Операция продолжается

КРУГ СМЫКАЕТСЯ

В пятницу Новгородский несколько раз ходил в свое управление и каждый раз бесполезно. Эксперты не могли подобрать ключ к сообщению Мокшина. Капитан и волновался и сердился — все вместе. К тому времени Клюев сообщил, что Огнищев в поведении Мокшина пока ничего подозрительного не обнаружил, но установил, что письмо тот отправил с ко-новозчиком на станцию.

Потом позвонил Сажин. Он рассказал, что следователь Задорина, вопреки его запрету, несколько раз побывала на станции Хребет и нашла свидетелей, которые видели человека в зеленом плаще с чемоданом и рюкзаком. Он под вечер входил в дом Куницы. Этого человека привел туда какой-то геолог — он был одет в черный полушубок, какие носят инженерно-технические работники геологической партии. Впоследствии человека в зеленом плаще никто не встречал, а геолога видели уходящим со станции в сторону Заречья. Сажин сказал также, что Задорина обнаружила в навозе около колхозного конного двора пучки сена, на которых настыли сгустки крови. Анализы показали, что кровь человеческая. Показания колхозного конюха Сидора Хомякова, данные Задориной, подтверждают, что Булгаков действительно брал лошадь второго декабря вечером.

— Понимаете, — расстроенно гудел Сажин в телефонную трубку, — Задорина утверждает, что состав преступления установлен, требует немедленного ареста Булгакова и Куницы.

— Пусть подождет немного. Хотя бы денек-другой, — сказал Новгородский. — В ближайшее время все решится.

— И еще. Задорина требует ареста Мокшина, — добавил Сажин. — Она точно установила время его отъезда с участка и время появления в селе. Он отсутствовал где-то, помимо дороги, около двух часов и был одет точно так же, как геолог, который привел Николашина к Кунице. Задорина свозила одного из свидетелей в Заречье, и тот сразу узнал в Мокшине того самого геолога. Вот таковы дела. Задорина собрала весьма убедительные доказательства причастности этих трех лиц к убийству Николашина. Мне трудно спорить с ней. Ведь против фактов не попрешь. Они, как говорится, вещь упрямая. Трудное положение.

— Да, сочувствую вам. Трудное, — согласился Новгородский.

— Задорина возмущена моей бездеятельностью и открыто заявила, что я всячески торможу ход следствия, — невесело говорил Сажин. — Главное — крыть нечем. Ведь она права.

— Да. Она права, — опять согласился Новгородский. — Но надо как-то убедить ее подождать с арестом. Максимум на недельку.

— Попытаюсь, — без всякого энтузиазма пообещал Сажин. — Могу приказать, в конце концов, но… Беда мне с этой девчонкой. Напориста. Упряма. Удивляюсь, как она до сих пор не написала на меня жалобу.

— Не сомневайтесь. Напишет! — расхохотался Новгородский.

— Напишет. Не сомневаюсь, — убежденно сказал Сажин.

Разговор с Сажиным встревожил Новгородского. Энергичная девушка могла вспугнуть преступников, насторожить их. Капитан уже жалел, что не проявил к ней такого же доверия, как к Сажину. Факты, собранные Задориной, безусловно, были ценны для будущего судебного разбирательства, но сама ее деятельность могла сорвать весь начальный этап операции. Необходимо было принять меры.

«Надо поговорить с ней, — решил Новгородский, — хотя бы частично ввести в курс дела. Завтра буду в Медведёвке, обязательно поговорю».

Решение капитана оказалось запоздалым. Говорить с Задориной было поздно. В субботу утром сотрудник управления положил перед Новгородским текст сообщения Мокшина. Пока капитан читал, молодой человек протяжно зевал и тер кулачищами ввалившиеся, потемневшие от переутомления и бессонницы глазницы.

— Ну что, не опоздали мы? — спросил он, когда Новгородский, пробежав текст, расстроенно откинулся на спинку стула.

— Не знаю, — угрюмо откликнулся капитан. — Все может быть…

Молодой человек сочувственно посмотрел на расстроенного капитана и вышел. Только тогда Новгородский сообразил, что даже не поблагодарил сотрудников за напряженную, бессонную работу.

— Ах ты, черт… нехорошо получилось, — с досадой сказал он сам себе и снова взял листок в руки.

«Следователь-чекист изменил свое отношение к Вознякову. Очевидно, непричастность его установлена. Оба следователя продолжают работу. Один из них ведет следствие на станции Хребет. По ходу следствия и привлеченным свидетелям предполагаю, что я, К. и Б. — на подозрении. При подтверждении этого предположения буду вынужден срочно покинуть Заречье. К. и Б. придется убрать. Приготовьте документы, явки. В случае про* вала встречайте в воскресенье. Время, место обычные.

24. 12. 41. 79-й».

Новгородский позвонил комиссару. Тот велел явиться через полчаса.

Все эти полчаса Новгородский напряженно обдумывал план предстоящих действий и сердился на себя за допущенную оплошность. Даже сообщения экспертов о том, что документы Булгакова сфабрикованы, а на трудовой книжке Куницы переклеена фотокарточка — не улучшили капитану настроения. Это не имело теперь существенного значения. Обдумав все в деталях, Новгородский дал предупредительную радиограмму Званцеву и Садовникову на станцию Хребет, а сам отправился на прием к комиссару.

Выслушав капитана, Костенко нахмурился, закурил, — Как же это вы с Задориной-то промахнулись?

— Просчитался. Кто мог знать, что ее инициатива перехлестнет за границы инструкций непосредственного начальника…

— Надо было предвидеть. В конце концов вы просчитались, не только потеряв инициативного помощника, но и напортили самому себе. Так-то. Выкладывайте свой план действий.

— Мокшина и компанию надо брать сегодня же, — сказал Новгородский. — Тянуть дальше некуда. Мокшин в любой момент может получить подтверждение своих подозрений. Если уже не получил…

— Надо брать, — согласился Костенко.

— Но прежде нужно точно знать состав группы Мокшина. Нет ли там четвертого или пятого лица, оставшихся вне поля нашего зрения.

— Резонно. Как вы думаете это сделать?

— Арестовать сначала одного Булгакова. Если не удастся выяснить через него, то будем брать Куницу, а уж потом Мокшина.

— Не возражаю. И вот что… — Костенко встал, вышел из-за стола. — Я сейчас не даю строгих инструкций. Вам на месте будет виден план действий. Но главное условие операции — создать для населения видимость, что все трое преступников погибли. Распространите любые слухи, повсюду рассказывайте об их гибели. Важно, чтобы молва все это донесла до управления, а следовательно, и до Лебедева. Именно молва. Рассказы очевидцев. Официальные сведения будут тому добавлением. Лебедев должен понять, что избежал провала.

— Я все время помню об этом, — сказал Новгородский. — Мы на месте продумаем такое мероприятие в деталях.

— Ну, тогда в путь! — Комиссар крепко пожал Новгородскому руку. — Как говорится: ни пуха ни пера.

Новгородский приехал в Медведёвку в конце дня. Неяркий зимний день уже угасал, и в мутных сумерках мрачнели, темнели устлавшие небо низкие мешковатые облака.

Клюев удивился раннему приезду своего начальника. Но увидев вместо «эмки» крытый грузовик-фургон, лейтенант все понял и воспринял приказ о немедленном аресте Булгакова без всякого удивления. Обсудив с капитаном план действий, Клюев тотчас выехал в Заречье.

Новгородский тем временем решил зайти к Сажину. В кабинете начальника райотдела милиции, видимо, происходил далеко не веселый разговор, так как появление капитана было встречено Сажиным с заметным облегчением. Задорина, наоборот, еще больше нахмурилась.

— Вот, воюем все, — пожаловался Сажин. — Прямо поедом ест меня Надежда Сергеевна из-за дела Николашина. Хоть в отставку подавай.

— Зачем же в отставку, — улыбнулся капитан.

Задорина с неприязнью покосилась на него. Ее упорство показалось Новгородскому забавным. Эта хорошенькая девочка-следователь походила сейчас на его собственную жену в минуты семейных разладов. Та же упрямая складка губ, морщинки у переносицы, независимый наклон головы. Новгородский вздохнул. Жена жила в Сосногорске, рядом, а виделись они редко. Глядя на рассерженную девушку, Новгородский вдруг поймал себя на мысли, что соскучился по сыну, живущему на попечении бабушки и дедушки в Нижнем Тагиле, по жене.

«Кончим здесь, — вдруг подумал Новгородский, — выпрошу у Костенко выходной, Зинку вытяну из ее госпиталя — и двинем куда-нибудь в лес. Отдохнем!» — Эта идея ему так понравилась, что он опять улыбнулся.

Задорина независимо поджала губы и демонстративно отвернулась.

— Во! Видали, Юрий Александрович, какая она у нас! — воскликнул Сажин. — Попробуйте с такой повоюйте.

— А в чем дело?

— Требует немедленного ареста святой троицы. — Сажин ткнул толстым пальцем в объемистую папку, лежавшую на его столе. — Припирает меня фактами, материалами следствия.

— Ну что ж, — миролюбиво сказал Новгородский, — раз факты убедительны, то надо брать под страйку.

— Правильно! Давно пора! — оживилась Задорина. — Я не понимаю вашей медлительности, Порфирий Николаевич.

— Всему свое время, — рассудительно сказал Новгородский. — Вы очень хорошо поработали, Надежда Сергеевна. Собранные вами материалы убедительны. Вещественные доказательства обличают убийц с головой. Теперь настало время для ареста.

— А вы откуда знаете? — поразилась Задорина.

— Как же, — Новгородский давно обдумал свои слова, — товарищ Сажин подробно информировал нас о ходе следствия и выполнял наши рекомендации.

— Так вы информировали обо всем областное управление милиции? — Задорина удивленно воззрилась на Сажина. Новгородский был в штатском, и она приняла его за кого-то из руководящих работников областного управления.

— Как вам сказать… — Сажин был смущен неожиданным вопросом.

— Какое это имеет значение, — дипломатично сказал Новгородский. — Разве дело в инстанциях? Дело в том, что вы хорошо поработали, и преступники будут арестованы. Я специально заехал, чтобы поблагодарить вас за эту работу и принять материалы следствия.

— Разве их будут судить не здесь? — спросила Задорина.

— Нет. Не здесь. У этих людей есть и другие грехи. С ними пойдет разговор по большому счету.

Задорина пристально посмотрела на Новгородского и вдруг что-то поняла.

— Подождите, товарищ… как вас… Юрий Александрович… А Стародубцева не вы ли послали к нам?

— Ну, положим, мы. — Новгородский решил быть откровенным.

— Ах, вот как… И у вас есть дополнительные данные о преступниках?

— Есть.

— Теперь я все понимаю… — Задорина покраснела. От обиды у нее покривились губы. — И вы… вы тоже… — сказала она Сажину. — Вы все знали. Вы черствый человек. Вы знали, что я подставное лицо в этом следствии, что я работала впустую, и безжалостно гоняли меня в мороз, вьюгу в это злосчастное Заречье… Какая жестокая комедия!

Сажин растерялся, заморгал.

— Не смейте говорить так! — строго сказал Новгородский. — Никакой комедии не было. Вы делали нужное дело. Все ваши материалы полезны. Мы не располагаем фактами, которые собраны по делу об убийстве Николашина. Их представили только вы.

Задорина недоверчиво покосилась на него.

— Всем нам не так легко работается, как хотелось бы, — дружелюбнее продолжал Новгородский. — Надо мириться с обстоятельствами. Порфирию Николаевичу было тоже не легко. Нам тоже. Мы все помогали друг другу. К чему же ненужные обиды?

— Ну, ладно. Я не буду обижаться, — более спокойно сказала Задорина. — Хотя обидно, когда тебе не доверяют.

— Даю вам честное слово, — пообещал Новгородский, — больше это не повторится. На следующий раз; мы учтем вашу обидчивость!

— Скажите, пожалуйста! — усмехнулась Задорина. — Какое запоздалое рыцарство!

— Лучше позже, чем никогда, — с облегчением проворчал Сажин.

— Материалы мои вам всерьез нужны?

— Да, они необходимы нам, — честно сказал Новгородский. — И я уполномочен принять их у вас.

— Ну, тогда можно мириться. — Задорина впервые чуть улыбнулась. — Пойду готовиться к сдаче.

— Завтра, завтра, Надежда Сергеевна, — сказал Новгородский. — А сегодня отдыхайте. Вы честно заработали свой отдых.

— Вот уж никогда не думала, что в вашей службе водятся такие мастера на комплименты! — весело засмеялась Задорина, забрала свою папку и покинула кабинет.

— Пронесло, — еще раз с облегчением передохнул Сажин.

— Кажется, — согласился Новгородский, и сразу приступил к делу. — Кроме той подводы, которую вы дали нашим людям на станции, завтра утром потребуются еще две. На время. Где мы их сможем взять?

— Где угодно, — сказал Сажин. — Хотя бы в зареченском колхозе.

Они стали обсуждать план ночной операции.

После допроса Булгакова и беседы с Огнищевым Новгородский собрал короткое совещание. Капитан был в хорошем настроении. Показания арестованного его удовлетворили. Все встало на свои места. Оставалось только дать конкретные указания непосредственным исполнителям. Невольное признание Вознякова о Николашине хоть и предупредило Мокшина, но слишком поздно для него.

— В какое время проходят пассажирские поезда через Хребет в сторону Сосногорска? — спросил Новгородский.

— В три часа дня, одиннадцать часов вечера и в семь утра, — ответил Клюев.

— Понятно, — сказал Новгородский. — Мокшин рассчитал верно. Выехать в пять утра из села, по дороге уничтожить Булгакова. Затем разделаться с Куницей и сбежать с утренним поездом. Все верно.

Именно с утренним, — согласился Клюев, встряхивая огненно-рыжей шевелюрой. — На этот поезд всегда есть билеты, а следовательно, едет больше народа. Легче затеряться, в случае чего…

— Итак, выезжаем в двадцать три часа тридцать минут, — медленно, отчеканивая каждое слово, начал давать указания Новгородский…

В районном Доме культуры давала концерт бригада Сосногорской филармонии. Концерт шел нудно и долго. Володя слушал бодрого толстячка, с тигриным рыком читавшего стихи о войне, и еле сдерживал зевоту. Потом щуплый, вихлястый конферансье под аккомпанемент баяна пел пародии на военные темы, и эти пародии тоже были нудными, примитивными. Володя в который раз пожалел, что потащился в клуб, а не пошел к Сажину на капустные пельмени. Порфирий Николаевич, кажется, здорово обиделся.

Зайти к Наде на квартиру Володя так и не посмел. Потоптался с полчаса возле окон и отправился в Дом культуры. Там Нади не оказалось. Перед концертом в фойе вовсю шли танцы, но Володю они теперь не привлекали. Он забился в угол, сел на стул и спрятал под него новенькие, вызывающе поблескивающие красной кожей мокшинские фетровые бурки. К великому Володиному облегчению, знакомых среди танцующих не оказалось, так что не надо было никому объяснять, зачем он сюда заявился столь пышно разодетым. Приглашение на танцы, сделанное Наде, казалось теперь Володе глупейшим поступком. «Пижон пустоголовый! — издевался Володя над собой. — Танцор! А глупее предложения ты сделать не мог? Блеснул интеллектом и изящным вкусом. Пригласил на танцы… На большее ума не хватило!»

Потом начался концерт, и Володе оставалось только терпеть да поглядывать на карманные отцовские часы, которые он предусмотрительно взял с собой.

Концерт, наконец, кончился. Шумная молодежь расставила кресла вдоль стен, и посреди зала снова начались танцы. Володя остался не потому, что ему было интересно, а потому, что к месту сбора идти раньше времени не следовало. Он примостился возле сцены и стал смотреть на танцующих.

И вдруг он увидел ее. Надя танцевала с каким-то военным. Вглядевшись, Володя узнал вежливого лейтенанта из военкомата. Лейтенант галантно поддерживал партнершу и улыбался. «Подумаешь. Тыловая крыса, — с внезапным раздражением и завистью подумал Володя. — Экий рысак!» Он качнул все еще побаливавшей раненой ногой и с огорчением понял, что ни сейчас, ни раньше не умел танцевать так ловко и красиво. Приглашать Надю после такого партнера, ясное дело, не было смысла, и Володя запрятался подальше за спины, чтобы она ненароком не заметила его.

А Надя была в ударе. Володя никогда не видел ее такой веселой и такой красивой. Не верилось, что этакое изящное существо надевает мешковатый полушубок, мужскую шапку и носит милицейскую планшетку. Сейчас Надя была совсем другой, была отпугивающе красивой. Эта внезапная привлекательность смутила Володю окончательно, он посмотрел на свой костюм, бурки и почувствовал себя отвратительно.

Полюбовавшись вдосталь, Володя посмотрел на часы и стал пробираться к выходу. Было немножко обидно, но ничего другого не оставалось. Стрелка часов показывала без десяти одиннадцать.

Накинув в гардеробной полушубок, на ходу натягивая шапку, Володя заспешил через пустынное фойе к выходу. Вдруг его окликнули. Он остановился. Часто стуча каблучками по широким сосновым половицам, к нему бежала Надя. Вслед за ней вышагивал лейтенант и еще издали здоровался вежливым наклоном полысевшей головы.

— Куда это ты? — удивленно спросила Надя. — А танцы?

— Танцы… — Володя чувствовал, что улыбается — глупо, натянуто — и ничего не мог с собой поделать. — Какие танцы?

— Мы же договорились!

Володя переступил с ноги на ногу и не знал что говорить.

— Чего же ты молчишь? — Надя перестала улыбаться. — Куда ты, домой?

— Домой. Дела срочные…

— Никуда я тебя не отпущу, — вдруг просто сказала Надя. — Богатым будешь. Я тебя не узнала. Это ты сидел во время концерта на приставном стуле в третьем ряду?

— Я, — подтвердил Володя и вдруг по-настоящему обиделся. «Видела. Не подошла. Не узнала вроде бы… Улыбайся-ка ты своему лейтенанту, а мне пора…»

— Давай раздевайся! — весело приказала Надя. — Я тебя все равно не отпущу. Раз приехал — ты мой гость!

— Да нет. Пойду, пожалуй, — все еще пробуя растягивать в улыбку губы, сказал Володя.

— Ты не останешься? — тихо спросила Надя.

— Нет.

— Тогда я провожу тебя! — вдруг решительно сказала она и хотела бежать в гардеробную, но Володя удержал ее.

— Не надо, — сказал он.

— Почему? — Лицо Нади стало очень серьезным, строгим.

— Не надо, — повторил он и пожал ей руку. — Прощайте, Надежда Сергеевна. Вас ждут.

Надя оглянулась на лейтенанта. Тот только недоуменно развел руками. В это время хлопнула выходная дверь. Володя ушел. Надя постояла, подумала о чем-то, а потом с пасмурным лицом пошла одеваться.

— Я сама оденусь. До свиданья, — сказала она лейтенанту.

Дорога до станции показалась Володе недолгой. Он сидел в тряском кузове между Сажиным и Булгаковым, думая о Наде. Было обидно, что все кончилось так нелепо. Собственно, он понимал, что ничего и не начиналось. Володя только вздыхал да беспокойно ерзал по скамейке.

— Что, заноза попала? — добродушно спросил Сажин. — Возишься больно беспокойно…

— Да просто так…

— Не волнуйся. Все будет в порядке. Никуда Мокшин не денется.

— А я и не волнуюсь.

Володя в самом деле не волновался. Когда дом Куницы был оцеплен, а на крыльце затаились Садовников со Стародубцевым, он спокойно подтолкнул Булгакова пистолетом:

— Давай.

Булгаков втянул голову в плечи, сгорбился, потоптался на месте, потом решительно полез на высокую завалину. Держа пистолет наготове, Володя внимательно следил за ним. У противоположного угла белел полушубок Сажина.

Булгаков потянулся к крайнему окну, постучал. Володя прижался к воротам. Булгаков постучал еще раз. Володя ничего не слышал, но по тому, как вздрогнул Булгаков, понял, что к окну кто-то подошел.

— Это я, Павло Тарасыч. Открой, — тихо сказал коновозчик и спрыгнул с завалины.

Дальнейшее произошло в считанные секунды. Стукнула дверь, кто-то ойкнул, что-то упало, и все стихло. Рядом на лесозаводе взахлеб переговаривались пилорамы, а в доме и за высоким плотным забором — тишина. Володя спрятал пистолет в карман. За Булгакова он не беспокоился. Долговязый коновозчик вовсе не думал убегать. Он жался к Володе, как пугливый жеребенок к матери.

Клюев открыл со двора калитку и тихо сказал:

— Порядок.

Новгородский и Сажин вошли во двор, вслед за ними Володя ввел Булгакова. Поднялись по скрипучему крыльцу. В обширных сенях стало тесно. Новгородский закрыл дверь и включил фонарик. Спросил Булгакова, освещая лежащего на полу связанного человека:

— Он?

— А кто еще! Он, гадюка! — Булгаков совсем освоился со своим новым положением, ткнул Куницу валенком.

Тот промычал что-то заткнутым ртом и забился всем своим огромным телом.

— Хорош битюг! — процедил сквозь зубы Стародубцев и вдруг ударил предателя в грудь.

Куница всхлипнул и сразу затих.

— Прекратить самоуправство, — запоздало сказал Новгородский и приказал: — Заносите!

Куницу не стали поднимать, — он был тяжел, не менее десяти пудов, — заволокли в избу и положили среди кухни, хорошо освещенной огнями лесозавода. На Булгакова снова надели наручники. Тот нисколько не обиделся, кряхтя лег на брошенный возле печки полушубок. В доме остались Сажин и Садовников. Остальные вышли.

«Все очень просто, — почти весело подумал Володя, когда знакомая пароконная подвода понеслась в сторону Заречья. — Очень даже просто». И впервые за вечер вдруг почувствовал беспокойство за отца. Над землей царствовала все та же безлунная декабрьская ночь, рядом в розвальнях сидели Новгородский, Стародубцев и Клюев. Вспыхнувшая тревога не угасала. Наоборот, чем ближе подбегали продрогшие лошади к Заречью, тем сильнее становилась эта тревога. Впервые в жизни Володя ясно ощутил, как дорог ему немногословный, суровый отец. На окраине села он не выдержал, встал на колени и стал напряженно всматриваться в темноту, в сторону родного дома.

— Что, опять заноза? — усмехнулся Клюев.

— А ну тебя! — огрызнулся Володя…

— Кто там? — спросил отец.

— Свои, — чувствуя, как сваливается с души тяжелый ком, откликнулся Володя. Он шепнул отцу о стоящих за дверью товарищах и пошел было в избу, но старик ухватил его за рукав.

— Назарка у меня сидит.

Володя приостановился. Потом сообразил.

— Все равно. Пропускай их в сени, а Назара потом выпроводим.

По кухне медленно плыли многослойные облака махорочного дыма. Назар Осинцев, по-домашнему подобрав под себя босые ноги, сидел на лавке и лениво тасовал карты.

— Ха! Явился. Я думал, тебя теперь до утра ждать нечего.

— Куда я денусь, — проворчал Володя, скидывая полушубок.

— Экой франт! — восхитился Назар, оглядывая Володю. И костюмчик, и бурочки — что надо. Ради кого ты так вырядился?

— Для себя… — Вспомнив о Наде, Володя помрачнел.

— Ишь ты! Надулся сразу, — добродушно хмыкнул Назар. — Ладно. Не надувайся. Ни о чем не спрашиваю. В дурака срежемся?

— Который час? — намекнул Володя.

— А черт его знает… Мы тут с Пантелеичем дали Дрозда!

Вошел Тихон Пантелеевич, незаметно подмигнул сыну.

— Ну что, втроем срежемся? — весело спросил Назар.

— Да не знаю… Как у нас со временем-то?

— Вот те на! — обиделся Назар. — А сам грозился отыграться…

— Ну, вы как хотите, а я спать хочу. Завтра рано вставать, — сказал Володя.

— Ничего себе хозяин! — еще больше обиделся Назар. — Друг называется. Единственный раз к нему в гости пришел, а он рожу воротит.

— Голова болит, Назарка, — натянуто улыбнулся Володя. — Веришь?

— Гость обязан всему верить, — проворчал Назар, взял с печки портянки и стал обуваться. — Друг называется. А я его, как путнего, почти всю ночь жду. Отца развлекаю…

— Ну, не сердись, Назарка! — Володя встревожился, поняв, что если Мокшин не спит и слышит Осинцева, то обязательно насторожится.

— Ладно. Бывай здоров! — сердито сказал Назар. Тихон Пантелеевич пошел проводить гостя.

Володя проверил пистолет и пошел в свою комнату. Его предположение оказалось верным. Мокшин действительно не спал, был чем-то обеспокоен. Больше того. Он был в брюках, валенках и свитере.

— Куда это вы? — Володя напрягся от волнения.

— A-а… кавалер… — через силу улыбнулся Мокшин. — Так рано?

— Куда вы?

— До ветру…

Выжидая удобный момент, чтобы выхватить пистолет, Володя мгновенным взглядом окинул комнату. Постель квартиранта была взъерошена, на стуле лежал рюкзак, на столе отцовский дробовик, патронташ…

— А ты что-то рано сегодня. Я тебя позже ждал, — незнакомым, чужим голосом сказал Мокшин, нахлобучивая шапку.

Неестественность его голоса заставила Володю вздрогнуть. В то же время в сенях упало и с громким звоном покатилось пустое ведро. Володя невольно оглянулся и тотчас инстинктивно откачнулся, к сундуку. Мокшин стоял бледный, с перекошенным лицом, в руке он держал пистолет.

— Ни с места! — зловеще просипел он. — Ни с места, щенок! Одно движение — и получишь пулю в лоб! — Свободной рукой он нащупал лежащий на столе рюкзак, другой продолжал целиться Володе в грудь.

Все это произошло настолько быстро, что Володя опешил.

— Стоять на месте! — Мокшин начал пятиться к окну.

«Уйдет! — вдруг понял Володя. — Через окно…» — И бросился к Мокшину. Тот размахнулся пистолетом, но Володя уклонился в сторону, и рукоять просвистела мимо головы. В то же мгновение жгучая боль пронзила все Володино тело, у него подкосились ноги. Но он уже обхватил колени врага и, падая, с яростью рванул их на себя. Мокшин плашмя ухнулся на пол, забился в жилистых Володиных руках, стараясь дотянуться до отлетевшего в сторону пистолета. Превозмогая режущую боль в тазу, Володя мертвой хваткой стиснул дергающиеся ноги и был не в состоянии ни думать, ни делать что-нибудь другое. Он не видел, как вбежал в комнату Клюев и схватил мокшинский пистолет, как вслед за ним ворвался Стародубцев и с ходу обрушил на оскалившееся лицо Мокшина удар своего литого кулака.

Когда Володя вновь обрел способность мыслить, все было кончено. Мокшин был связан по рукам и ногам. Шпион лежал на полу с заткнутым ртом, и его бледное лицо было усеяно крупными каплями пота.

— Что, серьезно он тебя? — участливо спросил Володю Клюев.

Володя отвел взгляд от лица Мокшина, огляделся. Удивился, что лежит на сундуке. Рядом с встревоженными лицами стояли Новгородский, Клюев и Стародубцев. У изголовья сидел отец. Володя постарался улыбнуться и стал ощупывать себя. Попробовал сесть. Утихшая было боль усилилась. Володя все понял.

— Прямо по ране… рукояткой… — тихо сказал он.

— Ложись, надо осмотреть рану, — приказал Новгородский.

— Ерунда. Зачем ложиться, — возразил Володя. — Стоя удобнее.

— Стоя так стоя, — согласился Новгородский. — Снимайте брюки.

Володя подчинился. Все по очереди оглядели его рану. Вокруг розового рубца расползся большой желто-багровый синяк. Шов в нескольких местах лопнул, и из ранок мелкими каплями сочилась кровь.

— Надо в госпиталь, — заключил Новгородский.

— Да, — согласился Стародубцев.

— Пустяки, — буркнул Володя. — Это такая рана. Она у меня в госпитале несколько раз плакать принималась. Иодом смазать, перевязать, больше ничего не надо. К обеду все утихнет.

— Ой ли? — усомнился Новгородский.

— Точно! — бодро сказал Володя. — Все будет в порядке. — Он подумал о том, как в деревне расценят совпадение его неожиданной болезни с разоблачением Мокшина, и совсем весело заверил: — Не сомневайтесь, Юрий Александрович.

— Ну, коль так… — неуверенно сказал Новгородский. Капитану по той же причине очень хотелось поверить Огнищеву.

— Тогда давай перевяжемся, и к делу! — заключил Стародубцев.

Володе обработали рану, туго перебинтовали. Потом занялись Мокшиным. Обыскали карманы, ощупали одежду, спеленали овчинным одеялом. Мокшин слегка вздрагивал, испуганно дергал бровями. На Володю он посмотрел всего один раз, и в этом взгляде ничего не было, кроме недоумения и страха. Когда овчинный куль понесли на подводу, Володя не выдержал и легонько щелкнул по торчащему из-под нахлобученной шапки носу Мокшина.

— Привет невесте!

Из вещей Мокшина Новгородский забрал только рюкзак и полушубок. Подумав, прихватил ружье с патронташем.

— А это снаряжение мое! — всполошился Тихон Пантелеевич.

— Вам вернут его. Не беспокойтесь.

— Так ружьишко-то причем? — Тихону Пантелеевичу было жаль свой старый дробовик. — С издетства оно у меня. Никуда без ведома хозяина из дому не уходило…

— Так надо! — вмешался Володя.

Старик непонимающе пожал плечами. Его любимое старое ружье хотели куда-то унести, и он не мог понять, кому и зачем это нужно.

— Вы скажете, что квартирант ушел рано утром с вашим ружьем на охоту, — пояснил Новгородский.

— Вон что! — Тихон Пантелеевич сразу все понял. — Тогда конечно…

— Сын вам все объяснит, — улыбнулся Новгородский и попрощался.

Тихон Пантелеевич проводил его.

— А где мама? — спросил Володя, когда отец вернулся.

— Ушла. Как учуял вечером, что дело керосином пахнет, так спровадил ее до утра к Настасье, — сказал Тихон Пантелеевич. — Баба болеет, Савелий на лесозаготовках, за ребятишками приглядеть некому…

— Это ты хорошо сделал, — одобрил Володя. — Догадливый ты у меня.

Тихон Пантелеевич ничего не ответил.

Утром в конторе Возняков спросил Володю:

— А где Мокшин?

— Бог его знает, — сонно ответил Володя. — Взял отцово ружьишко и ушел раным-ранехонько. Я спал, не видел.

В конторе было шумно. Толкались буровики первой смены, мастера, коновозчики. Прибежала бойкая старушонка, уборщица.

— Нету Булгакова! — крикнула она Вознякову еще с порога. — С вечера не бывал. Как ушел, так и не был.

— Самогонку на станции трескает! Где ему еще быть, — хохотнул кто-то из рабочих.

Возняков с досадой махнул рукой и стал на ходу давать задания коновозчикам. Толпа вслед за ним повалила на улицу.

Володя вышел последним. Было половина восьмого утра, а на улице все еще стояла темень. Сверху, из невидимых отяжелевших облаков, плавно кружась, падали на головы и спины галдящих людей крупные, мохнатые снежинки. Володя улыбнулся подошедшему Осинцеву:

— Все еще сердишься?

— Еще чего! Буду я обращать внимание на всяких обормотов!

— Правильно и делаешь, — сказал Володя.

— Ты машиной или пешком? — спросил Назар.

— Пешком. — Володя с сожалением посмотрел на полуторку, в кузов которой с гамом садились буровики. В дорожной тряске могли еще раз случайно ударить по ране.

— А то поедем со мной, — предложил Назар. — Я на булгаковской лошадке коронки да керновые ящики повезу. Могу прихватить.

— Поедем.

Вдруг шум во дворе смолк. Все разом повернулись в сторону станции. Оттуда, со стороны леса, неслись необычные, заставлявшие поеживаться, звуки. Будто хлопал кто-то огромным хлыстом.

— Стреляют, — прошептал Назар и зачем-то начал считать: — Раз… два… три… четыре…

Выстрелы смолкли. Потом внезапно на короткое время опять вспыхнула частая гулкая пальба, и все стихло.

Люди простояли еще несколько минут в молчании, но в лесу было тихо, только с надрывом посвистывал на станции маневровый паровозик.

Шофер крутанул рукоятку, и зафырчала полуторка, разгоняя тревожную, выжидательную тишину. Толпа во дворе пришла в движение.

— Что бы это значило? — Назар повернул к Володе курносое круглое лицо и озадаченно почесал затылок.

Всю дорогу до участка Володя ломал голову: какую демонстрацию мог придумать Новгородский. Возникшая в предрассветной мгле перестрелка была запланированной — Володя в этом не сомневался. Он смотрел на убегавшую вдаль дорогу и гадал, что делают сейчас его соратники в пробудившемся станционном поселке, от которого все дальше увозил его заезженный, хромоногий мерин.

А в станционном поселке в это время действительно царил переполох. Свободные от работы жители сбежались к окраине селения и с тревогой наблюдали за необычным для таежной станции шествием.

Из лесу выкатили три подводы, их сопровождали люди в военных полушубках. В мутной синеве зимнего рассвета лица разглядеть было трудно, но двух из этих людей старожилы узнали. То были начальник районного отделения милиции Сажин и недавно появившийся в районе человек с хмурым волевым лицом — следователь уголовного розыска, фамилию которого в поселке никто не знал.

Встревоженные недавней пальбой люди вглядывались в мрачный кортеж, жались к воротам домов. На санях, прикрытые мешковиной, лежали закостеневшие человеческие тела. Кто-то заметил торчащий из-под мешковины валенок, кто-то полу черного полушубка, а на последней пароконной подводе совсем неприкрытой валялась кожаная каракулевая шапка. Многие сразу узнали ее. Такую шапку носил один человек в поселке, — путевой рабочий, а потом весовщик станции — человек слоновьей комплекции со странной фамилией — Куница.

С улицы в улицу, со двора во двор пополз пущенный кем-то слух: «Чекисты трех шпионов застукали!»

Подводы тем временем свернули к лесозаводу и одна за другой скрылись за воротами обширной куницынской усадьбы. К высокому дощатому забору никого из любопытных не подпустили.

Подводы пробыли во дворе недолго. Вскоре лошади одна за другой, таща разгруженные сани, снова вынеслись на улицу. Две упряжки люди в военных полушубках передали конюхам из зареченского колхоза, а на пароконной милицейской подводе спешно уехал к вокзалу Сажин. На окраине поселка осталось уже совсем немного людей, когда из района пришёл темно-зеленый грузовик-фургон. Он рыча вполз в куницынский двор. Молчаливые военные люди опечатали все окна и двери зловещей усадьбы, сели в грузовик и умчались в сторону города.

Судача всякий на свой лад, жители разошлись по домам.

В то же время в кабинете начальника станции происходил любопытный разговор. Сажин зашел сюда, чтобы позвонить в Медведёвку.

Начальник станции Нестор Прохорович Нестягин, кум Тихона Огнищева и старинный приятель самого Сажина, нетерпеливо ерзал на стуле, ожидая, когда начальник милиции кончит говорить. Наконец тот положил телефонную трубку.

Нестягин, худой, темнолицый старичок, сразу вынырнул из-за своего стола и взял Сажина под руку.

— Скажи» Порфирий, — зачем-то косясь на дверь, зашептал он. — Что там произошло? Что за пальба в лесу была?

— Что, слышно было? — удивился Сажин.

— Ха! Еще как слышно-то! Весь поселок на ноги поставили!

— М-да… — Сажин озадаченно почесал вислый, под» мороженный нос.

— Ведь все слышали, — продолжал шептать Нестягин. — И видели… Думаешь я не знаю, кто эти — в полушубках… Чекисты!

— Хм… А тебе-то что до этого дела? — подумав, спросил Сажин.

— Как что! Ведь у нас произошло! Куница-то мой работник…

— Работник… — Сажин усмехнулся. — Ротозей ты хороший.

— Ну да! Я давно чувствовал, что Куница нечистый человек…

— Недаром ты его из путевых рабочих в весовщики произвел.

Нестягин смутился, потом быстро нашелся.

— Ничего ты не понимаешь. Весовщик — что? Ерунда. А путевое хозяйство — дело ответственное. Тут глаз да глаз нужен. Потому что движение! Грузы транзитом на фронт идут!

— Пожалуй, — неохотно согласился Сажин.

— Слышь, Порфирий, в самом деле, что там стряслось?

Сажин промолчал.

— Ага! Боишься, что разболтаю. Да?

— А что? Ты можешь.

— Эх ты! А еще друг, — обиделся Нестягин. — Еще вместе в гражданскую воевали…

— Ох, и прилипчивый ты, Нестор, — вздохнул Сажин.

— Ну, скажи, Порфирий. По-дружески прошу. Сколько их взяли?

— Ни одного.

— Так как же так! — изумился Нестягин. — А на подводах-то…

— Ихний главный двоих своих помощничков прихлопнул. Следы хотел замести… а как сам в кольцо попал, — себе пулю в лоб пустил… Не стал дожидаться, когда его прихватят.

— Вот сволочь! Как же это они допустили! — огорчился Нестягин.

— Так уж вышло, — снова вздохнул Сажин. — Человек предполагает, а бог располагает… Только ты того, Нестор. Не особенно! — предупредил Сажин. — Конечно, многие все видели и слышали… но не особенно распространяйся.

— Что ты, Порфирий! Я ж не маленький!

— Ну-ну… — Сажин простился и заспешил из кабинета. Он в точности выполнил просьбу Новгородского.

Нестор Нестягин был своим человеком, — Сажин эго знал. Но знал и другое. Нестор с молодости был любителем пустить пыль в глаза, а под старость язык у работяги-железнодорожника совсем подхудился. Любил добряга Нестор хвастануть. Порфирий Николаевич не сомневался, что через день-два приятель не выдержит и <под большим секретом» хвастанет перед кем-нибудь своей осведомленностью. Скорее всего перед женой. Супруга Нестора Прохоровича — баба прелюбопытная. Уж кто-кто, а она вывернет муженька наизнанку, если учует, что тот что-то знает. А в том, что она обязательно учует, Сажин был уверен. Осведомленность будет распирать Нестора.