Операция продолжается

ПЕРВЫЙ УДАР

Володя дивился на Вознякова. Никакие житейские неприятности не могли загасить в нем страсть поисковика-геолога. Только-только начальник партии закончил тягостный разговор со Стародубцевым, был хмур и подавлен, а уже через какие-то полчаса снова шуршал картами, перебирал разрезы скважин и вслух рассуждал сам с собой.

— Лешачье месторождение! Ясное дело, мы нащупали его. Оно за рекой, за линией сброса. Руку на отсечение— мы подобрались к нему. Но откуда обломки диаспорового боксита в реке? Как вы, Василий Гаврилович, думаете?

— Право, затрудняюсь, Олег Александрович. Я не мастер на гипотезы. Вы знаете. Мне больше импонируют факты.

— Ха, факты! Факты обсосать любой может, — отмахнулся Возняков. — Вы попробуйте объяснить непонятное. А вы, Огнищев, что думаете?

Володю этот вопрос застал врасплох.

— Надо обследовать береговые обнажения, — высказал он прописную истину. — Получше обследовать…

Возняков опять отмахнулся:

— Все обследовано. На брюхе ползали, можно сказать.

— Тогда я не понимаю.

— Я тоже не понимаю, — сердито признался Возняков. — А вот Николашин, кажется, догадывался. Он что-то узнал из разговоров с местными старожилами и хотел проверить, да не пришлось покойничку…

— Покойничку? Он что, умер? — быстро спросил Мокшин.

— Да нет. Я так… — Возняков растерялся. — Думаю частенько о Трофиме Степановиче… — Начальник партии не умел лгать, он покраснел и выражение лица у него стало вымученным. — Не обращайте внимания. Это, видно, нервы…

— Да. Скорее всего, — сочувственно согласился Мокшин.

Возняков был настолько расстроен, что перестал жестикулировать и опустил руки. Они повисли вдоль тела, длинные, тощие, сразу потерявшие свою живость. Володе стало жаль Вознякова, он поспешил ему на помощь.

— Найдется ваш Николашин. Не иголка. Поберегите нервы. Сильно расстраиваетесь — вот и ползет в голову всякая чушь.

— Да, да, — огорченно согласился Возняков, думая о чем-то своем. — Именно — ползет. Вы уж не обращайте внимания.

— А я и не обращаю, — заверил Володя.

Возняков уныло собрал со стола карты и сложил их в сейф.

— Пойти, по хозяйству распорядиться… — сказал он и ушел из камералки.

— Олег Александрович, видимо, что-то знает, — сказал Мокшин, когда дверь захлопнулась. — Тебе не кажется?

Володя легкомысленно отмахнулся.

— Дался вам этот Николашин. Ничего особенного. Затаскали мужика, вот и заговаривается. Тебя бы так… Давай кончать. Мне в Медведёвку сегодня надо. Потанцую! — он прижмурился. — Век на танцах не бывал.

— Как добираться будешь? Ведь суббота…

— На лесовозе. На шпалорезку лес сейчас круглые сутки возят.

— Верно, — согласился Мокшин и стал складывать бумаги.

Они уже собрались уходить, когда в камералку неожиданно вернулся Возняков. Начальник партии был возбужден, недавнего уныния как не бывало.

— Вот! — торжественно сказал он, со стуком положив на стол два куска керна. — Подходим!

Володя, по примеру Мокшина, взял один из образцов, повертел его в руках. Обычный серый известняк.

— Смотрите лучше! — весело шумел Возняков. — Видите? Доломитизации уже нет.

— Это что же… — задумчиво протянул Мокшин. — Выходит, надо скоро ждать рудное тело?

— Конечно! Именно эти известняки покрывают бокситы. Так что надо быть в готовности. Главное — сразу на двух буровых! У Осинцева и Ушакова. Это в двух километрах друг от друга. Вы понимаете, что это значит?! Образцы подняли часа два назад. Вероятность аварий теперь сведена к минимуму. И Ушаков, и Осинцев обсадили скважины трубами. Теперь вывалов не будет. Если бурить будут с такой же скоростью, как сейчас, то…

— То завтра к вечеру можно ждать боксит, — досказал Мокшин.

— Почему к вечеру! — возразил Возняков. — Днем. Даже утром! Все может быть! Так что выходной день на завтра отменяется. Понятно?

— Понятно.

— Не вижу энтузиазма, — рассердился Возняков. — Приказываю, товарищи участковые геологи, завтра с утра безотлучно находиться на буровых. Запаситесь провиантом и всем прочим. Ясно?

— Ясно! — бодро отчеканил Володя.

— Надо так надо, — согласился Мокшин, что-то решив. — За мной дело не станет. Возьму у Тихона Пантелеевича ружьишко и отправлюсь пораньше на участок.

Володю его слова насторожили.

— Это хорошо, — одобрил Возняков. — Только зачем ружьишко?

— Поброжу по лесу. Постреляю. Может, добуду на общий стол зайчишку или глухаря. На днях несколько штук вспугнул. А то на вышке без дела сидеть — мучение чистое. Помрешь со скуки.

— Ладно. Берите ружьишко, — согласился Возняков. — Только смотрите у меня. Не прозевайте рудное тело. Ко времени быть на месте. Голову оторву, если контакт прозеваете!

— Не прозеваю.

— Проверю. К обеду я сам буду на участке. Раньше не поспеть, — с сожалением сказал Возняков.

— Ему что… Привык мотаться день и ночь, — ворчал Мокшин, когда они шли домой. — И другим покоя не дает. Сиди там сутками теперь. Жди его величество боксит…

— Для этого и работаем, — сказал Володя. — Отдохнем после войны.

— Работаем… — Мокшин, видимо, не считал нужным таить при Володе свое настроение. — Работать надо с умом. Без горячки. Если нужно тебе круглосуточное дежурство на буровой — поставь сменных коллекторов…

— Где их взять? Ведь людей не хватает! — сказал Володя.

— И ты туда же! — проворчал Мокшин. — Молодой, прыткий еще. А я уже уставать от этой вечной лихорадки начал. Изволь вот завтра в раннюю рань на участок тащиться…

Семья Вознякова жила в Сосногорске. Жена работала врачом, а сын и дочь учились. Володя слышал от сотрудников, что Олег Александрович очень любит их и сильно скучает в разлуке. Но беспокойный характер и лютая привязанность к своей профессии заставляли его долгими месяцами быть вдали от семьи. Возняков мог относительно часто бывать в городе, но никогда не пользовался этой возможностью без крайней нужды. Всякий раз у тоскующего по семье геолога находились в партии дела, которые он не мог бросить даже ради встречи с самыми дорогими ему людьми. Проводив очередного гонца в Сосногорск, Возняков каждый раз грустил и уходил к себе на квартиру. Сотрудники откуда-то знали, — шел поглядеть на фотографии своей симпатичной, терпеливой жены и подрастающих наследников.

Неприязнь к Вознякову, которую Мокшин не скрывал, а главное, его слова о ранней охоте встревожили Володю. «Что-то ты затеваешь, — сердито думал он. — Ясное дело. Только что? Нет, нельзя сегодня ехать в Медведёвку. В другой раз». Никогда прежде Володя не испытывал к Мокшину такой неприязни, как сейчас.

Ничего особенного в комнате не было. Носильные вещи, всякие житейские безделицы… Из заслуживающего внимания — только чемодан. Его угол выглядывал из-под кровати. Чемодан казался настолько затрепанным, что непонятно было, почему Мокшин до сих пор не купил себе новый. Рядом виднелся обычный охотничий рюкзак и большая металлическая коробка. Какой-то хитрый замок крепко держал крышку.

В тот день за ужином Мокшин был необычайно разговорчив, почти весел. Володе даже почудилось, что от него пахнуло водкой. Квартирант сочувственно говорил о горестях неудачливого Вознякова, а Володе казалось, что во взгляде блестящих Мокшинских глаз проскальзывает усмешка: «Что? Поймал? Нашел? Молокосос!» Эти ехидные поглядывания вывели Володю из себя. Он раньше всех встал из-за стола и ушел во двор колоть дрова.

В тот же вечер Володя связался по радио с Клюевым. Очевидно, злость помогла. Он не допустил ошибок в радиообмене и даже не волновался, когда услышал далекий писк клюевского передатчика. Все казалось само собой разумеющимся: и маленькая батарейная рация, скупо освещаемая ручным фонариком, и вся ночная таинственность родного сеновала, на котором он был вынужден от кого-то и зачем-то прятаться. Он сообщил Клюеву результаты осмотра мокшинских вещей и даже пожалел, когда тот дал «ец» — конец связи.

Уже потом, развалившись на своем сундуке, Володя понял, что злость его была напрасной. Мокшин был действительно пьян и городил всякую чепуху.

«С чего бы это он хлебнул? С какой радости?» — подумал тогда Володя.

— Ну, собирайся, жених! — сказал Мокшин после ужина. — Заждалась, наверно, невеста.

— Бросьте! — не сдержался Володя.

— Молчу, молчу, — лукаво хохотнул Мокшин и бросил на спинку стула пиджак, брюки и сорочку. — Облачайся!

— Да я что-то передумал…

— Ты что, с ума сошел! — всполошился Мокшин.

— Работа завтра важная. Какие уж тут танцы.

— Работа! Вы посмотрите на него! Его такая хорошая девушка ждет, а он о работе рассуждает. До утра успеешь сто раз вернуться. На вышке отоспишься. Времени у тебя будет предостаточно. Это только Возняков может считать, что до руды дойдут завтра. А на самом деле…

— Ладно. Поеду, — изменил свое решение Володя. — Щегольну в вашем обмундировании. Только вы того… если не вернусь вовремя..^ Загляните к Осинцеву. А то съест меня Возняков.

— Какие могут быть разговоры! — Мокшин засуетился. — Все будет в порядке.

«Ему зачем-то надо выпроводить меня, — думал Володя, натягивая костюм. — Я в чем-то могу ему помешать».

— Костюмчик будто на тебя шили, — меж тем оживленно продолжал Мокшин, оглядывая Володю со всех сторон. — Красавец!

«Не радуйся, — мрачно думал Володя. — Никуда я не поеду. В сосульку превращусь, но до утра с дома глаз не сведу».

Но события приняли неожиданный оборот. Едва Володя вышел за калитку, как кто-то крепко взял его за рукав. Это произошло так внезапно, что Володя вздрогнул, резко рванулся в сторону и ухватил в кармане полушубка теплую рукоять браунинга.

— Огнищев! — тихо сказал человек в тулупе.

Володя приблизился, присмотрелся и только тогда узнал Клюева.

— Что случилось?

— Срочное дело. Надо незаметно взять Булгакова и быстро доставить в Медведёвку.

— Я не могу уходить далеко. Тут такие дела… — Сбиваясь, Володя торопливым шепотом рассказал о своих подозрениях.

Они стояли у самых ворот. Ночь была темной, ветреной. Низкие сплошные облака закрыли луну, вдоль улицы с посвистом разгуливал ветер, бросая в лицо пригоршни колкого, сухого снега.

— Все же тебе придется поехать, — после недолгого раздумья сказал Клюев. — Дело срочное. А я не знаю даже, где он живет.

— У Ефросиньи Козыревой.

— Кто она? Дома сейчас?

— Доярка. По-моему, вечерняя дойка еще не кончилась.

— Тогда надо спешить! — заторопился Клюев.

— А Мокшин?

— Вот еще морока, черт те дери! — выругался Клюев. — Не люблю спешки. Капитан срочно погнал, а Стародубцева не нашли. Куда-то в баню мыться пошел. Да и тебе приказано явиться туда…

В снопе света, падающем из окна, метнулась тень. Володя решился.

— У тебя один пистолет?

— Два.

— Тогда поручим отцу.

— Подходит. Мне, кстати, велели тебя через него вызвать.

Володя по завалине осторожно подобрался к окну, заглянул. Отец сидел на кухне, чинил валенок. Володя поскреб ногтем по стеклу. Отец продолжал работать. Володя поскреб посильнее. Отец вздрогнул, поднял голову, затем встал и подошел к окну. Посмотрел на освещенное лицо сына, прижавшего палец к губам, нахмурился, кивнул головой и пошел к вешалке. Володя возвратился к воротам.

— Не нашумит он там? — беспокойно спросил Клюев.

— Все будет в порядке, — уверенно сказал Володя. — Старый вояка. Дело понимает. Еще нас кое-чему научит.

Тихон Пантелеевич выскользнул из калитки по-кошачьи бесшумно.

— Чего тебе? — приглушенно спросил он, ничуть не удивляясь присутствию постороннего человека.

— Ефросинья Козырева до скольки работает? — без всяких объяснений спросил Володя.

— Когда как. Раньше семи вечера они на ферме не управляются.

— Значит ее еще нет… — Володя вытащил из кармана браунинг и сунул отцу в руку. — Держи. С квартиранта глаз не спускай. Не ложись спать, пока я не вернусь. Будь начеку!

Тихон Пантелеевич только крякнул от изумления, но ничего спрашивать не стал, быстро упрятал оружие.

— Глаз с него не спускай. Головой отвечаешь. Куда пойдет — следи, — еще раз предупредил Володя.

— Ладно. — Тихон Пантелеевич передвинул шапку на голове. — Ты вот что… Пришли-ка ко мне Назарку. Давно просит валенки подшить. Пусть несет.

— Хорошо.

Пароконная милицейская подвода, на которой приехал Клюев, стояла за огородами. Володя завалился в набитые сеном розвальни и взял вожжи.

— Поехали?

— Давай. Возьми! — Клюев сунул в Володин карман тяжелый «ТТ».

Окраинами они добрались до дома, где квартировал Назар Осинцев. Старший мастер ничуть не удивился приглашению Тихона Пантелеевича. Даже обрадовался.

— Подошьет? Молодец, старикан. Я его давно прошу. Как раз кстати. Завтра на вышку жить перебираться, а валенок прохудился.

— Давай шпарь. Подошьет, как надо.

— А ты куда собрался?

— В Медведёвку.

— Ого! Ты смотри у меня! — всполошился Назар. — С завтрашнего утра быть на вышке. Боксит ждем. Ребята жмут изо всех сил.

— Знаю. Возняков говорил.

— То-то! Опоздаешь — рыло намылю! — Назар подставил к Володиному носу пухлый кулачишко. — Дело не шуточное. Понял?

— Понял, — улыбнулся Володя. — К утру буду, как штык!

Изба Ефросиньи Козыревой стояла на выезде, у самой дороги, идущей от села к станции. Сразу за огородами начинался пологий спуск к Студянке. Володя с Клюевым подъехали к усадьбе Ефросиньи со стороны реки. Привязали лошадей, огляделись. Света в окнах не было. Прошли на улицу, подошли к воротам. В передних комнатах тоже темно. Только в кухонном окне, выходящем во двор, тускло светилась керосиновая лампа.

— Давай, — нетерпеливо прошептал Клюев. — Как говорили…

Володя, громко хлопнув калиткой, прошел к крыльцу. Поднялся. Гулко постучал. Стал напряженно ждать. В доме ни звука. Попробовал коленом входную дверь. Не поддалась. Опять постучал. Нетерпеливо, требовательно. Где-то в глубине дома послышалось движение. Володя заглянул в окно. С крыльца кухня была видна очень хорошо. На столе керосиновая лампа-семилинейка с подвернутым фитилем. В ее тусклом свете видны ведра, большая русская печь, чугунки и кринки на шестке. Вдруг на кухню кто-то зашел. Большой, взлохмаченный. Длинная костлявая рука потянулась к лампе, подкрутила фитиль. Окно сразу засветилось желтым ярким светом.

Среди кухни стоял Булгаков. Босой, встрепанный, в выпущенной поверх шаровар гимнастерке. Он, видимо, только что слез с печки. Володя постучал еще раз. Булгаков лениво почесался своей клешней и пошел с кухни. Володя сунул руку в карман, от волнения гулко застучала в висках кровь.

— Кто? — сонно спросил Булгаков, выходя в сени.

— Ефросинья дома?

— Откудова… Не пришедши еще. — Булгаков безбоязненно открыл дверь и заспешил в избу.

Володя зашел вслед за ним. Клюев остался в сенях.

— Рано. Не пришедши она еще, — зевая, повторил Булгаков. — Ждать будешь или как?

— Подожду.

Булгаков еще раз почесался.

— На кухню иди. Там лампа. — И снова полез на печь.

Володя выхватил пистолет.

— Руки вверх!

Булгаков оцепенел. Замер около печи на подогнувшихся ногах. Из сеней быстро вбежал Клюев.

— Руки вверх! — повторил Володя.

Булгаков не пошевелился. Его будто хватил паралич.

Клюев резко рванул коновозчика за плечо, повернул лицом к себе. Булгаков едва не упал. Его небольшие глаза округлились, они были полны животного ужаса и смотрели в одну точку — на черное дульце Володиного пистолета. Длинное, морщинистое лицо было бледно, отвисшая толстая губа вздрагивала. Клюев ловко ощупал его со всех сторон.

— Где оружие?

Булгаков продолжал молчать. Страх начисто лишил его способности соображать. Он безотрывно смотрел на пистолет и мелко дрожал. Володя сунул свой «ТТ» в карман.

— Где оружие, фашистский гад? — свирепо рявкнул Клюев.

Этот выкрик вывел Булгакова из оцепенения. Ноги его окончательно ослабли, он упал на колени и вдруг тоненько всхлипнул:

— Откудова… Нету у меня никакого оружия… Не виноватый я… Богом, матерью клянуся! Это они все… они! Душегубы! — Вздрагивая и плача, он пополз к Клюеву. — Ноги вам расцелую… Не губите!

— Встать! — властно скомандовал Клюев.

Булгаков подчинился.

Володя вышел последним. Он потушил лампу, запер избу на висячий хозяйский замок, который нащупал на дверной ручке.

— Куда ключ кладете? — спросил он Булгакова.

Тот трясущейся рукой засунул ключ за наличник кухонного окна. Клюев тут же защелкнул на запястьях арестованного наручники.

— Ложись, и чтобы ни звука! — приказал Володя, когда они подошли к подводе.

Булгаков лег в сани. Его накрыли большим овчинным одеялом и закидали сеном, — так, что снаружи торчала только голова. Володя надвинул шапку на вспотевший лоб коновозчика.

— Чуть что, пеняй на себя, — пригрозил он и похлопал себя по карману.

— Слушаюсь, товарищ начальник! — торопливо откликнулся Булгаков, и Володя почувствовал, как он вздрогнул.

Лошади с места пошли резвой рысью. Всю дорогу до станции Булгаков молчал. Не проронил он ни слова, когда проезжали по безлюдным улицам станционного поселка, лишь беспокойно вертел головой. И только на выезде завозился, зашуршал сеном, сделал попытку встать на колени.

— Лежать! — тихо сказал Володя.

— Вон там… Того иуду брать надо… — хрипло зашептал Булгаков, кивая вправо. — Куницу. Да Мокшина. Это они Николашина-то…

Клюев зажал ему рот полой полушубка.

Володя посмотрел направо. В конце улицы, возле шпалорезки, темнел большой дом. Из окон лился яркий электрический свет. Было странно сознавать, что в этом обыкновенном, знакомом с детства крестьянском доме прижился враг.

Проехали мимо шпалорезки — так по привычке зареченцы именовали бывшую мастерскую райпромкомбината, разросшуюся за месяцы войны в большой деревообрабатывающий завод. За заводом свернули к переезду, на дорогу, ведущую в Медведёвку. Володя подвязал болтающиеся шнурки шапки-ушанки. Семнадцать километров — путь не близкий. Но Клюев вдруг завернул лошадей с тракта на узкую проселочную дорогу. Володя уже хотел сказать, что едут не туда, как подвода неожиданно остановилась. Впереди на дороге чернел большой грузовик с крытым кузовом-фургоном. От грузовика подошел человек.

— Как? — коротко спросил он Клюева.

— Порядок. Бери лошадей — и на станцию. Глаз с вокзала не спускай. Мокшин что-то задумал.

— Ясно, — хмуро сказал человек, и Володя окончательно убедился, что никогда не слышал его голоса.

— Вставай! — скомандовал Булгакову Клюев.

Тот послушно вылез из-под сена, держа перед собой скованные руки. Лейтенант снял с него наручники. Шофер распахнул заднюю дверку кузова, и Булгаков торопливо полез в фургон.

— Смотри, Званцев, в оба! — еще раз предупредил Клюев. — А Садовников пусть остается на месте. Мы скоро приедем.

— Ясно, — сказал Званцев.

Званцев, Садовников… Этих фамилий Володя никогда не слышал. У капитана оказалось в Заречье и на станции гораздо больше людей, чем можно было предполагать. Клюев запрыгнул в кузов. Шофер закрыл за ним дверку. Машина тронулась.

— Куда это меня? — хрипло спросил Булгаков.

— Куда надо, — сухо сказал Володя.

— Господи… За что такая кара?

— Задело, — буркнул Клюев.

— Да не виноватый я! — срывающимся голосом запричитал Булгаков. — Мокшин с Куницей — они душегубы! Они, проклятые!

— А керн кто уничтожил? Куда вы его дели? Спрятали где-нибудь?

— В прорубь сбросили… — Булгаков заплакал, часто, тяжко вздыхая в темноте. — Не сам ведь я. Наганом, ирод, угрожал… Властям грозился выдать. Вот мы с Куницей и сделали…

— Что ж ты так властей боишься?

— Э-э, да что говорить, товарищ начальник, — обреченно всхлипнул Булгаков. — Труса сыграл. Как взяли меня в армию, так и попали мы на осьмой день под танковую атаку. Не сдержался я. Сбежал… Страшно стало. Сто раз потом тот час и день проклял… Руку себе сдуру прострелил, а меня после операции из санбата — прямехонько в трибунал. Не знаю уж, как бы осудили. Да бомбежка была — я и утек опять. С Куницей этим встретился…

— Кто он такой?

— Все расскажу, товарищ начальник. Все! — торопливо заговорил Булгаков, комкая слова. — Ничего не утаю! И не Куница вовсе он. Чужие документы с убитого у него. Он мне сам по пьянке говорил. Кулак он, белогвардеец, вредителем был, да перед войной попался. Арестовали его в Минске. А тут война… Немцы в Минск пришли. Он и продался. Меня-то он в поезде подцепил. С какой-то дамочкой ехал. Эвакуировались вроде бы из Ленинграда…

— А ты куда ехал?

— Сам не знал, — тяжело передохнул Булгаков. — Куда глаза глядят. В армию назад нельзя было. Рука… Сами понимаете. Родные места под немцами. Вот он п ущучил меня. Дамочка мне руку в дороге долечила. Красивенькая такая, беленькая. Привезли в Сосногорск, где-то документы раздобыли, а потом в подручные к тому ироду определили…

— Какому ироду?

— Да к Мокшину, чтоб его громом прибило… Все сбежать хотел. Или повиниться… Все думал: скоплю деньжонок на дорогу да рвану куда-нибудь от них подальше. Будь что будет! А то и заявлю. Один раз вовсе собрался заявить. Да душонка слабая. Вот теперь допрыгался…

— Кто еще сотрудничает с Мокшиным? — спросил Клюев.

— А никого больше. Я да Куница. — Булгаков всхлипнул. — Знаю, сволочь я… Так ведь дети у меня, жена… тятя еще живой. Небось думают, что воюет Иван, а я… Немцев с наших мест сгонят — узнают все. Детишкам-то позор какой! Клейменые будут. На всю жизнь…

— Что опять задумал Мокшин? — уже мягче спросил Клюев.

— Не знаю. Богом клянусь — не знаю! — с надеждой воскликнул Булгаков. — Велел только к пяти утра за ним заехать. Вот и все. В партии говорили, что боксит ждут — может, из-за того…

— К пяти утра, говоришь?

— К пяти, к пяти! — заторопился Булгаков. — Честное мое слово к пяти! Все расскажу! Я все знаю, товарищ начальник. Куница мне все рассказывал. Он, гад, тайком от Мокшина самогонку гонит да торгует. Жадюга! А пьяный хвастаться любит. Он мне все рассказывал… — В голосе Булгакова звучало такое искреннее отчаяние, что не верить ему было невозможно. — И как Николашина они убили, знаю. Мокшин его к Кунице заманил. Куница Николашина прямо в сенях — топором! — Булгаков передернулся. — Ей-крест! Сам он рассказывал… Вдвоем они его. Топором да лопатой. Мокшин в деревню быстрехонько вернулся и приказал мне к Кунице тайком ехать. Заставил напоить конюха пьяным да взять колхозную лошадь. Вроде бы за самогонкой. Я чуял, что не чистое дело, да откуда мне знать… Куница меня всю дорогу до оврага под наганом держал. Свалили в снег беднягу Трофима Степаныча. Голехонького… Вспомню, сердце кровью обливается… Я покажу где. Я все знаю. Честное слово, товарищ начальник! — Булгаков со всхлипыванием застучал клешней по впалой груди. — Трус я, но не фашист. Сделайте вы мне снисхождение!

— Это уж как вести себя будешь! — сурово сказал Клюев.

— Да я… Да я их собственными руками, гадов!.. Мне бы только…

Володе было и противно, и жаль несчастного коновозчика. Клюев, очевидно, чувствовал то же самое. Он долго молчал, а потом не выдержал.

— Перестань хныкать! Не маленький. Хочешь дела свои поправить — будь честным!

— Да я… — Булгаков поперхнулся от избытка благодарности.