Операция "Берег"

Пролог

Автор благодарит:

Юрия Паневина — за помощь и советы;

Александра Борсука (Мobibos) — за технические документы и интересные бытовые детали.

И шторм смывает все следы

Кёнигсберг. Королевский замок.

26 августа 1944 года

17:44

Задрав головы, господа офицеры неспешно озирали масштабную достопримечательность: стены и башни замка были серыми, черепичные крыши и высоченная Часовая башня — красноватыми, в тон заходящего солнца.

— Впечатляет, — признал рыжий обер-лейтенант, его петлицы были черно-техническими, тыловыми, но на груди поблескивали вполне боевые награды.

— М-да, Вальтер, ты прав как никогда, — мрачновато согласился его спутник. Более высокий ростом, тоже обер-лейтенант, но чиновничье-административной службы. Очки в тонкой оправе, худощавое, едва тронутое загаром лицо любителя опер Вагнера и хорошего кофе намекало на типичного военного бюрократа, ловкую «тыловую крысу». Но знак «За общие штурмовые действия» и «За ближний бой» говорили об обратном — фронтовик.

Собственно, ситуация выглядела однозначной: двое друзей, оказавшихся в Кёнигсберге благодаря счастливому случаю — отпуску или командировке — урвали у судьбы несколько часов для прогулки по замечательному городу. Можно было не сомневаться, что документы, личные и проездные, у господ офицеров в полном порядке, порядок они ценят и соблюдают, посему глупо терять часы отдыха и не взглянуть на гордость Восточной Пруссии. Бесстрашные офицеры вермахта широко известны своим безупречным воспитанием, чистоплотностью и щепетильностью в выборе культурных объектов для посещения: памятник архитектуры, музей, кинотеатр и бордель обязаны иметь достойную репутацию и приличный вид. Офицеры германской армии куда попало ходить не будут.

Всё это было почти верно. Ну, за исключением актуальности оценки борделей — посещения столь сомнительных мест в планы конкретно этих господ офицеров не входили — оба обер-лейтенанта были счастливо женаты, да и не предусматривалась оценка местных объектов сексиндустрии планом операции.

— М-да, замок. Что ж, зайдем. Хотя музей уже закрыт, — пробурчал молодой штабист.

Господа офицеры оглянулись на мирно позванивающий трамвай — кёнигсбергский небольшой вагончик-трамвайчик шустро катил от Мюнцплац[1], видимо, тоже твердо придерживаясь графика движения — и прошли за ворота, внутрь замка. Полицейский, присматривающий за порядком, с достоинством козырнул припозднившимся посетителям.

— М-да, — в третий раз пробурчал очкастый обер-лейтенант, оценивая просторный замковый двор, многочисленные окна архивов и Прусского музея, Рыцарскую галерею, центральную круглую клумбу с древним колодцем.

— Пустое, дружище, не стоит переживать. Чему быть, того не миновать, — утешил друга жестокосердечный техник.

Господа офицеры переговорили с служителем: музей, как и следовало ожидать, был уже закрыт для посещений, но на башню-колокольню подняться разрешалось.

Вид с высоты птичьего полета открывался чудесный. Башня-колокольня имела вертикаль в 82 метра, естественно, любознательные обер-лейтенанты любовались с чуть меньшей высоты, но все равно панорама старого города впечатляла. Мнимая теснота черепичных крыш, глубокие провалы улиц, шпили Кафедрального собора и кирх, темная вода ближнего пруда, изгиб набережной Прегеля[2]… Чудный вечер исхода августа неспешно сгущал теплую дымку.

Офицеры молчали.

— Черт, теперь и мне тошно стало, — наконец признался суровый техник.

Штабист только вздохнул и принялся протирать линзы очков.

Оба офицера знали, что этот город больше не увидят. В смысле, на улицах Кёнигсберга придется побывать еще не раз, что там побывать — плотно и тяжело поработать — но это будет уже иной город.

— Грустно, — сказал техник, имевший безукоризненные документы на имя обер-лейтенанта Вальтера Робина.

— Именно. Имеет смысл сосредоточиться на деле, — пробурчал очкарик.

Офицеры действительно пребывали в официальной командировке и находились при исполнении служебных обязанностей. Теоретически агентурную разведку можно признать «командировкой», они и оформляются слегка похоже. Но к вермахту гости Кёнигсберга никакого отношения не имели, поскольку были офицерами Министерства обороны Российской Федерации. День для товарищей офицеров выдался планово длинный, утомительный, с утра было сделано много. Результат следовало расценивать как отрицательный, что тоже было вполне предсказуемо.

— Что же за головоломка такая? Ведь не иголка, серьезный объект.

От созерцания живописных крыш и островерхих кирх товарищи разведчики отвлеклись, сосредоточившись на мощных дымовых трубах и мачтах-опорах. В промышленном Кёнигсберге их насчитывалось изрядно, видны с высоты вполне отчетливо, но что толку? Наблюдатели и так прекрасно знали большинство серьезных объектов городской инфраструктуры.

Проблема была в энергетике. Разыскиваемый объект относительно компактен, но должен быть серьезно запитан от электрических мощностей города, поскольку потребляет энергии краткосрочно, можно сказать импульсно, но в жутких количествах. По сути, в момент включения объекта в его интересах должна работать полноценная электростанция. Пока было абсолютно непонятно, как немцы этот фокус проворачивают — все усилия Отдела «К» просчитать местонахождение объекта — теоретические, а теперь и агентурно-практические — не давали результата. Построение компьютерной модели, привлечение гражданских специалистов не очень-то помогли. Проблема была в том, что подробных сведений о сетях энергосистемы Кёнигсберга и области было не слишком много, по понятным, но все равно крайне огорчительным причинам.

Внешне ситуация выглядела относительно просто. Сам город питался от электростанции Косе постройки 1907 года — сооружения достаточно известного, сохранившегося[3] и доступного для подробного изучения по старой технической документации. Надежная электростанция, выдававшая четырьмя генераторами более 40 МВт. В январе 45-го ее турбины накроют защитными железобетонными колпаками, электричество будет исправно подаваться практически до последних дней нашего штурма.

Еще есть ГЭС на реке Лава в Фридланде[4] — введена в строй в 1926 году, но имеет скромную мощность в 11 МВт, использовалась как вспомогательная и резервная, к тому же будет повреждена во время военных действий.

Наиболее мощная ГРЭС располагалась в Пайзе[5], проектная мощность более 100 МВт, хотя достроить ее в годы Третьего рейха так не успеют, но и частичных мощностей с избытком хватит на кратковременное питание объекта. Проблемой оставалось все то же — невозможно незаметно и абсолютно тайно подключить столь затратный объект. Прокладка мощных кабелей, установка линейного оборудования, периодический отбор гигантской мощности — такие вещи крайне трудно скрыть. Нужно учитывать, что объект функционирует втайне от официальной верхушки Рейха — круг осведомленных лиц крайне узок, по сути, это заговор, и в случае утечки информации лица, организовавшие крайне опасную авантюру, будут гарантированно казнены. Понятно, что объект строился под прикрытием, как нечто совершенно иного назначения — много тут всего секретного и хитрого возвели гитлеровцы — но все равно, сохранить полную секретность почти невозможная задача. И все же как-то реализованная.

Не за что ухватиться. Объект где-то здесь — в пределах досягаемости, к нему ведут автомобильные дороги, наверняка существует специальная железнодорожная ветка, возможно, где-то рядом портовые сооружения. Эта гадость функционирует, дает результат — есть множество подтверждений. Но где он конкретно? Предположения имелись самые фантастические, вот доказательств — никаких.

Разведчики двинулись вниз по довольно-таки утомительной лестнице. Операция началась утром, километров по городу намеряли изрядно. Это бы ничего, товарищи офицеры были достаточно подготовлены физически, имели опыт агентурной работы. Но результат откровенно огорчал. Операция двигалась к своему завершению, оставался один запланированный визит в городе.

— В кабак заворачиваем или нет? — поинтересовался рыжеватый обер-лейтенант Робин.

— Нужно заглянуть. Иначе неестественно — «Блютгерихт»[6] — обязательная отметка посещения для всех приличных гостей города, — напомнил очкастый штабной напарник. — И иначе мы раньше времени в гости заявимся, придется у дома торчать.

В действительности, а не по нынешним документам, пунктуального любителя кабаков звали Евгений Земляков. Невзирая на дивное знание немецких диалектов, был он человеком по происхождению чисто русским, москвичом, выполнял обязанности основного переводчика и оперативного работника Отдела «К».

Вход в ресторан «Блютгерихт» — действительно одной из самых знаменитых достопримечательностей Кёнигсберга — располагался в замковом дворе, под Рыцарской галереей. Винный подвал — вернее, подвальный комплекс — занимал помещения воистину исторические, с мрачной славой. Здесь был залы «Тюрьма», «Испанская игла», «Камера стыда», «Перцовая заглушка», где в тесной дружеской обстановке предпочитали пить весьма состоятельные кёнигсбергцы и их гости. Сумрачные интерьеры, сводчатые потолки, старинные резные бочки, приглушенное освещение, макеты ганзейских судов, прохлада и отрешенная тишина… обстановка считалась бы модной и в будущие прогрессивные времена. Атмосфера подлинная, рыцарская, крайне мало новодельных предметов мебели и посуды. Судя по виду, скамьи и стулья могли быть знакомы с задницами вполне реальных орденских магистров и тружеников-палачей. Впрочем, разведчики оценивали стулья как полезный предмет, способный дать отдых ногам.

— Сидят, бухают, словно и нет никакой войны, — проворчал Робин, жуя поджаренную колбаску, запивая прохладным вином и поглядывая на немногочисленных посетителей.

— Ну, это им недолго осталось, — заметил Земляков. — В целом даже хорошо, что без суеты обходимся. Мешала бы.

— Это верно. Жаль, авто нет. «Кюбеля» бы нам, да надежного водителя. Куда больше можно было бы успеть.

— Да, с Янисом было бы и ногам спокойнее, да и вообще. А насчет «успеть» — так мы и так успеем. Поскольку уже практически иссякли. Как-то не предполагал я, что энергетика настолько неуловимая вещь.

— Это потому что ты гуманитарий. Для вас мощные электролинии найти — это к розетке подключиться — «щелк» и готово, — заворчал расстроенный Робин. — Впрочем, я тоже не особо энергетик. Не хватает нам профильных специалистов.

Земляков пожал плечами и сделал глоток вина. Оперативникам всегда многого не хватало. Специфика. По сути, одних документов и пропусков в избытке — навострились печатать, образцов хватает, хоть целый агентурный батальон обеспечивай. Но личного состава на батальон у Отдела нет, да с остальным тоже не гладко. Одежда при Прыжке надежность теряет, пуговицы того и гляди отскакивать начнут, сапоги вид держат, но готовы протереться. Снаряжения ноль — утром пришлось в магазинчик заходить, купить разные мелочи и наручные часы-штамповку. Продавец не скрыл некоторого удивления — приличные офицеры, и вдруг… Пришлось врать про обещание солдату-земляку. Но это бы ладно — импровизировать Земляков вполне умел. Кстати, и часы можно было бы взять дорогие, в хорошем магазине, рейхсмарками опергруппа обеспечена. Вот только в приличном магазине вероятность запомниться и «засветиться» гораздо выше, да и бессмысленно дорогие часы брать на один день. Впрочем, больше нервирует иное — в кобурах обер-лейтенантов пистолеты чисто условные — шматок незаряженного и ненадежного металла, поскольку стрелять из оружия после Прыжка крайне стремно. У Землякова от одной мысли о таком варианте начинало ломить лоб, где имелся неочевидный, но памятный шрам после неприятного случая. Нет, в огневые контакты разведгруппа категорически не собиралась вступать, но все же с надежными «стволами» гулять было бы намного проще. Мысли бы не отвлекались.

— Ладно, двигаемся дальше.

Господа обер-лейтенанты вышли из подвальчика, герр Земляков нес под мышкой сверток с бутылкой «Блютгерихта № 7» — торчало горлышко с фирменной фарфоровой пробкой — прикупил с собой в качестве сувенира, как поступает большинство посетителей ресторана. И для достоверности полезно, да и вообще хорошее вино никому не мешало.

— Так, у нас здесь еще маленькое дельце, — Земляков покосился на маячившего у дверей служителя-привратника музея и полез во внутренний карман.

— Самодеятельностью занимаешься, — с некоторым сомнением отметил Робин.

— Вряд ли повредит, — проворчал герр переводчик и двинулся к музейному аборигену.

Краткий разговор — в просьбе передать господину директору частное письмо «от дяди, старого поклонника нашего дорогого и знаменитого доктора Роде[7]» музейный работник ничего особенного не увидел. Доктор Роде — действительно достаточно известный и уважаемый человек, ему пишут со всех концов Германии.

Господа офицеры вышли из замка. После прохладного подвала и освежающего вина тепло нагретых за день городских камней чувствовалось намного острее. Разведгруппа миновала внушительный памятник Вильгельму I. Несмотря на приближающийся комендантский час, прохожих на улицах было еще изрядно — кёнигсбергцы наслаждались ясными теплыми вечерами уходящего лета. Можно было временно забыть о нарастающих бытовых трудностях, о неблестящем положении на фронтах. Лето есть лето, здесь глубокий тыл, прусская нерушимая цитадель империи — один из самых безопасных городов Третьего рейха.

Оперативники, естественно, поддаваться иллюзиям не имели привычки. Робин глянул на часы:

— Вот сейчас будем трамвай ждать, а времени уже в обрез.

— Черт возьми, Вальтер, что за пессимизм⁈ Мы в Пруссии, а не на нервной 16-й станции Фонтана. Тут трамваи четче твоих ужасных швейцарских часов ходят.

Постукивал по рельсам аккуратненький трамвай, любезничал с блондинистой кондукторшей куртуазный очкастый обер-лейтенант, сгущались первые сумерки на улице.

Офицеры вышли у Густавштрассе[8], любезно помогли выгрузить из вагона детскую коляску. Молодая фрау — мать рыжего улыбчивого младенца — очень мило поблагодарила. И тут герр Робин совершил очевидную ошибку:

— Чудесный малыш. Могу я посоветовать молодой и очаровательной фрау быть в ближайшие дни более осторожной? Если говорить строго между нами, возможны серьезные воздушные налеты врагов рейха.

Молодая фрау изумленно вскинула изящно выщипанные брови:

— Господин обер-лейтенант намерен поддерживать панические слухи⁈ Как неожиданно. Стыдитесь, вы же офицер, фронтовик, член партии. Мой муж никогда бы не сказал ничего подобного!

— Этого всего лишь дружеское предупреждение, — пробормотал Робин, вполне очевидно краснея.

— Это вопиющая глупость! — сурово отрезала молодая мать. — Мы — кёнигсбергцы — прекрасно знаем, как надежно защищены, мы не боимся большевиков. Наше ПВО собьет любой самолет, даже если врагу удастся прокрасться к городу.

— В надежности нашей ПВО нет никакого сомнения, — подтвердил очкастый обер-лейтенант. — Мой друг всего лишь хотел поболтать с симпатичной фрау. Несколько неуклюжая попытка, нужно признать.

— Неуклюжая⁈ Передайте своему другу, что он болван! — отрезала непоколебимая мамочка и резко развернула коляску. Рыжеголовый малый насупился и крайне неодобрительно смотрел на господ офицеров.

Разведчики смотрели вслед суровым горожанам.

— И кто меня за язык тянул? — пробормотал Робин.

— Дело понятное. Киндер мастью на твоего Игорька похож. Отдаленно. Хорошо, что его мамашка даже отдаленно на твою «половину» не похожа.

— Вот дура.

— Дура-то дура, а настучать запросто может. Вон как оглядывается. Ладно, пошли, незачем усугублять.

Маршрут опергруппа знала хорошо, до искомого адреса было рукой подать. Но проблемы возникли практически сразу.

— «Хвост» за нами, — без выражения констатировал Земляков, когда разведчики свернули за угол. — Прицепила таки твоя розовощекая красавица.

Напарник хотел прокомментировать ситуацию неподобающим образом и лексикой, но сдержался, лишь выразил надежду:

— Может, показалось?

— Вряд ли.

За угол свернули двое: полицейский в форме, с ним человек в штатском, но весьма характерного типа. Преследователи явно ускоряли шаг.

— Что делаем? — прошептал Робин. — Сворачиваем и Прыгаем?

— До места рандеву буквально три минуты прогулочным шагом. Обидно. Попытаемся сбросить хвост. Или отсечь грубым хирургическим путем.

— Мы «голые». Как?

— Да «каком кверху», — пояснил Земляков. — Вальтер, мы же не первый день замужем.

Остановился очкастый обер-лейтенант абсолютно внезапно — его напарник по инерции проскочил пару шагов, преследователи тоже сбились с быстрого шага, и теперь приближались гораздо осторожнее. Замерший Земляков, не глядя, предупреждающе вскинул руку — его взгляд был прикован к приоткрытой кованой калитке, за ней теснился уже темноватый вечерний, заставленный непонятными ящиками двор, видимо, нежилой. Впрочем, обер-лейтенант смотрел не туда, а на мостовую в проходе калитки. Что не помешало ему нетерпеливо помахать рукой, подзывая чересчур осторожных преследователей.

— Господа офицеры, попрошу предъявить документы, — не очень уверенно потребовал полицейский.

— Несомненно, роттен-вахмистр[9], — Земляков, не отрывая взгляда от земли, расстегнул карман мундира. — Вы вовремя. Вальтер, предъяви документы и давайте вместе подумаем, что разумнее предпринять. Насколько быстро мы сможем оцепить квартал?

— Э… квартал? — полицейский взял документы, но смотрел исключительно на предъявленный вслед за офицерским удостоверением жетон гестапо.

— Здесь номер не городского управления СД, — напряженно сказал тип в штатском. Оружие он не достал, но и приближаться не спешил, откровенно держа правую руку под пиджаком.

— Естественно. Управление Берлина, это легко проверить. На Литцманнштрассе[10] предупреждены о нашем прибытии. Но сейчас давайте сохраним улики. Есть у кого-то чистый лист бумаги? — Земляков требовательно протянул руку.

Больше всего полицейских сбивало, что наглый «берлинский» обер-лейтенант вообще не смотрел на собеседников, полностью поглощенный созерцанием довольно грязноватого пространства у калитки. Теперь этот клочок кенигсбергской мостовой невольно приковывал взгляды всех присутствующих.

— У меня бумаги нет. Я оставил портфель в номере, — виновато признался Робин.

— У меня тоже нет, — сообщил штатский, пытаясь разглядеть таинственную улику. Упоминание городского управления СД слегка поубавило его подозрительности.

— Плохо. Вальтер, дружище, ты таскаешься со своим обожаемым портфелем даже в сортир, а в нужный момент оставляешь его в гостинице. Я уже говорил, что ты напрочь лишен интуиции? Господин роттен-вахмистр, вся надежда на вас.

— У меня есть записная книжка, но я не уверен… — пробормотал полицейский.

— Давайте сюда немедленно. Мы возместим все канцелярские издержки, — едко пообещал Земляков. — И подержите эту проклятую бутылку, она мне руки занимает. Только не разбейте, это подарок начальству…

Штатский машинально шагнул ближе, взял сверток с ценной «Блютгерихт № 7». Освободившийся Земляков цепко прихватил типа за рукав, рванул мимо себя, одновременно подставив ногу. Соприкосновение тайно-полицейского лба и каменного столба ограды оказалось крайне жестким. Свидетель-полицейский с опозданием ахнул, но колено Робина, дважды врезавшееся в живот полицая, вбило все звуки обратно.

— Того втаскивай! — зарычал Земляков, прихватывая за шиворот обмякшего и пытающегося вдохнуть воздух полицейского и заталкивая его в калитку.

Робин подхватил под мышки бесчувственного гестаповца, озираясь, втянул во дворик — порядком стоптанные каблуки жертвы цепляли-скребли мостовую.

— Вроде никого.

— Тем лучше, — Земляков уже поднимался со спины полицейского — тот лежал абсолютно неподвижно, ноги в сапогах расслаблены.

Узкий клинок перочинного ножа, зажатого в кулаке очкастого обер-лейтенанта, был почти незаметен.

— Глянь на улицу, только не высовывайся, — буркнул Земляков.

Робин осторожно выглянул — Густавштрассе была пуста, только вдали угадывались уходящие фигуры. За спиной чуть слышно хрустнуло…

Земляков вытер короткий клинок о рубашку лежащего гестаповца, вернул-одернул на место пиджак покойника. Показал приобретенный пистолет:

— Хрень какая-то. Вообще не попадался подобный девайс.

— «Шварцлозе-98»[11], кажется, — пробормотал Робин. — Раритет, повезло безумно. Жека, ты абсолютно отмороженный переводчик.

— А куда деваться? Специфика, — поморщился интеллигентный обер-лейтенант.

— Нет, ну ты бы хоть предупредил, что «прямо сщас».

— Когда? Двор с калиткой сразу подвернулся, дальше-то вроде стена глухая, а потом дом жилой. Собственно, ты не сообразил, что ли? Нормально. Убираем.

Тела были спрятаны между ящиков, можно было надеяться, что если в ближайшие минуты не найдут, то и вообще не найдут. Господа офицеры вновь шли по улице. Действительно, тянулась кирпичная стена, далее приличный трехэтажный дом, патефонная музыка за приоткрытыми окнами.

— Удивляюсь, когда ты обстановку заметить-то мог, — вздохнул Робин.

— Что в стенах хитрого? Это же не энергетика.

— Ладно. А что в калитке валялось-то? Окурок, что ли? Я так и не разглядел.

— Что там могло валяться? Харкнул кто-то. Слухи о воспитанности кёнигсбергцев, на мой взгляд, сильно преувеличены.

— Выглядело очень достоверно. Блин, ну ты вообще…

— Опыт, сын ошибок трудных. Ну, хоть стволы у нас напоследок появились.

Пистолеты действительно теперь имелись: сомнительный «шварцлоз» Робин, как человек с изрядным техническим образованием, забрал себе, небольшой «маузер» полицейского теперь оттягивал карман господина переводчика.

Искомый дом в конце Густавштрассе был четырехэтажным, гордо вытянувшимся между более скромными соседними строениями. Разведчикам было известно фото — вполне сохранилось. Островерхая крыша, верхний этаж «полу-мансардный», но искомый жилец квартирует этажом ниже, и квартира должна быть неплохой — хозяин человек обеспеченный. Вот о самой личности инженера Баума известно было куда меньше. Отличный специалист по энергосетям — видимо, лучший в городе. Сгинул в конце войны, судьба неизвестна. Уцелело два фото: групповых, на них мелкая физиономия герра Баума различима довольно смутно. Носит очки, судя по адресной книге — холост. Известно изрядное количество его подписей на проектной документации, но даже год рождения инженера не совсем определен: то ли 1891, то ли 1901 — источники расходятся. Год рождения — это важно. Баум член НСДАП[12], но при каких обстоятельствах и из каких побуждений вступил в партию — сложно сказать. Возможно, идейный наци, а возможно, партийность — следствие карьерных соображений.

— Главное, чтоб герр Баум вообще оказался дома, — прошептал Робин, распахивая высокую дверь подъезда. — Вечер чудный, романтичный, застрял инженер с какой-нибудь симпатичной секретаршей… жди его.

Земляков покачал головой:

— Нет, ждать некогда. Меньше двух часов на общение осталось, только-только для обстоятельного разговора. Но я уверен — герр Баум — человек серьезный, трудоголик, после службы сразу домой, легкий ужин, чашечка эрзац-кофе, и в кабинет, размышлять над интересными техническими задачами. Не надо нам секретарш.

В подъезде действительно пахло кофе, правда, не эрзацем, а вполне натуральным. Ладно, главное, не секретаршами. Оперативники, оценивая дубовые перила и кованую ажурную листву опор лестничного ограждения, поднялись к искомой квартире.

— Что ж, надеюсь, инженер Баум действительно окажется интеллигентным и воспитанным человеком, приятным собеседником, возможно, даже антифашистом в глубине своей образованной души, — вздохнул Земляков, крутя «бабочку» звонка.

— Это уж непременно, — закивал Робин, уже извлекший тонкоствольный «шварцлозе».

Вести тонкую вербовочную игру особого времени не было. Оперативники собирались действовать откровенно, если не сказать, грубо.

За дверью послышались шаги.

— Господин инженер, прошу извинить за поздний визит, мы из военной комендатуры, — вежливо, но напористо известил фальшивый обер-лейтенант.

Лязгнул замок…

Собственно, легкий вход в квартиру объекта и оказался единственным успехом опергруппы. Далее дело пошло гораздо сложнее, можно сказать, вообще не пошло. Упоротым индивидом оказался инженер Баум…

…Беседовали в кабинете хозяина. Ветвистая оленья голова неодобрительно смотрела со стены на собирающего бумаги и чертежи Землякова. К моменту прихода гостей инженерский сейф оказался открыт, что чуть облегчило бумажную часть визита.

…— Слушайте, Баум, это же чисто технический вопрос. Силовые кабеля не являются строжайшей военной тайной. В конце концов, это всего лишь часть повседневного коммунального хозяйства города, — напирал Робин.

Инженер помалкивал, лишь трогал языком шатающиеся зубы. Разбитые рукояткой «шварцлозе» губы уже порядком распухли. Выглядел упрямый инженер так себе: треснувшие и покосившиеся очки интеллигентности ничуть не прибавляли. Во время короткой борьбы схлопотал и по почкам, оттого сидел в «вольтеровском» кресле кособоко, слегка провисая на связанных за спинкой кресла руках.

— Пустой разговор, — резюмировал Земляков, аккуратно сворачивая длинный чертеж. — Наш дорогой хозяин — человек догадливый, и всё уже понял. Но будет молчать по идейным соображениям. Верен рейху, партии и фюреру.

— Да, я верю в будущее моей страны. В немецкое будущее. И в нашего фюрера! — невнятно подтвердил инженера.

— Видимо, смена конкретной физиономии и личности фюрера мало что лично для вас меняет?

— Безусловно. Идея выше личности, — фыркнул розовой слюной инженер. — Вам этого не понять.

Оперативники переглянулись. Инженер был явно предупрежден о возможности визита людей, задающих конкретные и неприятные вопросы. Ничего толкового не скажет. Безусловно, существуют способы допроса, развязывающие языки даже самым молчаливым людям, но гости были специалистами по иной части. Да и не перепроверишь инженера, если припрет, начнет врать правдоподобно. Нет смысла возиться. Возможно, изучение документов даст некоторый результат.

— Нет, так нет, — пожал плечами Земляков, застегивая распухший портфель.

— Бутылку забыл, — напомнил напарник.

— Да, действительно, — фальшивый обер-лейтенант принялся загружать в портфель ценный напиток.

— За меня отомстят, — с ненавистью процедил наблюдавший за сборами инженер.

— Это вряд ли. Ваши заговорщики о собственных задницах будут думать. Вы же их знаете, господин инженер. Вы точно не хотите немного посотрудничать?

— Никогда! — инженер гордо откинул плешивую голову на спинку кресла.

— Что ж, это ваш выбор. Тогда позвольте откланяться…

Во тьме за приоткрытым окном кабинета завыла далекая сирена воздушной тревоги, ей тут же откликнулась другая, третья, ближе и ближе… Одновременно ударили-зазвонили гулкие настенные часы в кабинете…

— Ровно час ночи. В точности авиаторам не откажешь, — заметил Робин. — Пошли, господину инженеру скучно не будет.

Герр Баум вздрогнул.

— Прощайте, — сказал Земляков. — При случае передадим привет вашим коллегам. Возможно, они по достоинству оценят вашу стойкость. И глупость.

— Вы оставите меня в живых? — не поверил инженер.

— А что, вас непременно нужно полотенцем душить? Или стрелять в каменное сердце сквозь подушку? Погибнете на общих основаниях, вместе со своими земляками.

— Как⁈ Вы организовали авиационный налет? — прошептал потрясенный герр Баум. — Из-за меня⁈

— Ну-ну, не стоит себя переоценивать. И нас тоже. К налету мы отношения не имеем. Это, гм, роковое стечение обстоятельств. Невеселый, печальный час — начало конца Кёнигсберга.

— Ложь! Налет отразят!

— Как вам сказать… Он не станет роковым. Но сюда идет 180 «ланкастеров»[13], через считанные минуты от восточных районов города мало что останется. Вашему дому гарантировано прямое попадание. У вас еще есть минута-полторы для осознания этого факта и принятия правильного решения…

— Ложь!

Дальнейшее оказалось весьма неожиданным для оперативников.

Герр Баум с неожиданной прытью подскочил, рванулся, волоча увесистое кресло. Вовсе не к двери, а напрямую к окну, мощно отбросив плечом заслонившего путь Робина. Захрустела сшибаемая мебель. Чуть опаздывающий Земляков крепко схлопотал по ногам отцепившимся от инженера и отлетевшим «вольтеровским» креслом. В следующую секунду инженер перевалился через подоконник и исчез в неистово ревущей сотнями сирен тьме. Донесся глухой звук падения. Подскочившие к окну оперативники разглядели на мостовой неподвижно лежащее тело. Перед домом никого не было, лишь из соседнего двора доносились голоса спешащих в бомбоубежище немцев.

— Это высокий третий этаж, — пробормотал Робин. — Капут инженеру.

— Проверить нужно, — Земляков захромал к столу, схватил портфель. — Кажется, этот психованный инженер в сговоре с мебельным Вольтером мне ногу сломал….

Нога оказалась всего лишь крепко ушибленной. Фальшивый обер-лейтенант, шепотом ругаясь, заковылял вниз по ступенькам. Отобравший тяжелый портфель Робин выскочил из подъезда первым, склонился над телом:

— Я, конечно, не фельдшер-патологоанатом, но тут того… Череп расколот.

— Сдвинем в сторонку. Наткнется ещё кто-то…

Тело инженера отволокли под стену. Темнела лужица крови, за массивным забором испуганно кричали женщины, плакал ребенок. Зенитные батареи — от заводов, от набережной Гросс Крангассе, от зоопарка — уже открыли заградительную стрельбу, неистово надрывались сирены, нарастал высотный, но густой гул множества самолетов…

Оперативники поспешно освобождались от оружия и всего лишнего. Робин сорвал с руки ремешок с новенькими часами:

— Всё! Активируемся.

Вдали — казалось, очень далеко — громыхнула первая серия бомб. Мостовая дрогнула, зазвенели стекла. Панически надрывались зенитки…

Темнота у кёнигсбергской дворовой стены опустела — осталось лишь мертвое тело с повисшими на одном ухе разбитыми очками. И накатывалась стена грохота, в которой исчезнет Густавштрассе…

В эту ночь от восточных и части северных районов города мало что уцелеет[14]. Тяжелые «ланкастеры» с разных высот, эскадрилья за эскадрильей, выложат сотни тонн бомб — это девять минут бомбометания. Англичане потеряют сбитыми три машины.

По сути это будет пробный, полу-тренировочный налет английских ВВС. Основной удар последует в ночь на 30 августа. Бомбы, экспериментальный напалм, осветительные-«люстры», ленты фольги для отвлечения немецких РЛС — будет всё. Цель — центр города. Из-за особенностей строения — камышовые прослойки в стенах, сухие как порох деревянные балки чердачных перекрытий — застройка старого города выгорит как коробок спичек. Рожденный бомбами огненный вихрь будет уносить крыши зданий вертикально вверх. Королевский замок, Кафедральный собор, Старый и Новый университеты, старинная ратуша, жилые дома, магазины и церкви — практически всё будет разрушено. Огонь будет бушевать трое суток. Бомбоубежища, расположенные в эпицентре катастрофы, не спасут людей — немцы задохнутся от недостатка воздуха. Позже такие события станут называть «огненным штормом».

Безусловно, в августе 1944 года Кёнигсберг являлся вражеским городом и серьезной военно-технической целью. И все же удар по центру города, с учетом полного игнорирования в качестве целей фортов, укреплений, и иных чисто военных целей, является весьма странной операцией британской бомбардировочной авиации. Если не сказать большего. Вполне можно согласиться с неофициальной оценкой специалистов Отдела «К»: «еще та операция, вот же сволочь англичанка, гадила и будет гадить».

Москва. Расположение Отдела «К».

Наше время. 5:55

Намазанный обезболивающим гелем ушиб на голени болел поменьше, но синяк будет просто шмондец. Разглаженные инженерные документы ждали разборки, портфель вонял горелой кожей в районе замков, вино уцелело. В целом возвращение прошло благополучно.

Старший лейтенант Земляков еще раз печально осмотрел подбитую ногу, подтянул трусы, доковылял до стола и плюхнулся в рабочее кресло. Требовалось поработать, ибо, как известно, «время не ждет».

В расположении Отдела было тихо. У техников в строю оставалась единственная смена — спецы зафиксировали возвращение, встретили опергруппу и ушли на отдых, оставив двух дежурных. Робин тоже удрал домой, к семье. А вот товарищу Землякову по объективным причинам спешить было некуда. В смысле, с удовольствием бы заспешил, но нет смысла спешить. Вот такая тавтология, да. Впрочем, неудивительная.

Земляков-отец убыл из столицы еще в марте, нашлось ему и его фирме дело на территориях беспокойных, но очень важных. Мама очень ругалась и истерила, от больших нервов занялась волонтерской деятельностью, и теперь довольно внезапным образом стала проводить большую часть времени в Луганской области, по соседству с мужем. В Москву являлась наездами, похудевшая и стремительная, в шикарно-задрипанных штанах-карго и боевой рубахе с уймой патчей. Нет, с нервами у нее стало много лучше, это у охреневших от внезапности перемен сына и снохи теперь дополнительные волнения появились. Впрочем, созвоны регулярны, иной раз дома пересечься удается, как в спокойные старые времена. Опять же личные впечатления от отца привозит маманя. Можно как-то понять и отчасти привыкнуть.

Вот к тому, что с женой видеться приходится урывками, привыкнуть невозможно. Вместе в Отделе пришлось очень недолго проработать — урезали штат, перевели часть технических работников на более необходимые участки службы. Причины понятны. Теперь Ирина Землякова служит недалеко, можно сказать, в соседнем здании. Но там такое здание и степень ответственности, что о корректировке служебных смен можно и не заикаться. Хорошо, что там хоть некая предопределенность графика просчитывается.

Женька посмотрел на часы на компьютере. 6:03. Нужно думать, уже просигналил будильник побудку. Можно звонить. Старший лейтенант взял телефон:

— Проснулась? Это я.

— Что, ты опять выжидаешь? Мог бы сразу позвонить. А еще лучше — провести проверку караула. Я тут верчусь по подушкам, вся нервная и беспокойная.

— Увы, глянул на часы, понял, что не успеваю. Всего полчаса как вернулись, только из душа, едва успел трусы натянуть.

— К чему эти дразнящие подробности⁈ Ладно, как сходили? — в игривом голосе Иришки мелькнуло настоящее волнение.

— В целом нормально. Успехи посредственные.

— Хрен с ними. Всё равно додавите. Повреждения?

О давнем «пророчестве» жена отлично знала — товарищ Земляков из командировок непременно вернется, но и «сувенир по здоровью» обязательно притащит.

— Ногу слегка зашиб. Ничего страшного. Синяк типа футбольного.

Супруга с облегчением заверила, что подобные травмы не принципиальны, мелькнули намеки, понятные только им двоим. Обездоленный старший лейтенант Земляков застонал:

— Ты через двадцать минут выходишь?

— Могу чуть ускориться. Если ты в парке страстно пересечься хочешь, так там уже прохожих полно. Советами достанут.

— Догадываюсь. Ну, хоть посидим пять минут на свежем воздухе.

— Тогда выскакиваю.

Старший лейтенант счел утро неформальным по форме одежды и ограничился добавлением к трусам столь же спортивных штанов, куртки и кроссовок. Закинул на плечо совершенно не отягощающий рюкзак. Чувствовать себя легким и отчасти гражданским человеком было приятно. Хотя настроение не особо улучшилось.

— На пробежку, а? — удивились на КПП. — Вы же того… только вернулись.

— Не на пробежку, а на проскочку, — проворчал строгий товарищ Земляков. — И ты, Витков, лучше бы не выпячивал свою излишнюю осведомленность. А то тебя выкрадут коварные шпионы и будут нещадно пытать.

Дежурный сержант неуверенно хохотнул и остался бдить.

Проспект, подземный переход с прошлого раза закономерно не изменились, нога расходилась. Евгений двигался сто раз хоженой дорогой, почти не прихрамывая. Эскалатор на мосту функционировал, и это благо цивилизации было кстати — взъехал не напрягаясь.

Утренняя река за остеклением моста исправно влачила свои не очень чистые столичные воды, парк на другом берегу был полупуст. Никакой войны не чувствовалось. Хотя война была.

Ирина Землякова как раз подходила к размашистой скелетной перголе, которую так любят снимать в музыкальных клипах, репортажах и прочей ерунде. Женька в очередной раз подивился идеальности супруги: стройная, в безупречно идущей ей форме, с коротким — практически уставным — хвостом золотисто-рыжих волос. Этакая военно-изысканная. И главное, умная, понимающая и пунктуальная.

Вот вкус поцелуя чуть подкрашенных губ был каждый раз словно новым, внезапным. И это было дивно.

— В следующий раз ты, балбес, сразу по прибытии сигнализируешь-телефонируешь, — потребовала Иришка, отпуская шею мужа. — Вот как будет можно, так и набираешь. Иначе я тебе такую истерику устрою…

— Да! С придыханием, сверканием глаз и разрыванием блузки на груди, — размечтался старший лейтенант.

— Именно. У меня как раз тот дареный тельник случая ждет. Еще будут пинки и оплеухи. Хватит скалиться. Так как сходили?

Иришка не имела привычки выспрашивать о техническо-служебных деталях, но, поскольку была Отделу не чужая, общий ход событий представляла. К тому же профильные подписки и допуски сержанта Земляковой никто не отменял.

Женька рассказывал о городе с черепичными крышами и мощным ПВО, супруги спускались к реке — оставалось времени минут десять посидеть-пообщаться.

Жена выслушала общие впечатления, и кратко, чисто по-армейски, охарактеризовала итоги операции. Настроение у нее было поганым.

— Так. А здесь что? — с нехорошим предчувствием спросил старший лейтенант.

Иришка села на деревянную ступеньку спускающегося к речной воде настила, глядя на раскинувшийся на противоположной стороне набережной громадный комплекс, где, собственно, и служила, и без выражения сказала:

— Вчерашняя ночная сводка. Майор Филиков.

Женька сел рядом, поудобнее вытянул подбитую проклятым прусским креслом ногу. Помолчал.

— А как же это… они технари, вроде не передовая линия.

— Долетело. Видимо, РС-управляемыми. В сводке без подробностей. Но точно бьют, суки. В группе четверо «трехсотых», двое «двухсотых».

Молчали, глядя на реку. Потом жена сказала:

— Ладно, помянем бойцов в нужное время. Ты не расслабляйся, тебе еще работать и работать. Спать домой пойдешь?

— Нахрена? Только время терять. В Оперативной три свободных дивана и не души. Посплю.

— Вот и давай. И бодрее. Отодвинь всё. Меня перед сном можешь вспомнить. Или у вас там интересные фройляйн мелькали?

— Ну их. Совсем идиотки. Толстомясые.

— Так уж все и толстомясые? Ты, Джогнут, слишком устал и на деле зациклен. Сам знаешь — это ограничивает восприятие, сужает область версий и предположений. А вам очень нужно напрячь фантазию. И вообще увидеть картину в целом, слегка расслабиться. Вот ты из Германии. Где трофеи? Где ковры, картины, саксонский сервиз и горжетка любимой девушке? Ты опытный штабной офицер или зашуганный новобранец?

Штабной офицер хмыкнул:

— Это же не тот год. И потом, я не уверен, что горжетка достойно переживет Прыжок. Наверное, на шкурку чумной крысы будет похоже.

— Жалкие, ничтожные оправдания.

— Это не оправдания, а строго научная правдоподобная версия. А трофеи есть, как без них…

Иришка с изумлением посмотрела на появившуюся из рюкзака бутылку «Блютгерихта № 7».

— Вот ты даешь… Лучше бы за организмом смотрел, чем фрицевское бухло таскать.

— Инстинкт. И потом, это не «бухло», а немецкая легенда. Давай продегустируем.

— Отличная идея. Утро, служба, сержант Землякова является с дивным немецко-фашистским амбрэ. Начальство будет в восторге.

Женька показал пачку жевательной резинки:

— По глотку.

— Что-то наш разврат и распущенность свернули на очень странные рельсы, — справедливо отметила жена, наблюдая за извлечением красивой пробки.

— Да уж, не жизнь, а откровенная жопа. Ладно, отвлечемся на минуту. Ну, за Победу!

Сделали по глотку, потом еще по одному «не чокаясь».

— Верю, что знаменитое вино, но так… бэ! — констатировала Иришка. — Возможно, на вкусовой букет Прыжок повлиял.

— Может. Но, скорее, настроение не то, — старший лейтенант поставил бутылку с густым, кроваво-насыщенным и душистым дерьмом на доски настила. — Пошли. У тебя время только-только доскакать.

— Муж, ты нас не только вконец изнервируешь, но и разоришь! — рассердилась Иришка. — Коллекционная же бутылка. Закупоривай, твоя мама приедет, она на «Авито» такую редкость живо скинет. У них там в волонтерстве каждый рубль в дело идет, а ты ценностями разбрасываешься.

— Туплю, — признал Евгений, закупоривая антиквариат. — Может, в бутылку воды долить и как подлинник сбагрить?

— Ну, разве что если аутентичной германской воды в следующий раз приволочешь. Вау, ну и мысли же у нас….

Старший лейтенант довел жену до места ее службы. Полноценно поцеловал на глазах завистливого КПП — что самого хорошо взбодрило.

— Маньяк! — не без одобрения прошептала супруга. — Колись, что у вас там еще было? Я по глазам вижу.

— Да ничего особенного. Мимолетный элемент рукопашной. А я эту составляющую не очень люблю.

— Ты там без колебаний. Или мы их, или они нас. А уж ракетой, ножами или лопатками — без разницы. Эту истину даже столь нежное создание как я, осознала. Поскольку война.

Иришка убежала — опаздывать она жутко ненавидела. Собственно, у сержанта Земляковой — создания, безусловно, нежного, изящного и прекрасного — стальной стержень имелся. Боевую награду супруга штабника получила за огневой бой на самой плотной городской дистанции.

Размышляя о жене, недостатке времени, войне и загадках немецкой энергетики, старший лейтенант похромал в Отдел. Мысли были невнятные, что и естественно — требовалось часа три, а лучше четыре, поспать. Война и энергетика, конечно, никуда не денутся. Собственно, а что война? В определенном смысле, для кадрового военнослужащего, война никогда не кончается. Таков порядок мироздания. Единственный способ заставить войну тлеть почти безвредно, не унося многие жизни — однозначная и безоговорочная победа в самых важных, ключевых местах. Беда в том, что определить эти самые ключевые места весьма сложно. А может, и нет разницы? Возможно, Кёнигсберг, Клещевка, Зеленый Гай, Пальмира и Мазурские болота — одинаково важны для общей Победы?

Война была здесь. В голове старшего лейтенанта Землякова, в оперотделах штабов по обе стороны проспекта, на юге и западе, на очень дальнем востоке и бесконечном севере. Где рвалась уханьем гаубичных снарядов, шелестела крыльями беспилотников, а где дожидалась, чтобы коварно рвануть в нежданный час. И лучше, чтобы этот час был все-таки жданным и пусть частично, но подготовленным.

Да, стратегом товарищ Земляков себя не считал, философией тоже не очень увлекался. Посему: диван, а потом уйма неотложных дел. И хари сдохших полицаев и гестаповцев сниться старшему лейтенанту не будут. Может, потом когда-нибудь, а сейчас — фиг им. Побеждать нужно, отвлекаться мы не имеем права.

Кстати, портфель нужно выбросить. Провоняет жженой кожей кабинет. А ведь атмосферная и моральная стойкость — немаловажная слагаемая оперативной работы.

[1] Münzplatz — Монетная площадь. Находилась между северными стенами замка и Замковым прудом.

[2] Это река Преголя, но в повествовании именуется старинным и сумрачным тевтонским названием Прегель.

[3] В послевоенное время и ныне это ТЭЦ-1.

[4] Ныне город Правдинск.

[5] Ныне поселки Комсомольский и Светлый. Объект называется ГРЭС-2. Весьма совершенное сооружение, до ВМВ электростанция считалась второй по мощности в Европе и Германии. Была заминирована немцами, но не взорвана — отдельная таинственная история, к сожалению, не вошедшая в данное повествование.

[6] «Blutgericht» — «Кровавый суд» — знаменитый ресторан в историческом антураже, располагавшийся в подвальных помещениях северного крыла замка.

[7] Альфред Франц Фердинанд Роде — известнейший немецкий искусствовед, специалист по янтарю, автор многих научных исследований. На данный момент доктор Роде директор музейных собраний, расположенных в Королевском замке.

[8] Данная улица не сохранилась. Возможно, ее и не было.

[9] Одно из званий младшего рядового состава охранной, пожарной, водной и прочих полиций Германии 40-х годов.

[10] На улице Генерал-Литцманнштрассе 3–7(ныне Советский проспект, 3–5) располагался Главный отдел гестапо «Кёнигсберг» — основной орган полиции и контрразведки на востоке Германии. Хотя в одном здании гестаповцы уже не помещались… Еще один крупный отдел сидел по адресу: Штайндамм 176/а (сейчас район пересечения Ленинского проспекта и улицы Театральной), имелись и иные нехорошие адреса.

[11] 7,63-мм семизарядный пистолет системы Шварцлозе образца 1898 года. Оружие вполне прогрессивной конструкции на момент выпуска, но распространения не получившее. Было изготовлено около 1000 экземпляров.[12] Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, она же нацистская-гитлеровская.

[13] А-683 «Ланкастер» — четырехмоторный британский бомбардировщик. Дальность полета с 3178 кг бомбовой нагрузки — 4050 км. 7 человек экипажа, 8 пулеметов.

[14] Нет уверенности, что налет начался именно в 1:00 27 августа. Документальные источники дают разное время. Но результаты авиаудара, безусловно, были очень серьезны, хотя точных сведений по районам и кварталам немного. Дальнейшие события смешали детали налетов.