Очищение

Услышать крики

Аннет Риджуэй вела жизнь, доступную немногим, и судьба ей просто улыбалась. До семнадцати лет она ни разу не присутствовала на похоронах. Но в этот холодный и дождливый день в январе удача от неё отвернулась. Аннет стояла в группе родных и друзей на мокрой траве рядом с длинной тёмной ямой в коричневой земле, в которую какие-то люди в спецовках готовились опустить её единственную сестру. Всего месяц назад Джанет Риджуэй исполнилось шестнадцать лет, но она проглотила целую упаковку снотворного своей матери и почти целую бутылку виски «Джек Дэниелс» из домашнего бара отца. А потом потеряла сознание на роскошном ковре в комнате отдыха в доме стоимостью два миллиона долларов в Уэст Линн, что в штате Орегон, и задохнулась собственной рвотой.

Аннет, не отрываясь, смотрела на спокойное лицо Джан, похожей на золотого ангелочка, которое ещё виднелось в стеклянном окошке в верхней части гроба. Священник бормотал где-то о спасительной благодати Иисуса Христа, но Аннет не слышала его. Его слова не имели никакого отношения к происходящему с ней. Это был просто посторонний шум. Аннет смотрела, как лицо за стеклом постепенно исчезает в земле, и навсегда запоминала этот последний взгляд на сестру. У них с сестрой разница в возрасте была всего один год, и родители Аннет иногда подшучивали над дочерьми, говоря: «Ты была ошибкой, Энни, но оказалась такой красивой, что мы были просто обязаны произвести на свет ещё одну».

В последний раз она видела это родное существо, часть её самой, которая всегда была рядом, а теперь отрывалась от неё на всю оставшуюся жизнь, и вот-вот исчезнет внизу в земле и навсегда. Аннет знала, что нужно держать себя в руках, что нельзя сойти с ума. Она склонилась над краем могилы, но её длинные светлые волосы, ниспадающие с плеч, задрапированных чёрным, мешали этому последнему взгляду. Аннет смотрела на мёртвое лицо сестры, едва заметное в тени на дне могилы, пока комья земли не начали падать на него, и вот оно исчезло.

Парень Аннет, высокий и красивый юноша в тёмном костюме по имени Эрик Селлерз, схватил её за руку, боясь, что она упадёт.

— Аннет, мы должны идти, — сказал он тихо, и нежно, но решительно отодвинул девушку от могилы.

— Ещё не всё, — сказала она.

— Я знаю, — мягко проговорил Эрик. Он прекрасно понимал, что Аннет в действительности имела в виду. — Но так заведено. Сейчас тебе нужно уйти и побыть с родителями. Ты нужна им.

Аннет, не сказав ни слова, повернулась и пошла прочь от могилы. Она не плакала за всё время погребения. После одной истерики в объятиях Эрика, когда они услышали эту новость, она вообще не плакала. Аннет подошла прямо к своей рыдающей и убитой горем матери, Лоррейн. Молча взяла руку матери из руки отца и повела её обратно к ожидавшим чёрным лимузинам, стоявшим вдоль засыпанной гравием кладбищенской дороги. Казалось, что ни одного из почти сотни других людей, присутствовавших на похоронах, даже не существовало. Аннет прошла мимо всех, и никто её не побеспокоил.

Рей Риджуэй смотрел вслед жене и дочери. Это был мужчина среднего возраста, безукоризненно выглядевший, в дорогой одежде от Армани и с безупречной прической. Он гордился тем, что в своём возрасте не нуждался ни в рогейне, ни в виагре, а его зубы были как у молодого человека — белые и ровные, блестящие и без единой коронки. Риджуэй был генеральным директором Континентального банка, старшим партнёром в наиболее успешных брокерских фирмах на Западном побережье и играл ключевую роль в финансовом мире.

Риджуэй только что сделал ошеломляющее открытие, как и многие богатые и влиятельные люди на протяжении тысячелетий в какой-то момент своей жизни: что он не в силах обмануть смерть. Дочь Рея была мёртва, и ему не с кем было провести переговоры или заключить сделку, некому было пригрозить, подкупить или повлиять, и ничто не могло всё исправить. Формально Джан даже не была убита, а покончила жизнь самоубийством. Здравый смысл и опыт жизни в настоящей Америке говорили Рею с полной ясностью, что человек, виновный в смерти дочери, совершенно недосягаем, и с ним ничего нельзя поделать. Потеря младшего ребенка до глубины души потрясла Риджуэя, и его сердце леденил страх за старшую дочь.

Он махнул молодому Селлерзу. Этот мальчик понравился Рею с самого начала, как настойчивый и умный молодой человек, выбравший техническую карьеру, и он был благодарен Эрику за избавление от опасений за будущее Аннет. Рей чувствовал, что даже в своём юном возрасте ребята создали прочную пару и, возможно, останутся ею, раз решились на этот шаг. Джан, вот кто сводила с ума его и Лоррейн весь прошлый год.

— Эрик, Аннет… как она? — с тревогой спросил Рей юношу.

— Я не знаю, сэр, — откровенно признался Эрик. — Она не хочет говорить со мной.

— И со мной. Я пытался. Попробую ещё раз сегодня вечером, — поделился Рей.

В тот же вечер он сделал ещё одну попытку, попросив Аннет зайти к нему в кабинет в их особняке в Уэст Линн. Дочь присела на диван в том же чёрном траурном платье с похорон.

— Мама не хочет принимать снотворное, — сказала она. — Она говорит, что никогда не будет принимать что-нибудь снова. Думаю, это понятно после того, что случилось с её последним лекарством. Но, по-моему, мама уснёт. Она вымотана. Правильнее сказать «опустошена».

Рей налил себе изрядную порцию «Джека», сознавая мрачную иронию в поглощении снадобья, которое убило его дочь, чтобы заглушить своё горе от её смерти, но ничего не сказал. Он знал, что Аннет тоже уловила эту иронию, но спросил:

— Чертовски подходящий повод, чтобы в первый раз спросить, а ты не хочешь глотнуть? Ты ещё не пробовала выпивать?

— И не думала начинать, — ответила Аннет.

— Умное решение, — одобрительно кивнул отец. — Ну, тогда все твои поступки умные. Хотел бы я, чтобы твоя сестра была такой же рассудительной.

— Папа, не нужно ходить вокруг да около. Поступки Джан были просто идиотскими. Она была склонна к саморазрушению, у неё не было чувства собственного достоинства и никакой внутренней силы. Она позволила подростковому страху овладеть собой, просто плыла по течению, и это её убило. Джан связалась с наркотиками и с черномазым, да ещё и одновременно. Если это не классическое определение саморазрушающейся личности, то я не знаю, что это такое.

Рей странно посмотрел на неё.

— Что за лепет? Ты набралась у матери из её сотни книг о самопомощи и причудах, не говоря уж о телевизоре. Но твой расизм для меня новость. Откуда он взялся?

— Папа, откуда всегда берётся расизм? — спокойно ответила дочь. — От тесных и постоянных знакомств с чёрными.

— Вот как? И со сколькими чёрными ты тесно знакома в Эшдаунской академии? — спросил Рей. — С тремя? Четырьмя?

— Одного оказалось достаточно, — холодно ответила Аннет. — Слушай, папа, может, мы пропустим твои вступления? Или вспомним одну из твоих любимых поговорок «Не писай мне на спину, говоря, что идёт дождь». Я уверена, что все белые в нашей стране это знают, пусть даже они слишком запуганы, чтобы говорить об этом вслух. Никакие это не афро-американцы, а ниггеры, черномазые. В любом случае они нам не равны и никогда не будут. Без программы защиты они не могут даже шнурки завязать, да и то не очень хорошо. Так что ты хотел мне сказать?

Риджуэй ошеломлённо посмотрел на дочь.

— Ладно, ладно, перенесём глубокий политический и философский спор о разнообразии и мультикультурализме на другой раз. Да, ты права, мы все знаем в глубине души, что, несмотря на всё сказанное и сделанное, они действительно ниггеры, и никогда не будут другими. Но факт тот, что общество больше не допускает эту точку зрения. Я всегда думал о себе как о достаточно умном человеке, но признаюсь тебе, что ума не приложу, как мы очутились в таком…… ну, там, где находимся, и нужно это признать.

Дело в том, Аннет, и я хочу быть уверен, что ты полностью понимаешь, что нравится нам это или нет, но мы должны жить в мире, каков он есть на самом деле. На протяжении веков в обществе всегда действовали определённые правила, по которым должны были жить мужчины и женщины, и я имею в виду неписаные законы. Однако всегда существуют определённые люди, которым по общему согласию разрешено презирать или не обращать внимания на эти правила, пока они делают это в определённых общепризнанных, хотя и непроизносимых вслух, рамках. Этот Фламмус — один из них. Нынешнее общество решило, а по каким причинам я не буду даже пытаться размышлять, что высокие мужчины с чёрной шкурой, умеющие стукать мячом по деревянному полу, относятся к политически охраняемому виду. Фактически Фламмус защищён от последствий своего поведения. Дело в том, что кроме нескольких случаев баловства с наркотиками, чего мы не сможем доказать, его поведение не только не является незаконным, но, как это ни удивительно, подаётся как часть его общественного образа.

— Как ты можешь говорить о смерти Джан в этих бездушных глупых выражениях, будто это какой-то социологический случай? — горько воскликнула Аннет.

— Потому что для меня это единственный способ говорить об этом, и только так я могу думать о ней и не сойти с ума! Чтобы не взять пистолет и пойти убить Фламмуса, погубив тем самым не только себя, но и тебя с матерью, и потерять всё, что у нас есть, оставив вас одинокими и обездоленными в этом ужасном мире, — жёстко ответил Риджуэй. — Аннет, самоубийство не решает ничего. Это не было выходом при беременности Джан, и не было бы таким же выходом для меня, тебя или твоей матери.

Он опустился рядом с ней на колени.

— Доченька, ты понимаешь, о чём я с тобой говорю? Понимаешь, что своим молчанием, отказом оплакать и принять смерть Джан и продолжать жить своей жизнью, ты до смерти пугаешь маму и меня? Думаю, и Эрика тоже?

— Тогда мы все просто стадо свиней, жрущих из огромного американского корыта. Время от времени к нам приходит большой чёрный мясник и утаскивает одну из нас, вопящую. А мы просто отворачиваемся и принимаем это как цену за наше чудесное пойло и суём наши рыла ещё глубже, чтобы не слышать крики? — спросила Аннет. — Ведь так?

— Да, — признал Риджуэй. — Я понимаю, Аннет, с каким презрением это сказано, но это правда. Американцам приходится так жить, потому что это решение властей, управляющих нашим существованием. Живи своей жизнью и старайся добиться лучшего, что в твоих силах, для себя и своей семьи. Насколько возможно, избегай соприкасаться с этой системой, и, особенно, с так называемыми правоохранительными органами. Держись подальше от политики и спорных вопросов и всего, что делает тебя заметной, и ты сможешь сделать то, что в твоих силах для тех, кого ты любишь. И молись Богу, чтобы каждый раз, когда чёрный или коричневый мясник приходит в загон, он прошёл мимо тебя и твоих близких и забрал кого-нибудь другого или другую.

Просто не слушай эти крики. Никогда не позволяй себе их услышать. Ты не должна, Аннет. Ты должна себя воспитывать, закалять, дрессировать, обманывать себя, если необходимо, но ты должна поступать именно так. Но ты никогда не позволишь себе услышать эти вопли во тьме, потому что, если ты так поступишь, этот путь приведёт тебя к безумию и самоубийству, и ты вполне можешь захватить с собой своих родных и близких.

Прости, Аннет, но такова настоящая жизнь. Я понимаю, как ужасно это звучит, и если, сказав это, я потерял твоё уважение, то мне очень горько. Но я твой отец и должен сказать тебе об этом, потому что никто другой не скажет. Я говорю с тобой, из всех сил пытаясь убедить, потому что ты молода, ты — идеалистка, а в современном мире это смертельно опасно. Обычно мы считаем, что молодость и идеализм это хорошо, да так оно есть, но только в определённых рамках, которые установлены власть имущими.

Я знаю тебя, доченька. Знаю, что ты упряма с малых лет, как в тот раз, когда тебе было пять, и ты просидела за обеденным столом до четырёх часов утра, лишь бы не есть брюссельскую капусту. Ты опасно близка к тому, чтобы позволить своей молодости и идеализму увлечь себя в направлении, которое общество не одобряет и не допустит.

— Я никогда не ела эту чёртову брюссельскую капусту, — напомнила Аннет.

— Да, не ела, — с мягким смехом согласился Риджуэй. — Ты меня поймала. Но, милая, если ты попытаешься заняться вопросом смерти своей сестры, то будешь не просто маленькой девочкой, не слушающейся отца из-за тарелки овощей. Ты перейдёшь границу, которую Америка запрещает пересекать, и будешь наказана более жестоко, чем, по-моему, ты даже можешь себе представить, особенно, в… нынешней ситуации здесь, на Тихоокеанском Северо-Западе.

— Может быть, Добрармия решит эту проблему и прикончит Фламмуса! — непримиримо выпалила Аннет.

— Может быть, — согласился Риджуэй. — Должен сказать, что я невысокого мнения о его решении остаться в Эшдауне с учётом того, что происходит по всему городу. И не заплачу, если это случится. Но, Аннет, я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала. Я совершенно серьёзно хочу, чтобы ты пообещала мне не наделать глупостей в этом деле. Голос Риджуэя выдавал его тревогу.

— И что же, по-твоему, я собираюсь сделать, папа? — простодушно спросила она.

— Теперь ты не писай мне на спину и не говори, что идёт дождь, девушка! — отрезал Рей. — Я прекрасно знаю, что творится в твоей красивой головке, и повторяю, что это не тарелка с капустой, когда ты смогла добиться своего одним ослиным упрямством! Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что не свяжешься с этой чёртовой бандой психопатов-расистов, которые бегают по Портленду, убивая людей и взрывая бомбы, и не попытаешься уговорить их убить эту тварь Фламмуса!

— А как я могу это сделать? — весело рассмеялась Аннет. — Ну, папа! Их же не найти в телефонном справочнике на букву «У» — «Убийцы» или где-нибудь ещё! И ребята из Эшдауна вряд ли болтаются с ними после школы. Наша студенческая стоянка похожа на магазин по продаже «лексусов» и «БМВ». А не грузовичков с пирамидами винтовок.

— Не знаю, голубка, но я до смерти боюсь, что ты начнёшь бродить по байкерским барам в Макминнвилле или сотворишь другую глупость, задавая опасные вопросы о действительно опасных людях, и влипнешь в какую-нибудь страшную историю.

Полиция или ФБР узнают, что ты делаешь, и арестуют тебя в соответствии с Патриотическим законом или законом о пресечении внутреннего терроризма, и мне придётся потратить половину наших сбережений на адвокатов, чтобы получить то, что от тебя останется. Прости, я знаю, это тоже звучит ужасно, но ты понимаешь, что я имею в виду, или, что ещё хуже, ты в самом деле можешь наткнуться на настоящий расистский эскадрон смерти, и они убьют тебя. Аннет, пожалуйста! — настойчиво умолял её отец. — Обещай мне, что не натворишь таких глупостей! Мы потеряли одного ребенка, и теперь у нас осталась только ты. Если мы потеряем тебя, мы с мамой тоже умрём, в душе, так что об этом невозможно и подумать. Прошу тебя!

— Обещаю, папа, никаких баров в Макминнвилле, — пообещала Аннет.

— Хорошо, но раз ты обещала держаться подальше от баров в Макминнвилле, как мы сможем найти Добрармию? — спросил Эрик, когда они прогуливались по двору Эшдаунской академии.

Они были одеты в тёмно-синюю школьную форму, Аннет — в тёмно-зелёную юбку из клетчатой шотландки, а также в куртки с капюшонами и свитера от непогоды, с книгами под мышкой. Шёл первый день занятий после долгих рождественских каникул. Школьные власти разрешили Аннет не ходить на занятия ещё некоторое время, если нужно, но она ответила, что хотела бы вернуться к занятиям в школе как можно скорее.

— Мы не будем искать, — ответила Аннет. Она глубоко вздохнула. — Эрик, я думаю, мы должны перестать видеться, и тебе необходимо на людях держаться от меня на расстоянии. Я всё равно собираюсь сделать кое-что, и тут мой отец прав. Наверно, в конечном счёте, я погибну точно так же, как Джан, когда она наглоталась таблеток. И я не имею права брать тебя с собой в эту «смертельную поездку».

— Я с тобой, — ответил Эрик. — Я серьёзно, Аннет. Я тоже любил Джан, не так, как тебя, но она была важна для тебя, и поэтому стала важной и для меня. Если ты не хочешь больше быть со мной, заставить тебя я не могу, но если ты захочешь, то я сам убью Фламмуса. Как бы старомодно это ни звучало, но если я не смогу быть с тобой, меня не очень волнует, что случится со мной.

— Я знаю, — вздохнула она. — Именно это меня беспокоит. Я много думала о словах папы, что будет с ним и мамой и с тобой, если я провалю эту игру, а так, возможно, и случится.

— Но ты всё равно собираешься продолжить?

— Я должна, — ответила Аннет. — Просто нельзя по-другому, Эрик. Отец не прав в одном. Когда-нибудь мы должны поднять наши головы от корыта и позволить себе услышать эти вопли. Я не могу допустить, чтобы это продолжалось дальше, Эрик. Если я позволю себе не услышать смертельный крик своей родной сестры, если притворюсь, что не слышу, потому что боюсь, или мне просто слишком неудобно слышать, то потом будет легче и проще. И, в конце концов, я стану такой же глухой и слепой, как и все остальные. Кто-то должен услышать эти крики, Эрик, и что-то сделать, чтобы остановить весь этот ужас. Пойми меня правильно. Я не Жанна д'Арк и иногда до смерти боюсь сделать то, что задумала. Но я просто не могу по-другому.

— Старая поговорка об истине, делающей свободным — дерьмо, — сказал Эрик. — Истина не освобождает, она смертельна. Мы живём в мире, построенном на лжи, и тех, кто выбирает истину, уничтожают. Просто невозможно, чтобы я остался в стороне и позволил тебе заняться этим одной, Аннет. Ты делаешь это для Джан. И я отчасти тоже. Но в основном я делаю это для тебя. Я этого хочу и должен, но не хочу, чтобы ты когда-нибудь винила себя. Ты предложила мне отойти в сторону, а я отвечаю — «нет». Я с тобой. Теперь, как нам найти Добрармию?

— У меня есть одна мысль, — начала Аннет. — Пару лет назад мы с папой возвращались с соревнований штата по плаванию в Сейлеме. Помнишь, тогда я выиграла юниорскую стометровку? Мы были в одном из его служебных автомобилей, «кэдди»[38], и, когда мы ехали по междуштатному шоссе, засветился сигнал отказа двигателя, и он начал терять мощность.

Папа заехал в Вудберн, и мы нашли заправку с автосервисом. Какую-то захудалую, но старик там, как оказалось, знал своё дело. Оказывается, один из мексиканцев в автопарке папиного банка не удосужился проверить жидкость в коробке передач, и она накрылась. Ну и папа договорился оставить там машину и вызвал для нас лимузин из города. Короче, мы несколько часов болтались по этой заправке в краю белой деревенщины. Там было что-то вроде зала ожидания, со старыми журналами, и я заметила пару номеров «Северо-Западной Республики», застрявших среди старых журналов «Пипл» и «Спортс иллюстрейтед».

— Ведь эту газету раньше выпускала Партия, до её запрещения после Кёр д'Ален? — догадался Эрик.

— Ну да. Я тогда совершенно не интересовалась политикой и просто взглянула на них. Но я забрела в офис, где были торговые автоматы, и также заметила, что в задней части стойки у этого мужика было несколько бамперных наклеек с рекламой Партии, и маленькая подставка с флажками, флагом штата Орегон, и другим флагом, но не звёздно-полосатым. Это был тот флаг повстанцев, который иногда показывают по телевизору, тот, что выглядит, как у Франции, только он сине-бело-зелёный.

— Сомневаюсь, что тот мужик до сих пор там, ведь это сегодня тянет на пожизненное заключение, — заметил Эрик.

— Ты что, не понял? — наступала Аннет. — Этот мужик должен быть из Партии, или он знает кого-нибудь из них. Он мог бы подсказать нам правильное направление.

— Если он всё ещё там, — засомневался Эрик. — Если его не арестовали, или он сам не ушёл в подполье после Кёр д'Ален. Ну и что же нам делать? Просто подойти к этому совершенно незнакомому человеку и сказать «Привет, мужик, ты можешь связать нас с Добрармией, потому что мы хотим, чтобы убили одного ниггера?» О, я уверен, что он вылезет вон из кожи, чтобы помочь нам.

— Это всё, что у нас есть, — нахмурилась Аннет.

— Лёгок на помине! — проговорил Эрик, скривив губы в горькой усмешке и глядя через дворик.

Аннет оглянулась и увидела группу учеников, выходящих из красновато-кирпичного здания и одетых в строгую синюю форму Эшдаунской академии: мальчики в брюках, а девочки в юбках и гольфах, все в синих пиджаках с эмблемой академии. В центре группы торчала огромная двухметровая фигура Лусиуса Фламмуса, этого звёздного нападающего Эшдауна и первого кандидата в призывном списке НБА.

Предки Фламмуса, видимо, были из племени ватуси или других нильских народностей. Кожа верзилы была настолько чёрной, что выглядела почти такой же синей, как материал куртки, а его череп был вытянутым, как топор, а не круглым как обычно у негроидов. В баскетбольной форме его гибкое тело с великолепной мускулатурой отличалось от типичных фигур спортсменов-негров, похожих на шкафы. Несмотря на свои громадные размеры, Фламмус двигался по площадке как молния и бросал мяч со скоростью и точностью нападающей кобры. Он хвастался, и по праву, что за всю свою жизнь ни разу не промазал со штрафного. Если Фламмус набирал менее семидесяти очков за игру, это был неудачный вечер. Фламмусу было восемнадцать лет, и он всё ещё рос. Так что спортивный врач, приставленный к нему из НБА и отвечавший за особую профессиональную программу тренировок, предсказывал, что с помощью специальных «пищевых добавок» через пару лет тот прибавит в росте ещё сантиметров пять.

Фламмус был на редкость тупым скотом, чья тупость несколько разбавлялась жестокой и порочной хитростью. В нём не было ни единого намёка на нравственность или совесть. Фламмус ел, спал и жил, ради двух вещей на земле: баскетбола и белых женщин. Он хвастался, что никогда не спал с чёрными или мексиканскими девушками. Сам Фламмус не употреблял наркотики, по крайней мере, не сильные, так как это помешало бы его баскетбольной карьере, но держал под рукой целую аптеку законных и незаконных средств для подарков на вечеринках и приманок для всех и вся белых женщин, до которых он мог добраться.

С помощью кокаина и таблеток экстази, этому черномазому меньше чем за две недели удалось подманить, соблазнить и бросить запутавшуюся и ранимую сестру Аннет, Джан. Она была на год младше сестры и только что перешла на второй год обучения в Эшдаунской академии. Джан не вняла предупреждениям и сделала ошибку, зайдя однажды вечером в ноябре в комнату Фламмуса в общежитии, за наркотиками (по словам Фламмуса) или ища какого-то примирения со своей «великой любовью», судя по бессвязной предсмертной записки Джан на айподе, которую отец позволил прослушать Аннет, но не жене. В конце этой встречи они «трахнулись на прощанье» (по словам Фламмуса), или Фламмус изнасиловал Джан (как следовало из её предсмертной записи на айподе). В результате девушка забеременела, впала в тоску и наполовину, или, скорее, больше, чем обычно, потеряла голову, что и привело её к срыву и смерти на полу комнаты отдыха в канун Нового года.

А сейчас официальный «Чёрный-Мальчик-с-Мячом из Эшдаунской академии» пританцовывал по тротуару в окружении влюблённой в него белой тусовки, смеясь, придуриваясь, подшучивая и болтая в своём лучшем стиле гангста-рэпа. Он совершенно не замечал, что двое белых смотрят на него через двор с ненавистью в глазах и беспощадной жаждой смерти в сердцах. Когда Фламмус со свитой свернул за угол, Аннет сказала:

— У меня пятый урок французский и шестой — самоподготовка, которые я могу пропустить.

— А у меня шестой — спорт, который я с радостью пропущу, чтобы не смотреть, как эта обезьяна хвастает перед всеми нами, насколько у него больше приёмов, чем у неумех, — сказал Эрик.

— Как ты насчёт поездки в Вудберн? — спросила Аннет.

— Да, — согласился Эрик.

Было около четырёх часов дня, когда они подъехали к заправке с вывеской «Наладка и смазка Джарретта» в Вудберне. Солнце уже садилось, орегонское небо ещё синело, и довольно захудалая заправка освещалась бледным светом бодряще-холодного зимнего вечера. Ребята сидели в белом «лексусе» семьи Риджуэй, который, по мнению Аннет, подходил для этой поездки. И наблюдали, как мужчина средних лет, с длинными волосами, в джинсах и замасленной клетчатой ковбойке заправлял бензин клиентке и проверял масло.

— Это его ты запомнила? — спросил Эрик.

— Это он, — кивнула Аннет.

— Ты уверена?

— Уверена.

— По-моему, ты сказала, он старый?

— Он и есть старый, — сказала Аннет. — Ну, старый, по сравнению с нами.

— Хорошо, как ты хочешь это сделать? — спросил Эрик. — Бензин нам не нужен, может, начать с намёков, рассказать пару анекдотов о ниггерах, что ли?

— Давай просто это сделаем, Эрик. Она повернулась и посмотрела на него. — Эрик, последний звонок. Можешь, по крайней мере, остаться в машине. Ты знаешь, я спрашиваю, не потому, что сомневаюсь в тебе. А потому что люблю тебя и должна дать тебе последнюю возможность отказаться.

— Я знаю, — ответил Эрик, открывая дверь машины. — И я люблю тебя, Аннет. Теперь давай посмотрим, можно ли схлопотать себе пару пожизненных сроков.

Они вышли из машины, когда клиентка уехала, и подошли к «старику».

— Чем я могу вам помочь, ребятки? — дружелюбно спросил тот.

При ближайшем рассмотрении это оказался худощавый мужчина среднего роста, с длинными, белокурыми с проседью волосами под старой и испачканной бейсболкой. Он смотрел на ребят сквозь дешёвые очки в проволочной оправе с толстыми пластиковыми линзами. Они опустили взгляды и заметили странную татуировку на его правой руке между большим и указательным пальцами в виде алмаза с грубыми буквами «AB» над ним. Ребята догадались, что это тюремная татуировка[39].

— Это прозвучит странно, сэр, но мы пытаемся кой-кого найти, — начал Эрик. — Я думаю, вы могли бы помочь нам.

— И кто это может быть? — вежливо спросил мужчина.

Аннет шагнула вперед.

— Ладно, послушайте, я скажу вам прямо, о чём речь. Сэр, меня зовут Аннет Риджуэй. А его — Эрик Селлерз. Вы, конечно, вообще не помните меня, но года два назад мы с отцом останавливались здесь на вашей станции на несколько часов, чтобы починить нашу машину. Когда я была здесь, то увидела за вашей стойкой вон там небольшую подставку с флажками на ней. Был флаг штата Орегон и трёхцветный флаг, бело-сине-зелёный. И ещё несколько экземпляров газеты «Северо-Западная Республика» в вашем зале ожидания. Думаю, вы догадываетесь, кого мы ищем. Так мы оказались в нужном месте?

Пока Аннет говорила, мужчина перед ними изменился. Это изменение невозможно было описать, разве что после её слов мужчина, казалось, стал твёрдым и настоящим. Когда Аннет начала говорить, это был человек из плоти и крови. А когда закончила, он молча превратился в человека из стали.

— Хочу вас спросить, — обратился он к ребятам тихим голосом, который заставил их почти онеметь от ужаса. Он не повышал голоса и не делал никаких угрожающих жестов, но вдруг они оба поняли, что попались. — Кому ещё вы говорили обо мне и об этом месте?

— Никому, — ответила Аннет.

— Мы никому не говорили, — подтвердил Эрик.

— Я понял. Так вы, поганые богатые детишки, имеете наглость заявляться на мою работу и намекать, что я — какой-то там расист-террорист? Вы думаете, что я ненавижу людей из-за цвета их кожи или национального происхождения? Что я в некотором роде нелоялен по отношению к Соединённым Штатам Америки? Вот что я вам скажу. Вы оба вернётесь в свой чёртов «лексус» и уберётесь отсюда. И пусть никто из вас никогда не попадается здесь снова мне на глаза. Я ясно выражаюсь?

— Да, сэр, — с трудом ответила Аннет. Внезапно она поняла, что этот человек взвешивает в уме, убить их с Эриком или нет.

— Да, ладно, мужик, мы ошиблись, — пробормотал Эрик. — Не в обиду, хорошо, мужик? Порядок, мы уходим. Просто успокойся, ладно?

Оба попятились и вернулись в «лексус». Эрик завёл машину, и тут вдруг раздался стук в окно. Он опустил стекло. Мужчина наклонился и сказал, обращаясь к ним обоим:

— Слушайте, я не знаю, в какую игру, чёрт возьми, вы, детишки, играете. Но хочу дать вам совет. Что бы вы ни делали, прекратите. Я понял одно, в очень молодом возрасте, в вашем возрасте, по сути, что если ищешь неприятности, то найдёшь их. Не надо вам искать парней[40]. Потому что, если вы продолжите, то кто-нибудь, не такой приверженный к нашей великой стране, как я, может позвонить кое-куда, а потом парни разыщут вас. Вы же не хотите этого. Поверьте, не стоит этого делать.

Он повернулся и пошёл прочь, а Эрик быстро рванул «лексус» с заправки.

А мужчина вошёл внутрь заправочной станции, открыл ящик, достал мобильный телефон и набрал номер. Ответил мужской голос.

— Шуга Шек.

— У вас остались ещё те пончики с желе, которые посылали мне на прошлой неделе? — спросил мужчина с заправки.

— Много, — сказал человек на другом конце. — Вам нужно ещё?

— Да. Мне нужны пончики, прямо сейчас.

Он отключил телефон. «Чёрт!» — подумал он про себя, оглядывая заправочную станцию. «Я прожил здесь десять лет, а теперь должен бежать из-за пары чёртовых ребятишек!»

А в «лексусе» Эрик с Аннет были настолько потрясены встречей на станции, что через несколько перекрестков до междуштатного шоссе зашли в кафе «У Денни»[41] выпить кофе и быстро «усвоить холестерин».

— Боже, — прошептал Эрик, когда они сели в задней кабинке, нанося себе смертельный вред кетчупом на тарелках, полных жареных вкусняшек. — По-моему, крылья ангела смерти просто коснулись наших плеч. Клянусь, я подумал, что этот тип убьёт нас! И не из-за того, что он сказал, а как посмотрел на нас! Может быть, в тот момент у него просто не было под рукой пушки, и поэтому мы уцелели. Думаю, ты права, Аннет. Он из Добрармии!

— Тише! — сердито прошептала Аннет. — Да, я тоже так считаю, но не похоже, что они выслушают нас.

— Разве можно их винить? — спросил Эрик. — Двое совершенно незнакомых типа сваливаются им на голову из ниоткуда с просьбой убить какого-то парня? Я имею в виду, что знаю, что они этим занимаются, но представляю, как это выглядит с их стороны. Почему они должны нам доверять?

— Да, признаю, это была глупая мысль, — вздохнула Аннет. — Но это была наша единственная возможность их найти.

— Ну, хорошо, во всяком случае, мы попытались, — согласился Эрик. — И что теперь? Может, нам удастся добиться, чтобы Лусиуса арестовали за наркотики? Ты знаешь, всё то дерьмо в его комнате в общежитии по-прежнему незаконно. Может, испортим ему баскетбольную карьеру.

— И ты думаешь, что кому-нибудь не наплевать, что у него есть наркотики? — устало спросила Аннет. — До тех пор, пока он сам не подсел на них и не испортил свой бросок в прыжке? Портлендские полицейские ничего не станут делать и просто посоветуют нам поговорить с охранниками кампуса, а те отпустят примата по приказу декана, как всегда делают. Они же не возражают, чтобы девчонки оставались на ночь в его комнате в общежитии. Что они думают, чем он занимается с ними, играет в фанты? Никто не собирается помогать нам, и никто ничего с ним не сделает. Эрик, Фламмус — неприкосновенный. Он может вытворять всё, что ему заблагорассудится, пока играет в чёртов баскетбол. И ты это знаешь.

— И он тоже знает, — проворчал Эрик. Ярость и ненависть снова начали вскипать в его сердце, когда он вспомнил как высокомерный, ухмыляющийся человекообразный обнимал Джанет Риджуэй. — Я думаю, меня это страшно бесит. Фламмус знает, что он может делать всё, что захочет, и просто воспринимает это как должное. Как будто он «царь зверей» в Эшдаунской академии, потому что умеет прыгать с мячом. Он принят в одну из самых закрытых подготовительных школ в стране, хотя с трудом может написать свое имя, и всё только потому, что умеет кидать мяч. У негроида собственные специальные преподаватели и целый гарем белых девчонок-поклонниц, делающих за него все домашние задания, только потому, что он умеет стукать мячом об пол. И он, наверно, окончит академию с более высоким средним баллом, чем ты или я, только потому, что умеет бросать мяч.

Белые девочки для него только одноразовые вещи, как пустые банки из под напитка на выброс, как только он их опустошит, умственно и сексуально. Они просто обслуга Большого-Чёрного-Подлого-Орущего-Игрока-в-Ниггербол. Ниггеру совершенно неважно, кому он делает больно, потому что боль и страдания белых детей и людей в Америке больше не в счёт. В любом случае дочери белых — просто сексуальные игрушки для удовольствия грязнокожих, так кто о них вспомнит? Ему неважно, что он сделал с тобой, твоими родителями или со мной, когда отнял у нас Джан. Фламмус, наверно, даже не подозревает о твоём существовании.

— Нет, — прошептала Аннет, глядя на угол стола, когда в её голове мелькнула мысль. — Нет, не думаю, что он знает, ведь так? А знаешь, Эрик, может, ты и прав. Я думаю, что ты здорово угадал.

Она посмотрел на него.

— Сейчас я раздумываю над всем, что Джан рассказывала мне, над всем, что мы могли узнать об их отношениях, если это можно так назвать, и, наверно, ты прав. Даже если я хожу в ту же школу, что и девушка, которую он убил, не думаю, что Фламмус вообще догадывается о моём существовании. Он никогда не показал этого. Никогда не здоровался со мной в залах и не пытался поболтать или втянуть меня в свой маленький круг шлюшек. Он любит молоденьких и свежих, таких как Джан. Думаю, я для него просто очередная тупая блондинка, каких он видит вокруг, и на которую у него может хватить или не хватить времени, чтобы позвать к себе, перед тем, как пойти играть в баскетбол за «Дьюк». Не думаю, что он вообще знает, кто я такая.

— И что? — с подозрением спросил Эрик. Он смутно догадывался, куда клонит Аннет, и это ему не нравилось.

— Поэтому я могу сблизиться с ним, — невозмутимо ответила Аннет. — Могу заставить его поверить, что я — шлюха, как и все остальные. Могу украсть один из пистолетов папы, остаться с Фламмусом наедине в его комнате в общежитии и убить его.

— И что произойдёт с тобой после этого? — спросил Эрик.

— Я знаю, это рискованно. Именно поэтому я не просто украду пистолет, чтобы подойти к Фламмусу в кафе или в спортзале и пристрелить его. Я уложу его в его комнате в общежитии и заявлю, что он пытался меня изнасиловать. Защищаясь, а кто в это не поверит, с его-то репутацией?

— Значит, ты просто так пойдёшь в комнату в общаге с парнем, который, как знает вся школа, дал наркотик и трахнул твою сестру, который довел её до самоубийства? С пистолетом в сумочке, и, наконец, застрелишь его в целях самообороны? — спросил Эрик. — Никто на это не купится, Аннет. Ты лишишь Эшдаунскую академию её призового ниггера — игрока в баскет и миллионов долларов помощи от НБА на кормёжку и уход за ним, разозлишь администрацию школы и 50 миллионов баскетбольных болельщиков, которые пускают слюни в ожидании, когда этот выродок появится на экранах телевизоров. И ты думаешь, что просто убежишь прочь на цыпочках, как фея Динь-Динь? Аннет, допустим, что твой отец адски богат и сможет нанять для тебя чудо-адвокатов, которые, может быть, выручат тебя, после двухсотдневного судебного процесса, при условии, что никто ни разу не произнесёт слово на букву «Н» [42]в ходе судебного разбирательства.

Но за это время ты разоришь и испортишь репутацию отца и, вероятно, твоя мама от переживаний попадёт в психушку. Ты изваляешь имя Джан в грязи и увековечишь этот последний несчастный год её жизни в каждом грязном телевизионном ток-шоу, сделаешь её имя равнозначным сексу, наркотикам и подростковым самоубийствам во всём мире, куда только добрались «Си-Эн-Эн», «Фокс Ньюс» и «Корт ТВ», во всю эту проклятую мерзость! Расовая сторона будет особенно возбуждающей. Я обещаю тебе это, Аннет, ведь ты действительно соблазнительна и будешь выглядеть так обаятельно, входя в суд и выходя из него и сидя за столом ответчика перед камерами, а миллионы извращенцев будут вожделеть тебя, и вся клоака этой страны будет плясать на останках Джан. Боже, Аннет, ты что, не понимаешь, чего добьёшься своим поступком для себя и всех нас?

Аннет посмотрела на него глазами, мокрыми от слёз.

— Да. Мне очень жаль, Эрик, но я должна это сделать. Сейчас только одно живёт в моём сердце и душе. Моя сестра была истерзана до смерти этим чёрным скотом, и он не имеет права на жизнь. Папа говорит, что мы должны просто научиться не замечать, когда чёрный или жёлтый мясник приходит в загон, чтобы утащить кого-нибудь из нас, бледнолицых свиней, на убой. Нет! Нет, я с этим не смирюсь! Никогда! Скот отнял у меня Джан и навечно уложил её в яму в земле, и я убью его.

— Нет, не ты, — мягко сказал Эрик. — Его убью я. Теперь послушай меня. У меня нет возможности достать пистолет, так что тебе придётся подрезать для меня один из пистолетов твоего отца. С этим порядок. Я бываю в вашем доме довольно часто, и, если дело пойдёт плохо, смогу утверждать, что пистолет украл я. Это всё, что тебе нужно сделать, Аннет, просто достать мне ствол и немного патронов. Я ещё не придумал, как всё сделать, и надо составить план. Ведь я вроде хочу уцелеть и жениться на тебе, чтобы родить маленькую девочку, которую мы назовём Джанет, но я сделаю это.

— Мы сделаем это вместе, — взяла его за руку Аннет.

Эрик решил не начинать долгий и утомительный спор, потому что хорошо понимал его бессмысленность.

— Ладно, — вздохнул он. — В самом деле, разве сложно устроить убийство черномазого? Добрармия всё время это делает.

Спланировать убийство оказалось намного сложнее, чем они думали. Аннет предложила пойти в местный видеомагазин и взять напрокат большую стопку дисков с записями телесериала «Изучение места преступления» и его многочисленных продолжений, популярных в прошлом десятилетии, для изучения методов работы судмедэкспертов, которые могли бы быть использованы против них полицией.

— Нет, не напрокат, — поправил Эрик. — Если мы возьмём их на наши карточки, то с самого начала оставим след. То же самое с загрузкой сериала на наши компьютеры. Тебе нужно пойти к банкомату, снять наличные, а потом мы поделим их, и каждый из нас сходит в разные торговые центры в Портленде и купит только по одной серии в каждом видеомагазине, чтобы никакой продавец не запомнил, как мы подошли к прилавку с целой кипой этих дисков. Потом мы изучим каждую серию и сделаем заметки, а когда закончим, то выбросим все диски в какой-нибудь мусорный бак. Нет, в разные баки. Никто не должен знать, что мы интересовались, как шлёпают людей.

Ребята так и сделали и в основном выполнили своё исследование за два выходных в комнате отдыха в подвале дома Аннет. В той самой, где умерла Джан, что Аннет посчитала укрепляющим решимость и символически верным. Эрик успокоил встревоженных родителей Аннет субботним вечером, когда Рей отвел его в сторону во время ужина и нерешительно намекнул на презервативы.

— Не в этом дело, сэр, — сказал Эрик. — А если даже и так, то я могу купить сколько угодно презервативов в школьных автоматах. — Нет, мы с Аннет просто проводим вместе как можно больше времени, пытаясь снова прийти в себя, ну, вы понимаете, о чём я говорю. Просто смотрим телевизор и разговариваем.

— В…. этой комнате? — нерешительно заметила Лоррейн Риджуэй.

— Да, я понимаю, и сначала это меня немного беспокоило, но я думаю, что Аннет хочет пережить и справиться с этим прямо там, — ответил ей Эрик. — Слушайте, народ, надеюсь, вы понимаете, что я не сделаю Аннет ничего плохого. С неё уже достаточно горя.

— Мы знаем это, Эрик, — благодарно проговорил Рей. — Я очень рад, что у неё есть ты, её же возраста, чтобы помочь ей пройти через всё это.

— По-моему, если вы дадите нам некоторое место и время, она успокоится и придёт в себя, — проговорил Эрик с искренней заботой. — Мы работаем, так сказать, над некоторыми проблемами гнева.

— Спасибо, Эрик, — с облегчением улыбнулась мать Аннет.

К счастью, никто из родителей не входил к ним и не узнал, что именно они смотрели и какие делали заметки. В понедельник утром диски с сериалами преступлений попали в мусорные баки по всему городу, и в тот же день Эрик и Аннет встретились в школьной библиотеке, чтобы сравнить заметки.

— Так что мы получили из всего этого кроме двадцати трех часов политкорректности и, может, часа стоящей информации? — спросила Аннет.

— Пара мыслей пришла на ум, — ответил Эрик. — Прежде всего, желательно убивать вне помещения, а не внутри, лучше всего где-нибудь в лесу. На открытом месте группе судмедэкспертов гораздо труднее работать, и намного больше шансов, что погода, животные и тому подобное повредят улики. При убийстве в помещении всё слишком замкнуто. Почти все улики эксперты могут найти там в одном месте.

— Принято, — деловито проговорила Аннет. — Во-вторых, обязательно нужно избавиться от пистолета. Хороший адвокат может отбить почти всё, за исключением ДНК и привязки к орудию убийства.

— Это слабое место, — подчеркнул Эрик. — Может, нам не использовать один из пистолетов твоего отца, а попробовать достать откуда-нибудь свой? Я знаю пару нарков которые, возможно, смогут свести меня с Бабом.

— Ну, не думаю, что так до сих пор называют нелегальных торговцев оружием, — возразила Аннет. — А если когда-нибудь и называли, то это было в Нью-Йорке. И по телевизору, как ты помнишь. Но если мы и купим пистолет, то это сделает нас зависимыми от человека, у которого мы его получим, и он сможет опознать любого из нас. Мой папа не тупой и если узнает, что мы сделали, то озвереет, но полиции нас не сдаст.

— Да, всё правильно, — вздохнул Эрик. — Какой из пистолетов мы заберём? Сколько пистолетов у твоего папы?

— Четыре, — ответила Аннет. — Ещё пара дробовиков, винтовка калибра 5,6 мм и винтовка для охоты на оленей. Он купил их несколько лет назад, до того как стало нужно подписываться собственной кровью и предоставлять всю свою биографию, начиная с детсада, на бланке БАТФЕ, чтобы владеть огнестрельным оружием на законных основаниях. Я не знаю, зарегистрировано или нет это оружие в полиции или правительственных агентствах. У него револьвер «Ругер» калибра 5,6 мм, «Магнум» с укороченным стволом калибра 9 мм, ковбойский револьвер калибра 11 мм и немецкий «Люгер», который, по его словам, мой прадед привёз на память со Второй мировой войны. Какой из них ты хочешь?

— Опытные убийцы-бандиты и люди Добрармии, очевидно, всё время применяют пистолеты калибра 5,6 мм и с близкого расстояния, но я — не опытный убийца. Фламмус — здоровенный ниггер, и мне нужна такая штука, что свалит его с одного выстрела, а вторым я его прикончу. Не хочется, чтобы раненый скот бросился на меня. А каким из пистолетов твой отец меньше всего пользуется? — спросил Эрик.

— Он часто берёт с собой в поездки револьвер 9-ти миллиметрового калибра. И получил специальное разрешение на него, потому что такой богач, как он, и такое важное лицо в банковском деле, может стать целью террористов. Не знаю, есть ли у нас патроны для «Люгера», ведь он старый, и вообще может не выстрелить. А 11 мм ковбойский револьвер не подойдёт? Папа говорил мне как-то, что он называется «Кольт-миротворец». Это точная копия старого револьвера с Дикого Запада, и я помню, что у нас есть к нему коробка патронов калибра 11 мм. Не знаю, как часто папа следит за ним. Некоторое время он не хватится револьвера. А когда хватится, то догадается и никогда не будет доверять мне и относиться как прежде, но не донесёт на меня. И не скажет маме.

— Тебя это устраивает? — с любопытством спросил Эрик.

— У меня нет выбора, — пожала она плечами. — Нам нужно повременить с кражей пистолета до последней минуты, чтобы папа не обнаружил пропажу слишком рано. Но мы должны ещё проверить бой и убедиться, что он работает.

— И тогда «Иппи ки и яй»! — издал ковбойский клич Эрик. — После дела нам придётся выбросить пистоль в реку.

— Не в реку, — поправила Аннет. — Полицейские тралят реки вдоль берегов и под мостами вокруг Портленда в поисках оружия Добрармии примерно раз в неделю, вверх и вниз по берегам Колумбии до Лонгвью и Даллеса. У них металлоискатели и всё такое. И там они будут искать в первую очередь.

— Верно, я и забыл. Хорошо, понятно. Потом я заберу пистолет домой в мастерскую моего отца в подвале. У него есть там всё, в том числе лазерный резак по металлу. Я отрежу ствол, а затем порежу его на кольца размером с прокладку в кране, так что баллистики никак не смогут сделать контрольный выстрел и сравнить с пулями, убившими Фламмуса. Потом разрежу сам револьвер на четыре-пять неузнаваемых частей и разбросаю эти части по разным мусорным бакам по всему городу. Мне понадобится почти весь вечер, но мои родичи привыкли, что я часами мастерю там разные вещицы. Так мы избавимся от револьвера.

— Принято, — сказала Аннет. — Раз ты собираешься стрелять, то надень одноразовые перчатки, рубашку с длинными рукавами, чтобы задержать любую пыль от вспышки, и нельзя было найти остатки пороха на твоих руках с помощью парафина. Перчатки и рубашку тоже нужно будет уничтожить.

— Принято, — сказал Эрик. — Таким образом, после всего этого нам, похоже, осталось заманить Фламмуса в парк или куда-нибудь в лес.

— Я беру это на себя, — повторила Аннет.

— Ты знаешь, мне до сих пор это не нравится, — нахмурился Эрик. — Ладно-ладно, не будем снова к этому возвращаться. Ты выманишь его в какие-нибудь кусты, я его подкараулю, застрелю, потом мы разбежимся в разные стороны, а я избавлюсь от револьвера, рубашки и перчаток. Но смотри, чтобы тебя не увидели с ним, потому что тогда ты будешь первой, к кому потом нагрянет полиция. Наверное, тебя всё равно допросят, из-за Джан, так что тебе тоже нужно алиби. Если кто-то увидит вас вдвоём, это будет означать, что придётся отказаться от этого плана и придумать другой.

— Согласна, — кивнула Аннет. — Я решилась на это, Эрик, но было бы гораздо приятнее, чтобы в результате я не вышла из тюрьмы с головой, белой, как снег, если вообще вышла. Как мы застанем его одного? Просто любое место не подходит, оно должно быть довольно близко, чтобы, я могла выманить его туда к тебе, и сделать всё это, не садясь с ним в машину. Каждый раз, садясь в машину, оставляешь что-то своё, что умные судмедэксперты могут найти. Для них твоё нахождение в машине жертвы или жертвы — в твоей, почти так же хорошо, как и поимка тебя со стволом.

Эрик вздохнул.

— Да. Вот проблемка. Фламмус почти никогда не бывает один, только ночью в своей комнате в общаге, да и то половину времени с кем-нибудь в компании. Знаешь, когда он приехал сюда, то потребовал себе комнату без соседа, чтобы можно было «водить сук», как он выразился? И в Эшдауне ему без звука дали комнату. По-моему, эта чёртова школа почти так же виновна в смерти Джан, как и сам Фламмус.

— Эта школа, и всё, что она олицетворяет, — сердито проворчала Аннет.

— В любом случае мы должны застать Фламмуса одного, ты подманишь его ко мне, я убью. И мы сделаем ноги, значит, наши машины должны быть недалеко. Мы не можем подойти к нему в любом месте на территории школы, потому что здесь полно чёртовых камер видеонаблюдения. Вон прямо сейчас одна смотрит на нас. И потом, мы должны кокнуть его вечером. При дневном свете валить его страшно рискованно. Любой случайный свидетель слишком хорошо нас разглядит.

— Ты должен надеть лыжную маску, как в Добрармии, особенно если мы собираемся свалить всё на них, — заметила Аннет.

— Ну да, я думаю, ты права, но…

— Что «Но»?

— Невозможно в лыжной маске легко подойти к этому чугунку и шлёпнуть его, потому что это значит, что ты рискуешь больше меня, — недовольно сказал Эрик.

— Очень мило и по-рыцарски с твоей стороны, дорогой мой, и очень глупо, — довольно засмеялась Аннет. — Брось свои мужские замашки, мачо, достань маску, надень её и потом уничтожь вместе с рубашкой, перчатками и пистолетом.

— Если разговор о Добрармии, то как мы повесим на них это дело, чтобы полицейские начали вместо нас искать «спуки»? — спросил Эрик.

— О, это просто.

Она полезла в сумочку и вытащила колоду игральных карт марки «Байсикл», ещё в целлофановой обёртке.

— Как только наденешь перчатки, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, разрежь эту колоду, аккуратно вытащи бубнового валета и положи его в карман. Потом брось бубнового валета на тело Фламмуса, и на следующий день по телевизору все будут кричать о том, что Кот снова напал. Остальную колоду сплавишь с другими вещами.

— Это Кошкин Глаз, а не Кот, и он всегда использует винтовку, — возразил Эрик.

— Ну, решат, что он просто решил сделать дело немного по-другому и разделаться с Фламмусом лично и с близкого расстояния, — пожала плечами Аннет.

— Хочешь позвонить в «Портлендские новости» и заявить об убийстве Лусиуса как деле Добрармии? Используешь тряпку, чтобы изменить свой голос, или как?

Аннет покачала головой.

— Нет, записи наших голосов к ним попасть не должны, и ещё я знаю, что есть установленная форма для таких звонков и подтверждающее кодовое слово добровольцев, которого у нас нет. Это лишнее. Все и так поймут, если мы оставим бубнового валета.

— Мы всё ещё точно не решили, когда и где собираемся это проделать, — заметил Эрик.

— Хм…., - задумалась Аннет. — Нам нужна внутренняя инфа о самом Фламмусе, о каких-нибудь его привычках. Нужно начать следить за его расписанием дня, но очень осторожно, чтобы он не заметил ни одного из нас. Это должно быть не слишком трудно, так как он всё время находится в кампусе или поблизости.

— Фламмус не признаётся, но он боится ходить в город, — добавил Эрик. — Он берёт с собой из кампуса несколько охранников в штатском, когда появляется на публике или идёт в магазин, но что от них будет толку, если Добрармия решит его шлёпнуть.

— Застать его одного, да ещё и на улице, вот в чём проблема! — воскликнула Аннет. — Чёрт возьми, не может же он всё время быть со своим окружением!

— А как насчёт охранников кампуса? — сказал Эрик. — Интересно, что у них за подшивка документов на Фламмуса? С такими неприятностями, какие он натворил здесь, этих документов должна быть уйма.

— Ты ведь спец по компам. Сможешь взломать их систему? — с жаром спросила Аннет.

— Даже хороший взлом оставляет следы. Нет, просто я знаю одного охранника, любителя игры «Воины мира», у которого затруднения с игровыми программами. Предложу ему помочь и попробую разговорить насчёт Фламмуса. А ты пока постарайся придумать, как нам устроить убийство этой обезьяны и не попасться.

На следующий день Эрик взял Аннет на обед в местный «Бургер Барн» и поделился своими новостями.

— Я провёл вчерашний вечер на квартире охранника кампуса, о котором говорил, — рассказал он. — Кстати, его зовут Марк Мур.

— Думаю, я должна его знать по кампусу, — заметила Аннет.

— Да, он — интересный парень. Бывший военный полицейский, ветеран Ирака, уволенный из полиции из-за программы борьбы с расовой дискриминацией, а также потому, что писал в блоге о мерзких делах Буша Второго, когда был в Ираке. В Эшдауне Мур ненавидит всё наше стадо, охраняемое им, всех нас, испорченных богатых отпрысков. Но здесь ему удаётся получать хотя бы частичную медицинскую помощь для больной матери, которой больше нет в частном секторе, так что он мирится со своим положением. Мур, как и многие белые, после восьми часов приходит домой и ныряет в свой мир фантазий в Интернете. Он, правда, очень приличный игрок в «Воины мира», двадцать четвёртого уровня, со своим последним персонажем, «Золтаном — Мастером поединков». Рассказал мне, что у него выбор — между «ВМ» и бутылкой. Но если он пристрастится к пьянке, то потеряет работу и страховку своей мамы, так что лучше — игра.

В общем, мы часа четыре проговорили в основном о компьютерах, я настроил его систему до наносекундного времени отклика рабочей клавиши и мышки, а потом он открыл пиво, и мы просто поболтали. Его не пришлось много подталкивать на тему Фламмуса. Все белые охранники в академии и половина её сотрудников смертельно ненавидят этого ниггера. Я узнал, что Фламмус не так уж строг к наркотикам, как прикидывается. Он любит покурить травку и обычно после тренировки тайком возвращается в спортзал затянуться парочкой косяков. Причём один, так как не хочет, чтобы его тренер, наставники из НБА и в фан-клубе узнали, что он — нарк. Знаешь, этот проклятый черномазый уже завёл свой вебсайт и фанатский журнал?

— Между прочим, за спортзалом начинается пологий склон, заросший деревьями, — заметила Аннет. — И короткая тропинка, которая идёт до столов для пикников. Столы поставили там пару лет назад как открытую обеденную площадку, но народ, похоже, уже забыл о них. Когда Фламмус выходит с тренировки, в это время года темно, и там никого не будет. Это наше место для нападения.

— А ты в этом навострилась, — усмехнулся Эрик.

— Ерунда, я до смерти боюсь, и если у тебя есть чуточка здравого смысла, тебе тоже должно быть страшно.

— А как насчёт камер слежения? — спросил Эрик.

— Я пытаюсь вспомнить, что там сзади, — проговорила Аннет, положив подбородок на кулак. — Мне кажется, там только одна камера в конце стоянки, и думаю, что Лусиус сам, наверняка, не хочет, чтобы кто-нибудь в комнате охраны заметил, как он курит дрянь. Так что он, видимо, просто прячется за углом или за мусорным баком.

— Мы разведаем это во второй половине дня, — решил Эрик. — На свежем воздухе. Все знают, что мы встречаемся, и если кто-нибудь увидит нас болтающимися там, то подумает, что мы просто пошли туда в укромный уголок целоваться-обниматься.

После школы они вдвоём долго гуляли за спортзалом Эшдауна. Ребята заметили одну камеру на столбе освещения в дальнем конце стоянки.

— Она поворачивается, — отметил Эрик. — Значит, у нас есть секунд тридцать, когда камера не видит часть стоянки. Тебе будет очень трудно болтать с Фламмусом и одновременно следить за камерой.

Аннет огляделась. Похоже, они оказались одни за зданием и могли слышать свистки, звон прыгающих мячей и всплески воды в бассейне внутри спортзала.

— Хорошо, нам надо проверить место у старого обрыва, но я не хочу, чтобы охрана видела, как мы идём туда. Давай пойдём назад ко двору.

Они так и сделали. Аннет следила за камерой, и когда она качнулась в другую сторону, скомандовала:

— Внимание… марш!

Они рука об руку рванули через стоянку и спустились с насыпи до того, как камера откачнулась назад.

— Всё будет выглядеть так, будто мы исчезли с камеры, и если кто-нибудь наблюдал, то подумает, что мы вернулись в городок.

Узкая дорожка, покрытая гравием, спускалась между деревьями по склону холма, вниз к маленькому ручью, текущему вдоль шоссе 212. Внизу у простого дощатого мостика стояли заброшенные столы для пикника, пахло сырым деревом и запустением.

— Это здесь, — сказала Аннет.

— Ты сможешь вытащить его сюда, в темноту, в холодный сырой вечер? — усомнился Эрик.

— Да, ты же знаешь, что я собираюсь ему предложить, — холодно ответила она. — И не спрашивай.

— Ну…

— Я серьёзно, Эрик, — со злостью бросила Аннет. — Не спрашивай! Никогда!

— Ну ладно, — проворчал Эрик. — Тема закрыта. Место — замечательное. В этот день я привезу тебя в школу на своей машине. Мы проболтаемся в библиотеке примерно до половины пятого, то есть до окончания занятий. Фламмусу нужно будет принять душ и отскоблить свой грязный чёрный зад, так что дадим ему ещё полчаса. Если он захочет выкурить хороший расслабляющий косяк, то сможет проскользнуть назад туда около пяти. Я понял со слов Мура, что так Фламмус и действует, и он может за это время сожрать изрядную кучу закусок в столовой. Я приду сюда первым, с пистолетом. Блин, везде эти камеры! Знаешь, как только найдут его тело, то просмотрят каждый диск и проверят передвижения всех и каждого под микроскопом!

— И ещё, посмотри здесь на землю, — заметила Аннет. — Мокрая и грязная сейчас, и будет мокрой и грязной, когда мы сделаем наше дело. Мы уже оставили следы. Видишь?

Она показала.

— Да ещё к тому времени, после пяти здесь внизу будет тьма кромешная, и никто из нас ни черта не разглядит.

— Дерьмо, — вздохнул Эрик. — Верно, здесь совсем не идеально, — признал он. — Так что же, чёрт возьми, нам делать?

Аннет села на один из столов для пикника, не обращая внимания на то, что вода впитывается в её шерстяную юбку.

— Слушай, может, мы слишком всё усложнили, — предположила она. — Это не роман Агаты Кристи, и мы не придумываем сложный сюжет для разгадывания мисс Марпл. Дело больше похоже на убийства мафии, и я как-то видела по телевизору, что одна из причин, что их так редко раскрывают, — крайняя простота. Какого-нибудь бандюка заманивают в плохую машину или бар, пиф-паф, он убит, никакого оружия нет, и никто ничего не видел, а на этом всё зависает. Я знаю, что говорят об осмотре места преступления, о желательности выманить мишень на улицу, в лес, но ведь и стоянка тоже на улице. Давай вернёмся и ещё раз взглянем на стоянку и ту камеру слежения. Представь, что мы просто подстережём его на улице, завалим и затеряемся обратно в кампусе?

— А что насчёт камер? Как с нашим маленьким электронным «следом из хлебных крошек»? — спросил Эрик.

— Ну, может нам надеть какие-то куртки и спрятать лица, а после выбросить? Аннет нахмурилась и сдвинула брови. — Боже, как сложно! И как это парни Добрармии постоянно умудряются это делать?

— Я прихожу к выводу, что они в основном уничтожают свои цели на улице, — проговорил Эрик. — Я слышал о нескольких случаях, когда они приходили к своим жертвам домой, но их немного. И ещё бомбы. Знаешь, я изучаю технику и мог бы сделать нам бомбу, если нужно. На складе химической лаборатории достаточно составных частей. Можно изготовить самодельную бомбу с суперпорохом, используя нитрат натрия вместо хлората калия, что утроит его кинетическую энергию. А бомба действительно сделает всё похожим на дело рук Добрармии.

— Ну, это мысль, но я предпочла бы не рисковать навредить кому-нибудь ещё, кроме сукина сына, убившего мою сестру, — задумалась Аннет. — Слушай, я всё время думаю, что благоприятная возможность для нас — всё же привычка Фламмуса выходить в одиночку с чёрного хода спортзала покурить марихуаны после тренировки. Похоже, это единственный момент, когда мы можем быть уверены, что там его не будут окружать люди. Думаю, что лучше нам провернуть это именно там и тогда, когда будет какое-то освещение со стороны стоянки и здания. Не забудь, что как раз в это время начинает темнеть. Но эти проклятые камеры, особенно та, в углу стоянки!

— Давай-ка вернёмся туда, — предложил Эрик. — Я хочу кое-что проверить.

Они поднялись пешком вверх по дорожке, выглянули из-за травы и подождали, пока камера в дальнем углу стоянки не отвернётся. Потом пробежали по краю до асфальта стоянки и завернули за угол спортзала, как раз когда камера повернула обратно. Прошли по кампусу, взявшись за руки, и по широкой дуге сделали круг, войдя в другую «ножку» Г-образной стоянки у зала с правой стороны здания.

— Ага! Я вспомнил, о чём подумал! — воскликнул Эрик. — Проводку здесь делали подешевле, правда, задолго до того, как дела на Северо-Западе приняли опасный оборот, так что, видимо, ещё не считалось необходимым заморачиваться безопасностью. Есть только одна камера. Она поворачивается и охватывает оба крыла стоянки. Давай посмотрим, не сможем ли мы попасть туда, пока она отвернулась… Бегом!

Они пробежали вдоль ряда стоящих автомобилей и очутились под фонарным столбом, на котором была установлена камера на высоте около четырёх метров над землёй, прежде чем камера снова повернулась налево.

— Готово! — тихо произнёс Эрик. — Теперь у нас есть план нападения.

— Это как? — озадаченно спросила Аннет.

Он показал на небольшой кабелепровод в сантиметр толщиной, идущий вниз от камеры к стальной коробке переключателей, установленной на уровне плеч.

— Эту систему также установили ещё до начала выпуска беспроводных устройств, — объяснил Эрик. — Аннет, взгляни наверх. Вон камера, мы её видим, а она нас нет, потому что мы прямо под ней. Здесь слепое пятно!

— В первой половине дня, в который мы решим сделать дело, мы придём в школу рано, — объяснил Эрик. — Приедем на моей «вольво», так что не будет ничего, действительно указывающего на тебя, и я настаиваю на этом маленьком рыцарстве, Энни. Ждём, пока камера отвернётся в сторону, а потом проезжаем и останавливаемся в этом месте прямо здесь. Мы должны быть уверены, что камера направлена в сторону, чтобы в записи с неё не оказалось того, кто остановился в тот день на этом месте. Выходим, оставляем в машине пистолет, две маски, мои перчатки и старую рубашку с длинными рукавами. Я привезу специальную рубашку для убийства, чтобы, если придётся, смог предъявить одежду, которую все видели на мне в день убийства.

Потом обманываем камеру и проникаем в кампус, не оставляя записей, по крайней мере, не на этой стоянке, а потом возвращаемся к нашему обычному школьному дню и встречаемся позже в библиотеке, как я говорил. Примерно без четверти пять уходим вместе. Выйдя на улицу, идём до спортзала, сворачиваем за угол, и, обманув камеру, пробираемся назад к машине. Опять же, мы должны постараться, чтобы нас не записали в этом месте. К этому времени стоянка должна прилично опустеть.

Утром я поставлю машину подальше в парк, чтобы мы могли чётко видеть заднюю дверь спортзала. Когда мы сядем в машину, я сниму пиджак и рубашку, и надену рубашку с длинными рукавами, на выброс, и перчатки. Потом сидим и ждём. Я принесу из дома бинокль. Когда мы увидим, что Фламмус вышел через заднюю дверь, придётся действовать быстро. Перво-наперво убедимся, что на стоянке нет никаких возможных свидетелей. На стоянке не должно быть никого. К тому времени большая часть живущих здесь ребят будет «заправляться» в столовой.

— Если всё окажется чисто, переходим к шагу «Б», — продолжил Эрик профессорским тоном. — Я выхожу и перерезаю этот электрический провод кусачками с изолированными ручками, чтобы не поджариться. Шпионская камера отключится. Это будет точкой невозврата. Мы должны предполагать, что охрана сразу же заметит отказ камеры и пошлёт кого-нибудь узнать, что случилось, и у нас будет порядка пяти минут, а, может, чуть меньше, пока охранник дойдёт до этого угла. Этого времени должно хватить. Я вернусь в машину. Я уже говорил, что ты будешь за рулём?

— Вы сама доброта, мой господин, — жеманно протянула Аннет. — Я уже задавала себе вопрос, а где моё место в твоём плане.

— Мне нужна свобода действий, особенно для руки с пистолетом, как говорили в старину ковбои на пастбище. Как только камера выключится, я вернусь к машине и натяну свою маску. Тебе тоже нужно взять какую-нибудь маску. Да, я знаю, если кто-то увидит нас, то может запомнить номер автомобиля, поэтому маски могут показаться бессмысленными, но нужно воспользоваться любым возможным преимуществом. Ты заводишь машину, и мы едем к Фламмусу, не слишком быстро, чтобы его не спугнуть. Останавливаешься рядом с местом, где он стоит, попыхивая дрянью и довольный собой, скорее всего, на тротуаре, или, может, в дверном проёме, если идёт дождь.

Если я смогу сделать хороший точный выстрел с пассажирского сиденья, то выстрелю ему в грудь, а потом выйду из машины и сделаю один контрольный в голову, в упор. Если нам предстоит провести остаток в тюрьме или умереть на каталке от смертельного укола в руку, я должен быть совершенно уверен, что чёрный ублюдок сдох. Потом оставляю на трупе бубнового валета. Возвращаюсь в машину, а ты объезжаешь спортзал через тот выход, — и он показал через левое плечо.

— Затем выезжаешь на подъездную дорогу, и по 212-й — домой. Ты первая выходишь в Уэст Линн, а после ужина я попрошу у папы ключи от пилы поделать железные скобы и снасти для нашей новой палубы и порежу револьвер. Порву все другие вещи в клочки и сожгу их в нашей печи для опилок и тому подобных отходов. На следующее утро во время поездки в школу посещаю живописные мусорные баки Портленда.

— Конечно, достаточно одного свидетеля, запомнившего нашу машину, и мы пропали, — заметила Аннет.

— Если мы заметим кого-нибудь у того места, то прекращаем, — успокоил её Эрик. — Но, знаешь, будет темно, и даже если кто-то случайно увидит нас, то, видимо, издалека. Если окажется, что никаких других улик на нас не будет, мы можем блефовать, говоря, что при нашем отъезде мельком видели какого-то парня на машине под уличным фонарём. Хотя я согласен, что это рискованно. Особенно из-за одной из наших машин. Ты что, хочешь отказаться и попробовать придумать что-нибудь ещё?

— Нет, я хочу покончить с этим, — покачала головой Аннет. — Не знаю, надолго ли у меня хватит выдержки, прежде чем голова пойдёт кругом. У меня хорошее предчувствие, что надо кончать его в том месте, и это, скорее всего, единственное возможное место, которое нам удастся найти. В наше время и в нынешней обстановке без риска не добиться справедливости. Давай, за дело.

— Хорошо. Теперь, если полицейские не купятся на Добрармию, они придут к тебе, потому что у тебя был повод шлёпнуть Фламмуса. Говори им, что мы уехали прямо домой, и не отступай от своих слов. Скажешь очень неопределённо, где я парковался, но только если тебя об этом спросят. Ничего сама не придумывай. Если дело начнёт выглядеть опасным, будь очень строгой и вежливой, замолчи, и попроси самого лучшего адвоката, какого твой отец только сможет нанять. Вы достаточно богаты, поэтому тебя не смогут привлечь по Патриотическому закону. Им придётся на самом деле что-то доказывать, и с уликами.

— Поняла. Когда следующая баскетбольная тренировка?

— Сегодня. Но сегодня слишком рано. У нас ещё нет пистолета. Следующая тренировка в четверг, послезавтра.

— Я достану пистолет и патроны сегодня вечером, и передам тебе завтра, когда ты меня подберёшь, — пообещала Аннет. — Нам нужно найти какое-нибудь место для пробного выстрела. Будем надеяться, что папа не заметит пропажи до того момента, как револьвер сослужит свою службу. А что, если Фламмус не выйдет покурить свою дрянь в четверг вечером?

— Тогда мы будем ждать его каждую вечернюю тренировку, пока он не выйдет, — успокоил её Эрик. — Это тебе подходит? Есть вопросы?

— Если и есть, я задам их, когда мы пройдём всё в сотый раз, то есть столько раз, сколько мы будем всё продумывать. Но, правда, всё, кажется, подходит. Джан будет после этого легче? — вслух подумала Аннет.

— А тебе?

— Конечно, — кивнула она.

— Знаешь, у этого плана есть ещё одно преимущество, — рассудительно проговорил Эрик. — Тебе не придётся унижаться перед убийцей твоей сестры ни телом, ни душой.

— Я догадываюсь. И ещё я надену маску, как настоящая террористка. Эрик, спасибо тебе.

Аннет поцеловала его, а её поцелуи были так редки, что вспоминать каждый из них было сплошным удовольствием.

Они действительно всё ещё сто раз взвесили, обговорили и вечером в четверг, в сгущающейся тьме всё сработало отлично. Тёмные боги убийств были во всём к ним благосклонны. Аннет была поражена собственным спокойствием, тем, что чувствовала себя как обычно, когда натянула бейсболку на голову, а шарф на лицо, и плавно притормозила «вольво» рядом с огромным негром. Она слышала, как в последний раз в своей жизни Фламмус завопил «Козёл!», когда «Миротворец» в руках Эрика расколол воздух как гром с молнией, забрызгав стену позади негра кровью. Потом ударила вторая молния, когда Эрик вышел из машины, наклонился и выстрелил в дёргающийся, мычащий чёрный полутруп на земле, и мерзкий ниггер подох подобающей ему смертью.

Эрик бросил игральную карту на землю рядом с трупом, вернулся в машину, и они уехали. Поездка домой прошла в полном молчании. На дороге у дома Аннет они слились в страстном поцелуе, и, перед тем, как выйти из машины, она прошептала: «В эти выходные мы найдём время и место, и на этот раз не сзади в машине и не в оркестровой комнате». И ребята так и поступили.

К Аннет из полиции даже не пришли. Закон без вопросов «купился» на след Добрармии. А средства массовой информации — безусловно. «Говорящие головы» на телевидении и заголовки в газетах в ужасе верещали:

Декан Хопкинсон ошеломлённо и бессвязно лопотал перед журналистами: «Мы понятия не имеем, как этот расист-убийца проник в наш кампус и ушёл обратно. Это сущий призрак!»

Если Рей Риджуэй и заметил, что одного из его пистолетов не хватает, то ничего не сказал. Он вообще, по сути, не заикнулся о смерти Фламмуса, что было красноречивым упущением. Аннет посчитала, что отец, видимо, что-то подозревает, так как знала, что её отец далеко не дурак, но он просто решил, что сейчас не время и не место касаться этого дела, за что она была ему очень благодарна.

Аннет пришлось снова надеть траурное платье, и она была в восторге от восхитительной иронии возникшей ситуации. Через три дня после убийства Фламмуса занятия в Эшдаунской академии были отменены, и все ученики и преподаватели поехали в Северный Портленд на автобусах или на своих машинах на похороны Фламмуса в Первой африканской методистской церкви, большое здание которой, к счастью, располагало большой стоянкой через улицу, чтобы разместить целый парк машин, автобусов и лимузинов.

Эрик, одетый в строгий костюм с чёрной повязкой, сопровождал Аннет, и они сидели с мрачными лицами, слушая хвалебные речи, и вежливо стояли во время исполнения псалмов чернокожими певцами в длинных одеждах, хотя хор был меньше, чем обычно. Многие из афро-американских жителей Портленда, наконец, начали соображать и отбывать за пределы Тихоокеанского Северо-Запада в места с более здоровым климатом. Одну из самых трогательных хвалебных речей об умершем от Эшдауна произнёс Уэйд Шумейкер, преподаватель английского языка Аннет и Эрика. Этот представительный мужчина средних лет буквально разрыдался на трибуне, так он страдал от потери блестящего молодого украшения афро-американского сообщества Портленда в великолепной мозаике Америки.

В похоронах приняли участие многочисленные политики штата и городов, а также представители СМИ в кольце охраны из сотен вооружённых до зубов полицейских, солдат Национальной гвардии и спецназа ФБР, так как Добрармия была известна нападениями на похороны, которые обещали превратиться в политические представления. Эрик и Аннет терпеливо ждали, пока толпа поредеет, чтобы перейти улицу, где рядом с длинной вереницей чёрных лимузинов стоял белый «лексус».

— Ты, правда, смогла не расхохотаться! — вполголоса сказал Эрик. — Я впечатлён. Это было сверх человеческих возможностей!

— Теперь мне всё равно, даже если меня арестуют, — ответила Аннет. — И если заберут только меня, а не тебя, теперь мне, честное слово, неважно, если я умру, Эрик. Я восстановила справедливость для Джан, и как бы долго я ни жила без неё, это будет моим утешением.

— Сицилийцы говорят, что месть — единственное блюдо, которое вкуснее всего, если его подают холодным, — заметил Эрик. — Ну, возможно и так, но могу сказать, что вкус мести также чертовски хорош при подаче её горячей! Давай ключи, я поведу.

Они остановились за «лексусом», но когда Эрик взял ключи у Аннет, то почувствовал лёгкий хлопок по плечу. Он обернулся и оказался лицом к лицу с худощавым человеком в очках, в униформе и фуражке шофёра, по-видимому, из ВИП-лимузина рядом с ними.

— Эрик, привет, — произнёс мужчина с вежливой улыбкой. — Привет, Аннет.

— А мы знакомы? — с подозрением спросил Эрик.

— Конечно, знакомы, — легко ответил шофёр. — Хэнк Джарретт. Раньше у меня была автозаправка «Наладка и смазка у Джарретта» в Вудберне, но теперь у меня новая работа. Представляете, пришлось отказаться от моего дела после того, как двое умников-школьников пристали ко мне с глупыми вопросами.

Эрик сглотнул и пробормотал:

— Ну, хорошо.

Он и Аннет отшагнули назад, и Аннет чуть не отдавила ноги кому-то за спиной. Она быстро обернулась и увидела красивого и стройного молодого человека с каштановыми волосами, с дьявольским огоньком в голубых глазах и лёгкой, мрачноватой усмешкой. Он был в таком же строгом костюме, как и Эрик, и с такой же чёрной траурной повязкой на рукаве.

— Здравствуйте, мистер Селлерз, — сказал молодой человек. — Здравствуйте, мисс Риджуэй. Меня зовут Джесси Локхарт. Мне сказали, что вы двое без спроса использовали моё имя.

— Ох, дерьмо! — побледнев, ахнула Аннет.

— Точно, дерьмо, — дружелюбно подтвердил Локхарт.

Джарретт позади ребят открыл дверь лимузина.

— Пожалуйста, на пару слов, — сказал Кошкин Глаз, указывая на открывшийся чёрный салон лимузина. — Садитесь в машину.