Очищение

Мами и Обезьяна

— Ты опять на игле, Кик?

— Нет, я не на игле! — огрызнулась Кристин Маги по кличке «Кики». — Я чиста, как стёклышко, и была чистой полгода!

Она сердито посмотрела на Ленни Джиллиса, мужчину, сидящего напротив неё в кабинке. Они встретились в захудалом баре и одновременно стриптиз-клубе на 82-й авеню Портленда под названием «Логово Юпитера» — предприятии Джиллиса. Притон ещё был закрыт для посетителей. Бармен возился с настройками стереодинамиков на сцене, и разговор Маги и Джиллиса перемежался то нарастающим, то затихающим рёвом Инди рока и бессмысленными барабанными ритмами, в то время как дневной менеджер проверял шесты танцовщиц и регулировал освещение рампы.

— Так почему ты пришла ко мне и хочешь снова встречаться с клиентами? — спросил Джиллис.

Это был маленький и костлявый человечек, высохший от метамфетамина, с прилизанными тёмными волосами и футбольными усиками по одиннадцать волосков с каждой стороны. Джиллис был одет в тёмную рваную футболку и бейсболку, повёрнутую назад на его преждевременно облысевшей голове.

— Потому что мне нужны чёртовы деньги! Для чего, думаешь? — спросила Кики.

Кики выглядела обманчиво скромной и мягкой девушкой с зелёно-карими глазами и медно-русыми волосами до плеч. Но стоило посмотреть ей в лицо, как любому становилось ясно, что её двадцать четыре года дались ей труднее иной сотни лет, и в глазах девушки не было ничего мягкого и женского. Она была одета в короткий топ, открывающий несколько татуировок, в виде обязательной колючей проволоки вокруг её левого бицепса, надкусанной клубники, переходящей на верхний изгиб её левой груди, шотландской девы или русалки с распущенными волосами на правом плече и древнеирландского филигранного рисунка из книги Келлс на спине. Между её большим пальцем правой руки и указательным пальцем была грубая ручная татуировка в виде «Х» в круге, что для тех, кто разбирается, означает предупреждение лесбиянкам женской тюрьмы, с обещанием жестокого отпора за попытку пристать.

— Мне перестали платить социальное пособие, потому что поймали за вождением такси. Я не знаю, кто меня сдал, наверно индус или кто он там, в чалме, новый диспетчер. Он обещал мне все поездки в аэропорт от озера Освего и Перл, если бы я приходила пораньше каждую смену и отсасывала ему в сортире. Я послала его потрахаться с самим собой, а на следующий день прихожу на работу и вижу суку-еврейку из социальной службы, сидящую у нас в долбаной конторе.

— Может, он подумал, что ты — шлюха? Чёртовски интересно, откуда у него сложилось такое впечатление? — сказал Ленни с лёгкой издёвкой. — И почему я должен давать тебе каких-то клиентов после того, как ты кинула меня в прошлый раз таким дерьмовым способом?

Ленни коснулся своей головы, на которой до сих пор был виден шрам под волосами, где Кики треснула его по черепу пивной бутылкой, когда последний раз уходила из его заведения.

— Потому что я заработаю для тебя деньги, — ответила Кики. — Я не хочу работать на улицах. Это чертовски опасно, там «спуки» стреляют народ.

— Ну, насколько я помню, ты всё ещё белая под всеми этими татушками, — хохотнул Джиллис. — Спуки[24] стреляют только наших «братьев» потемнее.

— Ну да, и они так взбесили всех латиносов, ниггеров и лаосских бандюков в Портленде, что те хотят отыграться на какой-нибудь белой рабочей девушке, сняв её на Сэнди-бульваре. И потом где-нибудь убивают долго и красиво, разыграв «Пятницу, тринадцатое», — раздраженно ответила Кики. — Это случалось с некоторыми уличными девушками. Включи голову, Ленни! Я не хочу идти на улицу. Мне нужно, чтобы ты отбирал мне клиентов, на тех же условиях, как и раньше, и никаких черномазых, латиносов, китаёз или других женщин. Для начала — просто моих старых клиентов. Ты знаешь, я была надёжной даже когда сидела на игле и никогда не пыталась зажать твою долю. Я заработаю. Ты всё ещё злишься, что я тебя ударила бутылкой, но ты не должен был без спросу сбрасывать на меня многорасовую групповуху, зная, что я откажусь.

— Ну ладно, и я думаю, что не должен был из-за тебя вызывать полицию. Похоже, это не было игрой, — пробормотал Ленни. — С другой стороны, может, если бы я захотел прижать тебя, то навесил бы на тебя преступление ненависти. Я знаю, тебе не нравится тёмное мясо, но это предрассудок, даже для шлюхи.

— Спасибо, но правильное название — секс-работница, — важно произнесла Кики. — И это не предрассудок, а предпочтение. Как работница, предоставляющая секс-услуги, я отношусь к политически защищаемой категории, и, во всяком случае, имею право на предпочтения. Запомни, «нет» — значит «нет». Даже для уличных проституток.

— Тогда зачем ты пришла ко мне? — снова спросил Ленни. — Ну ладно, у тебя отобрали социальное пособие. Большое дело. Ведь ты же ещё водишь такси, верно? А раз ты не против секс-услуг, как ты это назвала, то можешь заработать дополнительную зелень, сделав минет паре клиентов на заднем сиденье.

— Да, пока я ещё работаю таксистом, — подтвердила Кики. — Но Сингх хочет разобраться со мной и ждёт моей ошибки, потому что я отказалась полировать его шишку. Он ищет причину, чтобы меня уволить. Если я начну брать левые заказы, и он узнает, у него появится повод. Я хочу разделить две эти работы.

— А зачем тебе деньги, если ты завязала с крэком? — с подозрением спросил Ленни.

Кики вздохнула.

— Эти сволочи хотят отобрать у меня Элли, — устало объяснила она. — Ещё одна причина того, что у меня отобрали пособие — чтобы надавить на меня. Им по барабану, если Элли умирает с голоду или ходит босиком. Меня стараются заставить продать Элли ювеналке[25], но я не делаю этого. Так что теперь у меня отобрали пособие и завели дело как на плохую мать, чтобы можно было забрать её у меня, выбив однажды утром на рассвете дверь моего дома-прицепа и утащив её, как обычно они и делают. Мне нужно много денег, и быстро. Я должна смотать удочки и убраться из Орегона туда, где служба защиты детей не сможет нас найти. Может, в Сиэтл или куда-нибудь в Монтану. Я была в Мизула, один раз. Мне там понравилось. Страна Большого Неба.

— Почему бы тебе просто не продать свой лишний побочный продукт и покончить с этим? — спросил Ленни. — Боже, такую белокурую малышку? Ты легко можешь получить за неё пару сотен штук баксов, а может, и больше, и тебе даже не придётся иметь дело с ювеналкой. Это называется личным договором удочерения. Могу связать тебя с адвокатом-евреем, Фигенбаумом — моим знакомым. Это полностью законно, и ты должна получить достаточно денег, чтобы уехать куда угодно и делать всё, что захочешь.

— А какая будет твоя доля? — едко спросила Кики.

Ленни пожал плечами.

— Об этом не волнуйся. Я возьму её потом с Фигенбаума. Как ты насчёт этого?

— Нет, — сказала Кики твёрдо и явно не в первый раз.

— Почему нет? — спросил Ленни, искренне удивлённый тем, что она отказывается от целого состояния и в то же время упрашивает его позволить ей вернуться к занятию проституцией.

— Я даже не буду пытаться объяснять тебе, — вздохнула Кики.

— А если подумать об имплантатах? Ты могла бы заработать даже больше денег, танцуя здесь, если бы твои штучки были побольше, и не так много татуировок, — плотоядно зыркнул на неё Джиллис.

— Ну, не думаю, но посмотрим. Слушай, ты хочешь меня устроить? Да или нет? Делимся 50 на 50.

— Тридцать — твои, семьдесят — мне, — отрезал Джиллис. — И не говори мне, что не сможешь отжать дополнительные чаевые у клиента.

В то время как эти двое торговались, к «Логову Юпитера» подъехал невзрачный «форд эксплорер» старой модели. Был тёплый летний день, и окна внедорожника с двумя пассажирами были открыты. Водителем был высокий и мощный мужчина с лицом в шрамах как у боксера, с бритой головой и козлиной бородкой. Внешность профессионального борца не была личным выбором Большого Джима Макканна, квалифицированного электрика по профессии, но ему пришлось изменить свой внешний облик, поскольку его лицо недавно оказалось на слишком многих плакатах о розыске, веб-сайтах и телеэкранах. Макканн был интендантом Первой портлендской бригады Добрармии.

Его попутчик Джесси Локхарт по кличке «Кошкин Глаз» после долгих жарких споров между Томми Койлом и Заком Хэтфилдом был переведён из роты «Г» в роту «А» Первой бригады в качестве снайпера в большом городе. Как Заку ни хотелось оставить Локхарта, и, несмотря на нежелание самого Кота покидать своих старых друзей и товарищей по округу Клэтсоп, факт оставался фактом: у Кота кончились серьёзные цели в районе операций роты «Г». И он был слишком ценным достоянием, чтобы разбазаривать его в захолустье на пальбу по мексиканским рабочим на пристани и в местной торговой палате. За короткое время после появления Кота в Портленде, «Бубновый валет» успел прикончить члена совета города, полковника армии США, главу афро-американского демократического клуба, ещё одного агента ФБР и несколько полицейских. О его присутствии в городе стало известно, что вызвало истерику у местной политкорректной верхушки.

— Хочешь, чтобы я пошёл с тобой? — спросил Локхарт.

— Нет, — ответил Макканн. Джиллис — малый нервный и может струсить, если увидит незнакомого. Мне просто нужно узнать у Джиллиса, где он припрятал груз, а также договориться о погрузке, чтобы мы могли получить приборы и заплатить ему. Потом нам нужно доставить тебя в отель «Мейфлауэр».

Коту пришло время сменить конспиративную квартиру, и Макканн оказался единственным, кто мог его подвезти. Телефон Макканна запищал. Он вынул мобильник из кармана и открыл его.

— Да?

Макканн послушал пару мгновений.

— Ладно.

И выключил мобильник.

— Это наша машина сопровождения. Ван Гелдер докладывает, что по Сэнди-бульвару движется патруль, два отделения и бронемашина. Без опознавательных знаков, видимо, портлендское подразделение быстрого реагирования, но, возможно, и БАТФЕ или ФБР. Двигаются медленно. По всему, похоже, что они собираются свернуть на 82-ю примерно через минуту.

— Не думаю, что морды ищут именно нас, — заметил Локхарт. — Недавно ими много чего было сделано: отряды мордоворотов остаются на улицах, как группы быстрого реагирования, и перемещаются по улицам, пытаясь перекрыть город, поэтому они могут выдвигаться быстрее и с большей огневой мощью после любой из наших шуток. Последний раз меня и Туза преследовала одна из таких групп.

— Ну, хорошо, я не хочу, чтобы они, проезжая мимо, заглянули сюда и узнали тебя, — решил Макканн. — Поэтому тебе лучше зайти внутрь. Просто поболтайся в баре, пока я говорю с Ленни, а потом мы выйдём, когда Ван доложит, что морды уже проехали.

— С машиной всё чисто и законно? — спросил Локхарт.

— Да, должно быть, ну а если она не в порядке, то это ещё одна причина, что тебе не надо сидеть в машине, когда патруль её заметит.

Локхарт не хотел оставлять в машине свою зачехлённую винтовку и снаряжение, но он понимал, что сказанное Макканном имеет смысл. Они вышли из машины. Кот проверил, что его 9-миллиметровая «Беретта» плотно сидит в пристёгивающейся внутренней кобуре на поясе под джинсовой курткой, и оба добровольца вошли в стриптиз-клуб. Внутри было довольно темно, поэтому, когда из открытой двери свет попал в здание, это заставило Джиллиса выглянуть из кабинки в дальнем конце.

— Подожди минутку, — сказал он Кики. — Надо решить одно дело.

Он вышел из кабинки.

Кики обернулась и увидела одного из мужчин, выглядевшего как борец или байкер, который прошёл вперёд поговорить с Джиллисом. Они встретились в конце бара, недалеко от места, где в кабинке сидела Кики.

Другой мужчина, молодой и довольно привлекательный, остался в дальнем конце бара рядом с дверью. Он спокойно, одним взглядом окинул помещение, заметил Кики, оценил её и продолжил осмотр, а потом повернулся к двери и стал наблюдать за ней. Понимание мужчин было жизненно важным навыком выживания при роде занятий Кики, как законном, так и не очень, и в этих двоих она сразу же почувствовала какую-то мощную силу.

Просто было что-то в том, как они держались, без уголовного чванства или бандитских манер байкеров, уверенные, быстрые, но без лишних движений. Двое мужчин были одеты в джинсы и куртки в летнее время, когда все в Портленде разделись до шорт и футболок, и Кики поспорила бы на свою ночную выручку от поездок, что под куртками было оружие. В молодом человеке в дальнем конце было что-то странное, что-то дразняще знакомое.

Она встала и пошла в дамскую комнату в небольшом коридоре рядом с баром. Приведя себя в порядок, Кики тихонько проскользнула к двери мужского туалета на другом конце короткого коридора и рассмотрела молодого человека в длинном зеркале за стойкой. Бармен принёс молодому человеку диетическую содовую в банке и пластиковый стакан, и когда тот повернулся, чтобы налить содовой, Кики ясно увидела его в фас и в профиль.

«Чёрт», — подумала она, — «Откудая его знаю». «Кто он такой?» Она пробежала в уме свой длинный список знакомых мужчин, в том числе по работе. Нет, ни один из них. Перебрала последние несколько лет своей беспорядочной жизни. Нет, ничего. Может, его показывали по телевизору? Внезапно её осенило. «Боже!» — присвистнула она про себя. «Это он! Тот самый снайпер, которого ищет каждый коп и фиб на Северо-Западе! Так, так! Похоже, Ленни добился успеха. Какие долбаные дела он ведёт со спуки? Уверена — это стволы».

Музыка из динамиков вдруг cмолкла, но перед тем, как двое мужчин в ближнем конце бара успели понизить голос, она услышала, как Ленни сказал:

— Семьдесят вторая и Прескотт, завтра вечером в девять.

— Я найду, — сказал борец.

Они понизили голоса, но с небольшим напряжением Кики всё же смогла разобрать, что они говорили.

— А почему не сегодня?

— Сегодня вечером я здесь развлекаю служителей закона, — ответил Ленни. — Я должен показать им, что веду жизнь добропорядочного гражданина, понимаешь, что я имею в виду? Серьёзно, мне нужно быть здесь и пообщаться с этими полицейскими, убедиться, что они должным образом выпили, пообедали и полежали, и поэтому не будут совать нос в мои маленькие делишки, включая твой вопрос.

Кики знала упомянутое место. Это была квартира в старом доме, которую Ленни использовал как офис и домашнее гнёздышко для многих сомнительных дел, когда хотел провернуть их подальше от клуба и лишних глаз. Девушки Ленни иногда там расплачивались с ним натурой или использовали квартиру для своих свиданий.

Кики прокралась обратно по коридору, вышла с конца дамской комнаты, вернулась в кабинку и села. Было темно, и через минуту, другую, она осмелилась повернуться. Ленни как раз шёл к ней обратно. Большой мужчина с козлиной бородкой убрал свой мобильный телефон. Потом кивнул своему спутнику, и оба вышли из здания. Когда Ленни снова сел, Кики ничего не спросила о его короткой встрече. Отсутствие любопытства было ещё одним правилом для выживания в мире Кики, и она понимала, что стоит сделать малейшее замечание или задать вопрос, и в голове у Джиллиса зазвенит колокол тревоги. Но себе Кики задавала вопрос, как использовать эту новую информацию, которая сама упала ей в руки.

Ещё немного поторговавшись, Ленни и Кики договорились о делении дохода шестьдесят на сорок, по которому ей можно снова работать от клуба, по крайней мере, на первых порах. Это был не чистый грабёж, как казалось, потому что Ленни откупался от полицейских, и его шестьдесят процентов за крышу гарантировали защиту от ареста. В тот же вечер Кики должна была выйти на работу в десять, откровенно одетая, и пока она не сможет работать по её старому списку клиентов. Ей придётся продаваться в зале клиентам клуба по её выбору и кувыркаться в одном из дешёвых мотелей на 82-й авеню, в данном случае в «Вейсайд Инн.», где у Ленни был специальный почасовой договор с менеджером-иранцем для своих девушек.

Кики вздохнула и смирилась с полугодом двенадцатичасовой смены в такси, пять дней в неделю, и двумя а, возможно, и тремя вечерними сменами работы от клуба. Её целью было собрать достаточно денег, чтобы убраться из Орегона к Рождеству. Она мучительно надеялась, что ювеналка за это время не сделает что-нибудь с Элли. Может быть, спуки пристрелят их до этого, подумала она с надеждой.

Кики вышла из клуба и вернулась в свой потрёпанный односекционный передвижной дом в ветхом парке домов-прицепов, расположенном примерно в двух километрах от заведения. У неё не было своего автомобиля, служба такси не разрешала ей брать такси домой, а автобусы были полны мексиканцев, которые всегда грязно обзывали её по-испански и лапали всю дорогу, так что она ходила пешком. У Кики так болела душа из-за происходящего с ней, что всё, что она смогла сделать, это вернуться домой и не выходить на уличную охоту из-за дозы кокаина. Но ей было ясно, что вернись она к наркотикам и к проституции, то через год погибнет или снова окажется в тюрьме, а ювеналка схватит её дочь, как барракуда глотает рыбёшку.

Представление о сношениях с пьяными и обычно грязными чужими мужиками, даже белыми, внушало Кики такое отвращение, что её тошнило даже при мысли об этом, но она понимала, что достигла момента в жизни, когда у неё, по сути, не стало и так-то ограниченного выбора. Кики знала, что в Америки есть одно-единственное правило, правило превыше всех остальных. '’Достань деньги». Не имеет значения, как ты этого добился, у тебя есть деньги, и точка. Иначе ты кончишь как те седые бездомные женщины со всеми их пожитками в тележках, которых Кики встречала на 82-й авеню и на Сэнди-бульваре. И никаких пособий, программ позитивных действий или разнообразия для бедных белых курочек. Несчастные белые бабёшки или воровали, или предлагали себя или о них забывали. Если у тебя белая кожа, ты либо достанешь деньги либо безвозвратно опустишься на дно.

Не бери в голову всё то дерьмо, что ты видишь по телевизору, про прекрасное многообразное, расово смешанное общество, где всё ещё существует средний класс и надёжное имущество, и всё мило и весело. Это телевидение. Это ненастоящее. Зато 82-я авеню была настоящей, бедность была настоящей, наркотики — настоящими, парни и иногда девушки, которых возвращали мёртвыми и искалеченными из Ирака, были настоящими, и жизнь белой матери-одиночки была сущим адом. Кики не знала, что хуже: возможность совершенно потерять свою красоту из-за наркотиков и бесконечной работы за самую низкую плату, или с возрастом и из-за обманутых надежд, или же ещё некоторое время остаться довольно привлекательной и сексуальной. У обоих выборов были свои недостатки и проблемы.

Кики открыла дверь дома-прицепа и увидела там свою мать-алкоголичку, сидящую на диване, глядя мыльную оперу по телевизору, с бутылкой пива в руке и ещё несколькими пустыми на кофейном столике перед ней.

— Привет, мам, — сказала она.

В ответ — ворчание. Мэй Маги был сутулой, расплывшейся женщиной за пятьдесят лет, небрежно одетой в бесформенное платье и выглядевшей на все семьдесят. Кики понимала, что ей невероятно повезло: мать ещё рядом и заботится об Элли. Они договорились с Мэй, что та присмотрит за ребёнком за упаковку в двенадцать банок дешёвого местного пива в день. И сверху дополнительное пиво, которое Мэй сможет достать сама на собственные случайные заработки и тощую военную пенсию по случаю потери кормильца, которую правительство США, хотя и с перерывами, по-прежнему ей выплачивало.

Это был единственный источник дохода, на который она вообще могла надеяться, так как несколько лет назад социальное обеспечение рухнуло. «Административные задержки» выплат этой военной пенсии становились всё длиннее и длиннее, как и всех остальных федеральных пособий, во всяком случае, тех, что касались белых. Кики не была замужем за отцом Элли, а в армии легко затерялось их совместное «Заявление о гражданском браке», которое в любом случае распространялось только на однополые пары, так что она никогда не получала от государства ни цента.

Мэй была неплохой женщиной, за исключением своего безнадёжного пьянства. Она не была опустившейся пьянчужкой, и больше склонялась к плаксивой жалости к себе, правда, не слишком часто. Мэй никогда не била и не ругала Элли, позволяла малышке смотреть с ней телевизор и слушала её лепет, не давала ей выходить из дома-прицепа на улицу, и всегда проверяла, чтобы девочка получила бумажную тарелку с какой-нибудь едой, хотя бы с макаронами, тунцом или, по крайней мере, тем, что было в доме. Прежде чем положить девочку в кроватку на ночь, Мэй проверяла, чистый ли у малышки подгузник, а потом садилась перед телевизором и пила до потери сознания. Кики росла точно также, и, во всяком случае, дожила до совершеннолетия.

— Мама, мне нужно, чтобы ты осталась сегодня на ночь, а потом, может быть, взяла Элли к себе на некоторое время, — обратилась Кики к Мэй. — Я собираюсь много работать с этого времени. Хочу уйти сегодня вечером и не вернусь до утра.

— Снова будешь блудить? — фыркнула старушка.

Кики не попыталась уйти от вопроса.

— Я иду, чтобы достать деньги, мама, — просто ответила она. — Мне нужно увезти Элли из Орегона, где её не достанет служба защиты детей. Иначе они отберут её и продадут каким-нибудь богатым ублюдкам. Я знаю, ей было бы лучше с ними…».

— Лучше, чем со мной, значит, — проворчала старушка.

— Лучше, чем с любой из нас, — спокойно ответила Кики. — Нет смысла отрицать правду, мам. Но этого не случится. Я не дам им отобрать её, да, из эгоизма. Элли моя. Эти богатые сволочи и суки забрали всё остальное, а что не взяли себе, отдали грёбаным ниггерам и мексиканцам, но они не получат Элли. Так я хочу. И для этого мне нужно достать денег.

— Только на этот раз не позволяй довести себя до крэка[26], ладно, голубка? — попросила старушка, со вздохом закрыв глаза.

— Я не сяду на иглу, мама, — сказала Кики, скрестив пальцы и надеясь, что сможет сдержать обещание, хотя будет тяжко.

— Мамуля! — закричала золотоволосая полуторагодовалая девочка с одним памперсом, которая прискакала в комнату из спальни и обняла ногу Кики.

— На ручки! — потребовала она. — Подними меня!

— Привет, малышка, — улыбнулась Кики, поднимая ребенка. — Ой, фу, малышка сделала бяку! Тебе нужна смена! Давай-ка, исправим это.

Кики зацепила другой памперс из надорванного пакета на треснувшем кухонном столике «Муравей» и пошла в ванную, стараясь не думать о том, чем ей скоро предстоит заняться.

Когда в тот вечер Кики входила в «Логово Юпитера», в кабаке ещё не наступило буйное веселье. Оно должно было начаться немного позже, примерно к часу ночи. Но бессмысленный ретро-рок 90-х годов ревел из огромных динамиков, и силиконовые стриптизёрши в одних стрингах крутились вокруг своих шестов. Пьяные болваны всех рас выкрикивали детские словечки и бросали на сцену деньги, а из бара рекой текло дорогое пиво и разбавленное виски. «Как в старые добрые времена», - кисло подумала Кики, входя в дверь.

На Кики были короткие, облегающие шорты и блестящие виниловые сапоги на платформе, топ с без лифчика с глубоким вырезом (она знала, что многие из её возможных клиентов находили её татуировки сексуальными), широкий кожаный пояс, а в дамской сумке через плечо — дополнительные упаковки презервативов и секс-игрушки. В специально вшитый кармашек на внешней стороне сумки, незаметный, но доступный, она также положила аэрозольный баллончик с перцем. У Ленни было твёрдое правило: его девушки не носили пистолеты или ножи, потому что решение правовых проблем, связанных с ножевыми или огнестрельными ранениями клиентов или других надоедливых людей, выходило за пределы его влияния на полицию. В любом случае большинство девушек дошли до точки, когда они предпочитали быть изнасилованными или ограбленными, чем связываться с законом. А возможность быть зарезанной или задушенной и выброшенной в канаву считалась просто издержками их «работы».

Перцовый аэрозоль был нужен, чтобы отбиться от неплательщиков-пьяниц и клиентов, которые ведут себя достаточно странно, чтобы быть опасными. Внутри сумки было собственное особое оружие Кики — длинный крепкий белый носок, в мыске которого был вставлен большой, тяжёлый висячий замок, завёрнутый в нейлон, чтобы не порвать носок. В результате получался грубый, но эффективный кистень, которым, умеючи, можно было даже убить. «Замок в носке» обычно использовался для разборок между сокамерницами в женской тюрьме, и Кики здорово им владела.

Кики огляделась в поисках Джиллиса, но в зале его нигде не было видно. Она толкнула дверь с надписью «Служебный вход», ведь теперь она была своего рода работником заведения, и заглянула в кабинет Джиллиса, который также оказался пуст. Кики подумала, что Ленни в туалете, и собралась вернуться в зал, когда посмотрела в коридор и заметила, что задняя дверь в глухой переулок открыта. Оттуда слышался шум. Кто-то кричал. Кики обычно избегала хотя бы отдаленно касаться чужих дел, но тут вспомнила о странном дневном посещении двух мужчин, которые, как она была уверена, были из запрещённой Добрармии. И ей очень захотелось узнать о них побольше, и что они делают с Джиллисом, чтобы извлечь из этого пользу, материальную или какую-нибудь другую. Она выскользнула наружу, в переулок.

Крики раздавались как раз с другой стороны мусорного бака. Кики подкралась и выглянула из-за бака. Большой негр в форме полиции Портленда с погонами сержанта прижимал Джиллиса к стене. Коп был гораздо больше и толще Ленни, который был мелким мужчиной. Ноги Ленни висели в воздухе. Перед ним стоял мужчина ещё больших размеров и ещё чернее, в штатском, хорошо сшитом костюме и галстуке, в туфлях, так сильно начищенных, что они блестели, как лакированные. У этого негра была короткая причёска «афро» и аккуратно подстриженная козлиная бородка и усы «лев Иудеи», а на пальцах в свете уличного фонаря сверкали золотые кольца с бриллиантами. «Дерьмо!» — ужаснулась Кики. «Это же «Обезьяна!»

Как и любая уличная девушка, она сразу же узнала сержанта Джамала Джарвиса из отдела по борьбе с экстремизмом и гражданским неповиновением[27] в бюро полиции Портленда — внушавшего всем ужас полицейского подразделения, которое представляло собой ударную силу ультралиберальной и политически корректной верхушки Портленда. До назначения с повышением в отдел по борьбе с экстремизмом Джарвис работал в отделе нравов и наркотиков, и за время своей службы там он оставил в местном преступном мире такую полосу террора и коррупции, что она стала легендарной даже по сомнительным понятиям Портленда. Каждая проститутка любого цвета кожи и каждый уличный торговец наркотиками, продавший пару косяков, знали Джарвиса, платили ему или оказывались в тюрьме с переломанными костями или с чем-нибудь похуже.

Кики всегда избегала Джарвиса, как чумы, и он был ещё одной причиной, что она порвала с Джиллисом полгода назад: кроме многорасового сюрприза Ленни, она заметила, что Джарвис крутится около «Логова Юпитера» и положил на неё глаз. Слухи на улицах были ясными и недвусмысленными: чёрные, мексиканские и азиатские проститутки платили Джарвису деньгами или иногда наркотиками, но белые девочки расплачивались телом. Кики была не единственной белой работающей девушкой, которая до сих пор сохранила некоторые следы порядочности и личных принципов, но судьба тех, кто отказался или уклонился от требований Джарвиса, была незавидной. Таких ночных дам — расисток, как правило, в конечном итоге ожидали ложные обвинения и многие годы тюрьмы, или они получали чашку кислоты в лицо, а в некоторых случаях их изуродованные трупы находили в реке Колумбия или застрявшими в канализационных трубах.

Никого особенно не заботили несколько мёртвых белых уродок, но, в конце концов, произошла такая вспышка подобных случаев, что даже в политкорректном бюро полиции Портленда осознали, что они должны сделать что-то, чтобы избежать неудобств. И Джарвиса перевели с близкой ему по духу работы по удержанию в узде проституток и торговцев наркотиками, на ещё более подходящее ему занятие по обуздыванию наглых белых парней.

Похоже, что Джарвис не оставил, по крайней мере, некоторые из его старых делишек. Продолжающийся разговор в переулке за мусорным баком, видимо, касался долга Джиллиса «крыше» или каких-то других доходов от его мелких махинаций.

— Ты дать мне тыфячу, долбанный козёл! — рычал негр в форме сержанта.

Джарвис избивал Ленни тяжёлой, плоской, кожаной дубинкой сантиметров в 30, известной в полицейских кругах как «блин». «Блин» был такой же тяжёлый и причинял такую же боль, как обычная дубинка, но его плоская поверхность оставляла меньше заметных синяков.

— Шо будешь делать, Ленни? — бубнил Джарвис, колотя Джиллиса по голове дубинкой с глухим тошнотворным звуком, и кровь брызгами летела от изуродованного и кровоточащего лица Джиллиса, его сломанного носа и залитых кровью глаз.

— Шо фобираться делать, Ленни? Отдай Рофко его деньги, грёбаный беляш, отдай Рофко деньги.

— У меня нет! — истерически кричал Ленни. — Я получу деньги в пятницу! Я получу их в пятницу! Господи!

— Пятница не сегодня, грёбаный мозг! — рычал Роско. — Гони мои бабки, ублюдок! Гони мою штуку!

— Шо будешь делать, Ленни, шо будешь делать, долбаный беляш, гони Рофко его бабки, — тянул Джарвис, молотя «блином» по голове Ленни. — Ты не дать Рофко бабки, Рофко не дать мне мои бабки. Меня дофтать, когда дерьмовые мелкие беляши не платить. Ты думать, что можешь наколоть братков, Ленни? Ты не наколоть братков. Ты — дохлый беляш не мочь наколоть даже своих пляти. Шо фобирашься делать, Ленни?

«Блин» поднимался и опускался в такт, беспощадно меся лицо и голову Ленни. Кики с ужасом поняла, что Джарвис был под кайфом, на наркотике и пускает кровь белому. На самом деле деньги его не заботили. Он просто любил бить белых. Она также осознала, что Ленни вдруг перестал кричать.

Как и Роско, который позволил безвольному телу Ленни соскользнуть в сидячее положение у мокрой стены переулка. Голова Джиллиса откинулась, болтаясь и поворачиваясь. На лице и глазах пузырилась кровь, и оно превратилось в тёмно-красную маску. Роско наклонился и нащупал горло Ленни в липкой массе, потом отдёрнул руку и вытер её о брюки Джиллиса. И проговорил с отвращением в голосе.

— Ё-кэ-лэ-мэ-нэ, Джамал, эта ублюдок сдох. Это что-ли заставит его заплатить, а?

— Похоже, фмерть была фовсем неожиданнофть для его задница! — сказал Джарвис, запрокидывая голову в бессмысленном гоготе. — Разве думать ты когда-нибудь умирать, а, беляк?

— Ой, дерьмо, Джамал, ты дурак! — сердито закричал Роско. — Мы брать штуку в месяц от этот белявый козёл!

— Нет проблема, чувак. Так мы возьмём штука в мефяц от другой козёл, который зафатить «Логово», — успокоил его Джарвис.

— Теперь я должен звонить этот вопрос, и мы расследовать и делать вид, что кому-то не насрать на этот белый мусор, — обиженно пробормотал Роско.

— Так мы находить другой белый мусор повесить это на него, — небрежно ответил Джарвис.

В своём тайнике за сложенными картонными коробками с мусором, Кики внезапно поняла, что она в смертельной опасности. Кики попыталась тихо уйти, и не стоит говорить, что она умудрилась задеть другую стопку сложенных коробок и свалить её, так что стекло с банками и хламом с грохотом повалилось на мостовую.

Джарвис и Роско были бессердечными и грубыми скотами, но их животные инстинкты были на высоте, и при необходимости они оба могли двигаться быстро. Они догнали Кики раньше, чем та могла пробежать три метра по переулку к двери. Джарвис поймал Кики и повалил на землю, а Роско дал ей пинок по рёбрам, и ей показалось, что всё её тело взорвалось и горит. Ей удалось выхватить из сумки её заряженный носок и хорошо врезать Роско по лодыжке, когда он двинулся к ней во второй раз. Тот закричал от боли. Джарвис прижал руки Кики коленями, когда она лежала под ним, и поднял «блин», чтобы проломить ей череп. Но Роско не был так ранен, чтобы не смочь перехватить руку Джарвиса.

— Нет, придурок, ты наделать достаточно дерьмо за один вечер! Ты не допёр? Ты задержать убийцу мистер Леонард Джиллис!

Роско взял носок с замком в нём.

— Тупая сука даже приготовить нам своё орудие убийства!

Роско подковылял к телу Ленни и изо всей силы ударил по разбитой голове, убедившись, что носок хорошо приложился и в крови.

— Поздравляю, сержанта! — смеясь, крикнул он. — Ты только что раскрыть убийство в рекордное время!

Роско вытащил рацию из-за пояса и быстро произнёс в неё на чётком английском:

— Диспетчер Два-Четыре, это Один Браво Девять. У нас «187», в переулке за «Логовом Юпитера», квартал 4400, 82-я авеню. Подозреваемый задержан.

— Принято, Один Браво Девять, — ответил женский голос по рации. — Подразделения и судмедэксперт оповещены. Нужна группа быстрого реагирования?

— Нет, инцидент не связан с внутренним терроризмом, — ответил Роско. — Просто сутенеру пробила череп одна из его проституток.

Кики закричала как зверь в смертельной муке и попыталась бороться, сбросить с себя огромного негра и сбежать. Он сжал кулак и ударил Кики в челюсть, вбив её голову в бетонный пол переулка, и она потеряла сознание.

Кики ещё была без сознания, когда они привезли её сюда. Она даже не знала наверняка, где находилась. Возможно, это было здание какого-то полицейского участка, но, скорее всего, она была где-то в недрах Центра юстиции на площади Пайонир Кортхаус в центре Портленда.

Центр юстиции, первоначально построенный как модный комплекс из кирпича, стекла и бетона для украшения политкорректной структуры власти, с фресками и скульптурами самых раскрученных художников Портленда, принял гораздо более мрачный и суровый облик и сменил назначение после того, как прошлой осенью в Кёр-д’Ален вспыхнуло восстание. Другие районы штата поздно осознали опасность, и соответственно здания судов и полицейских участков пострадали, были сожжены, взорваны или захвачены Добрармией, бойцы которой иногда сжигали большие кипы судебной документации и дел правоохранительных органов прямо на лужайках перед сельскими судами.

Но не Портленд. Сложный комплекс из нескольких зданий Центра юстиции, включавший залы судебных заседаний как суда штата, так и федерального суда, офисы и штаб-квартиры бюро полиции Портленда, сразу же с огромными затратами за счёт налогоплательщиков был перестроен в полностью укреплённую и охраняемую «Зелёную зону», на основе планов, составленных советниками из Израиля и Великобритании с прежним опытом строительства таких сооружений на Западном берегу и в Северной Ирландии, соответственно. Близлежащие здания и предприятия были конфискованы по специальным актам законодательной власти штата и городского совета, а затем разрушены бульдозерами и убраны, чтобы построить окружающий вал из бетонных блоков Бремера с колючей проволокой и камерами замкнутого видеонаблюдения. Бетонный периметр был расширен, чтобы включить здания федерального суда, суда штата и местных жителей, и теперь Центр юстиции как вздувшийся шрам торчал в самом центре города.

Вход и выход из «Зелёной зоны» строго контролировались посредством электронных ворот на контрольно-пропускных пунктах, укреплённых мешками с песком, все транспортные средства регистрировались и осматривались при въезде и выезде, а внутри комплекса все, кто не носил утверждённые именные значки, подлежали немедленному аресту или, на некоторых участках, — расстрелу на месте. И действительно произошло несколько трагических случаев с белыми сотрудниками, неудачно прикрепившими свои значки. Улицы вблизи Центра юстиции были перегорожены рулонами колючей проволоки и патрулировались полицейским спецназом в чёрной форме, до зубов увешанным автоматическим оружием, и со служебными собаками, в готовности встретить подрывников на автомобилях или какого-нибудь «бледнолицего», который не имел причин там находиться.

Но Центр стал местом, внушающим страх и ужас, не только из-за своего внешнего вида. Внутри него находились штаб-квартиры не только полиции, но и ФБР и министерства внутренней безопасности. Эти агентства посчитали свои офисы после восстания 22 октября слишком уязвимыми, поэтому заняли большую часть административных этажей федерального суда и изолировали их. Ходили слухи о секретных подземельях, вырытых специально привезёнными бригадами азиатских и мексиканских строителей, к тому же всё больше офисов, звуконепроницаемых камер для допросов и изоляторов зарывалось глубоко в землю под комплексом. Потом появились рассказы о пыточных застенках глубоко под землей или высоко в помещениях без окон и с обивкой, чтобы заглушать крики.

Бюро полиции Портленда иногда для вида печатало опровержения, что с белыми заключёнными, подозреваемыми в преступлениях, связанных с безопасностью или терроризмом, в Центре юстиции обращаются жестоко. С другой стороны, ФБР и министерство внутренней безопасности откровенно признавали. Они подчёркивали, что после принятия «Патриотического акта» пытки в федеральных тюрьмах законны, если соблюдаются Протоколы Дершовица, а жестокому обращению подвергаются только мусульмане или так называемые белые расисты.

Было известно, что в Центр юстиции попало больше белых заключённых, чем когда-нибудь вышло обратно. Что случилось с ними, не знал никто, но ходили слухи, что в одном из дворов комплекса, окружённых стенами, имелся секретный крематорий. Центр юстиции отбрасывал длинную тень на весь Портленд, как предупреждение всем, кто смел думать о мятеже против Соединённых Штатов. Но и как источник гнева и ненависти, который тайно пылал в глубине мужских душ и умов, и со временем разгорался всё ярче, когда всё больше и больше членов белых семей исчезали в «Зелёной зоне».

И теперь Кики сидела прикованная к креслу в одной из комнат для допросов. У неё уже забрали одежду и переодели в оранжевый комбинезон — метку позора и унижения в Америке. Она сознавала, что ей, наверное, никогда не придётся снова надеть обычную одежду. Кики не позволили обратиться к врачу. Голова и ребра всё ещё страшно болели там, где её били ногами и кулаками, а к опухшей грудной клетке было больно дотрагиваться. Но, похоже, ничего не было сломано, и ей хотя бы дали пачку бумажных салфеток и пустили в туалет промыть кровоточащую рану на затылке, когда Джарвис впечатал её в бетон. Кровотечение, наконец, прекратилось, и теперь волосы Кики покрылись жёсткой коркой засохшей крови.

Её бросили сюда, в эту комнату и приковали к железному рельсу вдоль пола, с обеими руками в наручниках впереди. Надзирательница-мексиканка просто показала на пластиковый горшок в углу с рулоном туалетной бумаги на полу рядом с ним и вышла за дверь. Прошло несколько часов. Часов там не было, так что Кики не знала, как долго находилась. Длинное зеркало занимало половину противоположной стены, а с одной из стен свисала телекамера наблюдения со светящейся маленькой красной лампочкой. Кики никак не могла узнать, был ли кто-нибудь за двусторонним зеркалом, или кто наблюдает за ней на экране телевизора. Она просто сидела за столом, уставившись в пространство, и физическая боль от избиения постепенно уступала место бездонному, чёрному ужасу, когда на её сознание навалилась вся тяжесть её положения.

Всё пропало. Кики была белой и бедной, и всё, что она знала с самого своего рождения подсказывало, что никто на свете и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Кики всегда держалась горького убеждения, что у неё нет ничего, но теперь, когда всё в жизни пропало, она поняла, сколько на самом деле ей принадлежало. Дом-прицеп, где она хотя бы могла приклонить голову на ночь в покое, если хотела. Мрачная пьяная женщина, которая родила её, но, по крайней мере, не бросила. А, главное, маленький золотоволосый ребёнок, которого она никогда снова не увидит, за исключением, может быть, дней свиданий, через стекло.

Этого не могло быть. Настоящий, подлинный кошмар, какой бывает в сновидениях. У неё они иногда случались. Конечно, сейчас она проснётся. Кики закрыла глаза и отчаянно попыталась проснуться, но когда снова открыла глаза, то оказалась в той же жуткой красновато-коричнево-зелёной комнате с приторным и всё подавляющим запахом свежей краски, от которого её тошнило. Кики наклонилась со стула, и вдруг её начало рвать снова и снова, неудержимо, в судорогах и впустую, потому что внутри у неё ничего не было, — истерическая рвота от ужаса и бессмысленного страдания.

Снаружи, за двухсторонним зеркалом, хотя Кики ничего не могла услышать через звуконепроницаемые стены, Джамал Джарвис оживлённо разговаривал со своей партнёршей, сержантом уголовной полиции Еленой Мартинес. Лэйни Мартинес и была «Мами»[28] — второй половиной группы детективов Портленда, известной как «Мами и Обезьяна». Мартинес была высокой стройной женщиной возрастом за 30, со светло-оливковой кожей, прямыми чёрными волосами, карими глазами и стройной фигурой, которая действительно прекрасно выглядела в купальнике. Головы многих мужчин, как и лесбиянок, поворачивались за Лэйни в крытом бассейне полицейского тренажёрного зала, где она занималась через день и потом проплывала 50 кругов.

За пределами спортзала Мартинес была главной модницей Бюро, и её деловые костюмы из юбки и жакета, как и её брючные костюмы для работы на местах, были неизменно дороги, элегантны и безупречно изящны. Туфли от Гуччи и часы нескольких моделей «Ролекс леди», подаренные несколькими высокопоставленными любовниками, в основном из правовой системы, но ни одного из полиции Портленда. Некоторые из любовников были женаты, но все без исключения — белые. Незамужняя Мартинес полностью посвятила себя профессии, работе и продвижению по службе. В отличие от Рабанг Миллер, бывшей коллеги Лэйни из ФБР, убитой и не слишком оплакиваемой, её в самом деле уважали, если и не любили и руководители и сослуживцы в бюро полиции за компетентность и иногда блестящую розыскную работу. Никто не помнил, чтобы Мартинес когда-нибудь улыбалась.

Она и теперь не улыбалась.

— Ой, ради бога, Джамал, сколько, по твоему, этих историй может тебе сойти с рук, пока у отдела служебных расследований, наконец, не лопнет терпение? — отрезала она.

— Ну, не моя вина, что фахарная задница этого белого мужика оказалась чертовски мягкой, и он не выдержал небольшой трёпки, — оправдывался Джарвис.

— Слушай, я знаю правила игры, — раздражённо бросила Мартинес. — Пока зарплата в полиции не станет соответствовать нашей работе и риску, тем более сейчас, когда куча психов-расистов охотится на нас, стоит нам выйти за дверь, каждый полицейский с маломальской инициативой будет иметь что-то на стороне.

И у меня есть своя маленькая подработка вроде продажи информации журналистам и частным сыщикам — сведений о некоторых бледнолицых болванах при трудоустройстве, когда наши данные показывают, он сходил на собрание «Арийских Наций» лет двадцать назад, и тому подобное мелкое дерьмо. У тебя своё. Но этот случай с Джиллисом из ряда вон. Если всё обернётся плохо, и отдел служебных расследований поймает тебя, или, что ещё хуже, история попадёт в СМИ, запачкают и меня. Можешь положить на собственную карьеру, если хочешь, но теперь ты подставляешь меня, чёрт возьми!

— Это не обернётся плофо! — возразил Джарвис. — Гаворю тебе, что мы с Рофко уже взяли эта белая шлюха. Чёрт, мы оба видели, как эта фука напал на бедный мифтер Джиллиф на нафых фобфтвенных глазах.

— Конечно, вы видели, — закатила глаза Лэйни.

Полицейский-мексиканец в форме подошёл к ним через зал, держа в руках большую коричневую папку и протянул её Джарвису.

— Эй, Джамал, вот дело на твоя пута бланка[29] с татуировками, — сказал он. — Выходит неплохо, человече. Кажется, Ленни Джиллис подавал нам жалобу несколько месяцев назад, когда она напала на него и ударила по голове пивной бутылкой. Он забрал заявление, но оно зарегистрировано. Раньше она уже привлекалась за приставание к мужчинам, задерживалась и отсидела четырнадцать месяцев в «Кофи Крик», разной степени тяжести, за воровство и хранение краденого.

— Только четырнадцать месяцев? — удивилась Лэйни.

— Она родила ребенка в тюрьме, и они с матерью постарались всех разжалобить, чтобы добиться условно-досрочного освобождения. Бедная простая девочка из дома-прицепа, рождение ребёнка, папа ребёнка убит в Ираке, брат убит в Ираке, заключённая — единственная опора престарелой матери, и всё такое. Тогда тюрьма была переполнена даже больше, чем обычно в этом месяце, поэтому её выпустили, — выбирая выражения, пояснил полицейский. Однажды он ошибся, легкомысленно бросив сержанту Мартинес по-испански «Hola, Mami» («Привет, Мами!»), и чуть не загремел в суд по обвинению в сексуальных домогательствах на рабочем месте.

Мартинес была совершенно американизирована и говорила по-испански только в случае служебной необходимости. Единственным её тайным изъяном, навязчивой идеей, в которой она не признавалась даже психиатру Бюро во время периодических обязательных проверок, было страстное желание стать белой. И не просто любой белой: Елена Мартинес воображала себя нордической женщиной с белоснежной кожей и золотистыми волосами. Как у девушки в комнате для допросов, только без татуировок. Это подсознательное желание давно переросло у неё в почти безумную ненависть к белым вообще, белым расистам в частности, и, особенно, к белым женщинам-блондинкам. Мартинес была достаточно умна, чтобы понимать необходимость управлять этим внутренним демоном, по крайней мере, на людях, и ей это почти всегда удавалось. До сих пор она спала только с белыми, и в жизни не ложилась ни с чёрным, ни с латиноамериканцем, ни с другой женщиной любой расы.

Джарвис также был достаточно сообразительным, чтобы понимать, что Мартинес умнее его, и чувствовал, что для него лучше держаться за неё, так что он вообще действовал как мускульная сила, а она была мозгом их команды. Это работало на удивление хорошо, поэтому, если выражаться бюрократически, высокий уровень раскрываемости и общее мнение о результативности в виде признаний от подозреваемых расистов и других мыслепреступников приносили пользу им обоим.

Но Джарвис чувствовал, что Лэйни была «кокосом», по выражению латиноамериканцев, то есть коричневой снаружи и белой внутри. Из сплетен Джарвис знал, что они оба одинаково отдавали предпочтение белым сексуальным партнерам противоположного пола, и что Мартинес слышала о нём то же самое. С грубым и порочным чувством юмора, он очень тонко сбил с Лэйни спесь, не попытавшись за всё время их знакомства трахнуть её. Этим Джарвис не только лишил Лэйни удовольствия отшить его, но и дал ей понять, что не считает её белой. Это было крайне оскорбительно и страшно её бесило.

— Мне нужно получить её показания, вот и фсё, — сказал Джарвис после того, как мексиканец-полицейский удалился. — Профто что-нибудь подшить в дело. Также было бы здорово быть чертофки уверенным, что она профто понимать, во что, чёрт возьми, вляпалась.

Лэйни просмотрела дело Кики.

— Ну, это должно быть не слишком трудно, — сказала она. — Здесь говорится, что её дочь — Мэри Эллен Маги в возрасте полтора года — находится в опасности и, следовательно, представляет интерес для ювенальной службы. Мы знаем, что ребенок любом случае рано или поздно окажется у них. А разрисованная шлюха вон там этого не понимает или, по крайней мере, не до конца, так что мы можем использовать ребёнка для давления на неё. Девочка-блондинка, представляешь?

— Фдоровая? — спросил Джарвис с пробудившимся интересом.

— Судя по этому делу, да. Родилась без СПИДа или эмбрионального алкогольного синдрома или какой-нибудь венерической болезни, ничего подобного, что можно было ожидать от мамки-дряни из дома-прицепа.

— Да ну, маленькая блондинка, за договор удочерения денег дадут до неба, — оживился Джарвис.

— Мне нужно получить номер медицинской карты и посмотреть, назначалась ли патронажная сестра, — размышляла вслух Лэйни. — Если сестры не было, я уверена, что мы сможем откатить не меньше двадцати процентов комиссионных, в зависимости от судьи. Судья также будет в доле, так что он отдаст ребенка претенденту, предложившему самую высокую цену, но если мы втроём не сможем получить за девчонку пол-лимона от какой-нибудь пары богатых яппи, нам всем лучше поискать другую работу.

— Двадцать процентов от полмильён? Этта фто штук, по 50 штук каждому. Не хило за прибитую дешёфку — беляша футенера, — довольно усмехнулся Джарвис. — Видишь, я гаварил тебе, что фсё будет клёво! Теперь разреши мне войти и получить её признание.

— Думаю, лучше нам пойти вдвоём, Джамал, — возразила Мартинес. — Просто чтобы убедиться, что ты удержался от своей привычки шалить с бледнолицыми женщинами-заключёнными. Думаю, это тот случай, когда кто-то должен следить, чтобы молния на твоей ширинке была застёгнута. Кроме того, я должна защитить свои инвестиции.

— Ладно, — пожав плечами, кивнул Джарвис. Он понимал, что ситуация может стать щекотливой, если девушку не удастся убедить держать рот на замке, о том, что она видела, подыграть и признать вину, чтобы смягчить приговор суда.

Кики подняла голову, когда дверь открылась, и два детектива вошли в комнату. Джарвис держал в руке толстое дело, как она поняла, заметив жёлтые листы. Она посмотрела на Лэйни, ухоженную и высокомерную, разодетую в пух и прах, в синей шерстяной юбке и пиджаке как какая-то модель в разделе «Элегантная женщина-полицейский» из журнала «Вог». Кики хорошо сознавала, что малейшая надежда выпутаться зависит от того, как она будет ползать и пресмыкаться, как побитая собака перед этими двумя типами, и всё же что-то в ней, чего она сама не понимала, похоже, упрямо сопротивлялось.

— О, я вижу Обезьяну, а, ты, должно быть, Мами, — прохрипела она.

Мартинес перегнулась через стол и молниеносно влепила Кики страшную пощёчину, чуть не сбив ту с кресла.

— Заключённым в нашем Центре юстиции запрещено использовать расовые или этнические оскорбления, унижающие кого-либо сравнения, связанные с расой, сексуальной ориентацией или национальностью, и другие слова ненависти, миссис Маги, — сказала она. — Это не только нарушение правил Центра, но и нарушение части Уголовного кодекса, относящейся к языку ненависти. Если ты сделаешь это снова, то будешь обвинена в уголовном преступлении за использование слов ненависти в дополнение к убийству первой степени. Советую тебе быть осторожнее. Ты и так в беде!

— Фильтруй базар, фука, — добавил Джарвис.

Мартинес взяла папку и швырнула её на стол перед Кики.

— У нас на тебя достаточно улик. Твоё предыдущее нападение на твоего сутенера с тупым предметом — это просто замечательно. Ты пропала, девочка. Предлагаю тебе одну возможность договориться. Единственную. Ты признаёшь себя виновной в умышленном убийстве Леонарда Джиллиса, а я могу поговорить с окружным прокурором, чтобы ты получила от двенадцати до двадцати. И ещё могу подсластить, так как сегодня утром я щедрая. Организовать для тебя отбытие срока в тюрьме с режимом средней строгости, так что тебе не придётся возвращаться в «Кофи Крик». Лучше быть не может, Кристин. Да или нет?

— Меня зовут Кики, — угрюмо поправила её девушка.

— Конечно, конечно, — вздохнула Мартинес.

— Я не получу адвоката? — спросила Кики.

— Формально, после 11 сентября государство больше не обязано предоставлять тебе адвоката, если мы захотим подать твой случай, как относящийся к вопросам безопасности согласно Патриотическому акту. Но в Портленде властям действительно нравится соблюдать формальности. Так что да, если хочешь, я могу предоставить тебе адвоката, — объяснила Лэйни. — Любой такой адвокат почти наверняка будет чернокожим, латиносом, евреем, геем, женщиной, или их сочетанием, и, вероятнее всего, он, также мало, как и я, сочувствует белым шлюхам-наркоманкам, отребью из домов-прицепов, таких как ты, и посоветует тебе принять моё предложение. Но если ты доставишь мне много хлопот и будешь тянуть, я могу ухудшить своё предложение до двадцати-двадцати пяти лет. Окружной прокурор не захочет возиться с таким мелким дерьмом, и она последует всем моим рекомендациям, а судья Файнстайн, в свою очередь, выполнит все её рекомендации. Кристин, ты знаешь так же, как и я, что тебя накололи. Давай поладим, и облегчи свою жизнь.

— Значит тот факт, что я не убивала Ленни, ни черта не значит? — горько спросила Кики.

— Нет, конечно, это не так, — вздохнула Лэйни второй раз.

— А как же справедливость?! — закричала Кики.

— Это юридический вопрос. Справедливость не имеет ничего общего с ним, — раздраженно объяснила Лэйни, которой надоело тупое упрямство девушки. — Я не могу поверить, что ты, которая столько времени провела на улицах, всё ещё не знаешь, как это делается.

— Да, я знаю, как это делается. Но, может, я могу вам кое-что сообщить, — неуверенно предложила Кики. — Я имею в виду, что знаю всё о мошенничестве Ленни и его делишках в «Логове».

— Мы тоже. И что же нам, по-твоему, с этим делать? — раздражённо воскликнула Лэйни. — Арестовать и обвинить мертвеца? И, в любом случае, разве кому-нибудь не плевать на проституцию и наркотики? Они — основа большей части нынешней городской экономики. Давай, Кристин. Да или нет? Учитывая, так сказать, особые обстоятельства этого случая, я могу организовать быстрое обвинение у судьи Файнстайна где-нибудь завтра. Может, даже сегодня вечером. Признай себя виновной, как хорошая девочка, согласись на срок от двенадцати до двадцати, и когда выйдешь, то всё ещё будешь довольно молодой, чтобы ещё пожить.

Самообладание, наконец, покинуло Кики.

— Нет! — закричала она в слепой ярости. — Пошла ты! Пошли вы оба! Я ничего не сделала, будьте вы прокляты! Ничего! Я не убивала Ленни, вот этот самый ниггер убил! И ты это знаешь! Я ничего не сделала!

Мартинес встала и ещё раз хлестнула Кики по лицу, но более-менее для порядка, без злобы и рвения.

— Как хочешь, тупая маленькая лгунья, — с отвращением произнесла она. — И никогда не говори, что я не пыталась помочь тебе. Это убийство первой степени и пожизненное заключение. Советую тебе придержать язык в суде с судьей Файнстайном. Он не поверит никаким диким россказням, которые ты придумала об уважаемом и отмеченном наградами полицейском, будто бы убившем твоего сутенёра. А если ты продолжишь использовать расовые оскорбления и попытаешься дать ложные показания против полицейского-афро-американца, то помни, что преступление ненависти карается пожизненным заключением без права досрочного освобождения.

Так что давай, прыгай в суде и ори своё тупое враньё, и действительно трахни себя навсегда. Чёрт, может, это и к лучшему. Богатые и достойные пары во всех штатах встанут в очередь за квартал за твоей маленькой девочкой. Может, ты и права, потому что постоянно садишься в лужу.

Она и Джарвис повернулись и открыли дверь, чтобы уйти.

Кики смотрела на них в ужасе. Она понимала, что дверь закрывает не только комнату для допросов. Она закрывается для неё, на всю жизнь, и для её дочери. Теперь они заберут Элли. Она пропала. Они отберут Элли.

Когда дверь закрылась, Кики вскочила и закричала во всё горло:

— Я сдам вам Добрармию! Грёбаная мекса, сука, ты меня слышишь? Я сдам тебе Добрармию! Я знаю, где они! Я сдам тебе этого снайпера, парня, которого зовут Кот! Я сдам вам Добрармию, сука и обезьян! Только отпустите меня! Умоляю, ради бога, я ничего не сделала, пожалуйста, отпустите меня, пожалуйста, не отбирайте мою крошку!

Она рухнула на стол, истерически рыдая.

И дверь открылась.

Глава VII