Операция "Берег"

Глава 22

22. На берегу

17 апреля 1945 года

Берег Кёнигсбергского канала

11:03

…— Вот так сходу и подкатить? — уточнил Митрич.

— Почему нет? — Катерина легко вскочила на крыло броневика, переступила на броню выше. — Война кончается, перед нами маячит время переговоров.

— Порешат сразу.

— Это мы еще посмотрим. Да тут на болтовню минут пять осталось, до прилета штурмовых ангелов. В любом случае, не заскучаем. Ну?

— Я с вами.

— Митрич, нахрена оно тебе надо? — злобно вопросил втиснувшийся на водительское место Земляков — влезание в узкую люк-дверцу переводчику настроения явно не прибавило. — Хер его знает что происходит, тут хоть что-то твоя скрытная родственница понимает. Но ты там вообще не нужен.

— Не-не, я очень нужный, без меня нельзя, — печально усмехнулся Митрич, запрыгивая на броню.

Было слышно, как внутри Земляков буркнул по-немецки, явно выругался, причем грубо.

— Да вы что⁈ — опомнился водитель броневика, сдергивая с головы замасленный насквозь танкошлем. — Моя ж машина-то. Совесть поимейте!

— Перекури вон в траншее, — посоветовала Катерина. — Тебе после марша отдых положен.

— Да ты… — возмутился мехвод, но устроившийся на водительском сидении Земляков уже тронул бронированную машину с места, та нервно дернулась, едва не скинув сидящих на броне, и покатилась вниз по едва очевидной колее между берез и лип.

Из-за деревьев наперерез броневику метнулась невысокая, но прыткая фигура, с разгона запрыгнула на заднее крыло.

— Тима, ошалел⁈ — возмутилась Катерина. — Вот ты здесь определенно нафиг не нужен.

— Не имеешь права, — пропыхтел старшина. — У меня приказ. «Сопровождать безотлучно».

— Но не в этой же ситуации⁈ И вообще это устаревший приказ был, еще кёнигсбергский.

— Генерал не отменял.

— Твою ж… ладно, лезь внутрь, не маячь.

Броневик выкатился на открытую часть спуска.

— Так, обозначаемся, — спохватилась красавица-сквернословка, выхватывая из кармана чистенький носовой платок. — Винтовку давай.

Митрич скинул с плеча ремень винтовки, Катерина принялась привязывать на ствол «трехлинейки» платок. Шло так себе — броневик набрал скорость, раскачивало, сам Иванов кое-как упирался каблуком в закрепленную на броне лопату, придерживал контрразведчицу.

— Положено, вроде, на штык цеплять. Давай примкну.

— Да некогда уже. Мы и так глуповато выглядим.

Броневик катил уже вдоль берега, до барж и немцев было рукой подать. Оттуда смотрели, у солдат оружие нацелено, очередь беженцев-переселенцев у сходен заволновалась, заколыхалась, готовая рассыпаться. Но пока не бегут и не палят — уж очень странно и нагло броневик выкатился.

Митрич поднял ствол винтовки с привязанным светлым платком. Маловат белый флаг, но обозначает.

— Ничего, раз сразу не полоснули, разговор может и состояться, — пояснила с некоторым облегчением Мезина. — Тима, ты там затаись, стань еще поменьше, чем обычно, не высовывайся.

— Понял, — отрапортовал дисциплинированный старшина, завалившийся поглубже в тесные бронированные недра.

— Дурдом, — прокомментировал Земляков. — Тут еще и с тормозами…

— Да мы вообще без тормозов, это все знают, даже начальство. Дима, повыше парламентерский знак.

Эх, «Дима» — давненько так не называли. И пахнет от «родственницы» иными временами — чуть духами, а больше городом и чистотой. Хотя и кровью, порохом с бинтами, это тоже, куда без этого.

Митрич держал винтовку вертикально, платок развевался над головой. Чудные дела — неужели умирать под флажком из чистой ткани придется? Вот уж такого казуса никакое пророчество вообразить не могло.

Броневик шел мягко — под колесами плотный сырой песок. Немцы рядом — лица ошеломленные, злые, перепуганные, фрау жмутся среди солдат, на земле горка «лишних», брошенных пожитков. И стволов на гостей наставлено… десятки. Может, поначалу за свой, за фашистский броневик приняли, но сидящие на броне бойцы в однозначной форме одежды. Сам Иванов в комбинезоне — с трудом, но ещё можно спутать. А Катерина при параде — в форме, при погонах, на голове лихая пилотка с тыловой, вызывающе красной и яркой, звездочкой.

Броневик катил напрямую, прямо к сходням. На таран вздумал брать Земляков?

И правда, нагло бухнули колесом в задребезжавшую сходню, правда, уже с выключенным двигателем наехали.

Один из немцев что-то зло сказал, перевел ствол «Парабеллума» — теперь точно в лоб сидящему на броне гостю смотрел. Митрич усмехнулся, показав зубы…

Сейчас…

17 апреля 1945 года

Берег Кёнигсбергского канала

11:05

… Блин, да как его остановить-то? С управлением «222»-го разобраться было несложно, но кто знал, что на машине тормозов практически нет⁈ Водила, чучело чумазое, мог бы и предупредить.

На спуске Евгений полностью сосредоточился на управлении — пару раз казалось, машина соскочит с неочевидного проезда, напрямую проломится к воде. Тяжелая, непривычная колымага, и тормоза-то…

…Нет, удалось совладать, будем считать это хорошим знаком.

По берегу катилось полегче, но пришлось нервничать. Переговоры — дело тонкое, тут детали и точно выдержанная дистанция важны. Еще чуть-чуть…

… Евгений осознал, что с дистанцией уже все — наплевать. Может, дать газу да давить фрицев к чертовой бабушке, раз машина все равно останавливаться не желает? Нет, дурацкая идея…

… всё, стоим, поскольку колесом в сходни уперлись.

— Какова наглость. Уверены в своей победе, — сказали за броней по-немецки. — С удовольствием уложу этого танкиста.

Евгений мельком глянул в лобовую «амбразуру» — жутко неудобную и сужающую обзор даже при поднятой бронезаслонке — и распахнул низкую водительскую дверцу.

— Не спешите, гауптман. Успеете всех расстрелять.

Выбираться было крайне неудобно, Евгений понимал, что смешным выглядеть сейчас никак нельзя. Поэтому вылезал откровенно хамски — задом, без спешки, достал с сиденья пачку сигарет и лишь потом повернулся к немцам.

— Добрый день, господа, — переводчик сунул в рот мятую сигаретку из водительской пачки. — Вижу, у вас все готово. Тогда ограничимся парой слов…

Ненависти во взглядах — прямо как воды в канале по соседству — утопить вместе с броневиком как раз плюнуть. Офицеры, лощеные гражданские, странный низкорослый типчик в черных очках… ненавидят истово. Но ведь ждали, пока вылезал, смотрят, ждут, пока не стреляют. Права была Катерина — удивить — изрядная часть успеха. Но кто же у них главный?

… — ограничимся парой слов. У советского командования имеется четкое и ясное предложение. Его выполнение гарантирует сохранение жизни всем присутствующим…

— Вам необходимо наше оборудование? — усмехнулся немец в кожаном плаще, скрывающем знаки различия. — Вы его никогда не получите!

— Был бы признателен, если бы меня не перебивали, я вас не собираюсь утомлять многословием, — сухо сказал Евгений и прикусил сигарету плотнее. — Оборудование, ваши суда и документация нас абсолютно не интересуют. Полагаю, стартовая площадка заминирована, можете ее взорвать сейчас или чуть позже. В любом случае оборудование будет уничтожено.

— Ложь! Вы мечтаете заполучить этот проект! — выкрикнул «кожаный» немец.

— Спокойнее, — призвал старший лейтенант Земляков. — Мы знаем многое о проекте «Глухая кукушка», нас он не интересует. Могу объяснить почему, но это будет долго….

А слушателей прибавилось — подошли немцы, высадившиеся с авиационных лодок-«резинок». И это нехорошо. У этих иное настроение, они никого не ждали, не томились — ждали их. Пятеро летчиков — это ладно, а вот те… одетые по-дорожному, уже не в военную форму…

…— Руководствуясь принципами гуманизма, во избежание напрасных жертв… — продолжил Земляков.

— Заканчивайте это нелепое представление — резко приказал только что подошедший грузный немец в надвинутой на глаза мягкой охотничьей шляпе. — Нам пора. Господин инженер, включайте вашу чудо-машину. Гауптман, расстреляйте русских и уходим.

— Послушайте, вы же не знаете, что вас ждет ТАМ! А мы знаем — повысил голос Евгений, стараясь, чтобы его было слышно не только эмигрантам, но и солдатам, и техникам на второй барже. — Бесчеловечно отправлять людей — пусть и врагов — в такой ад. Вы же не все здесь военные преступники.

— Думаете нас напугать? После всего, что вы сотворили с несчастной Германией? О да, вот теперь нам страшно, — иронически усмехнулся грузный «охотник», явно привыкший приказывать и видеть безоговорочное повиновение.

Знакомая же рожа… мелькал где-то в документах. Но эта дурацкая шляпа…

Ничего особо умного старший лейтенант Земляков больше выдумать не мог. Сейчас попросту пристрелят…

— Доктор Вельтце, — на броне во весь рост встала Катерина. — Та земля вас не примет.

Немецкий язык старшей лейтенанта Мезиной был так себе. Да что там, акцент просто ужасный. Но смысл слов вполне понятен.

— Вы меня знаете? — удивился немец. — Польщен. Сейчас вам выстрелят в затылок, прекрасная русская фройляйн, и вы навсегда перестанете и быть прекрасной, и издеваться над немецким языком.

К уху господина Вельтце (точно он, на фото выглядел более подтянутым) сунулся молодой немец, зашептал…

Евгения толкнули в грудь:

— Лицом к броне, предатель! — приказал гауптман, нетерпеливо взмахивая пистолетом.

— Да так стреляй, тупица, буду я еще крутиться, — огрызнулся Евгений. — Опомнитесь! Вас волокут прямиком в ад, глупцы. Потом вспомните, что вас предупреждали.

— Прекратить! — гаркнул доктор Вельтце отлично поставленным лекторско-ораторским голосом. — Это «товарищщ Месина», я правильно понял?

— Почти верно, — подтвердила Катерина, пиная сапогом руку, пытавшуюся ухватить ее за штанину.

— И вы тоже были тогда в Харькове? — немец наставил пухлый палец на Евгения.

— Не отрицаю. Вот господин Найок меня отлично помнил, сразу узнал, — несколько натянуто усмехнулся Евгений. — Вы знаете, что штурмбанфюрер вовремя взвесил шансы и предпочел остаться здесь, сотрудничать с нами.

— Плевать на этого гнусного многоликого хитреца, — процедил Вельтце. — Хватит разговоров. Заберите русских, позже к ним будет много вопросов. Расстрелять их успеем. Не медлим! Инженер, у вас две минуты.

У старшего лейтенанта Землякова вырвали из кобуры пистолет, едва не выдрали карман вместе с запасным «Вальтером», сдернули полевую сумку, мимоходом двинули по почкам…

…Удар Евгений почувствовал, но слегка размыто — тошнота и головная боль давили все сильнее. Наверное, от этого и не смог найти нужные слова, убедить-уболтать. Хотя некоторые немцы из группы эвакуации «второго класса» слова русского парламентера явно запомнят, подсунул им психологическую мину товарищ Земляков, этого уже не отменить.

Немцы мимоходом заглянули в броневик, никого не углядели, потащили пленников на баржу. Большая честь — отправят в первой партии, на зависть избранным эмигрантам. Черт, да что ж организму так нехорошо⁈

Оттолкнули к леерам ограждения, тут не победившего, но сделавшего довольно много товарища Землякова не на шутку согнуло, очутился коленями на палубе, рядом сел-упал Митрич…

Напряжение в пространстве у портала нарастало: наряду с гудением в трюме напрягся, завибрировал уже сам воздух, организму стало совсем хреново. Немец, стягивающий проволокой руки за спиной пленного, с проклятием отшатнулся — Евгения стошнило…

…— это великий день! Мы последние граждане Рейха, покидающие погибшую, но не сдавшуюся Германию! Но она возродится — новая, юная, прекрасная и бессмертная!.. — взмахивал кулаком стоящий на борту над сходнями доктор Вельтце.

Вот же сволочь, людям плохо, выворачивает, а толстому упырю митинг подавай, торжественную обстановку. И голос такой отвратительный, самоуверенный.

Вообще помнилось досье на этого Вельтце смутно. Да и было оно лаконичным: местный уроженец, родился в Кранце[1]. Хирург, профессор, руководил университетской клиникой в Берлине, с 1943-го отвечал за медицинские исследования в ведомстве генерального комиссара санитарной службы и здравоохранения.

…— Мы возродимся, мы вернемся…

Слова оратора заглушило шипение и клацанье — заработали электродвигатели, поднялись над палубами ограничительные сетчатые штанги, на платформе с подведенным отрезком рельс узкоколейки появилось смутное, похожее на киноэкран пятно, начало расширяться…. что там дальше — в нём и за ним — не было видно. Блеклость слегка подрагивала, пульсировала, стала напоминать фотобумагу — еще лежащую в ванночке с не подействовавшим проявителем. Выглядело это пятно не очень обнадеживающе — очередь беженцев-переселенцев дрогнула, истерично зарыдала дама, кутавшаяся в элегантное шерстяное пальто. Но к порталу по команде деловитого инженера уже устремились техники, покатили платформу заполненную ящиками и катушками с кабелем.

Евгений понял, что ему легче. Вот как на портал посмотрел, так и полегчало. Прямо даже значительно полегчало. Видимо, баржи со стартовой платформой оказались внутри генерируемого поля, так сказать, в «глазе урагана». Фух, даже думать голова способна. Правда, ничего хорошего в голову не идет: после допроса, видимо, жесткого, ликвидируют опергруппу. Возможно и не сразу, а где-то там, в непостижимой дали…

Несмотря на только что отступившую тошноту, на стянутые за спиной руки и неприятные перспективы, Евгению Землякову было интересно — а что, собственно, вот там — в двадцати шагах? Это же совсем иной мир, это вам не в «кальку», очень похожую, можно сказать, родственную, запрыгивать с нужным, но скучным грузом документов, служебных записок, рапортов и планов. Тут прямо как в кино, в шаге от иной планеты, сейчас оттуда монстры полезут. Хотя чего им лезть — вот они, здесь, наоборот — сдернуть туда собираются…

Техники выкатили из блеклости разгруженную платформу-вагонетку, торопливо начали загружать заново, юркая лебедка звенела цепью, поднимала тяжелые ящики и литые части непонятных механизмов. Профессор Вельтце отдавал последние распоряжения, ободряюще взмахивал рукой выстроившимся попарно беженцам. Дисциплина, прямо как в детском саду. Кстати, странно, что детей здесь нет в принципе. Не могла же вся эта партия переселенцев быть бездетной?

Глупости какие-то в голову лезут. Полное смятение мыслей и потеря концентрации. И что это за чудовищно длинные, нескончаемые двенадцать минут⁈ Где штурмовики?

А шансов не особо много. Откровенно говоря, мизер шансов. Отобранное оружие валяется у борта, были бы руки свободны, схватить секундное дело. Но за спиной торчит солдат, присматривает. Положит без долгих слов. До броневика с затаившимся старшиной три десятка метров, но опять же, что толку? Там еще и сквозь беженцев пробиваться придется. Не пустят русского пророка-толмача, насулил нехорошего. Ладно, хоть доложит Тимка, как дело было, пропадать без вести совсем уж не хочется.

Профессор Вельтце со свитой двинулся за укатывающей перегруженной платформой, сам налегке, багаж несут специально обученные секретари или кто они там. Чуть сбился с шага перед маревом, но решительно двинулся, исчез…

— Всё, эти удрали, — пробормотал Евгений.

Катерина качнула головой:

— Не совсем. Там тамбур. Жень. Слушай, а давай сблюй еще. И пожёстче, с падениями и конвульсиями.

Однако. Тоже — интересное зрелище нашли. Ну, раз надо.

Сжался, глухо кашлянул, дернулся, упал лицом в палубу, прямо рядом с неприглядной предыдущей лужей. Между прочим, падать, блевать, да и вообще лицедействовать со связанными за спиной руками крайне неудобно. Метод Станиславского, чтоб им обоим…

— Больной ублюдок, — сказал охранник, и наверняка брезгливо поморщился. Но тут же задрал голову — издалека вдоль берега приближался рев двигателей.

— Воздух! Русские! — закричали у сходней…

17 апреля 1945 года

Берег Кёнигсбергского канала

11:14

…Фрицы заорали, задрали головы. Митрич и сам отлично различал гул приближающихся штурмовиков, даром одно ухо еще плохо слышало после боя у дороги. Ну, теперь-то обоим ушам достанется. Вот судьба — там в танке почти не пострадал, так тут кончат. Причем свои и разбомбят. Охренеть себе, нагадала Фира, сама не думала…

Движение сбоку отвлекло от неприятных удивлений. Катерина щурила изумрудный глаз, куда-то вниз намекающе моргала. Нет, там у нее полный порядок, прямо таки образцовое телосложение, но ведь родственница, как тут все утверждают, что на фигуре внимание сосредотачивать…

Кусачки у нее. Показывает. А инструмент хороший — миниатюрный, но сразу видно, качественный. Не иначе, ювелирный, у тех мастеров денег много, любят щегольнуть инструментом. Но откуда⁈

…Думать было некогда. Воздух ревел, немцы орали, рухнувший на палубу Земляков еще дергал коленями, но тоже уже понимал, что ушел момент его актерской славы…

…Митрич боком качнулся к родственнице, подсунул руки. Нет, не справится она ощупью, тут навык к инструменту нужен, не глядя сложно перекусить…

Шум заглушал щелчки, резануло болью — кусачки заодно и солдатское мясо на запястьях прихватили. Но проволока разом ослабла, кисти свободу ощутили. Митрич машинально подхватил выпущенный Катериной инструмент — родственница даже не пыталась глянуть, была уверена…

…Беженцы толпой атаковали сходни — дисциплина и «ордунг» это, конечно, святое! но жизнь дороже. Бежали к баржам еще остававшиеся на берегу солдаты и техники, что-то орал, нахлобучивая каску, здоровенный фельдфебель. Надзиратель пленных замер, сжимая автомат, не знал, на сходни смотреть или на врата, совсем рядом спасительно мерцающие. А у сходен уже протарахтела выпущенная поверх голов очередь, но не напугала — рычание «Илов» пострашнее будет. Ворвались на баржу беженцы. Впереди тот гауптман-герой — глаза выпучены, «Парабеллум» вновь в руке…

…Рукоятки кусачек были теплые, нагретые. Митрич сходу кусанул проволоку на запястьях «родственницы». Катерина — казалось, еще и проволока не разошлась — взметнулась живой пружиной, двинула светлым теменем в подбородок охраннику… Ух, вот он, спорт, вот она, советская физкультура, чудеса творит…

…Лежащий мордой в палубу Земляков так ничего и не видел, даже дрогнул, когда его за стянутые запястья ухватили.

— Секунду, тарстарнат, — рявкнул Митрич, и себя не услышал…

…Палуба тряслась от топота бегущих ног, но все заглушал грохот с неба…

…Стрекот автомата казался далеким, хотя палила Катерина в шаге. Еще валился на палубу оглушенный охранник, а его «Шмайссер»[2] уже вибрировал — почти в упор косил набегавших немцев. Еще орал гауптман, тянул-вскидывал пистолет, а его куртку на груди рвали пули. Падали самые шустрые передовые немцы, бегущие сзади спотыкались, через упавших летели…

…Митрич, не вставая с колен, докатился до борта, цапнул винтовку. Ну, теперь-то легче пойдет. Метнул-катнул по палубе валявшийся «ТТэшник» — очухавшийся Женька поймал. Вот она — контрразведка! — блюет-блюет, но себя в руках держит…

…Ух как кричат, как бегут — сомнут сейчас. Не фрицы — зверье ошалевшее, руки, когти, стволы тянут — порвут русских, что внезапно между вратами в спасенье и небесной смертью оказались. Не сотни фрицев, пожиже, но и эти сомнут….

…немцев начало сносить со сходен. В буквальном смысле — слетали в воду, катились вперед, швыряемые на палубу — заработала пушка броневика. Ах Тимка, ах старшина, уловил момент, пацаненок…

…— Деру! — орала-командовала Катерина. Пихнула в плечо переводчика, оперативники метнулись назад…

…Да, ход к спасению был один — в портальную дыру. Странно, вот подозревал и раньше Иванов, чудилось, что чем-то этаким и кончится. А сейчас удивляться нечему — остается только туда и юркнуть. Уже над головой крылатые тени, уже капнули и несутся к баржам точки бомб…

…Оказавшийся впереди переводчик чуть замешкался, и получил пинка-ускорения от Катерины. Успевшая цапнуть с палубы ремень со штатным пистолем и прочим имуществом контрразведчица обернулась, ухватила за ворот Митрича…

— Да иду я, — заверил Иванов, но его с неженской силой швырнули в марево врат.

— Дальше! Дальше! — как резаная орала Катерина.

Ну и лапа у нее, даром, что ногти холеные…

(на фото, конечно, не тот эпизод и вообще танкер. Это ближе к Пиллау)

… Оказался вовсе не мир неизвестный, а ангар. Довольно просторный, темный, заваленный грузами и здоровенными стальными конструкциями, местами имущество до потолка громоздилось, прямо до тусклых желтоватых лампочек. Собственно, только от этих ламп, да из тусклого портала сзади и шел свет…

…Закричала по-немецки смутная фигура впереди. Земляков мгновенно стукнул из пистолета — свалил обернувшегося техника.

— Ложись! — это уже Катька надрывается.

Митрич вроде собрался упасть — когда так орут, лучше выполнять. Видно, плюхнуться до конца не успел — поскольку понаддало в спину, полетел кувырком. Сзади сверкнуло, грохнуло — это бомба, прямое попадание в баржу…

Темно. Разбомбило и завалило. Нет, это вряд ли. На барже завалить сложно, да и не баржа это. Запах, температура, воздух — все иное. Только вонь тротила та же, ну, это успело нанести снаружи — с канала и барж. Но тьмища-то какая.

…Стук, что-то упало в отдалении. Там зажегся свет, луч скользнул по пирамиде ящиков, по ферме перекрытия наверху… Фонарик у кого-то…

— Эй, есть кто живой? — рядом, чуть слышным шепотом, поинтересовалась Катерина.

— Я точно живой, — немедля ответил переводчик. — А тебя запах духов выдает.

— Не выдает, а вкрадчиво предупреждает о роковой близости. Тебя контузило? Дурь какую-то лепечешь.

— Еще бы меня не контузило. Ладно, Иванов-то где?

— Здесь я, — отозвался Митрич. — Цел. Нам фонарь нужен?

— Еще как. Ты его видишь? В смысле, немца с фонариком видишь?

— Метрах в тридцати. Там, где ящики рухнули. Бормочет что-то, лучом шарит.

— Это он к богу обращается, причем довольно богохульно, — пояснил переводчик. — Техник, видимо. Я его не вижу, и нашуметь боюсь. Мне на ноги что-то металлическое и звякающее высыпалось. Прямо хоть не шевелись.

— Вот и не шевелись, отдохни. Дима, винтовка при тебе? Снять техника можешь? Нам бы фонарь, да пошевеливаться вперед.

— Понял. Не вставайте, мало ли кто на выстрел ответит.

Побаливало все у товарища Иванова. И ноги, заново ушибленные, и горло, которое зацепило еще далеким утром, в «ноль-втором», и рука, которую родственница второпях куснула кусачками. Но сами кусачки лежали в кармане комбинезона, даже не вылетели, хотя карманы там паршивые… Впрочем, что нам карманы — винтовка рядом, полный магазин и еще обойма в кармане. Остальной боезапас, конечно, того… вместе с ремнем и подсумком уничтожен меткой бомбой наших штурмовых соколов. Ладно, о том позже погорюем…

Луч фонарика бродил между грузами, временами немец принимался звать какого-то Михеля и опять ругался. Не особо вредоносный фриц, в шоке, но возиться с ним некогда. Оптика была без надобности, ствол винтовки и так нашел луч между ущельями ящиков, Митрич выждал, когда яснее очертятся плечи, и мягко потянул спуск…

…Щелкнуло вхолостую. Вот тебе и на, такой момент и осечка. Что за день странный?

Митрич осторожно извлек патрон, дослал новый. Замерший было немец повертел головой, прислушиваясь, снова зашевелился. Ствол винтовки повел движения подсвеченной тени…

…Звук выстрела угас среди ящиков и бочек, эха не было. Там — у рухнувшего немца — слабо подсвечивал упавший фонарь, было тихо, теплый воздух стоял неподвижно. Видимо, нет тут никого живого. Может, таки замуровали? Энергетическую установку разбомбило, теперь оперативникам ни туда — ни сюда. Интересно, в ящиках провизия и вода есть?

— Дим, пошли за фонарем сходим, — прошептала Катерина. — Женька, ты лежи пока, не звени.

— Лежу. Но тут неудобно и одиноко. Вы не теряйтесь, — жалостливо попросил переводчик.

Шли разными проходами, почти на ощупь. Митрич держал наготове винтовку, думал — а не примкнуть ли для надежности штык? Хотя тесновато. Между штабелей пришлось сдавать назад — под подошвами мелодично захрустели осколки побитых взрывной волной склянок, запахло чем-то медицинским или химическим. Дал «задний», обошел, не хватало только травануться чем-нибудь.

Катерина уже была у фонаря — сам источник света не трогала, вытаскивала из кобуры убитого пистолет, шарила по карманам.

— Документы что ли нужны? — прошептал Митрич.

— Да все, что попадется. Вдруг он местный?

На таинственного «местного» покойник не походил — обычный технический фриц в рабочем костюме, вон — очень дисциплинированный был, на себе противогаз таскал и сумочку с инструментом, все как положено.

Служебное имущество немца Катерина тоже забрала, включая цилиндр с противогазом. Митрич вопросов не задавал — было понятно, что контрразведчица знает больше, чем говорит. Наверное, даже удивительно много знает, если учесть очень кстати оказавшиеся кусачки.

Пошли назад. Переводчика оказалось найти не так просто, шуметь не хотелось. Мало ли кто еще на этом здоровенном склад-ангаре затаился?

Земляков лежал на том же месте, смотрел укоризненно:

— Вы там инвентаризацию начали проводить, что ли?

— Так лабиринт там. А ты под чем это разлегся, а?

В свете фонаря груз, заваливший переводчика, понятнее не стал — какие-то связки шайб сложной многогранной формы, нанизанные на шнурки с бирками.

— Не успел попасть, а уже в кандалах, — ворчал Земляков, осторожно освобождаясь. — Что это вообще за детали, а? Митрич, это по твоей технической части.

— Дык, шайба специализированная, артикул неразборчив. Вот Катя должна знать.

— Нет, про шайбу не знаю, — отреклась контрразведчица. — Знаю, что нам нужно торопиться. Толстяк-профессор со своими лизоблюдами уже наверняка смылся, но это ладно, было предсказуемо. А ситуация такая: мы в шлюзе. Как устроен, тоже не знаю. Должен быть выход к месту назначения. Наверняка охраняемый. Нужно попытаться прорваться

— Альтернативы есть? — довольно спокойно спросил Земляков. — Кстати, ты не хочешь объясниться? Ты же знала, что примерно вот так всё и будет?

— Знала бы точно, сказала бы сразу. Имелись очень неточные, умозрительные предположения. Высказывать такие заранее — значит, программировать линию. А она очень даже может быть ошибочной. Подробнее позже объясню.

— Можно и позже, — согласился Митрич. — Оно терпит. Но вот по самому шлюзу есть сведения? Кто там на выходе, какие силы и преграды? Это я к тому, что у меня всего восемь патронов осталось.

— Про силы и средства сведений нет. Но вряд ли там многочисленная охрана — людей у немцев не густо, все дальше спешат уйти, к новому миру, а не в этом грузовом оазисе маяться. Но сюрпризы наверняка будут. Объект откровенно стратегический, — напомнила Катерина.

— Ясно, что ничего не ясно, — Земляков проверил пистолет. — Зато налегке гуляем.

— Угу. А местные, видишь, отягощали себя, — контрразведчица качнула увесистым цилиндром противогаза. — Мне это обстоятельство не очень нравится.

Двинулись по рельсам — грузовой путь проходил центральной осью через весь ангар, явно вел от входа до выхода. Катерина светила, держа прямоугольный фонарик в на всякий случай отстраненной руке. Но враг не обнаруживался, беспрепятственно дошли до ворот. Створки оказались солидные: литой и проклепанный металл, проводка в стальных «рукавах»-гофрах, но имелась пара очевидных кнопок на открытие-закрытие. Четкое объявление с «ахтунгом» висело над кнопками, и побольше форматом — над воротами.

— Ворота запитаны, наверное, от аккумуляторов, — сказал Митрич, оценивая желтоватую лампочку. — А что за предупреждение?

— «Внимание! Соблюдать правила! За вход без пропуска — расстрел на месте!» — перевел Земляков.

— Ну, правила мы никогда не соблюдали, а к расстрелу нас сегодня уже приговорили — заметила Катерина. — По сути, ничем не рискуем. Но хотелось бы не соваться на чистое «авось».

— Заминировано? — предположил переводчик. — Нажмешь, и все. Немцы мины очень любят.

— Ворота солидные. Чего такие устанавливать, если потом все равно взрывать? — усомнился Митрич. — Уж очень солидно. Или с той стороны какое-то подземелье? Грунтовые воды и давление? Так-то действительно на технический шлюз похоже.

— А с газами нас встретить могут? — спросила Катерина. — У местных колонистов есть такая нехорошая привычка — газовыми смесями на туземцев впечатление производить, есть об этом достоверные сведения.

— Вот знала ты, оттого и противогаз цапнула! — с довольно справедливым возмущением указал переводчик.

— «Знать» и «предполагать» — разные вещи. Вариантов множество, я употею все подряд озвучивать. А насчет вероятности газов предупреждаю заранее, в нужный и своевременный момент, — пояснила Катерина. — Вот он, этот момент. Осталось найти от него защиту. По идее, тут должен быть запас противогазов.

— Да щас найдем, дело пяти минут, — сыронизировал Земляков, озирая бесконечные штабеля ящиков и прочего.

Но дело оказалось проще — у немцев действительно был порядок, при начале осмотра нашлись металлические шкафы, установленные рядом с конторкой у ворот. Знающий переводчик заявил, что шкафы стандартные оружейно-имущественные, вполне может быть и для противогазов поставили. Митрич занялся навесным замком, контрразведчики возились за конторским столом, разбирались с журналами грузов и прочей документацией — в оперативной работе это важно.

Замок Митрич сбил, сходив за кувалдой — приметил по дороге, глаз опытного рабочего человека приличный инструмент сам примечает, чисто на всякий случай. На войне без кувалды вообще жить сложно, главное — этот ценный инструмент разумно использовать, а не махать куда попало или вообще бросать без присмотра — запросто можно ногу себе отбить, а то и недремлющий враг кувалду уведет.

Противогазы в шкафу стояли аккуратным рядком, с бирками и навернутыми вокруг футляров ремешками.

— Что тут у нас с размерами? Женя, подбирай.

Время и географическое место неизвестны.

Шлюзовой склад «Глухой кукушки»

Снаряженные и откровенно нервничающие, они встали перед кнопкой. Евгений отчетливо видел — Дмитрию Дмитриевичу Иванову, человеку, давно уже ничего не боящемуся, тоже было не по себе. Возможно, думал о своем пророчестве, а может, надетый через плечо противогаз раздражал. Евгений и сам противогазы недолюбливал — такое себе средство защиты… заранее намекающее на мучительные неприятности.

— Так… — Катерина машинально поправила волосы. — Какиеу нас предчувствия, опасения, пожелания и душевные порывы? Не стесняемся, озвучиваем, тут все товарищи с развитой интуицией, так что самое время поведать коллективу самое подкожное и тайное.

— Ну, сейчас будет хреново — сказал Евгений. — Это и вообще не секрет. Вспоминаю жену, родителей, Москву и всякое недоделанное. Это тоже понятно. Из волнений… патронов мало. Прямо вообще очень волнует. Как ты обычно говоришь — чувствую себя слегка голым. Даже ширинку проверял — нет, застегнута.

— Схоже, — признала Катерина. — Тоже вспоминаю своих, и недоделанное. Жаль, личного и любимого при себе оружия нет. Гм, я не про винтовку почему-то. Хотя ее тоже жаль. А с патронами просто — на вот еще магазин, у меня два полные, плюс трофей.

— Что мне магазин? Себе оставь, ты на порядок лучше стреляешь, — проворчал Евгений. — Это я так, просто на жалость давлю. Непонятно зачем. Митрич, у тебя как? Давай колись, тут все свои, все родственники — ты со мной в родне через Катерину.

— Я же не отказываюсь, — Иванов вздохнул. — Воевали мы с вами под конец хорошо, прям даже в удовольствие. А так… тоже вспоминаю. Что помню. Слушай, а может, ты кувалду возьмешь, ну, раз рука свободна? Вполне может пригодиться инструмент. Он и если врукопашную, очень действенный.

— Бери, Жень, — былая начальница потрогала рукоять штык-ножа у пояса. — Действительно, инструмент приличный.

— И возьму, не постесняюсь, — старший лейтенант Земляков подхватил инструмент. — В конце концов, я пролетарий умственного труда, мне этот классовый символ не чужд и даже дорог.

— И это правильно. Давай уж тогда, ткни древком в пупку, — Катерина кивнула на кнопку. — Вдруг там что замкнет? Ну и вообще… тебе должно быть приятно открыть новый уровень чужого мира.

— Угу, в первый уровень чужого мира ты меня пинком вогнала, чуть копчик не сломала, — усмехнулся Евгений. — Жму.

Рукоять германо-пролетарского инструмента надавила кнопку. Загудел электродвигатель, замигала весьма экономичная лампа над воротами. Старший лейтенант Земляков перехватил удобный инструмент повыше к ударной части, взял ТТ наизготовку. Ну — где тот новый мир?

Тяжелая створка ворот поехала в сторону…

…Мир оказался темен и мрачен. Катерина повела лучом фонарика. Собственно, это было очевидное продолжение шлюзового мира, только намного более тесное: комната примерно десять на шесть метров, грубый металлический стол, такие же брутальные металлические клепаные стены. Из интересного только снарядный ящик у стола, в котором валялось несколько книг, патефонных пластинок, еще что-то культурное, видимо, изъятое при досмотре.

— Наверное, это портальная таможня, — сказала главная контрразведчица.

— Наверное, и от вшивости обрабатывают, — отметил Митрич. — Запашок-то химии чувствуется.

— Угу, от вшивости в широком смысле слова, — пробурчала Катерина. — Щас вот и нас… Весьма на газовую камеру похоже. Осторожность соблюдаем…

Опергруппа вошла в проем ворот. Куда дальше, было понятно — на противоположной стене имелись очень похожие ворота, туда же вели рельсы.

Евгений вздрогнул — загремели, закрываясь, ворота за спиной. Неспешно и окончательно отсекали от сомнительной, но уже слегка обследованной и понятной, складской темноты. Едва ли тут стоит фотоэлемент, программное обеспечение и действуют иные искусственные интеллекты. Обычная ловушка, грубый, но надежный капкан.

— Жень, блокируй!

Ну да, чего в ворота целиться из пистолета? Они явно не испугаются.

Евгений сунул в проем кувалду, попытался поставить поперек, распоркой, но рукоять заскользила, створка неумолимо напирала…

— Газы! — кратко гаркнула Катерина. — Надеть!

Евгений почувствовал странный запах, отнюдь не миндальный, и точно не горчичный. Может какой «Циклон-Б»? Не удосужился почитать, все иные дела были, поважнее…

— Надевай, говорю! — зарычала начальница, натягивая свою маску.

Земляков, придерживая кувалду ногой, схватился за противогаз…

… твою! какой же он неудобный. Собственно, штабная работа переводчика не предполагала упора на тщательную отработку применения личных средств защиты от химического и радиационного поражения… Но помнится, штатный противогаз был куда удобнее…

…мир завонял резиной и сузился обзором. Поправляя ремни на затылке, Евгений все же установил кувалду — защемив литую ударную часть, створка ворот забуксовала и остановилась. Правда, протиснуться в оставшуюся щель едва бы смог и малогабаритный Тимка. Но сверху подсвечивали мигания лампы, да и вообще с щелочкой как-то успокоительнее, газ пусть уходит, а может, отжать створку удастся…

— Жень, скажи им, чтобы стояли, мы будем стрелять, — глухо и невнятно пробубнила сквозь резину начальница.

Присутствующих в помещении «таможни» прибавилось — появлялись из неочевидной двери рядом с дальними воротами. Пятеро — таких же мордато-резиновых, с короткими хоботами-пятаками цилиндров противогазов на харях. У двоих фонари — по типу керосиновых, неярких, но свет все же дающих.

— Стоять! Открываем огонь! — предупредил Евгений по-немецки, и не особо веря, что правильно понят сквозь резину, вскинул пистолет.

Самый широкоплечий из немцев неопределенно, но видимо, насмешливо хрюкнул. Собственно, немедленно нападать противник не пытался — расположились короткой цепью вдоль стены, отделенные от оперативников столом. Намечаются переговоры? Полномочия нужно предъявлять?

Вообще выглядели хозяева «таможни» странновато. Короткие сапоги, рабочие брюки — вполне вермахтовские, обычные. Вот выше непонятно. По-летнему обнаженные руки, на них перчатки. Еще плотные жилеты, вроде как обшитые металлическими пластинами на манер старинных киношных латных панцирей — не парадно-красивых для кинозвезд, а тех, что для статистов третьего плана, добротненько, но бюджетненько и уныленько. Похожи на мастеров-сварщиков некоего оригинального производственного направления. Главное иное…

Двое немцев держали сабли или шпаги — относительно узкие и длинные клинки, почти без изгиба. Идентифицировать данный вид холодного оружия Евгений не мог — далек от темы. Смешливый атлет-немец покачивал топором — вполне знакомым армейским, немецким-саперным, но насаженным на более удлиненное топорище. Ладно топор и сабли — несколько экстравагантно, но понятно. Копья! У двоих немцев имелись копья — такие очень натуральные, сразу видно, не декоративные: в рост человека, с удлиненными гранеными наконечниками.

Экая дикость. Особенно в сочетании с прогрессивной резиной противогазов.

Один из немцев показал клинком сабле-шпаги на пистолет, отрицательно покачал кончиком клинка и пояснил:

— Газ. Не смертелен. При попытке выстрела оружие детонирует. Вам оторвет руку. Рекомендую сдаться. Вас допросят и, возможно, оставят жизнь. Нам нужны рабочие руки. Бежать здесь некуда. В другом мире.

Немец говорил краткими рублеными фразами. Довольно внятно, видимо, привык вести переговоры в противогазе.

— Что за газ? Не знаем мы никакого такого газа, — с некоторым высокомерием заявил Земляков.

Мысли метались: делать-то что⁈ Возможно, фрицы блефуют. Но очень сложный и нелепый блеф. Да и зачем? Открыли бы огонь первыми, амбразуры подготовить несложно, а в небольшом помещении деваться гостям некуда. Вряд ли они тут вместе с верой в противогазы обрели повышенную гуманность и религиозное неприятие огнестрельного оружия. Или очень хотят живьем взять, или с огнестрелом действительно проблемы. На последнее Катерина ранее неоднократно намекала — у них там иные традиции и привычки — выходит из строя импортное огнестрельное оружие, и патроны сами собой «варятся». А насчет «непременно живьем», так не будем самообманываться — шпага тоже не игрушка.

Катерина медленно опустила пистолеты — сразу оба, плавно, этаким нежным изящным движением. Немцы молчали, оперативники тоже молчали. У Евгения мелькнула мысль — у начальницы в запасе еще сюрприз. Как там, на палубе…

В тишине коротко лязгнул металл — красноармеец Иванов примкнул штык к своей незаменимой «трехлинейке».

— Это глупо, — сказал сквозь резину старший немец.

— Еще как! — на своем жутком немецком подтвердила Катерина, кладя пистолеты на пол. — Лучше уходите. Оно умнее будет.

Мезина так и не разогнулась — медленно потянула из ножен штык СВТ…

Внезапное, страшное в своей угрозе движение — красивая женщина в офицерской форме, с жуткой резиновой харей, в низкой стойке — одновременно безобразной и притягательной своим почти сексуальным напряжением. Очень обдуманная поза, наверное. И блеск узкого клинка штык-ножа…

Старшему лейтенанту Землякову внезапно стало стыдно. Ну, безумие же очевидное — с двумя штыками на пятерых крепко вооруженных гадов. Придется сейчас умирать среди газа и блеска стали. Но вот Катька — она же и в последний миг чертовски красивая кошка. Митрич — мужик, настоящий боец, рослый, в комбинезоне, с винтовкой наперевес. И товарищ переводчик: распояской, из оружия только ненужный пистолет, сапоги загажены, а от ворота гимнастерки так и вообще блевотой несет. Кажется, даже противогаз сикось-накось нацепил. Нет, Иришка не поверит, что любимый муж в этаком непотребном виде смертушку принял…

…Евгений осознал, что его на патетику малость заносит, такого еще не случалось. Видимо, совсем худо дело. И кувалду уже не выдернешь…

— Будьте благоразумн… — начал немец…

…Катерина прыгнула — истинно по-кошачьи, прямиком под стол. Казалось, расшибется о сварные ножки, но вытянувшись, пролетела-проскочила между стоек. В следующий миг ближайший немец, едва успевший наставить копье вниз, глухо заорал — его бедро было вспорото штык-ножом…

… лязгнула о пол ответная острая немецкая сталь, но Мезина уже ускользнула обратно под стол, даже ноги успела отдернуть…

…мигом все смешалось: немцы совали клинки под стол, норовя достать бешеную бабу, раненый бахнулся на пол, воя и пытаясь зажать длинно взрезанную ляжку. Митрич поймал на цевье винтовки рубящий удар топора, ударил в ответ прикладом… а на переводчика бежал свинорылый копейщик, тускло сиял длинный наконечник оружия…

… быстротечна подобная рукопашная, только в кино ее красиво и длинно демонстрируют. И это хорошо, это правильно, поскольку обреченным персонажам хоть еще миг, но пожить хочется…

… единственное, что успел сделать Евгений Земляков — швырнуть в резиновую морду копейщика уже окончательно ненужный пистолет…

… чуть притормозившего копейщика достал прикладом размашистый удар Митрича…

…но поздно — копье ударило пытавшегося увернуться Евгения в живот, отбросило к так и не закрытой двери. Старший лейтенант сполз по металлу, сел прямо на кувалду. Эх, не суждено было славно ею взмахнуть напоследок…

… словно зверье в таможне билось — резина и рыла фильтров искажали рычание, мат и стоны, дико хрипели люди, стараясь достать врага и не подставиться самим…

… имелось, ох имелось некоторое преимущество у Катерины Мезиной, в иных местах известной как Леди-с-Севера. Там ее знали, и ждали или опасались многого, а здесь… здесь недооценивали. Секунду недооценивали, но этого с лихвой хватило…

…второго сабельника достала прямо из-под стола — вздумал копье упавшего подхватить. Ну конечно, копьем-то из-под стола удобнее выковыривать, дурачок этакий… Штык-нож в пах кольнул, слегка, почти незаметно. Упал немец на колени, безумным ревом боли противогаз наполняя…

…все же задел штыком Иванов противника, длинный выпад был хорош, но и фриц прыток — почти отскочил, только поцарапало, а топором работать умел — едва ушел Митрич от ответного взмаха. Хрустнула несчастная «трехлинеечка», расщепился приклад. Эх, пропало ухоженное оружие…

…Сковала Катерина немца-копейщика, прижималась страстно, обхватывала за шею, и колола — по рукоять штык в живот уходил. В бешенстве была Мезина — видела, как переводчика ударили. Все видела Катерина, но опыт не давал ярости голову задурить — поскольку иначе в этот миг нельзя. Немец уже бросил копье, шарил по поясу, искал висящий в ножнах длинный нож, а штык СВТ прямиком рядом с той ищущей ладонью в брюхо входил…

… бросив убитого, но еще не понявшего этого немца, Катерина подхватила с пола саблю… эх, не успеть… продолжая движение, кинула оружие повыше. Гаркнула в противогаз невразумительное «Держи-Лови»! Нет, не надеялась, что поймет и подхватит…

… Поймал саблю Митрич — прямо почти не глядя поймал за клинок у рукояти, ударил, как длинным кинжалом-бебутом, немец ушел от удара…

… от страшного сабельно-кинжального ушел, а от укола штыка искалеченной «трехлинейки» не уклонился — достало четырехгранное жало, ушло в шею на треть — а больше и не нужно — насквозь проткнуло. Да, наработал Иванов силы в обеих руках — а как иначе? — в госпиталь попадаешь, то одна лапа калеченная, то другая, а то и обе нужно тренировать, чтоб костылями управлять…

… хрипел огромный немец, пытался от штыка и винтовки отстраниться, да сталь в горле не пускала…

… быстра рукопашная схватка, еще видел все это Евгений Земляков, хотя и затуманенно, поскольку из последних сил держал на себе немца, а тот рвался, рычал вовсе по-медвежьи, плевал в свой противогаз, силясь вскочить. Снова и снова стукались головы в резине, скрежетали фильтры противогазов. Но намертво вцепились руки переводчика в проймы боевого немецкого жилета, оказалось, удобно там хвататься…

…перепрыгивала через стол Катька — стремительная, прекрасная даже в уродливой маске…

…А еще быстрее шагнул к лежащим, дергающимся под воротами телам Митрич. Сверкнула в смутном свете сабле-шпага, этак с протягом, по-эскадронски…

…в последний миг посветлело во взоре Евгения — это скатилась с плеч немца голова. На миг легче стало, а потом вовсе поплыл, забрызгался мир и стеклянные окуляры… оказывается, выражение «и смерть затуманила его глаза» — очень точное выражение, ничуть не литературное…

Непонятно где и когда.

Но тепло.

Пригревало, и изрядно. И голову, и глаза сквозь сомкнутые веки. И тылы сквозь гимнастерку и офицерские бриджи.

Евгений приоткрыл один глаз и тут же зажмурился. Солнце, яркое, огромное. И судя по всему, под спиной песок, горячий, пляжный. Плеск волн. Рай. Эх, Иришки нет.

Для рая было даже как-то чересчур жарко. И на губах вкус резины, крови, блевоты… такой себе коктейль, вообще не «маргарита». И животу больно. Что-то в рай мимо чистилища пропихнули, а обмывание с душем были бы к месту.

Или вообще не рай?

Евгений повернул голову набок, с удвоенной осторожностью приоткрыл глаз. Спина, черная, пятнистая… черт сторожит. Не рай.

Нет, и не черт. Митрич. Сидит на песке и битую винтовку разглядывает.

— А мы где? — поинтересовался Евгений и подивился четкой ясности своего голоса. Прямо даже определенная музыкальность появилась. Ну, это к гнусавости противогаза привык.

— Так вот… на той стороне, — удивился, поворачиваясь, Митрич. — Ты же в сознании был, когда на волю вытаскивали.

— Вообще не помню, — признался Евгений. — А я как вообще? И где Катерина?

— Осматривается, вокруг бродит. А тебя прокололи. Думали, вообще насмерть. Потом тебя еще немец задавил.

— А чего не насмерть? — задумчиво уточнил Земляков и потрогал себя — повязка охватывала живот поперек, но довольно узко.

— Тебя спасла любовь к бюрократии, — сообщила со стороны невидимая Катерина. — Признаюсь, была не права. Представляешь, Дим, я ему говорю — «на кой столько журналов, там 'сдача смен» и «выдача инструментов», а он пихает, бурчит «сличим, вычислим»…

Евгений вспомнил. Это на складе Портала, когда в конторе изымали документацию. Полевой сумки не было, бесславно утеряна, пришлось запихивать конторские книги-журналы за пояс галифе под гимнастерку. Многовато было, пять книг. Спасли отчасти, значит. Кто бы мог подумать⁈ А ведь просто почерк в журналах понравился — четкий такой, разборчивый, с этими почерками вечно мучаешься, иной писарь прямо как злонамеренный японец карябает, сплошь готическими иероглифами. Господи, а ведь какая великая польза от правильного делопроизводства!

— Живой, значит, — удостоверился переводчик и испытал прилив вполне простительной радости.

— Не ерзай! — предупредила Катерина. — Пакет был один, повязка символическая. Там не очень проникающее ранение, просто второй пупок тебе сделали. Но загрязнять категорически не рекомендуется.

— Мне умыться нужно, — подумав, сообщил Евгений. — И желательно зубы почистить.

— Лучше бы лежал, — проворчала бывшая начальница, но категорически возражать не стала.

Земляков осторожно брел по песку, живот побаливал от каждого относительно резкого движения. Резано-колотая копейная травма — не шутки. Хорошо, что скорее, «надрезано-надколотая». А жутко ведь выглядело — как ткнет, гад… Копьем! Ну не дикость ли⁈ Но ведь жив переводчик!

Эйфория была легкой, возможно, из-за воздуха — тоже очень легкого, морского, но почему-то не отягощенного насыщенной густотой соли и йода. Или от трех солнц над головой: одно стояло почти в зените и порядком жарило, два других висели над горизонтом. Не, наверное, то не солнца — крупные планеты-спутники. Похожи на глаза, только несимметричные и разного размера. Нет, скорее на веснушки смахивают, ну, рыжим цветом. Земляков решил, что по возвращению нужно что-то почитать по астрономии, или просто космическое научно-фантастическое, развивающее. А то вот так попадаешь, и дурак-дураком.

А песок пляжа тянулся и тянулся, накатывали невысокие волны, оставляли комки водорослей и кривые, узловатые ветки неведомых саксаулов или кактусов. Импровизированный причал из вбитых рельс и короткого настила торчал над водой темным чуждым пятном. Вторым пятном темнел выход из ангара — большую часть строения скрывал все такой же бело-серый песок. Намело или немцы насыпали в целях маскировки, не совсем понятно.

Катерина сказала, что остров. «В море не лезть, там что-то плещется. Умыться можно в озерцах, в дюнах их много».

Переводчик кряхтя поднялся на невысокий склон, песок под сапогами казался довольно плотным, не очень-то сыпался. Виднелась цепочка следов главной контрразведчицы. Ориентируясь по ним и нежно придерживая бинт на животе, Евгений взобрался на символическую возвышенность. Вот озерцо — вода чистая, песчинки на дне видны. Из-под ног драпанула крошечная ящерка. Есть жизнь на Марсе, в смысле, на этой вот, на Трехглазой…

Евгений с величайшей осторожностью присел, выпутался из гимнастерки и зачерпнул воды. Пресная, и даже прохладная…

Товарищ Земляков не спешил, понимая, что остальным оперативникам нужно поговорить. Да и вообще спешить не хотелось. Не располагало к суете произошедшее. Очень странно операция закончилась. Или закономерна эта странность?

Понятно, часть немцев ушла. У причала видны следы множества ног, явно и лодки здесь стояли. Остров невелик — с дюны отчетливо просматриваются очертания берега. Но рядом соседние острова, еще меньше размерами. Куда-то дальше ушли беглые фрицы. Скорее всего, права Катерина, и версия, что здесь промежуточная база, пересадочная остановка, подтверждается. Почему и отчего так получилось — не совсем понятно. Хороший же мир. Воздух чистый и рыба явно водится, у линии прибоя чешуя и высохший хвост намекнули. Впрочем, любой мир недурен, если тебя не до конца проткнули и внутренние органы не повреждены.

Взяв слегка застиранную и уже подсохшую гимнастерку, Евгений поплелся обратно. Главное солнце изрядно сдвинулось по небосклону: то ли день тут короткий, то ли засиделся за постирушкой-медитацией товарищ Земляков.

— Прогулялся? Как брюхо? — поинтересовалась бывшая начальница.

— Живот выдержал травму достойно. Да и вообще полегчало. Головная боль порядком изнуряла, прямо не лучше копья, — признался Евгений.

— Это верно, — подтвердил Митрич, подкладывая собранные у прибоя сучья в маленький костер. Поджаривались насаженные на палочки рыбешки, размером чуть меньше ладони.

— Быстро вы освоились, — позавидовал Евгений.

— Это вот Катя, у нее и крючки с собой были, — пояснил Митрич. Он снял комбинезон и гимнастерку. Обнаженный по пояс, поджарый, худощавый, в подкатанных солдатских шароварах, он был похож на какого-то комбрига времен Гражданской, внезапно получившего отпуск.

— Крючки ношу на удачу, — усмехнулась главная контрразведчица. — А клюет здесь… даже неинтересно — совершенно непуганая ихтиология.

— Так-так, ну, раз вы о своем, о родственном, поговорили, могу я задать вопрос? Как все это получилось, что именно ты знала заранее, и откуда у тебя в столь нужный момент спасительный слесарный инструмент? — вопросил Евгений, косясь на аппетитно подрумянившуюся рыбку. — Ну и где мы вообще находимся?

— Если сдавать по вопросам «малым задним ходом»… Где мы, координаты и название — не знаю. Имелась рабочая версия, что «Кукушка» прыгала не напрямую, и по разным адресам, можно сказать, наугад. Эта версия подтвердилась. С инструментом понятнее. Научена горьким опытом. «Нитка-иголка, нож малый, компас, крючки и гарпун, прибор огнедобычи, томик Пушкина, ракетница…». Да, слегка преувеличиваю. Нож или монета с отточенным ребром, три детских крючка талисманом. А с кусачками вышло странно… Стою у радистов, мимоходом смотрю на инструмент. Чувствую, мне кусачки очень нравятся и нужны. Попросила, подарили.

— Отдать, наверное, надо, — Митрич полез в карман за кусачками.

— Перестань, кто же дареное возвращает? А тебе инструмент будет на память за руку прокушенную, — отмахнулась Катерина.

— Это что, такая интуиция развитая, с кусачками? — поинтересовался переводчик, глядя на рыбу. — Ты там случаем не мутируешь, а?

— Чуть-чуть. Приноровилась слушаться малообъяснимых душевных порывов. В принципе, все мы это чувство осваиваем со временем.

— Да? — Евгений оторвался от созерцания аппетитной рыбки, но вопроса задавать не стал. — Ладно, хрен с ним, с инструментом. Но что ты знала о произошедшем сегодня? И не надо отрицать — что-то ты знала точно.

— Да вот именно «что-то». Крайне неопределенное. По своей линии операцию мы завершили, немецкой колонии больше нет. Но это произошло-произойдет через почти сотню лет линейного времени.

— Вы их там всех того… «зачистили», как у вас принято говорить? — поинтересовался Митрич.

— Да уж прямо всех… Врагов и упоротых уничтожили, остальные… Тут сложно объяснить, столетие — изрядный срок, там все успело выродиться и переродиться. Частично слиться с местным населением, верой и идеологией. Но гады, безусловно, имелись. В общем, это была масштабная операция. Успешная. С некоторыми странными итоговыми результатами.

— И там странными? Ладно, раз это через сто лет будет, не станем опережать события. Сейчас-то как вышло, что ты просто ждала и смотрела, как пойдет? — нажал Евгений.

— Вот сейчас несколько обидно. Это я ждала, когда на тебя с копьем полезли?

— Не ерунди! — рассердился Земляков. — Что ты меня троллишь? Понятно, что вы оба не стояли. На личном уровне какие сомнения⁈ Но почему там — у берега — именно я должен был решать — идти на баржи или нет? Ты же куда больше знала о происходящем.

— Во-первых, командир опергруппы — ты. А я так… привлеченный консультант. И кому решать? Во-вторых, я знала только самый финал истории, конечный сезон. Думаешь, тамошние обыватели помнили в подробностях о произошедшем сегодня, об исходе последней партии эмигрантов? Нет, там имелись историографы и «преданья старины глубокой», но в этаком искаженном виде. Что из этих героических баек конкретного и оперативного выудишь? Фиг да нифига.

— Так уж и «нифига»?

— А ты как это представляешь? Вон — в современных новостях читаешь о вчерашнем событии, и то искажено до полной неузнаваемости. А тут сотня лет прошла. В сухом остатке брехня-легенда. В стилистике «тщетно две танковые дивизии русских дикарей пытались смять арьергард героев. Уничтожив портал, герои отступили, израненные, но непобежденные». Имя профессора Вельтце там фигурировало, но мы этого типа увидели, когда уже по уши были в этом… «переговорном процессе». Наверное, можно было не рисковать. Нам ведь обязательно нужно домой вернуться. И тебе, и мне.

— А мне вот было необязательно. А я почему-то все равно живой, — с искренним недоумением пробормотал Митрич.

Оперативники посмотрели на Иванова и хором сказали:

— Вот ты дурак.

Евгений лежал на теплом песке, слушал негромкую беседу, смотрел в странное небо, — темное, но без луны и звезд. Собственно, не особо и темное — с двух сторон горизонта его подсвечивали отраженный свет зашедших планет. Удивительно: вроде и закат и восход одновременно. Удивительно, но красиво. Старший лейтенант Земляков запоминал мир и прислушивался к ощущениям в животе. Нет, нормально. Пометка на память, а пищевод, желудок и прочее в порядке, две рыбки уместились комфортно. Евгений любовно потрогал лежащие под головой журналы складского учета, мужественно принявшие копейный удар, как говорится в немецких легендах, «израненные, но не побежденные». Все-таки как много хорошего в штабной бюрократической работе! Изнуряет умственно и физически, но есть в ней очевиднейшие плюсы, есть!

— А рубишь ты, Митрич, прямо на загляденье, — внезапно влез в философский разговор, замечтавшийся товарищ Земляков. — Кровью меня умыло, но оно того стоило. Блеск клинковой стали, мелькнувшей перед очами, навечно запоминается.

Катерина хмыкнула:

— А что ты думал? Кавалерийский, хорошо поставленный удар.

— В конной рубке участвовать не довелось, но учили. Помнят руки, — признал Иванов, улыбаясь почти той же оружейной зубной сталью — зубы блестели в небывалой полутьме безымянного пляжа.

— Вот и я говорю — куда тебе списываться? — подхватила Катерина. — В каком-то смысле переход в иной мир — очевидный рубеж. Следовательно, обнуляем, насколько возможно, дальше решаем по новой. Ну, у нас-то выбор узковат — домой, ждут дела. Ты одинокий, что с одной стороны это жутко плохо. С другой — ты свободный. По новой начать можно. И не придуряйся, «дед», ты в самом расцвете. Конечно, как оно пойдет, сказать трудно. От тебя зависит. Между прочим, редкий шанс. Стоишь пред камнем с надписью, в смысле, пред песком с начертанными письменами:

'Налево пойдешь — в Долину придешь,

Работы по специальности хватит, а развлеченья на войне

Малой, с мечами да пиками.

Но дом будет, и барышни там дивные водятся.

Направо пойдешь — домой в Москву попадешь,

Генерал с самим Земляковым тебе протекцию составят,

Документы и награды будут, уваженье,

Начальником цеха станешь…'

— Это непременно, мы можем, подскажем руководству, намекнем, — заверил Евгений.

— Завлекательно — согласился Митрич. — Но ты, Кать, досказывай, досказывай, тут всем интересно, не томи. А то я уж прикидывал из винтовки обрез делать, а зачем такой инструмент в Москве или на твоем усадебном производстве?

— Да, с обрезом у нас ходить как-то не принято, считается заведомым моветоном, — признала Катерина. — Но так-то вещь ценная, бросать грех. Так что есть запасной вариант:

'Прямо пойдешь, в агентурну разведку попадешь, незнамо что обретешь.

Будешь сам себе голова,

кузнец и столяр своего счастиЯ' —

— Между прочим, тоже неплохое пророчество, хотя и не очень романтичное. Ну, мы на тот уровень и не претендуем.

Митрич кивнул:

— Да, годно, нескучно. И в общем-то, не противоречит давешнему предсказанью. Но что это за разведка без конкретного задания, оснащения и ста грамм на дорогу? Завлекательно, но больше смахивает на беспризорничество.

— Да тут все строго. Задание сформулировано: «предварительная разведка и оценка ситуации». Немецкий склад в твоем полном распоряжении. Не уверена, что там порционный стограммовый шнапс найдется, но что-то дельное непременно отыщется. На огнестрельное оружие я бы не очень рассчитывала — про здешние уклоны физики не знаю, но насчет осечек уже понятно. Впрочем, по этой части только практическими опытами что-то можно подтвердить. Связь установим, ну, теоретически, в неопределенные сроки, с этим у нас как обычно. И еще… — Катерина полезла в карман гимнастерки, достала аккуратно сложенный, но крепко помятый лист бумаги. «Сим удостоверяется, что тов. Иванов Д. Д. направлен на разведывательно-агентурную работу и облечён самым широким кругом полномочий. Всем уполномоченным органам и гражданам обязывается оказывать тов. Иванову всемерную помощь. Подпись: генерал Попутный». Печать имеется, при мне ляпнули. Денежный и продовольственный аттестаты обещали выписать задним числом.

Митрич глянул на справку и расхохотался….

[1] Город-курорт на Балтийском море, недалеко от Кёнигсберга-Калининграда. После 1946 года называется Зеленоградском.

[2] Это конечно был не «Шмайссер», обозванный так по фронтовой привычке товарищем Ивановым, а банальный МР-38/40.