Человек в клетчатом костюме бросал плоские камушки так, чтобы они чиркали о серую гладь реки. Вода сердито булькала возле толстых подметок его спортивных башмаков, булькала непрерывно, чуть постанывая, словно несла непосильный груз. Человек бросал и бросал, пока не перебросал всю гальку, лежавшую у его ног. Лицо его, брюзгливо замкнутое, не разгладилось от этого занятия. Он был недоволен результатом. Ни один камушек не подпрыгнул над поверхностью больше трех раз. «А бывало, они прыгали у меня до девяти раз», — думалось ему.
«Надо вернуться в ресторан, — размышлял он дальше. — Глупость какая, выйти к воде без пальто. И это в конце ноября».
Но у него больше не было сил присутствовать на семейном торжестве в «Зеленом салоне» ресторана. Бесила эта улыбчатая гордость, с которой демонстрируют детей, когда тем удалось более или менее успешно окончить начальную школу, не застряв на второй год. Это настырное смущение, с которым между десертом и кофе приподнимают завесу над суммой месячного дохода. Эти покровительственные расспросы, с которыми липнут к нему тетки и кузены: «А ты, Юрген, как, все еще рисуешь?» — «А сколько тебе платят за одну картину маслом?» — «А какие существуют возможности продвижения в вашей отрасли? Ну, к примеру, можешь ты стать старшим художником или, там, возглавить отдел? Да, еще ставки! Какие у вас, у художников, ставки, собственно говоря?»
Вот какие были вопросы. Те, кто их задавал, не знали, что такое рисунок гуашью или гравюра на дереве, зато они знали, сколько у них под началом человек. «У меня тридцать человек под началом», — сказал несколько минут назад Тео, младший его зять, чьей профессии он не знал, да, пожалуй, и знать не желал, Тео в черном шерстяном костюме высшего качества. Тео с серебряным галстуком и с платочком в нагрудном кармане. Вот тогда-то ему и захотелось глотнуть свежего воздуха.
Человек в клетчатом костюме увидел скопление плоских желтых льдин, проплывающих мимо. Лед, слишком рано образовавшийся в излучинах из-за преждевременных заморозков, а теперь подтаявший и вспученный под лучами солнца. «Водянистый серый цвет, пятнистая, выщелоченная желтизна, — думалось ему. — И еще движение. Хорошо бы все это удержать на полотне. Но движение, медленный и тяжелый ток воды, не схватишь. На палитре его нет. Потому что дело тут не в краске. Я сам должен наметить его между желтыми кусками льда».
Тут человек увидел лодку. Она застряла в голых ветках двух кривых и жалких березок, чьи корни почти не находили здесь пищи.
В несколько шагов человек перемахнул каменистую россыпь и оказался возле лодки. Она до половины лежала на берегу. Дерево ее пропиталось водой и почернело. Лишь весла блистали новизной и свежей краской, причем одно было зеленое, другое — красное. Не теряя времени на долгие раздумья, человек шагнул в лодку и внимательно оглядел зеленое весло. Странная какая-то зелень. Лишь теперь он догадался, как она получилась: должно быть, в ведре были остатки фиолетовой краски и это отняло у зеленой обычную остроту.
Человеку вдруг захотелось пошлепать веслами. Он вышел из лодки, изо всей силы столкнул ее в воду и прыгнул сам в темную деревянную посудину. Прыгая, чуть не упал. Доски были осклизлые. Но потом несколькими ударами весел ему удалось смирить пляшущую лодку.
Он хотел подойти к кромке ледяного поля, но, пока он вышел на середину реки, ноздреватые льдины ушли далеко вперед по течению. И все же он не жалел, что прыгнул в лодку. Если смотреть по-над водой, льдины выглядели красивее, чем с берега.
Вдруг что-то захрипело на дне лодки, и человек увидел, что в одном месте на носу по черному дереву быстро растекается блестящее пятно.
Человек нагнулся к луже, но что-то звучно всплеснуло по обеим сторонам лодки. Это весла упали в воду. Человек лишь коротко мотнул головой. Он нашел трещину — узенькую, в нее с трудом проходил ноготь. Лодка неуклюже завертелась. Колени у человека намокли. Он так и стоял, согнувшись над трещиной и ощущая кончиками пальцев жизнь воды.
Ничего другого он не делал. «Не умею плавать, — думал он. — Ни здесь, в воде, ни там, в ресторане. Они обойдутся и без меня, деятельные кузены и кузины. На семейных сборищах обычно подводят итоги. Ну что ж, подводи свой, — сказал он себе, мимоходом заметив, как край его рукава начинает впитывать воду. — Ты проработал двенадцать лет, но так и не научился рисовать текущую воду. Ты не смог продать ни одной картины, а на выставках твоей группы о тебе всегда поминали в разделе «и др.» и вешали в самых темных углах. Утонул в ноябре. Сборище в ресторане скинется на объявление: “Нелепый трагический случай оборвал… подающий надежды художник…”»
— Эй, Юрген!
Человек поднял глаза. На берегу стоял Тео. Один. И размахивал руками.
— Юрген! — кричал он. — Юрген! Что случилось?
— Течь в лодке! — крикнул человек.
— Заткнуть!
— Чем?
— Платком! — И, выдернув из нагрудного кармана свой игрушечный платочек, Тео отчаянно замахал им.
Человек почувствовал, как вода набирается в башмаки. Не хотелось ему затыкать щель.
— Давай же! — неистовствовал Тео. — Затыкай!
Он шел по берегу, чтобы держаться вровень с неуправляемой лодкой, скользил порой на мокрых круглых камнях, но не останавливался.
— Мне велено привести тебя! — кричал Тео, и с каждым словом облако пара вырывалось у него изо рта. — Чтоб ты нас нарисовал!
«Чтоб я их нарисовал», — повторил про себя человек. И усмехнулся, а потом даже засмеялся, да так громко, что Тео услышал.
— Ну, справишься? — крикнул Тео. — Или помочь?
Все еще смеясь, человек достал свой голубой носовой платок, помахал им — для Тео — и потом тщательно затолкал его ногтями в трещину.
— Вычерпывай воду! — крикнул Тео. В руках у него вдруг оказалась доска. — А потом я брошу тебе эту штуковину. Вместо весел! Ну, валяй!
Тео поскользнулся, выпрямился и запрыгал дальше по камням.
«Я их нарисую, — думал человек, ладонью выплескивая воду за борт. — Я их нарисую».
Когда берег медленно подошел ближе и лицо Тео, довольное, красное над серебряными полосками галстука, стало видно вполне отчетливо, человек подумал: «А сегодня ночью я попробую нарисовать движение воды между льдинами».