Очерки истории Италии. 476–1918 годы

Италия и развязывание первой мировой войны

Вечером 28 июня 1914 г., в самый разгар конфликта с Австрией из-за Албании, в Италии узнали о том, что утром того же дня в боснийском городе Сараево убит наследник австро-венгерского престола Франц Фердинанд.

Австрийский наследник был известен как отъявленный милитарист и недоброжелатель Италии.

Неудивительно поэтому, что в широких кругах итальянской общественности его смерть возбудила чувство избавления от опасности и была встречена с нескрываемой радостью. «Тем лучше. Одним меньше!», — отозвался на известие о сараевском убийстве один молодой туринский рабочий.

Не вызвала сожалений смерть Франца Фердинанда и в правительственных кругах Италии.

Только в Ватикане смерть австрийского наследника вызвала искреннее огорчение.

Чувство удовлетворения, с которым итальянцы встретили смерть Франца Фердинанда, должно было лишний раз показать австрийским и германским правителям, как мало могут они рассчитывать на поддержку Италии в случае, если бы, воспользовавшись сараевским убийством, они решили бы развязать войну. А они как раз о том и думали.

Австро-венгерские империалисты, давно мечтавшие о подчинении Сербии, увидели в сараевском убийстве самый подходящий повод для развязывания войны против нее.

Однако решающее слово по вопросу о войне было предоставлено германским империалистам.

Правители Германии решили дать ход австро-сербскому конфликту.

Поощрительные заверения Германии положили конец колебаниям в венских правящих кругах. Победа военной партии была обеспечена. Австро-венгерские империалисты могли теперь начинать свой грабительский поход против Сербии. Война была решена.

Но, решив начать войну против Сербии, которая была чревата столь опасными последствиями, австро-германские союзники договорились пока ничего не сообщать об этом Италии.

Однако уже в середине июля в Риме хорошо знали об агрессивных намерениях своих союзников. Появившийся вскоре австрийский ультиматум Сербии окончательно раскрыл эти намерения.

Как же итальянское правительство реагировало на агрессивные замыслы своих союзников?

Поскольку намерения Германии и Австрии противоречили интересам Италии и грозили вовлечь ее в большую войну, естественно было бы ожидать, что итальянское правительство, узнав о предстоящем нападении на Сербию, будет немедленно протестовать против опасных действий союзников, твердо и открыто откажет им в своей поддержке. Такое ясное и энергичное заявление со стороны Италии, несомненно, заставило бы призадуматься германо-австрийских организаторов войны. Однако римские дипломаты пошли по другому пути. Ясной и четкой политике они предпочли двусмысленные интриги, опасные для дела мира и собственных интересов Италии.

Такая двусмысленная политика могла только поощрять немецко-австрийских агрессоров.

Политический курс, намеченный правительством Саландры в предвидении европейской войны, не отличался ни ясностью, ни последовательностью, ни миролюбием. Но при всей своей неопределенности и условности этот курс фактически ставил Италию вне австро-германского блока.

Италия уходила из Тройственного союза. Но она ушла из союза не сразу, не открыто, не хлопнув громко дверью, а медленно пятясь, опасливо озираясь по сторонам, огрызаясь, угрожая и одновременно обнадеживая покидаемых союзников возможностью своего активного содействия в будущем при условии, что они проявят сговорчивость и щедрость в отношении ее требований.

Такая двойственная политика вытекала из самой сущности итальянского империализма, который, несмотря на свою экономическую и военную немощность, обладал непомерным аппетитом и непременно хотел принять участие в переделе мира. И хотя растущие противоречия с Австро-Венгрией, а также сильная зависимость от Англии толкали итальянских империалистов в лагерь Антанты, однако они считали пока рискованным и опрометчивым открытый разрыв с Тройственным союзом.

Позиция классов и партий Италии перед лицом надвигающейся мировой войны

В то время как итальянские и австро-венгерские дипломаты однообразно и бесплодно препирались из-за компенсаций, вплотную надвинулась европейская война.

Вопрос о том, какую позицию должна занять страна в этой войне, широко обсуждался в различных общественных слоях и политических партиях Италии. Подавляющее большинство итальянского народа решительно выступало против вмешательства Италии в войну, за полный нейтралитет.

Народные массы Италии всегда с отвращением относились к милитаризму и выступали против военных авантюр буржуазии. Этот традиционный антимилитаризм итальянского народа еще более укрепился в результате ливийской войны, которая не принесла ему ничего, кроме несчастий. Когда подошла мировая война, трудящиеся Италии продолжали еще испытывать на себе бедственные последствия этой колониальной авантюры.

Немалую роль в воспитании антивоенных настроений в итальянском народе сыграла и систематическая антимилитаристская пропаганда социалистической партии, особенно активизировавшаяся в связи с ливийской войной. Эта пропаганда, при всех своих недостатках, позволила вскрыть империалистическую природу надвигающейся войны и мобилизовать против нее массы.

Враждебное отношение итальянских трудящихся к войне объясняется также и тем, что в Италии не было сколько-нибудь значительной и устойчивой прослойки настоящей рабочей аристократии, которая была бы заинтересована в политике империалистической экспансии. Это крайне суживало почву для деятельности империалистической агентуры среди итальянского пролетариата.

И, наконец, следует принять во внимание и то, что в итальянском народе всегда был силен дух интернационализма, унаследованный частично от прогрессивных политических течений времен Рисорджименто и еще более окрепший благодаря широкой эмиграции. А чувство интернационализма, понятно, было несовместимо с настроениями национальной исключительности, с шовинизмом. Все эти обстоятельства создавали в Италии как накануне, так и во время мировой войны весьма неблагоприятные условия для шовинистического одурманивания масс, для пропаганды империалистической войны.

Учитывая антивоенные настроения огромного большинства народа, Итальянская социалистическая партия еще за несколько дней до начала войны, первой среди крупных политических партий страны, высказалась за абсолютный нейтралитет. 27 июля, накануне австрийского нападения на Сербию, парламентская группа депутатов-социалистов, собравшись в редакции «Аванти», приняла резолюцию, в которой предупреждала, «что никакой тайный договор не может заставить итальянский пролетариат взяться за оружие в угоду союзнице, чтобы подавлять свободный народ». Социалистические депутаты потребовали немедленного созыва палаты депутатов, которая должна добиться от правительства «связывающих его успокоительных заявлений в том смысле, что Италия ни в коем случае и ни по какой причине не выйдет из положения абсолютного нейтралитета».

Публика, собравшаяся перед зданием редакции «Аванти», встречала депутатов-социалистов криками: «Долой войну!».

29 июля правление социалистической партии на своем заседании в Риме приняло манифест к итальянским трудящимся, в котором был вскрыт империалистический характер надвигающейся войны. Манифест предупреждал страну об опасности быть втянутой в войну и призывал трудящихся быть готовыми к тому, чтобы сорвать «преступные замыслы буржуазного правительства» и «не дать увлечь Италию в пропасть ужасной авантюры».

В тот же день за нейтралитет высказалось и руководство Всеобщей конфедерации труда.

Главный орган социалистической партии газета «Аванти» из номера в номер била тревогу, призывая народ к бдительности. «Итальянские пролетарии, — обращалась газета, — речь идет о вашей крови, о вашем хлебе, о вашем будущем». «Аванти» доказывала, что в случае европейской войны Италия, если она не хочет подвергнуться страшным бедствиям, должна занять единственную позицию — позицию абсолютного нейтралитета. «Если правительство этого не понимает, народ заставит его понять!», — писала газета. 29 июля «Аванти» поместила выразительную карикатуру: сильный, рослый рабочий, олицетворяющий итальянский пролетариат, обращается к королю-карлику: «Ваше величество, нейтралитет или корона — выбирайте!».

Антивоенная позиция Итальянской социалистической партии, обусловленная и продиктованная волей народа к миру, единодушно разделялась абсолютным большинством трудящихся, которые заявляли о своих требованиях нейтралитета в многочисленных демонстрациях и митингах, прокатившихся в предвоенные дни по всей стране. Эти манифестации проходили под лозунгами: «Долой войну!», «Ни одного человека, ни одного сольдо для войны!». Всеобщая ненависть Италии к империалистической войне, ее горячее стремление к миру и явилось решающей причиной, определившей антивоенную позицию Итальянской социалистической партии накануне и в начале первой мировой войны.

Другим обстоятельством, обусловившим антивоенную политику Итальянской социалистической партии, было то, что она еще до войны избавилась от наиболее открытых оппортунистов и сторонников империалистической политики — синдикалистов и правых реформистов. Несколько позднее, в феврале 1915 г., В. И. Лении констатировал тот «бесспорный факт, что рабочие большинства европейских стран оказались обмануты фиктивным единством оппортунистов и революционеров, и что Италия есть счастливое исключение — страна, где в данное время такого обмана нет»[66].

Эти обстоятельства и позволили итальянским социалистам остаться до известной поры на антивоенной, интернационалистской позиции. Но эта позиция хотя и представляла исключение среди прочих партий II Интернационала, была очень далека от ясной и последовательной, чисто классовой позиции, которую занимали в тот момент русские большевики во главе с В. И. Лениным. Идеологическая неустойчивость, отсутствие четкой классовой линии привели в дальнейшем Итальянскую социалистическую партию к центристскому перерождению, к отказу ее от последовательной антивоенной политики.

Наряду с социалистической партией за нейтралитет выступали и социалисты-реформисты. Их лидер Биссолати доказывал, что нейтралитет избавит Италию от «двух бедствий»: одного — во вне, особенно в Средиземном море, где Италия не может воевать против Англии и Франции, другого — внутри страны, от «паралича», который охватил бы государство в случае выступления вместе с центральными державами. Но в то же время Биссолати подчеркивал, что в ходе событий Италия может оказаться перед необходимостью вмешаться в конфликт (разумеется, против центральных империй), «чтобы привести европейский кризис к разрешению, благоприятному для интересов демократии и пролетариата». В частном письме к Бономи от 2 августа он призывал своего друга и единомышленника начать «готовить душу итальянского пролетариата к войне». «Я это уже начал, а ты мне поможешь», — писал Биссолати. То же самое он советовал одному из реформистских главарей профсоюзов Риголе.

Так, прикрываясь фразами «о защите интересов демократии и пролетариата», о «лучшей эре для пародов Европы», итальянские правые социалисты помогали своей империалистической буржуазии обманывать народные массы. Очень скоро они сбросят маску сторонников нейтралитета и станут наряду с националистами самыми усердными агитаторами за вмешательство Италии в войну на стороне Тройственного согласия.

В то время как трудящиеся классы Италии и отражающая их настроения социалистическая партия прямо и единодушно высказались против войны, за полный нейтралитет, в рядах господствующих классов выбор позиции в предстоящей мировой войне сопровождался разногласиями и спорами.

В правящих верхах Италии было немало сторонников немедленного вступления в войну на стороне австро-германских союзников. Чувство преданности Тройственному союзу и германофильство преобладали в итальянских высших классах. Этими чувствами были пропитаны аристократия и военщина, высшие слои буржуазии и интеллигенции, сенат и окружение двора. Многие высокопоставленные политики рассматривали Тройственный союз как догму. Наконец, горячие симпатии к обеим центральным империям питала высшая католическая иерархия.

Такому положению удивляться не приходится. Германия, как известно, пользовалась большим экономическим и политическим влиянием в Италии. Она располагала важными позициями в экономическом и финансовом механизме страны — достаточно вспомнить о роли Коммерческого банка. Ее военный престиж был одинаково высок как в военных, так и в политических кругах. Итальянские реакционеры видели в кайзеровской Германии надежную опору монархических и консервативных устоев в своей стране. К тому же в Италии действовала целая свора всякого рода немецких агентов, выходило множество подкупленных немцами газет и других изданий, То же самое можно сказать и об Австро-Венгрии. Совершенно непопулярная в народе, австрийская монархия имела много обожателей в верхах итальянского общества и в руководящих кругах Ватикана. Многие итальянские аристократические семьи находились в родственных связях с австрийскими и венгерскими знатными домами.

Все эти реакционные прогерманские и проавстрийские элементы использовали все свое влияние и связи, чтобы толкнуть правительство на путь немедленного вмешательства в войну вместе с австро-германским блоком.

Из политически организованных групп итальянской империалистической буржуазии за немедленное вступление в войну на австрогерманской стороне особенно настойчиво и открыто агитировала в последние дни июля партия националистов. Эта немногочисленная, но шумливая политическая группа, выражавшая интересы и стремления самой воинствующей части итальянских империалистов — магнатов металлургии и фабрикантов оружия — рассматривала войну как единственное средство для осуществления проповедуемой ими программы широких империалистических захватов. При этом их даже мало интересовал вопрос о том, против кого воевать, — у них имелось довольно претензий как к странам Антанты, так и к австро-германским союзникам. По словам итальянского буржуазного историка Вальсекки, — «некоторые пылкие националисты желали войны ради войны, все равно на чьей стороне, — лишь бы воевать!».

Еще за несколько дней до начала европейской войны главари националистов начали доказывать, что Италия «должна соблюдать заключенные договоры».

Националисты, однако, оказались очень непостоянными в своих внешнеполитических симпатиях. Достаточно было вступить в войну Англии, как они круто изменили свою первоначальную позицию и превратились в яростных сторонников войны против своих недавних союзников. Крутой поворот во взглядах националистов был в немалой степени обусловлен еще и тем, что их призывы к немедленной войне в австро-венгерском лагере не встретили поддержки в широких кругах итальянской буржуазии.

Итальянская буржуазия отнюдь не была настроена нейтрально. Она не собиралась самоустраняться от участия в начинающейся борьбе за новый передел мира. Но в своем значительном большинстве она считала пока невозможным и опасным участие в любой большой войне и тем более на стороне австро-германского блока. Единственной практически возможной и в то же время наиболее выгодной и безопасной позицией она считала нейтралитет. «Всякое иное решение, — утверждал известный правый публицист Винченцо Морелло, — было бы рискованным, непоследовательным, ошибочным». За нейтралитет так или иначе высказались в конце июля основные буржуазные партии Италии — большинство либералов различных оттенков, радикалы и республиканцы. Необходимость нейтралитета отстаивали влиятельные печатные органы итальянской буржуазии — «Коррьере делла сера», «Секоло», «Мессаджеро», «Джорнале д'Италия». Само собой разумеется, что все буржуазные партии и группы, так же как и социалисты-реформисты, предлагая правительству политику нейтралитета, исходили не из пожеланий и интересов подавляющего большинства народа, — хотя этим тоже нельзя было грубо пренебрегать, — а прежде всего из тактических соображений тех групп итальянской буржуазии, которые или ясно сознавали, что страна пока совершенно не готова к большой войне, или вообще считали невыгодной и даже опасной для своих интересов победу австро-германского блока.

Итак, мнения различных общественных слоев Италии по вопросу об отношении к завязывающейся империалистической войне определились в последние дни июля вполне ясно. Свое твердое слово сказал итальянский пролетариат. Этим словом было — абсолютный нейтралитет. Исходя из своих интересов, возможностей и тактических соображений, за нейтралитет — но отнюдь не абсолютный — высказалось также наиболее влиятельное большинство буржуазии. В пользу нейтралитета были настроены и католические массы страны. Таким образом, в самый канун мировой войны в Италии стихийно возник своего рода общенациональный фронт против немедленного вступления в войну, за нейтралитет. Этот «фронт» был, правда, крайне разнородным и потому непрочным и преходящим. Но на какой-то, пусть очень недолгий, срок он являлся политической реальностью, с которой нельзя было не считаться.

Определяя свою позицию в европейском конфликте, правительство, помимо всяких прочих соображений, должно было учитывать й отчетливо выраженную всеобщую волю народа Италии остаться в стороне от империалистической бойни и мнение подавляющего большинства буржуазии.

Провозглашение нейтралитета

31 июля в Риме собрался совет министров. Заслушав сообщение министра иностранных дел о международном положении и главы правительства Саландры, который привел внутриполитические доводы против участия Италии в войне, совет в принципе высказался за нейтралитет. На следующий день совет министров подтвердил это мнение и принял окончательное решение о нейтралитете Италии в начавшейся войне.

Уходя с этого заседания, министр колоний Мартини сказал: «Тройственный союз — первая жертва, первый труп этой войны». Эти слова как нельзя лучше отражали истинное положение дел.

2 августа полуофициальное сообщение о нейтралитете появилось в печати. Официальное же заявление было опубликовано лишь после полудня 3 августа.

Позиция Италии определилась окончательно.

Итак, в начавшейся мировой войне Италия на время осталась в стороне, провозгласив нейтралитет. Она не пошла за своими партнерами по Тройственному союзу — Германией и Австро-Венгрией; не пошла, во-первых, потому, что итальянский империализм объективно не был заинтересован в их победе; во-вторых, потому, что подавляющая масса населения страны решительно выступала против всякой войны и тем более войны на стороне австро-германских империалистов; и, наконец, потому что из-за своей финансово-экономической слабости и полной военной неподготовленности, а также в силу большой военно-морской зависимости от Англии Италия тогда не могла воевать вообще, а против Антанты — в особенности.

Таковы были действительные причины, из которых складывалась та «политическая необходимость», которая настоятельно требовала, чтобы на первых порах Италия провозгласила свой нейтралитет в империалистическом конфликте.

Решение о нейтралитете было встречено в Италии с огромным удовлетворением подавляющим большинством населения. Итальянский народ с понятным облегчением узнал, что он пока избавлен от войны.

Руководство социалистической партии предупреждало, что если правящие круги задумают отказаться от нейтралитета, то оно призовет пролетариат к «немедленному действию». 5 августа на совместном заседании руководящих органов Социалистической партии, ВКТ и Итальянского профсоюзного объединения (УСИ) было решено объявить всеобщую забастовку, если Италия примет участие в войне. Но все это были лишь громкие слова, которые итальянские социалисты в решающий момент не сумели подкрепить конкретными делами.

Требуя сохранения абсолютного нейтралитета, сама Итальянская социалистическая партия в лице ее главного печатного органа газеты «Аванти» далеко не последовательно защищала свою политику. Это, в частности, проявлялось в том, что «Аванти» — особенно в первые три месяца войны, когда ее главным редактором был Муссолини, — однобоко и нечетко освещала вопрос о виновниках войны, допускала оппортунистические отступления от оценки войны как войны империалистической со стороны обеих коалиций.

Орган социалистической партии мобилизовал бдительность итальянских трудящихся исключительно против угрозы войны на стороне Германии и Австрии, и в то же время он не обращал пока никакого внимания на другую опасность — опасность вмешательства Италии в империалистическую бойню в лагере Антанты, хотя такая возможность начинала уже вырисовываться и ею никак нельзя было пренебрегать.

Антигерманская заостренность выступлений «Аванти» может быть отчасти объяснена тем, что опасность вовлечения Италии в войну на стороне центральных империй в то время еще не могла считаться полностью снятой, поскольку страна формально продолжала оставаться в Тройственном союзе. Несомненно также и то, что социалистическая газета поддавалась общему настроению итальянской демократической общественности, всегда враждебно относившейся к австро-прусским монархическим порядкам и милитаризму, но зато питавшей симпатии к республиканской Франции.

Главная же причина непоследовательности линии «Аванти» коренилась в общей идеологической слабости Итальянской социалистической партии, в отсутствии у нее твердого, преданного рабочему классу руководства. Известно, что в тогдашнем руководстве партии первые роли принадлежали реформистам и революционерам фразы, а то и просто авантюристам — ренегатам вроде Муссолини. Этот последний, будучи главным редактором «Аванти», использовал газету для протаскивания своих ренегатских идей и охотно предоставлял ее страницы для писаний своих единомышленников.

Таким образом, нейтралитет «Аванти» в начале мировой войны отнюдь не был «абсолютным»: он был по преимуществу антиавстрийским.

Политику такого «нейтралитета» Муссолини — сначала исподволь, а потом все более и более открыто — проповедовал на страницах «Аванти» вплоть до изгнания его с поста редактора в октябре 1914 г. Эта политика в сущности ничем не отличалась от политики социалистов-реформистов и других так называемых демократических партий. Она прямо вела в лагерь империалистов. Не пройдет и трех месяцев, и Муссолини открыто дезертирует в этот лагерь.

Провозглашение нейтралитета было с одобрением принято и буржуазными политическими партиями Италии — за исключением лишь националистов и близко примыкающих к ним правых либералов. Большинство буржуазных газет приветствовало решение правительства. Все газеты в один голос повторяли, что для Италии «единственной, абсолютной, непреклонной нормой поведения должна быть защита ее собственных интересов», что при нынешнем положении дел нейтралитет «полностью соответствует ее интересам» и является вполне законным.

В то же время наиболее влиятельные и распространенные итальянские буржуазные газеты спешили подчеркнуть, что нейтралитет вовсе не означает, что Италия намерена оставаться в стороне от событий на все время войны.

Как и следовало ожидать, в правящих кругах Италии нашлись некоторые группы и отдельные политические деятели, которые были недовольны решением о нейтралитете, расценивали его ошибочным и опасным.

Большинство противников нейтралитета исходило в своей критике решения правительства из убеждения, что Германия и Австрия сильнее своих противников, что они, следовательно, выиграют войну и после непременно покарают Италию за ее вероломный поступок. Таких обожателей Германии, испытывающих перед нею преклонение, смешанное со страхом, веривших в ее экономическое, военное и культурное превосходство над ее соперниками, убежденных в ее окончательной победе, было немало среди итальянской аристократии, армейского офицерства и высокопоставленной интеллигенции. В этих кругах считали, что правящее большинство «поставило не на ту лошадь», что оно совершило грубый просчет, покинув своих могущественных союзников.

Но многие из тех, которые вначале осуждали решение о нейтралитете, очень скоро изменят свое мнение.

Начало переговоров между Италией и Антантой (август 1914 г.)

В начавшейся мировой войне итальянские империалисты увидели самый подходящий случай для осуществления своих давно вынашиваемых захватнических замыслов и решили во что бы то ни стало не упустить его.

Притязания итальянского империализма были огромны. Они простирались на территории в Адриатике и на Балканах, в Средиземном море и в Малой Азии, в Африке и на Аравийском полуострове. Но возможности для осуществления этих притязаний у него были весьма ограничены. Правители Италии с большой досадой сознавали это несоответствие.

Но, сознавая свою слабость, итальянские империалисты отнюдь не собирались отказываться от своих агрессивных целей. Они надеялись, что вооруженная схватка между двумя коалициями сильнейших держав позволит им добиться «с малыми усилиями больших результатов», как однажды выразился один из ведущих политических деятелей Италии.

С целью оправдать свою двойную игру, закончившуюся открытым переходом Италии из одного империалистического блока в другой, итальянские политики придумали пресловутый принцип «священного эгоизма», который вместе с тем выражал притязания итальянского империализма на участие и на долю в начавшемся переделе мира. Этот «священный эгоизм» итальянских империалистов и был высшим руководящим принципом их политики.

Ни за что не желая допустить, чтобы будущий мир был заключен без ее участия, империалистическая Италия проявляла особую заботу о том, чтобы вовремя выбрать и не пропустить наиболее благоприятный момент для активного вмешательства в войну. Уже в первые дни войны итальянские дипломаты заговорили о возможности и условиях перехода Италии на сторону Антанты.

4 августа итальянский посол в России маркиз Карлотти изложил условия, на которых Италия решилась бы примкнуть к России и Франции, а именно: сверх получения Трентино, она желала бы обеспечить себе преобладающее положение в Адриатическом море и с этой целью хотела бы получить Валону.

Правительства Антанты приняли эти требования Италии и сверх того, по совету англичан, предложили ей Триест.

Но в то время как итальянское правительство собиралось вплотную повести переговоры о переходе в лагерь Антанты, ее военное положение серьезно ухудшилось. Германские войска, преодолев сопротивление бельгийцев, вступили на территорию Франции. Ход военных событий на Западном фронте показал итальянским политикам, что на скорую победу Антанты рассчитывать не следует и что поспешно связывать свою судьбу с нею и окончательно порывать с центральными державами еще очень опасно. Поэтому они решили не рисковать и не давать пока дальнейшего хода начавшимся переговорам, не прекращая, однако, их полностью.

Военные успехи немцев в Бельгии и во Франции в первый месяц войны производили в правящих верхах Италии угнетающее впечатление. Под их воздействием затаенная боязнь перед возможностью австро-германской мести перерастала в панический страх. Министр иностранных дел Сан Джульяно был настолько подавлен немецкими победами, что считал крайне рискованным делом даже обычные встречи с антантовскими послами.

В этих условиях итальянские правители отложили на время переговоры с Антантой, но отнюдь не прекратили их полностью. В Риме не оставляли мысли со временем, как только позволят обстоятельства, продолжить эти переговоры.

Интервенционисты и нейтралисты

В начале сентября положение на фронтах резко изменилось в пользу Антанты. Русские войска, одержав крупные победы в Галиции и Буковине, теснили австрийцев к Карпатам. Французская армия в сражении на Марне остановила движение немцев к Парижу и вынудила их к отступлению.

В Италии военные успехи России и Франции произвели немалое впечатление на общественное мнение и оказали большое влияние на политику правящих кругов. Эти успехи, подорвав немецкий военный престиж, поколебали уверенность в победе германо-австрийского блока, которую имели в начале войны и многие итальянцы, и, наоборот, усилили вероятность окончательной победы Тройственного согласия.

Под влиянием французского успеха на Марне и особенно русских побед в Галиции среди господствующих классов Италии развертывается движение против нейтралитета, за вмешательство в войну на стороне Антанты. Начиная со второй недели сентября с проповедью отказа от нейтралитета в пользу Антанты открыто выступают уже целые политические партии.

В сентябре каждая политическая партия спешила высказать свое мнение по вопросам внешней политики и дать свои рекомендации относительно позиции, которую Италии надлежало занять перед лицом войны. При этом буржуазные партии и отдельные деятели бесцеремонно сменяли свои вехи: вчерашние сторонники нейтралитета становились ярыми интервенционистами; а те, которые еще недавно призывали к выполнению союзнического долга, теперь готовы были — за исключением националистов — довольствоваться нейтралитетом.

Особенно крутой поворот сделали националисты — из проповедников войны на стороне союзников они буквально в несколько дней превратились в самых крикливых агитаторов за войну против союзников. Партия националистов становится во главе интервенционистского лагеря.

За войну против Австро-Венгрии агитировали и социалисты-реформисты во главе с Биссолати. и Бономи. Недаром В. И. Ленин называл партию Биссолати «вполне социал-империалистической».

Против нейтралитета высказались и различные мелкобуржуазные партии и группировки — республиканцы, радикалы, масоны.

Внешне более сдержанно реагировали на последние события различные группы либералов. Но некоторые их лидеры, правда не публично, склонялись в пользу политики вмешательства. Соннино, например, считал теперь «возможным» выступление против Австрии. (Но не против Германии.)

За активное вмешательство в войну на стороне Антанты выступили в сентябре и многие влиятельные органы буржуазной печати. Наиболее последовательно и энергично вела кампанию за выход из нейтралитета миланская газета «Коррьере делла сера», обслуживающая самые влиятельные и активные монополистические группы Северной Италии.

Воинственные призывы империалистических групп и их прислужников находились в разительном противоречии с волей и чувствами итальянского народа. Не нужно считать националистов и дипломатов представителями итальянского народа, предупреждал своих читателей один русский журналист: «Одно дело — народ, другое — накипь на народе».

Народ Италии был глубоко возмущен и в то же время встревожен поднятой империалистическими группами кампанией за вмешательство в войну. В своем подавляющем большинстве он оставался непримиримо враждебным всякой мысли об участии в империалистической войне и решительно выступал за сохранение строгого нейтралитета.

За нейтралитет стояли католические массы страны и прежде всего крестьянство. Причем, в то время как нейтралитет католических верхов носил проавстро-германский или примирительный по отношению к интервенционистам характер, нейтралитет многих рядовых католиков носил ярко выраженный антимилитаристский и пацифистский характер, что сближало их с социалистами.

По различным причинам политику нейтралитета защищали и некоторые группы итальянской буржуазии.

Но как всегда, самым решительным и последовательным борцом против опасности вовлечения страны в войну был пролетариат — авангард антиимпериалистических сил итальянского народа. Рабочий класс Италии быстро и бурно реагировал на начатую интервенционистами пропаганду за вступление в войну и развернул активную борьбу против опасной для нации авантюристической политики агрессивных клик. Стремление пролетариата и всех трудящихся Италии к сохранению мира было решающим фактором, определявшим антивоенную линию социалистической партии и других организаций трудящихся.

22 сентября руководство социалистической партии обратилось с манифестом «К товарищам-социалистам и итальянским трудящимся». Указав на ясно определившуюся опасность вовлечения Италии в войну, партия повторила старый тезис о существовании «глубокого и непреодолимого противоречия между войной и социализмом» и подтвердила свою верность политике абсолютного нейтралитета. «Никаких уступок войне. Но противодействие ей — решительное и непримиримое», — говорилось в манифесте. Таким образом, Итальянская социалистическая партия, единственная из крупных политических партий страны, выступивших вначале за нейтралитет, осталась в основном верной своей антивоенной позиции.

Антивоенная позиция социалистической партии, подтвержденная манифестом от 22 сентября, полностью одобрялась и поддерживалась всей партийной массой и огромным большинством народа. Это убедительно показали результаты всенародного опроса, проведенного 26 и 27 сентября по призыву социалистической партии.

Но в то время как партия в целом дружно высказывалась против участия в любой войне, за строгий — «абсолютный» — нейтралитет, среди руководящей верхушки социалистического движения начали все явственнее обнаруживаться настроения в пользу политики вмешательства. 22 сентября одновременно с манифестом руководства социалистической партии, группа социалистов совместно с некоторыми анархистами выступила с контрманифестом, составленным в духе ярого интервенционизма. «Все освободительные войны — это наши войны... Бездеятельность есть трусость, а нейтралитет, не считающийся к тому же с волей народа, есть предательство. Наступило время действовать... Мы хотим работать для нашей Франции»...[67] Авторы этого воинственного манифеста имели тайного соучастника и в самом руководстве Итальянской социалистической партии в лице главного редактора «Аванти» Бенито Муссолини.

Муссолини, доселе тщательно скрывавший свои интервенционистские настроения, теперь, со второй половины сентября, начал позволять себе все более явные выпады против нейтралитета. Будучи одним из авторов манифеста от 22 сентября, он вместе с тем выдвинул в противовес формуле «абсолютного» нейтралитета формулу нейтралитета «относительного», допускающую войну с Австрией и предполагающую поддержку такой войны со стороны социалистов. «Если война будет предпринята против Австрии, — говорил Муссолини в миланской секции партии, — мы определим свое поведение, сообразуясь с обстоятельствами». То была формула, предназначенная для оправдания предательства. Эта скользкая формула и стала тем мостиком, через который Муссолини и другие ренегаты от социализма вскоре перебегут в империалистический лагерь.

В верхах социалистической партии назревал кризис.

Еще раньше и отчетливее, чем в социалистической партии, обозначился кризис в анархо-синдикалистском движении. В его рядах уже в августе возникло интервенционистское течение, возглавляемое де Амбрисом и Корридони.

Таким образом, разношерстный фронт сторонников нейтралитета, стихийно возникший в Италии в самый канун мировой войны, распался уже на втором месяце войны. В стране образовалось два лагеря: лагерь сторонников войны против австро-германского блока — интервенционистов и лагерь приверженцев нейтралитета — нейтралистов. По этой же линии наметилось размежевание и в верхах социалистического и рабочего движения. Борьба между этими лагерями станет основным содержанием политической жизни и классовой борьбы в Италии вплоть до конца мая 1915 г.

Оба противостоящих друг другу лагеря — и нейтралистский и интервенционистский — были далеко не однородны по своему социальному составу. В каждом из них имелись различные группы и направления, иногда весьма далекие друг от друга по своим целям и методам. Это особенно относится к нейтралистам. Нейтралисты распадались на две большие группы: сторонников «абсолютного» нейтралитета и сторонников нейтралитета «условного».

Таким образом, в Италии имелись огромные силы, не заинтересованные в войне. Против вмешательства в войну выступали масса пролетариата и крестьянства, значительные слои буржуазии. Но эти силы были разобщены и слабо организованы. К тому же главные руководители нейтралистского лагеря — социалисты и особенно джолиттианцы — были весьма непоследовательны и нерешительны в своей борьбе против организаторов войны.

Интервенционистский лагерь был также весьма пестрым по своему составу. Он делился на сторонников немедленного вмешательства и сторонников так называемого «рассудительного», «разумного» вмешательства. Но эти расхождения не имели принципиального значения.

Партия войны не имела за собой народа. Но зато она действовала более сплоченно и организованно, чем силы, выступающие против войны. На стороне интервенционистов была сила финансового капитала. С ними заодно было правительство. Их обслуживали многочисленные и влиятельные органы печати.

Но главное, что в конце сделало возможной победу военной партии — это разобщенность, неорганизованность и непоследовательность антивоенных сил страны.

Правительство Саландры принимает к исполнению программу интервенционистов

Поход против нейтралитета, начатый наиболее агрессивными группами итальянской буржуазии, был предпринят с ведома и согласия большинства кабинета Саландры. Правда, правительство пока хранило молчание и не солидаризировалось открыто с призывами интервенционистов; но оно поступало так из соображений внутриполитической и военно-дипломатической осторожности, предпочитая руководить подготовкой к войне бесшумно, скрытно, из-за кулис — так, чтобы у него всегда оставалась возможность принять в случае необходимости другое решение.

Правительство и интервенционисты действовали заодно, будучи главными соучастниками и исполнителями антинародного заговора, организованного агрессивной империалистической олигархией. Шумная пропагандистская кампания против нейтралитета, поднятая интервенционистами, давала правительству возможность оправдывать и прикрывать агрессивную политику итальянского империализма «волей общественного мнения». Однако то «общественное мнение», «давлением» которого римское правительство обычно оправдывало свои агрессивные требования и действия, решительно ничего общего не имело с подлинным общественным мнением Италии, с действительной волей подавляющей массы итальянского народа.

Под влиянием военных успехов России и Франции итальянское правительство окончательно взяло курс на войну против Австро-Венгрии. Как подтверждают недавно изданные итальянские дипломатические документы, вопрос о вмешательстве Италии в войну и условиях этого вмешательства был в принципе предрешен уже к концу сентября 1914 г.

Решив в принципе вмешаться в войну и выразив готовность при наступлении определенных обстоятельств сделать это немедленно, правители Италии считали, однако, более предпочтительным не спешить с выступлением. И это прежде всего потому, что они не могли не отдавать себе отчета в том, что «ни экономически, ни морально страна не может вынести длительного состояния войны», которая к тому же, по эластичному выражению Саландры, не представлялась ей «абсолютно необходимой».

С другой стороны, становилось все более и более очевидным, что война принимает затяжной характер и что, следовательно, Италии нечего опасаться опоздать со своим вмешательством. «Чем дольше мы будем ждать, тем сильнее будем мы сами и тем слабее будут наши противники», — рассуждали итальянские империалисты.

Взяв курс на вооруженное вмешательство в мировую войну, правители Италии с усиленной энергией принялись за разрешение двух важнейших задач — за подготовку «оружия» и подготовку «умов». Причем работа по подготовке «умов», считавшаяся особенно трудной, должна была, по плану организаторов войны, начаться несколько раньше, чем дипломатическая подготовка, а в дальнейшем продолжаться параллельно с ней, не отставая от нее, но и не забегая вперед. Разумеется, что избранный агрессивными группами внешнеполитический курс, полный опасностей и риска, требовал единства прежде всего в рядах правящего класса и в особенности внутри самого правительства.

Однако среди господствующих классов Италии не было согласия в вопросе об отношении к войне. Наряду со сторонниками вмешательства в войну в лагере Антанты — интервенционистами имелись различные группы, которые по тем или иным причинам выступали за сохранение нейтралитета.

Улаживая разногласия в своих собственных рядах, итальянские империалисты особое внимание уделяли преодолению антивоенной оппозиции широких народных масс. По их единодушному мнению, это было наиболее трудной частью всего плана подготовки к войне.

Для вожаков интервенционизма было вполне ясно, что без подавления антивоенных сил итальянского народа вовлечь страну в войну будет очень трудно, если вовсе не невозможно. А между тем, воля итальянского народа к сохранению нейтралитета не только не ослабевала, а, наоборот, все росла и крепла.

Доходившие до итальянцев сообщения об огромных людских потерях обеих воюющих сторон, о бедствиях, переживаемых Бельгией и Францией, опасность самим подвергнуться в случае вмешательства в войну вражескому вторжению со всеми его страшными последствиями — все это, несомненно, укрепляло желание остаться в стороне от кровавого конфликта, затеянного империалистами.

С другой стороны, широкие народные массы Италии ясно предвидели, что война всей своей тяжестью ляжет на их плечи и до крайности ухудшит их и без того бедственное положение.

Мировая война уже успела тяжело отразиться на экономическом положении Италии, особенно на положении ее трудящихся классов. Серьезно пострадала итальянская внешняя торговля: за первые четыре месяца войны внешнеторговый оборот страны сократился по сравнению с соответствующими месяцами в 1913 г. почти наполовину. Ограничение вывоза из воюющих стран, морская блокада и высокие фрахты привели к значительному падению ввоза каменного угля и промышленного сырья. Причем поступающие из-за границы уголь и сырье шли в основном на нужды военной промышленности, вследствие чего многие отрасли мирной промышленности испытывали острую нехватку в угле и сырье, приходили в упадок и разорялись. Газеты изо дня в день пестрили сообщениями о закрытии различных предприятий, о массовых сокращениях и увольнениях рабочих. На железных дорогах сокращалось пассажирское и даже грузовое движение. Свернули работу многие пароходные линии. Из-за австрийских мин бездействовали целые рыболовецкие флотилии в Адриатике.

Свертывание мирной промышленности вызвало массовую безработицу, которая еще более усугублялась приостановкой эмиграции. Известно, что перед мировой войной из Италии эмигрировало ежегодно свыше 700 тыс. взрослых людей, из которых более 300 тыс. — в соседние европейские государства. С наступлением войны почти все итальянские эмигранты из европейских стран вынуждены были вернуться на родину без средств к существованию, без надежды устроиться на работу.

Настоящим бичом итальянских трудящихся была нехватка продовольствия, прежде всего хлеба. В Италии никогда не хватало собственного хлеба, и она в большом количестве ввозила его из-за границы. Причем главным, почти монопольным поставщиком зерна в Италию была Россия, на долю которой приходилось до 80 % итальянского хлебного ввоза. Закрытие черноморских проливов отрезало Италию от близкого и дешевого русского хлебного рынка. В связи с этим Италия вынуждена была обратиться к американским хлеботорговцам, которые, пользуясь выгодной конъюнктурой, резко взвинтили цены. Местные, итальянские, спекулянты делали то же самое. Положение с хлебом особенно осложнялось тем, что правительство срочно создавало военные запасы и не принимало действенных мер к упорядочению продовольственного снабжения населения и к пресечению спекуляции.

Таким образом, осенью 1914 г. Италия переживала тяжелый экономический кризис, который грозил еще более обостриться предстоящей зимой.

Интервенционисты стремились использовать переживаемые страной экономические трудности в своих интересах, уверяя, что единственное средство покончить с ними — это поскорее вступить в войну и тем самым сократить ее продолжительность. Но простого трезво мыслящего итальянца трудно было заставить поверить в это; он думал как раз наоборот и не хотел слышать ни о каком вмешательстве в войну.

Как всегда, самое решительное сопротивление политике втягивания страны в войну оказывал рабочий класс Италии. Его оппозиция войне была наиболее сознательной, принципиальной и организованной.

Империалисты пытались преодолеть антивоенную оппозицию с помощью социалистов-реформистов, синдикалистов и других так называемых демократических партий. Но их услуги не могли дать должного результата, поскольку их влияние на рабочий класс было весьма незначительным. Основная масса пролетариата и всех трудящихся страны шла за социалистической партией, поддерживая и в то же время предопределяя ее антивоенную линию. При таком положении организаторы интервенционизма считали особенно важным найти своих людей в рядах социалистической партии, чтобы с их помощью расколоть партию и другие организации трудящихся, а вместе с ними и весь антивоенный фронт итальянского народа. Понятно, с какими большими надеждами следили они за разногласиями, возникшими в рядах социалистической партии по вопросу об отношении к войне.

А эти разногласия становились совершенно явными. В начале октября Муссолини окончательно сбросил маску и открыто повел кампанию за участие в войне.

Налицо была полная измена принципам социализма, открытый переход на сторону империалистической буржуазии.

Социалистическая партия в своем подавляющем большинстве решительно протестовала против интервенционистской проповеди Муссолини. В редакцию «Аванти» и в правление партии посыпались многочисленные резолюции протеста от местных организаций.

Руководство партии должно было немедленно определить свое отношение к платформе, выдвинутой главным редактором «Аванти». Обсуждению этого вопроса было посвящено двухдневное заседание руководства партии в Болонье (19–20 октября). Резолюция Муссолини, составленная в духе его интервенционистских выступлений, была единодушно отвергнута, и он остался в одиночестве. После этого ему не оставалось ничего другого как подать в отставку с поста редактора «Аванти». Отставка, разумеется, была принята. Руководство центральным органом партии было передано редакционной коллегии во главе с Серрати.

По окончании заседания, 20 октября, руководство социалистической партии выпустило очередной манифест, в котором подтвердило все свои предыдущие заявления и решения, повторив еще раз, что социалистическая партия «против войны и за абсолютный нейтралитет».

Интервенционисты шумно приветствовали предательство Муссолини. Они поспешили предоставить ренегату страницы своих газет, и он не замедлил этим воспользоваться. Его союз с империалистической буржуазией, бывший в начале войны тайным, стал теперь совершенно явным.

Своим предательским поведением Муссолини окончательно поставил себя вне партии. Его возненавидели. 24 ноября на собрании миланской социалистической организации он был исключен из рядов партии. Решение об исключении было принято почти единогласно — против голосовало лишь двадцать человек. 29 ноября руководство партии подтвердило это решение.

Изгнав из своих рядов Муссолини и его друзей, Итальянская социалистическая партия, несомненно, укрепила себя. В. И. Ленин, внимательно следивший за развитием событий в Италии, приветствовал исключение Муссолини и горячо одобрял антивоенную, интернационалистическую линию итальянских социалистов. При этом он придавал особое значение тому факту, что итальянские рабочие не оказались обманутыми «фиктивным единством оппортунистов и революционеров». В Италии, писал В. И. Ленин, — «люди разных направлений не обманывали рабочих, не засоряли им глаза пышными цветами красноречия о «единстве», а шли каждый своей дорогой. Оппортунисты (и перебежчики из рабочей партии вроде Муссолини) упражнялись в социал-шовинизме. . А социалисты против них вели войну, подготовку гражданской войны»[68]. Но тут же Ленин делал весьма многозначительную оговорку: «Мы, — продолжал он, — вовсе не идеализируем Итальянской социалистической партии, вовсе не ручаемся за то, что она окажется вполне прочной в случае вмешательства Италии в войну. Мы не говорим о будущем этой партии, мы говорим сейчас только о настоящем»[69].

Эта оговорка была очень предусмотрительной. Она отражала неуверенность Ленина в способности Итальянской социалистической партии последовательно проводить впредь антивоенную и интернационалистическую линию, в ее способности помешать вовлечению страны в войну. Для такой неуверенности уже тогда имелось достаточно оснований.

Лондонские переговоры между Италией и Англией

В феврале 1915 г., когда переговоры между Италией и ее бывшими союзниками зашли в тупик, на фронтах мировой войны, в международных отношениях, а также внутри страны развертывались события, которые содействовали усилению среди господствующих классов Италии движения за вмешательство в войну на стороне Антанты.

В феврале русские войска, несмотря на отдельные тяжелые неудачи, продолжали теснить австрийцев, развернув успешные операции в Карпатах. Русские победы в Карпатах, казалось, предвещали разгром австро-венгерских войск и выход Австро-Венгрии из войны.

Одновременно с известиями о возможности близкого выхода из войны Австро-Венгрии до Италии доходили сведения о намерении Англии и Франции предпринять крупные операции против Дарданелл и о готовящемся державами Антанты разделе Турции. Начавшиеся 19 февраля действия англо-французского флота против Дарданелл, которым предшествовали тяжелые поражения турок в Закавказье, казалось, действительно открыли реальную перспективу скорого крушения Оттоманской империи и ставили на практическую почву вопрос о разделе ее огромных владений. Наступление против проливов возбудило среди итальянских империалистов не меньшую тревогу, чем перспектива ликвидации без их участия Габсбургской империи. Они боялись, что державы Антанты одни поделят между собой все оттоманское наследство и лишат итальянских претендентов тех кусков турецких владений, которые они давно «осваивали» и привыкли считать своей «законной долей».

К весне 1915 г. па почве углубляющегося экономического кризиса, растущей нужды трудящихся и массового недовольства политикой втягивания страны в войну в Италии произошло дальнейшее обострение внутриполитического положения. «Революция бурлит у дверей», — писала социалистическая газета «Аванти».

Антивоенное движение итальянского народа ширилось с каждым днем. На каждую демонстрацию интервенционистов рабочие отвечали контр демонстрациями. Между сторонниками и противниками войны происходили многочисленные стычки. Иногда дело доходило до вооруженных столкновений. 21 февраля по призыву социалистической партии по всей Италии прошли массовые митинги и демонстрации протеста против растущей дороговизны, безработицы и особенно против войны.

Совершенно очевидно, что важнейшей причиной обострения экономического и политического кризиса в стране была политика подготовки к войне, издержки которой всецело ложились на плечи трудящихся. Но наиболее авантюристические группы итальянской империалистической буржуазии пренебрегали этой бесспорной истиной и ни за что не хотели отказываться от взятого ими курса на войну, в которой они видели не только крупнейший источник обогащения, но и вернейшее средство избавления от всех внутренних трудностей.

Все эти обстоятельства — и уверенность в невозможности получить что-либо существенное от центральных держав за сохранение нейтралитета, и выдвижение на очередь вопросов о разделе австрийского и турецкого наследства, и, наконец, нарастание экономического и политического кризиса внутри страны — толкали наиболее агрессивные круги итальянского империализма на путь скорейшего вмешательства в войну на стороне Антанты. Под влиянием последних военно-дипломатических событий в правящих верхах Италии усилилось опасение, что дальнейшее промедление может сделать итальянские услуги менее ценными, а то и вовсе ненужными, и что, следовательно, Италия рискует упустить неповторимую возможность принять участие в предстоящем переделе мира и надолго оказаться в положении международной изоляции.

Что касается вооруженных сил, то теперь их состояние уже не внушало итальянским правителям таких серьезных опасений, как в первые месяцы войны. Военные приготовления велись усиленными темпами. В феврале генеральный штаб заверил правительство в том, что «к середине апреля» Италия сможет считать себя в военном отношении «достаточно подготовленной».

Выполняя волю наиболее агрессивных кругов итальянской буржуазии, правительство Саландры активизировало подготовку к войне. В середине февраля оно решило возобновить переговоры с Антантой.

16 февраля министр иностранных дел Соннино отправил с курьером итальянскому послу в Лондоне маркизу Империали текст общих условий, в случае принятия которых державами Согласия королевское правительство было готово дать твердое обязательство вступить в войну на их стороне. Эти условия определялись в документе как «минимум уступок» в пользу Италии.

В качестве платы за выступление на стороне Антанты Италия требовала Трентино (до Бреннера), Триест, графства Торицу и Градиску, всю Истрию и Истрийские острова, всю Далмацию и прилегающие к ней острова, порт и острова Додеканеза. Италия заявляла также претензии на часть турецких владений, в частности па провинцию Адалия и соседние с пей области. Кроме того, итальянское правительство выдвигало требование о предоставлении ему займа в 50 млн. фунтов стерлингов. Державы Антанты должны были заключить с Италией военную и морскую конвенции, которые должны были обеспечить ей полную поддержку на суше и на море в войне против Австро-Венгрии.

Результатом этих переговоров явился договор, заключенный в Лондоне 26 апреля 1915 г.

По Лондонскому договору Италии были обещаны:

Трентино, Цизальпинский (Южный) Тироль до Бреннера, а также Триест, Гориция, Градиска, вся Истриядо Кварнеро, включая Волоску и Истрийские острова.

Италии даже были обещаны Северная Далхмация (от Лиссарики до мыса Планка) и почти все Далматинские острова.

Союзники согласились предоставить Италии «в полное суверенное владение» албанский порт Валону с прилегающей территорией, остров Сасено и, кроме того, обещали поручить ей дипломатическое представительство Албанского государства, которое предполагалось создать в Центральной Албании.

В восточной части Средиземного моря за Италией были оставлены острова Додеканеза, которые она оккупировала со времени ливийской войны.

Франция, Великобритания и Россия «вообще» признавали заинтересованность Италии в сохранении равновесия на Средиземном море и в случае полного или частичного раздела Азиатской Турции обещали ей «равноценную часть в средиземноморских областях, смежных с провинцией Адахия».

В Ливии Италии были переданы «права и привилегии», принадлежавшие султану в силу Лозаннского договора.

Колониальные претензии Италии были сформулированы в договоре так: «В случае если Франция и Великобритания увеличат свои колониальные владения в Африке за счет Германии, эти две державы признают в принципе, что Италия могла бы требовать некоторых равноценных компенсаций, именно в урегулировании в ее пользу вопросов, касающихся границ итальянских колоний Эритреи, Сомали и Ливии и смежных с ними колоний Франции и Великобритании».

При возмещении издержек войны Италии была обещана доля, «соответствующая ее усилиям и жертвам».

Англия брала на себя обязательство «облегчить немедленное заключение на справедливых условиях» займа на сумму не менее 50 млн. фунтов стерлингов «к выпуску на лондонском рынке».

За все это Италия со своей стороны брала лишь одно обязательство: «использовать все свои силы для ведения войны совместно с Францией, Великобританией и Россией против всех их врагов». Причем договор особо предусматривал заключение военной и морской конвенции; первая должна была установить «минимум военных сил, которые Россия должна будет использовать против Австро-Венгрии с целью воспрепятствовать этой державе сосредоточить все свои усилия против Италии в случае, если бы Россия решила направить свои главные силы против Германии»; вторая — возлагала на французский и английский флоты обязанность «оказывать активную и постоянную помощь Италии впредь до уничтожения австро-венгерского флота или до заключения мира».

Таковы были условия тайной империалистической сделки, заключенной между Италией и Антантой, такова была цена, которую правительства Англии и Франции, а под их давлением и России, согласились заплатить за союз с империалистической Италией. Даже те из итальянских буржуазных авторов, которые склонны как-то оправдывать политику итальянского империализма, и те вынуждены расценивать уступки, сделанные Италии по Лондонскому договору, как «огромные и не находящие никакого оправдания».

Лондонский договор — это документ не «умеренной» и «справедливой» национальной политики, как о том твердят итальянские буржуазные историки и публицисты, а документ агрессивного, «бесстыдного империализма». В. И. Ленин характеризовал этот договор как «грязный» и «грабительский»[70]. Такая характеристика целиком и полностью соответствует содержанию и духу договора.

Лондонский договор не имел ничего общего с национальными требованиями и интересами Италии. Старые претензии итальянских ирредентистов, выраженные формулой «Тренто и Триест», оказались небольшой каплей в море чисто империалистических притязаний. Этот популярный лозунг служил лишь прикрытием грабительских целей итальянского империализма. Договор явился грубым попирательством принципа национального самоопределения народов. Он отдавал Италии территории, на которых проживало по меньшей мере 1300 тыс. южных славян (северная Далмация и большая часть Далматинских островов, Истрия и острова в Кварнеро, Градиска и Гориция), 230 тыс. австрийцев (в Южном Тироле), все греческое население Додеканеза, значительную часть албанцев, турок и греков в Адамии и прилегающих к ней районах.

Самую большую и непосредственную опасность Лондонский договор представлял для южного славянства. Своим острием он был направлен против национального освобождения южнославянских народов Австро-Венгрии, против объединения всех южных славян в едином национальном государстве и в конечном счете — на колониальное закабаление их итальянским империализмом. Условия договора могли бы оказаться для южных славян гораздо более тяжелыми, если бы не упорное сопротивление русской дипломатии, благодаря которому итальянские империалисты были вынуждены существенно отступить от своих первоначальных требований. Этот факт настолько очевиден, что его навряд ли кто осмелится отрицать. Хорватский буржуазный историк Шишич признает, что хотя Россия в ходе переговоров с Италией и вынуждена была отступить перед давлением своих союзников, однако «бесспорно то, что именно благодаря ей Лондонский договор не стал еще хуже».

Ответственность за эту грабительскую антиславянскую сделку всецело лежит на французских и особенно английских правителях. Это они с циничной щедростью удовлетворяли аппетиты итальянских империалистов за счет южных славян, а косвенно — и за счет интересов союзной России. Со своей же стороны ни английские, ни французские империалисты не поступились буквально ничем, чтобы задобрить Италию.

Союз с Италией, приобретенный в основном за счет южных славян, принес России и Антанте в целом гораздо больше ущерба, чем пользы. Надежды англо-французских политиков и стратегов на то, что помощь Италии принесет Англии и Франции быструю победу, решительно не оправдались. Зато соглашение с Италией имело для Антанты ряд тяжелых последствий морально-политического и дипломатического порядка.