Огненная вьюга

37. НОЧЛЕГ В НОВОПЕТРОВСКОМ

Отряд еще засветло прибыл в районный центр Новопетровское, недавно освобожденный нашими войсками и еще хранивший следы ожесточенных боев. На условленном перекрестке дорог лыжников встретил представитель штаба фронта майор Мегера. Это был боевой командир, не раз выполнявший специальные задания командования в тылу врага, и старый знакомый фронтовых разведчиков.

Шевченко подошел к нему и вскинул руку к повидавшей виды ушанке:

— Товарищ майор! Отряд особого назначения Военного совета Западного фронта выполнил поставленную задачу и следует в штаб.

Майор крепко обнял Шевченко, затем Огнивцева:

— От имени командования поздравляю вас с выполнением боевого задания! В штабе внимательно следили за вашими действиями и начальство хорошо знает о них. Летчики донесли, что отряд умело организовал пробку и бой на шоссе Клин — Новопетровское. Рад вас видеть живыми и здоровыми.

— Спасибо за добрые слова, Афанасий Кондратьевич. Только и потери у нас, к сожалению, не малые.

— Да-а, жалко ребят, — с грустью промолвил майор. — Но что поделаешь… Как говорится, на войне не без убитого.

Помолчали минуту, взяли по папиросе из портсигара Мегеры.

— Какие наши дальнейшие действия, Афанасий Кондратьевич? — спросил Шевченко. — Повезете нас куда или своим ходом двинем?

— Немного получилось нескладно, — ответил майор. — Хотелось вас сразу же доставить в Москву, на Красноказарменную, но помещение для отдыха личного состава будет подготовлено только к утру.

— А до утра? — спросил комиссар.

— Сейчас разместим вас на ночлег здесь в Новопетровском, как говорится, не отходя от кассы. В школе устроитесь. Там тепло, заготовлены постельные принадлежности, новое нательное белье и всякий там шурум-бурум. А две походные кухни с обеда пыхтят, вас дожидаются.

— Не мешало бы здесь помыть людей в бане, и надо оказать более основательную помощь раненым, — сказал Огнивцев.

— Мы взяли с собой санитарную машину и всех раненых немедленно перевезем в госпиталь. Он неподалеку отсюда. А банька для вас уже дымится. Сложите свое хозяйство, перекусите, чайку попейте с дороги и айда в парилку. А завтра с утречка придут машины и вас перебросят в Москву.

Отряд разместился в трех больших классных комнатах. Нашлись помещения для командного состава и для медицинского пункта.

Трогательными были проводы раненых в госпиталь. Весь отряд вышел во двор школы к санитарной машине. Встретимся ли еще? Может, в последний раз видимся с товарищами. Войне ведь конца-края пока не видно.

Но печалились не столько остающиеся, сколько отъезжающие.

— Товарищ командир, товарищ комиссар, — с мольбой говорили они, — вы уж позаботьтесь, чтобы нам по излечении снова в наш отряд попасть…

— А то загремишь на пересылку, и с концами. Загремим в пехтуру, — мрачно сказал рядовой Сидоров, поддерживая левой правую, пробитую пулей руку. — Вы уже замолвите, где надо, словечко, чтобы нас потом обратно. А?

— Обязательно, не беспокойтесь. Мы еще вместе повоюем, — заверил командир. — Ваши автоматы будут стоять в ожидании своих хозяев в ружейной пирамиде у старшины Кожевникова.

— И мою дегтярку никому не передавайте, — слабым голосом попросил пулеметчик Кузнецов.

— Как можно! Конечно, товарищ Кузнецов.

— Товарищ комиссар, — позвал один из раненых бойцов. — Подскажите мне, пожалуйста, адрес нашего отряда.

— Да, конечно, — отозвался Огнивцев. — Кстати, друзья, — обратился он к раненым, — запишите его и вы: «Москва, Лефортово, Красноказарменная улица, восемнадцать». Там вы нас и найдете.

…Долго стояли лыжники во дворе школы и смотрели вслед ушедшей санитарной машине, провожая взглядами своих боевых товарищей, с которыми многие так и не увиделись больше никогда.

…Лыжники, распаренные баней, отвыкшие от таких удобств, как тепло и тишина, чистая постель и вкусный ужин с горячим, сладким чаем и белым хлебом, долго не ложились спать. Ходили по комнатам, поздравляя друг друга с победным возвращением, вспоминали эпизоды похода и, конечно же, друзей, которых уже не было с ними.

А переводчикам отряда — рядовому Гутману и его напарнику, разместившимся вместе с радистами в отдельной небольшой комнатке, было не до досужих разговоров и воспоминаний. По указанию командира они разбирали и сортировали различные трофейные карты, документы, отбирая те, которые могли представить интерес для командования и разведотдела фронта. На столе и на полу валялись фашистские железные кресты, отличительные значки и знаки, медальоны. Отдельно на подоконнике лежали документы разгромленного штаба охранного полка, на нескольких табуретках — кипы неотправленных и полученных из Германии писем солдат и офицеров вермахта, семейные фотографии, красочные открытки.

В дверь постучали и в комнату вошли Хохлов и Нечаев. Они пришли к начальнику радиостанции старшему сержанту Родичеву узнать, нет ли у него последней военной сводки. Но, увидев трофеи, атаковали вопросами переводчиков. Особенно настырным был Хохлов.

— А это что? А это? Это? — поминутно спрашивал он. Переводчику вначале не хотелось терять времени на эти разговоры, но, уважая Хохлова и зная упрямый характер любимца отряда, весельчака и балагура, он коротко рассказал о некоторых предметах, раздобытых разведчиками, а затем, увидев в нем и его приятеле искренне заинтересованных слушателей, увлекся рассказом:

— Вот солдатский железный крест, которыми награждаются низшие чины вермахта за храбрость в бою. А это — медали «За победу во Франции и Польше».

— А это что за медная штуковина на цепочке?

— Медаль «За зимовку в России».

— Выходит, что немцы все же собирались зимовать в Подмосковье, — удивился Хохлов. — А нам говорили, что Гитлер обещал своим молниеносную войну.

— Все верно говорили, да Красная Армия внесла в фашистские планы свои поправки. Вот, видно, Геббельс и выдумал новую медаль — зимнюю, утепленную, на рыбьем меху.

Взгляд Хохлова остановился на немецких письмах и открытках.

— А ты читал их? — спросил он у переводчика.

— Разумеется. Не все, конечно, но многие читал. Это же моя работа. Да и с остальными придется знакомиться.

— Так-так… Интересно, что же пишут фрицы с фронта. Прочитай, хоть одно, будь другом…

— Ну, разве одно. А если обобщенно, то в конце ноября и начале декабря в Германию шли письма, полные оптимизма. «Вот-вот падет Москва», «Фюрер устроит военный парад на Красной площади». Эти утверждения содержались почти в каждом письме, которое, как правило, заканчивалось не по-человечески «целую» или там «обнимаю», «с приветом», а словами «Хайль Гитлер!» Вот одно из таких неотправленных писем:

А после 4 декабря в своих письмах из Подмосковья немцы перестали ратовать за взятие Москвы, а стали жаловаться на невыносимо тяжелые условия боевых действий, на упорство и «фанатизм» русских, на лютые морозы и метели. Ну, а после начала нашего контрнаступления фашисты буквально взвыли…

— А что же пишут им из Германии?

— Пока благословляют их на новые победные походы и ждут возвращения домой из России с богатыми трофеями.

— А это что за богатая бумаженция с гербом и печатью? — спросил Хохлов, указывая на лежавший чуть в стороне глянцевый лист солидного размера.

— О-о! Это и верно — ценная бумага: свидетельство, выданное майору Шульцу — начальнику штаба охранного полка, дающее ему право — понял, право! — на получение после войны надела земли в облюбованном районе России и ста душ русских крестьян.

— Это что же — вроде крепостных? — воскликнул Хохлов. — Получается, что они уже разделили нашу землю, а нас, выходит, определили в крепостные?

— Хуже, браток, хуже! Они на рабов рассчитывали, как в Древнем Риме.

— Н-да, замахнулись, паразиты, широко. Вроде как всю историю задом наперед переиначить. Ну это мы еще поглядим! Слушай, чего ты раньше об этом молчал. Рассказал бы — так, мол, и так… Ребята бы еще злее дрались.

— Сам многого не знал, — ответил Гутман. — Да и некогда было. Вы же едва не каждый день «языков» приводили. И каждого допросить надо было, документы, карты изучить для доклада командиру… Не до бесед было. Вот вернемся на Красноказарменную, тогда и потолкуем. Кстати, ты и сейчас можешь начать с ребятами разговор. Расскажи им, что здесь видел и слышал. Наверняка вопросы возникнут. Я и постараюсь на них ответить, как освобожусь.

— Это за нами не заржавеет, — важно сказал Хохлов, но, увидев на столе красивые открытки, не выдержал взятого тона и по-мальчишески заюлил:

— Товарищ Гутман, подкинул бы ребятам пару-тройку красоток. На что тебе столько, солить-то их вроде не с руки. А братве развлечение. Да и в долгу я не останусь. В Москве тебя с такой ягодкой познакомлю, не то что эти тощие, как кошки. Есть у меня одна на примете — подружка моей Зинули. Просила меня познакомить с хорошим человеком. Очень, говорит, уважаю в мужчинах солидность и культурность. Ты ей как раз в масть будешь. Интеллигент и по-иностранному секешь. То, что надо…

Гутман покосился на разболтавшегося бойца. Вроде не шутит, хотя бес его разберет, когда он правду говорит, а когда треплется. Все же несколько цветных открыток переводчик Хохлову дал и присовокупил к ним нарядный, в блестящих ободках немецкий компас. И тут же пожалел об этом, увидев, как Петро начал приценивающимся взглядом присматриваться к другим трофеям. Но тут вошел начальник штаба, и Хохлову ничего не оставалось, кроме как убраться восвояси.

И в комнате, где находились майор и командование отряда, никто не спал. Представитель штаба подробно рассказал о боях на Волоколамском и Клинском направлениях, об общих знакомых, называя которых он то и дело добавлял «убит», «ранен»… Появилось и новое зловещее определение «пропал без вести». Затем началось горячее обсуждение последних сводок Совинформбюро, прикидка возможных действий фронтов, хода всей войны и сроков ее окончания.

Ранним утром к школе подошло несколько крытых брезентом грузовых автомобилей. В комнату комсостава вошел капитан:

— Товарищ майор! Машины для перевозки отряда капитана Шевченко в Москву прибыли.

— Вовремя прибыли, товарищ Селиванов. Через час выезжаем. Люди заканчивают завтрак. Что у нас нового?

— Наши продолжают наступать, но подробностей доложить не могу. Выезжал ночью. А вот для разведчиков есть хорошие новости. Командир их части подполковник Спрогис просил передать вам, что состоялся приказ командующего фронтом о награждении орденами и медалями бойцов отряда. — Селиванов достал блокнот и, глядя в него, продолжал: — Командир, комиссар, начальник штаба, командиры взводов и военфельдшер награждены орденом Красного Знамени, а старший лейтенант Васильев — посмертно орденом Ленина. Многие сержанты и рядовые также награждены, а кто чем, не смог узнать.

— Вот это новость! Вот это да! — воскликнул Шевченко и, обращаясь к командирам, добавил: — Значит, награждение состоялось по нашему представлению по радио после совместного с авиацией удара на шоссе Клин — Новопетровское. Себя-то мы с комиссаром, конечно, не представляли. Это уж Артур Карлович Спрогис позаботился, спасибо ему.

— Иван Александрович, доведи до личного состава эту весть. Но в общих чертах, без детализации.

Мела поземка. Вдали грохотала канонада. В полях Подмосковья продолжалось героическое наступление Красной Армии. Неудержимо грозовым валом шли наши войска на запад. Скрипел, хрустел снег под ногами, колесами машин и пушек, гусеницами танков. Откатывались вражеские полчища, огрызаясь огнем, устилая трупами своих солдат и офицеров заснеженные поля и перелески Подмосковья.

Отряд лыжников, погрузившись на автомашины, двинулся в родную Москву.

Прощай Подмосковье!