Охота на выбивание [СИ]

ГЛАВА 22

Иван Михайлович Рыжов с утра был в плохом настроении. Вчерашнее нападение на Матвеича, и сегодняшнее известие о смерти Астафьева, слава богу, оказавшееся ложным, все вызвало у него приступ животной злости.

— Демократы, е… твою мать то! Распустили народ, жулье! Вырастили достойную смену, в собственный подъезд хрен зайдешь! — бормотал он на ходу. При этом он не просто шел, а зорко наблюдал за всем происходящим в округе.

"Сычиха опять пьяная, а пенсия у ней кончилась дня три назад. Снова, что ли, каких-нибудь чурбанов на постой пустила? Господи, и что ее никак не пришибут, сволочь старую! Надо будет зайти на обратном пути, посмотреть, кто там у ней поселился в этот раз".

Был выходной день, и Рыжов спешил не просто так, а вполне к конкретной цели, на рынок. Пройдя между цыган, торгующих за воротами рынка своими вечными, черными шалями и кожаными куртками, он прошел дальше. Нужный ему человек стоял у самого входа на рынок, сразу за воротами. Высокий, сутулый, с длинными волосами, с висячими усами, в широкополой, черной шляпе. Перед ним на ящике лежали два каталога с нумизматическими монетами, марками, значками. Этот чудак, Рыжов знал только его кличку — Монета, каждый выходной скупал на рынке монеты, медали, и прочую антикварную мелочь. Сейчас перед ним стоял мальчишка лет двенадцати, в синей джинсовой осенней куртке не по размеру, с кем Монета и вел неторопливую, степенную беседу.

— Деда, говоришь? А не врешь? — голос у коллекционера был специфичным, с интонациями ржавых воротных петель.

— Да точно, точно, — писклявым голосом зачастил парнишка, зябко передергиваясь всем телом, и подпрыгивая от холода с ноги на ногу. — Дед у меня крякнул, а медали и ордена остались.

— И не жалко? — спросил нумизмат. Рыжов, пристроившийся, якобы, рассматривать на соседнем лотке зимние шапки, увидел в руках покупателя орден Красной Звезды.

— А что, все равно мамка с папкой их пропьют, — пояснил мальчишка. — Лучше я на эти деньги себе беляшей накуплю. Да, вон и цирк в город приехал, тоже хочу сходить.

— А у тебя еще такие есть? — поинтересовался Монета.

— Да, там много! Этот вот самый плохой, старый орден. А есть много новых, блестящих!

Монета усмехнулся. Не сдержал улыбку и участковый. Они то знали, что орден времен Отечественной войны стоит гораздо дороже тех блестящих побрякушек, что дают ветеранам к очередной годовщине победы.

— Ну, хорошо, возьму я их у тебя, — проскрипел Монета. — На вот тебе пятьдесят рублей, неси все остальное.

Рыжов в это время думал, что ему сейчас делать? Взять этого пацана за шкирки? А вдруг у него действительно орден его деда? А если это, в самом деле, награды Матвеича, то, что он сможет сделать с пацаном? Задерживать его — воплей и визга не оберешься. Пацан, при всей своей тщедушности и молодости смотрелся маленьким бомжем, а значит, опыт в таких делах как общение с милицией за его плечами должен был быть колоссальным. Они еще и притворяются при этом так, как не притвориться никто из взрослых.

— Здорово! — восхитился пацан, и зачастил. — Я через час приду, принесу еще!

Он отбежал в сторону, но не очень далеко, встал в очередь за беляшами. Рыжов же подошел к нумизмату.

— Чем интересуетесь? — проскрипел тот. — Монеты, марки, значки?

— Да нет, орденами я интересуюсь. Особенно тем, что ты только что получил от этого пацана.

Михалыч сунул под нос поскучневшему скупщику свое удостоверение, и получил из рук того орден. Рыжов тут же достал из кармана очки, и бумажку со странными записями. Вчера он потратил больше часа, но разобрал все наградные листы, и переписал все номера боевых наград старого механика. Номер на обратной стороне ордена совпадал с номером в списке Рыжова.

— Так, как тебя зовут-то, я забыл? — спросил он коллекционера.

— Павел.

— Вот что, Павел. Этот орден я у тебя изымаю, он проходит по делу об убийстве. Я сейчас отлучусь, но потом подойду. Если этот пацан придет без меня, то постарайся побольше задержать его разговорами. Ясно?

— Хорошо, попробую, — согласился тот. — Только долго не задерживайтесь, я уже уходить хотел.

Рыжов выбрался из толпы, думая о том, кого ему привлечь к этому делу. Надо было ждать пацана с остальными наградами, потом проследить, куда он пойдет. Но раздумья Рыжова кончились в тот момент, когда он неожиданно увидел впереди себя того самого пацана, жующего горячий беляш. При этом еще два лежали у него в пакете. Мальчишка предавался этому делу так самозабвенно, что участковый решил попробовать проследить за ним сам. Он еще похвалил себя за то, что в этот раз одел гражданку. Собственно, больше заслуга в этом была его жены, бросившей в спиральную машину единственные милицейские брюки участкового. Выше пояса он как раз был при полном параде, в кителе, милицейской рубахе и галстуке.

К удивлению Рыжова пацан направился в его район. Остановившись около одного из домов, он торопливо доел последний беляш, и скрылся в подъезде дома. И дом, и сам подъезд были крайне неблагополучными, но Рыжов как-то сразу понял, к кому, и в какую квартиру идет мальчишка. На первом этаже участковый притормозил, подождал, когда сверху стихнет стук, и заскрипят несмазанные петли двери.

— Пришел, сученок?! Я тебе сейчас уши откручу, козел! — донеслось до ушей участкового, а потом мальчишка настолько резко завизжал, что Рыжов сразу понял, что невидимый ему мужик выполнил свою угрозу.

— Больно! Больно! — надрывался парнишка.

Участковый торопливо поднялся наверх, и обнаружил, что дверь в квартиру Сычихи осталась чуть приоткрытой. Дверной засов, которым пользовалась старуха, торчал в закрытом состоянии, но делать сразу две вещи: крутить уши пацана и закрывать дверь, у воспитателя не получилось. Поэтому Рыжов потихоньку вошел в прихожую, и затаил дыхание. Пацан по-прежнему орал свое: — Больно-больно! Отпусти! Я больше не буду! Отпусти!

А мужской, грубый голос напирал на свое: — Кто тебя просил рыться в моей сумке, а? Куда девал орден, ну!? Куда дел!? Убью, гад!

В этом месте Рыжов решил, что пора ему показаться на глаза. Он решительно вошел в зал, где увидел такую сцену. Посредине зала молодой, широкоплечий парень, довольно симпатичный, только вот волосы были чересчур длинными, да цвет лица, нездоровым, как у много пьющих людей, крутил уши все тому же пацану. В углу же, на стареньком диване сидела женщина лет сорока с усталым лицом. На руках у нее был грудной младенец, а под бок к ней жался мальчишка лет семи, невероятно худой, словно состоящий из одних глаз и костей. При виде нового человека он начал как-то странно дергаться всем телом, рот его скривился, и Рыжов понял, что мальчишка инвалид.

Между тем воспитатель молодого воришки единственный не заметил появление в помещениии чужого человека.

— Я тебя чему учил? — продолжал он поучать пацана. — Жить честно, а ты что сделал?! Ты — вор!

— Ну-ка, прекрати счас же! — строго велел Рыжов, отталкивая руки воспитателя. Тот от неожиданности разжал пальцы, парнишка тут же дал деру в другой конец комнаты, что возмутило лохматого парня до глубины души.

— Ты, козел, ты кто такой, чтобы мне указывать, как я должен воспитывать своих детей!? Это мой сын, что хочу, то и делаю! Пошел отсюда! — заорал он на Рыжова.

— Я тебе сейчас пойду по ушам! Сам уйдешь, и рад этому не будешь, — заявил Рыжов, расстегивая куртку. Под ней был милицейский китель и рубашка. Это сразу отрезвило дебошира.

— Участковый Рыжов. Документы! — потребовал участковый.

— Счас, — парень торопливо метнулся к старомодному шкафу, достал из него два паспорта, подал их Рыжову. Это были паспорта еще той, советской системы. Едва открыв первую страницу, Рыжов сразу хмыкнул.

— Что, оба белорусы?

— Да, мы из Белоруссии, — признался Гриша Хилькевич, так, судя по паспорту, звали парня.

— Регистрации нет, — продолжил Рыжов, — прописки нет.

— Мы только три дня, как вселились сюда, — подала голос женщина.

Рыжов открыл ее паспорт, снова хмыкнул.

— Полякова Галина Михайловна? Вы с ним не зарегистрированы?

— Нет. Мы живем гражданским браком, — усталым голосом призналась Галина.

— А что, нельзя, что ли? Главное, что мы любим, друг друга, — с вызовом спросил Григорий.

— И давно вы так живете?

— Пять лет.

— То есть, это не ваш ребенок? — Рыжов показал рукой в сторону всхлипывающего пацана.

— Васька? Нет, не мой, — признался Григорий, — мой вот тот, — он кивнул на младенца. — Но и эти они мне все как родные.

— Да, вижу я, какие они тебе родные. Ухи вон чуть парню не открутил. И сколько вы живете в Кривове? Давно?

— Да, с полгода. Раньше жили в Железногорске, а потом переехали сюда, — ответил хозяин, все как-то нервно оглядываясь на жену.

"Плохой признак. Сменять областной центр на нашу дыру, можно либо сбегая от кого-то или чего-то, либо пропив жилье", — решил участковый.

За этими разговорами Хилькевич немного успокоился, сел на табуретку, закурил. На взгляд Рыжова он выглядел старше своих двадцати шести лет, в то время как Галина смотрелась старше своих тридцати пяти.

— Что ж это вы сбежали из своей незалежной Белоруссии? — спросил Рыжов, обходя комнату, и потихоньку рассматривая все, что попадалось ему на глаза.

— Да, работы там нет, — нехотя ответил Григорий.

— Что-то я не слышал, чтобы у батьки Лукашенко была безработица, — говоря это, Рыжов заглянул в соседнюю комнату, где на кровати храпела хозяйка квартиры, Сычиха.

— Работа есть, только это разве работа, за гроши, — продолжал белорус.

— А пить надо меньше, тогда и денег будет больше оставаться, — рассуждая так, Иван Михайлович ногой выдвинул из-под кровати большую, черную с синим сумку. — Чья сумка?

Хилькевич вдруг занервничал, глаза его забегали.

— Не знаю, нашел я ее тут, как только въехали, она уже здесь была.

Рыжов тут же уловил недоуменный взгляд, брошенный в сторону белоруса его гражданской женой.

— И что в ней? — настаивал Рыжов. — Я ведь открою.

— Да, разная ерунда, тряпки, какие-то ордена, медали.

— Ну-ка, открой, — попросил Рыжов.

Хилькевич нехотя расстегнул сумку. Большую ее часть действительно занимали какие-то тряпки, а когда белорус поднял их, то на дне оказались многочисленные медали.

— Так это не твои, говоришь? — с усмешкой спросил Рыжов.

— Нет.

— А это вот что такое, — участковый вытащил из тряпья пульт к телевизору. — "Самсунг", — прочитал он. — А где сам телевизор то? А, Григорий? Уже цыганам отнес?

— Не видел я никакого телевизора. А пульт это здесь лежал, не мой он.

— В подвале телевизор, в тряпку завернутый стоит, — неожиданно подсказал переставший плакать пасынок Хилькевича. Самого отчима, аж передернуло от злости.

— Ты, щенок! Замолчи, Васька! — прошипел он.

— Да нет уж, говори, Вася, говори. Иди-ка сюда, — Рыжов подозвал мальчишку, положил ему руку на плечо. — Ты откуда про телевизор знаешь?

— А я видел, как он туда, в подвал, покрывало наше старое унес. Я потом пошел туда, и увидел его. Большой такой телевизор. Нам как раз такой нужен, а то без телека так скучно.

Рыжов с усмешкой посмотрел на Хилькевича, хотел что-то сказать, но тот в это мгновение сорвался с места, выскочил в коридор, и, на ходу сорвав с вешалки куртку, выскочил за дверь.

— Иж, ты какой, шустрый, — удивился участковый, но затем так же припустился бежать за белорусом. У того фора была метров двести, и, выскочив во двор, Рыжов увидел его уже сворачивающим за угол дома. Михалыч предпринял старт не столь быстрый, но не упускал из видимости беглеца. Они пробежали дворами, затем белорус выскочил к железной дороге, оглянулся по сторонам, но попутных поездов, а ему сейчас все были попутными, не было. Так что пришлось бежать дальше. Они с полкилометра пробежали вдоль дороги, затем Григорий свернул в лесопосадку, и побежал по ней, надеясь, что со временем удастся скрыться от преследователя. Так, потихоньку, они выбежали за пределы города. Что удивляло Григория, это то, что участковый не отставал. На вид он дал ему пятьдесят лет, и промахнулся всего на три года. Но вдвое моложе его белорус никак не мог оторваться от этого старика. Более того, упрямый участковый начал сокращать расстояние, между тем как легкие Григория уже почти капитулировали. Когда Хилькевич в первый раз остановился, чтобы отдышаться, и повернул голову в сторону преследователя, то поразился, что на лице этого старика не было заметно следов усталости, а дышал он редко и равномерно. Хилькевич припустился бежать дальше, а когда метров через триста снова обернулся назад, Рыжов, оказалось, был уже совсем близко. Григорию еще пришло второе дыхание, забег продолжился на добрый километр, но пришла и неизбежная развязка. Белорус уже еле стоял на ногах, когда ловкая подсечка заставила его растянуться на прелой листве. Поднять на ноги Рыжов ему не дал, коршуном упав на спину белоруса, он своими цепкими, как клещи руками, ловко завернул руки белоруса назад, и украсил их жесткими браслетами наручников. После этого, не вставая с тела поверженного врага, он достал из кармана рацию, и связался с дежурной частью.

— Семеновка, это сороковой. Пришлите наряд по адресу Железнодорожная шестьдесят шесть, квартира десять. Вызовите тех, кто ведет дело по нападения на Зубкова. Я убийцу взял. Да, и улики есть, стопудовые улики. Все.

Пока они шли обратно, Григорий все поглядывал сбоку на участкового.

— Чего глядишь? — спросил Рыжов.

— Дед, ты как это так можешь бегать, а? Тебе сколько лет? Я оторваться от тебя не мог, а я же пять лет назад входил в молодежную сборную Белоруссии по биатлону.

— Лет мне столько, сколько бог отмерил. А догнал я тебя потому, что я каждое воскресенье пробегаю в три раза больше, чем мы с тобой сейчас пробежали. Ты то, поди, кроме литробола ничем эти пять лет не занимался?

Григорий отрицательно замотал головой.

— Нет, забросил все.

— Ну, ничего, в зоне снова спортом займешься, а сидеть тебе долго. Выйдешь, посоревнуемся снова. Я уже старенький буду, на пенсии, как раз может, и перегонишь меня.

На это Григорий ничего не ответил, только понурил голову.

Около дома их уже ждала дежурка с нарядом, а вскоре подъехал и Шаврин. Узнав подробности всего происшедшего, из-за которых его вызвали, он облегченно вздохнул:

- Слава богу, одно дело, считай, свалили.