Очерки, рассказы, статьи, дневники, письма

…Давай, наконец, поговорим серьёзно.

Ты — мой наследник. Ты будешь продолжать в жизни то дело, которое делал я: средствами словесного искусства призывать людей (равнодушных) стучаться «в природы замкнутую дверь».

Для этого я должен научить тебя своему мастерству. Мастерство начинается с элементарной грамоты (которую никак не перескочишь!), — с «навоза» точек и запятых, требует освоения чем дальше, тем более сложной техники (правила построения рассказа, законы выразительности выражений и т. д.) — и, в конце концов, завершается высоким полётом, с которого и Земли не видно. На обучение требуется время. А его у меня, — видит Бог! — не много. И прежде всего мне необходимо научить тебя работать над своими вещами, то есть находить удачные, выразительные слова и заменять ими неудачные, невыразительные, убирать из рассказов всё лишнее, добавлять необходимое, вычеркивать, сто раз переделывать написанное — так, однако, чтобы не терять к нему вкуса! — добиваясь совершенства…

25/III-52 г.

Алла верды, джан Сладковян!

Поскольку твоё письмо, датированное 1/7 шло сюда 18 дён, пиши-ка, джан, мне на Питер. 31-го июля мы будем там, а в первых числах августа сиганём в Курортный район Ленинграда, Комарово, Дом творчества писателей… Там за столиком под сенью канадских елей мы ещё раз проштудируем все твои рассказы, а затем — вечером — подвергнем тебя публичному позорищу в гостиной перед всеми писателями и критиками, какие случатся в наличии в Доме творчества… Ага, спужался?

А хочешь, сделаем так: я устрою «Вечер новелл Н. Сладкова», буду читать твои рассказы, а ты будешь присутствовать хотя зримо, но инкогнито, и своими ушами услышишь, что будут говорить о тебе «прожжённые литературные собаки не нашего птичьего, а человечьего уклона»? Можно и так, — чтобы у тебя никаких сомнений в сделанном тобой и в оценке этого «спецами» — и в искренней оценке, поскольку им тут незачем будет врать, — никаких сомнений не оставалось.

Своё мнение о твоих вещах и твоих возможностях могу тебе сказать заранее. Вот оно — на обороте [страницы — Ел. Б.].

Думаю, что тебе можно не поступать в академию: твоё писательское дарование настолько велико, своеобразно и ярко, что ты скоро станешь известен «широкой публике» и своему высшему военному начальству, где бы ты ни был и кем бы ты ни был — пусть хоть простым лейтенантом. А это значит: 1 — что материально ты будешь более чем обеспечен, и 2 — что ты, оставаясь номинально военным топографом, фактически будешь делать, что тебе надо, и ездить, куда тебе надо, для твоей писательской работы, ибо будешь полноправным членом Союза писателей, который обеспечивал необходимой свободой своих членов даже во время войны (военнослужащих). Конечно, всё это — только если научишься по-настоящему работать над своими вещами.

Вот для этого я тебя, старого бандита, и мурыжу столько лет: писателем, брат, стать — это тебе не жук на палочке, это даст тебе в жизни крылья. (Правда, заплатишь ты за них большими муками, неизвестными простым смертным. К этому будь готов. Но ты их уже сейчас испытываешь, знаком с ними.)

Таланту научить нельзя, но технике писательской (без которой так и так не обойдешься) учиться надо всю жизнь. Тут я немного могу тебе помочь. И вот спешу, потому что — сам знаешь, как ни хитри, а дуба дашь в свой срок, а срок этот для меня близок… Надо успеть сделать тебе крылья, чтобы потом не вертеться в могиле каждый раз, как ты будешь меня клясть за то, что мало тебя бил.

Ладно уж, так и быть: «идя навстречу требованию публики», объявляю те десять рассказов, что подготовлены мною к печати. Кстати: некоторые из них я уже трижды читал здесь ребятам. Пронюхав, что я здесь, повалили сюда толпами читатели из пионерлагерей. Еле отбиваюсь. И вот, прочтя им для начала что-нибудь своё, я затем знакомлю их «с новым автором, ещё не выступавшим в печати, — одним бывшим юннатом, теперь военным топографом, охотником, который по таким местам лазает, где и нога человеческая не ступала».

Успех, брат, у тебя — сплошные громоплоды!.. Но вот тебе список твоих вещей с комментариями.

1 — В диких скалах. — Первая фраза: — «Куда не занесёт военного топографа! И надо прямо сказать: если б не служба, если б, не крайняя необходимость, — ни за что бы не полез я в эти скалы!» Дальше всё твоё: прямо как у Льва Толстого. И пар из пасти сипа вылетает… Этот рассказ надо чтобы пошёл первым: он знакомит читателей с автором (дескать кто такой автор: «Я охотник и не новичок в горах…»).

2 — Тетёрка. — Без всяких изменений. Куда там: и так лучше, чем у Вани Тургенева!

3 — Медвежья горка. — Без изменений. Читатели хохочут.

4 — Конь-великан. — Почти. Читатели восхищаются.

5 — В колее. — Тоже. Читатели ужасаются.

6 — Ночь огней. — Читатели замирают от восхищения волшебной ночью.

7 — Люсан. — Читатели смеются над разговором с Аршаком. (Идея вещи: на охоте человек человеку брат. Не важно, что ни бэ, ни мэ! С некоторыми изменениями.)

8 — Медведь и волки. — Без изменений. Читатели ахают от волнения.

9 — Рождение зверя (Гель). — Читатели глубоко задумываются и задают вопросы.

10 — Закурил (бывш. «Козёл на ремне») — Читатели лопаются от смеха и надрывают себе животики. (Идея рассказа: курить нехорошо, курить — грех. Закуришь — упустишь козла. С некоторыми изменениями.)

Сии десять новелл хоть сейчас куда хошь в печать.

Хоть вправо держи. Хоть влево держи. А не хошь, — куда хошь поворачивай!

Хошь в «Глобус», хошь в детские журналы, а не хошь, так и во взрослые, а потом — отдельной книжечкой.

11 — Рассказ старого погонщика мулов. — Читатели, а в особенности читательницы громко рыдают и тихо стонут от грусти, от любви, от жалости. Просят ещё раз прочесть, — и опять рыдают.

Но в том, что этот прекрасный, за душу хватающий рассказ так легко у нас напечатать, я не уверен. Скажут: на кой нам пережитки старых буржуазных любвей да ещё с гашишем! Боюсь, что этот рассказ придётся оставить для «внутреннего употребления»…

Спасибо за интересное письмо. Пойдёшь на барса, — ни пуха тебе, ни пера! Орнитологические твои сообщения все очень интересны. О «Сороках» не беспокойся: потерять я их не мог; мне просто лень было искать их в старых, но бережно мною сохраняемых твоих письмах. С нетерпением буду ждать твоих орнитологических статей. Ещё с большим нетерпением, прямо с трепетом жду твоих новых рассказов: «Серебряный хвост», «В степи» (это про что это?), «Лесные тайники» (?), «В ущелье Боз-Дага». В особенности меня интересует «В ущелье Боз-Дага». В каком это? Уж не в Огрудже ли? Или под Персеем? И про чего там? Не про «мою» ли гиену? (С 1915 года я её считаю своей. Описал бы ты, право, мою встречу с парой гиен, а? А то мне уж не собраться.)

21/VIII-52 г.

Дубулты. Латвия.

…Сейчас получил письмо от редактора журнала «Мурзилка» Л. С. Виноградской. Пишет: «„Хитроумный (то есть Хитрющий) зайчишка“ Н. Сладкова мне очень понравился. Большое Вам спасибо за то, что познакомили редакцию с таким хорошим автором… Будем рады, если Вы пришлёте ещё его рассказы».

«Мурзилка» — журнал для младшего школьного возраста… Гордись, брат, тем, что твои вещи идут дошколятам: во всём СССР вряд ли найдётся десяток авторов, имеющих право писать для маленьких людей. Для этого требуется предельная чёткость, ясность, простота письма.

Рад, что тебя занозила моя мысль написать «Охоту за жар-птицами». (Кстати: что ты думаешь о таком названии будущей нашей книжки?)

План твой очень хорош. Сдаётся мне, что если мы вдвоём с тобой подымем эту книгу, то у нас, действительно, сбегут в лес все школьники, — и Виталька первый, — захватив из дому 65 копеек медяками и ручку от патефона.

Кусочки этой книги уже написаны нами: моё «Письмо с пером жар-птицы» (иволги), твой «Серебряный хвост», «Лесные тайнички», «Царь птиц» и другие. Не правда ли? Теперь, — зная план книги, — пиши в неё специально. И я буду. А ежели чего не успею написать, — ты за меня допишешь. Чудесна мысль, что оставляю после себя наследника. Это не тебе меня, а мне тебя надо душевно благодарить за гигантские твои литуспехи. Все говорят, что ты прямо универмаг и волшебник!..

На сём кончаю. Живи как во сне — и пиши про синий-синий лес.

Твой ВитБи.

14/II-53 г.

Ленинград.