда. Но, как уже говорилось, реальные объекты, составляя бесконечное множество, столь же принципиально находятся во всеобщей взаимосвязи, и на характер их развития не может не влиять также наличие вещественного, энергетического и информационного взаимодействия как с другими объектами, так и вообще с окружающей средой – а «в том обстоятельстве, что эти тела находятся во взаимной связи, уже заключено то, что они воздействуют друг на друга»3.

Более того, как отмечал Энгельс, такое взаимодействие является необходимейшим условием развития: «невозможно изменить качество какого-либо тела без прибавления или отнятия материи либо движения, т.е. без количественного изменения этого тела», и, следовательно, «изменение форм движения является всегда процессом, происходящим по меньшей мере между двумя телами… До сих пор еще никогда не удавалось превратить движение внутри отдельного изолированного тела из одной формы в другую»4, т.е. не удавалось сделать именно того, что предполагает гегелевская диалектика – обеспечить саморазвитие изолированного объекта. Другими словами, хотя и генетически связанная с гегелевской диалектикой единичного объекта, в своем реальном функционировании «диалектика Маркса, будучи последним словом научно-эволюционного метода, запрещает именно изолированное, то есть однобокое и уродливо искаженное, рассмотрение предмета»5.

Именно вследствие изолированности, а точнее единственности объекта развития гегелевская диалектика с необходимостью вынуждена делать саморазвитие не только ведущим, но и единственным механизмом развития. В этом случае причиной развития становятся только «внутренние импульсы к развитию, даваемые противоречием, столкновением различных сил и тенденций, действующих на данное тело или в пределах данного явления или внутри данного общества»6. Для «философского сознания» «только постигнутый в понятиях мир как таковой есть действительный мир»7; для Гегеля же «понятие для своего развития не нуждается ни в каком внешнем стимуле; его собственная, включающая в себя противоречие между простотой и различением и именно потому беспокойная природа побуждает его к самоосуществлению, она заставляет его развертывать и делать действительным различие, наличествующее в нем самом только идеально, т.е. в противоречивой форме неразличенности»8.

Вот этот гегелевский подход и был догматизирован в «официальном марксизме» (или так называемом «марксизме-ленинизме»), которым на протяжении длительного времени подменялся марксизм как научная теория. Считалось, что «источником самодвижения являются внутренние связи и противоречия в материальных системах», а внешние только представляют «условие реализации самодвижения»9, что совершенно не соответствует не только действительным причинам движения «материальных систем», но и приведенным выше высказываниям классиков марксизма. Не меняли дела по существу и предпринимавшиеся позже попытки уже для конкретных объектов вычленить «внешнее» и «внутреннее», в том числе и в самом объекте развития.

Так, например, по мнению Э.Ильенкова, «Маркс … показывает, что в противоречии внешнего порядка лишь внешним образом проявляется скрытое в каждой из взаимоотносящихся вещей внутреннее противоречие»10. Ссылается он при этом на анализ Марксом внутреннего противоречия для товара потребительной стоимости и стоимости: «Скрытая в товаре внутренняя противоположность потребительной стоимости и стоимости выражается, таким образом, через внешнюю противоположность, т.е. через отношение двух товаров, в котором один товар – тот, стоимость которого выражается, – непосредственно играет роль лишь потребительной стоимости, а другой товар – тот, в котором стоимость выражается, – непосредственно играет роль лишь меновой стоимости. Следовательно, простая форма стоимости товара есть простая форма проявления в нем противоположности потребительной стоимости и стоимости»11.

Но сделанный вывод вовсе не следует из приведенных соображений Маркса. Ведь если в анализируемом явлении товар «играет роль меновой стоимости» – «формы проявления стоимости»12, то ясно, что речь идет не просто о самом товаре, а о некотором акте взаимодействия (обмена), в котором он участвует, как о некотором целостном явлении. Вообще стоимость проявляться «может лишь в общественном отношении одного товара к другому»13. Ну, пусть стоимость есть собственное свойство данного товара как отдельной вещи, но вещь вообще становится товаром не сама по себе, а только применительно к актуальному или потенциальному акту обмена: «вещи … до обмена не являются товарами, товарами они становятся лишь благодаря обмену»14. Так что для данного акта как целого взаимоотношение товаров (действительно внешнее для каждого товара «самого по себе», когда он, стало быть, еще и не товар) вовсе не является внешним. А ведь Маркс неоднократно указывал «на мистифицирующий характер, превращающий общественные отношения, для которых вещественные элементы богатства при производстве служат носителями, в свойства самих этих вещей (товар)»15! И уж вполне понятно, что такой подход, использованный для данного особого случая, никак не может быть применен к взаимодействию (даже вполне закономерному) каких угодно двух и более объектов – уже хотя бы потому, что в общем случае они не являются столь же строго равнозначными и одинаковыми по существу данного отношения (а в данном отношении товары «суть вещи, имеющие одну и ту же природу», они «сведены к одному и тому же единству (!)»16), как в случае рассмотренном. Другими словами, для общего случая следовало бы по крайней мере показать, каким образом в одном «внешнем» противоречии «проявляется скрытое в каждой (?) из взаимоотносящихся вещей внутреннее противоречие» и каким образом возможно «из внутреннего (или все же внутренних? – Л.Г) вывести внешнее»17. Это, разумеется, не делается.

Другой вариант – взаимодействие не двух объектов, а объекта и некоторой «системы». Посмотрим, как это происходит в конкретном случае. «Органическая целостность не образуется мгновенно. Вначале возникают необходимые предпосылки, или, иначе говоря, начало объекта. При этом собственно самого объекта еще нет. Так, до появления капитализма возникают докапиталистические товарно-денежные отношения. На следующей стадии, или ступени образуется впервые собственно сам объект. Это есть первоначальное возникновение данного органического целого. Например, первоначальное возникновение капитализма состоит прежде всего в появлении товара “рабочая сила”. Первоначальное возникновение означает, что возникло собственно данное органическое целое, собственно данный объект. Затем начинается преобразование возникшим новым органическим целым той унаследованной системы (?), из которой и на почве которой оно возникло. Это – процесс формирования нового органического целого. Завершение преобразования унаследованной основы образующимся новым органическим целым представляет собой его зрелость. На этой ступени явственно обнаруживаются противоречия, ведущие к его преобразованию в иной предмет»18.

Здесь мы опять в результате имеем фактически изолированный объект развития. И если в других местах автор все же упоминает о неких «внешних» факторах, то их «внешность» фактически предполагается только по отношению к «новому органическому целому», зародившемуся в «унаследованной системе», но отнюдь не по отношению к самой этой «системе». В результате получается (если иметь в виду приводимые примеры), что объектом развития оказывается не общество как таковое (в данном случае капиталистическое), а сам по себе капитализм, будто бы капитализм – это не общественный строй, т.е. определенная организация определенного объекта – общества, а некий вновь возникающий самостоятельный объект в некоей вроде бы внешней для него среде – обществе-«системе». А ведь эта «среда» еще совсем недавно была (и остается некоторое время, пока не будет окончательно «преобразованной» «новым органическим целым») внутренней для «старого органического целого», а затем (после «преобразования») станет таковой же для «нового органического целого» в фазе его «зрелости».

При таком подходе развитие, скажем, того же нового общественного строя мыслится не как преобразование общества как целостного объекта, а как развитие в нем (и за счет него) некоего возникшего из «предпосылок» зародыша – видимо, примерно так же, как развивается зародыш в птичьем яйце (кстати, вовсе не возникающий из внутренних «предпосылок») за счет содержащихся в этом яйце питательных материалов. Но общество – не питательный материал для развития какого-то там «строя». И в начале, и в конце процесса именно оно-то само и есть объект развития. Вообще в действительном процессе развития даже в том случае, когда практически отсутствует связь (по крайней мере, вещественная) объекта с окружающей средой и все его развитие на определенном этапе осуществляется исключительно путем внутренних преобразований уже имеющегося в наличии «материала» (как, например, происходит превращение окуклившейся гусеницы в бабочку), то и в этом случае зарождение нового, как и его развитие, происходят не в виде возникновения и дальнейшего развития «зародыша» «нового органического целого», преобразующего свое непосредственное окружение, а в виде определенных структурных (т.е. количественных) изменений во всем объекте развития, приводящих в конечном счете к становлению нового качества. Однако же такое сугубо «внутреннее» (да и то относительно) развитие может иметь место исключительно в виде определенного этапа, не более. Весь же цикл развития любого реального объекта обязательно включает в себя взаимодействие с окружающими его объектами и вообще с окружающей средой, в результате которого изменение качества объекта как правило предполагает и изменение (в том числе количественное) его субстанциональной основы.

Другими словами, при рассмотренном подходе опять же в конечном счете теоретически не предполагается существования чего бы то ни было, кроме определенного объекта (в данном случае – все же общества)19. Так что и в данном случае рассмотрение развития как движения вполне определенного и изолированного объекта под воздействием внутренних противоречий не выходит за рамки гегелевской диалектики.

В реальности дело обстоит совершенно иначе. Например, известно, что в биологии эволюция как процесс развития осуществляется под действием двух взаимосвязанных факторов – изменчивости и отбора. Источники обоих в значительной степени являются внешними по отношению к объекту развития (биологическому виду). Разумеется, сам характер развития определяется внутренними характеристиками данного объекта, однако о саморазвитии как о результате преимущественно внутренних противоречий не может быть и речи. Даже если, скажем, проявлением таких внутренних противоречий в данном случае считать внутривидовую борьбу, которая, конечно, является важным фактором развития, определяющие стимулы все же являются результатом взаимодействия в системе «объект-среда», т.е. действия факторов (например, мутагенов), внешних по отношению к объекту развития.

Вообще-то Маркс и Энгельс под влиянием гегелевских теоретических установок в общем виде также соглашались, что именно саморазвитие на основе внутренних противоречий является тем, что определяет процесс изменения объекта, но применительно к конкретным случаям их выводы носили существенно отличный характер. Так, применительно к главному объекту их исследований – обществу они полагали, что его развитие осуществляется на основе противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Но ведущей стороной здесь они считали производительные силы, которые ведь как раз и являются воплощением связи между обществом и природой, т.е. развитие общества в значительной степени определяется чем-то, что лежит вне его как объекта развития. Здесь уже имеет место явный фактический отход от гегелевской диалектики.

Этот отход «философы-марксисты» до сих пор не могут простить Марксу. Нередко даже в тех, кто считает себя правоверным «марксистом-ленинцем», против научного обществоведения бунтует философ-гегельянец (именно гегельянец, а не марксист, сколько бы не отрицалось первое и не утверждалось второе), горько сетующий, что согласно Марксу «источник развития общественного целого находится не во взаимодействии производительных сил и производственных отношений, а на одном полюсе, в производительных силах», и считающий, что «по сути дела здесь происходит отрицание исследования источника развития общества, внутреннее сводится к внешнему»20. Вот именно! В том-то и величие Маркса, что он как ученый преодолел замкнутость, изолированность объекта развития в философии Гегеля (его «абсолютной идеи»), что ведущей стороной (в этом дело, а не в «одном полюсе» или «сведении внутреннего к внешнему») становится среда, в которой существует объект развития (реальный объект!), ибо в конечном счете именно она создает его, а после связывает его с миром, делает его частью всеобщего целого (в чем гегелевская «абсолютная идея», сама будучи таким, бог весть откуда взявшимся целым, не нуждалась).

Но философ-гегельянец, сколь бы он не маскировался под ученого-марксиста, в своих схоластических мудрствованиях не может даже понять такой (научной) постановки вопроса: подавай ему «самодвижение», и все тут! Да пожалуйста: как раз вызванное причинами, внешними по отношению к противоречию производственных отношений и производительных сил, изменение последних обостряет это, теперь действительно внутреннее, противоречие, становящееся – уже вполне по Гегелю – источником самодвижения, имеющего, однако, по отношению к обществу, как и к другим реальным объектам, вторичный характер. Это и есть марксизм – наука, а не философия, открытая, а не замкнутая на себя система представлений, рассмотрение развития в общем виде, а не в частном случае, как у Гегеля. В обществоведении для марксизма «его предпосылками являются люди, взятые не в какой-то фантастической замкнутости и изолированности, а в своем действительном, наблюдаемом эмпирически, процессе развития, протекающем в определенных условиях»21. Соответственно тех, кто честно стремится довести гегелевский подход до логического конца, не устраивают и фундаментальные научные результаты, полученные марксизмом при изучении общества. Под сомнение фактически ставится именно то, что составляет «живую душу» марксизма, его инвариант – материалистическое понимание истории и формационный подход. И то, и другое пытаются «задушить в объятиях»22.

Таким образом, гегелевская диалектика, принципиально рассчитанная на описание развития единичного объекта, не исчерпывает описание развития реальных объектов, столь же принципиально находящихся во всеобщей взаимосвязи. И положение не спасается тем, чтобы данный предмет исследования представить себе частью некоторого их объединения. Гегелевская «абсолютная идея», включая весь мир, действительно представляла собой весьма сложный целостный объект (поскольку здесь «весь мир … интерпретируется как отчужденное (опредмеченное) и еще не пришедшее к самому себе мышление»23), состоящий из множества взаимосвязанных частей, взаимодействующих между собой и существенно изменяющихся в процессе ее развития именно как части целого. Однако эти изменения не имели самостоятельного значения, подчинялись собственным законам движения только в том весьма ограниченном смысле, в котором последние вытекали из противоречий, общих для всего объекта, т.е. в конечном счете были подчинены законам изменения объекта в целом. Поэтому объединение объектов в некоторую целостность просто дает новый целостный объект, в котором его составляющие по отдельности уже не подчинены непосредственно тем законам развития, которые справедливы для целого.

Но и такая операция была бы корректной только в том случае, если бы удалось найти некое реально существующее «окончательное целое». А это невозможно – каждый раз, объединив ряд объектов в некоторую целостную систему, мы будем убеждаться, что она, в свою очередь, также представляет собой всего лишь часть системы более высокого порядка. Такой «окончательной» системой мог бы считаться только Универсум в целом. Так это, по сути дела, и имело в определенном смысле место в гегелевской системе. Так же в ряде случаев положение обстоит и теперь, когда считают, что «“Вселенная в целом” – это такая достаточно большая система небесных тел, в которой процессы ее эволюции существенно определяются условиями, создаваемыми и изменяемыми самой этой системой»24. В этом случае «Вселенная в свете новых знаний и нового опыта предстает перед нами в качестве единой системы, которая эволюционирует как одно целое»25, и принимается «эмпирическое обобщение в духе Вернадского: “суперсистема “Вселенная” существует и непрерывно изменяется”»26. Но тогда приходится принимать и «гипотезу о начальном взрыве» (равно как и представление о «конце света») применительно ко всей Вселенной.

Однако, вследствие изложенных выше соображений, действительный Универсум, будучи всегда равным самому себе (а «у нас есть уверенность, что материя во всех своих превращениях остается вечно одной и той же»27), в отличие от «абсолютной идеи» (т.е. без предположения «внешнего толчка» и «конца света») в принципе не может представляться объектом развития. Вообще целостность осуществляется посредством определенного взаимодействия частей и элементов некоторой системы. Как мы уже упоминали, взаимодействие это происходит в пространстве и во времени. Поэтому применительно к Универсуму понятие целостности имеет совершенно другой характер. В упомянутом выше смысле говорить о целостности здесь не приходится ввиду его бесконечности и конечности скорости локальных пространственных и временных процессов в нем — по необходимости связанных со взаимодействием в каждый данный момент ограниченного числа его частей с ограниченной скоростью, вследствие чего указанное взаимодействие по определению не может быть конкретно-всеобщим.

Таким образом, представляя какую-то часть реальных предметов, составляющих определенное целое, в качестве отдельного и совершенно самостоятельного объекта развития, мы не избавляемся от необходимости считаться с тем, что внешние связи этого объекта, объединяющие его с другими в целостность высшего порядка, нами исключены из рассмотрения, а следовательно, не учитывается та реальная составляющая развития данного объекта, которая является следствием его функционирования в качестве элемента целого более высокого порядка, а того — еще более высокого (к тому же являющегося все менее и менее целостным в изложенном понимании по мере повышения уровня).

Итак, каждый объект, обладая собственной целостностью, которая только и могла бы сделать его объектом анализа посредством гегелевской диалектики (на основе саморазвития), в то же время является частью, элементом некоторого более высокого и более общего целого, к которому данный аналитический аппарат можно было бы применить на том же основании. Но тогда он оказывается неприменимым полностью к обоим случаям, так как в первом помимо внутренних противоречий как источника самодвижения действуют еще некоторые факторы, отражающие противоречия в более высоком целом, а во втором факторы развития высшего целого не могут всецело подчинить себе характер движения элементов по причине наличия в них собственных внутренних противоречий. Разрешить это – уже формальное – противоречие можно было бы только выводя противоречия «низшего» целого из противоречий «высшего» (или наоборот), но это как раз и значило бы лишить «выведенные» внутренней самодостаточности, т.е. фактически опять же поставить под сомнение определяющее значение законов гегелевской диалектики для развития данного объекта. При этом дополнительно следует иметь в виду еще взаимовлияние объектов того же уровня, существующих так сказать «параллельно» и предполагающих отношения не субординации, а координации.

Указанное обстоятельство накладывает свой отпечаток на рассуждения о развитии даже в том случае, когда строго придерживаются идеи саморазвития – как бы не открещивались от «внешних противоречий», которые «контрабандой» все же проникают в любую «замкнутую» систему, поскольку в реальной действительности «внутренние противоречия» отнюдь не полностью определяет движение объекта. Можно, конечно, в принципе отвергать «рассуждения вроде того, что “некоторый предмет является чем-то в одном, таком-то отношении, а другим (тем-то) и даже противоположным – в другом отношении”»28. Автор справедливо полагает, что это «типичная картина внешнего подхода с позиций внешних оснований» и называет «фальшивой диалектикой», считая, что «противоречивость в самой вещи» имеет «принципиальное значение» и что «не внешнее противоречие (которое не обладает значением источника самодвижения, не идет дальше противоречивости в разных отношениях и т.п.), а внутреннее противоречие в одном и том же отношении»29 является определяющим. Действительно, коль скоро источник движения – самодвижение, то никаких «в одном отношении – в другом отношении» в принципе быть не может. Но провести эту точку зрения последовательно не удается. Поэтому, например, при анализе качественного перехода (скачка) приходится отказываться от «в одном отношении» и пользоваться «фальшивой диалектикой» («в одном отношении – в другом отношении»). Вот как это выглядит.

Скачок «прерывает определенную конкретную, в каждом конкретном случае свою постепенность, подготовившую и породившую его из себя для прерывания себя. … Эта роль скачка присуща моменту разрешения противоречий и выступает как таковая лишь относительно к тем противоречиям, которые получают здесь разрешение. В других отношениях тот же самый скачок может выступать в роли постепенности, которая со временем, в ходе своего развертывания, потребует своего перерыва, завершающего уже эту постепенность. … Взятый во всеобщих универсальных связях любой такой момент, как любой процесс действительности есть всегда единство перерыва (скачка) и постепенности»30. Не соответствуя исходным посылкам, именно поэтому сам подход здесь оказывается безусловно правильным, ибо независимо от желания автора отражает включенность объекта в различные взаимоотношения с другими объектами (в том числе и с теми, с которыми он может входить в некий «суперобъект»). Характеристика вещи «всецело зависит от ее определенной функции …, от того места, которое она занимает…, и с переменой этого места изменяются и ее определения»31. Только различная роль в различных внешних отношениях (ибо целостность объекта, его внутреннее единство не допускают одновременного существования в нем нескольких независимых противоречий, определяющих качество данного объекта) является причиной существования различных «отношений», в которых оказываются внутренние процессы в объекте, обеспечивая таким образом единство скачка и постепенности.

Посмотрим, как диалектика в качестве теории развития – инструмента исследования могла бы быть применена в конкретном случае, например, при определении характера качественного скачка при переходе от животного к человеку. «Психика человека толкуется недиалектически мыслящими учеными как та же зоопсихика, только более разветвленная, усложненная и утонченная, так что никакой принципиальной, качественной грани установить, с их точки зрения, вообще нельзя»32. А ведь дело-то должно бы обстоять прямо противоположным образом. Именно согласно гегелевской диалектике при переходе от животного к человеку количественные изменения должны бы привести к качественным (к переходу в «свое иное») в том же объекте (т.е. применительно к данному случаю в индивиде, в структурно едином многоклеточном организме с центральной нервной системой). И прямым выходом за пределы «самодвижения», во «внешнюю диалектику» для данного объекта представляется вывод, что указанную грань нужно искать «не в организме индивида, а в организме “рода человеческого”, т.е. в организме общественного производства человеческой (специфически человеческой!) жизни, в лоне совокупности общественных отношений, завязывающихся между людьми в процессе этого производства»33. Так при чем тут диалектика? А ни при чем. Вот уж действительно: «теоретическое мышление, взявшее на вооружение гегелевскую логику, оказывается в положении буриданова осла, как только перед ним из гущи жизни вырастает действительно диалектическая проблема», поскольку «гегелевская диалектика (логика) вполне допускает», что в ней «не содержится критерия, позволяющего хотя бы теоретически разрешить реальное, остро назревшее противоречие» и она может только после другими способами найденного (хоть такого, хоть этакого) решения «задним числом вынести ему высшую – философско-логическую – санкцию»34. Вот тебе и «всеобъемлющее и сознательное изображение всеобщих форм движения»… Как говорится, благодарим покорно за такой «инструмент исследования»!

Но, могут возразить нам, в то-то и дело, что все сказанное выше касается именно гегелевской, т.е. идеалистической диалектики. Однако нас интересуют конкретные процессы в природе и обществе, а «в этом отношении гегелевская диалектика абсолютно ничем не отличается от материалистической – и там и тут речь идет именно о тех всеобщих законах, которые управляют одинаково и человеческим мышлением, и миром естественно-природных и социальных процессов» – в этом «ее реальное содержание». Ее источник – в реальном человеческом мышлении, а идеализм Гегеля «заключается в том, что он это реальное человеческое мышление обожествляет, т.е. изображает как силу и сущность некоторого иного нежели человек существа – “абсолютного субъекта” или “бога”»35. Вот как раз в силу такого обожествления, «канонизирующего» как положительные, так и отрицательные моменты, его диалектика не позволяет «хотя бы теоретически разрешить реальное, остро назревшее противоречие».

Что же касается материалистической диалектики, то для нее «характерным является объективность рассмотрения явлений, стремление постичь вещь саму по себе как она есть в совокупности ее многообразных существенных отношений к другим вещам»36. Очень характерное определение. Тут ведь дело не в том, чтобы сообразовать теоретические исследования с реальным состоянием объекта для устранения неизбежных погрешностей (практику как критерий истины признавал и Гегель37). Главное фактически оказывается в том, чтобы номинально оставив приоритет за рассмотрением движения объекта под влиянием внутренних противоречий, контрабандным путем протащить в него «многообразные существенные (!) отношения к другим вещам». Таким образом, если у Гегеля диалектика охватывала весь объект исследования во всех его (для нее только внутренних) связях, то «материалистическая диалектика» фактически ограничивает свою теоретическую функцию только частью связей, выведя остальные во внесистемное пространство. Но тогда что вообще остается от теории? Ведь «теория вообще существует только там, где есть сознательно и принципиально проведенное стремление понять все основные явления как необходимые модификации одной и той же всеобщей конкретной субстанции»38. Таким образом, вместо того, чтобы расширить возможности теоретического охвата, пошли на его ограничение. Если в свое время для классиков марксизма это было вполне естественно – в качестве первого шага и платы за «материализацию» диалектики (тем более, что основная задача у них была другой), то превращение данного момента из временного недостатка в постоянное как бы даже достоинство уже целиком на совести позднейших «философов-марксистов».

Второй момент, непосредственно вытекающий из первого, связан с ограниченностью не только объекта развития, но и самого этого процесса: «вследствие того, что система категорий строилась как замкнутая и завершенная, неизбежен был вывод, что противоречия завершаются раз и навсегда с достижением высшей ступени развития, в данном случае абсолютной идеи. В действительности же, конечно, такой окончательной ступени не может быть, следовательно, невозможно на любой ступени развития окончательное разрешение противоречий»39. Полный цикл развития «абсолютной идеи» представляет собой «триаду» – виток спирали, на котором весь процесс развития завершается. Полное самопознание абсолютного духа завершается в гегелевской философии, изначальная цель развития оказывается достигнутой и вопрос о возможности каких-либо дальнейших изменений его объекта вообще не ставится. Развитие в гегелевской диалектике принципиально «имеет абсолютный конечный пункт»40.

Адаптация указанного принципа развития по отношению к реальным объектам дает циклическое развитие, повторение процесса – хотя каждый раз и на более высоком уровне. Но в этом случае непонятно, что же это за «более высокий уровень» для данного объекта, коль скоро с ним уже к концу первого цикла произошли качественные изменения (иными словами он превратился в другой объект). У Гегеля «реальный смысл его диалектики конечного означал, что каждая конечная вещь имеет не только свою определенность, то есть качество, делающее ее данной вещью, но и содержит в себе свою отрицательность, которая “гонит” ее к своему концу, к переходу в нечто иное»41. Следовательно, если в каком-то отношении мы все же продолжаем смотреть на данный объект как на все тот же, то это может значить только то, что кроме некоторой «триады», в которой все ее последовательные этапы подчинены законам данного цикла процесса развития, имеют место другие связанные с ним циклы-триады самостоятельного характера, не являющиеся структурной частью данного процесса, выходящие так или иначе за его пределы. Но тогда имеет место то же, что и относительно более общего объекта развития, т.е. либо характер преобразований в «низших триадах» определяется законами «высших», либо наоборот, но опять же от внешних влияний избавиться не удается.

Внутри «триады» «звучащее на поверхностный взгляд схоластически положение Гегеля о том, что истинное, диалектическое противоречие есть “различие не от некоторого другого, а от самого себя”, имеет кардинальное значение для понимания объективной закономерности превращения вещей, их переходов в иное». В данном случае «отрицательность как свойство вещей имеет более глубокий смысл: другое, противоположное данному предмету, есть не внешнее другое, а его собственное другое, другое его самого»42. Поэтому для объекта его изменения имеют не произвольный, а вполне определенный вид: имеющиеся в самой вещи «противоположности … вытесняют одна другую… То день, то ночь. … То живой человек, то покойник». «Иными словами, день превращается в ночь, а не в стеариновую свечку или в дождь»43. Для гегелевского единственного и всеобъемлющего объекта иначе и быть не может. Но что касается объектов реальных, то это не решение вопроса, а уход от него. Ибо хотя в определенных пределах превращения реального объекта также определяются его собственными внутренними противоположностями, но за этими пределами положение коренным образом меняется. Через определенное время благодаря приливному (внешнему!) влиянию Луны ситуация с днем и ночью достигнет состояния, когда сама такая постановка вопроса не будет иметь смысла (как, скажем, сейчас относительно той же Луны). А уж во что превратится разложившийся на составные элементы покойник, исходя из его прежнего состояния вообще никто ничего определенного сказать не сможет (может быть, в ту же «стеариновую свечку»?). Во всяком случае, здесь мы имеем действительно другую качественную определенность объекта, переход в которую исключительно присущими прежнему объекту внутренними (для него) противоречиями объяснить уже невозможно.

Другими словами, еще один существенный вопрос, на который диалектика в ее классическом виде не дает ответа, это вопрос генезиса объекта развития. Не только ответа не дает, но даже вопроса этого не ставит. Адепты, как мы видели, говорят о зарождении не нового объекта, т.е. чего-то прежде действительно не существовавшего, а только некого нового качества уже существующего образования. Оно и понятно. Абсолютный дух на то и абсолютный, что он есть все, что есть. Если всегда (по крайней мере на рассматриваемом временном промежутке) наличествует что-то определенное (а не просто какой-то хаос), то вопрос генезиса объекта вообще не возникает. Но ни один реальный объект не вечен: он когда-то возникает, когда-то исчезает. Откуда же может взяться иной реальный объект? Либо опять же за счет качественного изменения уже существовавшего, либо из того же хаоса, из бесструктурной, аморфной (в пределе) среды (Маркс не даром говорил о производстве вещей как соответствующем преобразовании материала, данного природой). Однако первое (поскольку при качественных изменениях объекта речь идет о превращении его в свое иное) возвращает нас к предыдущей ситуации; второе при принятии в качестве движущего фактора исключительно (или хотя бы преимущественно) внутренних противоречий (уже определяющих качество некоторого объекта) вообще не имеет смысла. Так что остается разве что божественный промысел, акт творения…

Разумеется, изложенные выше формальные противоречия, внутренне присущие гегелевской диалектике как теории развития не имеющего реальных аналогов изолированного объекта на основе его самодвижения при ее применении к объектам реальным, вовсе не являются основанием для заключения о ее ложности. Они говорят только о том, что гегелевская диалектика неприменима в полной мере к исследованию развития реальных объектов. И, наоборот, она действительно весьма точно и с исчерпывающей полнотой описывает такое развитие, которое в некоторых частных случаях как раз и характеризуется отсутствием (относительным) упомянутых связей и движением в основном на основе внутренних противоречий. И результатом этого развития, как и в случае с «абсолютной идеей», является фактическое прекращение процесса развития с реализацией третьего этапа «триады», «затухание» изменений, т.е. с точки зрения развития достижение некоторого равновесного состояния. Но движение реальных объектов на этом никогда не заканчивается, ибо они никогда не существуют «сами по себе». Вот это-то обстоятельство и игнорирует гегелевская диалектика как в идеалистическом, так и в материалистическом «вариантах понимания этой науки»44.

Как показывает опыт изучения реальных объектов, развитие под действием исключительно внутренних сил в своих количественных характеристиках на каждом таком этапе описывается логистической (S-образной) кривой с медленным возрастанием функции вначале, со все ускоряющимся ростом в середине, и падением темпов развития в конце этапа45. В результате система стабилизируется, дальнейшее поступательное развитие прекращается, наступает квазистационарное состояние, применительно к обществу именуемое «загниванием». И только внешний (по отношению к данному объекту) «толчок» способен изменить положение, выведя объект из состояния «загнивания», опять возобновив процесс развития. Но это уже будет развитие другого объекта (в рамках принятого его ограничения). Причем этот внешний «толчок» — не некое божественное вмешательство, а взаимодействие объекта (в том числе и вызванное внутренними для него причинами) с вполне реальной «средой», включающее реализацию отношений как координации, так и субординации.

Дальнейшее развитие как саморазвитие может мыслиться только в более общей системе, куда предыдущая входит в качестве элемента. Тогда процесс саморазвития подразумевает взаимодействие элементов этой большей системы, отражающее присущие уже ей внутренние противоречия. Что же касается данного элемента, то его функции в большей системе требуют его изменений (по сравнению с самостоятельным существованием), являющихся следствием установления связей с другими элементами, поскольку «система – это совокупность элементов, организованных таким образом, что изменение, исключение или введение нового элемента закономерно отражается на остальных элементах»46. Так что теперь отдельный элемент должен рассматриваться уже не как самостоятельное образование, не как система, имеющая собственные внутренние противоречия и вследствие этого являющаяся объектом развития, а именно в качестве элемента другой системы. Соответственно и саморазвитие носит уже (для него) относительный характер, а следовательно, и управляется иными законами. Другими словами, и с этой точки зрения гегелевская диалектика описывает частный случай развития объекта на определенном этапе общего процесса его развития, а именно тот предельный случай, когда внешними влияниями можно пренебречь.

Другой предельный случай — абсолютизация отношений «объект (система) — среда», имеющий место в общей теории систем. В определенном смысле можно сказать, что гегелевская диалектика и общая теория систем рассматривают как бы два крайних случая функционирования объектов. Если, как мы видели, в гегелевской диалектике объект является всеохватывающим и принципиально не взаимодействует ни с чем вне себя самого, то в общей теории систем в основу положено рассмотрение определенного объекта (системы), окруженного в качестве некоторой среды чем-то таким, что системой уже не является. Для общей теории систем в общем-то безразлично, имеются ли другие, в том числе аналогичные системы: вся совокупность внешних объектов охватывается общим понятием «среда» — просто «часть реальности, не входящей в данную систему, но способная взаимодействовать с ней, образует среду этой системы»47. При этом взаимодействующие между собой система и среда в известном смысле остаются взаимно независимыми. Действует ли система в однородной или неоднородной среде, эта среда для нее — всего лишь «несистема», только условие существования, некая внешняя данность, без взаимодействия с которой ни система как некоторый объект, ни характер развития этого объекта не могут быть поняты.

Итак, другой подход как к объекту развития, так и к его движущим силам предлагает общая теория систем, рассматривающая объекты в качестве систем. Что же с точки зрения общей теории систем представляет собой система? Выше мы уже использовали это понятие, предварительно приведя самое общее его определение, в конечном счете сводящееся к тому, что «система – это множество взаимосвязанных элементов. … Каждый из элементов системы соединен прямо или косвенно с любым другим элементом»48. В этом качестве систему можно определить как «отношение, определенное на семействе множеств»49. Не менее важным является то обстоятельство, что такая связь элементов как раз и образует некий объект, который мы рассматриваем как единое образование. Поэтому «в самом общем виде систему принято понимать как комплекс взаимосвязанных элементов, образующих некоторую целостность»50.

Мы не будем приводить здесь других определений этого понятия, хотя их существует весьма большое количество. Нельзя не согласиться с А.Д.Уемовым (проанализировавшим около сорока существующих определений системы51), что удовлетворительное определение системы – дело не выбора наилучшего из существующих, и даже не «обогащения содержания этого понятия конкретными признаками, а его релятивизации, т.е. выяснения тех отношений, в которых тот или иной объект является системой и не является ею»52. А «релятивизация всеобщего понятия предполагает прежде всего выявление категориальной оппозиции, т.е. соотнесение с другим, также всеобщим понятием, которое является противоположностью системы»53. Таким понятием (в противоположность мнению самого Уемова) является понятие среды. В этом смысле «средой системы называется множество таких элементов с их существенными свойствами, которые не входят в систему, но изменение в любом из них может вызвать изменение в состоянии системы»54. То есть система не изолирована от среды, а находится с ней в определенной связи, в известном смысле составляя с ней некоторое единство. И, наконец, еще раз подчеркнем, что и элементы системы (которые также могут представлять собой некоторые системы), и она сама как целое имеют связи с другими элементами и системами, т.е. в определенным смысле и в определенном отношении «любая система может рассматриваться как часть другой большей системы»55, которая при самостоятельном рассмотрении входящей в нее отдельной системы (т.е. в другом отношении) представляет собой для последней среду (или ее часть). Что касается внутреннего строения системы, то она может включать как отдельные элементы, так и некоторые подсистемы. «Элементы системы – это ее части, внутреннее строение которых несущественно для поведения данной системы. Подсистемы – это относительно независимые друг от друга части системы, имеющие в этой системе определенное строение и выполняющие в ней функции, связанные с этим строением»56. С учетом изложенного, в дальнейшем мы будем исходить из того, что: «1) система представляет собой целостный комплекс взаимосвязанных элементов; 2) она образует особое единство со средой; 3) как правило, любая исследуемая система представляет собой элемент системы более высокого порядка; 4) элементы любой исследуемой системы в свою очередь обычно выступают как системы более низкого порядка»57.

Используя общепринятое представление о системе как «комплексе взаимосвязанных элементов», следует, однако, иметь в виду, что упоминаемая выше «всеобщая взаимосвязь» элементов в своем предельном виде («каждого элемента с любым другим») вовсе не есть упорядочение их совокупности, а скорее наоборот. Дело в том, что «большей частью термин “системы” употребляется там, где речь идет о чем-то собранном вместе, упорядоченном, организованном, но, как правило, обычно не упоминается критерий, по которому компоненты собраны, упорядочены, организованы и т.д.». На самом же деле это необходимый момент, причем «наиболее характерной чертой системного подхода является то, что в исследовательской работе не может быть аналитического изучения какого-либо частного объекта без того, чтобы не было точно идентифицировано место этого частного объекта в большой системе»58. Без соответствующего упорядочения, т.е. ограничения связей внутри системы, получится не порядок, а хаос. Например, у человека в мозгу 14 млрд. нервных клеток, в зависимости от приходящих импульсов каждая из них располагает 5 тыс. возможных состояний, да кроме того, имеется по крайней мере 5 возможных изменений в градации синаптического состояния59. Ясно, что всеобщее «взаимодействие и взаимовлияние» такого количества элементов ни к чему, кроме хаоса привести не может. «Что может вообще установить между всеми компонентами системы такие взаимоотношения, т.е. одновременной реализации всех степеней свободы каждого компонента? …Упорядоченность во взаимодействии множества компонентов системы устанавливается на основе их содействия в получении строго определенного полезного результата». Поэтому «не может быть понятия системы без ее полезного результата»60. Соответственно во всех дальнейших исследованиях именно результат мы всегда будем в явном или неявном виде иметь в виду в качестве критерия упорядочения системы.

Здесь же нас прежде всего интересует возможность использования общей теории систем в качестве теории развития. Строго говоря, в этом смысле она имеет весьма ограниченную применимость. Даже те, кто непосредственно занимается этой проблематикой, признают, что «вплоть до конца 60-х годов в методологии системных исследований доминировали проблемы равновесия, устойчивости, структуры и т.п., идея развития, эволюции не играла в них сколько-нибудь заметной роли»61. Собственно, ситуация в этом отношении изменилась мало, однако в дальнейшем идея развития привносится в теорию систем с синергетической проблематикой, касающейся вопросов неустойчивости, неравновесия, нелинейности, бифуркаций, катастроф и т.п.

В линейных системах имеется единственное стационарное состояние, достигаемое автоматически, в нелинейных системах положение существенно иное. «Более того, … в таких системах могут быть как устойчивые, так и неустойчивые стационарные состояния, и именно возможная их неустойчивость – причина сложного поведения таких систем, которые нельзя уложить в какую-либо одну теоретическую схему.

Все сложные системы, состоящие из большого числа подсистем, флуктуируют62, т.е. наблюдаемые параметры таких систем подвержены случайным отклонениям от средних значений. При этом, если в области устойчивости флуктуации уменьшаются с течением времени до нуля, то в области неустойчивости флуктуации могут стать благодаря положительной обратной связи настолько сильными, что приводят к разрушению данной системы или организации. В такой критический момент – в точке бифуркации – достаточно малых воздействий на систему для того, чтобы она скачкообразно перешла из одного ранее устойчивого состояния, ставшего неустойчивым, в новое устойчивое состояние – в более дифференцированный и более высокий уровень упорядоченности и организации, в диссипативную структуру, по терминологии И.Пригожина. При этом в точке бифуркации принципиально невозможно предсказать, в каком направлении пойдет развитие системы – к диссипативной структуре или к хаосу. В такой ситуации поведение сложной системы, функционирующей к тому же в условиях необратимости времени, становится непредопределенным – не существует множества правил, позволяющих по данному внутреннему состоянию системы и множеству внешних воздействий на нее однозначно или с некоторой вероятностью определить ее следующее состояние»63.

Но смысл теории в том и заключается, чтобы обеспечить возможность на основе знания прошлого предвидеть будущее. Если же даже полностью зная внутренне состояние системы и характер воздействий на нее мы в принципе не можем предсказать ее будущее состояние (а стало быть и повлиять на него определенным образом), ни о какой науке вообще не может быть и речи. В таком случае просто нет предмета для обсуждения.

Однако нужно отметить следующее. Возьмем пример с маятником, который любят приводить для иллюстрации разницы между устойчивой и неустойчивой системой: маятник в нижней точке устойчив и при любых малых возмущениях возвращается в равновесное состояние, а маятник в верхнем положении неустойчив, он теряет устойчивость уже при малых возмущениях, причем нельзя заранее определить, отклонится он при этом влево или вправо. Это верно, но упускают из виду, что маятник при всех условиях в конечном счете займет вполне определенное положение – придет все в ту же нижнюю точку. Поезд, вошедший на территорию железнодорожного узла, на каждой стрелке, как в «бифуркационной точке», может пойти в разных направлениях. Но, пройдя через ряд таких «точек», он выйдет из узла и проследует дальше все той же дорогой. Таким образом, возможно, что «малые возмущения», влияя неопределенным образом в отдельных точках, не меняют определенности конечного результата.

В художественной форме это отразил А.Азимов в романе «Конец вечности». Те, кто управлял со стороны процессами развития человечества, могли малыми воздействиями (например, всего лишь переставив некоторый предмет с полки на полку) вызывать крупные последствия (в частности, срыв программы освоения космоса). При этом все основные параметры, характеризующие состояние общества, существенно менялись. Но проходило время, и общество опять выходило в то же состояние, в котором оно оказывалось и без соответствующего воздействия. Собственно, фактически это вынуждены признать и те, кто отстаивает неопределенный характер развития сложных систем. Рассматривая вероятностное поведение и адаптивные стратегии у общественных насекомых, Г.Николис и И.Пригожин приходят к выводу: «Наиболее поразительным в сообществе насекомых представляется наличие двух моментов: один на уровне индивидуума, характеризуемого исключительно высокой степенью случайности, другой на уровне всего сообщества в целом. Во втором случае, несмотря на невысокую эффективность и непредсказуемость поведения отдельных особей, характерные для данного вида согласованные картины возникают в масштабе колонии в целом»64. Действительно, тот или иной вид муравьев как система несмотря на ее сложность (а фактически именно благодаря ей) сохраняет свою устойчивость на протяжении десятков миллионов лет не только при малых, но при чрезвычайно существенных изменениях (резкие колебания состава атмосферы и климата, весьма различные биоценозы и многое другое). Так что в этой области применительно не к абстрактным «сложным системам», а к реальным системам, взаимодействующим со структурированной средой, включающей также другие системы, остается еще много неясного.

Таким образом, диалектика и общая теория систем в своем классическом виде занимаются не реальными объектами, а некоторыми абстракциями, представляющими крайние случаи в реальном положении вещей: происходит либо отсечение воздействий внешней среды, ограничение рассмотрения развития самодвижением объекта, либо жесткое разграничение системы и среды, их абсолютное противопоставление друг другу, зачастую вообще без дифференциации среды (как несущественной для системы). И то, и другое, не соответствуя реальному положению вещей в общем виде, в анализе реальных процессов как раз и вызывает у исследователей стремление «контрабандой» протащить в анализ противоположный момент, не трогая, однако, теоретических оснований. Соответственно теория развития, описывающая действительные процессы в реальном мире, не может быть результатом простого соединения указанных принципиально различных методов, отражающих, как было сказано, частные случаи реальных процессов, а должна едиными закономерностями охватывать имеющееся в действительности разнообразие сложных взаимосвязей объекта развития как непосредственно с окружающей его средой, так и со всем миром в целом.

Вторым важным моментом является то, что ни диалектика, ни общая теория систем не сумели стать (хотя бы частично) действительным инструментом научного исследования. А ведь, скажем, общая теория систем (в отличие от диалектики) изначально претендовала на эту роль. Однако в действительности она «даже к настоящему времени практически еще не имеет стыка с конкретной исследовательской работой» — ввиду «ничтожного результата, который был получен при обсуждении “общей теории систем”»: «ни одного конструктивного шага в общей теории систем не сделали почти за двадцать лет ее существования»65. Через четверть века один из наиболее известных исследователей в данной области приходит к аналогичному выводу, считая, что общая теория систем именно как теория «как и 20-25 лет тому назад, представляет собой лишь проект»66.

Это вовсе не значит, что работа в этой области осталась невостребованной. Более того, ее результат оказался исключительно важным для науки. Не став инструментом научного исследования, общая теория систем тем не менее привела к существенному изменению в мировоззренческих установках ученых. «Полувековая история современных системных исследований действительно показала, что их главный вклад в науку, технику и практическую деятельность состоит во внедрении в эти сферы специфически системного мировоззрения и системной методологии»67.

Но если такое положение все же в чем-то не удовлетворяет тех системологов, кто рассчитывал на другой результат, и они надеются в дальнейшем его изменить, то с диалектикой дело обстоит существенно иначе, поскольку обычно заранее считается, что «диалектика не выступает и не может выступать в роли конкретно-научной методологии, и пытаться трактовать ее таким образом – значит объективно принижать ее методологическое значение. Философия диалектического материализма реально воздействует на научное познание прежде всего строем своих идей, а не популярными (?) очерками о категориях и законах диалектики… Поэтому для науки овладение методологическими идеями диалектики означает прежде всего то, что И.Т.Фролов назвал диалектизацией научного познания68, т.е. проникновение в науку диалектического способа мышления, а не просто популярную (?) пропаганду основных положений диалектического материализма… В отличие от диалектики системный подход, структурализм и структурно-функциональный анализ представляет собой специализированную методологию, хотя и имеющую общенаучное значение»69. Другими словами, диалектика представляет собой «философский уровень методологии, реально функционирующий не в форме жесткой системы норм и “рецептов” или технических приемов – такая его трактовка неизбежно вела бы к догматизации научного познания, а в качестве системы предпосылок и ориентиров познавательной деятельности»70.

Как мы видели, стремление сохранить внутренние противоречия в качестве единственной причины движения объекта, столь логически непротиворечивое применительно к гегелевской «абсолютной идее», для реальных объектов приводит к формальным противоречиям в самой теории. В этом, повидимому, состоит одна из главных причин яростного неприятия ее адептами формализации диалектики, которая только и могла бы превратить ее в действительный инструмент конкретных (а других и не бывает) научных исследований, но которая также наглядно показала бы несостоятельность некоторых исходных положений. Не последнюю роль в таком неприятии играет также смешивание понятий «формальный» (как что-то противоположное содержательному) и «формализованный» (т.е. с четко и определенно установленными взаимосвязями элементов и их преобразованиями) – хотя на самом деле «формализация вообще = выражению в языке, в “языке науки”, включая сюда и “модели”, и чертежи, и терминологию, и алгоритмы, и все остальное»71. Если из этого всеобщего «языка науки» исключать диалектику, то последней и вправду ничего и не остается, кроме «популярных очерков» и «диалектизации мышления».

Но при любых попытках формализации диалектики «начетчики от философии» (и прежде всего, разумеется, правоверные «философы-марксисты») видимо по-прежнему «будут просто ругаться, будут декларировать на тему о том, что именно диалектика есть более высокий, чем формализация, метод мышления (развитие понятий), и что думать наоборот – значит тащить мысль назад, лить воду на мельницу и т.д.»72. Разумеется, при формализации всегда существует опасность, что «общие формулы и принципы диалектики (в том числе “противоречия”) могут быть очень легко обращены в априорные схемы, в сфере которых и будет безвыходно вращаться теоретическое мышление, вместо того чтобы действительно исследовать окружающий мир»73. Ну да ведь волков бояться – в лес не ходить. Столь же справедливы опасения, что практическое использование диалектики может стать основой политических спекуляций, «формальным наложением тезиса о противоречии на совершенно конкретные политические ситуации, в результате которого … эти ситуации… начинают выглядеть как очередное “подтверждение” всеобщего закона, как его – всеобщего закона – реализация и “воплощение”»74. Но когда речь идет о научной формализации диалектики, имеется в виду использование ее эвристической функции, а не последующее «наложение» для «оправдания» чего бы то ни было. Не стоит выплескивать ребенка вместе с грязной водой, тем более, что «всеобщие формулы “диалектики вообще”»75 с последней целью все равно используются, а вот возможность их конструктивного использования ввиду вышесказанного существенно ограничена (в том числе и «домотканой», вульгарной формализацией).

Ученым в самых разных областях была бы весьма полезна общая теория развития, но такая, которую можно было бы с указанной целью и в соответствии с установленной процедурой практически «наложить» на реальные процессы в эвристических целях. Но вряд ли какого-нибудь естествоиспытателя заинтересует такая штука как «движение теории развития как сам себя конструирующий путь познавания развития»76 – ему эту мудрость просто некуда приткнуть. Да если бы и было куда, он об этом никогда не узнает. Один из очень немногих естественников, интересующихся философией, академик Н.Моисеев говорил о Гегеле: «для представителей естественных наук его язык и манера рассуждения – почти непреодолимое препятствие»77. Как видим, те из наших философов, уровень которых поднимается над общей массой, в этом успешно подражают великому предшественнику. Так что, видимо, философы и дальше будут развлекать друг друга, а ученым (которые вряд ли чувствовали бы себя «приниженными», если бы им предложили действенный набор «рецептов и технических приемов») придется обходиться «популярной диалектизацией», равно как и самыми общими системными представлениями, поскольку в диалектике, как и в общей теории систем, «в подавляющем большинстве исследователи не делают попытки проникнуть во внутреннюю архитектонику системы и дать сравнительную оценку специальных свойств ее внутренних механизмов»78, т.е. формализовать приемы анализа и синтеза, превратив их в действительно эффективный инструмент в добывании нового знания, предпочитая «лукавое мудрствование». А жаль. Инструмент, естественно, не заменяет талант, но очень облегчает работу – по словам Лагранжа, утверждавшего практическую полезность математического анализа, даже великий художник не проведет так прямую линию, как это может сделать всякий, пользуясь линейкой. Математика сегодня прекрасно выполняет эту роль инструмента исследования (хотя ею нередко и злоупотребляют, иногда превращая из инструмента в украшение, а то и вообще фактически заменяя математическими построениями объект исследования). Ни «формализации», ни «догматизации» она не боится79. Ее-то и используют. Только вот инструмент этот не универсальный – поскольку верно «классическое марксистское понимание математики как науки, связанной с количественным аспектом действительности»80, пригоден он исключительно в области количественных изменений. Однако другого пока нет.

Конечно, действенная теория развития будет создана, и в ней найдут себе место достижения как диалектики и общей теории систем, так и других методологических разработок. Но создание такой теории в ее общем виде – дело будущего. Как мы уже отмечали, автор настоящей работы не претендует на изложение даже ее начал. Далее обсуждаются только некоторые связанные с ней вопросы, а именно те, которые представляются важными для исследования объекта настоящей работы – общественного организма, да и то не все, некоторые из них будут затронуты в самом процессе исследования.



1.3. Взаимодействие системы и среды

Как мы видели, диалектика и общая теория систем свой объект рассматривают с разных сторон – диалектика со стороны «внутренней», общая теория систем – «внешней» (часто вообще в качестве так называемого «черного ящика»). Основной недостаток гегелевской диалектики – игнорирование внешних связей объекта (а как мы видели, «теоретически» «материалистическая диалектика» в этом ничем не отличается от гегелевской), без учета влияния которых в общем случае характер его развития определен быть не может. Главным недостатком как «классической» общей теории систем, так и ее более современного варианта, рассматривающего неустойчивые состояния нелинейных систем, является фактическое игнорирование наличия других систем. Хотя в отличие от гегелевской диалектики они, по преимуществу рассматривая так называемые открытые системы, принципиально признают наличие и роль среды, но последняя фактически представляется в виде некоторого «питательного бульона» и источника «возмущений». В действительности ни тот, ни другой случай в чистом виде места не имеет: первый — поскольку в мире реально существует всеобщее взаимодействие, и абстрагироваться от него, опираясь исключительно на саморазвитие, можно только в определенных случаях и относительно; второй — поскольку система в своих элементах не отделена от среды в абсолютном смысле. Под последним понимается, что, во-первых, отдельные элементы системы входят в нее с более или менее сильными связями, сохраняя достаточно существенные собственные связи с внесистемными элементами; во-вторых, имеет место включение системы в другие системы — как в целом в системы «высшего порядка», так и частью элементов в другие системы, так что понятия как системы, так и среды оказываются далеко не однозначными; и, наконец, в-третьих, неравнозначными оказываются взаимодействия между системой и отдельными элементами среды, в том числе и потому, что последняя содержит также другие системы, включая аналогичные. Таким образом, ни диалектика, ни общая теория систем, несмотря на их важнейшее общеметодологическое значение, и даже на особую, чрезвычайно важную роль в формировании научного мировоззрения, вследствие присущих им органических недостатков не могут служить в качестве теории развития.