— А что брать?.. Я хочу сказать… для жены, когда сын… Я хочу сказать, для матери, с прибавлением семейства…
Цветочный магазин находится как раз напротив больницы с родильным отделением. И продавщица должна быть в курсе.
— Если вы отец, тогда розы, — говорит она.
— Да, я отец, — отвечает Реппер. — Какие?
— Красные, — говорит продавщица. — Вот у нас есть совсем свежие. Нежно-красные. И стебли у них красивые, длинные.
— А сколько надо брать? Обычно сколько берут? Чтоб не чересчур шикарно, но и жаться я не намерен.
— Это уж как когда, — говорит продавщица. — Есть ли у вас число, которое что-то означает для вас и вашей жены? К примеру, сколько лет вы вместе?
— Всего семь месяцев, — отвечает Реппер.
«И кто меня тянул за язык», — думает он, хотя, с другой стороны, и не упрекает себя за слишком поспешный ответ.
— Знаете что, дайте мне девять, — решает Реппер. — Мальчик добирался к нам ровно девять месяцев.
— Да ну? — Продавщица изображает удивление.
— Я понимаю, что веду себя как приготовишка, — говорит Реппер. — Но ведь я первый раз в жизни… к родильнице… в родильный дом… в палату… ой, чего это я несу… сами понимаете… в общем, первый раз иду туда.
— Хорошо, пусть будет девять, — говорит продавщица.
— А сколько стоит одна? — спрашивает Реппер.
— Две пятьдесят.
— Ничего себе! — восклицает Реппер.
— На дворе зима, — говорит продавщица. — Дешевле вам не найти. Среди зимы-то.
— То-то и оно, что среди зимы у меня с монетами туго.
Я плотник, на стройке. Сами понимаете, каково оно теперь на стройке. На пятнадцать меньше до самой весны. Да уж ладно, давайте.
Продавщица осторожно высвобождает стебли из соседних шипов, дает стечь воде, обматывает их зелено-белой ленточкой и помещает все это в целлофановый пакет.
— Я вам прибавила еще немножко зелени, — говорит продавщица. — И ничего за нее не посчитала. Двадцать две пятьдесят.
Реппер платит. В отделении для мелочи он видит записку.
«А, это тоже надо сделать, — думает он, — укрепляющий напиток, чистую тряпку, зеленую с блестками ночную рубашку, во втором ящике для белья слева. Или сначала розы? Принесу-ка я сначала розы! Не то завянут».
Реппер разглядывает старые дома перед больницей. Кирпичные фасады обветрились и раскрошились. Этот закопченный дом на две квартиры только и держится благодаря масляной грунтовке: реклама пива! Два монаха перед бродильным чаном; один сыплет из мешка хмель и ячмень, другой мешает длинным шестом. Монахи толстые и веселые.
— Могу ли я пройти к жене? В четвертую палату. Она родила сегодня утром. Фамилия Реппер.
— Это не вы звонили сегодня с шести до семи четыре раза? — спрашивает монахиня в стеклянной будке с круглым окошечком.
— Я, — отвечает Реппер.
— Ну и задали же вы работу ночной сестре, — говорит монахиня. Но совсем не сердито. — А к жене вам сейчас нельзя. Пусть выспится, после наркоза. Да и остальным женщинам как раз принесли детей для кормления.
— A-а, — тянет Реппер.
— Вот на малыша можете посмотреть, если хотите.
— Хочу, — говорит Реппер, — да еще как хочу. Поглядеть на сынишку.
— У вас сын?
— Да, — говорит Реппер, — когда я позвонил в четвертый раз, Ежик уже прибыл.
— От всей души поздравляю.
— Спасибо, сестричка.
— А если вы можете подождать еще час, как раз наступит время посещений. Сможете тогда повидать свою жену. До тех пор она наверняка проснется. А сперва поглядите на мальчугана.
— А моя жена уже видела Ежика? — спрашивает Реппер.
— Ежика?
— Так мы его назвали, еще раньше, чем он родился, — объясняет Реппер.
— Нет, ваша жена еще не видела… Ежика. Может, она даже и не знает, что это Ежик, что это он. Поднимитесь наверх. Четвертый этаж, налево.
Реппер подготовлен. Новорожденные похожи на обезьянок. Не пугайтесь. Это — не сговариваясь — внушили ему, во-первых, старший продавец универсального магазина и, во-вторых, коммивояжер фирмы посудомоечных автоматов. Коммивояжер, правда, добавил: но это не навсегда, потом ваш ребенок будет очень мило выглядеть, у такого-то папаши.
«Подлизывался, — думает Реппер, следуя указаниям желтой стрелы. — Коммивояжеры, они все такие».
Сестра из отделения для новорожденных ясно улыбается за стеклом. У нее такая опрятная улыбка, что Репперу невольно вспоминается ядровое мыло.
Из свертка на ее обнаженных руках выглядывает головка. «Никакая не обезьянка, — думает Реппер, завидев личико, — скорей на меня смахивает, когда я поутру бреюсь, а накануне слишком засиделся в пивной и рожа вся мятая».
Сын открывает глаза. «Большие-то какие, — радуется Реппер. — Большие глаза. Умный вырастет. А какой серьезный! Словно уже сейчас о чем-то думает. А думает он небось о всякой всячине. Например, почему сейчас так, а несколько часов назад было совсем по-другому. Но ему идет, когда он серьезный».
Реппер решает, принимая во внимание достоинство, с каким держится сын, не портить первую, такую ответственную встречу восклицаниями типа «актоэтоунастакоймаленькийтютю». Не говоря уже о том, что Ежик и сам делает величественный жест, который, без сомнения, можно истолковать как «аудиенция окончена» и поступить соответственно.
Сестра кивает Репперу. С неиссякающей улыбкой. Реппер думает: «Она небось и во сне улыбается». Сознавая, что сын в надежных руках, он отвечает ей кивком.
В коридоре есть стулья. Реппер садится. У него возникла новая проблема. «А как я вручу розы Ханнелоре? В жизни не покупал ей роз. Цветы, правда, цветы дарил, но и те не приносил в постель».
Вот если его куда пригласят, то, возникнув в дверях, решительным движением сорвать с букета обертку и протянуть пестрые стебли хозяйке — это Реппер умеет. В этом деле он мастер. Произвел в свое время большое впечатление на Ханнелорину мать, когда сказал: «Добрый вечер, фрау Виттек. Разрешите возложить этот скромный букет на алтарь вашего расположения».
«И вовсе незачем знать, что я вычитал эту фразу в каком-то романе, — думает Реппер. — Да, но куда же все-таки положить розы, когда я войду к Ханнелоре? На кровать? На тумбочку? Просто сунуть ей в руку? А в руку-то, может, и вовсе нельзя, на цветах могут быть бациллы, и наш Ежик подхватит какую-нибудь цветочную чуму, нет, лучше подожду. Раз часы посещений, значит, придут и другие мужья. Посмотрим, как они».
Мимо Реппера провозят женщину. Под тонкой простыней, словно гора, высится живот. Кожа на лице напоминает захватанный желтый сафьян.
Сестра бросает на Реппера беглый взгляд. В этом взгляде Репперу чудится вопрос, чудится укор. «Ну и гляди, — вызывающе думает Реппер. — Я, что ли, виноват, что у этой женщины такой скверный вид?»
«Интересно, очнулась ли Ханнелора? — размышляет он дальше. — После наркоза. То есть как это после наркоза? Может, не все прошло гладко? И у нее теперь такой же вид, как у той женщины на каталке?»
Сухой жар начинает давить Реппера. Реппер обмахивается цветами, словно веером, но тотчас прекращает это занятие, когда мимо проходит молодой врач.
«Уйду-ка я, — думает Реппер. — Еще целых сорок пять минут ждать, а если ждать здесь, совсем раскиснешь».
Реппер выходит. Услышав крик женщины, он старается шагать как можно быстрее и бесшумнее.
Пивная возле больницы называется «Брёгенкамп». Реппер заказывает светлое пиво. Когда пиво подано, он смотрит на подставку, не изображены ли и тут два дородных монаха, стоящих перед чаном. Но на кружке нет рисунка. Только изречение: «Кто на Руре живет, пиво Штаудера пьет».
— Сюда собрались? — И старикан в очках тычет большим пальцем в сторону больницы.
— Да, — говорит Реппер.
— Прибавление семейства? — спрашивает старикан.
— Сын, — говорит Реппер.
— Надо бы спрыснуть. Хоть стопочку. Сын как-никак.
Реппер знает эту породу. В любой пивнушке как минимум торчит один такой. Профессиональный враль, старый алкаш, который готов, словно в арабских сказках, целый вечер рассказывать тебе разные байки, выдумки вперемешку с правдой, лишь бы заработать на этом две-три рюмки.
«Ну и ладно, — думает Реппер. — Не будем сегодня считать рюмки. За здоровье мальчика».
— Две можжевеловых! — кричит Реппер в сторону стойки.
Приходит хозяин.
— Жорж, Жорж, ты уже и без того тепленький, — говорит он старику.
— Какое там, за весь день на язык ни капли не попало, — заверяет старик.
Но хозяин хорошо знает эти отговорки.
— Да, Жорж, ты так лихо опрокидываешь свою порцию в глотку, что на язык и впрямь ничего не попадает.
— За мальчика вот этого господина! — торжественно провозглашает старичок.
— Будем здоровы, — сурово говорит Реппер. На самом деле он рад. «За мальчика вот этого господина!» Как хорошо сказал старик. Звучит, словно в Библии. Мальчик господина… господний…
Можжевеловка сразу уничтожает скверный вкус во рту. Приторную сухость. Потом Реппер споласкивает горло пивом.
— А-ах, — говорит старичок и утирает рот, словно там налипла пена.
Реппер невольно смеется.
— Тонкий намек на толстые обстоятельства, — говорит он. — Ладно, господин хозяин, принесите кружечку и для Жоржа.
— У жены все в порядке? — спрашивает очкастый старичок.
— Не знаю, — отвечает Реппер. — Меня еще не пускали. Вот будет час посещений… Может, жена даже еще не очнулась от наркоза.
— От наркоза? Значит, сложные были роды? — говорит старичок.
Реппер быстро отставляет кружку.
— Почему? — спрашивает он. — Почему это сложные?
— В родильном отделении главврачом доктор Гольденпот. Он дает наркоз, только когда иначе нельзя. Вообще же он не любитель наркоза. Роды, говорит, — это естественное дело. Женщины должны помогать детям явиться на свет. А не то чтобы сразу отключиться, и пусть за них работают врачи. Роды — великое дело, говорит доктор Гольденпот. А если кто не почувствовал этого великого, для того оно больше и не великое.
— Странные взгляды, — говорит Реппер.
— Нет, Гольденпот, он свое дело знает, — говорит старик. — Он достает на свет божий всех детишек, все равно, как они лежали в теле матери — хоть криво, хоть поперек, хоть на карачках ползали. У вашего мальчика все в порядке?
— Все, — отвечает Реппер. — Правда, я видел только голову и руки. С ними все в порядке.
— Значит, и с остальным все в порядке. Но как оно все ни пойдет, гладко или не очень, все равно женщинам здорово достается в этом деле. Надо бы, по правде говоря, выпить и за женщин. Прежде всего за вашу жену, но и за остальных тоже, и за вашу мать. Вот небось радуется.
— Радовалась бы. Нет ее. Бомбежка в сорок четвертом. Вместе с отцом. А я тогда был у тетки в Зауэрланде.
— Простите… я не хотел… откуда мне знать, вы пой…
— Ничего, — говорит Реппер, — да и мне уже пора. Сейчас начнут пускать. Господин хозяин, принесите Жоржу еще рюмочку можжевеловой и получите с меня.
— За всех женщин! — кричит вдогонку старичок, когда Реппер покидает пивную. Ему еще предстоит отодвинуть в сторону тяжелую портьеру. При входе он даже и не заметил эту коричневую войлочную попону с каймой из кожзаменителя. Теперь она доставляет ему немало хлопот.
«Пил на пустой желудок, вот в голове и зашумело, — думает он. — Интересно, пахнет от меня или нет? Я ж сейчас войду к Ханнелоре и поцелую ее. Может, лучше вернуться и выпить чашечку кофе? Или продышаться как следует?»
Реппер с присвистом втягивает колючий зимний воздух, затем энергично выталкивает воздушную волну и снова до отказа наполняет легкие воздухом. Все равно как тяжелоатлет перед взятием веса. Реппер чувствует, как во рту у него все очищается.
Радуясь своему успеху, Реппер возвращается в больницу. Радость становится еще больше, когда он видит, что явился точно, минута в минуту. Ровно три. Время посещений.
Осторожно постучав, он бережным движением открывает дверь. Первой от двери лежит очень молодая женщина, почти девочка. Она хлюпает в платочек. В комнате лежат четыре женщины. Все они смотрят на Реппера. Но Реппер глядит только на Ханнелору. Она лежит дальше всех. У окна.
— Добрый день, — говорит Реппер, пробираясь по комнате.
Ханнелора вовсе не бледная. Лицо у нее скорей покраснело, как в прошлом году, когда они катались на карусели. Растолстела она, что ли? Нет, просто лицо так отекло. Особенно под глазами.
Реппер целует Ханнелору в припухшее лицо. Раз, потом другой и третий.
— Ты уже слышал? — устало спрашивает Ханнелора.
— Не только слышал, но и видел. Ежик. Ну просто самый настоящий Ежик.
— А какой он?
— Красивый, — говорит Реппер.
— Нет, волосы какого цвета?
— Черно-бело-рыжие, — говорит Реппер.
— А глаза?
— Большие, — говорит Реппер. — Тяжело пришлось?
Ханнелора кивает и хмурит лоб.
— Словно меня разорвали на части.
— Теперь все позади, — говорит Реппер и гладит загрубелыми пальцами лицо Ханнелоры.
Стучат. Дверь медленно открывается, и Реппер видит молодого человека в куртке. Тот бочком, бочком проскальзывает в комнату, как это сделал до него Реппер. Реппер ухмыляется. Но парню в куртке не надо далеко ходить. Он останавливается возле той девушки, что лежит первой. Девушка перестает плакать.
— А какой у него нос? — спрашивает Ханнелора. — Твой или мой?
— Наш, — отвечает Реппер, гордясь своим удачным ответом. «Наш! Надо будет чаще это повторять», — думает он.
И снова дверь отворяется, но на сей раз Реппер не поднимает взгляда. Теперь в комнате слышится несколько приглушенных голосов. Реппер тоже начинает говорить громче. До этого он почти шептал.
— У Ежика очень умный вид, — говорит он.
— А как мы его назовем?
— Ежиком.
— Ежик Реппер? Такого и имени-то нет.
— А у нас будет.
— Вечно тебе надо дурачиться, — говорит Ханнелора. — А теперь серьезно: может, дать ему твое имя?
— Нет, только не мое! Фриц?! Кого в наши дни называют Фрицем? Вдобавок хозяйку шашлычной зовут Помфриц.
— Сейчас в моде все норвежское, — говорит Ханнелора. — Ларс, или Кнут, или Олаф. Русские имена тоже неплохо звучат: Петр или Сергей?
Девушка у дверей опять плачет. Возле ее постели, кроме парня в куртке, сидят теперь две серьезные женщины.
— Чего она все плачет? — тихо спрашивает Реппер.
— Ей всего семнадцать… — отвечает Ханнелора.
— Это еще не причина плакать.
— И она не замужем.
— Вот почему, — говорит Реппер.
— Прошу вас, — говорит человек в сером пальто с узким меховым воротником и сует Репперу в руки несколько открыток. При этом он скромно добавляет: — Стихи. Моего сочинения. Вы их спокойно прочитайте, а я скоро вернусь.
Тут только Реппер замечает, что и другие посетители держат в руках открытки.
Реппер читает:
Тебе, о мать, сыновняя хвала!
Ты мне сегодня гордо жизнь дала!
Потом ее я передам своим достойным сыновьям.
На троне и у верстака
Моя задача высока:
Добро нести и честь блюсти…
На оборотной стороне открытки Реппер обнаруживает еще одно стихотворение: «Орошенная слезами земля родины (Страничка из венка стихов скорбящего изгнанника)».
Там, где чужая чья-то кровь
Родную ниву захватила,
Узнают люди скоро вновь,
В чем кулаков немецких сила…
— Что это за стихи? — спрашивает Ханнелора.
— Да ерунда всякая, — отвечает Реппер и кладет открытки на тумбочку.
— Дай мне соку, — просит Ханнелора, — я так бы все пила и пила.
Реппер наливает в стакан яблочного соку и помогает Ханнелоре напиться.
— А какой вес у Ежика? — спрашивает Ханнелора.
— Сестра его еле тащила. Не удивлюсь, если в нем больше семи килограммов.
— Выдумщик, — смеется Ханнелора. — От силы четыре.
— Это много? — спрашивает Реппер.
— Очень даже.
С постели девушки, что лежит у дверей, доносится смех.
«Ну, наконец-то», — думает Реппер и спрашивает:
— А этот, в куртке, он что, брат семнадцатилетней?
— Жених, — говорит Ханнелора.
— Ну, тогда порядок.
Ханнелора опять пьет сок. Теперь уже без помощи.
«Как же так, — вдруг думает Реппер и протягивает руку за открыткой. — О чьих кулаках здесь вообще идет речь? О моих? Дудки. О Ежиковых, что ли? Да он спятил, этот дяденька?!»
— Ты чем-то озабочен? — спрашивает Ханнелора. — Из-за Ежика?
— Нет, — отвечает Реппер. Потом вдруг: — Да.
— Ну и зря, — говорит Ханнелора. — Для него все приготовлено. Ванночка и кроватка. Кроватку мы выбрали правильно, с тремя уровнями, он в ней до десяти лет спать сможет.
«И вообще ерунда. Чужая кровь что-то захватила. Я, правда, по литературе никогда не отличался, но такую чепуху я бы в жизни не написал. Не то наш учитель Онтвих настрочил бы на полях: крайне неудачное выражение».
— А пеленки-распашонки у него есть на год вперед.
Реппер думает свое и злится.
«Немецкий кулачник хочет взяться за нашего Ежика. Пройдет двадцать лет, и нашего Ежика заставят ради этого гада убивать других людей, чтобы и самому погибнуть».
— Тетя Герта тоже обещалась прислать большой пакет с приданым, только для этого надо ей сообщить, кто у нас, мальчик или девочка. Чтобы знать, какой цвет.
«Пусть он только покажется, этот сочинитель… Уж я ему скажу…»
И вот он показывается. Человек с меховым воротником снова заходит в палату и с улыбкой кланяется у первой постели, а люди, что там сидят, прячут открытки и с улыбкой дают ему деньги, у второй постели происходит то же самое, и вот он уже подошел к Репперу.
— Вы можете приобрести эти открытки, — говорит он. — Плата — по вашему усмотрению.
— Вы такую дрянь понаписали, — говорит Реппер и хочет повысить голос, но тут Ханнелора дергает его за рукав, и Реппер думает: она права, здесь нельзя кричать. Мало ли что может из-за этого случиться. А вдруг у матерей пропадет из-за этого молоко, или они так испугаются, что у них разойдутся какие-нибудь швы, или еще чего-нибудь… Но подстрекатель пусть убирается вон.
— Возьмите свои открытки, — говорит Реппер.
— Как вам угодно, — отвечает этот тип. — Вы явно не любитель поэзии.
Он берет у Реппера открытки и закладывает их в пачку, которую держит в руке.
— До свиданья, — громко говорит он, и все, кроме Реппера, отвечают:
— До свиданья.
— Лучше бы ты взял у него парочку открыток, — говорит Ханнелора.
— Лучше бы нет, — отвечает Реппер.
— Как раз сегодня, — говорит Ханнелора.
— Как раз сегодня нет, — отвечает Реппер. И лишь тут ему приходит в голову, что человек этот не так уж прост, что он выбрал удачный момент — когда можно навещать родильниц. Если у людей хорошее настроение, им трудно кому-нибудь отказать. И они готовы купить все, что ни предложат. И покупают такую вот подборку стихов, где говорится про немецкий кулак. Все — ради малышей. Все — против малышей. А через двадцать лет сегодняшнего малыша засыплет где-нибудь в подвале, как…
— Подлый пес, — говорит Реппер.
— Фриц, — молит Ханнелора. — Неужели ты так не любишь стихи?
— Такие не люблю.
— А может, ты знаешь этого человека?
— Знаю, он занимается растлением малолетних, даже грудных детей.
— Вот он какой! Вот какой! А куда смотрит полиция? Тогда ты сам должен был что-нибудь сделать.
— Должен был.
— И ведь по виду никак не скажешь, — говорит Ханнелора и снова пьет яблочный сок. — Надо нам хорошенько следить за Ежиком, — говорит Ханнелора.
Реппер кивает.
Выйдя из больницы, Реппер спохватывается, что начисто забыл про розы. «Куда я их положил? В ногах кровати? Или на пол? Или на тумбочку рядом с бутылкой сока? Ничего, Ханнелора их все равно увидит».