Он не любит меня

КАЙ

Я снимаю свою футболку и отдаю ее Крису, чтобы он мог прикрыть Руби. Мои глаза пытаются сфокусироваться от слепой ярости, которую я чувствую от того, что только что произошло. Я не мог прыгнуть раньше Тайлера, потому что вырывал шланг у Джен и Николь и был занят тем, что выгонял их из дома приказывая никогда больше не возвращаться.

Я ненавижу ее за то, что она бросила меня, но я бы никогда не сделал ничего подобного в ее день рождения или в любой другой день. Я обещал Тайлеру, что буду милым. Я хочу пойти к ней, но не могу. Тайлер у меня перед лицом, и я не могу оторвать глаз от подсчета отметин на ее спине. Их так много. Выпуклые шрамы красного и белого цветов, которые портят ее прекрасную кожу.

Теперь очевидно, почему она носит толстовки и никогда их не снимает. Вот почему она посмотрела на платье, которое ей подарила Эбби, с грустным выражением лица, потому что знала, что не сможет его надеть.

— Какого черта, Кай! Зачем? Зачем ты их пригласил? Что ты наделал? Я хочу тебя убить! Она могла утонуть. Она явно не умеет плавать, ты, придурок. Надеюсь, это не одна из твоих шуток. Я же сказал тебе оставить ее в покое. — Говорит он сквозь стиснутые зубы.

Боль пронзает мою челюсть, и я думаю, что Тайлер только что ударил меня, но я онемел. Крис появляется из ниоткуда, и я смотрю, где Руби, а Эбби следит за тем, чтобы она была прикрыта. Каждый из них следит за ней.

— Тайлер, успокойся. Он истекает кровью. Ты разбил ему губу. — Говорит Крис.

— Хорошо, надеюсь, этот мудак попытается ударить меня в ответ, чтобы я мог снова уронить его задницу. — Я снова бросаю взгляд на Руби, но по ее щекам текут слезы, и это меня разрывает. Это меня разрывает, потому что он прав. Если бы не я, их бы здесь не было. Эти сучки не попытались бы причинить ей боль, и хотя Тайлер вовремя добрался до нее, им все же удалось причинить ей еще большую боль.

— Не смей смотреть на нее, ты, кусок дерьма, — плюет Тайлер мне в лицо. — Ты испортил ей день, и раз тебе так любопытно, я тебе расскажу. Может быть, ты поймешь, что такое пытки и издевательства. Когда кто-то тебя не любит и обращается с тобой так, будто ты хуже собаки. Ты хочешь знать, а? Ты? Ответь мне! — Тайлер толкает меня, и я отступаю. Я не могу сопротивляться. Не сейчас. Не когда она плачет и сломлена. Я обещал сломать ее, но не так, не после того, как стал свидетелем ее боли. — Я прочитал ее досье. Я не должен был этого делать, но я это сделал, и ты знаешь, как она получила эти шрамы? Она тайком убегала и виделась с каким-то маленьким мальчиком, которого считала всем своим миром и единственным родным человеком. Она не называла его имени или куда она ходила. Ее дерьмовой мамаше было все равно, она была постоянно под кайфом и просто запрещала ей заводить друзей, а ее кусок дерьма отчим избивал ее каждый раз, когда узнавал, что она сбегала к этому мальчику, но она продолжала все это терпеть, желая этих встреч, и каждая такая новая встреча, оставляла новый шрам. Все ради дерьмового мальчишки, который, вероятно, не стоил шрамов, которые ей придется носить на своей коже вечно. Терапевт думает, что маленький мальчик был ее выдуманным другом.

Кажется, меня сейчас стошнит. Я трогаю лицо, и мои щеки мокрые. Тайлер хватает меня за волосы и шлепает меня по груди.

— Это было ошибкой — привести ее сюда, так что держись от нее подальше, потому что последнее, что ей нужно, — это что-то от тебя. Твои слезы ничего не изменят. Мне приходится слышать ее рыдания по ночам, и я почти уверен, что сегодняшняя ночь не будет исключением. Теперь, благодаря тебе, мне придется слышать, как моя сестра плачет перед сном, потому что я был слишком глуп, чтобы довериться тебе в ее день рождения. У нее никогда не было дня рождения, и после сегодняшнего дня я не думаю, что она когда-либо захочет его, эгоистичный ты придурок.

То, что он мне говорит, вырывает из моей памяти воспоминание, которое я считал давно похороненным. Что-то, что я упустил, но не мог понять. Были знаки, но я был просто ребенком. Мы оба были просто детьми.

— Эй, почему ты так гримасничаешь? Что-то болит?

— Нет, я думаю, я поранилась, когда перелезала через забор, это пройдет через несколько дней, наверно потому, что я мало занимаюсь спортом.

— Ты уверена, Руби? Я мог бы купить тебе пластырь, если ты поцарапалась.

Она морщит нос тем милым образом, который мне нравится.

— Все в порядке. Я буду в порядке, не волнуйся.

— Я постараюсь добавить подставок, чтобы тебе было легче перелезть. — Она улыбается.

Ее улыбка прекрасна. Она напоминала мне солнце и луну, потому что они дают свет, и мир нуждается в них так же, как я нуждаюсь в ней. Мне нужен ее свет. Она — самый прекрасный свет, который я когда-либо видел.

После того, как все уходят из моего дома, я сажусь на кровать и достаю папку, где я хранил ее последнее письмо и засушенную ромашку, и я открываю ее, и перечитываю письмо снова и снова. Я сижу на кровати и плачу. Я наконец-то плачу по ней, как не плакал по своей матери. Я никогда не мог плакать из-за своей матери, но я плакал из-за Руби. Я плакал, потому что потерял ее улыбку. Я потерял свой свет. Свет, которого я не заслуживал. Я был причиной ее боли. Она ушла, потому что больше не могла этого выносить, а я был слишком глуп, чтобы заметить. Я знал, что она живет в бедной части города. Я видел ее грязную одежду, и она умудрялась всегда приятно пахнуть по какой-то причине. Как будто она распыляла на себя духи перед тем, как прийти. Мне было все равно, распыляла она их или нет. Я хотел ее в любом случае, я мог бы иметь ее, и я не знал, что ее присутствие в моей жизни означало, что она за это платит.

— Прости детка, — рыдаю я всем, кто может меня услышать. — Мне так жаль, Руби.