Общественный организм (введение в теоретическое обществоведение)

Если человек, представляя собой биосоциальное существо, действует одновременно и как целостная система, и как элемент другой целостной системы более высокого порядка, причем последняя только через него и осуществляет свою активность, то и потребности человека, определяющие его действия, должны отражать соответственно нужды обеих систем. Это дает нам право первоначально разделить потребности человека на две большие группы: «биологические», обеспечивающие направленность действий на самосохранение, и «социальные», которые формируют общественно-значимые действия, направленные на сохранение и развитие общества как целого (еще раз подчеркнем, что речь идет именно об отдельном человеке, об индивиде, в «социальных» потребностях которого отражаются также нужды общества, а не об обществе – или коллективе – как субъекте этих потребностей).

Такого рода тенденции в классификации потребностей также неоднократно возникали в истории философской и естественнонаучной мысли. Так, Эдмун Бёрк считал, что «большинство понятий, способных произвести сильное впечатление, будь то просто страдание или наслаждение или их видоизменения, – может быть довольно точно сведено к следующим двум разделам: самосохранения и общественности»32. С другой стороны, на основе изучения условнорефлекторной деятельности И.П.Павлов приходит к выводу, что «инстинктивные рефлексы подвергаются в настоящее время лишь грубому подразделению на половые, пищевые и самосохранения… Следовало бы делить их на индивидуальные, видовые и общественные и уж эти группы разбивать на более мелкие»33. Повидимому, именно этим (дедуктивным) подходом к классификации потребностей в конечном счете и следует руководствоваться.

Указанное деление является наиболее общим. В таком виде потребности могут быть выделены в некоторый абстрактный первый уровень предполагаемой общей системы потребностей. Наличие этих двух подсистем потребностей и соответствующих им двух потенциальных линий поведения, как уже говорилось выше, обусловливает появление сознания. Вслед за Павловым определим их соответственно как индивидуальные потребности (обеспечивающие функцию самосохранения, гомеостазиса индивида как биологического организма) и общественные потребности (обеспечивающие целостность общественного организма, его сохранение и развитие). При этом последние не есть насилие, совершаемое обществом над человеком, не есть «неестественная» надстройка над «естественными» индивидуальными потребностями. Это выражение столь же органичных, отражающих самую его сущность, собственных (хотя и выражающих нужды общества) потребностей человека.

Второй уровень в системе потребностей представляет собой их частичную конкретизацию, которая, однако, находится еще на довольно высоком уровне абстракции, достаточном, чтобы потребности этого уровня также не ощущались человеком непосредственно (т.е. второй уровень представляет собой по отношению к первому то же, что и особенное по отношению ко всеобщему). Это некоторый промежуточный уровень. На втором уровне индивидуальные потребности представляются потребностями, исчерпывающе отражающими объективные нужды биологического организма: а) потребностью в регенерации, постоянном самовозобновлении организма человека, регулирующей собственно потребление (точнее, обмен веществ); б) потребностью в комфортных условиях, устанавливающей оптимальное взаимодействие организма с непосредственной обстановкой в зависимости от параметров среды; в) потребностью в физической и психической активности, в деятельности, в умеренной физической и психической нагрузке, поддерживающей тонус и жизнеспособность организма как динамической системы: «в природе человеческого духа заложена потребность быть деятельным самому и побуждать к деятельности свое тело»34.

Общественные потребности могут быть первоначально конкретизированы также в соответствии с условиями, в своей совокупности обеспечивающими сохранение общественного «сверхорганизма» через деятельность индивида. А успешная деятельность индивида как элемента общественного организма в качестве необходимых и достаточных предполагает выполнение трех условий: 1) наличие материальных условий существования общества; 2) контакт с обществом; 3) регулирование обществом поведения индивида. Соответственно этим трем условиям в качестве обеспечивающих их выполнение определяются и три первичных подразделения общественных потребностей человека: а) «идеальная» потребность в общественно-необходимых объектах; б) потребность в общении; в) потребность в общественном самоутверждении. Эти потребности представляют как бы конкретизацию потребностей первого уровня.

Для полноты картины следует учесть наличие у человека еще одной потребности, а именно половой. У всех высших животных половая потребность по ее функции является внешней по отношению к организму; она не играет никакой положительной роли в сохранении данного организма и «навязана» ему видом, непосредственно служит сохранению и развитию последнего (тот самый отмечавшийся И.П.Павловым «видовой рефлекс»). Это в определенном смысле относится и к человеку – как биологическому организму ему данная потребность «не нужна». И для общества как организма она также не связана с непосредственным обеспечением его устойчивости в данный момент, но является важной для продолжения его во времени и обслуживает его не как организм, а как часть вида, как популяцию. Собственно говоря, по своей сути это также потребность первого уровня, но как и у животных, половая потребность у человека носит в известном смысле факультативный характер и определяет его действия только в очень ограниченном объеме; это единственная из фундаментальных потребностей человека, неудовлетворение которой не приводит к потере им как индивидом качественной определенности (кстати, для снятия в этом случае психической напряженности природа «предусмотрела» механизмы ее ингибирования и «сброса»).

Второй уровень, включающий (если к нему условно причислить половую потребность) семь указанных основных потребностей, представляет собой их исчерпывающий набор, однако в этом качестве он конкретизирует только цели, но не средства их достижения, которые как раз и являются объектом стремлений, вызываемых уже непосредственными потребностями третьего уровня. Другими словами, третий уровень системы потребностей представляет собой конкретизацию потребностей второго уровня до уровня их предметности (единичности). Только здесь уже можно говорить о собственно потребностях. В отличие от первых двух уровней, отражающих сущностные характеристики человека и поэтому имеющих вполне определенный состав, третий уровень, конкретно их воплощающий, не обладает такой определенностью, представляя собой неограниченную, «открытую» систему. Он относится ко второму как форма к содержанию, как средство к цели. Его структура изменчива и определяется конкретными историческими условиями. Особенности опыта каждого конкретного человека приводят к превращению средства в цель, т.е. конкретный способ удовлетворения той или иной потребности превращается в самостоятельную потребность и как бы утрачивает функциональную связь с первичным стимулом35.

Таким образом, потребности высших уровней не удовлетворяются непосредственно, но только через удовлетворение потребностей третьего уровня. Имея непосредственный характер и подчиняясь цели удовлетворения, потребности этого уровня выражаются как потребности в вещах и действиях. Однако «каждая такая вещь есть совокупность многих свойств и поэтому может быть полезна различными своими сторонами»36. В силу того, что, обладая конкретной многосторонностью («каждая вещь обладает многочисленными свойствами и потому пригодна для различных способов использования»37), одни и те же вещи и действия могут удовлетворять различные потребности (второго уровня), на третьем уровне происходит пересечение этих потребностей на одних и тех же объектах (что, между прочим, приводит к маскированию их сущности и затрудняет классификацию). Вещи и действия в отношении потребностей приобретают полифункциональный характер – они практически никогда не могут быть связаны исключительно с удовлетворением какой-то одной потребности, разве что по ведущей, определяющей функции (и то только в определенных условиях). Например, одежда одновременно удовлетворяет (может удовлетворять) и потребности в комфортных условиях, и, через характеристику владельца, – потребность в самоутверждении. Последняя удовлетворяется также в общественно-полезном труде (вот здесь-то для конкретного человека иногда и «прописана» упоминавшаяся выше «потребность в технологии одежды»); труд же, являясь необходимым условием существования общества, удовлетворяет потребность в сохранении общества; он же в виде физического труда удовлетворяет потребность в нагрузке. Половой акт удовлетворяет половую потребность (представляющую потребность в определенной функции собственного организма) через контакт с индивидом другого пола, одновременно удовлетворяя потребность в другом человеке вообще, потребность в общении, а через выбор конкретного партнера – потребность в самоутверждении. И таких примеров можно привести сколько угодно.

С другой стороны, потребности второго уровня вовсе не жестко привязаны к конкретным объектам их удовлетворения. Если сами они не могут не удовлетворяться без потери человеком своей качественной определенности, то средства их удовлетворения в значительной степени определяются наличными условиями общественного бытия человека. Если указанные выше шесть потребностей второго уровня носят абсолютный характер, то непосредственные потребности в конкретных объектах, в которых они выражаются, – характер исключительно ситуативный. Это относится как к качественной, так и к количественной стороне удовлетворения потребностей. Следовательно, «наши потребности и наслаждения порождаются обществом; поэтому мы прилагаем к ним общественную мерку, а не измеряем их предметами, служащими для их удовлетворения»38. В связи с полифункциональностью объектов по отношению к потребностям, они редко осознаются как объекты определенных потребностей в так сказать чистом виде. Поэтому обычно в зависимости от конкретных условий потребности соединяются в некий конгломерат и в таком интегративном виде выступают в качестве интересов.

Из-за пересечения разных потребностей на одних и тех же объектах, потребности третьего уровня могут быть только весьма условно, по преимущественной функции, поставлены в непосредственную связь с потребностями второго уровня. Но даже эта определяющая функция не является неизменной, и в свою очередь зависит от конкретных исторических условий. Если любое действие есть результат потребности, то и оно, оказывая то или иное воздействие на объект потребности для ее удовлетворения, тем самым не может не сказываться также на других потребностях, связанных с данным объектом вследствие его разносторонности, удовлетворяя или обостряя их. В зависимости от условий на первый план может выдвигаться одна из ранее второстепенных сторон.

То обстоятельство, что удовлетворение одной потребности, в силу разнообразия конкретных свойств объекта, удовлетворяет (или усугубляет) одновременно и другие потребности, в том числе и относящиеся к различным их типам, является, в частности, причиной того, что индивидуальные («физические», «биологические», «материальные») потребности человека отличаются от аналогичных потребностей у животных. Это отличие заключается не в самих потребностях, а в способе их удовлетворения. Человек точно так же нуждается в пище, как и животное, но он не может удовлетворять голод так, как животное, ибо он при этом не может не учитывать другие аспекты этого процесса, связанные с другими его потребностями, например, нравственные или эстетические моменты. «Голод есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывается сырое мясо»39. У общественного человека форма удовлетворения потребности, зависящая от необходимости удовлетворения также второстепенных (но только по отношению к данному объекту) потребностей, независимо от сохраняющейся «биологической» сущности, принимает человеческий вид, присущий удовлетворению любой потребности до тех пор, пока человек остается человеком, – в любой области «снижение поведения человека до уровня животного связано с распадом социально обусловленных импульсов»40. А поскольку речь здесь также идет о собственных потребностях человека, то не только сами общественные потребности, но и их влияние на индивидуальные не есть насилие, совершаемое обществом над индивидом, не есть «неестественная» надстройка над «естественной» потребностью (в данном случае в пище), а выражение столь же «естественных», хотя и других его потребностей. Именно поэтому форма удовлетворения потребности, зависящая от необходимости удовлетворения также второстепенных (но только по отношению к ней!) других потребностей, независимо от сохраняющейся «биологической» сущности индивидуальных потребностей, принимает «человеческий» вид.

Регуляторная роль потребностей основывается на том, что их удовлетворение приносит удовольствие и наслаждение, к достижению которых человек и стремится. Но для него не менее важно избежать усугубления потребностей, их фрустрации, связанных с так сказать «отрицательными воздействиями» среды. В результате у человека как и у животного существует «движение ко всему, захватывание всего, что сохраняет, обеспечивает целостность животного организма, уравновешивает его с окружающей средой, – положительное движение, положительная реакция; и наоборот, движение от всего, отбрасывание, выбрасывание всего, что мешает, угрожает жизненному процессу, что нарушало бы уравновешивание организма со средой, – отрицательная реакция, отрицательное движение»41. Здесь показатели нарушения равновесного состояния – неудовольствие и боль. Эти ощущения касаются прежде всего индивидуальных, преимущественно параметрических потребностей и являются реакцией на механические, тепловые и другие воздействия. Что же касается потребностей общественных, то аналогом здесь выступает «духовная боль» – стыд.

«Отрицательные» воздействия в известном смысле аналогичны «положительным», взятым с обратным знаком. Однако здесь есть и существенное различие. «Положительное» воздействие, удовлетворяющее имеющуюся потребность, по преимуществу организуется самым субъектом потребности и по его величине и интенсивности этим субъектом контролируется в самом процессе ее удовлетворения. «Отрицательное» воздействие по преимуществу является результатом внешних влияний, которые субъект сам не организует, а может только попытаться их предотвратить или уменьшить. Следовательно, необходим механизм не только предвидения, но и упреждающего побуждения к действию, своего рода «предварительная отрицательная потребность», понуждающая индивида предпринять соответствующие меры для предотвращения такого рода воздействий. Такими механизмами для индивидуальных и общественных потребностей являются соответственно страх и совесть. Эти механизмы, как и воля, осуществляют своего рода «внутреннее насилие». Дело в том, что предотвращение предвидимых (и иногда достаточно отдаленных) «отрицательных» воздействий достаточно часто требует немедленного отказа от удовлетворения имеющихся ближайших потребностей.

Таким образом, чтобы дальше иметь возможность адекватного анализа функционирования индивида как биологического и общественного существа, мы в основных чертах рассмотрели характер его потребностей, на удовлетворение которых направляется (осознано или нет) любое действие человека, – хотя «люди привыкли объяснять свои действия из мышления, вместо того, чтобы объяснять их из своих потребностей»42. Удовлетворение потребностей осуществляется предметно, посредством действий и вещей (что, кстати, также обычно влияет на результаты попыток классификации потребностей). С целью удовлетворения потребности человек направляет свои действия на природные объекты, на предметы, созданные людьми, на другого человека и на самого себя. Все эти объекты имеют бесконечное число сторон и качеств, вследствие чего непосредственно усмотреть их связь с конкретными потребностями индивида как биологического и общественного существа и человеку, и обществу удается далеко не всегда. Поэтому для ориентации в мире объектов с целью удовлетворения индивидуальных и общественных потребностей у человека вырабатывается определенное отношение (сложнейший «коктейль» множества потребностей) к этим «комплексным» объектам, которое в значительной степени и определяет человеческую деятельность.



2.4. «Социальные» эмоции

Итак, сознание человека представляет собой результат взаимодействия двух рядов его отношения к действительности. Каждый из рядов («биологический» и «социальный») включают составляющие, которые основываются соответственно на переработке семантической и аксиологической информации. В «социальный» ряд при этом входят две составляющие: отношение рационально-логическое, определяющее общественную значимость явлений и дающие основу для формирования программы связанных с ним действий, и отношение эмоциональное, «социальные» эмоции, на основе обобщенной оценки общественной значимости явления формирующие стимул к общественнî-значимому поведению, к действиям, в конечном счете обеспечивающем сохранение целостности и развитие общественного организма.

При исследовании рационального и эмоционального мы имеем дело со своеобразным «принципом дополнительности». Рационально-логическая характеристика, и характеристика посредством «социальных» эмоций, будучи различными по функции, исключают, но в то же время, являясь характеристиками одного и того же объекта, предполагают, обуславливают и «дополняют» друг друга. Они находятся в разных плоскостях нашего отношения к миру, и плоскости эти не совпадают, но пересекаются, и на линии их пересечения лежит действие, носящее общественно-значимый характер (так же, как и «вообще» действие лежит на линии пересечения результатов обработки семантической и аксиологической составляющих всей полученной информации).

Формирование программы поведения производится в результате рационально-логического мышления: выкладок, рассуждений, доказательств. Но полученные данные сами по себе не приводят к действию. Они представляют собой только результат идеального «проигрывания» вариантов, доведение их до логических следствий, которые становятся программой действия, а иногда составляют часть оснований для эмоциональной оценки. Последняя же является причиной импульса к действию, направленному по одной из программ в сторону «эмоционального максимума». Стендаль в свое время формулировал это так: «Человек не волен не делать того, что доставляет ему большее наслаждение чем все другие возможные действия»1. Это же касается и эмоций со знаком «минус». И если человек поступает против веления своих эмоций, то только и исключительно под влиянием еще более сильных (даже пусть менее ярко выраженных) эмоций.

Рационально-логическое отношение наиболее полное и последовательное выражение находит в научном (теоретическом) отношении, хотя, конечно, отнюдь к нему не сводится. В научном отношении мы имеем рационально-логическое отношение в наиболее развитой форме, когда логические операции по установлению связей между явлениями действительности имеют четкую определенность (и сами по себе являются предметом исследования). В так называемом обыденном сознании рационально-логическое отношение базируется на опытным путем устанавливаемых и обычно не осознаваемых критериях («здравый смысл»). Неосознанно-диалектическом видом мышления, помогающим как бы непосредственно усматривать логические связи, является интуиция.

Представляется, что для характеристики переработки семантической информации с изложенной точки зрения фактически достаточно указать на ее роль в обеспечении функционирования общественного организма и индивида. Этим можно ограничиться, поскольку проблемы рационально-логической переработки информации, в том числе и в области науки, сегодня весьма подробно разработаны, а результатам этих разработок излагаемая здесь точка зрения в главном не противоречит. Несколько иначе обстоит дело в области переработки информации аксиологической.

Если мы согласимся, что существование общественного организма обеспечивается кроме рационально-логического отношения еще и наличием у человека особых «социальных» эмоций, то необходимо выяснить, что собой представляют эти последние. Человек обладает большим разнообразием эмоциональных реакций, связанных с его общественным бытием, аналогичных которым нет у животных. Можно предположить одно из двух: либо существует несколько несводимых друг к другу видов «социальных» эмоций, либо имеется только один их основной вид, по-разному проявляющийся в различных случаях. Нам представляется, что второй ответ более полно отражает действительное положение вещей.

Если такой основной вид «социальных» эмоций существует, то он должен обладать двумя главными свойствами. Во-первых, эти эмоции должны быть универсальными, т.е. участвовать в выработке отношения человека ко всем без исключения явлениям действительности, и к природной, и к социальной среде во всех их проявлениях. Во-вторых, отражая саму сущность человека, они должны быть в известном смысле внеисторическими, т.е. иметь место на любом этапе общественного развития, в том числе и в любой общественной формации. По нашему мнению, такими свойствами обладает только один вид «социальных» эмоций – эмоции эстетические, в которых реализуется особое эстетическое отношение человека к среде; все же остальные виды «социальных» эмоций являются производными от них.

Известно, что при любой интерпретации системы ценностей эстетическое является ее составной частью. В истории философии именно с эстетическим отношением человека часто сопоставляется научный подход к действительности. Еще Кант считал логическое и эстетическое суждения различными по своей природе. Он утверждал, что «суждение вкуса не есть познавательное суждение; значит оно не логическое, а эстетическое»2. При этом многие философы представляли эстетические эмоции как воплощающие в различных модификациях функцию побуждения к действию. Так, например, рассматривая соотношение разума и вкуса, Д.Юм писал: «Первый дает знание истины и лжи; второй дает понимание красоты и безобразия, греха и добродетели. Один рассматривает предметы, как они есть на самом деле в природе, ничего не преувеличивая и не преуменьшая; другой же обладает творческой способностью и украшает или пачкает все естественные предметы теми или иными красками, заимствованными из внутреннего чувства, создавая в известной мере новые творения. Разум, будучи холодным и незаинтересованным, не дает повода к действию… Вкус, поскольку он приносит радость или страдание и тем самым составляет счастье или несчастье, становится причиной действия»3. Если бы не то, что эстетическое отношение человека объясняется внутренними, а не внешними причинами, можно было бы считать, что здесь весьма точно выражена излагаемая точка зрения на отношение рационального и эмоционального (эстетического). Не углубляясь дальше в то, как в истории философии рассматривалась взаимосвязь этих категорий, перейдем к непосредственному рассмотрению эстетического отношения.

Эстетическое отношение присутствует практически в любом акте оценки человеком природных и искусственных предметов и явлений, явлений общественной жизни и самого человека. Это отношение проявляется во всех видах деятельности, в том числе и в процессе создания всех вещей, формируемых человеком не только в соответствии с их непосредственной утилитарной функцией, но и, по известному выражению Маркса, «по законам красоты». Существует особая область человеческой деятельности, где красота является непосредственным атрибутом – искусство. Столь широкое пронизывание эстетическим отношением человеческой жизни неизбежно приводит к предположению о его исключительной важности, о выполнении им каких-то весьма существенных общественно-необходимых функций.

Но эти функции отнюдь не очевидны. Вслед за Кантом многие философы вообще отстаивали тезис о «незаинтересованности» эстетического отношения. Однако личная незаинтересованность субъекта эстетического отношения, бескорыстность индивида в непосредственном акте этого отношения отнюдь не противоречит идее его общественной полезности. Приведем в этой связи слова Н.Г.Чернышевского: «Эстетичекое отношение всегда бывает бескорыстно, только в том смысле, что я любуюсь, например, на чужую ниву, не думая о том, что не мне она принадлежит, что не в мой именно карман пойдут деньги, вырученные за хлеб, на ней растущий, но я не могу не думать: “слава богу, чудный будет урожай; чудно поправятся мужички от нынешней жатвы! Боже мой, сколько человеческого счастия, сколько радости людям зреет на этом поле”. И надобно сказать, что эта мысль, может быть смутно, неясно для меня самого действующая на меня, более всего и настраивает меня к эстетическому наслаждению нивой»4.

Эстетическое отношение, которое наряду с рационально-логическим мышлением является высшей, сугубо человеческой формой отражения, позволяет эмоционально оценивать тот или иной предмет, явление, ситуацию с точки зрения их общественного значения. Более того, оно обуславливает отношение каждого отдельного человека к общественно-значимому в эмоциональном плане столь же личностно, как и «биологически», индивидуально значимому. Именно такой характер эстетического отношения и определяет его роль в сохранении «сверхорганизма», когда полезное для общества воспринимается как нечто доставляющее наслаждение индивиду, благодаря чему «индивид может совершенно бескорыстно наслаждаться тем, что очень полезно роду (обществу)»5.

Итак, эстетическое отношение – это индивидуальное выражение общественного отношения. Если человек определенным образом относится эстетически к данному объекту, то это значит, что через его посредство соответственно относится к этому объекту общество. И эстетическая оценка соответствует действительной общественной роли объекта в общем случае в той степени, в которой ей соответствует общественное представление о нем. «Природа человека делает то, что у него могут быть эстетические вкусы и понятия. Окружающие его условия представляют собой переход этой возможности в действительность: ими объясняется то, что данный общественный человек (т.е. данное общество, данный народ, данный класс) имеет именно эти эстетические вкусы и понятия, а не другие»6.

Эстетическая информация, на основании которой человеком производится оценка явлений с точки зрения общественной значимости, представляет собой вид аксиологической информации. В качестве таковой она дает основания для выработки стимула к действиям, в конечном счете направленным на общественно-полезные цели. Следует отметить, что в связи с многоступенчатым опосредствованием целей общественно-значимой деятельности эстетическая реакция гораздо менее жестко связана с действием, чем «вообще» эмоциональная. Будучи высшим уровнем в развитии приспособительных механизмов, этот механизм еще дальше отошел от жестко обусловленных реакций. В этом качестве эстетическое отношение определяет, как правило, только общую направленность деятельности человека, его стремления.

Исходя из сказанного, эстетическое отношение можно определить как основанную на оценке относительно недетерминированной информации часть механизма для разрешения противоречия между необходимостью для общества функционировать в качестве единого организма, противостоящего среде в своей целостности, – с одной стороны, и возможностью для него функционировать только через отдельных индивидов, – с другой. Как же действует этот механизм?

В представлении индивида общественная практика формирует (с некоторыми вариациями, зависящими от особенностей личного опыта) идеальное представление о предмете или явлении с точки зрения их общественной значимости. Оно образуется в результате многократного восприятия ряда объектов одного класса. Предметы или явления, относящиеся (в определенном смысле) к одному классу, в зависимости от их частных особенностей могут иметь большее или меньшее общественное значение. Эти частные признаки, воспринимаемые субъектом в процессе общественной практики с соответствующей общественной оценкой, статистически обрабатываются в его голове, и на основе этой обработки в ней складывается образ «усредненного» (с точки зрения его общественного значения) объекта данного класса, принимаемого в качестве его «естественного» состояния. В качестве такового этот образ может служить эталоном для оценки реальных объектов данного класса. И если оценка осуществляется на основе аксиологической информации, то сравнение с этим образом дает эмоциональную, эстетическую оценку. Определим такой «усредненный» образ предмета как его исходный эстетический образ.

Исходный эстетический образ в известной степени можно было бы сопоставить с категорией меры. Однако мера обычно связывается преимущественно с онтологической характеристикой объекта, в то время как исходный эстетический образ представляет субъективное отражение его общественно-значимых свойств, а потому зависит не только от природы самого объекта, но и от его отношения к обществу и, более того, от представления (не осознаваемого на рационально-логическом уровне) субъекта об этом отношении и, следовательно, не может адекватно интерпретироваться как отражение им меры объекта как чего-то присущего исключительно собственно объекту и независимого от отношения к нему. С психологической точки зрения понятие исходного эстетического образа оказывается достаточно близким понятию динамического стереотипа, но в последнем случае мы имеем дело скорее с определенным поведением человека, чем с его отношением. Исходный эстетический образ не может быть также представлен и как идеал, поскольку в данном случае речь идет не о наилучшем, а только о наиболее характерном.

Исходный эстетический образ в общем случае не является образом какого-то конкретного, реально существующего объекта. Будучи образованным из характерных элементов, присущих различным предметам или явлениям данного класса, он (в этом смысле) является полной абстракцией. Если продолжить сравнение с рационально-логическим («научным») мышлением – не упуская из виду относительности аналогии, – то этот образ можно определить как своеобразный аналог понятия. Эстетическое отношение предполагает оценку соотношения этого, созданного на основе общественной практики индивида, исходного эстетического образа с образом данного единичного явления, возникающего в результате его непосредственного восприятия.

Как мы уже отмечали выше, исходный эстетический образ имеет индивидуальный характер, и может не совпадать у различных людей. Однако он в конечном счете детерминирован общественными условиями существования индивида и зависит от характерных для данной социальной группы представлений. Степень соответствия исходного эстетического образа общественно-необходимому (зависящему только от интегральных общественных условий и в качестве такового не являющего индивидуальным, складывающимся из суммы оценок, а потому реально не существующего ни в какой конкретной голове), определяющаяся характером и степенью эстетического воспитания индивида, известна под названием эстетического вкуса. Следует отметить, что понятие «эстетический вкус» имеет еще и другое значение, а именно, значение критерия эстетической «чувствительности», то есть степени развития способности обнаружения отклонений реального объекта от того, который является идеальным «прообразом» исходного эстетического образа.

Говоря, что исходный эстетический образ является как бы образом нейтрального, индифферентного в эстетическом отношении объекта, мы в данном случае не обозначаем понятием «нейтральный» такой объект, который не имеет значения (безразличен) для общества. Наоборот, такой предмет является жизненно необходимым. Имеется в виду та его модификация (повторяем, нередко не имеющая реального бытия), которая как бы сама собой разумеется, которая не нарушает (ни в сторону улучшения, ни в сторону ухудшения) установившееся динамическое равновесие, условия взаимодействия данной социальной группы с окружающей средой. Однако она жизненно необходима для поддержания этого равновесия. Нейтральность исходного эстетического образа – следствие своеобразной адаптации. Как необходимость увеличения чувствительности и диапазона действия органов чувств привела к формированию механизма приспособления их к данному уровню интенсивности воспринимаемой величины сигнала (например, адаптации зрения к среднему уровню освещенности), так и в данном случае нейтральность исходного эстетического образа вызвана необходимостью чувствительной реакции на признаки отклонения от привычного, «среднего», что, нарушая установившееся равновесие общества и среды, требует выработки немедленной и точной оценки, выработки определенного отношения, то есть ввиду повышенного общественного значения требует повышенной чувствительности «социальных чувств».

Исходный эстетический образ, разумеется, не может быть чем-то застывшим. Он динамичен, составляющие его элементы находятся в непрестанном движении, вызываемом изменениями как в самих объектах, так и, главным образом, в их отношении к обществу и в общественном представлении об этом отношении. Он как бы постоянно приспосабливается к изменениям объективной действительности (как глаз к общему уровню освещенности), отражая новые положения в соответствующем классе объектов как непосредственно, так и в их отношении к обществу, а также новые представления человека об объектах.

Следует иметь в виду, что классификация объектов, бессознательно осуществляемая человеком при формировании исходного эстетического образа, далеко не однолинейна. Предмет, благодаря своей разносторонности, может одновременно входить в несколько классов, занимая при этом различное положение. Да и сами классы, входя в классы более широкие, могут по своей значимости занимать в них различное положение по отношению к обществу. Все это делает эстетическую оценку чрезвычайно сложной, не поддающейся логической интерпретации. Поэтому и сравнение исходного эстетического образа с образом, являющимся результатом непосредственного восприятия, не может быть осуществлено посредством рационально-логического анализа, так как ни тот, ни другой не могут быть воспроизведены человеком в полном объеме в виде логической конструкции. Сравнение (процесс которого не осознается) вырабатывает эмоциональную оценку, причем оценка эта будет положительной при отклонении образа непосредственно воспринимаемого объекта от исходного эстетического образа в сторону большего общественного значения, и наоборот. Понимаемое таким образом эстетическое есть эмоциональный критерий степени соответствия образа непосредственно воспринимаемого объекта его «абстрактному» образу, возникающему у человека в процессе общественной практики на основании представления об общественно-нейтральной (в изложенном выше понимании) модификации объекта данного класса. На основе этой оценки человек воспринимает предметы или явления как прекрасные или безобразные.

Эстетической оценке подлежат не только те предметы или явления, которые непосредственно касаются человека. В эстетическом отношении для общественного человека в принципе нет объектов безразличных. Все они имеют (или могут иметь) общественную значимость, так как их совокупность образует среду существования общества и, следовательно, с каждым из них может быть связано представление об их общественно-индифферентном состоянии, то есть образован исходный эстетический образ. Именно своей общественной функцией отношение человека к миру отличается от «отношения» животного. «Животное “видит” только то, что непосредственно связано с его физиологически врожденной потребностью, с органической потребностью его тела. Его “взором” управляет только физиологически свойственная его виду потребность»7. Поэтому, говорил Фейербах, животное равнодушно к звездам.

Для человека дело обстоит иначе – именно вследствие его общественной природы. Здесь существенным становится уже не индивидуальное, а общественное отношение. «С природой как таковой люди вообще имеют дело лишь в той мере, в какой она так или иначе вовлечена в процесс общественного труда, превращена в материал, в средство, в условие активной человеческой деятельности. Даже звездное небо, в котором человеческий труд реально пока ничего не меняет, становится предметом внимания и созерцания человека лишь там, где оно превращено обществом в средство ориентации во времени и пространстве, в “орудие” жизнедеятельности общественно-человеческого организма, в “орган” его тела, в его естественные часы, компас и календарь. Всеобщие формы, закономерности природного материала действительно проступают, а потому и осознаются именно в той мере, в которой этот материал уже реально превращен в строительный материал “неорганического тела человека”, “предметного тела” цивилизации, и потому всеобщие формы “вещей в себе” выступают для человека непосредственно как активные формы функционирования его “неорганического тела”»8.

Закономерно возникает вопрос: а что же будет в случае, если мы встречаемся с предметами или явлениями впервые, если сталкиваемся с объектами, которые нам не известны и относительно которых, следовательно, общественная практика не могла нам дать представления об их общественно-нейтральном состоянии? Вопрос тем более существенен, что именно для новых явлений их оценка имеет особо важное значение. На это можно ответить так. Во-первых, все явления или предметы включают в себя известные нам элементы и отношения, по которым мы их и оцениваем, сравнивая со знакомыми предметами или явлениями. «Все в мире мы узнаем не иначе, как через сравнение, – говорил К.Д.Ушинский, – и если бы нам представился какой-нибудь новый предмет, которого мы не могли бы ни к чему приравнять (если бы такой предмет был возможен), то мы не могли бы составить об этом предмете ни одной мысли и не могли бы сказать о нем ни одного слова»9. На неизвестные предметы через их известные свойства, на все явление через часть его эстетическое отношение распространяется ассоциативным путем, когда эстетически весь предмет или явление оцениваются по тем качествам, которые известны. Особую роль в силу их всеобщей применимости, повидимому, играют абстрактные характеристики (такие, например, как симметрия и ритм, роль которых в эстетическом восприятии издавна служила объектом пристального внимания). Во-вторых, если этих элементов почему-либо не достаточно, то эстетическая оценка на данном этапе отсутствует. Например, Стендаль отмечал, что если в произведении искусства обычаи, заимствованные из истории, превышают уровень знаний большинства зрителей, зрители им удивляются, не замечая красоты, и лишь после того, как длительная привычка устранит удивление, сможет зародиться симпатия10. По словам Альберти, «в большинстве случаев пренебрежение обычаем уничтожает искусство»11.

Сложность и противоречивость общественных явлений приводит к тому, что зачастую суммарная оценка, охватывая множество разнополярных эстетических оценок, не носит явно выраженного эстетического характера. С другой стороны, эстетическая оценка в явном виде имеет место только при определенном уровне сложности оцениваемого объекта. Понижение сложности сначала делает эстетическую оценку элементарной, а затем уничтожает ее совсем вследствие повышения удельного веса относительной детерминации. Увеличение же сложности не позволяет (на данном уровне, без перехода к другому качеству) охватить в восприятии объект в целом, что препятствует его общей эстетической оценке. Мы тонем в противоречиях, не умея найти того, что их объединяет. Это касается даже такого простейшего случая как геометрические размеры. Последнее заметил еще Аристотель. По его мнению, «ни чрезмерно малое существо не могло бы стать прекрасным, так как обозрение его, сделанное в почти незаметное время, сливается, ни чрезмерно большое, так как обозрение его совершается не сразу, то единство его и целостность его теряются для обозревающих»12.

Восприятие прекрасного доставляет нам наслаждение, причем наслаждение самого высокого порядка, ни с чем не сравнимое. Мы видели, что наслаждение возникает в процессе удовлетворения потребности. Следовательно, и здесь мы вправе ожидать, что прекрасное удовлетворяет какую-то (причем важнейшую) потребность человека. Что же это за потребность? Ставшая личной потребностью индивида необходимость в сохранении и развитии общественного организма. Отражая общественную значимость предметов и явлений, превращая общественно-значимое в индивидуально-необходимое (причем без «корыстной» заинтересованности, так как не подлежит непосредственному индивидуальному потреблению), эстетическое отношение тем самым обеспечивает общественно-полезную (в конечном счете) направленность действий человека. Эти-то действия в своем интегральном результате и способствуют обеспечению целостности общества, его сохранению и развитию. Таким образом, положительно эстетическое, прекрасное, будучи критерием положительной общественной ценности, удовлетворяет одну из важнейших потребностей человека как общественного существа.

Когда человек непосредственно ощущает свою общественную сущность, когда он находится в состоянии непротиворечивости с социальной средой, эстетическое отношение является одной из главных причин его общественно-значимых действий. Но мы живем в тот исторический период, когда общественная сущность человека затушевана классовой организацией общества и опосредована массой разнообразных противоречивых связей, отношений, побуждений, для которых их конечная общественная природа не только не видна, но нередко даже представляется антиобщественной по своей сути, – как трудно себе представить, что яхта, идущая против ветра, гонима все тем же ветром. В этих условиях появляются дополнительные формы регулирования поведения человека, имеющие ту же природу, что и эстетическое отношение, но приспособленные к деформированному характеру потребностей.

Рассматривая регулятивную функция «социальных эмоций» мы утверждали, что основным их видом являются эстетические, все же остальные представляют только конкретные проявления эстетического отношения в зависимости от условий, объекта, взаимоотношения с рационально-логическим («научным») отношением и т.д. Такое утверждение, естественно, не может быть признано верным баз рассмотрения отношения к эстетическим эмоциям хотя бы важнейших проявлений «социальных чувств». И прежде всего это относится к чувствам, непосредственно определяющим сегодня поведение человека – нравственным чувствам, тем чувствам, которые, как и эстетические, связаны с общественной оценкой, ибо «добродетель и порок, моральное добро и зло – во всех странах определяются тем, полезно или вредно данное явление для общества» (Вольтер).

Проблема взаимосвязи эстетического и этического неоднократно ставилась в истории философии. Мы не будем здесь рассматривать различные варианты ее решения13. Отметим только, что при рассмотрении соотношения эстетического и этического, как правило, исследуются области их совпадения и различия. При этом обычно сфера действия эстетического признается более широкой, чем сфера действия нравственного. Этот момент отмечается практически всеми исследователями, в той или иной мере касающимися взаимоотношения между ними. Если предметом нравственных чувств считаются только явления общественной жизни, то объект эстетических чувств составляют также явления природы и материальные результаты человеческой деятельности. Получается в конечном счете, что эстетическое отношение, будучи шире нравственного, включает последнее в себя в качестве одного из своих проявлений. Таким образом, рассматривать взаимоотношение прекрасного и нравственного имеет смысл только в общественной жизни.

Общность эстетической и нравственной оценок при этом распространяется не на все общественно-значимые объекты (тем более, что других вообще не бывает) и даже не на любой вид деятельности человека. Практически любое действие человека может оцениваться с двух точек зрения: как некое объективно существующее явление, как сумма физических движений, и как результат, как выражение внутреннего мира человека, его внешнее проявление. Первое относится к технической стороне деятельности, второе – к ее социально-психологическому содержанию14. Нравственной оценке подлежат лишь вторые; эстетически же мы оцениваем как их, так и «технические» действия.

Прежде всего отметим еще раз, что под нравственной оценкой мы здесь понимаем оценку эмоциональную. Именно потому и говорим о нравственных чувствах, а не о нравственных нормах. Нравственный принцип, сформулированный в общем виде, столь же отличен от нравственного чувства, как отличен от непосредственного эстетического отношения общий эстетический принцип, выраженные в логических построениях эстетические взгляды. Конечно, мы можем оценивать поведение того или иного человека как соответствующие или не соответствующие каким-то нравственным нормам; но такая (рациональная) оценка – нечто иное, чем гордость или стыд, вызванные его действиями. Точно так же можно сказать, что, например, «три единства» классицистической драмы не соответствуют эстетическим нормам современного искусства, но такая оценка не будет проявлением живого эстетического отношения к конкретному произведению, выражаемого в эстетических эмоциях. Еще раз подчеркнем, что эмоциональное отношение, в том числе и в виде отношения морального, – особый вид отношения, не сводимый к отношению рациональному: «объективная реальность морального закона не может быть доказана никакой дедукцией и никакими усилиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума … и все же она сама по себе несомненна»15.

Не следует забывать также, что при сравнении эстетической и нравственной оценок речь должна идти об одном и том же объекте. Безосновательно, например, сравнивать нравственную оценку поступков человека с эстетической оценкой его внешнего облика. Но если оценка относится действительно к тому же предмету или явлению, то мы не найдем такого, которое, будучи объектом нравственной оценки, не было бы в то же время объектом оценки эстетической, причем расхождения («плюс» или «минус») в этих оценках невозможны: положительная нравственная оценка никогда не сочетается с отрицательной эстетической, и наоборот. Разделить эти два вида оценки без потерь для обеих нельзя. Нравственный поступок не может быть безобразным; поступок, прекрасный с эстетической точки зрения, всегда нравственен. Другими словами, получается, что когда мы оцениваем поступки другого человека, разделение на нравственную и эстетическую оценку условно, это единая – эстетическая – оценка16.

И все же недаром существует не одна, а две категории эмоциональной оценки человека как функционирующего элемента общества. Необходимость такого разделения возникает в особом случае оценки человека – самооценке. Оценивая окружающую действительность, в том числе и других людей, их качества и поступки с эстетической точки зрения, человек сам в свою очередь становится объектом эстетической оценки, и не только со стороны другого человека, но и своей собственной. Остальных людей человек фактически оценивает только как элементы общества, себя же еще как некоторую отдельную целостную систему. В связи с этой своей «двойственной природой» человек по-разному относится к окружающим и к самому себе. Эмоциональная оценка других людей безотносительно к себе самому производится им с точки зрения исходного эстетического образа общественного человека (имеющего исторически обусловленный характер). По отношению к себе самому, как занимающему в собственном восприятии особое место, эта оценка существенно модифицируется, превращаясь в оценку посредством нравственных чувств, также базирующихся на некотором «усредненном» (но уже иначе) образе.

По «законам красоты» человек как личность оценивает только результаты своих действий: наше «Я», отчуждаясь, переходит в «неЯ», и только таким образом превращается в объект собственно эстетической оценки. Эстетическая же (с точки зрения общественной значимости) оценка самих действий (то есть по сути дела функционирующей личности) может быть дана только другим человеком, самооценка выражается в нравственных чувствах.

Необходимость трансформации эстетической оценки своей личности в особое нравственное чувство связана с непосредственно активной ролью этой оценки. Ее направленность не вовне, а на самого себя предполагает возможность непосредственной коррекции функционирования объекта оценки, чего нет в случае собственно эстетической оценки объекта внешнего. Стремление к положительной нравственной самооценке есть стремление к удовлетворению потребности в общественном самоутверждении – одной из фундаментальных потребностей человека. Нравственная оценка (самооценка) человека побуждает его согласовывать свои действия с возможной эстетической (т.е. с позиций общественной значимости) оценкой этих действий другими людьми. Причем оценка эта через оценку совершаемых действий переносится на совершающего их человека, действия эти фактически оцениваются не сами по себе, а как определенная характеристика совершающего их человека.

Если бы можно было представить человека «самого по себе», то нравственная оценка самооценкой и ограничивалась бы. Но человек потому и человек, что входит в целую систему общественных связей. При отсутствии общества как определенного целостного образования, именно эти связи, отражающие вхождение человека во множество разноуровневых социальных образований, возмещают его человеку в классовом обществе. Общественный антагонизм классового общества взывает определенный сепаратизм, и даже противопоставление этих образований в различных отношениях. И человеку как нечто отличное от простого элемента общества приходится оценивать не только себя, но и частично и в определенных отношениях также и членов тех общественных образований, в которые он входит и с членами которых в данных конкретных отношениях себя отождествляет в противопоставлении всем остальным – «мы» и «они». Таким образом, нравственной оценке действия других людей подлежат только в том случае, когда речь идет о тех, кто принадлежит к той же более или менее узкой общественной группе, к которой (неважно, сознательно или нет) причисляет себя данный индивид. Происходит как бы расширение нашего «Я» с включением в него «мы», превращение оценки в самооценку. Если же такого расширения нет, то и нравственные эмоции отсутствуют. Гордость или стыд (нравственные аналоги прекрасного и безобразного, играющих ту же роль в эстетическом отношении) человек испытывает за других только отождествляя этих других с собой в противопоставлении в том или ином отношении общему социальному окружению.

Из сказанного следует, что нравственная оценка применительно к другим людям играет свою роль только в том случае, когда существует принципиальная возможность противопоставления интересов личности как «частного человека» и общества. Эта возможность появляется со становлением классового общества. Соответственно тогда же развивается и нравственное чувство: с исчезновением классовой организации оно также должно исчезнуть, уступив полностью сферу оценки всех общественных явлений эстетическому отношению. Эстетическое не только предшествовало нравственному, но вообще «нравственное может развиться только через эстетическое» (Шиллер). Само по себе действие как физический акт не может быть ни хорошим, ни дурным. Таковыми его делают только соответствующие побуждения совершающего их человека, и их нравственная оценка зависит от соотношения эгоистического (которое, по словами Маркса, также есть форма самоутверждения человека) и альтруистического. С полным исчезновением одного из элементов (эгоистическое как форма самоутверждения в бесклассовом обществе просто не нужно), исчезают и основания для нравственной оценки. Как «сверхчеловек» Ницше, полностью противопоставив себя обществу, оказался «по ту сторону добра и зла», так и человек коммунистического общества, гармонически слившись с обществом, и таким образом вновь полностью обретя согласие со своей общественной сущностью, потеряет критерий для нравственной оценки и будет руководствоваться в своих поступках исключительно эстетическими эмоциями. Повидимому, именно так следует понимать слова Горького: «Эстетика – этика будущего».

Но это – действительно дело будущего. Нравственные чувства оказывали, оказывают и еще долго (вплоть до полного исчезновения деления людей на «мы» и «они») будут оказывать сильнейшее и весьма важное влияние на поведение человека. И в этом качестве они представляют собой весьма важный объект изучения для обществоведения. Что же касается в значительной мере пытающейся принять на себя эту задачу этики – как раздела философии, как учения о должном с его абстрактными категориями добра (к которому следует стремиться) и зла (которого следует избегать), то со становлением научного (а не философского) взгляда на общество она теряет как свою основу, так и объективную необходимость, – ну, например, как потеряла основу и необходимость (несмотря на бесспорные заслуги в прошлом) теория флогистона с развитием научных представлений о термодинамических процессах и химизме горения.

Являясь механизмом регулирования общественного поведения человека, эстетическое отношение пронизывает буквально все сферы его общественного бытия. В качестве составного элемента эстетическое отношение входит во все так называемые «формы общественного сознания». Однако далеко не всюду оно выступает в форме прямой эстетической оценки.

Отражение общественным человеком свойств действительности – единый процесс, включающий восприятие и переработку всей полученной информации, а рационально-логическое мышление («научное» отношение) и эстетическое отношение представляет собой способы общественной переработки человеком этой информации с прагматическими целями. Будучи одинаково необходимыми в обеспечении целостности общественного организма, они представляют собой стороны того, что принято называть «общественным сознанием» человека. В качестве таковых они в своем взаимодействии составляют внутреннюю структуру этого «общественного сознания» и входят в него во всех его формах – от науки и философии, поскольку «без “человеческих эмоций” никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины»,17 – и до наслаждения прекрасными произведениями искусства, невозможного, если не быть «художественно образованным человеком» (Маркс).

Все так называемые «формы общественного сознания» в их реальном бытии в сознании индивида в конечном счете представляют собой диалектическое сочетание этих двух сторон и, если не считать различий в объекте, не содержит в себе ничего другого, кроме научного (рационально-логического) и эстетического (эмоционального) отношений, взаимодействующих иногда по весьма сложным законам. Наука, имея целью установление взаимосвязи между явлениями, почти полностью находится в сфере относительно-детерминированных явлений; поэтому эстетическое отношение к ее предмету весьма ограничено (хотя и не исключено). Общественные же явления, составляющие предмет, например, политического сознания, весьма сложны, и не всегда могут, поэтому, быть объектом прямой эстетической оценки. Эстетическое отношение как компонент входит в другие виды отношений и деятельности человека; специально рассматривать эти случаи мы здесь не будем.



2.5. Искусство как средство социализации

Эстетическое отношение, проявляясь в зависимости от обстоятельств в различных формах, определяет всю общественно-значимую деятельность человека. Чтобы стать регулятором поведения человека, оно должно быть соответствующим образом сформированным. Формирование эстетического отношения осуществляется под воздействием всей окружающей человека среды в процессе общественной практики. Естественная среда, предметы, созданные человеком, его трудовая деятельность, отношения с другими людьми – все это оказывает влияние на формирование эстетического отношения. Однако особое место в этом процессе принадлежит искусству. Как познание объективных свойств действительности может осуществляться в различных формах и на разных уровнях, но специализированной его формой является наука, так и формирование эстетического отношения, осуществляющееся под воздействием всей окружающей действительности, является специальной целью особого общественного явления – искусства.

Сложность искусства как общественного явления, специфичность его общественной функции не позволили до сих пор найти такое его определение, которое бы в полной мере отражало его качественное своеобразие. Исследователи, фактически отрывающие искусство от эстетического отношения, делающие объектом преимущественного рассмотрения само искусство как совокупность художественных произведений, и следовательно, прежде всего не его общественную функцию, а его макро-и микроструктуру (виды искусства, их взаимоотношение, жанры, стили, течения, построение произведения искусства и т.п.), в принципе не могут решить вопрос о сущности искусства. Пытаться определять сущность искусства, его природу из рассмотрения самого искусства совершенно бесполезно: структура произведения искусства так же мало раскрывает сущность эстетического отношения человека, как структура языка науки – гносеологическую сущность процесса познания.

Философы «широкого профиля» включали эстетику (а значит, и искусство) в свою философскую систему в качестве составного элемента, и она выполняла те функции, которые были необходимы с точки зрения целостности данной системы. Поэтому и вопрос о том, что такое искусство, решался ими в зависимости от той основной идеи, которая была положена в основу их системы, и таким образом, чтобы гарантировать ее применение и в этой сфере. Крушение (или потеря значения) системы приводило к утрате значимости соответствующего определения искусства.

Снижение ценности умозрительных всеохватывающих философских систем совместно с неспособностью эстетиков найти положительное решение вопроса о сущности искусства привело к широкому распространению попыток решить проблему путем привлечения концепций, созданных в рамках других наук, доказавших (иногда только по видимости) свою способность давать положительное знание. При этом нередко выводы этих наук поначалу применяли в эстетике сами специалисты в той или иной новой, бурно развивающейся науке, научной теории. Ч.Дарвин, создав теорию естественного отбора, пытался применить ее и в эстетике; развитие психологии привело к возникновению «экспериментальной эстетики»; вопросы эстетики не прошли мимо внимания З.Фрейда. Даже теорию относительности пытались применить в эстетике.

В наше время появление и развитие кибернетики привело к получившим чрезвычайно широкое распространение попыткам применить и в эстетике принципы этой науки (в частности, некоторые положения теории информации, принцип обратной связи и т.п.). Не прошла мимо эстетики теория знаковых систем (семиотика), пытавшаяся представить искусство в виде своеобразного языка. В рамках марксизма, считая искусство одной из «форм общественного сознания», преимущественно пытались представить его в качестве формы (способа, средства) познания. Жаль, что объем настоящей работы не позволяет рассмотреть эти вопросы – они чрезвычайно интересны. Оставив в стороне другие определения искусства, прейдем непосредственно к рассмотрению его как средства формирования общественного человека.

Совместная деятельность людей как элементов единого целого требует постоянного координирования действий. Это координирование должно осуществляться двояким образом. Во-первых, чтобы совместные действия были успешными, необходима взаимная информация о целях, возможностях, планах действий, передача сведений о свойствах предметов и явлений, на которые эти действия направлены, об условиях их совершения. Другими словами, необходима передача семантической информации между членами общества. Семантическая информация может иметь различный вид, но в наиболее развитом виде она выступает как информация научная. Как уже отмечалось, такого рода сведения дают основания для формирования только программы действий. Каждая ситуация представляет возможность для целого ряда различных, а иногда и взаимоисключающих действий, причем для каждого из них в данной ситуации на основе имеющейся семантической информации может быть сформирована соответствующая программа.

Вопрос заключается в том, какая именно программа действий будет в данном случае реализована. Как мы уже отмечали, только в немногих случаях связь между данными о ситуации и действиями включается автоматически – в тех случаях, когда последние жестко обуславливаются системой «стимул-реакция». В подавляющем же большинстве случаев импульсом, побудительным мотивом к определенному действию являются эмоции, базирующиеся, как мы пытались это показать выше, на аксиологической информации. Таким образом, во-вторых, необходима взаимная передача между членами общества аксиологической информации, которая бы обеспечивала также и необходимую для общества направленность совместных действий, тех действий, которые в конечном счете обеспечивали бы сохранение и развитие общества независимо от частных целей и намерений отдельных людей и их групп. Согласно принятому выше определению такой информацией является специальный «общественный» вид аксиологической информации – информация эстетическая. Средством передачи этой информации является искусство. Отметим при этом, что выражение «передача аксиологической (эстетической) информации» применено здесь условно. Специфика аксиологической информации как раз и состоит в том, что она не может быть перекодирована, а значит, и передана. Ниже рассмотрим этот вопрос подробнее, а здесь под «передачей» эстетической информации в искусстве будем понимать формирование у воспринимающего художественное произведение эстетического отношения к действительности, аналогичного тому, которое могло бы быть сформировано на основе непосредственного восприятия соответствующей эстетической информации.

Искусство – не единственное, но только специализированное средство формирования эстетического отношения. Эту же задачу выполняет «естественный» язык, среди функций которого имеется и эстетическая1. Являясь универсальным средством общения, язык выполняет обе задачи: передает сведения и формирует эстетическое отношение. Искусство представляет собой специализированное воплощение последней функции. Здесь эстетическая функция углубилась и расширилась до практически полного определения сущности искусства как общественного явления.

Эта функция искусства нашла яркое и образное отражение у Л.Толстого. Вот как он иллюстрировал взаимосвязь науки и искусства: «Наука и искусство подобны тем баркам с завозным якорем, так называемым машинам, которые прежде ходили по рекам. Наука, как те лодки, которые завозят вперед и закидывают якоря, приготавливает то движение, направление которого дано религией, искусство же, как тот ворот, который работает на барке, подтягивая барку к якорю, совершает само движение»2. При этом следует учесть, что под религией в контексте своей работы «Что такое искусство?» Л.Толстой фактически понимает общественное самосознание: «Всегда, во всяком обществе, есть общее всем людям этого общества религиозное сознание того, что хорошо и что дурно»3. Это представление формируется общественной практикой, в результате чего, по словам Энгельса, «в сознании или чувстве каждого человека известные положения существуют как непоколебимые принципы, которые, являясь результатом всего исторического развития, не нуждаются в доказательствах».

Обычно, начиная с Плеханова, считается, что Л.Толстой определял искусство как язык. Однако Толстой вовсе не считал искусство средством передачи сообщений. Наоборот, говоря об искусстве как «средстве передачи чувств», Толстой подчеркивал роль искусства в формировании поведения. Вот что он пишет об общественной роли искусства: «Все, что теперь, независимо от страха насилия и наказания, делает возможною совокупную жизнь людей (а в наше время уже огромная доля порядка жизни основана на этом) все это сделано искусством. Если искусством могли быть переданы обычаи так-то обращаться с религиозными предметами, так-то с родителями, с детьми, с женами, с родными, с чужими, с иноземцами, так-то относиться к старшим, к высшим, так-то к страдающим, так-то к врагам, животным – и это соблюдается поколениями миллионов людей не только без малейшего насилия, но так, что это ничем нельзя поколебать, кроме того как искусством – то тем же искусством могут быть вызваны другие, ближе соответствующие религиозному сознанию нашего времени обычаи. Если искусством могло быть передано чувство благоговения к иконе, к причастию, к лицу короля, стыд перед изменой товариществу, преданность знамени, необходимость мести за оскорбление, потребность жертвы своих трудов для постройки и укрепления храмов, обязанности защиты своей чести и славы отечества, то то же искусство может вызвать и благоговение к достоинству каждого человека, к жизни каждого животного, может вызвать стыд перед роскошью, перед насилием, перед пользованием для своего удовольствия предметами, которые составляют необходимое для других людей; может заставить людей свободно и радостно, не замечая этого, жертвовать собою для служения людям»4. Из этой большой цитаты понятно, что Толстой видит главную общественную цель искусства в формировании такого отношения людей к различным явлениям общественной жизни, которое независимо от каких бы то ни было соображений личной или общественной пользы вызывало бы побуждение к такой деятельности, которая приводила бы к максимально благоприятным, по господствующему мнению, результатам для общества. В этом и состоит общественная функция искусства: «Все виды поэзии должны направлять нас»5.

Формирование определенного эстетического отношения искусством не является, разумеется, однократным актом. Оно осуществляется не тем или иным конкретным художественным произведением, не тем или иным художником или направлением, или даже видом искусства. Формирование эстетического отношения – результат воздействия всего комплекса наличных художественных произведений, хотя, разумеется, действенность различных произведений искусства не одинакова и существенно зависит как от их эстетического качества, так и от целого ряда других условий. Более того, чаще всего воздействие искусства не имеет непосредственного характера. Как писал Л.С.Выготский, «искусство … никогда прямо не порождает из себя того или иного практического действия, оно только приуготавливает организм к этому действию»6. И далее: «Искусство есть скорее организация нашего поведения на будущее, установка вперед, требование, которое, может быть, никогда и не будет осуществлено, но которое заставляет нас стремиться поверх нашей жизни к тому, что лежит за ней»7. В этом отношении «чистое» искусство сходно с «чистой» наукой, которая также обычно не предполагает непосредственного практического использования ее результатов, но подготавливает прочный фундамент для практических действий. Сказанное, понятно, не исключает узкой направленности действия тех или иных отдельных произведений искусства на достижение конкретной практической цели (как и практической направленности отдельных научных разработок). Однако это не изменяет того положения, что искусство как общественное явление в принципе предназначено для формирования обобщенного эстетического отношения человека к среде.

Эту функцию искусства – формировать определенное эстетическое отношение – особо и неоднократно отмечал А.В.Луначарский. «Почти вся область искусства, – писал он, – и во всяком случае вся область настоящего искусства, там, где оно не совпадает с промышленным искусством и его целями, есть агитационное искусство. Всякое искусство имеет, по меньшей мере, зародыш агитации, вредной нам или полезной. Искусство всегда агитационно. Совершенно неверно, будто плакат есть агитационное искусство, а настоящие картины не агитационны»8. Как широко понимал Луначарский агитационную функцию искусства, видно уже из его дальнейших рассуждений о том искусстве, которое хотя и не выражает нашей идеологии, имеет, однако, положительные стороны, как, например, прославление человеческой красоты в картинах мастеров Возрождения, написанных на чуждую нам религиозную тему. Общественная функция искусства – формирование соответствующего эстетического отношения, стимулов к действию.

В своей речи «Искусство как вид человеческого поведения» Луначарский говорил: «Искусство интересует нас прежде всего … как совокупность приемов огромной мощности, которые могут влиять совершенно определенным образом на человеческое поведение»9. Более того, «его внутренний смысл заключается в изменении поведения тех, на кого это искусство воздействует»10, и оно «целиком сводится к возбуждению определенной жизненной деятельности»11. Именно в этом, а не в «отражении действительности» – сущность и назначение искусства: «Нам говорят или пытаются сказать – прямо пока никто не говорил: Художник нам важен как чистый очеркист, т.е. как репортер, как изощренный репортер, изощренный в смысле подмечания действительности и в смысле передачи сведений о ней»12. Но хотя передача сведений – задача необходимая и «совершенно гигантская», главная цель искусства не в ней. Художник «является как бы органом общества, необычайно чувствительным, соприкасающимся со средой и дающий максимальный импульс обществу для работы»13. А искусство «призвано развивать в человеке стремление к истине, бороться с пошлостью в людях, возбуждать в их душах стыд, гнев, мужество, делать все для того, чтобы люди стали благородно сильными и могли одухотворить свою жизнь светлым духом красоты»14.

Такой же вывод можно сделать и исходя из излагаемой здесь точки зрения на сущность искусства. Однако при этом закономерно встает вопрос: каким образом удается художнику как «органу общества» оказывать воздействие на других людей? Сделать он это может только посредством произведения искусства. Но чтобы формировать эстетическое отношение человека, произведение искусства должно иметь эстетические качества. Последние же (опять-таки с изложенной точки зрения) определяются отношением объекта к обществу. Таким образом, получается замкнутый круг. Произведение искусства, как и любой другой объект, может эстетически воздействовать на человека только благодаря своей общественной ценности, а последняя в данном случае возникает как результат такого воздействия, являющегося общественной функцией данного объекта. Чтобы разомкнуть его, необходимо обратиться к анализу другого вида информации, а именно той, которой обмениваются составляющие общество люди в процессе совместной деятельности.

Важнейшим параметром передаваемой информации является ее количество, характеризуемое степенью устранения неопределенности. Но эта характеристика имеет значение не столько для получателя информации с точки зрения ее использования, сколько при выборе средств связи для ее передачи. Знаменитая статья К.Шеннона, заложившая основы теории информации, явилась результатом его исследований по увеличению пропускной способности и помехоустойчивости каналов связи. Именно вопросами передачи и формальной переработки (перекодирования) информации и занимается классическая теория информации.

Для получателя информации более значимой является ее полезность, определяемая по тому, насколько она повышает так называемый тезаурус, характеризующий наличный объем информации получателя. Таким образом, количественная характеристика передаваемой информации определяется прежде всего по отношению к средствам связи, а прагматическая – к приемнику информации. Источник информации при этом не учитывается. Однако такое игнорирование источника при оценке информации далеко не всегда допустимо, причем по отношению как к аксиологической, так и семантической информации. При этом следует иметь в виду, что «на предметы действуют не изолированные объекты, кибернетической системой воспринимается не одно, а сразу несколько, в том числе и “посторонних”, воздействий. Задача приемника в том и состоит, чтобы из спектра всех воздействий воспринять только необходимое для нормального функционирования системы… При восприятии биологической и социальной информации дело усложняется еще и тем, что соотношение между информацией и шумом меняется в зависимости от подготовки, потребностей отображающей кибернетической системы»15. В зависимости от различных обстоятельств то, что воспринималось как шум, может восприниматься и как содержательная информация.

Предположим, мы получили какую-то информацию научного характера. Эту информацию мы используем различным образом в зависимости от того, как мы оцениваем ее достоверность. Особенно ясно мы видим это, когда информация об одном и том же явлении, получаемая из различных источников, носит противоречивый характер. Здесь никакой анализ средств связи и приемника (а часто и самой информации) не позволит нам выбрать то из сообщений, которое является более достоверным. И тем не менее такой выбор делается; он неизменно сопровождает почти всякое использование информации человеком – любую информацию мы оцениваем и с точки зрения ее достоверности. И хотя достоверность – характеристика не самой информации в строгом смысле слова, а ее источника, мы неодинаково относимся именно к информации.

Если источник информации нам неизвестен, то показателем ее достоверности является та форма, в которую эта информация заключена. Конечно, при этом можно сказать, что сама форма несет в себе дополнительную информацию, и ничего другого, по сравнению с иными случаями передачи информации, мы тут не имеем. Это действительно так и есть. Но эта дополнительная информация относится уже к другому сообщению – не к сообщению о характере и условиях некоторых действий, а к сообщению об источнике информации.

Сделаем здесь следующее замечание. Понятие «достоверность» не соответствует понятию «истинность». Если истинность характеризует отношение «субъект-объект» в процессе познания, (т.е. во взаимодействии в конечном счете общества как субъекта познания и окружающей среды как его объекта, в который в этом случае входит и само общество), то достоверность связана со взаимоотношением «приемник-источник» в процессе передачи знаний (т.е. с процессом обмена информацией внутри общества как познающего субъекта).

Необходимость оценки достоверности информации определяется самим характером ее использования в обществе. Ни одна кибернетическая система не может существовать без обмена информацией внутри самой системы. Любой организм имеет разветвленную сеть линий связи самого различного характера и физической природы. Необходимость передачи информации вызвана специализацией отдельных частей организма, из-за которой, например, сигналы от рецепторов должны быть переданы к месту их переработки и затем – к эффекторам, да еще необходимы сигналы обратной связи и т.п. Требование передачи информации между частями относится и к обществу. Для успешного функционирования, более того, для самого своего существования как единого целого, общество должно иметь внутреннюю систему передачи информации. Однако в обществе как сверхорганизме дело качественным образом меняется. В обществе нет «специализированных органов», которые уже морфологически были бы предназначены для выполнения определенных функций. Все функции, необходимые для существования общества как единого целого, выполняют его «элементы» – люди, являющиеся в то же время самостоятельными организмами.

Человек – «универсальный орган» общества и в принципе может выполнять любую необходимую обществу функцию. Сейчас нас интересуют две таких функции: получение информации, ее переработка – с одной стороны, и использование полученных таким путем сведений – с другой. Поскольку познание осуществляется обществом и в интересах общества, то ценность полученных сведений не определяется тем, могут ли они быть использованы непосредственно получившим их индивидом. Они предназначены для общества и могут быть использованы в его интересах в другое время, в другом месте и другими людьми. Это обстоятельство и делает столь важными вопросы передачи информации.

При любой передаче информации происходит ее искажение из-за помех. Это же происходит, следовательно, и при передаче информации внутри любой кибернетической системы. Однако, когда речь идет о передаче информации в многоклеточном организме, вопрос о достоверности не возникает – весь процесс искажения информации в принципе может быть описан в рамках классической теории информации. Другое дело, если как в «сверхорганизме» получение и использование информации разделено, причем и источник, и приемник, являясь элементами системы, являются в то же время самостоятельными (в известных рамках) организмами, имеющими и свои собственные отношения со средой. Когда человек для своих действий вынужден использовать информацию, полученную из окружающей среды другим человеком (более того, в общем случае – всякий раз другим, что исключает возможность поправки на систематическую погрешность), появляется необходимость оценки достоверности полученной информации. «Сосуществование» в каждом человеке собственно организма и элемента другого организма более высокого уровня приводит к тому, что потребности человека могут придавать своеобразную окраску передаваемой информации вплоть до ее сознательного искажения. Здесь уже классическая теория передачи информации бессильна.

Дело, разумеется, не только в этом. Даже если предположить полную «объективность» источника, то и в этом случае степень достоверности информации в значительной мере зависит от личных качеств последнего, его общественной позиции, уровня осведомленности и т.п. Как же в таком случае оценить достоверность сообщения?

Человек получает информацию из многих источников; в процессе ее использования оказывается, что один источник дает как правило более высокую достоверность информации, чем другой. Это обстоятельство тем или иным путем связывается с определенными качествами источника. Тогда в дальнейшем уже наша оценка «качества» источника информации дает основание для оценки достоверности информации. Достоверность информации, таким образом, представляет собой оценку ее источника с точки зрения приемника, отражающую то, насколько он заменяет последнего в процессе информационного взаимодействия со средой (опять с точки зрения приемника). Поэтому, когда источник и приемник совпадают, достоверность можно считать равной единице. Это тот случай, когда между ними и объектом, сведения о котором имеются в виду, нет еще дополнительно другого субъекта (как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать). В противном случае достоверность информации снижается. Это происходит обычно, но не всегда. Разнообразие людей по их возможностям, существенное отличие среды обитания конкретного человека и общества как целого, равно как и ряд других причин приводят к тому, что принципиально становится возможным повышение достоверности при ее передаче выше единицы.

Как мы уже отмечали, оценка достоверности осуществляется по отношению к любой передаваемой информации, в том числе и по отношению к информации научной. В этом случае речь идет об авторитетности, то есть о косвенной оценке (самостоятельной или под влиянием общественного мнения) личности источника информации в определенном аспекте, а именно, в том, который характеризует ее специфические возможности, делающие успешным процесс познания. Признание высокого профессионализма и особых способностей источника в ряде случаев заставляет считать его оценку более адекватной, чем собственную, повышая уровень достоверности сообщения выше единицы. Однако роль авторитетности в оценке достоверности существенно ограничена тем, что научная информация, как информация об относительно детерминированных явлениях действительности, предполагает возможность логической и опытной проверки.

Тем не менее достоверность получаемой от других информации играет достаточно различную роль в различных областях знания для тех людей, которые в них непосредственно заняты. Там, где результаты исследований поддаются непосредственной проверке практикой (например, экспериментом), как, например, в естествознании, последняя играет все возрастающую роль, соответственно снижая роль авторитетов. Что касается так называемых «гуманитарных наук», то здесь, где общественная практика корректирует результаты научных исследователей только в конечном счете, именно авторитет «источника» часто играет решающую роль. В средние века в Европе главным авторитетом во всех областях знания была Библия. Постепенно в естественных науках экспериментально полученные сведения стали вытеснять «божественное откровение», но в том, что касается общества и человека, авторитет Священного писания еще долгое время оставался незыблемым, и никакие ссылки на другие авторитеты не признавались (известное исключение составлял только Аристотель). С началом эпохи Возрождения по мере возрастания интереса к человеку все большую роль в этой области начинает играть авторитет тех или иных выдающихся личностей. Этот постепенный переход опоры в данной области с божественного откровения на авторитеты выдающихся людей, собственно, и имелся в виду, когда ее назвали «гуманитарной». Но и здесь, пусть в конечном счете, результаты проверки общественной практикой пробивали себе дорогу, и раньше или позже, безусловно, завоюют доминирующее положение. Правда, в результате исчезнут и сами «гуманитарные науки», превратившись в отрасли естествознания.

Существенно иначе обстоит дело, когда мы переходим к анализу такого специфического вида «сообщения», как художественное произведение. Достоверность эстетической информации, которая в силу разобранных выше причин (вероятностно-статистический характер описываемых ею событий, относительная их недетерминированность) не может быть подкреплена логическими или экспериментальными доказательствами, определяется по единственному критерию: форме, в которую она заключена, поскольку именно эта форма и несет дополнительную информацию об источнике «сообщения». Если, по словам Р.Фейнмана, «истинное величие науки состоит в том, что мы можем найти такой способ рассуждения, при котором закон становится очевидным»16, то подобное положение в области эстетического восприятия принципиально недостижимо – даже «о вкусах не спорят», где уж тут говорить об очевидности! Поэтому, когда мы переходим к вопросу об оценке такого специфического средства связи как художественное произведение, оценка источника – личности его автора – приобретает существенное значение, так как именно к ней сводится проверка достоверности данного «сообщения».

Скажем еще несколько слов о самом произведении искусства. «Законы», по которым строится его структура, принципиально не могут быть найдены, ибо их попросту не существует: если бы произведение искусства можно было бы построить по каким-то (пусть и чрезвычайно сложным) формальным (формализованным) правилам, то оно бы не могло выполнять своих социальных функций (практические попытки в этом направлении не приводили – и не приведут – ни к чему другому, кроме того, что называется художественным штампом). А любые технические средства, которые всегда использовались и будут использоваться в искусстве, были и останутся только вспомогательными для художника, расширяя его возможности (в том числе позволяя создавать новые виды искусства), но не заменяя его.

Что касается структурных элементов, из которых художник строит свое произведение, то они связаны с тем положением, которое человек занимает как биологическое существо, как элемент общества и как элемент среды. В первом случае используется ряд моментов, связанных с функционированием организма. Такие факторы, как тон, цвет, уровень сигнала имеют собственное сигнальное значение. Поскольку все процессы в организме протекают во времени и в определенном смысле имеют циклический характер, особое значение приобретает ритм. Факторы эти носят безусловный характер.

Те же структурные элементы, которые связаны с общественным бытием человека, имеют конвенциональную природу и зависят от своеобразного «общественного договора», когда знак и значение связываются в процессе общественной практики. Так, они могут носить традиционный характер (как, например, плоскость в рисунке). Они играют роль определенных структурных элементов в соответствии с «принятыми» значениями независимо от собственных структурных характеристик.

И, наконец, последняя группа элементов связана с характеристиками определенных свойств окружающей среды, которые, абстрагируясь от конкретных носителей, обретают свое значение благодаря им. Иногда в произведении искусства они сводятся до уровня иероглифов, что смыкает их с предыдущими элементами. К ним, например, относятся некоторые характерные цвета (цвет неба, растительности, крови и т.п.), звуки (низкий тон как характеристика больших размеров, мужского начала, и наоборот). Ну и просто используется узнаваемое изображение реального объекта.

Перечисленные элементы практически никогда не применяются отдельно, но только во взаимосвязи и взаимодействии. Поскольку искусство характерно для человека именно как человека, т.е. существа общественного, обитающего в окружающей среде, с которой общество как целое взаимодействует через эти свои элементы, для которых и предназначено «сообщение», то преимущество отдается двум последним моментам. Что касается первой группы элементов, то они относятся к произведению искусства как спирт к алкогольным напиткам, т.е. играют компенсаторную роль, в связи с чем в малых дозах создают благородное вино, а в больших (разумеется, при влиянии других моментов) – сивуху.

Эстетическая информация, как уже было сказано, выполняет роль не передачи сведений (которые могли бы быть в той или иной форме использованы при определении программы для организации действий – хотя, разумеется, произведение искусства может передавать и их), но формирования нашего отношения к окружающей действительности, к объекту действия. Соответственно при оценке достоверности нас интересуют не качества личности художника «вообще», а их определенный аспект, связанный именно с формированием нашего отношения. И хотя существует всесторонний интерес к личности художника, главным основанием оценки являются те его характерные черты, которые запечатлелись в произведении искусства.

К «фотографии» (какими бы средствами она не осуществлялась, лишь бы оставалась полная объективность) у нас отношение совершенного доверия – достоверность равна единице. Здесь можно считать, что информация получена непосредственно из среды (даже если проводником этой информации был человек). Искажения возникают только из-за помех и никакого отношения к достоверности не имеют. Но если в процесс передачи информации вмешивается человек со своей субъективностью, достоверность снижается. Здесь уже нельзя вычленить информацию, соответствующую действительному положению вещей, путем анализа помех. Это же относится и к искусству, но с ним дело обстоит еще сложнее. Художник, «показывая» нам то или иное явление, не просто передает нам сведения о нем, но побуждает нас относиться к нему определенным образом, «навязывая» нам свое отношение. Но как это можно сделать? Мы ведь не забываем, что перед нами произведение искусства, более того, знание этого обстоятельства – обязательное условие художественного эффекта. Что же заставляет нас формировать то или иное отношение к объекту, несмотря на понижение (объективное) достоверности полученной информации? Ответ может быть только один: личность художника17.

Воспринимая человека, мы отмечаем его внешность, характер движений, те или иные стороны его личности, проявляющиеся в его деятельности, во взаимоотношениях с окружающими. Человек как личность складывается из всех этих сторон как «совокупность физических и духовных способностей»18, и трудно, а порой и невозможно увидеть за отдельными проявлениями всего человека. Однако бывают случаи, когда в одном поступке человека, в немногих его действиях, в характере их выполнения – поскольку личность характеризуется не только тем, что она делает, но и тем, как она это делает – как в капле воды отразится он весь целиком. И тогда, как целостное явление, он доступен нашему эстетическому восприятию и подлежит непосредственной эстетической оценке. Произведение искусства и является таким отражением личности ее автора и отличается от других случаев только тем, что специально на такую оценку рассчитано, чтобы свидетельствовать достоверность «сообщения», а следовательно, может быть оценено только положительно – в противном случае оно перестает быть произведением искусства. Салтыков спрашивал о поэзии: «зачем ходить по канату, приседая на каждом четвертом шагу?» Да для того, чтобы представить таким образом свои особые возможности. Как говорил Гёте, мастер познается в ограничении. Поэт, используя определенный размер, так же налагает на себя определенные ограничения, как альпинист, поднимающийся к в общем-то ненужной ему вершине, да еще с той стороны, где склон круче. По мнению В.Шкловского в прозе таким же ограничением является сюжет19. Соответствующие ограничения есть в любом виде искусства, поскольку они сами становятся средством представления таких возможностей, и тогда «как голос, сжатый в узком канале трубы, вырывается из нее более могучим и резким, так, мне кажется, и наша мысль, будучи стеснена различными поэтическими размерами, устремляется гораздо порывистее и потрясает меня с большей силой»20. При высокой общественной оценке качеств автора само произведение приобретает эстетические качества, вызывая эстетическое наслаждение «отраженным светом» его автора. Но для этого необходимо, чтобы мы поверили в оценки, даваемые художником, «заверенные» отражением его действительно неординарной личности в произведении искусства. В противном случае, наоборот, «когда вы увидите, что автор не только предписывает умиление над тем, что не только не умилительно, но смешно или отвратительно, и когда вы при этом видите, что автор несомненно уверен в том, что он пленил вас, получается тяжелое, мучительное чувство, подобное тому, которое испытал бы всякий, если бы старая, уродливая женщина нарядилась в бальное платье и, улыбаясь, вертелась бы перед вами, уверенная в вашем сочувствии»21.

Природный объект красив или некрасив сам по себе. Предмет же, созданный человеком, если он, что неизбежно, оценивается и с эстетической точки зрения, подлежит оценке и как определенное структурное образование, и как воплощение каких-то качеств своего создателя. Поэтому эстетически он оценивается двояко: и как предмет, стоящий в ряду природных объектов, и оцениваемый по тем же критериям, что и они, и как воплощение эстетически созидающих качеств человека, т.е. как произведение искусства.

Абрис реактивного самолета красив, но он не воплощает в себе человека-художника. Он – плод работы ученого, конструктора, – людей, познавших законы аэродинамики больших скоростей и воплотивших их в этом летательном аппарате. В известном смысле можно сказать, что человек выступает здесь как своеобразный орган природы, создающий в соответствии с ее законами вещь, функционально вписывающуюся в природу. Чаще всего это происходит при взаимодействии с внешней средой – тогда мы имеем «формулы, отлитые в формы». Это не исключает эстетическую оценку, но осуществляется она по тем же критериям, что и в отношении природных объектов: из множества признаков по каким-то, пока неизвестным нам законам, отбирается «среднеэстетическое». Человек же здесь оценивается не как художник, но только как инженер.

Таким образом, когда мы говорим о специфических качествах личности автора художественного произведения, которые «просвечивают» через последние, обеспечивая ему эстетические свойства, мы имеем в виду не любые, но только ценностные (в развитом выше понимании этого слова), только те свойства, которые полезны обществу с точки зрения укрепления его единства, его объединения в единое целое, с точки зрения формирования у членов общества соответствующего, служащего этой цели отношения к среде, отвечающего потребностям общества как единого организма. В конечном счете эти качества являются показателем того, насколько художник «заменяет» зрителя или слушателя в оценке действительности, и именно в этом качестве становится определителем художественности (достоверности) произведения искусства. «В художественном произведении, – по свидетельству Луначарского говорил Ленин, – важно то, что читатель не может сомневаться в правде изображаемого. Читатель каждым нервом чувствует, что все именно так происходило, так было прочувствовано, пережито, сказано». И благодаря этому ощущению достоверности как эстетическая «истина» воспринимается оценка, даваемая художником изображаемому явлению: благодаря ему эта оценка становится собственной оценкой воспринимающего.

Эстетическое качество произведения искусства – единственный критерий представительности его автора как нашего «заменителя» в процессе восприятия и переработки эстетической информации из окружающей среды. Произведение искусства при этом заменяет нам в известной степени эту, получаемую обычно непосредственно, информацию, в том смысле, что формирует соответствующее эстетическое отношение. И соответствие этого отношения тому, которое могло бы быть сформировано (точнее, должно было бы быть сформировано) нами непосредственно, определяется по единственному критерию – эстетическому качеству художественного произведения, т.е. по оценке источника эстетического воздействия. Художник присутствует в произведении искусства как «отправитель» этого «сообщения». Воспринимая данное «сообщение», мы включаем его в наш духовный мир, и оно становится одним из множества факторов, формирующих стимулы к действию, но фактором направленным, реализующим главную цель искусства, которую составляет, по словам Л.Толстого, «объединение людей в едином и том же чувстве».

2.6. Способы социальной компенсации

Удовлетворение человеком своих потребностей – необходимое условие его существования. Это относится не только к индивидуальным потребностям (что само собой разумеется, ибо снижение уровня их удовлетворения ниже определенного предела неизбежно приводит к деградации или разрушению человека как биологического существа), но и к потребностям общественным, неудовлетворение котрых ведет к деградации и разрушению человека как существа общественного, т.е. именно как человека. И поскольку человек существует как человек, как отдельная биологическая особь и социальное существо – элемент «сверхорганизма», все эти потребности в той или иной мере, в той или иной форме удовлетворяются. Но форма и характер их удовлетворения исторически преходящи и определяются современным индивиду общественным устройством. И если способы удовлетворения индивидуальных, «биологических» потребностей зависит от него незначительно (иное дело – вопрос распределения средств удовлетворения этих потребностей, которого мы сейчас не касаемся), то способы удовлетворения общественных потребностей полностью ими определяются.

С одной стороны, изменение формы удовлетворения общественных потребностей человека в процессе развития общества вызывается изменением непосредственных нужд общества, условий его существования, имеющимися в его распоряжении ресурсами и т.п. То, что важно для общества в одних условиях, может не иметь существенного значения для него в других. Изменение общественного значения объектов в конечном счете приводит к изменению их роли в процессе удовлетворения общественных потребностей человека. Такие изменения связаны со многими факторами, однако основной, ведущий из них – это изменения общественного строя, меняющие глубинный характер взаимоотношений индивида и общества.

В процесс антропосоциогенеза одновременно осуществлялось формирование общества как биологического организма (следующего за многоклеточным организмом уровня), человека как элемента этого нового целого, и конкретного характера общественного организма, определенной общественной организации – первобытного племени. Хотя ведущей стороной этих процессов является социогенез, образование общественного «сверхорганизма» как продолжение генеральной линии эволюции, все они происходили в неразрывном единстве, поскольку невозможны друг без друга. Таким образом, человек, формируясь как элемент общества, одновременно формировался и как член первобытного племени. Следовательно, уже его функционирование в этом качестве обеспечивало «естественное», адекватное его общественной сущности удовлетворение общественных потребностей. Это адекватное удовлетворение давала непосредственно его общественно-значимая деятельность – вследствие малой длины цепочки опосредований целей и возможности обобщенного восприятия комплекса этих действий самим человеком и обществом как целым.

Положение коренным образом меняется уже с началом разрушения первобытного племени. Если в первобытном племени человек непосредственно ощущал себя частью целого и не мыслил даже своего существования вне его и независимо от него и, следовательно, функционируя как его часть, тем самым имел непосредственную возможность удовлетворения своих общественных потребностей, то по мере разрушения первобытнообщинного строя, а особенно со становлением классового общества, это становится невозможным. Разобщение людей, развитие общественных антагонизмов препятствует непосредственному удовлетворению общественных потребностей человека.

Выше мы достаточно подробно рассмотрели вопросы, связанные с удовлетворением одной из общественных потребностей человека (согласно приведенной классификации относящейся к потребностям второго уровня) – потребности в обществе как таковом, при котором общественная оценка общественной значимости всех без исключения объектов действительности опосредуется в эстетической оценке. Удовлетворение же этой потребности осуществляется в эстетически преобразующей деятельности, эмоциональным стимулом к которой является наслаждение красотой. Эта потребность и способы ее удовлетворения – родовые свойства человека, и как таковые в принципе не зависят от условий его существования (другое дело – конкретный характер оценки, который, как мы уже отмечали, определяется конкретными же условиями общественного бытия).

Иначе обстоит дело с двумя другими видами общественных потребностей. Здесь только гармонические отношения человека и общества дают возможность их адекватного удовлетворения. Вторая общественная потребность человека – потребность в общении – непосредственно удовлетворяется только в том случае, когда он находится в окружении людей, цели которых в главных, определяющих чертах совпадают с его собственными, причем полнота этого удовлетворения зависит от представления об общественной полезности этих целей (т.е. от степени их совпадения с целями общества). В этих же условиях удовлетворение третьей из общественных потребностей человека – потребности в самоутверждении – адекватно осуществляется посредством его общественно-полезной деятельности. Но при нарушении непосредственной связи человека с обществом, когда включается длинная цепочка опосредований между ближайшей, непосредстенной и конечной целями деятельности индивида, когда общественные условия его жизни стают все менее соответствующими его общественной сущности, создаются и условия для неадекватности средств и способов удовлетворения общественных потребностей человека, вплоть до того, что его «человеческая сущность опредмечивается бесчеловечным образом, в противоположность сама себе»1.

Поскольку здесь затрагиваются сущностные характеристики человека, он не может не переживать самым болезненным образом этого противоречия и не стремиться к его разрешению. Но разрушенная классовой организацией гармония человека и общества, в условиях которой только и могут нормально, «естественным» путем удовлетворяться общественные потребности человека, будет восстановлена только с ликвидацией этой организации, т.е в коммунистическом обществе. Поэтому борьба за его построение и есть единственно реальный путь ликвидации дисгармонии между общественной сущностью человека и не соответиствующими ей условиями его существования, равно как и практического разрешения противоречия между конечной и непосредственной направленностью деятельности индивида.

Однако необходимость реакции на неадекватность человеческой сущности конкретным условиям удовлетворения общественных потребностей возникает одновременно с началом разрушения первобытного племени, т.е. задолго до того, как появляются реальные предпосылки образования новой человеческой общности (хотя мечты о ней жили всегда и периодически предпринимались попытки ее создать). Необходимость разрешения этого противоречия стоит перед каждым человеком на протяжении всей его жизни, поскольку удовлетворение общественных потребностей – столь же необходимое условие человеческого бытия, как и удовлетворение потребностей индивидуальных. Даже существуя в условиях, не просто неадекватных, но и прямо противоположных его общественной сущности, человек, чтобы остаться человеком, должен все равно как-то удовлетворять свои общественные потребности. И если условия общественной жизни не способствуют этому, то возникает ряд способов социальной компенсации, дающих возможность в известной мере преодолеть наличие общественной дисгармонии, позволяющих в определенных пределах разрушить возникшее противостояние между сущностью человека и условиями его существования, создав таким образом возможность удовлетворения общественных потребностей человека в неадекватных его сущности условиях общественного бытия.

Вообще-то человеку доступно удовлетворение своих общественных потребностей в непосредственном виде и в условиях указанного несоответствия. Когда человек, несмотря на неадекватные его сущности условия существования, в качестве критерия своей деятельности непосредственно принимает ее общественную значимость, благо других людей независимо от собственной выгоды, говорят об альтруизме. Для таких людей, как Гриша из поэмы Н.А.Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», для которых «доля народа, счастье его, свет и свобода прежде всего», их деятельность доставляет величайшее счастье. Такие люди появлялись в самые мрачные времена, и благодаря им никогда не угасал свет добра и разума. Н.Г.Чернышевский писал о таких людях: «Мало их, но ими расцветает жизнь всех; без них она заглохла бы, прокисла бы; мало их, но они дают всем честным людям дышать, без них они задохнулись бы. Велика масса честных людей, а таких людей мало; но они в ней – теин в чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли»2. Но такие люди, как правило, не адекватно включены в реальные общественные отношения, их возможности удовлетворения других потребностей вследствие этого резко ограничиваются. Судьба некрасовского Гриши достаточно типична для данного случая: «Ему судьба готовила путь славный, имя громкое народного защитника, чахотку и Сибирь». Подавляющему же большинству людей, действительно представляющих существующую в данном обществе «совокупность общественных отношений», в удовлетворении их общественных потребностей на помощь приходят различные способы компенсации.

В принципе можно представить себе два направления, по которым могла бы осуществляться компенсация несоответствия между сущностью человека и условиями его существования в классовых обществах, препятствующего удовлетворению общественных потребностей. Первый путь состоит в такой организации отношений к обществу в целом или той или иной его части, когда антагонизму действительных общественных отношений противостоят отношения локальные, иллюзорные или опосредованные («внешняя» компенсация). Второй путь заключается в непосредственном воздействии на психику человека с целью устранения самого представления об общественной дисгармонии («внутренняя» компенсация). Оба эти пути достаточно широко используются, причем формы их использования весьма разнообразны. Это относится к потребностям как в общении, так и в самоутверждении.

В антагонистическом, разорванном обществе человек воспринимает последнее как враждебную, подавляющую личность силу. Поэтому в качестве критерия своей деятельности он просто не в состоянии воспринимать общественное благо во всем его объеме (тем более, что оно еще и далеко не очевидно). В гораздо большей степени это может относиться к тем или иным частным социальным образованиям, в которые данный человек входит, противопоставляясь тем самым всем остальным, не входящим в него людям. В конститутировании такого рода образований в различных условиях могут играть роль ощущения расовой, национальной, региональной, сословной, религиозной, классовой, профессиональной, половой, возрастной и т.п. принадлежности – как по отдельности, так и в самых разнообразных сочетаниях. Посмотрим, как реализуются в данном отношении некоторые из этих форм объединения людей.

Племя, представляющее собой первоначальную форму социальной организации, продолжало (в виде общины) играть в этом отношении важную роль и на этапе разложения первобытнообщинного строя, и еще долго в обществе классовом. Однако в дальнейшем роль основного структурного элемента такой организации в значительной степени берет на себя государство. Роль государства в развитии общества исключительно велика. Через его посредство происходило объдинение людей, прежде принадлежавших к различным структурным формированиям, менялся характер организации, что способствовало разрушению прежней целостности, создавая условия для возникновения новой. В то же время оно – на новой основе – разделяло между собой большие группы людей, обеспечивая относительно самостоятельное развитие таких отдельных образований, что, как мы увидим позже, является непременным условием общественного прогресса, узловые моменты которого связаны со взаимодействием отдельных социальных образований с различным характером общественной организации.

Таким образом, на различных этапах классового общества государство представляет собой социальное образование, в которое обязательно входит и вне которого немыслим отдельный человек. Все остальные связи поэтому должны были отступать на второй план по сравнению с этим обстоятельством, обеспечивающим саму возможность существования человека. Соответственно все более важную роль приобретает патриотизм, когда человек на место общества прежде всего ставит данное государственное образование и, если требуется, утверждает себя по отношению ко всем остальным как часть этого целого, защищает его, гордится им, удовлетворяя таким образом важнейшие свои потребности («римлянам слава Рима заменяла бессмертие»). «Патриотизм – это одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств»3.

Но чем дальше шло развитие общества, объективно направленное в сторону дальнейшей всеобщей консолидации, тем более патриотизм из средства разрушения старых, локальных племенных связей и образования новых, более широких, превращается в свою противоположность. Наряду с выполнением защитных, консолидирующих функций, он все более используется для разъединения людей, играя теперь уже реакционную роль. И всегда находились люди, которые пользовались этим в корысных целях. Своей двойственной природы, когда одновременно происходит и объединение, и разделение людей, патриотизм не потерял и в настоящее время, причем соотношение между этими функциями все более сдвигается в сторону последней, что часто превращает его, по известному выражению, в «последнее прибежище негодяев»4.

Другими важными социальными образованиями являются этнические (народность, нация и др.), которые до сих пор остаются одним из важнейших объединений людей. В силу того, что такого рода отношения обычно связаны с языком, искусством, бытовыми традициями и другими специфическими особенностями, создающими как бы естественную интегрированность индивида в социальную группу, эти связи имеют исключительно важное значение, особенно при традиционном укладе жизни, при слабой включенности каждого человека в разнообразие других общественных связей. Другими словами, включенность в этнос удовлетворяет (конечно, только частично) потребности человека в обществе и в общении. Это обстоятельство обеспечивает формирование этнических групп как социальных образований и их устойчивость на протяжении длительного времени.

Но есть и другая сторона дела. В каждом народе всегда есть люди, использующие этническое, национальное еще и как средство самоутверждения. В конечном счете (хотя и не всегда осознанно) они исходят из того, что при «самоопределении» нации их собственный социальный статус повысится по сравнению с широким интегрированием их народа в сообщество наций – в последнем случае они всего лишь одни из многих, в первом же оказываются в особом положении: хоть пирамида и меньше, но зато они на самой ее вершине.