Однажды ты узнаешь

Глава 12

На танцы пришла с тяжелым сердцем, поглощенная своими мыслями, воспоминаниями о том, как прощалась с Розой и Лешей.

Леша, как всегда, был в клубе. Он не смотрел на меня, но я чувствовала его обиду. Я понимала, что единственное, что могло исправить отношения между нами, – это если бы я сказала ему правду, что уезжаю прямо завтра. Но я не могла. А зря. Возможно, это спасло бы меня.

Троица уже дожидалась. Пашка как-то особенно счастливо и немного глупо улыбался, Владек изображал спокойствие и даже безразличие, а Сима не мог сдержать своего нетерпения. Мы немного потанцевали, и Сима позвал меня выйти из клуба и уже на улице показал в сторону амбара:

– Сюрприз!

Я подумала: неужели сейчас поедем? В ночь? А где же Роза? Ее не могли отпустить из дома так поздно.

Мы зашли за угол, Владек с таинственным видом вытащил какой-то мешок, запрятанный за изгородью:

– Ну, Трофимова, отметим нашу дружбу!

Я испугалась:

– Пить? Я не пью, вы что, ребята!

– Хорошенькое дело! – возмутился Сима. – Мы специально для тебя! Пашка самогона достал, Владек – сала.

– Да я все равно не пью!

Владек ткнул Пашу в спину, и тот сказал:

– Как же так? Я всем рискую. Завтра мотоцикл, между прочим, беру, катаю.

– А еще Симочкой называла! – надулся Сима.

– Брезгуешь с нами выпить? – осклабился Владек. – Ты лучше нас? Так, что ли?

Я сдалась:

– Хорошо, конечно, выпью. Но чуть-чуть.

Сима обрадованно плеснул мне что-то в стакан из бутылки:

– Другое дело! Мы же друзья?

Я вспомнила Розу и Лешу. Сердце защемило:

– Конечно, друзья.

Выпила. Дыхание перехватило – это было какое-то вонючее горькое пойло. Не вино и не шампанское, которые я пробовала в Москве. Паша тут же подал кусок хлеба с салом. Я зажевала, пытаясь избавиться от этого неприятного вкуса во рту. Голова затуманилась, ноги размякли. Ребята тоже выпили, принялись жевать.

– Молодец, Трофимова! – одобрил Владек. – Я знал, что ты отличная девчонка! Наша!

Паша обнял меня за плечи:

– Как хорошо, что ты к нам приехала!

– Сразу веселей стало, – согласился Сима. – А танцуешь ты лучше всех.

– И вообще ты самая красивая, – заулыбался Паша и снова плеснул мне этого пойла.

Я растрогалась. Сколько чудесных друзей у меня здесь появилось! И эти трое, да, со своими недостатками, но как хорошо ко мне отнеслись. В старой школе никто не ценил меня по-настоящему. Была как все. Ничем не выделялась. Грудь маленькая. А здесь я всем нравилась, всех интересовала. Парни по-особенному смотрели на меня. Пытались ухаживать. Заметив, что мне стало холодно, Паша снял свое пальто и бережно набросил мне на плечи. Я готова была расплакаться. Мне стало стыдно, что собиралась их использовать. Заезжая гастролерша-обманщица. Мне тут же захотелось признаться, рассказать им обо всем. Я была уверена, что, выслушав меня, они скажут: «Ну что ты, Нинка, сразу нам не доверилась? Мы бы давно тебе помогли! Убери свои деньги, как ты вообще такое могла подумать про нас».

– Ребята… Какие вы… Какие же вы все!

Мы выпили еще. Владек обнял меня:

– Что-то ты замерзла, Трофимова, дрожишь. Как бы не заболела? А то давай в амбар зайдем?

Стало моросить. Паша схватил бутыль и закуску. Сима суетливо открыл двери амбара. Владек со словами «осторожно, не упади» увлек меня в темноту. Все это показалось мне естественным – мы просто спрятались от дождя. Я чувствовала, что обо мне заботятся, что я нахожусь в центре внимания. В амбаре было темно и пахло зерном. У меня закружилась голова, я пошатнулась, но меня тут же подхватили чьи-то руки – и вот уже я лежала на каком-то пыльном мешке и кто-то расстегивал на мне пальто. Помню, как сказала:

– Ребята, ну вы что? Я здесь спать не могу – отведите меня к тетке.

Владек хохотнул:

– Какой сон, Трофимова!

– Хорошенькое дело – спать собралась, – хмыкнул Сима.

Помню, как подумала: вот тетка мне задаст, что напилась. Как же меня так угораздило? Вот беда!

Но тут я почувствовала, что кто-то задирает на мне юбку. Я закричала:

– Ребята, вы что? Хватит шутки шутить! Не смешно!

– Мы так не договаривались, Владьк… – испуганно прошептал Пашка.

– Владька, пошутили, и хватит, – пролепетал Сима.

Владек прорычал каким-то не своим, звериным голосом:

– А ну, держите, падлы, я сказал!

Только тогда мне стало страшно. До этого момента я не ощущала угрозы со стороны этой троицы, не придавала значения их скользким шуточкам, намекам. Они для меня были всего лишь орудием для достижения моей цели – оказаться в Москве. И я просчиталась.

Стала дергаться, вырываться, но все напрасно – чьи-то руки держали меня. Другие – зажимали мне рот. Ничего не было видно. Я услышала испуганный голос Симы: «Не смешно уже! Я пойду!» Это он держал мои руки над головой, но так и не ушел. И вот уже на мне затрещали трусы. Помню этот страшный треск до сих пор. Будто одновременно что-то оборвалось во мне: надежда, что все обойдется. Меня вырвало на чьи-то руки. Паша чертыхнулся – вот кто зажимал мне рот.

Я услышала грязные ругательства. Владек. А дальше… Хотела бы рассказать про чудесное спасение, но его не случилось. Я была как в забытьи – и несколько раз теряла сознание.

Мне тяжело вспоминать, но давно надо было рассказать эту историю до конца, всю правду. Так что придется написать и это. Не бойся, я избавлю тебя от подробностей – они ни к чему.

Владек на прощание схватил меня за волосы и прошипел: «Попробуй кому-нибудь расскажи, курва! Все про тебя, падла, знаю! Ты сама нарывалась, сука, хвостом крутила!»

Я лежала в пыльном амбаре и винила себя во всем. Все правда – надо было быть осмотрительней. Не дразнить зверя. Леша предупреждал меня, а я не слушала и кокетничала с каждым из них, не задумываясь о последствиях.

Вскоре у дверей амбара послышался голос. Это был Леша. Он звал меня. Мне было стыдно откликаться, стыдно, что он увидит меня такую. Но в то же время было так больно, так плохо, что больше не могла оставаться там одна. И я отозвалась. Леша вошел, зажег спичку:

– Нинка? Я искал тебя. Никто не видел, как ты уходила. Пропала – и все…

Я заплакала:

– Лешка, миленький, никому не говори…

Он зажег новую спичку, потом еще одну, еще… Я закрыла лицо руками, чтобы не видеть его.

– Кто?

– Ты знаешь кто…

– Да как же так, Нинка! Я же предупреждал! Сейчас милиционера позову, он их…

Я представила, как все это будет. Дознания, разговоры. И про это рано или поздно узнает отец. И все после истории с Гумеровым. Милый папа… Мама… Зачем им такое горе?

Стала умолять Лешу:

– Лешенька, миленький, не надо… Я сама виновата.

– Да что же это? Пусть безнаказанно? В чем логика?

– Не говори… Прошу… Что я папке скажу? Как он переживет?

И где-то в глубине мелькнула страшная мысль: после такого он никогда не заберет меня отсюда.

Леша долго не соглашался, но мне удалось его убедить, что так будет лучше. Он помог мне подняться, застегнуть пальто. Несколько пуговиц было оторвано, и мы не смогли их найти в темноте. Волосы растрепались – я повязала платок. Идти было больно. Леша взял меня под руку и повел к тетке. У калитки сказал:

– Слушай. Ты не думай, что ты для меня теперь какая-то… второй сорт. Ты как была – такой и осталась. Я по-прежнему тебя уважаю. Поняла?

Я всхлипнула:

– Поняла…

– И если ты передумаешь… Чтобы я им в морду надавал. Или чтобы в милицию пошел – ты только скажи.

Я распрощалась с Лешей и потащилась в дом. Как и опасалась, тетка не спала, ждала меня. Зажгла лампу. Увидев, стала ругаться:

– Дак что ж гэта? Усе пальто изодрано, никуда не годное! Подралась, что ли?

– Ничего.

– И пуговиц нету…

– Новые перешью. Отпорю с другого чего и перешью.

Хотела пойти лечь, но тетка все не пускала меня:

– А чего гэта юбка у тябе грязная уся?

– Да так… Упала…

Я сняла платок. Тетка теперь – моя союзница. Если захочет, чтобы я уехала, освободила ее – должна мне помочь.

– Ай что ж гэта? – Тетка в ужасе отскочила от меня.

– Я. Упала. Вы поняли?

Тетка заголосила, прикрывая лицо руками:

– Ай моя ж ты деточка! А кто ж гэта зробил? Ай-ай-ай… А что люди скажуть? Як же ж на глаза кому показаться?

Я молча взяла ведро воды, поставила в печь и принялась ее растапливать: надо было вымыться. Тетка все голосила, как по покойнику, но уже тихо: очевидно, боялась разбудить соседей. Пока печь топилась, я села на кровать. Что же делать дальше?

– Алеся Ахремовна, ничего ваши люди не узнают. Мы им не скажем.

– Як не узнають?

– Те… ну, тот… который… болтать побоится. А я тоже никому не скажу. Но и вы молчать должны. И папе ничего не говорите. Чтоб он не узнал.

– Дак як же ж?

– А узнает, – твердо продолжала я, – головы вам не сносить.

Тетка от неожиданности икнула:

– А что ж я матери твоей скажу? Як в глаза погляжу?

– Не узнает она. Было – и было.

– Ну, девка, можа, ты и права, – вздохнула с облегчением тетка. – Тут уж не исправишь.

– Тем более зачем говорить?

– Но все ж я тябе на танцы эти отпускала.

– Я сама виновата.

– Конечно, сама. Сучка не захочет – кобель не вскочит. Так-то оно так. Но ты мне скажи хоть – кто?

– Не надо вам этого знать.

Тетка сходила в сени и принесла мне стакан парного молока, в котором что-то плавало:

– На-тка, выпей.

– Что это?

– Ну, это… Чтоб последствий не было.

– Молоко?

– Так, с сулемой и порохом.

– Отрава?

– Никто еще не помер, пей! Зато действует.

Я выпила это пойло. Мне было все равно: умру – не умру. Может, и к лучшему. Тетка повздыхала, налила мне горячей воды в корыто, помогла мыться. Увидев мои ноги, снова принялась всхлипывать. Это странно, но тогда я думала: как же так – не отвезли меня до станции? Жалела только об этом. Будто чувства все отшибло, как во сне ходила. Потом, может через неделю, прошибло меня. Тогда уж я поплакала как следует.

В воскресенье утром, еще только рассвело, прибежала Роза, тихонько постучала мне в окно. Я накинула шерстяной платок и вышла к ней в сени.

– Ты почему дома? И где ребята? Никто не пришел. Мы не едем?

Тетка выглянула из хаты:

– Пускай заходит – чаго стоять мерзнуть? А я пока корову подою, свиней покормлю.

Я привела Розу в дом и рассказала ей все, как было, ничего не утаив. Роза обняла меня и слушала, не перебивая. А когда я дошла до того, что случилось в амбаре, она взяла меня за руку и крепко сжала ее. Я говорила, говорила… И знаешь, мне было очень и очень стыдно за себя. Именно стыдно. А троицу я в тот момент не обвиняла. Скорее только за то, что не отвезли меня в Борисов. Странно, правда? Но так оно и было.

Выслушав меня, Роза ни в чем меня не обвинила и тоже сперва предложила идти в милицию, но потом согласилась:

– Милиционер к тому же Олькин папаша. С Пашкиной мамкой погуливает. Не будет толку.

Я была рада, что Роза поддержала меня и ни в чем не упрекнула. Наоборот, сказала:

– Это я должна была предвидеть… Должна была догадаться…

– Откуда же ты знала?

– …но подумала, что и хорошо, что ты им так нравишься. Зато мы их сможем уговорить на Борисов…

– Ты не виновата. Я сама их поощряла.

– Говорил мне отец – будь осторожна с мужчинами. Не танцуй при них, никуда не ходи. Я все думала, глупый он, отсталый, неграмотный, но слушалась из уважения. А теперь вижу: прав он был!

– А мой отец доверял мне. Зря…

– Не зря, Нинка! Это они во всем виноваты! А ты – самая чистая и честная из всех, кого я знаю!

Ах, как тяжело мне было это слышать! И я рассказала Розе про Гумерова. Я увидела, как она вздрогнула, как округлились ее глаза, но, выслушав, она сказала:

– Нет, Нина. Я не поменяла моего мнения о тебе. Каждый может ошибаться, и ты тоже. Никто не услышит от меня твоего секрета, и мы будем дружить, как и прежде.

Не могу передать, как я была благодарна Розе за ее слова. Как бы мне ни было плохо тогда, она меня очень поддержала.

Вернулась тетка – и Роза засобиралась домой. Но тетка, всегда такая неприветливая, вдруг предложила Розе:

– Дак ты посиди еще.

Я поняла, что тетка не хотела оставаться со мной наедине, ей это было тягостно, неловко. Да и мне радости от ее вздохов было мало. Я уговорила Розу задержаться еще немного, и пока она сидела со мной, держала меня за руку, так мне было легче.

В понедельник идти в школу совсем не хотелось. Даже тетка вздыхала: мож, не надо сегодня? Дома посиди. Я решила было сказаться больной, мне и правда было очень плохо, но в последний момент передумала: чего мне бояться? Что они мне теперь сделают? Почему мне должно быть стыдно, а им – нет? Я – Нина Трофимова, девочка из Москвы. А они – деревенская шпана. Им не запугать меня.

Вошла в класс перед самым звонком. Все уже ждали урока на своих местах, только Леша притащил откуда-то парту и сидел теперь один, позади всех. Когда я вошла, он поднялся, хотел что-то сказать, но передумал и вернулся обратно. Глаз у него распух. Эх, Леша…

При виде меня Владек с Симой сделали вид, что разговаривают. Оба взъерошенные, Владек пытался приладить оторванный рукав пиджака, а Сима прижимал к носу тряпицу – у него шла кровь. Паша сидел весь красный, избегая встретиться со мной взглядом. Гражина и Оля испуганно замерли, уставившись в парту. Я поняла, что все всё уже знают.

Роза сидела, закрыв лицо ладонями, плечи ее беззвучно вздрагивали. Она чуть слышно прошептала:

– Голова не варит… Как в доску. Что делать? Все знают. Не знаю откуда. Мне кажется, Владек бахвалиться стал. А теперь вот передрались. Ты бы слышала, что они друг другу наговорили…

Я попыталась успокоить Розу:

– Рано или поздно все равно бы узнали.

Оля обернулась ко мне и зашептала:

– Скажи, что это неправда. Зачем ты на наших мальчиков наговариваешь? Врешь зачем?

Гражина поддержала ее:

– Если ты сама такая, не значит, что и все такие, как ты.

– Ты просто внимания хочешь – все тебе мало, – добавила Оля.

Я молчала. Что было говорить? Гражина пожала плечами и сказала Оле, чтобы все слышали:

– Приличные люди теперь с ней и слова не скажут.

Роза закричала:

– Ты ничего не знаешь! Замолчи! – Она вскочила. – Замолчите вы все!

– Хорошенькое дело – как будто мы виноватые! – возмутился Сима.

Роза размахнулась, чтобы ударить Симу, но я перехватила ее руку:

– Успокойся, не надо… Ты ни при чем.

Вошел учитель истории. Он был взволнован, долго не мог разложить учебники на столе, открыть журнал на нужной странице – руки тряслись. И этот уже в курсе – подумала я. Спросил меня:

– Нина… Мне сказали, ты… заболела? Ты не хочешь пойти домой?

– Нет, Владимир Михайлович, я не заболела. Не надо.

– Ну, хорошо, хорошо.

Он начал урок, но я не слушала. Мне было страшно, что же будет дальше, на перемене. Но перемены не было. Сразу после звонка историк сказал:

– Так. В вашем классе уроков сегодня не будет – идите домой. Нина, задержись ненадолго. Леша Синицын – дождись в коридоре, понял? А вы трое – он показал на «троицу» – к директору.

Все вышли. Я заметила тревожный взгляд Паши и злорадную улыбку Владека. Проходя мимо, он шепнул:

– Ты даже не целка – что теперь комедию ломаешь!

Когда все ушли, историк устало опустился на стул, снял очки и стал тереть переносицу.

– Вот что, Нина. Пошли слухи… Скажи, это правда, что… Ну в общем, это неправда?

Я не знала, что сказать. Внезапно стало жаль тетку. Живет, всего боится. Я же ей сказала, что никто не узнает, а теперь как?

– Так что, Нина? Не молчи.

– Не знаю, что сказать, Владимир Михайлович.

– Ситуация очень непростая. Ты очень недолго учишься в нашей школе, но за то время, что я тебя знаю… Н-да… И мне кажется, что обычно хорошо разбираюсь в людях. Так вот думаю, что ты не способна такое придумать. Скажи мне, я прав?

– Владимир Михайлович, я не хочу об этом говорить. Мне не нужна ваша помощь. Пусть просто оставят меня в покое.

– Н-да, девочка… Что ты собираешься делать?

– Ничего.

– Послушай… Ты, может быть, не привыкла еще здесь. Но пойми – это деревня. Здесь все по-другому. Люди станут говорить. Уже говорят. Это поменяет отношение к тебе. Люди в деревне могут быть очень злыми, поверь мне. Я это точно знаю.

Я упиралась:

– Меня это не волнует. Я здесь все равно временно.

– Но есть же справедливость. Милиция, суд. Зло должно быть наказано. Н-да. Хотя как историку мне, наверное, странно так говорить… Н-да. Ты уедешь, но они, почувствовав свою безнаказанность, кем они станут?

Я не выдержала и закричала:

– Какое мне дело до них?! Да пусть хоть сдохнут все! Хоть в тюрьму всех пересажают – мне все равно. Я не хочу никого видеть, просто хочу покоя!

В дверь постучали. В класс, обмахивая вспотевшее лицо платком, зашел директор.

– Обсуждаете уже? Эх, ситуация…

Историк сказал:

– Милицию не хочет.

Директор развел руками:

– Это, конечно, скандал на всю область, что уж говорить.

– Но решать ей, – вмешался историк.

Директор снова вытер лицо платком:

– Так-то оно так. Но нам что делать? Эти два в комсомоле не состоят – из школы их выгонять перед концом года? А Пашке это вообще волчий билет – куда он поступит? Эх, сломана жизнь у парня. Так ты скажи кто. Хоть нам скажи, а то они молчат. Вон – сидят в моем кабинете.

Я молчала. Что было говорить? Было невыносимо стыдно.

Директор предположил:

– Владек? И запугал остальных, чтоб молчали?

Я ничего не говорила.

– Эх, все равно как соучастники пойдут… – сказал директор и вышел.

Историк помолчал, а потом спросил:

– Скажи, как скоро отец твой приедет? Он же собирается забрать тебя обратно?

– Не знаю… – призналась я.

– Может, дать ему телеграмму? Чтобы приехал за тобой?

Мои чувства смешались. С одной стороны, мне захотелось крикнуть: да! Пусть поскорее заберет меня отсюда! С другой – вот получит он телеграмму, приедет, узнает обо всем. А дальше? Вторая история, да еще какая…

– Нет, ни в коем случае. Папу нельзя беспокоить – у него сердце больное. Ни в коем случае нельзя ему рассказывать! И насчет милиции – не надо ничего. Не зовите вы никого.

– Тут я ничего сказать тебе не могу – не от меня зависит. Ну хочешь… Или вот как… Вот что я могу для тебя сделать: дам тебе все книжки, всем обеспечу – заниматься будешь дома, а в школу придешь только на контрольные? Это я с директором договорюсь сейчас. До испытаний всего ничего. Где надо непонятное объяснить – придешь позаниматься после уроков. Как?

И я подумала: мне не надо будет выходить из дома – какое облегчение. И с радостью, едва сдерживая слезы, согласилась.

Историк улыбнулся:

– Н-да… Так будет лучше. Я надеюсь, по крайней мере.

– А можно я буду приходить к вам домой, не в школу? – Мне было неуютно здесь, я подумала, что все равно могу встретиться здесь с кем-то из троицы.

Но историк нахмурился:

– Понимаешь, Нина. Я ведь живу один. И после того, что случилось, может быть нехорошо… Я же говорил тебе – в деревне свои правила. Одним словом, лучше здесь, в школе. – Он выглянул в коридор. – Синицын, проводи Нину домой!