Охотник за воспоминаниями

ГЛАВА 8. Ценители искусства

Ожившие стараниями Джо механы-охранники теперь стояли у входа. Ланс притормозил, рассматривая их заново отполированные доспехи. В прорезях старинных вычурных шлемов клубился зеленый туман, на мощной груди пульсировала россыпь красных огоньков.

– Добрый вечер, сэр, – пророкотал механоид с плюмажем из белых завитков пара над головой и распахнул дверь перед посетителем, как перед важной особой. Ланс вошел, чувствуя себя немного неловко.

Сегодня в заведении Ржавого Джо было людно, хотя можно ли так сказать, имея в виду не людей?

За столикам в углу расположилась троица крупных боевых механоидов. Они потягивали что-то из высоких металлических стаканов. Все трое смолкли, стоило появиться Лансу. Чувство неловкости усилилось, и только необходимость срочно обсудить с Джо подсмотренное в памяти Элизы заставила охотника двинуться вперед, к стойке, хотя больше всего ему хотелось ретироваться.

Красный механический дракончик Рэдди гордо восседал на плече Ржавого Джо, словно попугай у капитана пиратского судна.

– Сегодня у нас гости из Сангры, – сказал барман Лансу, кивая на компанию за дальним столиком. – Сопровождают важного путешественника, инкогнито прибывшего в Междуземье.

Ланс подозрительно покосился на механов. Оружия не видно, но наверняка у них в корпусе скрыты арбалеты, лезвия, небось еще и атакующие плетения навешаны.

– Серьезные ребята, – Ланс покосился на механов. Те негромко о чем-то беседовали. – Мне бы горло промочить.

– Извини, сегодня не угощаю, самогон закончился.

– Переживу, если вода найдется.

Рэдди спланировал на стойку, резво поскакал по ней в дальний конец и приволок оплетенную бутылочку. Ланс осторожно погладил дракончика указательным пальцем по голове. Тот довольно встопорщил крылья и снова взлетел на плечо к механоиду.

– Твоя жажда не стала меньше? – спросил Джо, отвинчивая металлический колпачок и наливая воду для Ланса в стеклянный стакан. Мелкие пузырьки зашипели, заплясали на поверхности, и Ланс подозрительно повертел стакан.

– Жажда? Нуу… – неопределенно протянул парень и указал на стакан. – Что это?

– Минеральная вода из источника в Белых Горах.

– Что, правда? – изумился Ланс.

– Нет, конечно, – в голосе механоида парню послышалась усмешка, чего, конечно, быть никак не могло. – Это просто вода и углекислый газ. Но эффект тот же, мне даже состав минеральных солей удалось повторить с точностью.

Ланс не очень понял, что имеет в виду Джо, но напиток ему понравился. На вкус было очень освежающе, только потом забавно покалывало в носу.

Он рассказал Ржавому о контакте перчатки с Кристофером и Элизой.

– Значит, память исповедника защищена, – Ржавый Джо внимательно выслушал Ланса и налил парню еще воды с пузырьками.

– А может, все дело в брегете? – предположил Ланс. – На нем было клеймо Дока.

– Может быть и так. А давно у него эта вещь?

– Нет, он сказал – недавно подарили, – Ланс ответил и сам понял, как опростоволосился. – Может, поэтому ничего не вышло? Но я не видел у исповедника ни одной старой вещи. Все новенькое, недавно купленное, причем купленное здесь, в Мидлтоне. Разве только очки…

Ржавый помолчал немного, видимо анализируя сказанное.

– Дай мне перчатку.

Ланс расстегнул ремешок и стащил перчатку. Она неохотно сползла с руки, будто стала уже частью его самого, признала его как своего владельца и не хотела покидать.

Механоид осторожно подхватил ее со стойки, из его пальцев выехали тонкие инструменты, и он принялся работать со считывающей пластиной.

– Кольцо у Элизы тоже относительно новое, – задумчиво пробормотал Ланс, наблюдая как тонкие щупы, извиваясь, снимают верхнюю защитную поверхность и перебирают внутренние детали устройства.

– Но оно было на ней, когда произошло это убийство, и все, что видела девушка, успело запечатлиться в нем, – продолжал рассуждать Ланс. – Мне останется только рассказать все это рейнджерам, и они быстро наведут порядок в городе.

– Ты думаешь, все так просто? – спросил Ржавый, продолжая возиться с перчаткой. Теперь он перебирал кристаллы, меняя прежние на другие, покрупнее. – В этой истории замешаны люди посерьезнее покойного Деррика и его неприятного друга Каллигана. Зачем было похищать волчонка? Это первый вопрос. Второй – почему Каллиган разжигает в городе неприязнь к вольфам? И почему в этом году на мидлтонский маскарад приезжает столько знати из королевств? Судя по тому, что пишут в газетах, здесь будет парочка маркизов, граф, баронеты, и даже одна герцогиня. С каких это пор мирное захолустное веселье стало манить пресыщенных аристократов?

Ланс растерялся. Столичные газеты он просматривал, но по большей части искал там ответы на совсем другие вопросы. Например, не ищут ли виновника пожара в Роксбридже, и какие решения принимает Королевский суд в подобных случаях. Светская хроника уж точно его не интересовала. А вот Джо, похоже, ничего не упускал из виду. Только ни одного ответа на его вопросы у Ланса не было. Да и какая связь?

– Мало ли что взбредет в голову богатым бездельникам? А Каллиган просто подлец и пьяница, – пожал плечами Ланс и допил воду прямо из бутылки. – А у тебя еще такая вода есть? Можно мне с собой взять бутылочку?

– Если хочешь стать настоящим рейнджером, нужно научиться видеть немного дальше собственного носа. – Джо поставил перед Лансом бутылку воды. – За счет заведения. Попробуй еще раз пробиться в память Кристофера. Теперь уже без предметов, с помощью прямого контакта.

– А это возможно? – удивился Ланс.

– Теперь да, – механ отдал ему перчатку. – Я перенастроил систему считывания, добавил мощных кристаллов для активации и записи мыслеобразов. Должно получиться.

– А если нет? – Ланс натянул перчатку, пошевелил пальцами. С виду ничего не изменилось, но ощущения были немного иными. – Если я возьму его за руку и меня просто снова шарахнет молнией?

– Тогда сочини заранее правдоподобную историю, которая это сможет объяснить, невозмутимо посоветовал Джо.

Искать рейнджеров Лансу не пришлось. Он застал Эндриса на веранде у Моррисов. Рейнджер радостно поедал кокосовое печенье Джарры, пока его дети, трехлетний толстощекий карапуз и его старшая сестренка с радостным писком носились по саду. Испуганные грифончики попрятались кто куда, а мадам Моррис разрывалась между любовью к внукам и жалостью к питомцам.

Ланс быстро пересказал подсмотренное в воспоминаниях Элизы, не преминув и описать, как на девушку напал Каллиган.

– Вот сволочь, – оценил услышанное рейнджер. – Не спускай с девчонки глаз, парень. Этот гоблин так просто от нее не отвяжется. Значит, вольфы не врали, да мы и сами так решили. Вот еще понять бы, за каким бесом дохлый Деррик полез к Сиг? Тронуть волчонка – все равно что смертный приговор себе подписать…

Уже второй раз за сегодняшний вечер Лансу задавали этот вопрос – чего хотел Деррик от волчицы.

Ланса усадили за стол. К Моррисонам пришли еще гости – фермеры, жившие по соседству, со странной фамилией Мазевич. Их дети присоединились к отпрыскам Эндриса в саду, а родители выставили на стол бутылку с яркой этикеткой.

На этикетке была изображена рыжеволосая женщина в клетчатой рубахе с сочным яблоком в руке. Ланс присмотрелся и узнал в красотке мадам Мазевич, крепкую жизнерадостную женщину, сидевшую сейчас напротив.

– Это вы? – рискнул спросить Ланс, указывая на рисунок.

Она, смеясь, кивнула:

– Я, юноша. Еще похожа? Джованни рисовал это еще десять лет назад.

– Вы ничуть не изменились! – Ланс ответил почти искренне. – Ваш муж очень хороший художник!

– Не знаю, хороший ли я художник, – сказал сам Мазевич, высокий мужчина с аккуратной черной бородкой. – Но вот яблочный бренди у меня лучший в Вольных Землях, уж поверьте! Наливайте, юноша, и оцените букет. Ланса не надо было просить дважды. Его рука сжала пузатые бока, считывающая пластина прижалась к этикетке, и водоворот чужой жизни захлестнул его сознание.

Жизнь в Тубурге вертелась вокруг трубопрокатного завода. Искусство жителей городка интересовало мало, разве что в виде рекламных постеров и вывесок питейных заведений.

Джованни Мазевич – высокий, худой и нескладный, с длинным носом и взглядом голодного ворона, считал, что послан судьбой в этот убогий городишко привить его жителям любовь к прекрасному и возвышенному. Он потратил на это неблагодарное занятие уже около трех лет, с тех пор как закончил трехмесячные курсы живописи в мастерской самого Эль Франко в соседней провинции.

За это время Мазевич написал несколько сотен картин.

Начинал он как пейзажист, однако промышленный пейзаж Тубурга, хоть и обладал определенным урбанистическим шармом, слабо трогал сердца его жителей. Они мельком смотрели на полотна, выставленные в витрине маленькой мастерской по дороге с работы, пожимали плечами и шли пить пиво с бургерами.

Потерпев неудачу с пейзажами, Джованни взялся за портреты. Поначалу дело пошло хорошо – жители, а особенно жительницы Тубурга, охотно соглашались позировать. Только получить с них денег за готовую работу почти не удавалось.

– Я тут слишком толстая!

– Это на меня совсем не похоже! Нос картошкой, глазки маленькие.

– Ты что, мозгляк, хочешь сказать, что это чудовище – моя жена? Да я тебе..!

Мазевич понял – приверженцев реализма в портретной живописи Тубург не оценит и решил попробовать себя в натюрмортах.

Стесненные обстоятельства ограничивали художника в выборе натуры. Вскрытая банка бобов, обглоданная куриная ножка и луковица не вызывали восторга у зрителей. Единственным, что кормило художника, были плакаты для школьных утренников и афиши для местного театра. Там он рисовал томных красавиц в объятиях мускулистых героев, зеленокожих монстров и мохнатых чудовищ. Владельцу театра его афиши нравились, хотя сам Джованни считал их бездарной мазней, ширпотребом и относился к ним соответственно.

Плоские рисунки с "взрывной" палитрой, от которой стошнит любого эстета, неестественные позы и бессмысленные улыбки были настолько противны ему самому, что Джованни даже стеснялся ставить на них свою подпись. Однако их охотно разбирали после окончания спектакля местные подростки, что с одной стороны тешило самолюбие художника, с другой – еще больше убеждало его в неразвитости эстетического вкуса в Тубурге.

Устав от городской жизни, Джованни несказанно обрадовался приглашению Эндриса провести лето у него на ферме в Мидлтоне в качестве подсобного рабочего. Он решил, что в свободное время будет писать коров – они куда более благодатная натура, ведь ни одна корова еще не сказала художнику:

– Что-то я у вас на картине такая тощая! И вымя у меня совсем не такой формы, и пятна другого оттенка.

Собрав скромные пожитки и этюдник, Джованни сел в поезд и укатил. За окнами вагонов мелькали поля и перелески, поезд плавно покачивался, а в мыслях Джованни царили печаль и меланхолия. Вот ему уже за тридцать, а чего он достиг?

Алан Великий в этом возрасте уже написал знаменитый портрет Донны Луизы, Тали успел прославиться, а он все чах в тени заводской трубы. Но с другой стороны, взять Моди и Хохена – при жизни оба прозябали в нищете, пытаясь расплатититься картиной за еду и выпивку, а после смерти их творения стали стоить миллионы. Интересно, а что станет с его полотнами?

От этой мысли Джованни испуганно дернулся. Поезд замедлился, художник поспешил к тамбуру, нервно разминая в руках сигарету. Он успел сделать лишь пару затяжек на узком перроне, когда поезд зашипел и проводница отчаянно замахала рукой:

– Сэр, поднимайтесь скорей, отправляемся!

Уже влезая в трогающийся поезд, Джованни заметил, как из соседнего вагона выпрыгнули подростки с сумкой в руках. Он не придал этому значения, пока не увидел, что его собственный багаж исчез. Конечно, так и есть! В руках у воришек была его собственная старая потертая сумка. Впрочем, к ее пропаже Джованни отнесся философски. Там была всего лишь пара не очень новых носков, рубашка и тетрадь с набросками. А этюдник, конечно, никто и брать не стал.

Целое лето он провел на ферме Моррисов. Рисовать мирные деревенские пейзажи оказалось настоящим раем. Он писал длинные гривы коней, узенькую речушку, девчонок с соседней фермы, кухарку Джарру, мирно покуривающую трубку после ужина. Пил с Эндрисом яблочный самогон, вспоминая о том времени, когда они вместе учились у великого Эль Франко и наслаждался свежим воздухом.

Как-то за завтраком друг протянул Джованни газету:

– Гляди, здесь пишут о тебе!

Заголовок гласил: "Таинственное исчезновение или трагическая гибель художника".

Из статьи Джованни с удивлением узнал, что похищенная у него сумка была выловлена под мостом в захолустном городишке Фьюпонт. Из этого простого факта автор статьи отчего-то сделал вывод о безвременной кончине владельца сумки. Более того, читателей уверяли, что художник утопился от несчастной любви. Основанием для подобных утверждений послужили женские наброски из его тетради.

– Похоже, мою ферму пора переименовывать. Закажу вывеску "Добро пожаловать в Загробный мир", – смеялся Эндрис, – и буду деньгу загребать с желающих посмотреть на твое посмертное существование.

– Для меня здесь – настоящий Эдем, – отвечал Джованни, – так что выдай мне пару крылышек и арфу в качестве инвентаря.

– А Молли из "Трех подков", похоже, твой личный "крылатый", – подмигнул Чарли и хлопнул Джованни по плечу.

Друзья посмеялись над статьей и забыли о ней.

Лето на ферме пошло Джованни на пользу. Эндрис безжалостно эксплуатировал рабочие руки друга и Джованни это даже понравилось. Он с удовольствием собирал яблоки и сливы, вникал в тонкости перегонки фруктового спирта, ходил на ночную рыбную ловлю, до упаду отплясывал в баре "Три подковы" с Молли.

Джарра наваливала ему в тарелку побольше картофеля, приговаривая: "Ешь как следует, хлюпик городской, может на мужчину станешь похож". Стейки на столе у Моррисов всегда были громадными, хлеб изумительно свежим, а в баре у Молли подавали отменный яблочный пирог. Джованни отрастил бороду, загорел, темные волосы выгорели на солнце, он раздался в плечах и перестал сутулиться, в глазах появился веселый блеск. Утраченный в водах Фьюпонта гардероб он заменил простыми линялыми брюками из брезента и клетчатой рубашкой.

Их с Эндрисом эксперименты по части изготовления яблочного самогона имели оглушительный успех, особенно с тех пор, как Джованни взялся за оформление товарного бренда. "Пигбойское особое" с красоткой Молли на этикетке пользовалось неизменной популярностью среди местных фермеров и пигбоев. Спрос рос так стремительно, что Эндрис всерьез предложил Джованни совместный бизнес, тем более, что по соседству продавалась ферма с хорошим яблоневым садом.

– Наскреби на первый взнос, а в банке у Рикко я выбью для тебя кредит, – решительно подвел итог обсуждению будущего предприятия Эндрис.

Джованни решил, что продаст свою мастерскую в Тубурге и переедет в благословенный райский уголок. В его мечтах уже фигурировал хорошенький домик, уютная кухня и Молли в милом фартучке с оборочками у плиты.

Джованни сел в исходящий клубами пара экспресс, и отправился в Тениброссу, полный решимости изменить свою жизнь. Тубург встретил его привычной слякотью, серыми закопченными стенами домов и унылыми лицами спешащих по делам горожан. Не успел Джованни поставить чемодан у дверей, как на пороге мастерской появилась соседка, владелица книжной лавочки, торговавшей исключительно любовными романами.

– Сэр, а вы – наследник? – поинтересовалась мадам.

Джованни опешил.

– Наследник?

– Вы – родственник бедного господина Мазевича? Я определенно замечаю фамильное сходство. С тех пор как мы прочитали в газетах о его безвременной кончине, все ждали, когда же появится кто-то…

Кашель ошарашенного Джованни вполне сошел за положительный ответ.

– Какой был одаренный юноша! Как жаль, как жаль, такой молодой, – причитала мадам, бойко зыркая по сторонам из-под круглых очков. – Судьба талантливых людей зачастую бывает так трагична! А вон, кстати и мой портрет. Джованни подарил его мне, только, увы, закончить не успел. Не будете ли вы, сэр… как ваше имя?… так любезны отдать его мне?

Джованни, пораженный тем, что его не узнали, едва не позволил мадам утащить портрет, за который она когда-то отказалась платить. Та уже ухватила холст и бочком протискивалась к дверям.

– Семьдесят либров, – остановил ее художник.

– Что, простите? – пискнула мадам.

– Столько стоит портрет. Кузен оставил мне свои записи.

Ее лицо вытянулось.

– Да кому будет нужна эта жалкая мазня? Посмотрите, и улыбка у меня тут кривая. Так, только на память о соседе…

Джованни пожал облаченными в новый кожаный пиджак плечами:

– У меня контракт с галереей в Сан-Петро. Все картины кузена пойдут на выставку-продажу. Возможно, Джованни и хотел бы оставить знакомым что-нибудь на память, – "кузен" изобразил задумчивость. – Но я человек деловой. Могу уступить двадцатку, не более.

Круглое личико мадам сморщилось, как печеное яблоко.

– Грабитель! – прошипела она и выскользнула из мастерской.

Но, к удивлению Джованни, через полчаса вернулась с пятьюдесятью либрами и выкупила портрет.

После этого в мастерскую Джованни началось настоящее паломничество. Не менее пяти девиц и одна солидная вдова требовали отдать им протерты. Каждая утверждала, что была любовью всей его жизни.

– А вы симпатичнее, чем ваш кузен, – заметила кокетливо тощая девица из канцелярского магазина. – Он был такой мрачный и хмурый, а вы такой веселый и приятный мужчина. Даже не верится, что вы – родственники. Не хотите вечером выпить чашечку кофе?

– Увы, я не пью кофе, – вежливо отказался Джованни. Он получил уже четвертое такое предложение за день.

Как сильно, оказывается, может измениться отношение к художнику, стоит только его имени промелькнуть в газетах. Так вот она – та таинственная сила, которую он столько лет не принимал во внимание! Он, как дурак, столько лет корпел над холстами, надеясь, что люди оценят его мастерство. А нужна была всего лишь небольшая сенсация.

Еще три дамы претендовали на картину в стиле ню, которую якобы писали с них, не смущаясь полным несоответствием комплекции, цвета кожи и даже возраста. Хозяева двух конкурирующих закусочных передрались за натюрморты с бургерами.

Но окончательно шокировал Джованни визит владельца трубопрокатного завода. Господин Раст купил самое большое полотно с дымящими трубами, заявив, что это – крайне оптимистичный пейзаж и он велит повесить его у себя в приемной.

Тубург Джованни покинул неузнанным и налегке, увозя в чемодане сумму, достаточную для первого взноса за ферму.

Пять лет спустя "Пигбойское особое" бренди продавали уже в нескольких городах и Эндрис с Джованни подумывали о постройке небольшого заводика.

Они сидели в саду под яблонями, дегустируя новый сорт сливовой наливки и обсуждали расширение ассортимента.

– Не жалеешь об упущенной славе живописца? – с улыбкой спросил Эндрис. – Я-то эти курсы и Эль Франко ненавидел, но не мог же я свою Марго отпустить одну в этот гремлинов Сан-Петро…

– Не жалею, – ответил Джованни, сделав глоток наливки. – Я не любил свою живопись и был несчастен. Как старательный ученик, рисовал все что видел, совершенствовал технику, но ни в одной из моих работ не было души. Нужно любить то, что ты делаешь, будь это хоть яблочный самогон, хоть фреска в Соборе Святой Сангвис.

– Не знаю насчет фресок, Маргарет уж который год нудит, нужно будет свозить ее посмотреть на эту скукотищу. А вот наливка кисловата, надо больше сахара.

Джованни засмеялся.

По дорожке к ним бежали девочка лет четырех в полосатом платьице и белый щенок.

– Папа, папа, нарисуй мне котенка! – она тут же вскарабкалась отцу на колени, сунула нос в стакан, сморщилась и расчихалась. Щенок прыгал вокруг, неистово мотыляя хвостом.

– Моя самая лучшая заказчица, – поцеловал он нагретую солнцем макушку. – Главное для художника – искренние ценители его творчества. Мне с этим повезло!}