Однажды ты узнаешь

Глава 11

Так стал рождаться план. Мне необходимо было найти деньги на билет на поезд из Борисова до Москвы. Но и до Борисова добраться тоже как-то было надо.

Я решилась поделиться своим планом с Розой. Не могла сказать ей все правды – боялась, что она отвернется от меня. Поэтому наврала, что произошло недоразумение и теперь отец не знает, где меня искать. И что адрес в Москве сменился. Я много всего наврала и ни слова не сказала про Гумерова. Роза поверила, конечно, расстроилась, но, подумав хорошенько, вызвалась мне помочь.

Заработать было невозможно, для этого надо было устроиться в колхоз, но сейчас мы ходили в школу. Ничего делать руками я не умела, даже шить. Оставалось только что-то продать.

Тут я вспомнила про брошку, мою зеленоглазую стрекозу. Было жаль расставаться, но другого выхода не было. Но как? Кому? Предложили Гражине, она мялась, видно было, что очень хотела брошку, но в конце концов отказалась – отец денег все же не дал.

Неожиданно выход предложила сама Роза. На Пейсах, 13 апреля, должен был приехать ее дядя из Борисова. По словам Розы, он знал всех ювелиров, портных, сапожников, да и просто состоятельных людей в городе – он был резником, забойщиком скота. Я удивилась, почему это какой-то забойщик знает весь город, но Роза объяснила, что ее дядя – второй по важности после раввина и что его приглашали к себе домой, потому что по еврейской традиции всех животных нужно убивать определенным способом, иначе мясо не будет кошерным и его нельзя будет есть. Но самого дядю просить отвезти меня было невозможно – он бы побоялся и даже со стрекозой бы не помог, если бы понял, зачем нужна ее продажа. Рисковать было нельзя.

На следующий день Розы не было в школе, и я сама пошла к ней. Она жила в доме с необычной крышей в виде пирамиды. К тому моменту я уже знала, что все дома с такими крышами были еврейскими.

Я постучала и вошла – дома была Роза и ее младшие братья, близнецы Гриша и Йося. Роза выпроводила их: «А ну-ка идите погуляйте!»

Единственная комната была чистой, но бедной, как и у тетки. Отец Розы очень плохо видел, работать в колхозе не мог. Был сапожником – чинил обувь, но, как объяснила Роза, дешево брал, оттого и жили они в бедности.

– Ты заболела? – спросила я.

– Нет, просто осталась прибрать после праздника – родители разрешили школу пропустить… А сколько гостей вчера пришло! – Роза была очень довольна.

– И вы… ели мацу?

– Ну да… Это просто пресная лепешка. Хочешь попробовать?

Я с сомнением покачала головой. Мне стало стыдно, что детская страшилка так застряла у меня в голове.

На сундуке я увидела большой подсвечник для девяти свечей.

– А это что? Красиво…

– Ханукия.

– Что?

– Ну… для праздника. А хочешь еще красивое покажу? – Роза полезла в сундук и достала завернутый в полотенце металлический бокал с красивой чеканкой. – Это для кидуша. Серебряный. Еще от прадедушки достался, удалось сохранить. Никому не говори только!

Все это было незнакомым, зловещим и пугало меня. Как себя вести? Вдруг я сделаю что-нибудь, что у них запрещено?

– Роза, а… твой муж обязательно должен быть евреем?

Роза замешкалась:

– Ну не то что бы… Родители расстроятся, конечно.

– И тогда?

– Ничего. Расстроятся. Это не очень у нас. Но не убьют же.

Мы сели за стол, Роза налила нам отвара шиповника.

– А ты можешь не выходить замуж за…?

– Ивана.

– Ивана? Это его имя, твоего жениха?

– Ну да. У нас тоже есть Иваны, Нина. Какая ты дикая!

– Так можешь не выходить?

– Могу, конечно.

Мне нравилось вот так сидеть и болтать с Розой. Было в этом что-то особенное, сокровенное, чего никогда у меня не было с Кирой и Татой.

– А почему же выходишь? Будто торопишься.

– Родители говорят, хороший парень. Сейчас служит в армии. Осенью вернется – познакомимся.

– А если увидишь его и поймешь, что он тебе не нравится?

Роза опешила:

– Почему он должен не понравиться? Папа сказал, что он хороший.

– Не знаю… Некрасивый, например.

– Я тоже некрасивая.

– Ты? – изумилась я. Роза с ее огромными ресницами, волнистыми темными волосами, бездонными зелено-желтыми глазами, хрупкими запястьями считала себя некрасивой. А уж грудь у нее была… Не то что у меня, одним словом. – Ты самая красивая на свете! Что ты говоришь?

– А нос? – усмехнулась Роза.

Я удивилась: нос как нос. Небольшая горбинка, но она нисколько не портила ее. Неужели она переживала из-за этого?

– Не в красоте счастье, Нина. А не понравится – значит, не выйду за него.

– И родители согласятся?

– Ну… согласятся, конечно.

– А ты сама-то чего хочешь?

– Хочу замуж, семью, детей. Чтобы праздники в доме. Печь халу… Разбить тарелку на свадьбе дочери… А ты – разве нет? Не хочешь семью?

– Не знаю. Мне кажется, нет. Хотела любви, страсти, ходить на свидания… Чтобы меня ревновали. А сейчас нет. Одно желание – вернуться домой в Москву, жить, как прежде, учиться. И никаких романов.

– А замуж?

Я задумалась:

– Нет, наверное, не хочу. Точно не хочу. Ну их…

– Да что же я забыла, – спохватилась Роза, – а дядя-то мой сразу деньги за твою стрекозу дал. Смотри! – И дала мне десять пятирублевок с летчиком, серых с одной стороны и с розовыми вкраплениями с другой.

Счастью моему не было предела! Я была богата! Москва была вопросом времени. Все складывалось гладко, как нельзя лучше.

Так же, через дядю, мы выведали расписание поездов до Москвы. Полдела было сделано. Мы с Розой постоянно шептались об этом. Борисов-Борисов-Борисов. Но не знали, как туда попасть.

И тут Розу осенило: дядька Паши работал в колхозе, и Паша пару раз брал у него служебный мотоцикл – ездил с ребятами кататься, но под большим секретом. И вот недавно они хвастались, опять-таки по секрету, что до самого Борисова доехали.

Я подумала: если бы подговорить эту троицу – они довезли бы меня до вокзала или хотя бы до города, а там бы я, имея деньги, как-нибудь уж добралась бы. Отношения мои с ребятами складывались неплохо – в школе они время от времени отпускали какие-нибудь не очень обидные шуточки, порой даже скабрезные, но больше всех от них все равно доставалось Леше. А вот на танцах я была их королевой. Они наперебой приглашали меня, даже ссорились между собой.

Но как подступиться, чтобы не спугнуть их, мы с Розой не знали: если парни почуют, что мне очень нужно в Борисов, не согласятся специально, чтобы помучить.

Мы решили, что ехать надо на спор. Вещи никакие с собой не брать – чтобы не поняли, что я задумала. Только мою метрику, которую я обнаружила в комоде у тетки. На всякий случай.

Последний урок в тот день был военное дело – стреляли из винтовки. Я выстрелила и попала в восьмерку. Очень мне понравилось. А Роза и Оля попали просто в доску.

После уроков было классное собрание. Пашка до него взял со всех денег по две копейки и принес хлеба. Сидели ели. Я подсела к Симе и будто невзначай, шепотом, поинтересовалась:

– Скажи, а ты сможешь достать папиросы?

Сима, конечно, заинтересовался. Его притягивало запрещенное – это я давно заметила. Он словно специально нарушал все мыслимые и немыслимые запреты: когда учитель отворачивался – клал ноги на стол. Мать после танцев бегала, искала его по всей деревне, причитала – все бесполезно, он где-то шлялся еще полночи. На Симу ничего не действовало.

– Хорошенькое дело! А деньги?

– Есть.

– Откуда?

– Не твоего ума забота. Но одна пачка – твоя. Договорились?

Сима обиженно пожал плечами:

– Ну хорошо. Спрошу там.

Я знала, что Сима обязательно все расскажет Пашке и Владеку. Пашка-то был неплохим. Скорее слабым, вечно под влиянием этих двоих. А вот Владек был из них самым злобным, жестким. Я думаю, из-за отца. Тетка рассказала мне, что отца его раскулачила советская власть. После революции Вацлав Лобановский, отец Владека, оказался в городе, учился, завел семью, а в 1928-м его взяли за участие в политическом кружке. Отправили сначала на Соловки, а потом и на Беломорканал. Пять лет ни слуху ни духу не было. Потом он вернулся, семья к тому моменту уже от голода в деревню перебралась. Здесь Вацлав и остался, да не слишком удачно – в отстающих ходил, в стенгазетах его вечно чихвостили. Сейчас понимаю, что в глазах Владека я была советской девочкой из благополучной московской семьи и вызывала жгучую классовую ненависть, которую он не пытался скрывать. Но даже тогда, не понимая еще всей подоплеки, я была уверена: его жажда наживы могла победить любую ненависть. Верилось, что смогу обвести этих парней вокруг пальца и уехать в Москву – поминай как звали.

Как-то после уроков ко мне подошел Леша. Мы толком не общались после того случая с бойкотом. Может быть, он и жалел о своей минутной слабости, когда доверился мне, но все же лед между нами растаял.

– Зачем ты с этой бандой дружишь, Трофимова? В чем логика? Ты же хорошая девчонка, комсомолка.

– Ничего я не дружу.

– Постоянно вижу тебя с ними.

– И что?

– Ничего хорошего не получится. Они же волки. Ты не видишь, что ли?

– Нет. Мы просто разговариваем.

– Знаю я эти разговоры… До добра не доведут. Ты видела, как они смотрят на тебя? Мерзость!

Он осуждал меня. Я и сама знала, что эта троица – компания неподходящая. Но мне нужна была их помощь. Вырваться наконец отсюда! Леша был прав. Я знала, как это выглядело. Еще помнила маслянистые взгляды Гумерова. И мне стало стыдно, что Леша поучает меня, как какую-то несмышленую девчушку. Но я не хотела, чтобы кто-то отговаривал меня от моего плана: я сама знаю, что делаю! Я вспылила:

– Что тебе от меня надо? Зачем мне твои советы? С бандой не дружи. А с кем мне дружить? Тут нет никого, в этой вашей деревне. Только Роза. А эти – так… – Я махнула рукой.

– С кем угодно, только не с ними, – сказал Леша и отвел глаза.

Я подумала: какое ему дело до меня? Он терпеть не может Владека и его, как он сам выразился, банду – и этим все объясняется. Просто мужская ревность. Даже необязательно я этому Леше нравлюсь. Просто он не хочет, чтобы я была рядом с Владеком и его компанией. Я сказала:

– Хороший ты парень, Леша. Но это тебя не касается.

И ушла. Зачем я так с ним? Леша ничем не мог помочь мне. Наоборот. Я чувствовала, что, задержавшись там еще, в той деревне, захочу остаться. Лучше не привязываться, чтобы потом не тосковать, – так я думала тогда.

И вот на перемене подошел Сима и шепнул, что посылка доставлена, а после школы мы уже сидели и курили за клубом мои папиросы. Я и троица. Роза не курила, стояла рядом, но с подветренной стороны, чтобы не пропахнуть табаком.

Припекало апрельское солнце. Я задумалась: наверное, хорошо здесь летом? Запах свежескошенной травы, сладкий аромат цветущей липы… Но тут же отогнала эту мысль: нет, летом меня здесь не будет. Буду качаться в гамаке на даче, читать книжки и лопать яблоки. Мама испечет шарлотку, заварит чай с мятой и медом. Отец будет сидеть в кресле-качалке и читать газеты. Да, все сложится именно так.

Роза заговорила первой:

– А что, мальчики, правда или нет, что в Борисов ездили?

– Конечно, правда, – сразу завелся Сима. – Мы же сказали!

– И что, – не сдавалась Роза, – прям в сам город заехали? И вокзал видели?

– Так. А тебе, Аксельрод, зачем? – насторожился Владек.

Роза по-дурацки заулыбалась:

– Ну… я поезд не видела ни разу. И вот хотела спросить: большой он или как?

Симка заржал:

– Ну ты хлюндра… Зачем тебе поезд? Хорошенькое дело! Поезд…

Я подхватила:

– А что такого? Может же у человека быть такое желание? Может. Какие-то вы… не романтичные, что ли. Московские мальчики бы поняли.

– Так и шуруй к своим московским мальчикам, Трофимова! – огрызнулся Владек.

– Я же не критикую. Рассуждаю. Каждому свое, конечно.

– Ну конечно, может, и глупая у меня мечта, неосуществимая… – стала шмыгать носом Роза.

Я театрально обняла ее:

– Что ты, каждый имеет право на мечту. Скажи, Паша? Вот ты о чем мечтаешь?

Паша пожал плечами:

– Я? Да ни о чем.

Я замечала, что он старался не выделяться на фоне своих дружков. Стеснялся, что хочет окончить десять классов, учиться в институте, – никогда не заговаривал об этом, хотя все знали, что он будет поступать. Сима снова заржал:

– В городе он хочет учиться, подальше отсюда. Он же умный.

– Так. И девок городских щупать, – осклабился Владек.

– Ну и что? Хочу учиться дальше. Что такого? – огрызнулся наконец Паша. – Оценки хорошие, мать отпускает. Что мне – в колхоз трактористом идти?

– А чем плохо? Хорошенькое дело! – всполошился Сима.

Беседа явно пошла не туда. Они могли сейчас рассориться, и тогда нам пришлось бы снова придумывать, как заговорить про Борисов, но это уже было бы подозрительно. Я села между Пашей и Владеком и положила руки им на плечи:

– Погодите. Учеба учебой. Пашке еще поступить надо. Сейчас бы повеселиться! А то скучно живем.

– Да, все одно и то же. Когда будет такая возможность? Всем вместе! – подхватила Роза.

У Симы загорелись глаза:

– А что, если нам скататься в Борисов?

– Ой, правда? – закричала Роза.

– Ты не шутишь? – Я сделала такое умильное лицо, какое только могла.

– А неплохая идея, Аксельрод, – высказался Владек.

– Шустрые вы какие, – с сомнением покачал головой Паша. – Во-первых, там местов всего три, а нас пять. А во‐вторых, одно дело тут кататься, а другое – в Борисов. А ну как милиционер? Вам кататься, а мне отвечать? Ну-ну.

– Ну и что ж такого? – стал уговаривать Сима. – Один раз бывает!

Паша встал и заходил перед нами:

– Тут покатаемся, чтоб недалеко, – может, и сойдет.

– Мужской поступок – не всегда легко, – задумчиво сказала Роза.

– А вдруг и правда никогда больше не представится такой возможности? Как будет обидно! Будем вспоминать всю жизнь и жалеть! – увещевала я.

– Давай, – сказал Владек.

– Ну… попробую… – наконец согласился Паша.

– А когда? – вырвалось у меня.

– Ну… мож, в воскресенье? – с сомнением сказал Паша. – Когда выходной, да пораньше, на рассвете самом чтоб. Тогда, может, и успеем до Борисова доехать и сразу обратно.

– Только чур ты с нами танцуешь в субботу! – заговорил Сима. – Чтоб точно пришла, танцевала с каждым и без отказу? Договорились?

Я обрадовалась: уже в воскресенье! Но виду не подала. Танцы так танцы. Заодно Лешу увижу в последний раз. Сказать ли ему что-нибудь на прощание?

– Конечно, Симочка! Потанцуем!

– А мне нравится, когда меня Симочкой называют. – Он заулыбался.

Бежала домой, не чувствуя ног от радости. Даже тетка, которой, казалось, никогда не было до меня дела, насторожилась: чегой гэта ты развесялилася?

Мне было хорошо: представляла себе, как приеду в Москву, доберусь до дома на Ульяновской, как позвоню в дверь, как удивится мать. Мама. Будет охать, кормить меня, поить чаем. Уговорю ее не звонить отцу, а дождаться его с работы. Как он придет и как будет рад мне. Молча обнимет, прижмет к себе и скажет: «Ну и ну, Нинон. А я как раз собирался посылать за тобой Федотыча». А потом посадит рядом и будет молча смотреть, любоваться. Я скажу: «Папка, я должна все-все рассказать тебе про Гумерова». А он ответит: «Я уже все знаю. Мерзавец человек. Ты прости меня, Нинка. Так уж получилось. Но теперь будем жить как прежде». Я стала думать про Киру с Татой, про Муру, но ничего хорошего не получалось. Уже не могла представить, что после всего мы дружим, как прежде. Теперь, когда я узнала, что такое настоящая дружба с Розой. Я чувствовала вину, что была недостаточно откровенна с ней. Не рассказала всей правды, почему оказалась в деревне, но мне было мучительно стыдно даже думать о том, как я признаюсь Розе про Гумерова и что она на это мне скажет. Чистая, светлая Роза.

Вечером, пока тетка доила корову, я взяла голубое шерстяное платье с вафлями, туфли на каблуке и на следующий день решила отнести их Розе.

Роза как раз собиралась идти в школу, мы встретились в дверях. Я заговорила первой:

– Вот, Роза. Не хочу тетке оставлять – ей ни к чему.

Роза, конечно, отказывалась, но я знала, что эти вещи ей нравятся и точно пригодятся. Убеждала ее:

– Поедешь в Борисов, будешь на свидания ходить.

Под конец Роза сдалась:

– Мне будет очень приятно. Ведь это как память о тебе.

Я так стремилась домой, что совсем не думала о чувствах Розы, о том, что она будет скучать. Вспомнила только про платье, эгоистка! Я поняла, что тоже буду скучать по ней, моей лучшей подруге, и стала мечтать вслух, как мой отец поможет с документами, как вызову ее к себе, в Москву. Будем жить вдвоем в моей комнате, вместе учиться. И с учебой помогу, поступит в институт. Я быстро-быстро убеждала ее и себя и даже сама поверила, что именно так все и будет. Но Роза просто обняла меня:

– Никуда не хочу, пойми. Мне нравится мысль, что отучусь, выйду замуж, нарожаю детей. Я не активистка, как ты. И комсомолка из меня так себе. Ничего такого не надо. Только чтобы все были здоровы, сыты. Ты – другая, яркая. И у тебя обязательно будет необычная жизнь: будешь разъезжать по всей стране, писать заметки. Станешь знаменитой. А мне достаточно и этого.

Я еще больше зауважала Розу за эти слова. Она точно знала, чего хочет. Синицы в руках ей было достаточно – мне это в ней нравилось. Цельность характера, твердость и спокойствие. Она бы точно не поддалась никакому Гумерову, никакие посиделки с Мурой ее бы не прельстили. Такой была Роза. Сейчас, когда ее давно нет, я могу сказать, что она была лучшим человеком, которого я повстречала в своей жизни.

В тот день мне оставалось последнее дело: попрощаться с Лешей. После того как он пришел ко мне поговорить, а я грубо обошлась с ним, он снова закрылся, делал вид, что не замечает меня. Мне не было обидно – я все понимала. Но и он заслуживал объяснения. Попросила его остаться после уроков – якобы не поняла объяснений учителя. Леша равнодушно пожал плечами, но согласился.

– Так что ты хотела, Трофимова?

– Я не по поводу уроков.

– А что? – Зрачки у Леши сузились, глаза стали колючими. Он весь сжался, как перед ударом.

– Ты сказал мне в прошлый раз не дружить с этими…

– Но ты не захотела меня слушать. Забудь.

– Понимаешь… Я бы хотела дружить с тобой.

Леша хотел что-то возразить, но я перебила его:

– Нет, правда. Но…

– Не хочешь ссориться с «этими»?

– Нет, не в этом дело… Они… ну просто так. Просто. Понимаешь, я скоро уеду. В Москву.

Леша помрачнел:

– За тобой отец приезжает? Ты уже знаешь когда?

– Не знаю точно, но скоро.

– Ты получила письмо? Тебе тетка сказала? – настаивал он.

– Не могу тебе сказать, Леша. Просто скоро меня здесь не будет. Если бы все складывалось по-другому, обещаю тебе, клянусь, что мы бы дружили.

– Ну что ж…

– Я надеюсь, ты не расстроился.

– Ты, что ли, расстроилась?

– Ну… мне тяжело будет расставаться.

– Да что ты об этом знаешь? Ты – девочка из столицы, дочь начальника. У тебя все есть. Для тебя все дороги открыты. Что ты знаешь про тяготы?

– Я знаю, Леша.

– А мне кажется, что ничего ты не знаешь. Откуда? А еще ты бесчувственная, как они все.

– Нет, неправда! Зачем ты так говоришь?

– Потому что я правда так думаю. И раз уж собралась уезжать – уезжай. Не понимаю, зачем вообще ты со мной заговорила!

С этими словами Леша вышел из класса. Я села за парту. Все чувства смешались. Что это было? Больше всего на свете мне хотелось уехать, сделать так, чтобы все осталось позади. Но только не люди, которых я здесь встретила. Роза и Леша – они были настоящими. Они переживали из-за предстоящей разлуки со мной. Это было искренне. Никто из моей прошлой жизни не был таким же искренним со мной. Никто не выразил ни малейшего сожаления, ни сочувствия, когда я попала в эту гнусную историю с Гумеровым. Я ощутила, что теряю что-то очень важное в моей жизни. Что-то очень ценное. Моя решимость уехать во чтобы то ни стало пошатнулась. Мне стало невыносимо сидеть в этом классе, думать о Розе, о Леше. И стыдно было, что я не говорила им всей правды. Радости от предстоящего отъезда уже не испытывала: тоска терзала меня. Тоска и предчувствие скорой потери.