Операция продолжается

НОВОСТИ

На улице Володя неожиданно встретился с Осинцевым. Маленький, круглый, он выкатился из-за угла и сразу спросил:

— Ну, на какой участок назначили?

— К вам.

— Порядок! — обрадовался Назар. — Значит, вместе работать будем.

— Выходит.

— Зайдем ко мне. Поболтаем, — предложил Осинцев.

— Нет, пойдем лучше к нам, — сказал Володя. — Есть хочу. С утра во рту ни крошки не было.

— Н-да, жратва — дело важное, — согласился Осинцев. — Только заходить к вам не хочется.

— Почему?

— Да так… — Назар замедлил шаги. — Неохота лишний раз встречаться с этим охломоном.

— С кем?

— Да с Мокшиным. Ну его…

— За что ты его не любишь? — удивился Володя. — Человек вроде порядочный…

— Вот именно — вроде, — сердитой скороговоркой перебил Осинцев.

— Ну, ты всегда преувеличиваешь, — улыбнулся Володя. — Обыкновенный хороший парень.

— Чего ты о нем знаешь! Я с ним уже семь месяцев работаю, а понять не могу.

— Плохо глядел, — сказал Володя, вспомнив невеселый разговор с геологом.

— Ну да, плохо… — обиделся Осинцев, — я поначалу его тоже за человека принял. Даже деньги взаймы брал, вместе выпивали, а потом… — он макнул рукой, и Володя снова улыбнулся — своей привычкой жестикулировать маленький Назар очень походил на долговязого Вознякова. — Потом разочаровался. Сухой он какой-то. Все правильным, точным хочет быть, ни с кем не ругается — тьфу!

— Чудак ты, Назарка! — рассмеялся Володя. — Все с кем-нибудь воюешь.

— Не всем же быть такими всеядными, как ты! — беззлобно огрызнулся Назар.

Мокшин был в плохом настроении. Володя сразу поднял это, когда зашел после ужина в свою комнату. Квартирант сидел за письменным столом и курил, сердито пуская тугие струи дыма к низкому потолку.

— Невеселы что-то, Василий Гаврилович, — сыто потягиваясь, сказал Володя. — Чем расстроены?

— Да ничем. Просто устал.

— А мне показалось, что расстроены. — Володя опять потянулся. — Тоже устал. Лягу спать. Завтра на участок ехать. Не обижаетесь, что отнял у вас две буровых?

— Ну что ты! Рад бесконечно. Баба с возу — кобыле легче. Надоел мне этот Осинцев. Все ему не так, все ему не ладно.

— Он такой! — добродушно согласился Володя.

— Ну его! Мучайся теперь ты. — Мокшин недолго подумал, потом сказал: — Олег Александрович тоже хорош. Выставляет меня на посмешище, приписывает какие-то сомнения. Это после того, как я вместе с ним ночей не спал.

— Да полноте, Василий Гаврилович. Ничего особенного он не сказал. Так… Употребил не то слово. Берегите нервы. Старик вас уважает, а сказать что-нибудь лишнее всякий может. Мне на первом курсе математик однажды оценку снизил за многословие.

— Бывает. — Мокшин повеселел, стал раздеваться. — Послушаю добрый совет. Тоже лягу.

В комнату заглянул отец.

— Пойдем-ка, Владимир. Подсоби матери. Надо картошки набрать.

— А я уж спать собрался.

— Ишь, какой барин, — проворчал Тихон Пантелеевич. — Пойди подсоби. У меня что-то нынче поясницу разламывает.

— Баньку, баньку с веничком надо, — посоветовал Мокшин.

— И то дело, — согласился Тихон Пантелеевич. — Завтра истопим, а то невмоготу что-то. Пошли. Подыми матери пару бадеек.

Спускаясь в голбец, Володя вдруг подумал, что отец неспроста заставил его лезть за картошкой. И не ошибся. Тихон Пантелеевич зажег керосиновую лампу и тоже спустился вниз.

— Есть новость, — прошептал он, склоняясь к сыну. — Второго числа вечером у Сидора Хомякова брал лошадь Иван Булгаков. За самогонкой в Порошино вроде бы гонял.

Наипервейшего деревенского пьяницу, колхозного конюха Сидора Хомякова Володя знал с детства, а другую фамилию слышал впервые.

— Кто такой Булгаков?

— Не нашенский. Из раненых. Коновозчиком в партии работает.

— А что же он не у себя лошадь брал?

— Выходит, не резон было.

— И долго ездил?

— Сидор-то не помнит. Пьян был. Лошадь дал часов в семь вечера и спать завалился в конюховке. Ночью проснулся, видит — лошадь на месте, а Иван на полу спит. Четверть самогона под столом.

— Во сколько это было?

— Да не знает Сидор-то. Я ж говорю — пьян был. Разбудил Булгакова, еще выпили. У него и вовсе ум вон.

— Как ты все это узнал?

— Это мое дело, — сердито прошипел отец. — Я свое дело сделал. Ивана-то сразу узнаешь. Однопалый он.

— Давно в деревне появился?

— Да месяца четыре будет. У Ефросиньи Козыревой квартирует.

— Откуда он?

— Из госпиталя, говорят. По чистой. Места-то его под немцами.

— Пьет часто?

— Не особенно. Но бывает. Запоями. Редко да метко.

Лежа на своем сундуке, Володя напряженно соображал, как лучше и скорей сообщить все Новгородскому, Капитан при прощании в доме Сажина сказал, что звонить и писать письма не следует, что он сам установит связь в нужное время. Это нужное время подошло, а обещанной связи не было. Володя сердился.

Утром Володя уехал на участок. Описал поднятый ночными сменами керн. Сам удивился легкости, с которой это ему удалось. Придирчиво просмотрев свои записи, успокоился, хотя все равно испытывал чувство некоторой неуверенности из-за отсутствия Мокшина.

На буровой Осинцева царил хаос. Бригада занималась ликвидацией аварии. Маленький Назар, скинув полушубок и шапку, командовал. Дюжие парни, взявшись за трос, выбивали ударной бабкой намертво прихваченный где-то в глубине скважины снаряд.

Володя сел в углу на верстак и стал с интересом наблюдать. Бревенчатый тепляк был наполнен грохотом и дымом, которым надсадно плевался одноцилиндровый, похожий на большой черный самовар, нефтяной двигатель. Через один из шкивов этого двигателя перекинут прорезиненный ремень. К обоим концам ремня прикреплены куски троса. За один трос держались буровики, а к другому была привязана цилиндрическая стальная бабка, насаженная на буровую штангу, торчащую из скважины. Когда буровики натягивали трос, ремень плотно прилегал к шкиву, шкив подхватывал ремень, — и бабка стремительно взлетала вверх — ударяла по навернутому на конец штанги сальнику, через который закачивалась в скважину промывочная жидкость. Буровой снаряд вздрагивал, взматывал, как пьяный мужик от затрещины, своей головой-сальником и оставался стоять неподвижно.

«Бом… бом… бом…» — мощно ухали удары в ответ на нервный, захлебывающийся лай движка. Хоть и было это не в новинку, Володя подивился могучей силе, которая намертво ухватила снаряд.

— Какого лешего расселся! — заорал Осинцев, делая на штанге мазутную пометку. — Помогай, ваше величество!

Володя весело соскочил с верстака и ухватился за трос.

«Бом… бом… бом…»

Упругое тело снаряда натужно вибрировало, но не подавалось вверх. Володя в общем ритме рвал трос на себя и отчего-то радовался этому грохоту, этому размеренному ритму. Было приятно впервые за многие месяцы слышать и создавать грохот, который не нес смерти и разрушения.

«Бом… бом… бом…»

Пот начал заливать глаза, заныла раненая нога, а Володя с давно забытым воодушевлением напрягал все силы.

— Пошла! — вдруг завопил Осинцев, наблюдая за меткой. — Еще разок!

Володя и сам почувствовал, что в вибрирующей штанге стала исчезать упругость, удары стали глуше, мягче. Потом снаряд неожиданно подпрыгнул над устьем скважины, залязгал, мотаясь в обсадной трубе.

— Вот так и живем, — пожаловался Назар Володе, когда буровики подняли весь снаряд и стали готовиться к рабочему спуску.

— Не скучно, — ухмыльнулся Володя.

Они*сидели на верстаке и наблюдали за сноровистой работой бригады.

— Скучать не приходится, — вздохнул Назар. — Разрез собачий. Сверху разрухи метров двадцать, а дальше еще чище. Закарстованные известняки. То плотные породы, то пустоты, заполненные песком и глиной. Нарвешься на кремнистые известняки — и мозолишься до обалдения. Крепки. По четверти метра в сутки. Если же дробью с промывкой начнешь бурить — жди аварию. Проскочишь монолитный слой, а под ним карстовая полость. Прозевал — и готов вывал в скважину. Видал как прихватывает?

— Видал.

— Вот так и маемся. Аварийного инструмента нет. — Назар попробовал сдвинуть непослушные жиденькие брови, что означало — сердится. — Попадись мне та сволочь, из-за которой здесь снова канителимся — живьем бы бабкой в скважину забил.

— Ты можешь… — согласился Володя.

Но Осинцев уже не слушал. Взмахивая короткими руками, он скатился с верстака и, выскочив в распахнутую дверь, отчитывал* только что подъехавшего коновозчика:

— Ты что делаешь, раззява! Тебя кто учил так бочки швырять?

Долговязый конопатый коновозчик, неловко скинувший бочку с нефтью, топтался перед коротышкой-мастером и виновато бубнил:

— Подскользнулся, Назар Ильич… Хотел как лучше, а она, дура, возьми да и треснись плашмя…

— Плашмя… Тебя бы самого плашмя… — ворчал Осинцев, заботливо оглядывая бочку. — Черт однопалый… Бочки в партии на вес золота. Да и нефть… А если бы разбил? Ведь беречь надо! Война!

— Слушаюсь, Назар Ильич…

«Однопалый?» Володя сразу перестал улыбаться и вышел из тепляка. Пока Осинцев с коновозчиком откатывали привезенную бочку и грузили на дровни порожнюю, он поглядывал на однопалого. Ничего особенного не обнаружил. Обыкновенный жилистый деревенский мужик, каких дополна в любом русском селе. Конопатый нос картошкой, небольшие серые глаза на длинногубом, морщинистом лице…

«Неужели он?» — подумал Володя и ему стало не по себе. Было неправдоподобно видеть тайного врага в обыкновенном мужике с заурядной крестьянской внешностью. Коновозчик работал без рукавиц. На левой изуродованной кисти его не хватало четырех пальцев и половины ладони. От этого уцелевший мизинец походил на красную рачью клешню.

— Куда подвода пойдет? — спросил Володя Осинцева.

Тот в свою очередь обратился к коновозчику:

— Ты куда сейчас, Булгаков?

— Известно куда, на базу. Бочку залью — да к Ушакову.

— Тогда я с тобой до села доеду, — сказал Володя. — Мне в контору надо.

По дороге в Заречье, примостившись на дровнях рядом с бочкой, Володя с интересом разглядывал коновозчика. Булгаков заметил это, нахмурился.

— Чего глазеешь?

— Да никак не узнаю. Вроде не зареченский ты, — улыбнулся Володя. — А может, запамятовал. В последние годы домой только гостем приезжал. Не каждого узнаешь. Кто вырос, кто состарился.

— Тихона Пантелеича сын, говорят? — скупо поинтересовался Булгаков.

— Да. По ранению. На шесть месяцев.

— М-да… — неопределенно мыкнул Булгаков, помолчал, потом неохотно бросил: — Не тутошний я. Войной прибило.

— Что, тоже по ранению?

Булгаков только хмуро кивнул и зачем-то сунул искалеченную руку в карман грязного полушубка.

«Самострел!» — вдруг категорически решил Володя.

— Ну, как тебе нравятся наши места?

— Места ничего… Жить можно, — вздохнул Булгаков.

— Ничего… Шикарные у нас места! — постарался обидеться Володя. — Красота-то какая! Леса, горы… река. Живи — не хочу! Как ты к нам попал-то? Россия ведь большая.

— Да знакомый один зазвал. Вместе в госпитале лежали. На станции стрелочником работает… Вот и прижился здесь.

— Правильно и сделал, — похвалил Володя. — Народ у нас подходящий.

Булгаков промолчал.

— А где ранило-то? Миной, осколком?

Коновозчик вдруг на что-то озлился. Сердито посмотрел на Володю и выругался:

— A-а… Не все равно где! Руки не вернешь, сучье вымя… Что, мне легче от этого? Под Псковом. Псковский я!..

У крыльца конторы Володя неожиданно столкнулся с Надей. Они оба смутились, неловко поздоровались. Володя искоса рассматривал нежный профиль девушки и беспомощно подбирал разом забытые нужные слова.

— Вы уже работаете? — спросила Надя.

— Да, Надежда Сергеевна, работаю.

Она укоризненно посмотрела на него.

— Работаю, Надя, — осмелел Володя, радуясь ее взгляду. — А вы опять к нам?

— К вам… — Надя чуть нахмурилась.

— Так как же наш уговор?

— Какой уговор?

— Насчет танцев… — расхрабрился Володя.

— Этот вопрос надо обдумать, — улыбнулась Надя. — Стоит ли?

— Стоит! — горячо воскликнул Володя. — Надо ведь когда-то и отдыхать. Не все же о войне и работе думать!

Надя долго размышляла, глядя мимо Володи, а потом призналась:

— Здесь неудобно, Володя. Я приезжаю сюда только по делу…

— Как это понять?

— В прямом смысле. — Надя посмотрела в синие Володины глаза и опять порозовела. — Дом у меня в Медведёвке. А здесь работа. Рабочее место. Понимаете?

— Понимаю. А если я приеду в Медведёвку?

Надя промолчала.

— А если я приеду в Медведёвку? — укрепляясь в своей решимости, повторил Володя.

— Приезжайте…

— Тогда я приеду в субботу! Бывают у вас танцы в субботу? Или что-нибудь подобное…

— Кажется, да. Но я точно не знаю, — смущенно ответила Надя.

— Ничего, я узнаю! — заверил Володя и хотел взять Надю за руку, но ему помешал вышедший из конторы Стародубцев.

— Привет геологам! — Следователь был зол и хмур. Он стал рядом с Задориной и жадно закурил.

«Принесла его нелегкая!» — рассердился Володя, выжидая, когда следователь пройдет. Но Стародубцев никуда уходить не собирался. Ему, очевидно, надо было переговорить с Задориной и он продолжал стоять, зло попыхивая папиросой и недружелюбно косясь на Володю. Прошло немало времени, пока Володя понял, что Стародубцев ждет, когда он уйдет.

— Ну, я пойду… — пробормотал он и ступил на крыльцо.

— Иди, Ромео, иди, — не удержался от мрачной шутки Стародубцев.

Надя вскинула голову и так посмотрела на своего грубоватого коллегу, что тот осекся и неумело извинился:

— Простите, Надежда Сергеевна… Виноват…

Володя не слышал этого, он с треском захлопнул за собой дверь конторы.

В геологическом отделе было пусто, холодно и дым «но. Возняков одиноко копошился за своим столом и дымил огромной самокруткой.

— Я к вам, Олег Александрович. Проверьте мое первое описание, — Володя протянул начальнику новенькую полевую книжку.

— Не до этого! — отмахнулся Возняков. — Дайте Мокшину проверить.

— Так его же нет. Где он? — Неприветливость начальника озадачила Володю.

— А бог его знает… На участке, наверно. Ждите.

Володя с недоумением посмотрел на Вознякова и только сейчас заметил, что тот не в себе, чем-то сильно расстроен и даже бледен.

— Что с вами, Олег Александрович?

— А! Неприятность за неприятностью… В жизни ничего подобного не бывало, — угнетенно пробормотал Возняков.

— Что-нибудь случилось? — Володе показалось, что начальник готов расплакаться, так судорожно дергался кадык на его худой шее.

— Не говорите… — Возняков резко задвинул ящик стола и встал. — Голова кругом идет. Вы уж с Мокшиным, голубчик, с Мокшиным… — Он накинул полушубок и, шаркая валенками, побрел к двери.

Оставшись один, Володя огорченно повертел в руках полевую книжку и сунул ее обратно в сумку. Оставаться в геологическом отделе не имело смысла. Володя пошел из конторы и на пороге неожиданно столкнулся с Сажиным. Сажин был серьезен и строг. Он поздоровался без обычной приветливости и плотно прикрыл за собой дверь.

— Ты-то мне и нужен, — озабоченно сказал он. — Есть что-нибудь новое?

— Да как сказать… — замялся Володя. Он не знал, в какой степени можно быть откровенным с начальником райотдела милиции.

Сажин все понял. Полез в свою пухлую полевую сумку, достал миниатюрный браунинг и подал Володе.

— От капитана. Расписку завтра самому отдашь.

— Ага… — Володя проверил обойму, по-хозяйски взвесил пистолет в руке, потом спрятал в задний карман. — Новости есть. Булгаков, коновозчик из партии, ездил второго декабря на колхозной лошади якобы за самогонкой. Вечером.

— Куда? — Сажин оживился.

— Говорил конюху, что в Порошино.

— Вот как! — Сажин повеселел. — Интересная петрушка получается. Надежде Сергеевне тоже удалось выяснить, что одного из работников партии видели на станции Хребет. Тоже второго и тоже вечером.

— Вот оно что… — Володя нахмурился. — У Булгакова есть знакомый стрелочник на станции. Будто бы лежали вместе в госпитале….

— Молодец! — похвалил Сажин. — Очень важная деталь. Попробуй выяснить, кто этот стрелочник. Только без шума.

— Разумеется.

— Итак, до завтра, — Сажин подтолкнул Володю к двери. — Нам наедине долго оставаться самим господом богом противопоказано. Чуешь?

— Чую. До свидания. — Володя вышел.

Нади и Стародубцева у крыльца уже не было. Володя постоял, подумал и решил еще раз съездить на участок. Пошел на склад горючего, в надежде застать там Булгакова и подъехать с ним. Не хотелось перегружать побаливавшую ногу.

Булгакова и его лошадь Володя заметил еще издали, а когда подошел ближе, увидел и Мокшина. Геолог сидел около пузатой цистерны и ждал, когда коновозчик наполнит бочку нефтью.

— А я вас ищу, Василий Гаврилович, — сказал Володя. — Привез на проверку первое свое описание — и впустую. Проверить некому.

— Разве Вознякова нет в конторе?

— Был, да что-то не в духе. Велел вам показать.

— Потом, Володя, потом, — отказался Мокшин. — Я сейчас на участок еду.

— А вы что, не были еще? — удивился Володя.

— Снова поехать надо. Ушаков просил показать на местности будущую свою точку. Хочет дорогу туда заранее проложить. Вот и приезжал за картой. Сейчас еду, ждет Ушаков. — Он сокрушенно развел руки. — Не могу быть неточным.

— Это хорошо, — похвалил Володя.

— Ну, скоро ты там? — крикнул Мокшин коновозчику.

Этот окрик подействовал на Булгакова самым странным образом. Он передернулся, как от удара, чуть не выронил ведро.

— Сейчас я, мигом, Василий Гаврилович, — испуганно отозвался он, и спешно схватился за воронку.

— Да долей бочку-то…

— А она уже почти полная, — заискивающе бубнил Булгаков. — В один миг, Василий Гаврилович!

Мокшин с досадой поморщился и покосился на Володю. Володя почесал затылок и как ни в чем не бывало произнес:

— Выходит, сорвался мой выезд. Тоже хотел еще раз на участок сгонять. Не утянет ведь лошадь троих, да еще с грузом.

— Не потянет, — подтвердил Мокшин. — А ты в камералке поработай. Начинай составлять колонки по своим скважинам.

— Что ж, придется… — согласился Володя, улавливая цепким взглядом, как Булгаков поспешно грузит на дровни бочку.

«Боится же однако этот однопалый Мокшина. Как черт ладана боится, — думал Володя, возвращаясь в контору. — С чего бы?»

— Скажи, — заговорил Володя с отцом. — Ты на станции часто бываешь?

— Приходится, — Тихон Пантелеевич выжидающе посмотрел на сына.

— Работников там хорошо знаешь?

— Еще бы… — хмыкнул Тихон Пантелеевич. — Сам начальник станции кумом приходится. Не забыл поди Нестора Прохоровича?

— Не забыл. — Володя помялся. — А новых людей на станции много?

— Война, сынок. Война. — Тихон Пантелеевич хитро сощурился. — Что-то виляешь ты. Говори начистоту.

— Меня интересует новый стрелочник. Тот, который по ранению из армии демобилизовался.

— Стрелочник? — Тихон Пантелеевич заехал корявой натруженной пятерней в свои редкие рыжеватые волосы. — Да ведь там, почитай, одни бабы работают. Мужиков — раз-два и обчелся.

— Бабы? — огорчился Володя.

— Они. Кругом бабы. Хотя постой… — Тихон Пантелеевич наморщил лоб. — А ведь точно. Был у них такой. Вроде старшего стрелочника или путевого мастера… Только он не на фронте раненый, а при эвакуации под бомбежку, сказывают, попадал…

— Кто такой? — не стерпел Володя.

— Дай вспомнить, — отмахнулся старик и стал думать, чуть пошевеливая толстыми бесцветными губами. — Был… Вроде и сейчас там. Только на другой должности. Не то весовщиком, не то диспетчером… Подожди… Ну да! Фамилия потешная такая. Домишко у Савватеевых купил. Вспомнил. Куница — фамилия его. Я говорю потешная фамилия.

— Где он живет?

— Я ж говорю домишко у Савватеевых купил. Ничего домишко. Большой, крепкий еще. А цену дал, как за барахло последнее. Выжига. Воспользовался чужой бедой. Савватеев-то на фронте погиб, женка заболела. Детей морить голодом не будешь. Продали домишко. Сами к родне перебрались.

— Где этот дом?

— Да ты что, не помнишь? — рассердился Тихон Пантелеевич. — Вроде бы не нашенский. У переезда, около шпалорезки. Такой веселый домишко! На шесть окон. Еще на воротах всякие загогулины. Круги не круги, яйца не яйца— леший их разберет.

— Ага. Вспомнил. Зеленой краской наличники выкрашены были.

— Ну да. Самый савватеевский дом. На отшибе.

— Понятно, — Володя улыбнулся. — Благодарю за службу!

— Но-но! Ты полегче, — проговорил Тихон Пантелеевич без всякой обиды. — Тоже мне — генерал выискался.

Володя рассмеялся. Он видел: отцу очень хотелось утолить любопытство, старик еле удержался от вопросов.

— Молодец. Ничего не надо спрашивать, — одобрил Володя, и Тихон Пантелеевич смущенно почесал затылок.

— Я проверил твое описание, — сказал Мокшин, когда Володя вошел в спальню. — Все правильно. Можешь считать — первый блин испечен.

— Спасибо, Василий Г аврилович, — обрадовался Володя.

— Сам делал — себе и адресуй. — Мокшин устало порылся в пикетажках. — Листочка чистого у тебя не найдется?

— Для чего?

— Письмишко черкнуть надо. Послушаюсь тебя. Буду кончать….

— Правильно. Чего расстраиваться! — Володя полез в свою полевую сумку за тетрадкой. — На такое дело и бумаги не жалко.

Мокшин взял листок и, не таясь, четким, убористым почерком написал несколько строк. Потом вложил листок в конверт, подождав, когда Володя отойдет, написал адрес и с видимым облегчением вздохнул.

— А это в печку!

Мокшин сунул конверт в сумку, сгреб со стола груду порванных писем, клочья знакомой Володе фотокарточки и, мрачно посвистывая, пошел на кухню.

Пока он ходил, Володя успел прочитать адрес на конверте: «Сосногорск, главный почтамт, до востребования, Савицкой Анне Михайловне».

— Савицкой Анне Михайловне, — запоминая, пробормотал Володя и отошел к своему сундуку.

Вернулся Мокшин. Он молча прошел к столу, сел и охватил голову руками. Володе вспомнилась дневная встреча с Надей, и ему тоже стало грустно. Захотелось пойти разыскать ее в деревне, поговорить или просто помолчать, разглядывая задумчивое лицо девушки.

— Переживаете? — спросил он Мокшина.

Тот только пожал плечами: «Наивный вопрос».

— М-да… — Володе хотелось поговорить. — Конечно, не легко. Если любишь. Я понимаю… А эта… следователь… правда хорошая девушка? — вдруг выпалил он. — Мы договорились, что я приеду к ней в Медведёвку. В субботу на танцы пойдем.

— Ничего. С виду очень симпатичная, — помедлив, согласился Мокшин. Потом оживился. — А ведь вы вправду здорово подходите друг к другу. Есть в вас что-то этакое… — он повертел ладонью, — такое… общее что ли… Отличная пара! Когда, говоришь, договорились встретиться?

— В субботу.

— Езжай. Обязательно езжай. Очень милая девушка!

— Далековато. Да и с работой еще неизвестно как будет. Мало ли что… Доживем до субботы — посмотрим.

— Нечего смотреть! — с энтузиазмом воскликнул Мокшин. — Если у тебя костюма нет — свой дам. И сорочку. Галстук подберем. Таким женихом оденем — вся Медведёвка ахнет! — Он весело рассмеялся.

— Видно будет.

Володя лег первым. Раздевшись, Мокшин выключил свет и пошел к своей кровати. Вдруг он замер у окна. Потом оперся о подоконник и стал что-то рассматривать, вплотную прижавшись лицом к стеклу.

— Чего вы там увидели? — спросил Володя.

— Иди-ка сюда… — помолчав, почему-то шепотом позвал Мокшин.

Володя соскочил с сундука и пошел к окну.

— Смотри! — Мокшин ткнул пальцем в сторону реки, где возле заиндевелых берез одиноко чернел большой колхозный сарай, занятый под кернохранилище поисковой партии.

Володя вгляделся. Лунный свет как бы растворил ночь в своем холодном молочном сиянии. За окном царствовали контрасты. Белое и черное, черное и белое — и никаких других красок.

— Красиво, — сказал Володя. — Экая красотища! Видно, как днем…

— Да смотри же! — прошипел Мокшин. — У кернохранилища.

И Володя увидел. Возле сарая стоял коренастый человек в полушубке и что-то разглядывал. Потом он сделал несколько шагов и опять встал. Что-то знакомое почудилось Володе в размашистых, резких движениях этого человека.

— Что он делает? Что ему там нужно? — вслух удивился Володя.

Мокшин промолчал.

А человек то подходил к дверям сарая, то отходил от них, то вставал у дороги и крутил головой во все стороны.

— Это же Стародубцев, — прошептал Мокшин.

— Что ему взбрело в голову плясать тут ночью? — Володя теперь тоже узнал воинственного и сердитого следователя.

— Не догадываешься? — тем же хриплым шепотом спросил Мокшин.

— Ума не приложу.

— А кто он по-твоему?

— Ясно кто. Следователь.

— Молодо-зелено… Он же чекист. Энкэвэдэшник!

— Да ну!

Володя действительно изумился. Сознание того, что кроме него, Володи, Новгородский мог послать в Заречье кого-то еще, было столь неожиданным, что он на какое-то мгновение потерял над собой контроль.

Мокшин вздохнул и уже громче сказал:

— Ну его к черту. Пусть себе бродит и нюхает. Давай спать.

— Давайте, — согласился Володя, приходя в себя.