Указанные процессы протекают также в странах бывшего «второго мира». В условиях социализма даже в последние перед «перестройкой» годы экономическая ситуация была относительно благоприятной и вопрос физического выживания на повестке дня не стоял. В условиях же кризиса при перманентно ухудшающейся экономической ситуации этот вопрос стал едва ли не основным, и немедленно же возникли подозрения, что совместное проживание оказывается более выгодным для одних за счет других, что дало толчок развитию национализма. Этим воспользовались различные социальные группы, роль которых в данном процессе мы рассмотрим ниже. Здесь же только отметим, что результатом его стало не только дальнейшее ухудшение политической и экономической ситуации, но и полная беззащитность новообразованных «суверенных» и «независимых» стран перед империализмом. Что тому и требовалось.

Эксплуатация большинства человечества «цивилизованными странами» (и не только непосредственно в так сказать классическом виде, но и за счет несправедливого международного разделения труда, неэквивалентного обмена, в том числе за счет «ножниц» цен на продукцию промышленного и сельскохозяйственного производства34, ограбления интеллектуальных ресурсов, опутывания долгами и т.п.) вызывает нарастание противоречий между эксплуататорами и эксплуатируемыми сейчас прежде всего в международном масштабе. В его результате мир оказался перед лицом глобального противостояния (его иногда называют противостоянием по линии Север-Юг), чреватого, несмотря на все меры, принимаемые империализмом как в экономическом, так и в идеологическом плане, разрушительным взрывом с тяжелейшими последствиями. И нет другой силы, кроме социализма, которая могла бы их предотвратить.

Пройдя все три стадии своего развития, капитализм как система неизбежно вступает в период загнивания. Конкретной, слишком хорошо нам знакомой политической формой процесса этого загнивания явился фашизм – раковая опухоль человечества, грозившая ему гибелью. В результате столь дорого обошедшейся «хирургической операции» непосредственная угроза ликвидирована. Но как раковые клетки постоянно рождаются самим организмом человека, так и буржуазное общество, начиная с определенного уровня развития, само из себя все снова и снова порождает тенденции вполне «тоталитарного» характера. Благодаря действию «иммунной системы» – демократических институтов, достигших значительного развития в буржуазных странах под влиянием угрозы самому существованию капитализма как общественного строя, в том числе и в связи с наличием в мире социализма, таким «клеткам», прежде всего в наиболее опасном виде фашизма, пока не удается превратиться в опухоль.

Распад мирового социалистического лагеря, внутренние процессы в Советском Союзе, вызвавшие экономическую и политическую нестабильность, привели к катастрофическому ослаблению влияния социализма на мировые процессы; и это немедленно же привело к явственному усилению империалистических тенденций (прежде всего в политике Соединенных Штатов Америки), которые, несомненно, будут усиливаться и дальше по мере снижения влияния социализма в мире, даже не столько за счет снижения военной мощи или экономического потенциала, сколько за счет дискредитации социалистической идеи, ослабления социализма как противоядия власти олигархии.

Уже с самого начала снижение международной роли социализма США ознаменовали крупной жандармской акцией против Ирака. Не военной, а именно жандармской. Помнится, во время проигранной «грязной войны» во Вьетнаме любимым занятием американской прессы был подсчет соотношения трупов – своих и вьетнамских. Во время не менее грязной, но победоносной операции в Персидском заливе этого уже не понадобилось, поскольку и войны никакой не было – имел место массированный отстрел иракцев во имя справедливости, свободы и демократии. А если точнее – ради безраздельного контроля над ближневосточными энергоресурсами: «Очевидно, что война против Ирака в 1991 г. была войной за американскую гегемонию и за сохранение существующего американского образа и уровня жизни, основанного на потреблении дешевой энергии и огромном количестве отходов»35. После развала Союза и торжественно провозглашенной президентом США «победы над оплотом коммунизма» последовал еще ряд «миротворческих операций», в которых все большую роль играет блок НАТО, уже прямо, не считаясь с так называемым «мировым сообществом»36, берущий на себя функции мирового жандарма (как, например, в Югославии в 1999 году). Такие тенденции неизбежно будут нарастать, пока социализм не преодолеет кризис, не справится со своими проблемами, не выйдет на очередной этап своего развития. Тогда, как и в 20 – 30-е годы, когда социализм был на подъеме, резко повысится его влияние на мировые процессы и ситуация в мире коренным образом изменится. Поэтому направление дальнейшего развития в мире сегодня в огромной степени зависит от судеб социализма, к рассмотрению которых мы теперь и переходим.



Раздел четвертый

ПЕРЕХОД К ГЛОБАЛЬНОМУ СВЕРХОРГАНИЗМУ

4.1. Социализм как общественно-экономическая

формация

Как мы видели выше, уже возникновение капитализма по самой сути этой общественно-экономической формации явилось результатом взаимодействия одной из цивилизаций (западноевропейской) с другими, а потому с самого начала вышло за рамки определенной цивилизации. Дальнейшее же развитие капитализма вело к тому, что социальные процессы все больше начали приобретать уже в полном смысле глобальный характер. Капитализм во все большей степени осуществляет функцию объединения всего человечества в единое целое. Однако таким образом действительный процесс объединения человечества завершен быть не может, ибо в данном случае оно осуществляется с одновременной дифференциацией составляющих. Выстраивается и упрочняется иерархическая пирамида, структурирующая человечество по функции управления не только между теми его частями, что входит в «периферию» и в «ядро», но и внутри самого «ядра».

Однако закон функционирования сложных систем предполагает непременную смену формы их организации по мере развития, а следовательно, замену субординационной организации (управления) организацией координационной (самоорганизацией). В данном случае это значит, что вершиной общественной организации на данном этапе развития общества явится коммунизм, когда каждый элемент общества (индивид) приобретет полную и абсолютную свободу и его действия будут направляться только и исключительно его же собственными потребностями, а не управленческой структурой общества. Поэтому одновременно с развитием и упрочением организации общества с субординационным механизмом управления все больше проявляются условия для координационной организации общества, включающего все человечество.

Однако на пути к такой организации нынешнему социально дифференцированному обществу предстоит пройти еще один важный этап – переходный этап между этими двумя состояниями, двумя фундаментальными видами его организации, аналогичный, но обратный по знаку переходному этапу между первобытным и классовым состоянием общества. Таким (вторым) переходным этапом является социализм. Поэтому рассмотрение эволюции общественного организма было бы неполным без рассмотрения социализма, его становления, развития и перспектив.

Прежде, чем рассматривать социализм как определенное общественное явление, необходимо все же более подробно определить, что конкретно понимается под этим термином. Как всегда в таких случаях (выше мы уже сталкивались с этим при определении понятия «общество»), здесь возникают определенные методологические сложности: с одной стороны, до того как исследовать какой-либо объект, следует определить, что же именно мы собираемся исследовать, выделить объект исследования из ряда других объектов; с другой стороны, удовлетворительное определение того или иного объекта может быть получено только в результате его исследования, когда выявлены его характерные черты, обуславливающие упомянутое его выделение. Указанное противоречие разрешается только в самом процессе изучения данного объекта. Однако термин «социализм» имеет уже достаточно длительную историю, и невозможно обойтись без того, чтобы определиться в отношении того содержания, которое в этот термин вкладывалось раньше и вкладывается теперь.

Прежде всего следует отметить, что слово «социализм» многозначно, и чтобы избежать путаницы, необходимо четко различать по крайней мере два основных его употребления: как наименование определенного состояния общества, и для обозначения определенного течения общественной мысли. Первоначально слово «социализм» использовалось для обозначения будущего общества, основывающегося на идеалах социальной справедливости. Разное понимание принципов социальной справедливости приводило к возникновению различных «моделей» предполагаемого общественного устройства, по названию романа Т.Мора получивших наименование «утопий». Социалисты-утописты рассчитывали реализовать свои проекты идеального общества, убедив остальных в их преимуществах. Они полагали, что «истинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только потому, что они не были еще надлежащим образом поняты»1. Стремление идеологов различных социальных групп обосновать и внедрить в общественное сознание свои представления об «истинной справедливости» породили соответствующие течения общественной мысли, которые также получили название социализма. Когда Маркс и Энгельс в «Манифесте коммунисти­ческой партии» писали о «феодальном социализме», «мелкобуржуазном социализме», «буржуазном социализме», они, естественно, не допускали и мысли о возможности действительной реализации такого рода общественного строя, и говорили о них только как о соответствующих комплексах представлений той или иной социальной группы. Что касается развитого Марксом и Энгельсом научного социализма, то он, в отличие от других видов социализма, прежде всего не рисует конструкцию «общества социальной справедливости», а указывает «такие силы, которые могут – и по своему общественному положению должны – составить силу, способную смести старое и создать новое»2.

Именно это, а не «проект» нового общества, Ленин считал содержанием научного социализма. Более того, по его мнению вообще «никаких особенно перспектив будущего научный социализм не рисовал; он ограничивался тем, что давал анализ современного буржуазного режима, изучая тенденции развития капиталистической общественной организации – и только»3. Разумеется, классики марксизма не могли не пытаться спрогнозировать результаты такого развития, но, как видим, такой прогноз имел факультативное значение и вовсе не входил обязательной составляющей в понятие научного социализма. Таким образом, в марксистской литературе было принято слово «социализм» использовать для обозначения определенного общественного устройства. А система взглядов, отражающая представления о законах развития капиталистического общества, результатом которого должно явиться его революционное преобразование, называлась «научным социализмом» (Маркс и Энгельс вопрос о разных видах социализма в «Манифесте…» соответственно и рассматривают в разделе, посвященном социалистической и коммунистической литературе).

Что касается самого Маркса, то он для обозначения нового общества предпочитал не применять слово «социализм», а называть его коммунизмом, особо выделяя в нем первую – переходную – ступень, для которой потом использовалось указанное понятие. Зато этим понятием широко пользовался Энгельс, чему имелись веские причины4. Еще позже этот термин столь же широко применял Ленин. Именно так он называл тот общественный строй, который под его руководством развивался у нас после Великой Октябрьской социалистической революции.

Да, результат этого развития во многом расходится с предположениями классиков марксизма. Но следует учитывать и то, что тот строй, при котором мы прожили столько десятилетий, исторически получил такое наименование. Вся наша история, все наши победы и поражения связаны с общественным строем, именовавшимся социализмом. Этот строй определял жизнь не одного поколения советских людей, он оказывал и продолжает оказывать огромное влияние на ход мировой истории. И вряд ли нам следует сейчас по каким бы то ни было соображениям отказываться от того наименования, которое он носил на протяжении многих лет. Единственная причина, по которой это можно было бы сделать – если бы было практически доказано, что реально возможен предполагавшийся (еще раз повторим – предполагавшийся только в самом общем виде) социализм. Но таких данных мы не имеем – именно потому, что последний не был практически реализован. Поэтому когда мы в данной работе говорим о социализме, то имеется в виду именно принятое у нас значение данного слова.

А вообще-то, говоря словами Ленина (относящимися, правда, к другому вопросу), «совершенно несерьезен тот спор о словах… Называйте, как хотите; это безразлично»5. Дальше ведь речь пойдет не о предполагаемом, а о том реальном общественном строе, который существовал у нас на протяжении нескольких десятилетий, а также и сегодня существует в ряде стран. А коль скоро новый общественный строй в том или ином виде был практически реализован, то «ныне о социализме можно говорить только по опыту»6. И целью нашей будет не судить этот строй, в каком бы виде он перед нами не выступал, на основе неких априорных представлений о том, каким ему надлежало быть, а постараться понять сам этот строй как данность, его место в процессе развития общества, его сущностные характеристики, закономерности функционирования и развития, его нынешнее положение и будущие судьбы – независимо от того, совпадают ли они с чьими бы то ни было представлениями о том, какими они должны быть для «истинного» социализма – что бы под ним не понимали.

Относительность истины как нельзя более ярко проявила себя в представлении о социализме как первой фазе коммунизма, «уже существующего, хотя еще и незрелого коммунизма»7, отмеченного «родимыми пятнами» капитализма – того общества, из которого он закономерно появляется в результате внутреннего развития последнего. В момент своего возникновения такое представление имело конструктивный характер, позволяя в первом приближении представить себе контуры будущего общества, но в качестве «теории» стало настоящими путами для теоретической мысли тогда, когда возникла необходимость анализа конкретного процесса его построения. Только его «отрицание», отказ от определения социализма как «пятнистого коммунизма», представление его тем, чем он на самом деле и является, а именно, совершенно особой общественно-экономической формацией, отличающейся по своим основным общественно-экономическим характеристикам от коммунизма никак не меньше, чем от капитализма, причем не столько количественно, сколько качественно, открывает сегодня возможность действительно научного анализа данного строя, его становления и развития8.

Другим, не менее важным моментом является то, что социализм как новый общественный строй мог быть установлен только в масштабах вполне определенной цивилизации, причем это не могла быть «западная» буржуазная цивилизация. Но и без наличия (равно как и определенного уровня развития) такой цивилизации социализм возникнуть также не мог. Таким образом, становление социализма одновременно представляет собой и осуществление непрерывности в общественном развитии, и воплощение перерыва постепенности в нем. Становление и развитие социализма стало конкретным проявлением социального образования («цивилизации»), представляющего собой ту относительную целостность, в которой на протяжении всего периода классового общества воплощалось и воплощается общество как организм.

Что касается социализма как определенного общественного строя, то на него в настоящее время имеется три достаточно существенно различающиеся точки зрения. Имея генетическую связь с представлениями о социализме социалистов-утопистов, они, тем не менее, формировались по мере того, как убеждение последних в том, что социализм может быть создан в соответствии с заранее заданным определенным проектом, заменялось представлениями о развитии общества в соответствии с объективно существующими законами.

Первая такая точка зрения принадлежит социал-демократам. Они считают, что в настоящее время по крайней мере в промышленно развитых капиталистических странах достигнута добротная основа для общественного устройства, когда в принципе человек как суверенная личность может удовлетворить свое стремление к достижению собственных целей в условиях уважения выгоды других, хотя вследствие наличия реальных недостатков и нуждающаяся в совершенствовании. При обеспечении совершенной кооперации и имел бы место социализм, но поскольку, вследствие индивидуалистической природы человека, такая цель недостижима, то к ней нужно только постоянно стремиться, в чем и заключается глобальный смысл социал-демократического движения — при всех частных различиях между его отдельными течениями. Так, в принятой в 1989 г. «Декларации принципов Социалистического Интернационала» так называемый «демократический социализм» определяется как «непрерывный процесс социальной и экономической демократизации, наращивания социальной справедливости», каковой процесс, по мнению авторов, уже и в настоящее время имеет место в «цивилизованных странах». Другими словами, здесь социализм представляется результатом прогрессивного развития нынешнего (буржуазного) состояния общества, и стало быть, не имеющим каких-либо особых собственных законов развития.

В доказательство справедливости такой точки зрения приводят достаточно высокий уровень жизни и социальной защищенности в этих самых «цивилизованных странах». При этом не только не рассматривается вопрос, что же делать гораздо более многочисленным странам «нецивилизованным», которым даже в силу нынешней ограниченности природных ресурсов планеты «цивилизованный» путь западных стран заказан. Но, что гораздо важнее, в рассуждениях о таком «социализме» стыдливо обходится то обстоятельство, что «социализация» западных стран своим экономическим основанием имеет прошлую и нынешнюю эксплуатацию остального мира и грабеж его природных ресурсов. Так когда-то в Древней Греции высокое развитие культуры ограничивалось свободными гражданами, а гораздо более многочисленные рабы, за счет эксплуатации которых существовало все общество, в расчет попросту не принимались. То же сейчас с «социализацией» на буржуазный манер. Как мы уже отмечали, в свое время германским национал-социалистам не удалось построить свой «социализм» за чужой счет на национальной основе. А вот «цивилизованные страны» сегодня гораздо более успешно добиваются той же цели совместно на основе региональной («цивилизационной»)9. Ясно, что такой весьма удобный (для «всадника», но не для «лошади») «социализм за чужой счет» будущего не имеет – не вечно же эксплуатируемое большинство будет покорно его терпеть.

Коммунисты, базирующиеся на теоретической основе марксизма, представляют себе социализм как вполне реальное и достижимое посредством собственных усилий состояние общества. Однако в том, что касается его сущности вообще, и тех законов развития, которым он подчиняется, в частности, здесь также имеются весьма существенные различия.

Вторую точку зрения представляют те, кто ранние, доопытные гипотезы классиков марксизма возвел в ранг непогрешимого догмата веры. Для них социализм — первая фаза коммунистического общества, в качестве таковой уже имеющая его сущностные характеристики, но еще несущая на себе последствия своего происхождения из общества капиталистического. Другими словами, для них это «ранний», еще «незрелый» коммунизм, чье развитие детерминировано конечной целью — полным коммунизмом, которым он должен стать после «созревания». Таким образом, и здесь социализм управляется не собственными законами развития, а законами развития другого общества. А поскольку это будущее общество, то тут мы имеем достаточно явственный случай телеологического подхода, к науке отношения не имеющего.

Вообще понятия (а точнее, категории) «раннего» и «зрелого», которое сейчас все чаще используется для характеристики социализма – в нашей стране (как, впрочем, и в других социалистических странах) именно «раннего», применительно к общеметодологическим положениям имеет явно выраженный телеологический характер. Этимологически данные понятия восходят к определению относительно устойчивой «зрелой», взрослой формы биологического организма по сравнению с ее «ранними», еще «незрелыми», изменяющимися в сторону достижения «зрелости» формами. В этом случае конечная цель — взрослая форма — действительно как бы «из будущего» определяет в значительной степени (но не полностью, поскольку и «незрелый» организм находится в окружающей среде и вынужден взаимодействовать с ней как некоторое отдельное образование независимо от конечных результатов его развития) путь развития «ранней», т.е. как бы обратным воздействием влияет на формы незрелые, превращая их таким образом в ступени достижения зрелой формы. В этом случае такая возможность существует в связи с онтогенетически циклическим развитием биологических организмов. Но в филогенезе это якобы детерминирующее «будущее» на самом деле является «прошлым» — результатом борьбы за существование, эволюции, и ничего общего с мистическим влиянием конечного результата на процесс не имеет. Интересно, например, как сторонники такой точки зрения различали бы «ранние» или «зрелые» формы какого-нибудь вида? Каждый вид имеет свою историю, свои этапы становления и упадка, но не имеет и иметь не может каких-то «ранних» или «зрелых» форм. Вообще когда речь идет о действительном становлении того или иного объекта, входящего в определенный ряд развития (в том числе о том или ином общественном устройстве), рассуждения о его «зрелости» или «незрелости» уже впрямую приобретают мистическую форму телеологической заданности процесса развития конечным результатом.

На самом деле характер реально существующего объекта на каждом этапе его развития определяется не мистическим стремлением к «зрелости», а исходными условиями и действующими законами. Ступенью же развития некоего «зрелого» объекта (принятого нами почему-либо за таковой) каждый этап становится только после его «созревания», но не в момент существования — в этом случае он имеет самодостаточный характер, не привязанный к конечному результату, как тот выявится впоследствии (и который, кстати, мог бы оказаться и другим, если бы в процессе развития условия существования, редко остающиеся неизменными, изменились иным образом). Только «в искаженно-спекулятивном представлении делу придается такой вид, будто последующая история является целью для предшествующей… Таким способом бесконечно легко придать истории “единственные” обороты: для этого достаточно изображать каждый раз самый новейший ее результат в виде “задачи”, которую “она искони ставила перед собой”… Можно, например, утверждать, что подлинная “задача”, которую “искони ставил себе” институт земельной собственности, заключалась в вытеснении людей овцами — последствие, обнаружившееся недавно в Шотландии»10. Пользуясь такой методологией, «излагают историю только с той целью, чтобы изобразить рассматриваемую эпоху как несовершенную, предварительную (“раннюю”, “незрелую” — Л.Г.) ступень, как еще ограниченную предшественницу истинно исторической (“зрелой” — Л.Г.) эпохи»11.

И, наконец, все явственнее начинает проявляться третья точка зрения на социализм, согласно которой социализм представляет собой особую общественно-экономическую формацию со своими собственными законами функционирования и развития, существенным образом отличающимися от законов как капиталистического, так и коммунистического общества. Более того, как мы видели выше, социализм как общественно-экономическая формация характеризует определенный новый социальный организм – социалистическую «цивилизацию», еще не совпадающий со всем человечеством, как при коммунизме. В этом случае социализм сам по себе (а не только как продолжение капитализма или преддверие коммунизма) становится объектом изучения. Это уже строго научный подход, не имеющий ничего общего ни с метафизической консервацией «старых» законов общественного развития, ни с телеологическим управлением «из будущего», а представляющий этот общественный строй как качественно отличный самостоятельный этап в ряду других этапов общественного развития (хотя и отличающийся от остальных определенным своеобразием). Другими словами, с этой точки зрения «социализм – это особая общественно-экономическая формация, качественно отличающаяся как от капитализма, так и от коммунизма и характером производительных сил и типом производственных отношений»12.

Соответственно и вопрос о том, является ли социализм первой фазой коммунизма или особым состоянием общества, также тесно связан с тем, имеет ли социалистическая революция «всемирный» характер и одновременно происходит в большинстве наиболее развитых стран буржуазной «цивилизации», или первоначально локальный в относительно отсталой стране, представляющей совсем другую «цивилизацию»: в первом случае ввиду особого (господствующего) положения «западной цивилизации» на планете внешние влияния в принципе несущественны, во втором же они играют важнейшую роль. Если бы верным оказался первый вариант, то действительно речь шла бы только о простом переходе из одного «агрегатного состояния» в другое путем выведения «родимых пятен», и действительно социализм представлял бы собой первую фазу коммунизма. Но в действительности верным оказался второй, всемирная (в упомянутом смысле слова) революция «задержалась» на неопределенное время, а значит «смесь» вновь возникшего строя со «старым» (как смесь воды и пара во влажном паре) в мире должна достаточно долго существовать в виде особого, специфического состояния. Ее реальное существование показало, что она имеет также собственные, весьма специфические характеристики, отличные как от одного, так и от другого крайних состояний. И это действительное состояние общества нужно изучать, выявляя присущие ему закономерности, а не навязывать ему априори заданные определения.

Тот скачок в общественном развитии, который происходит при переходе от классового к бесклассовому обществу, является диалектическим переходом более высокого порядка, чем происходившие ранее переходы в пределах классового общества между различными его этапами. Однако, признавая фундаментальный характер соединяющих данные этапы скачков в общественном развитии, некоторые «диалектики» совсем не диалектически переходный период между этими этапами представляют себе как период сочетания старого и нового и постепенного «вытеснения» старого новым. Но ведь именно фундаментальность перехода (в отличие, скажем, от переходов между этапами развития внутри классового общества) имеет следствием не только его протяженность во времени, но и необходимость внутри данного периода ряда качественных скачков низшего порядка, своеобразных «ступенек». В частности, что касается перехода между классовым и бесклассовым обществом, то при этом из отдельных «атомов»-индивидов, характерных для классового общества, не может быть непосредственно сформирован монолитный «кристалл» общества коммунистического, общества «ассоциированных индивидов», просто путем их постепенной агрегации. Такой «переходный период» недиалектичен теоретически и невозможен практически.

И теоретически, и реально он возможен только как период, качественно отличный как от предыдущего, так и от последующего периодов, как такой период, когда внутреннее строение общества не является ни «атомизированным», ни «ассоциированным», и, главное, не составляет «смеси» одного и другого. Это период формирования из «атомов» неких «молекул», на базе которых только и сможет в будущем сформироваться «кристалл». Потому этот период — социализм — и представляет собой состояние общества, качественно отличное как от капитализма, так и от коммунизма, что он является уже не обществом разрозненных индивидов, но еще и не единым обществом-человечеством. Это не «государственный капитализм» и не «незрелый» коммунизм, а совершенно особенное общественно-экономическое образование, общество тех самых «молекул» — коллективов. Эти «молекулы» – специфический социальный элемент именно данного «переходного» общества, их не было при капитализме и не будет при коммунизме.

Дело в том, что речь здесь идет вовсе не об одном из различных объединений людей, характерных для любого общества. Коллектив – принципиально новый тип объединения людей, возможность которого появляется только при социализме, хотя соответствующие идеи имели место задолго до появления возможностей их воплощения: «…Идея превратить все общество в добровольные группы принадлежит Фурье. Но у Фурье эта идея предполагает полное преобразование современного (капиталистического – Л.Г.) общества и основывается на критике существующих “союзов”»13. При коммунизме, когда человек в социальном смысле непосредственно войдет в общество в качестве его элемента, необходимость в коллективах как особых типах объединения, опосредующих это вхождение, исчезнет.

Положение о коллективистском характере социалистического общества имело у нас широкое распространение (равно как и сегодня в социалистическом Китае считают «принципиальной основой – коллективизм»14), но главным образом для его обобщенной характеристики. А вот «само понятие коллективизма в большинстве случаев анализировалось нашими учеными в качестве момента, сопутствующего анализу других понятий»15, в то время, как именно коллективизм является наиболее важным, исходным моментом для понимания сущности социализма, отличающим его от всех других формаций, в том числе как от предыдущей (капитализма), так и последующей (коммунизма).

О грядущем обществе Маркс говорил, что оно будет обществом, «основанном на началах коллективизма»16. Следует, однако, отметить, что Маркс, говоря о коллективистском характере будущего общества, понимал его тем не менее именно в виде всеобщей «ассоциированности». Для него «коллективное» – это просто «совершаемое совместно с другими»17. Коллективам же как особым локальным социальным образованиям Маркс специального внимания не уделял: «он даже не успел оставить нам намека о том, как будут относиться друг к другу производственные коллективы людей, что является ключевым вопросом в сфере производства»18 в социалистическом обществе.

Таким образом, Маркс, впрочем, как первоначально и Ленин, не являлись коллективистами в предложенном здесь понимании. Фактически в качестве единственного «коллектива» понималось некое «общество» (или, говоря словами Энгельса, «на первое время» государство). Отдельным производственным предприятиям не придавалось специального значения, в будущем им предназначалась роль не более чем чисто технологических (но не социальных!) элементов всеобщей «фабрики». Предполагалось, что именно в эту «фабрику», а не в конкретный производственный коллектив, должен непосредственно входить отдельный работник, непосредственно же внося свой труд в общее дело и получая именно от «общества» соответствующее труду вознаграждение. Но при реальном социализме между индивидом и обществом (равно как и государством) оказалось особое социальное образование – коллектив.

Другими словами, если при социализме, в отличие от капитализма, труд отдельного индивида опосредуется коллективом, в который он входит, то в отличие от коммунистического общества он не носит еще непосредственно общественного характера. Труд становится «непосредственно общественным трудом» только тогда, когда общество применяет принадлежащие ему средства производства «в непосредственно общественной форме»19, т.е. когда отношение индивида к средствам производства именно как непосредственно общественное не опосредуется никакими социальными структурами (государство, класс, коллектив и т.п.). Но тогда, поскольку социализму социальная дифференциация все еще присуща, совершенно неправомерно утверждать, что «прямое соединение совокупного работника общества с принадлежащими ему как субъекту собственности средствами производства» есть базовая характеристика не только коммунистического, но и социалистического общества. Автор приведенного высказывания не может все же полностью абстрагироваться от данного обстоятельства, а потому добавляет: «Разумеется, в рамках социализма здесь возникают кое-какие опосредования, но они не могут изменить сути»20. Вот именно, что могут! И не только могут, но и действительно меняют. В том-то и дело, что любой конкретный способ производства (кроме первобытного и коммунистического) как раз и представляет собой особый вид такого «опосредования» между индивидом и всегда и неизменно по сути общественным производством. И если при социализме процесс производства, скажем, организуется государством через посредство конкретного предприятия, входящего в ту или иную производственную систему, то это и есть опосредование труда индивида определенной социальной (а не просто технологической) структурой (как государством, так и предприятием), т.е. говорить здесь о его непосредственно общественном характере неправомерно. Как мы увидим далее, на разных этапах развития социализма это опосредование имеет различный характер, но при всех условиях в цепь опосредующих звеньев неизменно входит коллектив.

При представлении же труда при социализме в принципе непосредственно общественным любой учет специфических социальных интересов отдельного коллектива (именно как коллектива, т.е. как определенного социального образования, а не просто как по технологическим соображениям административно объединенных в некоторую рабочую группу «ассоциированных индивидов») воспринимался как проявление анархо-синдикализма. И, в общем-то, правильно воспринимался, ибо анархо-синдикалистские проявления действительно имели место и находили выражение в представлениях об абсолютной, а не относительной отдельности каждого коллектива (что бы под последним не понималось). Действительно, анархо-синдикализм, т.е. фактическое отрицание более высокой, чем коллективы, и не сводящейся к простой сумме последних целостности – идея вполне мелкобуржуазная. Но это никак не меняет того, что при социализме именно коллектив, опосредуя как особое социальное образование участие индивида в общественном производстве, является субъектом экономической деятельности.

Но чтобы коллектив оставался органической частью общества как некоторой более высокой целостности, он, становясь субъектом деятельности экономической, не должен одновременно являться также и субъектом политической деятельности, в частности, не может быть источником властных функций. Противоположный взгляд, однако, достаточно распространен среди «левых» различного толка. В последовательном виде он отражен в статье Зденека Млынаржа «Трудовой коллектив как субъект политической системы». Отмечая необходимость «создания институциональных форм, в которых трудовой коллектив может проявить себя как субъект в процессе принятия решений и управления внутри предприятия или учреждения», т.е. «в самом трудовом (экономическом) процессе»21, автор считает также, что не только «трудовой коллектив должен выступать как субъект, владеющий средствами производства»22, но и иметь «статус реального субъекта политической системы»23. В свое время опасность анархо-синдикализма в какой-то мере как раз и оказалась реальной вследствие первоначального формирования органов политической власти – Советов по производственному признаку. Чтобы противостоять этой опасности, субъектом политической власти, как это не парадоксально, при «развитом» коллективизме должен являться не коллектив, а индивид. Только в этом случае могут создаваться целостные (а не «составные») «надколлективные» образования, предупреждающие «групповой эгоизм» анархо-синди-кализма. Вот почему в дальнейшем не может быть и речи о формировании Советов по производственному принципу, только по территориальному. В экономической же области что касается собственности на средства производства, то владение ими должно осуществляться как раз упомянутыми «надколлективными» образованиями, ибо их принадлежность коллективу неизбежно превращала бы его из элемента социалистического общества в буржуазную кооперацию. Такова диалектика взаимодействия общества (государства), коллектива и индивида при дальнейшем развитии социализма. Эти вопросы, однако, более подробно будут рассмотрены ниже.

Мы уже отмечали, что классики марксизма такое специфическое социальное образование как отдельный коллектив (для существования которого в их время не было даже предпосылок) фактически в расчет не принимали. И позже особая роль коллектива в социалистическом обществе была осознана не сразу. В этом смысле работа Ленина «О кооперации» действительно представляла «коренную перемену всей точки зрения нашей на социализм»24, ибо в ней впервые в марксистской литературе в качестве базового экономического образования фактически признается коллектив (в виде кооперации), но при обязательной интегрирующей роли государства – через владение им средствами производства. Последнее представляет собой важнейший, принципиальный момент, именно «коренным образом» отличающий точку зрения Ленина также от «мечтаний» многочисленных прошлых и нынешних сторонников «кооперативного социализма». С этой работы Ленина вполне могло начаться развитие теории социализма как особой общественно-экономической формации, субъектом экономических отношений в которой, в отличие от предыдущих формаций, является не индивид (или группа индивидов), а особое относительно целостное социальное образование – коллектив. Но не началось – по причинам, на которых мы остановимся ниже.

Ввиду столь важной роли коллективизма для характеристики социализма как общественно-экономической формации, необходимо все же более точно определить, какое содержание вкладывается в понятие коллектива. Конечно, и здесь, как и относительно общества вообще, «единственно реальной дефиницией оказывается развитие самого существа дела»25, однако хотя бы предварительное определение того, что здесь понимается под коллективом, может оказаться полезным для дальнейшего изложения.

Дело в том, что группа, в которую объединяются индивиды для достижения целей, недостижимых порознь, обеспечивающая синергетический эффект их действий, в подразумеваемом здесь смысле коллективом еще не является, — как некоторое количество даже органически соединенных между собой клеток еще не являются не только организмом, но и органом последнего. Коллектив возникает тогда, когда вследствие качественного скачка данное объединение выходит за рамки узко утилитарных целей его членов.

С социально-психологической точки зрения классовое общество (тем более в его высшей стадии общества буржуазного) является конгломератом «атомизированных» индивидов. По словам Маркса, «в “гражданском обществе” различные формы общественной связи выступают по отношению к отдельной личности как средство для ее частных целей, как внешняя необходимость»26. Живя в антагонистическом обществе, эти индивиды, ввиду общественной сущности человека, не могут не включаться в различные структурные образования, но, тем не менее, остаются все же «атомами», не вступающими в «химическую реакцию» с образованием нового качества, и, стало быть, не создают таких социальных структурных образований, которые можно было бы назвать коллективами. Это касается не только экономических, но и политических отношений буржуазного общества: «там трудовой коллектив как субъект политической системы – явление неизвестное»27. В противоположность этому коммунизм есть, по Марксу, обществом «ассоциированных индивидов». Здесь все общество представляет собой целостный организм, каждый член которого если и включается в отдельные структурные образования, то только с конкретными «технологическими» целями, а в общем уже сам по себе выполняет роль органического элемента целого, не нуждаясь в промежуточных формах объединения — коллективах — как неких социальных структурных образованиях.

Переход от одного к другому, представляя собой качественный скачок высшего порядка, неосуществимый эволюционным путем постепенного нарастания всеобщей агрегации упомянутых «атомов», может и должен пройти (и прежде всего — в области материального производства) через этап локальной организации, первичной агрегации с формированием из «атомов» тех «молекул», которыми, в частности, являются производственные коллективы. Но настоящий производственный коллектив появляется не тогда, когда какое-то количество людей внешней силой или по собственному почину объединяются для более успешного выполнения определенных функций (это необходимая подготовительная стадия, которую в массовом порядке осуществляет капитализм посредством укрупнения производства28), а когда данное объединение приобретает функциональное единство, базирующееся на этих функциях, но не сводящееся к ним, когда связанная производственным процессом группа людей приобретает существенные признаки целостности как социальный «квазиорганизм». Вот тогда-то из собранных вместе в едином производственном цикле работников возникает производственный коллектив. Это происходит при социализме.

Так что образование коллектива требует определенных общественных условий, и они-то как раз и появляются со становлением коллективистского социалистического строя. Другими словами, данные моменты жестко взаимосвязаны и взаимообусловлены: будучи коллективистским по своей сути, и следовательно невозможный без коллективов, социализм, в свою очередь, только и создает саму возможность образования коллективов, те условия их образования, которых до социализма просто не могло быть (в этом одна из важнейших причин отмечавшегося Лениным отличия социалистической революции от буржуазной, уже застающей готовыми буржуазные отношения). Образование коллективов предполагает определенный характер взаимосвязей в цепочке «индивид-коллектив-общество», т.е. такое положение в производственных отношениях, когда эта группа — не самостоятельное объединение индивидов, а элемент, впаянный в целостную общественную систему, через который индивид в своих главных социальных функциях включается в общество.

Таким образом, чтобы производственная группа превратилась в коллектив, т.е. составила не простой конгломерат, а некоторое (относительное) целое, требуется по крайней мере наличие двух моментов, отражающих необходимые внутренние и внешние связи этого образования. Нужно иметь в виду, что:

Во-первых, люди всегда объединяются ради совместного достижения некоторой цели, для удовлетворения какой-то потребности. Но в определенных условиях это объединение позволяет эффективно удовлетворять также другие потребности, кроме тех, ради которых оно было создано, в том числе, что еще более существенно, и просто посредством самого вхождения в данную группу. В последнем случае коллектив для человека из средства превращается также и в цель, что и является характерной особенностью его как коллектива.

Во-вторых, коллектив есть именно относительное целое, не замкнутое само на себя (как, к примеру, кооперативное предприятие в капиталистическом окружении), но представляющее органическую часть действительного целого — социалистического общества. Другими словами, это не самостоятельный организм в некоторой социальной среде, но орган социального организма («клеткой» которого является отдельный индивид), без него и вне его теряющий свою качественную определенность (в невозможности соблюдения этого условия — причина неудачи «идеальной промышленной общины» Оуэна, как и других подобных образований). Человек может входить во многие коллективы, хотя наиболее важным и существенным из них является коллектив производственный.

Первый момент создает условия для трансформации характера удовлетворения основных общественных потребностей человека, освобождая его от порой антиобщественной формы, которую он имеет в классовом обществе. Второй включает коллектив в общество и способствует постепенному расширению границ коллектива – в перспективе до границ всего общества в целом. Только совместное осуществление этих двух функций обеспечивает формирование человека коммунистического общества, т.е. выполнение основной социально-психологической «задачи» социализма.

Таким образом, в обществе, которое при социализме еще не охватывает в качестве единого организма все человечество (что является непременным условием коммунистического общества – ни о каком коммунизме «в отдельно взятой стране» или группе стран, и даже в отдельной «цивилизации» не может быть и речи) и имеет внутреннюю социальную дифференциацию, между индивидом и обществом располагается особая социальная группа с непосредственными технологическими, экономическими и социальными связями — коллектив. Непонимание данного фундаментального момента — принципиально коллективистского характера социализма, отличающего его как от всех до сих пор имевших место, так и от будущей общественно-экономических формаций, — делает абсолютно безнадежными попытки понять характер современного общественного развития.

Важнейший момент нового строя — коллективизм — связан с весьма существенным изменением социальной психологии. Человек-коллективист ощущает себя хотя еще и не органической частью всего человечества (что будет присуще человеку коммунистического общества), но уже и не изолированным индивидом, интересы которого в принципе противостоят интересам всех остальных людей (что присуще человеку в обществе буржуазном). Он ощущает себя частью определенного общественного образования, через которое он включается в общество, в которое входит как составной элемент, интересы которого отражают его интересы, а в некотором смысле имеют для него даже более высокий уровень приоритета, чем личные. Такое изменение представлений составляет настоящий психологический перелом – равный (но обратный по знаку) тому перелому, который происходил при разрушении первобытной общественной целостности, последним (и частичным) воплощением которой являлась община. Потому такой психологический перелом значительно облегчен для тех общественных образований, которые сохранили остатки общинных отношений. Как мы уже отмечали, община и коллектив именно вследствие своего различного положения в процессе общественного развития (первая – осколок прошлого, второй – зародыш будущего), достаточно существенно различаются в социально-экономическом отношении, однако важно то, что они оба характеризуются частичной агрегацией индивидов. Вытравить из сознания людей общинные начала не так-то просто, на Западе для такой «перестройки» понадобились века борьбы «всех против всех», тяжелейшие процессы Реформации, одной из главных целей которой объективно и было внедрение социальных и психологических установок индивидуализма. Там, где население не прошло такой «обработки» (т.е. во всем мире кроме «западной буржуазной цивилизации»), это очень способствует социалистическим преобразованиям, облегчая становление коллективистской психологии.

Социализм как строй с более высоким (по отношению ко всем предыдущим) уровнем обобществления уже для своего становления потребовал соответствующих условий как в экономической, так и в социальной сферах. Поэтому он возникает под воздействием капитализма (в его «западной» форме), но не из него. Дело в том, что капитализм отличается и в этом отношении определенными, внутренне присущими ему противоречиями. Его развитие ведет к повышению уровня обобществления производства (со временем вплоть до глобального), однако при столь же необходимой и неизбежной дальнейшей «атомизации» индивидов в социальном отношении, на основе которой только и может осуществляться капиталистическое обобществление производства. О разрешении этого противоречия в духе классической диалектики можно было бы говорить только в том случае, если бы капитализм представлял собой замкнутую систему (т.е. если бы в мире, например, существовали только «промышленно развитые страны») и, следовательно, развитие его определялось бы только этими противоречиями. Но в реальном капиталистическом («западном») мире с возможностью выноса «энтропии» вовне вместо разрешения противоречий в нем происходит загнивание. А разрешается данное противоречие иначе. Именно приглушающий внутренние противоречия «вынос» капиталистических производственных отношений за пределы «ядра», в те социальные системы (цивилизации), где еще достаточно сильны остатки общинной психологии, вызывает в них резкое обострение и социальных, и экономических отношений, чреватое взрывом, скачком, становлением нового социального качества.

Когда рассматривается проблема социализма как соответствующего состояния общества, невольно возникает вопрос: а не имеют ли место здесь разногласия чисто терминологического характера? В конце концов, не все ли равно, называть социализм первой фазой коммунизма (тоже ведь представляющей собой своеобразный «переходный период») или особой общественно-экономической формацией, переходной между классовым и бесклассовым обществом? Может, это и было бы все равно, если бы речь шла о неких абстрактных определениях. Но нам знания о социализме прежде всего нужны для конкретной оценки происходящих процессов и определения программы действий. И если социализм считать первой фазой коммунизма, то для его понимания следует руководствоваться механизмами последнего, т.е. исходить из общественной собственности на средства производства, непосредственно-общественного характера труда и т.п. В этом случае при всех их особенностях, связанных с «незрелостью» этой фазы коммунизма, они все равно уже представляют собой самый высший тип общественной организации. Следовательно, в его анализе отпадает необходимость в том, что составляет основу марксистского материалистического анализа процесса общественного развития — в исследовании противоречий между революционными производительными силами и относительно консервативными производственными отношениями.

В результате у нас все дело сводили к устранению «родимых пятен» капитализма и расчистке дороги уже имеющимся закономерностям коммунизма. Да еще и антагонистические классы, оказывается, отсутствовали, были одни «дружественные», соответственно не существовало и объективной базы для социальных потрясений. А они, эти потрясения, вдруг произошли, да еще какие! Но как же их объяснить в русле марксистской социологии, если фактически отказались от ее основного инструмента для анализа общественных процессов? Значит, либо искать причины вовне, либо ставить во главу угла субъективные факторы: кто-то заблуждался и чего-то не понял, не учел, не сделал, или, наоборот, извратил, сделал не так, а кто-то не внял предупреждениям, отступил от «генеральной линии» и заветов, допустил то, чего допускать не следовало, а то и вообще предал идеалы… Или же, отрешившись от реальных социально-экономических процессов, искать ответ в какой-то абстрактной «незрелости» социализма? Фактический переход в анализе общественных процессов от материализма к идеализму — вот цена ошибок в решении казалось бы сугубо терминологических проблем.

Итак, социализм мы здесь рассматриваем как специфическую общественно-экономическую характеристику особого социального организма – «цивилизации» «четвертого поколения». Порождается она внутренними процессами в «цивилизациях» «второго поколения» совместно с взаимодействием последних с «цивилизацией» буржуазной («третьего поколения») в лице ее «ядра» («передовых промышленно развитых стран»), вследствие растущей глобализации общественных процессов все больше затягивающего эти «цивилизации», во многом еще сохраняющие основные черты самостоятельных социальных организмов, в сферу своего влияния в качестве своей «периферии» («полупериферии»). Данная «цивилизация» по отношению к предыдущим отличается той особенностью, что она является последним – переходным – все еще относительно локальным социальным организмом, непосредственно предшествующим полному объединению человечества в единое целое – коммунистическое общество. Соответственно этому, повторим, главной социальной характеристикой социализма как общественного строя является его коллективизм, обеспечивающий так сказать «первичную агрегацию» индивидов, завершающуюся при коммунизме полным их «ассоциированием» в единый всепланетный, глобальный общественный организм (и, соответственно, полным растворением в нем коллективов как особых социальных образований).



4.2. Производственные отношения социализма

С общественно-экономической точки зрения главная ошибка тех, кто настаивает на определении социализма как первой ступени коммунизма (т.е. коммунизма еще неразвитого, незрелого) лежит в представлениях об отношениях собственности на средства производства. Когда Маркс говорил о первой фазе коммунизма, он имел в виду, что собственность на средства производства при этом уже будет такой же общественной, как и при полном коммунизме, никаких отличий в этой области не предполагалось. Да их и не могло быть, поскольку вообще предполагалось существование всего двух форм собственности — частной и общественной. Если цель коммунистов — «отрицание частной собственности» — достигнута, то результат может быть только один — установление собственности общественной. Но в «Критике Готской программы» Маркс, говоря про новые общественные порядки («обычно называемые социализмом, а у Маркса носящие название первой фазы коммунизма»1), показывает, что данное общество, выйдя из недр общества капиталистического, несет на себе его отпечаток, — однако не в отношении собственности на средства производства, а в распределительной сфере. Говоря словами Ленина, «Маркс показывает ход развития коммунистического общества, которое вынуждено сначала уничтожить только ту “несправедливость”, что средства производства захвачены отдельными лицами, и которое не в состоянии сразу уничтожить и дальнейшую несправедливость, состоящую в распределении предметов потребления “по работе” (а не по потребностям)»2. Другими словами, дело в том, что отношения в производственной сфере преобразуются сразу же в результате коммунистической революции, а в сфере распределения — только через некоторое время, когда коммунизм «разовьется на своей собственной основе» (которой прежде всего и является общественная собственность на средства производства).

Итак, разделяя коммунизм на две фазы, Маркс и Ленин предполагали, что на первой из них в сфере производства будут уже коммунистические отношения, а в сфере распределения еще некоторое время будут действовать старые, или, как они выражались, сохранится «буржуазное право». Но право, как мы знаем, только отражает «возведенную в закон волю господствующего класса». Если этим классом в переходный период является пролетариат, то почему же это «буржуазное право»? Потому, отвечает Ленин, что коммунизм выходит из капитализма и не может сразу освободиться от него. Производст­венные отношения, прежде всего, отношения собственности – базовые. Они революци­онно меняются, ибо этого требует развитие производительных сил, которое подготовило такую перемену. Происходит скачкообразное изменение производственных отношений (по крайней мере, в части отношений собственности). Право же – надстроечное образование, и в качестве такового быстро изменяться не может. Другими словами, речь идет действительно всего лишь о переходном периоде, когда надстройка приводится в соответствие с базисом нового общественного строя, о том времени, когда последний еще не существует как некоторая целостность с относительно гармоническим сочетанием своих составляющих. А коль скоро это так, то нет ничего удивительного, что для Маркса и социализма как особой общественно-экономической формации не существовало. Логика, как всегда у Маркса, железная.

Наши «номенклатурные теоретики», взяв на вооружение представления Маркса о социализме как первой фазе (ступени) коммунизма, уже поневоле и по собственному почину дополнили их идеей «целой эпохи» его существования в этом качестве, повидимому даже не замечая внутренней нелогичности такого сочетания. Победа социализма в одной стране (а затем и в ряде стран) при сохранении капиталистического окружения (которое оказалось вовсе не склонным следовать предписаниям в отношении революционных преобразований) определило длительное существование нового общественного строя как локального образования. Стал вопрос о «построении социализма в одной, отдельно взятой стране». Но даже сам смысл термина «построение социализма» как чего-то более или менее определенного и стабильного, со своими собственными общественно-экономическими характеристиками, прямо противоречил представлениям Маркса о нем как принципиально не имеющем стабильных общественно-экономических характеристик, так как суть его в том и состояла, чтобы они постоянно (и весьма быстро) менялись в сторону «полного коммунизма». Энгельс эту мысль выразил так: «Так называемое “социалистическое общество” не является, по моему мнению, какой-то раз навсегда данной вещью, а как и всякий другой общественный строй его следует рассматривать как подверженное изменениям и преобразованиям»3.

Представление о социализме как об относительно длительном периоде развития со своими собственными общественно-экономическими характеристиками, с собственной надстройкой и т.п. приходит в прямое противоречие с представлениями Маркса. Ведь, по его мнению, «структура распределения полностью определяется структурой производства. Распределение само есть продукт производства – не только по содержанию, ибо распределяться могут только результаты производства, но и по форме, ибо определенный способ участия в производстве определяет особую форму распределе­ния, форму, в которой принимают участие в распределении»4. «Всякое распределение предметов потребления есть всегда (!) лишь следствие распределения самих условий производства. Распределение же последних определяет характер самого способа производства»5. «Полностью определяется», «не только по содержанию, но и по форме», «всякое», «всегда лишь следствие» – как видим, мысль выражена предельно ясно. Способа производства, в котором имело бы место расхождение между характером производства и распределения (например, отношения собственности коммунистические, а распределение осуществляется согласно «буржуазному праву») просто не может быть в природе. Потому, повторим, и не использовал Маркс термина «социализм», для него такого общественно-экономического строя вообще существовать не могло, ибо для него «производство, распределение, обмен и потребление идентичны», поскольку «все они образуют собой части целого, различия внутри единства»6. То ли дело первая (переходная, установочная) фаза коммунизма, тот период, в течение которого просто факторы вторичные приводятся в соответствие с первичными (для чего и необходима диктатура пролетариата, причем «в период борьбы за разрушение старого общества пролетариат действует еще на основе старого общества»7).

Но если принять за истину совершенно справедливые утверждения Маркса, что распределительные отношения — функция отношений производства, что в конечном счете «каждая форма производства порождает свойственные ей правовые отношения»8, то на каком же основании будут продолжать достаточно длительное время существовать «буржуазные» отношения в сфере распределения при коммунистических отношениях в производстве? Ответа нет. Да классики марксизма и не должны были его давать, поскольку ими предполагалось, что ввиду отсутствия внешних препятствий вследствие всемирного характера революции, т.е. революции во всех (или большинстве) промышленно развитых стран, уже готовых по уровню развития производительных сил к коммунистическому обобществлению средств производства, этот переход будет относительно кратковремен­ным и произойдет вследствие готовности производительных сил как бы «по инерции». Образно говоря, скорость вращения колес автомобиля однозначно определяется оборотами двигателя и включенной передачей, и на может быть никакой иной. Чтобы получить другую скорость движения, нужно изменить если не обороты двигателя, повысив развиваемую им мощность (в данном случае – уровень производительных сил, что в дальнейшем предполагается в обязательном порядке, но на что требуется достаточно длительное время), то хотя бы передачу. Сделать это вполне возможно «на ходу»: в то время, пока будет производиться «переключение», движение не прекратится (хотя и замедлится), ибо «автомобиль» ранее набрал определенный запас инерции. Скорость движения при этом будет определяться именно ею, и при «отключенном сцеплении» ни характеристики «двигателя», ни установленная «передача» не будут иметь здесь существенного значения. Но оказалось, что процесс проходит не в мировых масштабах, да при первоначально относительно слабом развитии средств производства, да еще и слишком длителен, чтобы все время идти «по инерции». В результате теперь нам вот и приходится самим искать ответы на те вопросы, которые классиками марксизма даже и не ставились.

Но суть дела заключается именно в инерции, в использовании предварительно запасенной энергии, а следовательно, весь процесс должен быть кратковременным, притом настолько кратковременным, чтобы за его время была использована лишь допустимая часть этой инерции – без существенного изменения «скорости движения». Умудренный опытом Энгельс в 1891 году писал: «Возможен новый общественный строй, при котором исчезнут современные классовые различия и при котором – повидимому, после короткого (!), связанного с некоторыми лишениями, … переходного времени – средства для существования, пользования радостями жизни, получения образования и проявления всех физических и духовных способностей в равной мере, со всевозрастающей полнотой будут предоставлены в распоряжение всех членов общества благодаря планомерному использованию и дальнейшему развитию уже существующих огромных производительных сил»9. «Короткого» – вот в чем суть! Ведь на «целую историческую эпоху» никакой инерции не хватит (даже при самых «огромных» производительных силах в начале периода и «некоторых лишениях» в «переходное время») – необходимо опять жестко связать распределение с производством – «включить передачу». И если реально переходный период коротким (в изложенном понимании) не получается, то неизбежно становление и длительное функционирование на собственной основе определенного общественного способа производства (в котором производство и распределение, как и положено, соответствуют друг другу), по сути своей еще не являющегося коммунистическим. Называть ли этот строй социализмом – дело вкуса. Но как бы мы его не называли, необходимо совершенно ясно отдавать себе отчет в том, что он не только никогда реально не соответствовал представлению о первой стадии коммунизма, но и в принципе ему соответствовать не может, являясь вполне определенным особым общественно-экономическим строем, характеризующимся своими собственными производственными отношениями (в том числе особенными только ему присущими отношениями собственности на средства производства, и собственным «сцеплением» между производством и распределением) и соответствующими им надстроечными установле­ниями – и все это на весьма продолжительное время и наряду с существованием в мире капитализма.

Отношения собственности на средства производства имеют решающее значение для характеристики этого нового строя (как, впрочем, и любого другого). Если отношения распределения еще не коммунистические, то, значит, и определяющие их отношения собственности также еще таковыми вполне не являются — той стороной, которой они обращены к производству, они уже общественные, а той стороной, которой они обращены к распределению (и потреблению) — еще нет (или не полностью). Другими словами, отношения собственности при социализме в отличие и от капитализма, и от коммунизма, где такое соответствие существует, оказываются нецелостными. Следовательно, это – не имеющий места ни в классовом, ни в бесклассовом обществе совершенно особый характер отношений собственности (и не частной, и не обществен­ной). Но тогда, опять же, получается, что и социализм — и не «первая фаза коммунизма», и не «госкапитализм», но особый социальный строй с только ему одному свойственными отношениями собственности на средства производства.

Производственные отношения, в которые вступают субъекты производственной деятельности, всегда в качестве важнейшего компонента включают в себя определенные отношения собственности на средства производства, специфические для каждой общественно-экономической формации. Специфическими они являются и для социализма, и в соответствии с тем, что здесь именно коллектив является субъектом экономической деятельности, можно было бы говорить о коллективной форме собственности, если бы не та путаница, которая сегодня связана с этим понятием. Достаточно сказать, что коллективной собственностью иногда называют собственность акционерную или кооперативную. Это действительно особые формы собственности, но они представляют собой не более, чем различные виды частной собственности, и коллективными в собственном смысле слова не являются — ибо не коллективы, а индивиды (хотя и в составе группы) являются их субъектами. А если собственником выступает индивид, то, по Марксу, «безразлично, выступает ли он как отдельный капиталист или капиталист комбинированный, как в акционерных обществах»10. Что касается кооперации, то она также имеет вполне буржуазный характер, если в ней, по словам Ленина, «выделяется слой пайщиков», которым она «дает выгоды (дивиденды на паи и т.п.)»11. Во всех этих случаях капитал имеет адресный, индивидуаль­ный характер, что сказывается на характере и производства, и распределения.

Любая кооперация безусловно вносит определенные системные моменты в объединение индивидов – именно в той мере, в которой они становятся элементами системы. Но кооперация в обществе буржуазном все же не становится целостной системой в полном смысле слова, ибо в конечном счете в качестве субъекта экономических отношений предполагает отдельного индивида. Применительно к производственным отношениям предполагается индивидуальное (хотя и парцеллярное) отношение к средствам производства, к капиталу. Коллектив – это уже нечто другое. Здесь индивидуальное отношение к средствам производства полностью элиминировано. При социализме субъектом экономической деятельности является не индивид (или группа индивидов со своими индивидуальными «паями»), а производственный коллектив как нерасчлененное (в этом отношении) целое. Конечно, в кооперативных предприятиях при отсутствии наемной рабочей силы тоже проявляются некоторые элементы коллективизма, но они не могут полностью развиться, поскольку распределение определяется здесь отнюдь не только трудовым вкладом, вносимым каждым в общее дело, но и индивидуальным паем (т.е. распределение частично идет — или может идти — по капиталу, а значит, в том числе и за счет использования индивидом продукта, создаваемого «живым трудом» других членов коллектива). И только при социализме, где в принципе нет иных критериев распределения между индивидами, кроме трудового вклада, создаются условия для подлинно коллективистских отношений, в том числе и для особых, только ему свойственных, коллективистских отношений собственности. Что же они собой представляют?

Прежде всего, эти отношения не являются ни частными, ни общественными. Условия господства частной собственности на средства производства в основном ликвидируются в результате социалистической революции. Но поскольку социалистическое общество все еще не представляет собой в полном смысле целостного организма (ибо сохраняет в том или ином виде социальную дифференциацию между членами общества), то не имеет места и та общественная собственность, при которой в качестве субъекта соответствующих отношений выступает общество как целое (что как раз и будет характерно для коммунизма). До полного коммунизма «рассматривать общество как один-единственный субъект значит рассматривать его неправильно. У одного субъекта производство и потребление выступают как моменты одного акта»12. Понятно, что при социализме, при сохраняющейся социальной дифференциации, такое положение еще не может иметь места. Поэтому здесь собственность, уже перестав быть частной, еще не становится общественной. В связи с этим она перестает быть целостной и оказывается расщепленной по формам своей реализации: владению, распоряжению, пользованию. Отношения владения, распоряжения и пользования к средствам производства оказываются существенно различными для различных социальных групп социалистического общества, образующих коллективные субъекты этих отношений. Поэтому социализм не имеет целостных отношений собственности; при социализме они в целом представляют собой достаточно сложное переплетение указанных частных отношений.

Для лучшего понимания самого существа расщепленности отношений собственности проведем такую образную аналогию. Казалось бы, что может быть естественнее и привычнее белого цвета. И тем не менее, белого цвета как отдельного физического явления (т.е. как следствия воздействия на наш глаз электромагнитного излучения вполне определенной длины волны, как это характерно, скажем, для красного или синего) в природе вообще не существует. Он – результат сбалансированного действия по меньшей мере трех излучений с различными длинами волн. В условиях солнечного света, где соответствующее соотношение цветов всегда наличествует, это обстоятельство для нас не имеет никакого значения; поэтому в привычных условиях мы никакого расщепления попросту не замечаем. Но представьте, что вы видите на экране цветного телевизора зимний пейзаж. При этом экран светится только одним цветом – белым. Однако присмотритесь к нему поближе. Изображение на нем состоит из множества светящихся точек, и среди них нет ни одной белой! Так что мы в соответствии с привычкой и «здравым смыслом» сколько угодно можем считать белый цвет физически существующим, но при практическом использовании данного явления приходится отказываться от столь привычных представлений и обращаться к действительному положению вещей, ибо тот же цветной телевизор без правильного понимания действительной природы белого цвета построить не удастся.

То же и с собственностью. Пока господствует частная собственность на средства производства, без особых погрешностей можно не принимать в расчет того факта, что данное отношение и в этом случае как таковое не существует, что и здесь оно представляет собой взаимодействие отношений владения, распоряжения и пользования, поскольку все три отношения пересекаются на одном субъекте – частном собственнике. Но когда устранена частная собственность и еще не введена общественная (где опять же все три отношения пересекутся на одном субъекте – обществе), понять сущность социализма как общественного строя без учета расщепленности отношений собственности на средства производства по владению, распоряжению и пользованию (субъектами которых становятся различные коллективные образования – от производственного коллектива до государства), столь же невозможно, как понять сущность капитализма без учета прибавочной стоимости, в общем-то также предполагающей физически не существующее, но от этого не менее реальное «расщепление» рабочего времени на необходимое и прибавочное.

В этих условиях вообще оперировать понятием собственности на средства производства как отражающим некоторое целостное общественное отношение, непродуктивно – ни к чему, кроме путаницы, это не приводит. Такие расщепленные отношения собственности на средства производства свойственны вообще социализму. Но на каждом данном этапе его развития конкретный характер этих отношений весьма существенно меняется. Соответственно и рассматривать этот вопрос мы будем ниже при рассмотрении развития социализма как общественно-экономической формации. Здесь же для нас важно только отметить коллективистский характер отношений собственности.

Коллективизм существенно влияет на производство, обращение и распреде­ление. Наиболее важную роль, разумеется, играют те изменения, которые происходят в сфере производства, и прежде всего это относится к отмеченным особенностям отношений собственности. Теперь коснемся такого важного момента, как изменение при социализме стимула к труду. Во всех случаях базой стимула к труду являются потребности. Но рассматривать их как нечто единое в какой-то степени можно только применительно к прежним производственным отношениям, имеющим индивидуалистический характер. Для анализа производственных отношений социализма этого уже совершенно недостаточно.

Как мы неоднократно повторяли выше, совокупность потребностей человека отра­жает нужды сразу двух связанных, но относительно самостоятельных целостностей: индивида как биологического существа, и общества — не просто как совокупности индивидов, а как некоей высшей целостности. И складывается эта совокупность соответственно из двух достаточно различных типов потребностей, одинаково являющихся жизненными потребностями каждого человека. Еще раз напомним, что первые включают в себя те группы потребностей, которые отражают жизненные нужды индивида как биологического существа, а именно: связанные с обменом веществ, т.е. собственно потреблением; параметрические потребности, отражающие необходимые условия существования; и, наконец, те, что связаны с психической и физиологической активностью индивида. Вторые выражают нужды общества как высшей целостности, несводимой к совокупности индивидов: условия этой целостности (эстетическое отношение); необходимость общественных связей (потребность в общении); способ регулирования обществом поведения индивида (потребность в самоутверждении).

При капитализме стимулы к труду главным образом создаются системой экономического принуждения. Эта система достигает максимума эффективности тогда, когда речь идет прежде всего об удовлетворении индивидуальных потребностей человека. Капитализм на протяжении столетий именно прессом голода и холода вырабатывал у рабочего привычку обеспечивать свое существование, продавая свою рабочую силу: «если бы рабочие могли питаться воздухом, их нельзя было бы купить ни за какую цену»13. В дальнейшем с развитием производства и ростом потребления в промышленно развитых странах, составивших «вершину айсберга» капиталистической системы, индивидуальные потребности большинства удовлетворялись все более гарантировано, и по мере этого к ним все больше добавлялись потребности общественные, образуя целую систему потребностей, создающую стимулы к трудовой деятельности.

Главным из них является то, что Макс Вебер называл «духом капитализма». Это выражение он использует «для определения того способа мышления, который связан с систематическим и рациональным стремлением к наживе в рамках своей профессии». И дело здесь не в том, что человек стремится побольше заработать, а в том, «чему отдается предпочтение – личным потребностям или независимому от них стремлению к наживе и возможности получения прибыли»14. Но как раз это «стремление к наживе», действительно по своей сути однозначно не связанное с «личными (индивидуальными, «жизненными») потребностями», и представляет собой стремление к удовлетворению (пусть и в деформированном, извращенном виде) потребностей общественных, прежде всего потребности в самоутверждении.

В условиях относительной обеспеченности индивидуальных «жизненных потребностей» общественные потребности (потребности эстетические, в общении, в самоутверждении) все сильнее выходят на роль определяющих, все четче прослеживаются, а значит, неизбежно все больше будет выявляться их истинная сущность, до сих пор опосредованная деньгами, вещами – в общем тем, что М.Вебер называет «наживой». Это не значит, естественно, что в принципе капитализм как строй изменился. Капиталисты-«собственники» как и раньше удовлетворяют свои общественные потребности за счет роста прибавочной стоимости, обеспечивающего рост влияния и власти, но их сравнительно немного. Для остальных же появляется ряд новых проблем, и эти проблемы уже не могут решаться традиционно за счет извращенных способов удовлетворения потребностей. Все больше выступают наружу коренные требования природы человека, коренные потребности в красоте, общении, общественно-значимой деятельности в чистом, неопосредованном виде. Эти потребности должны удовлетворяться и там, где в настоящее время человек реализует главные свои потенции, – в производительном труде, что резко меняет роль и соотношение тех факторов, которые у нас называли «моральными» и «материальными» стимулами.

Посмотрим на то положение, которое создалось сегодня в ведущих капиталистических странах. Например, в Соединенных Штатах, где угрозы голода уже практически нет ни для какой социальной группы, наряду с традиционным стремлением к обладанию вещами в качестве стимула к труду все больше выступает «американская мечта» об успехе в широком смысле этого понятия. А в практическом плане американские предприниматели все чаще стремятся поставить рабочего (отнюдь не только экономически) по отношению к другим в зависимость от его трудовых достижений, фактически применяя таким образом систему «моральных стимулов».

Но то, что с большим трудом (вследствие традиционного индивидуализма американцев) пробивает себе дорогу в США, еще недавно находило исключительно широкое применение в Японии. Сам феномен Японии, ее недавнее бурное развитие объясняется прежде всего тем, что наряду с обычными здесь были использованы другие стимулы к труду. Работник в силу специфических традиций здесь с самого начала оказался включенным в целую систему взаимоотношений, не определяемых полностью непосредственными экономическими интересами. Именно не полностью свободный (в европейском, а тем более американском понимании, т. е. в смысле чисто экономического интереса в качестве движущей силы) японский работник оказывался наиболее производительным. Вообще в современных условиях только там, где удается достаточно полно использовать неэкономические, «моральные» стимулы к труду, возможно резкое повышение производительности труда. И сейчас, когда традиционные отношения в Японии в значительной степени разрушены капиталистическими, это свое преимущество она утратила – с соответствующими экономическими результатами, характеризующимися резким спадом темпов развития.

При индивидуалистическом характере производственных отношений производство обычно является только источником средств удовлетворения указанных потребностей, само же их удовлетворение в основном осуществляется вне его. Таким оно остается и при коллективистском характере производственных отношений, но уже только для индивидуальных потребностей. Что же касается потребностей общественных (также, повторим еще раз, являющихся личными потребностями каждого человека), то с возникновением коллектива одновременно возникает возможность все более полного их удовлетворения непосредственно в самом процессе производства, т.е. производительный труд превращается в средство удовлетворения эстетических потребностей, потребностей в общении и общественном самоутверждении, становясь, таким образом, сам по себе жизненной потребностью человека.

Естественно, это происходит не вдруг, а является результатом развития социализма как общественно-экономической формации. Но по мере этого развития именно сам производственный процесс приобретает эстетические качества как процесс реализации жизненных потенций индивида и раскрытия его неповторимой индивидуальности, служит условием и содержанием общения, а эффективность этой реализации — средством самоутверждения, приобретая таким образом истинно человеческую, соответствующую своей общественной сущности форму. При коммунизме выполнение необходимых для общества функций (к тому времени далеко перешагнувших рамки собственно материального производства) будет в значительной мере удовлетворять общественные потребности человека. Естественно, что при социализме как обществе, непосредственно вышедшем из общества классово-антагонистического, индивидуалисти­ческого, еще достаточно большая часть общественных потребностей продолжает удовлетворяться, так сказать, старым способом, т.е. через распределение между индивидами предметов потребления, но понять его сущность и функционирование только на этой основе уже невозможно, ибо в данном смысле социализм как раз и представляет собой переход от опосредованного к непосредственному удовлетворению общественных потребностей.

Та часть потребностей человека, которые определены выше как индивидуальные, и при социализме полностью удовлетворяются посредством индивидуального потребления продуктов производства — предметов потребления. Уже капитализм подготовил производительные силы, способные полностью удовлетворять данные потребности, но только изменение характера распределения при социализме создает условия для реализации этой возможности, в том числе и за счет изменения характера удовлетворения потребностей общественных. Сама же реализация этой возможности происходит по-разному на разных этапах развития социализма. Решение этой задачи определяется свойственными данным этапам отношениями распределения, и обеспечивается посредством системы обращения, которым коллективистский характер производственных отношений также придает и соответствующее содержание, и соответствующую форму.

Что касается распределения, то общие черты, свойственные социализму на любом этапе его развития, сводятся к формированию системы распределения в соответствии с трудовым вкладом. Разумеется, далеко не всегда эта система реализуется в полном объеме. Однако благодаря производственному коллективу впервые в истории обеспечиваются условия подлинного равенства входящих в него индивидов в экономическом отношении, ибо их экономическое положение как членов коллектива определяется только трудовым вкладом. Другое дело — положение социальное, которое определяется также прошлыми (и не только производственными) заслугами — но опять же собственными, в принципе ничем иным, кроме собственного вклада, не определяемыми. Но, тем не менее, именно потому, что критерий распределения — трудовой вклад, каждый член производственного коллектива экономически свободен. Он не привязан к данному производственному коллективу овеществленным трудом, так как не имеет пая в средствах производства (ими владеет не трудовой коллектив, а государство), а свой «живой труд», если это почему-либо покажется ему целесообразным, может влить в труд другого коллектива, свободно выбирая его. Это черты, вообще более или менее свойственные социализму. Однако они существенно модифицируются теми специфическими моментами, которые определяют особенности производственных отношений, характерные как для различных локальных модификаций социализма, так и для отдельных этапов данного общественного строя.

Коллективистский характер производственных отношений существенно модифи­цирует также характер обращения. При их индивидуалистическом характере, когда субъектом экономической деятельности выступают индивиды (безразлично, по отдельности или в группе), когда эта их деятельность направлена на удовлетворение собственных потребностей каждого из них, субъект экономической деятельности совпадает с субъектом потребностей, ради удовлетворения которых экономическая деятельность и ведется. Для удовлетворения потребностей при общественном разделении труда посредством обмена его продуктами и необходима сфера обращения, в которой действуют субъекты экономической деятельности. При любых возможных технических модификациях и дроблениях, сфера обращения, тем не менее, при этом представляет собой некое единое целое.

Разделение труда, требующее обмена его результатами, характерно для весьма значительного периода развития общества, в том числе и для социализма. Но, как показывает исторический опыт, отношения между индивидами – не един­ственно возможный принцип организации обмена при разделении труда. В истории известна его организация с иными субъектами – коллективными. Поэтому вообще должны различаться случаи, когда, говоря словами Энгельса, «завязывается отношение между двумя лицами или общинами»15. Последнее и имело место на этапе формирования отношений обмена – именно между общинами; оно же опять появляется (но уже на уровне коллективов) при социализме. В этом случае субъектом экономической деятельности выступает производственный коллектив как целостное (в этом отношении) образование.

Что касается потребностей, то их субъектом, естественно, по-прежнему выступает все тот же индивид. Но раз совпадение указанных субъектов здесь уже не имеет места, то в сферу обращения неизбежно должен быть введен еще один контур, охватывающий, с одной стороны, производственные коллективы (производящие – непосредственно или опосредованно – предметы потребления), и составляющих их индивидов (потребляющих эти предметы) – с другой. Таким образом, при социализме формируется характерная именно для этого общественно-экономического строя совершенно особая – двухконтурная – система обращения, где первый контур, связанный в основном с производственным потреблением, главным образом включает средства производства, охватывая производственные коллективы, а второй, обеспечи­вающий обращение предметов потребления, в качестве субъектов включает также составляющих эти коллективы индивидов. Являясь следствием коллективистского характера производственных отношений, такая система – характернейший признак социализма независимо от его «моделей» и этапов развития. А вот конкретный ее характер, как и характер других социально-экономических явлений, самым существенным образом определяется этими этапами.

Например, известно, что в системе обращения, характерной для минувшего этапа советского социализма, одновременно функционировали два вида денег – «наличные» и «безналичные». Это и были совершенно различные их виды, а вовсе не разные формы существования одних и тех же денег (как, например, наличные деньги и различные системы безналичных расчетов в капиталистическом обществе), ибо преимущественно предназначались для обслуживания разных контуров обращения – отдельно средств производства и предметов потребления. Но, будучи раздельными, они состояли в нерасторжимой связи. И как раз в месте их пересечения и вершилось таинство взаимного превращения этих денег, обеспечивавшего связь производства с потреблением. Конкретное рассмотрение работы этого механизма составляет предмет специальных исследований, здесь лишь отметим, что это был один из важнейших механизмов управления экономическими процессами в нашем обществе16.

Таким образом, обобщенный анализ производственных отношений социализма показывает, что и в области собственно производства, и в распределении, и в обращении они имеют существенные отличия от производственных отношений других общественно-экономических формаций, и главной их отличительной особенностью является коллективистский характер. Эти производственные отношения, как и в других общественно-экономических формациях с социальной дифференциацией, реализуются в отношениях основных социальных групп, принимающих в них участие и имеющих различное отношение к общественным средствам производства (в чем-то аналогичных классам), и меняются в соответствии с развитием данной общественно-экономической формации.


4.3. Социализм и проблема классов

Объективные законы развития общества в любой общественно-экономической формации реализуются в действиях людей, стремящихся к достижению своих целей. Однако марксизмом «действия “живых личностей” в пределах каждой такой общественно-экономической формации, действия, бесконечно разнообразные и, казалось бы, не поддающиеся никакой систематизации, были обобщены и сведены … к действиям классов»1. Только классовый анализ дает научные основания для «сведения индивидуального к социальному»2, составляя таким образом основу марксистского социального анализа.

Как мы видели, классовое деление общества началось с тотального противостояния больших социальных групп, имеющих различное этническое происхождение. По мере изменений отношений собственности эта тотальность противостояния классов снижается, границы классов размываются, и вообще весь процесс в своей тенденции носит затухающий (но не плавно, а скачкообразно) характер. Завершится этот процесс полным исчезновением классового деления с полным же обобществлением средств производства. Важным этапом этого процесса, этапом завершающим, являются классовые преобразования в социалистическом обществе.

Рассмотрение вопроса о классах в социалистическом обществе начнем с ленинского анализа. Каковы же его основные положения?

Прежде всего, совершенно определенно предполагается, что это общество — классовое, ибо «мы не можем уничтожить различия классов до полного введения коммунизма»3. Именно при социализме как раз и происходит процесс ликвидации этого различия — Ленин говорит (и повторяет): «социализм есть уничтожение классов»4. Заметим: не состояние, а именно процесс, не бесклассовое общество (как коммунизм), и не общество со стабильными, более или менее устоявшимися классами (как капитализм), а процесс, результатом которого явится исчезновение классового деления общества.

Заметим также, что Ленин специально подчеркивал специфичность классов для каждого общественного строя, то, что каждый класс характерен только для данного конкретного строя — и ни для какого другого. Достаточно вспомнить его пояснения по поводу того, является ли классом крестьянство. Тем, кто не понимает диалектики изменения классов, кто склонен мыслить застывшими категориями, вливая новое вино в старые мехи, Ленин поясняет, что в буржуазном обществе «крестьянство не представляет из себя особого класса» — это при феодализме оно действительно «выступает как класс, но только как класс крепостнического общества» в противопоставлении феодалам-крепостникам, а с развитием капитализма «внутри его самого складываются классы буржуазии и пролетариата»5.

А что же при социализме? Неужели такие существенные преобразования общественного строя, которые происходят уже при «экспроприации экспроприаторов», не приводят к изменению классового состава? Ленин и на этот вопрос отвечает совершенно четко в том смысле, что на первом этапе у нас «классы сохранились, но каждый видоизменился»6 (вспомним, что Энгельс также предполагал исчезновение при социализме именно «современных (!) классовых различий»7). Основные классы буржуазного общества — буржуазия и пролетариат. Значит, остались они. А как «видоизменились» после революции? «Пролетариат стал, свергнув буржуазию …, господствующим классом»8, и осуществляет по отношению к ней диктатуру. Ясно же, что при этом самым существенным образом меняются социально-экономические роли классов, их взаимоотношения, психологические установки и т.п., т.е. даже на этом этапе классы уже не те — они действительно «видоизменились».

Второй вопрос касался многочисленного крестьянства. Здесь, учитывая, что, по Ленину, крестьянин с одной стороны труженик, а с другой — мелкий собственник, задача диалектически заключалась в поддержке труженика и подавлении собственника. Предполагалось, что под влиянием рабочего крестьянин также будет меняться. И если по мере приобретения рабочими опыта управления промышленностью буржуазия исчезнет как класс, то изменения не только крестьянина, но и рабочего приведут к тому, что классовые различия между этими двумя социальными группами тружеников полностью сотрутся. И Ленин пишет: «Чтобы уничтожить классы, надо … уничтожить разницу между рабочим и крестьянином, сделать всех — работниками»9.

Не правда ли, как это далеко от столь привычной нам теории «двух дружественных классов и одной прослойки»? Сколько сил потратили наши теоретики, чтобы обосновать такое, с позволения сказать, классовое деление, «забывая» при этом основные положения марксизма. Ведь еще когда классики этого учения (на примере буржуазного общества) показали, что классы — это «две стороны одного и того же отношения»10. Одного и того же целостного и неделимого, единого в этих двух сторонах производственного отношения! А тут, изволите ли видеть, сразу целых две «основных» формы собственности — «государственная» и «кооперативно-колхозная», и соответственно «два дружественных класса»! В свое время К.Каутский справедливо писал, что вообще «понятие класса является понятием коррелятивным. Нельзя представить себе класса für sich (т.е. класса «для себя» – Л.Г.), это понятие всегда нуждается в другом противоположном (!) понятии»11. Для тех, кто входит в класс, «различие выступает лишь в их противоположности к другому классу»12. Ведь «в каждом обществе производственные отношения образуют некоторое единое целое»13. А здесь отношения какие-то ущербные, односторонние, т.е. при отсутствии класса, воплощающего другую сторону диалектически противоречивого единства производственных отношений. Как могла возникнуть столь явная (для любого марксиста) нелепость? Но в том-то и дело, что о нелепостях говорить не приходится, когда в игру вступают групповые, классовые интересы.

В реальной действительности не только сопротивление буржуазии и того собственника, что сидел в крестьянине, создавали помехи строительству социализма. Оказалось, что и сами рабочие пока еще в своей массе не были готовы к социализму, поскольку существовали «старые предрассудки, приковывающие рабочего к старому миру»14, а поэтому «перевоспитывать надо в длительной борьбе, на почве диктатуры пролетариата, и самих пролетариев»15. Кто же должен их «перевоспитывать», если в первоначальном понимании диктатура пролетариата — это «простая организация рабочих масс», причем «без особого аппарата»16?

Но так марксисты думали о диктатуре пролетариата до начала социалистических преобразований. В действительном же их ходе постановка вопроса кардинально меняется: в скором времени уже не весь пролетариат как «самоорганизующаяся масса», как это предполагалось ранее, а только лишь «авангард пролетариата взял в свои руки строительство власти», начала устанавливаться «диктатура революционных элементов (!) класса»17. Другими словами, дружной и всеобщей трансформации рабочего в работника не получилось: появились «перевоспитуемые» и «перевоспитующие». Как всегда при смене общественного строя началась новая социальная дифференциация прежних социальных групп. В данном случае социальная дифференциация началась внутри рабочего класса (как, впрочем, и других социальных групп), и в ее результате происходило «выделение революционной и только революционной части пролетариата в партию и такой же части партии в руководящие центры ее»18. Место диктатуры пролетариата как «самоорганизующейся массы» занимает диктатура той сравнительно узкой группы людей, которые «выделились» в упомянутые «руководящие центры», организованные в иерархическую структуру, т.е. партийной, хозяйственной и административной номенклатуры. Сформировались две, хотя и весьма специфические, производственные социальные группы (которые вполне можно было бы, с учетом упомянутой специфики, определить как классы19), характерные для данного этапа развития социализма, в полном соответствии с марксистской теорией совместно реализующие диалектическое единство его производственных отношений.

Как и любые другие классы, эти социальные группы были поставлены в различное отношение к средствам производства всего общества. Специфичность этого отношения связана прежде всего с тем, что господствующая социальная группа («номенклатурный класс») уже не осуществляет всех функций собственника средств производства, а только распоряжения ими (более подробно этот вопрос будет рассмотрен ниже). Поэтому для «парной» социальной группы (состоящей из рабочих, крестьян, технической интеллигенции, различающихся между собой не социальным статусом, а только конкретным характером труда), членов которой мы привыкли называть «трудящимися», оставалась только одна производственная функция — функция класса-исполнителя.

Таким образом, реальная диалектика классового процесса оказалась такой, что выявилась невозможность непосредственной ликвидации классов как тех классов, которые существовали в буржуазном обществе. Потребовался переход к этому через этап специфических для данного этапа социализма социальных групп, занимающих свое необходимое место в длительном ряду классовых превращений с очередным — но особо существенным — снижением «уровня классовости», «неполных» (т.е. только в связи с распоряжением средствами производства, но не владением и не пользованием ими) в качестве последней ступени ликвидации разделения общества на противоположные классы (или, можно сказать, страты). С ликвидацией этого (последнего!) проявления классовой социальной дифференциации она окончательно исчезнет. Но не за счет постепенного сближения противоположных социальных групп (по Марксу, «уравнение классов — бессмыслица, на деле неосуществимая»20), а путем ликвидации одной из них («номенклатурного класса»), и трансформации при этом второй («класса трудящихся») в свободный «класс-производитель» (тех самых «работников», о которых говорил Ленин). Этот последний будет уже противостоять не противоположному классу, а весьма относительно – своему непосредственному окружению, различным социальным слоям, выполняющим вспомогательные функции в отмирающем социальном разделении труда. И именно потому, что вопрос касается качественных изменений, этот процесс, объективно составляющий в конечном счете содержание нынешних преобразований, идет так сложно, медленно, непоследовательно и болезненно.

Но вернемся, однако, в двадцатые годы, в тот период нашей истории, когда «классы», определяющие все ее дальнейшее течение, еще только формировались. Их характер и формирование в значительной степени определились особенностями социалистической революции. Еще раз напомним, что одним из важных отличий социалистической революции от буржуазной явилось то, что последняя давала простор развитию буржуазных отношений, уже достаточно проявившихся в недрах предыдущего строя, в то время как социалистические общественные отношения еще только предстояло сформировать после победы социалистической революции21. Как мы видели, пролетариат, рабочий класс в целом еще не был готов к решению этой задачи. В таких условиях именно диктатура «революционного авангарда», опираясь на теоретически разработанную социалистическую идеологию и новую форму собственности, могла обеспечить преодоление потенциального барьера «старых предрассудков» большинства. И вывести общество в ту точку социально-экономического развития, начиная с которой социалистическое сознание в массах вырабатывается автоматически, ибо опирается на реально существующие социалистические общественно-экономические отношения («общественное бытие определяет общественное сознание»).

«Номенклатурный класс», заняв важнейшее место в обществе, начал преобразовывать его соответственно своим интересам, в том числе превращая все остальные социальные группы, связанные с производством, в единый «класс-исполнитель». Рабочие, ввиду своего прежнего социального положения, сравнительно легко вошли в эту социальную роль. Намного сложнее обстояло дело с другим отрядом тружеников — крестьянами, сильно зараженными мелкобуржуазной идеологией. Здесь только чрезвычайное давление могло преодолеть частный экономический интерес мелкого производителя. На селе началась ожесточенная классовая борьба со всеми присущими ей эксцессами и потерями — не только с кулаками, но с крестьянством как мелкобуржуазным классом, оставшимся от старого общества. Победил «номенклатурный класс» как исторически прогрессивный и лучше организованный. Через создание колхозов крестьяне также стали, как и рабочие, частью того же «класса-исполнителя» — «парной» номенклатуре в новых общественных условиях социальной группы, — образуя вместе с рабочими и технической интеллигенцией единый социалистический класс трудящихся.

Таким образом, на данном этапе развития социализма соответствующие преобразования осуществлялись господствующим «номенклатурным классом» и отражали его собственные социально-групповые (классовые) интересы. Но это не отменяло их прогрессивного значения и для всего общества в целом. Сначала эти интересы объективно совпадали с коренными интересами большинства советских людей и соответственно получали их широкую поддержку. Бурное экономическое развитие нашей страны стало одним из важнейших результатов такого совпадения интересов. Всеобщий трудовой энтузиазм того времени — не миф и не результат «обмана». Благодаря проведенным преобразованиям, равно как и их массовой поддержке, за какие-нибудь двадцать лет страна из полуколонии превратилась в могучую индустриальную державу. Быстрыми темпами развивалась культура, охватывая все более широкие слои населения. Повышался жизненный уровень трудящихся. Формировалась новая социальная общность – советский народ. И все эти преимущества социализма реализовались под непосредственным руководством номенклатуры.

Однако выведением страны на путь развития социализма на собственной основе «номенклатурный класс» выполнил полностью свою историческую миссию, исчерпал свою прогрессивную социальную роль. Настал черед выполнения главной задачи социализма (уже частично выполненной за счет существенного снижения уровня противостояния между номенклатурой и трудящимися по сравнению с буржуазией и пролетариатом) — ликвидации классов. Но ни одна господствующая социальная группа никогда добровольно не сходила с исторической арены. «Номенклатурный класс», который держал в своих руках все рычаги власти, в том числе и репрессивный аппарат, всеми доступными ему методами воспротивился исполнению приговора истории. Однако никакой репрессивный аппарат не способен обеспечить прочное положение господствующей социальной группы без соответствующего идеологического обеспечения. И оно, естественно, появилось. Его «теоретической базой» стал «официальный марксизм» (с «легкой руки» Сталина получивший наименование «марксизм-ленинизм»).

В отличие от марксизма научного, «официальный марксизм» был предназначен не для анализа и прогноза процессов в реальной действительности, но исключительно для последующего оправдания принимаемых (в интересах все той же номенклатуры) решений, с чем он успешно справлялся22. Да, не зря Ленин говорил, что «ни единому профессору политической экономии, способному дать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии»23 (то же, разумеется, относится и к другим отраслям общественных наук). Приятно было бы думать, что сказанное касается только буржуазных ученых, но, собственно, почему? Во все времена музыку заказывал тот, кто платил (деньгами ли, академическими званиями ли, другими благами), во все времена люди интеллектуального труда в массе своей вынуждены были обслуживать интересы господствующего класса. И идеологическая обслуга «номенклатурного класса», понятно, не могла составлять исключения, она добросовестно развивала и углубляла «официальный марксизм».

Как отмечал Ленин, люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся разыскивать за любыми социальными фразами, заявлениями, обещаниями интересы тех или иных классов. А это не всегда просто, особенно если учесть, что нередко господствующий класс заинтересован как раз в сокрытии самого факта классового господства. Чтобы по возможности скрыть преследование господствующим классом собственных интересов, особенно когда они со временем начинают все больше расходиться с интересами общества как целого, его идеологи стараются «стереть само понятие “класса”, устранить самую идею классовой борьбы»24. Но еще удобнее дурачить публику, подменяя реальное классовое деление иллюзорным, основанным на неких удобных для господствующего класса формальных признаках (именно с этой целью, например, буржуазные идеологи придумали понятие «среднего класса»). Ни сама номенклатура, ни те, кто осуществлял ее идеологическое обеспечение, не могли допустить, чтобы действительное классовое деление нашего общества стало явно видным, и стремились его закамуфлировать (иное дело, что «спрятать уши» господствующего класса не так-то легко, и как мы убедимся ниже, они оказываются торчащими в самых неожиданных местах). Важным средством, изобретенным с этой целью «официальным марксизмом», и стала та самая теория «двух дружественных классов».

Будучи одним из ключевых моментов упомянутого идеологического обеспечения, эта теория разрабатывалась массированно и детально. Но вряд ли есть смысл анализировать все ее хитроумные извивы. Основные ее моменты полностью выявляются в двух «руководящих» публикациях: статьях в Большой Советской и Философской энциклопедиях. Их разбором и ограничимся. Вот цитаты из этих статей, дающие характеристику общественных групп и отношений собственности в нашей стране с точки зрения «официального марксизма»: «…и на ступени социализма сохраняются известные классовые различия между рабочим классом и крестьянством. Эти различия связаны с наличием двух форм социалистической собственности: государственной общенародной и кооперативно-колхозной, существование которых обуславливается, в свою очередь, неодинаковой степенью обобществления, развития производительных сил в промышленности и сельском хозяйстве»25; «…различия между рабочими и крестьянами уже не являются коренными. Но своеобразие путей этих классов к социализму оставило свой отпечаток в виде различия двух форм социалистической собственности — всенародной, государственной и кооперативно-колхозной. С этим связаны и различия между рабочим классом и крестьянством по их отношению к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, по формам получения дохода. Существование классовых различий между рабочими и крестьянами … обусловлено остатками старых форм общественного разделения труда»26. Рассмотрим вкратце приведенные соображения.

Неодинаковая степень обобществления производства и развития производительных сил носит количественный характер и вряд ли может служить классообразующим признаком (даже при отсутствии «коренных различий» между классами). Однако к «степени обобществления», как и к «роли в общественной организации труда» мы еще вернемся. А вот что касается развития производительных сил, то здесь нестыковки видны невооруженным глазом. Когда марксизм рассматривает соответствие между уровнем развития и характером производительных сил с одной стороны и производственными отношениями с другой, то считается само собой разумеющимся, что и то, и другое относится к обществу как к некоторому целостному объекту. Здесь же хитрым маневром указанная взаимозависимость переносится с целого на часть — на развитие производительных сил (а фактически технических средств) отраслей народного хозяйства (промышленного и сельскохозяйственного производства), что не только методологически недопустимо, но и попросту неверно. В лучшем случае это вульгаризация марксизма, в худшем — обычная подтасовка.

То же самое можно сказать и о намеках относительно «старых форм разделения труда». Неужели людям, считающим себя марксистами, нужно разъяснять разницу между разделением труда технологическим — по конкретному характеру производства и производимому продукту (в том числе между отраслями народного хозяйства, где, в частности, определенное различие между промышленным и сельскохозяйственным тружеником по характеру труда существует даже независимо от формы собственности), и социальным — по роли различных общественных групп в единых производственных отношениях данного общества, их отношению к средствам производства как единому целому (что, если верить теории о двух раздельных для них формах собственности на разные — или одни и те же? — средства производства применительно к рабочему и крестьянину вообще не имеет смысла). Но ведь нигде и никогда «не существует производства вообще… Производство всегда есть особая отрасль производства, например земледелие, животноводство, мануфактура и т.д.»27. И их техническая оснащенность часто оказывается различной. Что же здесь специфично для социализма? Хорошо все же говорил Владимир Ильич: «Какая замечательная глубина анализа! Различие между профессиями смешать с различным положением классов во всем (!) строе общественного производства, — как это наглядно иллюстрирует научную беспринципность»28.

Что же касается различия «форм получения дохода», то и здесь лучше всего просто процитировать Ленина: «Искать основного отличительного признака классов общества в источнике дохода — значит выдвигать на первое место отношения распределения, которые на самом деле суть результат отношений производства. Ошибку эту давно указал Маркс, назвавший не видящих ее людей вульгарными социалистами»29. Вернемся поэтому к отношениям производства.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги