Операция "Берег"

Глава 8

8. Откуда ж, приятель,

Песня твоя

20 марта 1945 года.

Восточная Пруссия, городок Велау[1]

10:25

Конек крыши срезал снаряд — словно специально целились, самый угол сшибли. Впрочем, уже залатано: прямо поверх черепицы доски и брезент пристроили и хитроумно закрыли дыру. Ну, саперы, они саперы и есть — удобство себе всегда обеспечат. Вообще во время штурма город изрядно пострадал, но как-то частями: центр раздолбили полностью, некоторые улочки целенькие, и это несмотря на упорные бои. Война, конечно, чудные истории творит: тут две реки — Алле и Прегель[2], так немцы почему-то еще до нашего наступления мост через Алле рванули, спохватились, начали строить временный. Как раз успели доделать, и заново взорвали при начале январских боев.

Митрич закончил с оценкой крыши, заложил руки за спину и еще разок прошелся вдоль штабного дома. День выдался совсем весенний, хорошо, что шинели в танке оставили, двинулись «в гости» налегке, в телогрейках, солнышко пригревает, даже жарковато. Ну, это на солнце, а в тени еще холодок, Пруссия, вечно окаянная, себе не изменяет.

Вообще рядовой Иванов считался вроде как сопровождающим, с будущей функцией носильщика — собирались к саперному зампотылу зайти, вещевое довольствие получить, не дожидаясь, когда на экипаж выдадут — тогда непременно с размерами ерунда выйдет. Перед этим пригнали к задворкам расположения саперов два танка — штурмовые бойцы будут посадку и высадку танкодесанта отрабатывать, они тут к новым решетчатым машинам не очень привычны. Ну, пусть лазят, а экипажу всегда есть чем заняться, что в порядок приводить. Но пока старший лейтенант Олежка и остальные офицеры Группы усиления сидели на общем совещании с умными саперами, а рядовой Иванов — вот, на бездельной прогулке. Ну, иногда оно не помешает.

Успела вновь перебазироваться ОМГП — ближе к дорогам, на окраину городка, отсюда в любую сторону выдвигаться удобно. Теперь располагались бок о бок с саперами «Линды». Придумают же такое название отряду, прямо даже странно, что командование разрешило. С другой стороны, запоминающееся, не перепутается, другой «Линды» на фронте явно не найти. Ну, не в названии дело. Иная война пошла, сложно-связанная, все норовят плотно взаимодействовать, начальство к тому напрямую пихает, требует сработаться надежнее. Не только саперы и танкисты — что понятно, но и новых связистов придали почти целую роту, и даже малочисленный, но полноценный санвзвод — медицина новенькая, вся на машинах, ученая и строгая до последней степени непреклонности.

Митрич вспомнил новых фельдшериц, покачал головой и поправил на плече ремень неудобного автомата. В отряде прошел слух, что медицина переброшена прямиком из Москвы, очень обученная, но без фронтового опыта. Оно на то и похоже: бабенки ничего себе, на лицо гладкие, в идеально подогнанной форме, но держатся настороже, личного состава несколько опасаются. Войдет в бой отряд, начнется грязь и кровь, может нехорошо пойти. Хотя у медиков есть старший врач, тот вполне на уровне, с солдатской медалью «За отвагу» и боевым орденом, немедля взялся серьезную баню организовывать. С собой банную спец-палатку привезли, тоже какую-то экспериментальную, нового типа.

Баня Митричу понравилась, никакого сравнения с прежними. Прямо почти Сандуны[3], а не военно-полевое торопливое мероприятие. Отчего даже слегка грустно.

В последнее время вспоминалось рядовому Иванову былое, жизненное. Упорно так вспоминалось, упорядоченно. Что явно не к добру. Убьют, наверное. Или тяжко ранят. Последнее вовсе и нежелательно. Смерти Митрич совершенно не боялся, давно свыкся с мыслью. Пора бы свершиться смешному старинному пророчеству Фиры, вот только полноценно в него и раньше-то не верилось. Где Митька Иванов и где славная героическая смертушка? Нет, едва ли пересекутся, как-то по-простому случится, стукнет осколком или пулей, упадет рядовой на землю, потом похоронят в «братской». Хотя нынче тов. Иванов — танкист, значит, имеются и иные варианты. «Гремя огнем, сияя блеском стали», если боекомплект после попадания сдетонирует, обойдемся без «братской» — это ж техника, прогресс наивысшего уровня. Где ж они, танки, раньше были?

15 февраля 1942-го года

Поле между деревнями Потапово и Малое Рыжово[4].

12:02

— Вперед! Вперед, товарищи! Ура!

Нет, лежал батальон 3-й Коммунистической дивизии народного ополчения, уже ставшей 130-й стрелковой дивизией. Коммунисты среди бойцов оставались, и осознание, что нужно атаковать и взять проклятую деревню, вполне имелось. Возможности не было. Выбиты взводные командиры, убиты пулеметчики. А поле впереди все в чуть заметных телах-холмиках, если присмотреться, сотни их, в белых маскхалатах и накидках. Атаковал первой волной лыжный батальон, да там и остался. Выползали потихоньку раненые, те, что могли, тянули перебитые ноги, волочились неловко намотанные бинты. А немецкие пулеметы резали и резали по полю, словно патронов у них было бесконечно…

Красноармеец Иванов лежал и стрелял. Больше делать было нечего. Пулю за пулей клал в чуть заметный издали бугорок — там иногда угадывались огонек и снежная пыль от дрожи немецкого невидимого пулемета. Накрыть бы, а из винтовки что ему сделаешь?

Нет, пыталась помочь артиллерия. И снаряды у наших пушкарей были, только ложились уж очень неточно. Раз за разом, то ближе, то дальше… аж зло берет. Может и попадали, но там у фрицев заледенелые, толстенные, многократно облитые водой брустверы, разрыв сорокапятимиллиметрового берет ли?

Зачем атаковали развернутыми батальонами, зачем днем, словно нарочно идя под перекрестный огонь? А как надо было? Кто знал и кто умел? Имели приказ «выбить противника», уже же отбросили врага от Москвы, переломили, теперь гнать и гнать фашиста. Получалось же месяц назад? Там получалось, а здесь нет. Нет танков, не хватило сюда авиации штурмовой и бомбовозной. Артиллерия… какая есть, минометы слабенькие — 50-миллиметровые хлопушки, да и к тем через пять минут мины иссякли. ПТРы имелись — били по немецким пулеметным гнездам. И ненависть была, упорство, ползли бойцы вперед между телами убитых и стонущими ранеными, на гранаты и близкий бой надеялись.

Стрелял красноармеец Иванов, выпускал «пачку»[5] за «пачкой», работая затвором, дыша дымом и теплом разогретой «трехлинейки». На убитых не смотрел, на замолкшего отделенного тоже — вначале замотал бинтом младшему сержанту простреленную голову — и забыл. Всем усилием нерва, души и селезенки пули слал — попасть, заткнуть пулемет…

Ничего тогда не вышло. Командиров нет, начали отползать, волоча раненых. Снова заработал свой пулемет, прикрывая отход, и снова немцы перенесли огонь, заставили «максим» замолкнуть. Осталось у красноармейца Иванова десять патронов, прекратил почти бесполезную стрельбу. Глянул на отделенного — белый как снег лежал Семен Громов, окоченел уже. Два часа на снегу, тут и не-раненый насмерть замерзнет.

Полз обратно Митрич, волочил автомат отделенного — легкий, с пустым диском. Высадил издали Сема в минуту все патрончики, наверное, и не долетел до немцев легковесный свинец. А все говорили: — «Автоматического оружия нам не хватает, теперь-то, ого! — в каждом отделении „шпагины“ есть, да еще рота отдельных автоматчиков, дадим жару немцам».

Нет, не автоматов нам не хватало. Ума, знаний и опыта серьезно недоставало. Но этого вооружения на заводах не наштампуешь, не отфрезеруешь. Это только на снегу под пулеметом нарабатывается.

Никого не винил красноармеец Иванов. Догадывался: те толковые командиры, кто мог слёту осознать наши недостатки и перестроить тактику батальонов, по большей части лето и осень первого года войны не пережили. Остальным, призванным из запаса, наскоро выучившимся в училищах, приходилось почти с нуля путь смертельного фронтового опыта проходить. И комдивам, и комбатам с ротными, первым номерам «максимов» и рядовым стрелкам-красноармейцам. Можно было без потерь и отступлений, сразу, славно и безукоризненно врага бить? Да наверняка. Выползи, товарищ, на снег, да покажи как надо.

Самое обидное, что ничего особо хитрого тогда немец не делал. Не имелось у него сплошного фронта, не рыл фашист сплошных траншей. Имел цепь опорных пунктов, не особо-то многочисленных, приспособленных к круговой обороне. Имел толковую систему огня и крепкие нервы. И бить его можно было: обходя с флангов и тыла, малыми штурмовыми группами, быстро и дерзко. У фрицев нервы крепкие, да кто сказал, что у нас-то хлипче?

Собственно, так тогда и вышло. Сидела в неглубоком овражке поредевшая рота, пыталась согреться у крошечных костерков, упихивала в себя подостывшую, но еще теплую кашу — старшина все же успел, подвез. Немец бил из минометов, беспокоил, но не очень точно. Бойцы жевали, не обращая внимания на отдаленные разрывы.

А красноармеец Иванов котелок доставать не стал. Оно и надо бы подзаправиться на будущее, но аппетита вообще не имелось. Было очень обидно, так оно бывает, когда рутинную, в общем-то, работу вдруг не сделаешь и даже сам не поймешь, почему не вышло. Заготовка с брачком или клей слой шпона не взял? Не ясно, но ощущение, будто в морду тебе смачно харкнули.

Наверное, дурной был Митрич, хоть и возрастом не мальчишка. Не о полегших бойцах думал, не о жестокости дня минувшего, а о том, как дело сделать, немцев к ногтю прижать. Ну, и еще о том, что Фира ошиблась: на снегу и холоде ничего особо славного и в принципе не случается.

— Товарищи, в разведку добровольцы есть? — звонко закричал кто-то.

Политрук третьей роты — мальчишка, из студентов геологоразведочного[6]. Из комсостава батальона только он, да ротный-один с простреленной рукой, да сам комбат остались в строю. Взводные — все или на снегу лежат, или в санбат отправились.

Желающих в разведку было не то чтобы густо — обессилели стрелки, день-то был бесконечным. Но Иванов сразу встал, имелось предчувствие, что в деревню батальон не отведут, а мерзнуть на снегу в обнимку с мыслями нехорошими — не лучший вариант…

…Фонарик почти не светил, батарея издыхала, в желтом свете карта едва видна.

— Вот здесь и попробуете обойти, фланг прощупать, слабину у немцев найти. Имеем приказ завтра Потапово взять в любом случае. Это понятно? — старший лейтенант потряс меркнущий фонарик и выругался.

— Понятно, — угрюмо заверили бойцы.

— Сделаем! Даю честное слово коммуниста! — заверил комбата юный младший политрук.

Комбат посмотрел на самоуверенного пацана, кивнул:

— Командует младший политрук Чашин. Замом — сержант Прохоров. Возьмете автоматы, гранат побольше. Себя не демаскировать!

— Сделаем! — повторил младший политрук. Ему было и страшно, и весело. Совсем ведь сопляк.

Собирались недолго. Митрич от автомата отказался — «непривычный я, там сноровка нужна». Оружие было не самым сложным, доводилось с инструментом куда тоньше работать, да ну его к черту. Диск еще и попробуй снаряди, если лежишь на снегу да под обстрелом.

С другим делом задержались, когда уже вышли. Политрук Чашин возражал — то ли не терпелось ему, то ли брезговал. «Не положено, у лыжников свое начальство есть, там за имущество строго отвечают». Вот дурной же разговор. Все равно рядом ползти, какие тут предрассудки.

Снимать с окоченевших до полной жесткости тел маскхалаты оказалось почти невозможно. Митрич кое-как содрал с рослого лыжника белый балахон, с трудом натянул на себя, шинель оставил на снегу.

— Замерзнешь, — пробормотал сержант Прохоров, возясь с соседним телом.

— Не, тепло будет, — проворчал Митрич, затягивая на груди уцелевшие завязки балахона.

Политрук торопил. Поползли дальше. Митрич запомнил место, где шинель оставил, присмотрел новые валенки на одном из лыжников. Нужно будет на обратном пути забрать, парню они уже ни к чему.

Ползли — одиннадцать белых теней, вернее, десять и желтовато-черноногий в своем командирском полушубке и галифе товарищ Чашин. Слегка шуршал снег и тянущиеся полы маск-накидок, сопели бойцы. А красноармеец Иванов думал о том, сотрется ли розовое пятно на животе маскхалата, и еще о том, что ничего славного из этого дела не выйдет, просто так убьют, буднично. И кто же в гадания верить-то заставлял?

Ошибся.

Двигались почти наугад, ориентируясь в большей степени на «дежурные» очереди и осветительные ракеты немцев-пулеметчиков. И напоролись. Оказалось, ближайшее фланговое укрепление фрицев признаков жизни не подавало, сидело молчком. Видимо, не хотели демаскировать себя. Только вышло для немцев же хуже — наша разведка замерла, распластавшись на снегу, когда до вражеского бруствера оставалось шагов пятнадцать.

За ледяным покатым горбом негромко разговаривали, оттуда несло противным дымом немецких сигарет, и, чего скрывать, говнецом. Вонь врага — Митрич уже и забыл, как оно вплотную-то бывает.

— Гранаты приготовить! — почти беззвучно заорал младший политрук.

Вот, молодец: нотки командные, а почти и не слышно. Глядишь, через пару месяцев толковый комбат вырастет.

Лично Митрич гранату уже приготовил. Даже две, поскольку позиция для гранатометания была — удобнее и не придумаешь.

— Гранатами огонь! — строго по уставу приказал товарищ Чашин, и сам, как подобает, показал пример, метнув гранату — та чуть не долетев, стукнулась о бруствер, но все же соскользнула правильно — туда, к фрицам.

Митрич взводил и швырял РГД[7]-шки. Спешил, было понятно, что немцы сейчас откроют пальбу, в траншее уже истошно завопили с четким прусским выговором. А, суки, ну погодите!

Первые гранаты уже захлопали в траншее, подотставшие еще кувыркались в воздухе, свистели осколки, а красноармеец Иванов, вжавшись в снег, снял с винтовки штык, пытался перевернуть, надеть по-боевому. Руки дергало, штык никак не защелкивался…

— Вперед, за Родину! — в голос закричал бесстрашный Чашин и, размахивая «наганом», бросился к траншее.

Пришлось догонять. С винтовкой в одной руке, с так и не нацепленным штыком в другой, Митрич чувствовал себя глуповато. Ладно, бомбы грохнули недурно, германец глушеный, сейчас разберемся.

Прыгали с матом в траншею разведчики, припозднившийся Митрич упал наверху на бугор бруствера, успел выстрелить по фигуре немца: своих и чужих — одинаково белых и расплывчатых — можно было отличить только по каскам — на фрицах имелись, а свои-русские в шапках…

Отдача «трехлинейки» глупейше столкнула товарища Иванова с бруствера — заскользил на пузе по льду, словно в детстве на зимней горке в Замоскворечье. Ах ты ж…

Митрич поймал выскользнувший штык, наконец примкнул как надлежит. Опираясь кованым прикладом, взобрался на проклятую брустверную горку…

Внизу шла пальба, орали невнятно, мелькали приклады и вспышки выстрелов, трещал лед, кости и ткань маскхалатов. Казалось, и наших там куда больше десятка, а немцев так и вообще уйма, так и набегали из-за поворота траншеи. Кричал и садил в упор из револьвера политрук.… Сбоку безумно — длиннющей очередью — застучал пулемет — в кого, не ясно…

Красноармеец Иванов уловил, что в него — возвышающегося на бруствере статуей бледно-мраморного атлета — кто-то стреляет. Шестым чувством углядел в дерущейся тьме вскинутый пистолет — припадая на колено, выстрелил в ответ. Попал — не попал, смотреть было некогда — валенки вновь заскользили, рухнул в траншею и сходу-слету нашел штыком грудь немца.

Нет, это не было уставным «длинным коли! Коротким коли! Прикладом бей», как учили в дивизии народного ополчения студентов, профессоров, заслуженных работников народного хозяйства, а заодно и примкнувшего пролетарского товарища Иванова. Тесновато в траншее было для правильного рукопашного боя. Шел по мертвым и раненым Митрич, колол «под кадык», как совершенно неверно, но нужно учил пацана в 20-м году Васька Коробов, сгинувший в тот памятный день у мельницы. Винтовочка наперевес, движения почти шутливые: цевьем вражье оружие отбить, и острием под горло коротко коснуться-приласкать. Ну, иногда и приклад к месту — встречного гада отодвинуть, а на крайний случай еще есть три патрона в магазине, их и с расчетом тратим…

…Да уж какой там расчет — это только потом кажется, когда вспоминать начинаешь, а так… кровавая толкучка, в глазах от ненависти и страха сплошная муть. Но видимо, какой-то рабочий расчет товарища Иванова вел, поскольку жив остался, а личного урона понес — только ожог от выстрела в упор. Смешно сказать — кончик носа опалило, в упор немец палил, как башку не разнес — превеликая загадка.

Слегка опомнился Митрич, когда высвобождал штык из спины пулеметчика. Уж очень точно ткнул — прямо в середку, пехотная немецкая «портупея» четырехгранную сталь заклинила. А немец у пулемета точно был отъявленный псих — припал к машине и строчит-строчит за бруствер, словно там полноценный батальон наступает.

Не было батальона, была траншея, заваленная немецкими трупами, два пулеметных гнезда и пара блиндажей.

— Оборону занимай! — кричал Прохоров. — В блиндаже гляньте, нет ли кого.

— Куда, твою?!. — зарычал Митрич, отбрасывая к стенке траншеи запаренного бойца, сунувшегося к низкой бревенчатой двери блиндажа.

Чуть приоткрыл дверь, прижимаясь ко льду траншеи, зашвырнул в блиндаж гранату. Щелкнул изнутри выстрел, толстая, еще и утепленная прибитым тряпьем дверь пулю удержала. Ухнула РГД, внутри застонали болезненно.

— Вот теперь давай! — Митрич штыком распахнул дверь, боец полоснул внутрь из автомата. Что ж, для таких вот случаев эти скорострелки и придумали.

— Тоже очень верно, — крикнул Прохоров. — Только можно было бы и «языка» взять. И дело нужное, и медаль полагается.

— Да ну их в жопу!

«Языков» все равно взяли. Одного под трупами нашли — этот обосрался и вообще не в себе пребывал, этакий третьесортный пленный. Второго повязали уже под утро, когда немцы контратаку вздумали наладить. Были подпущены поближе, потом им врезали. Ага, это когда сидишь в подготовленной ледяной твердыне, строчи себе из пулеметика да в ус не дуй. А если на тот пулемет по полю бежать и ползти нужно, так совсем иное дело, так-то, господа-камрады.

Вот только людей было маловато — после рукопашной уцелело шестеро, легко раненого бойца послали к своим доложить обстановку и привести помощь. По уму надо бы отходить, прихватив пулеметы и документы побитых фрицев. Но если по еще большему уму, то бросать захваченные опорный пункт было уж совсем глупо.

— Вот имелся бы политрук, он рассудил бы с легкостью, — проворчал Прохоров.

— Это конечно. Политическая образованность и знание теории — великая сила, — признал Митрич. — С другой стороны, если рассуждать по-простому, по-ремесленному: получается, если мы сейчас уйдем, завтра же обратно наступать придется. Ты, товарищ сержант, возможно, иного мнения, но я-то староват туда-сюда бегать.

— Не балабонь, Митрий. Тоже дед столетний нашелся. Вот только отвечать, ежели что, мне, если соответственно званию. Мы же в разведку шли, а не в атаку боем.

— Так нам политрук так и сказал напоследок — стоять насмерть, но траншею удержать. Приказ же!

— Думаешь?

Вдвоем посмотрели на товарища Чашина — политрук лежал рядом с другими погибшими бойцами, острый мертвый нос стал одним цветом с командирским полушубком.

Расстрелял паренек барабан «нагана», пытался немца за горло удушить, так и нашли под фрицем.

— Он не обидится, — намекнул Митрич.

— Чего ж… правильный был политический руководитель, не то что некоторые тыловые прохиндеи. Жаль, повоевал мало, — сержант Прохоров закурил немецкую сигаретку, посмотрел на непривычно вонючую отраву с немалым удивлением и заключил. — Значит, держимся. Ты, Митрич, как — с пулеметом точно совладаешь?

Держались. С немецкой машинкой товарищ Иванов вполне разобрался, не такая уж мудреная, все ж с заводскими станками, да и оружейными стволами, довелось немало повозиться, даром, что столяр всю жизнь.

Отбили ночную атаку, потом еще на рассвете — патронов трофейных имелось не счесть, набитые ленты фрицы аккуратненько хранили, с этим полный порядок, всегда бы так. Ударили по опорному пункту немецкие минометы, но особого урона не нанесли — гарнизон отсиделся в блиндаже, который оказался отчасти дзотом — имелись две узкие амбразуры для наблюдения, грамотно закрывавшиеся толстыми заглушками-ставнями. Печурку, опрокинутую гранатным разрывом, вернули на место, даже угли сохранились, тепло, фонари имеются. Воюй хоть до весны, а то и до лета — все удобства.

— Вот скажите, отчего у врага все упорядоченно, а у нас словно впопыхах воюем? — спросил Сережка-студент, глядя на скорчившегося под нарами дохлого немца. — Все же можно рассчитать, продумать и сделать как надо.

— Был бы жив наш товарищ Чашин, он бы объяснил, отчего у нас пока не всё так, как надо, и когда именно будет как надо, — сказал Прохоров. — Вот освободим то поганое Потапово, я тебе выдам карандаш, напишешь взводно-рационализаторское предложение. Это совершенно не возбраняется. Передадим в штаб батальона. Понял?

— Понял, — кивнул Сережка. — Там той бумажкой подотрутся.

— Вариант вполне возможный. Но не обязательный. А знаешь почему, Сережа, могут так нехорошо употребить твои ценные предложения? Потому что они сами примерно такое пишут и в полк передают. И полк тоже пишет. И получается, что бумажек много, все умные, а толку — наоборот. Это поскольку на данном направлении нам танки нужны, и их можно вообще без бумажек, но с бомберами и истребителями. Но танки и бомберы на все фронта и направления направить в достаточном количестве — дело долгое. Придется нам подождать своей очереди. А пока вот так…

Умнейшим человеком был сержант Прохоров. Как его судьба потом сложилась? Может, и дожил до 45-го?

А тогда опорный пункт удержали. Ближе к полудню пришло подкрепление, по пути угодившее под минометный обстрел и поредевшее. Нет бы в темноте быстро проскочить. Ну да ладно, пришли, притащили термос с остывшей кашей и хлеб. Остатки гарнизона разведчиков были польщены заботой, хотя неплохо подпитались трофейной провизией — с ней тоже был порядок.

Возглавлявший подкрепление лейтенант немедля начал двигать пулеметы, устанавливать притащеный на санках «станковый», считать трофеи и побитых немцев. Но и живых героев не забыл:

— Приказано всех к наградам! Комполка лично звонил, обещал.

— Мы-то что… вот товарищ младший политрук нас вел, — сказал Прохоров.

— Товарища Чашина не забудут. Он вел, вы не дрогнули. Может, даже ордена дадут…

Митрич переглянулся с сержантом. Да, ордена, по два каждому и отпуск в Гагры.

Странно, но медаль красноармеец Иванов тогда действительно получил, и довольно быстро. В тот день смогли взять то сучье Малое Рыжово, а с Потапово опять не вышло. Временно перешли к обороне и пополнению боеприпасов. Через три дня вызвали разведчиков в штаб, наградили в торжественной, хотя и слегка скомканной обстановке — немцы как нарочно артналет учудили. Вышел из штабной избы товарищ Иванов с блестящей медалью «За отвагу» на гимнастерке, и пользуясь волной внезапно попершей фортуны, спер чью-то шинель. Штабные себе еще найдут, тут им все проще со снабжением, а шинель героического красноармейца осталась на поле среди полегших лыжников, забрать так и не получилось.

Шинель оказалась неплохая, почти новая, хотя и коротковатая. В ней товарища Иванова и убило. Строго говоря, не совсем уж убило, хотя с фактической точки зрения, да и с философской…

20 марта 1945 года.

Восточная Пруссия, городок Велау.

10:44

Вот совершенно вспоминать не хотелось. Митрич встал с обугленной балки, отряхнул ватные штаны — действие довольно бессмысленное, поскольку в танковой службе все так промасливается, что никакая сажа не пристает. Олежка утверждал, что танковые комбинезоны специально пропитываются для отталкивания грязи, и на них засаленность не так видна. Наверное, преувеличение. Вообще-то комбинезон Митричу приходилось носить редко. Как-то в цеху на доску Ударников фотографировался, так специально выдали прогрессивную спецодежду. Карманы очень удобные были, это да…

Что ж такое, все время не те мысли в голову лезут? В 42-м, кстати, без фотографий обошлось, но в корпусной газете написали про подвиг разведчиков бесстрашного младшего политрука Чашина. Вроде почти все как было в реальности и описали, но читалось почему-то слегка сказочно. Но фамилия Д. Д. Иванов упомянута «черным по серому», было приятно.

Эх, что ж за дурь в башке и была, и есть?

Рядовой Иванов прошелся вдоль штабной стены и забора. За оградой бойцы возились с заправкой автомашины, бренчали канистрой и препирались насчёт какой-то «эсэсовской воронки». Деловые эти саперы, прямо спасу нет.

И когда Олежка с этим совещанием закончит? В прения партсобрания они там перешли, что ли?

Митрич встал на углу, обозревая довольно-таки пустынную улочку. Красовались два командирских небольших — из трофейных — драндулета перед дверьми штаба, скучал часовой, да тянулись прусские добротные дома. Возвращается сюда потихоньку гражданское население, мелькает тенями, опасаясь лишний раз на глаза русским солдатам попасться. Народ у нас, конечно, разный, могут и несознательно прижать. Особенно если фрау подходящего возраста. Приказы озвучивают на этот счет строгие, но иной раз случается непотребство.

Безобразий товарищ Иванов не одобрял, но понимал, что благоговейного отношения наших бойцов к немецкому населению ожидать было странно. Сколько горя мужья и сыновья этих фрау у нас в Союзе натворили, даже представить невозможно…

Но что ж мысли-то опять…

Вот подъезжают два грузовика с яркими белыми «Л» на бортах — саперные, сейчас отвлекут настроение.

Первый грузовик — тоже трофейный, бортовой, прилично груженый — неожиданно свернул прямо на Митрича. Водитель белозубо улыбнулся из-за «баранки», махнул рукой — пропусти боец, здесь встану.

Товарищ Иванов сдвинулся к забору, машина проехала чуть дальше, замерла почти вплотную к стене. Шофер живо пересел в кабине, спрыгнул из пассажирской дверцы:

— Здорово, земляк! Я ненадолго, щас накладные отдам, распределят. Присмотри за машиной, а?

— Я сторож, что ли? — удивился Митрич. — Ты уж сам там отдавайся и распределяйся.

Водитель засмеялся, сбросил с плеч новенькую телогрейку, шустро прошел мимо:

— Не ворчи, земеля. Упарился я малость, щас живо…

Спина бойца действительно пропотела насквозь — темнело пятно на гимнастерке между лопатками.

Тоже земляк нашелся, лыбится без толку. Митрич с осуждением глянул в пропотевшую спину. Жаркий какой.

Вторая машина наскоро пристроилась у угла штабного фасада, водитель тоже спешился, подождал «земелю», что-то сказали друг другу и бодро двинулись прочь по улице. Экие деловые.

Митрич с некоторым недоумением оглянулся на грузовик. Гружен по борта ящиками, похожи на снарядные, только покрашены уж очень добротно. Что их сюда-то пристроили? Дисциплинка у этой хваленой «Линды».

Вот раздражает отчего-то такая легкомысленность. А может — и не легкомысленность?

Рядовой Иванов машинально прогулялся до двери и поинтересовался у часового:

— Эй, ваше саперное ефрейторство, это ваши грузовики? Отрядные?

Часовой, опершийся руками о висящий на шее автомат, скучал, посему разговор охотно поддержал:

— Эти-то? Не, я их не знаю. Ваши же небось, танковые.

— Ты, чудило, глаза разуй. С какой стати «танковые», если на них ваша литера намалевана?

Ефрейтор глянул, вздрогнул. Нужно признать, был сапер из тех людей, которые, если своевременно дать пинка, действуют решительно и четко. Рыжеватые усы мигом встопорщились, котом прыгнул в штабную дверь…

Изнутри донесся невнятный крик. Митрич, не ожидавший столь стремительной реакции, только покрутил шеей и на всякий случай сбросил с плеча ремень автомата.

Самым прытким оказался молодой саперный майор — вылетел первым, мигом оценил машины, вспрыгнул на колесо ближайшего грузовика, глянул в кузов:

— Где водилы?

— По улице почапали, вот только что, — доложил Митрич.

— Так. Минеров сюда. Ян, заводи! — зарычал майор, вырывая из кобуры пистолет. — Зубков, очистить штаб и двор! Тут по тонне может быть.

— Делаем! — майор постарше, видимо, начштаба, влетел обратно за дверь. Остальные живо разбежались: кто к нехорошим грузовикам, кто запрыгивал в легкие вездеходики.

— Боец, что стоишь⁈ — изумился майор. — Хари гадов кто покажет?

— Да я уже присаживаюсь, здесь я, — заверил товарищ Иванов, переваливаясь через борт открытого тесноватого кузова и изумляясь скоротечности саперного бытия.

Высокий худой водитель немедля дал газу, переполненная машинка рванулась, за ней устремилась вторая….

— Не газуй, Ян, — потребовал майор. — Сиганут хитрецы в дома-дворы, тут развалин полно, ищи потом. Да наверное, уже ушмыгнули. Емелин, я те… вот представление отзову, прошляпил, засоня.

— Тарщмйор, я разве за награду беспокоюсь. Оно ж быстро случилось, с виду-то свои. Пока мы с бойцом сообразили… — оправдывался проштрафившийся часовой, намертво прицепившийся на подножке открытого кузова.

— Может, еще и не диверсанты, — с легким акцентом предположил высокий водитель. — Мало ли…

— Ну да, просто погулять пошли. Ты, Ян, неисправимый оптимист, — отрезал майор, оглядываясь. — Предупреждали же нас…

У расположения «Линды», слава богу, пока ничего не бабахало. Митричу подумалось, что если тонна, да во втором грузовике еще одна тонна — так громыхнуть может изрядно. Хотя вряд ли фрицы столько взрывчатки выделят на простой саперный отряд, все же не штадив и не корпус…

— Вон они, — сказал Митрич, узнавая двух бойцов, шедших по тротуару — один так и нес телогрейку подмышкой, темнел пропотевшей спиной.

— Что, правда они? — изумился майор. — Вот же наглые. Берем без шума, спокойно.

Митрич и сам подивился наглости непонятных водителей. Вряд ли диверсанты будут себя вести так спокойно. Но особо гадать не пришлось, поскольку без шума не получилось — враг оказался не только наглым, но и зорким.

На машины идущие бойцы вроде бы оглядываться и не думали, были абсолютно спокойны, но вдруг решили пересечь улицу. Тут-то невольно и глянули на подъезжающие вездеходы. «Жаркий» солдат что-то коротко сказал напарнику — оба без раздумий рванули вдоль домов.

— Стоять! — немедля заорал майор, с легкостью перекрывая командным гласом шум двигателя.

Беглецы даже не оглянулись.

— Прижмите их! Но только насмерть не валите! — скомандовал майор.

Сидевший рядом с Митричем лейтенант привстал, ловко откинул приклад ППС и дал очередь. Получилось метко — пули вышибли крошку кирпича над головами беглецов. Те пригнулись, но останавливаться и не думали.

Вот куда прямо по улице от автомашины и автоматчиков сбежишь? Застройка как нарочно сплошная, даже проходов во дворы и на зады домов не особо-то найдешь. Дураки какие-то. Или того шоколада с первитином обожрались, про который штабной переводчик рассказывал?

Улица как вымерла — после выстрелов и так немногочисленные гражданские немцы в секунду испарились. Только у дома впереди замер озадаченный случайный боец.

— Стоять, говорю! — взревел майор.

«Водители» упорно бежали, практически на случайного бойца. Тот, ничего не понимая, попятился.

— Тикай! — хором закричали из двух машин — второй вездеход уже обгонял майорский «кюбельваген», рассчитывая отрезать путь беглецам, благо впереди был перекресток.

Нет, опять не вышло. Беглецы внезапно свернули к дверям углового дома, стоявший на их пути боец только и открыл рот. «Жаркий» бегун схватил раззяву за автомат, рванул с плеча. Тут наш раззява показал, что не совсем и раззява, матюгнулся и оружие не отдал. Бегун рвал к себе оружие, солдат упирался. Диверсант коротко ткнул свободной рукой, сверкнул узкий металл. Второй бегун распахнул дверь — лейтенант, видать, стрелок опытный — полоснул из автомата, попортил дверь и чуть ухо гаду не отстрелил, но тот лишь присел на колено, вскинул руку…

Пистолет!

Ловкий водитель крутанул руль, машину швырнуло в сторону — выстрелы из дверей оказались не очень точны — только лобовое стекло в углу задело, разошлись трещины.

— Вот сука… — возмутился майор, стремительно десантируясь на мостовую.

Все происходило столь быстро, что Митрич не особо успевал следить, только с облегчением вывалился из тесной непривычной машины…

Лежал у стены наш боец, так и не отдавший автомат. Захлопывалась дверь, блеснул в щели еще один пистолетный выстрел…

…Очереди, ответные пистолетные выстрелы — майор шмалял из-за кузова машины, видимо, тоже не только на стрельбище тренировался.

— Со двора отсеките!

Из-за угла закричали в ответ — второй вездеходик уже юркнул туда.

Майор, а за ним и остальные кинулись к двери — заперта!

— Хорошая дверь, хоть и подстреленная, — заключил майор, пиная преграду. — А зарядов и гранат мы, конечно, не взяли.

— Кто ж знал. Совещание намечалось, — справедливо заметил саперный лейтенант.

— Бойцу помогите, — приказал командир «Линды».

Митрич и неудачливый часовой Емелин присели перед лежащим:

— Куда тебя?

— В живот. Ножичком. Я понять не успел. Он автомат — цап! А я…

— Молчи. Щас забинтуем, к медицине живо, тут она рядом…

Но нынче шло все не как нужно. На втором этаже зазвенело стекло, тут же загрохотали очереди — не автоматные, эти куда гуще-чаще — это пулемет МГ из окна лупил в знакомом темпе.

— Уходим! — крикнул майор.

Драпали, прижимаясь к стене дома. Митрич и Емелин волокли под мышки раненого, тот стонал и бренчал по тротуару намертво зажатым автоматом. Перед дверьми дома стукнула брошенная сверху граната, покатилась, крутя длинной деревянной ручкой.

— Ложись!

Упали рядом с раненым. Митрич понял, что следующую гранату бросят ближе, и та уж точно порвет осколками. Но из-за машины застучали выстрелы — засевший за бортом долговязый водитель Ян бил из пистолета по окнам — понятно, плотность огня сомнительная, но толком высунуться не позволил.

Офицеры и бойцы вскочили, рывком достигли безопасной зоны под защитой надежного забора. Наступила некая краткая тишина, потом за домом раздались автоматные очереди — явно наши били, им ответила короткая очередь немецкого пулемета, взрыв гранаты…

— Через двор пытались уйти, — определил майор, тревожно поглядывая на замершую посреди мостовой машину — у той тихонько работал двигатель, больше ни звука.

— Не проскочат двором. Это же прусская архитектура — надежно, вот только под огнем не войти не выйти, — заметил лейтенант. — Давайте я за подмогой метнусь?

— Да подмоги нам сейчас будет сколько угодно, — предрек майор. — Нам бы хоть одного живым взять… — майор осекся и застонал: — Ну куда, куда⁈

Митрич, помогавший заматывать живот раненому — колотая рана тому пришлась аккуратно рядом с пупком — оглянулся.

Взревел двигатель — вездеходик почти прыгнул на мостовую, с распахнутыми дверьми, спущенной задней шиной, едва не задев угол дома, рванул за угол. Скорчившегося за рулем водителя видно не было. С опозданием хлопнули выстрелы из дома — били из пистолета, неубедительно.

Майор в сердцах сплюнул:

— Вот что за человек⁈ Непременно нужно жопой рискнуть. Было бы за что, а то за колымагу немецкую.

Водитель действительно оказался лих — не успокоился, буквально через несколько секунд «кюбельваген» вылетел из-за угла, вихляя колесом и размахивая дверцами, проскочил мимо осажденного дома и остановился около бойцов.

Майор выразительно постучал себя по лбу.

— Ян, тебя под арест сажать, что ли?

— Так что там такого? — удивился долговязый лихач. — Пулемет на той стороне, а из дамской пукалки разве что корпус машины может поцарапать. Мельчают нынче диверсанты, вооружены слабо. Давайте сюда раненого, завезу, и сразу товарищ лейтенант штурмгруппу из «Линды» приведет.

Машина ухромала с раненым и лейтенантом. Остальные короткими автоматными очередями не давали диверсантам расслабиться, попутно майор выговаривал Митричу за малый боезапас.

— Боец, кто ж с одним диском на войну ходит? Уж возраст у тебя солидный, должно быть какое-то разумение.

— У меня, товарищ майор, в боевой машине дисков на тыщу восемьсот с гаком патронов, это не считая автоматных, револьверных, снарядов и ящика «лимонок». Вы меня слегка неожиданно сдернули, вообще мне было приказано начальство ждать и новую форму получить. Обычно на такое хозяйственное дело налегке ходил, теперь-то буду знать.

— А, танкист, — майор оторвался от снаряжения пистолетного магазина, глянул на замасленные штаны бойца. — Это смягчающее обстоятельство. Так-то ничего, бдительный, отметим как положено.

— Не взорвалось и слава богу. А там точно взрывчатка в кузовах? — Митрич выпустил экономную очередь, по старой привычке стараясь не задевать стекла.

— Ящики стандартные, немецкие. Килограммовые заряды, эти… сприндити[8]. Но перекрасили, маркировку скрыли, позаботились.

Майор оказался ничего, основательный такой, несмотря на молодость, толковый.

Между тем прибывали всякие местные силы, озабоченные стрельбой в тылу — и бойцы из соседнего батальона связи, и снабженцы с карабинами, и комендантские силы — все перекликались, уточняли ситуацию и планы штурма. Приехали и саперы «Линды» — уже в полном вооружении, в касках и кирасах, с устрашающими мешками серьезных подрывных вооружений. Проблема была в одном — и командир «Линды» майор Васюк, да и прикативший особист считали, что взять диверсантов нужно живыми. Пытались вести переговоры, кричали по-немецки, но из дома отвечали пулеметными очередями. Вот откровенно диверсионного воспитания враг, упорный, такой вряд ли добровольно сдастся. Придется штурмовать, но как это сделать, оставляя шансы на захват врага живым и не особо рискуя своими бойцами, было пока непонятно. Впрочем, майор Васюк живо поубрал горячность погони, не спешил. Сам дом, несмотря на свою прусскую добротность, на звание «крепости» не тянул: узкий, в два этажа, из хорошего кирпича, но не очень обширный размерами, разве что соседние строения подпирают.

Водитель Ян, оказавшийся эстонцем, и вполне владеющий немецким языком, вновь закричал в привезенный рупор, прослушал ответную короткую очередь и пожал плечами.

— Вообще то там один у них точно по-русски понимает и говорит, — счел уместным сказать Митрич. — Прямо от нас не отличить. Власовец, наверное.

— Это понятно. Но там минимум трое вражин. Пулемет и два пистолета иногда одновременно работали, — сказал саперный лейтенант. — Может, и еще кто-то есть, например, хозяева немцы, у которых диверсантское логово.

Насчет трех стволов Митрич не уловил, не по специальности такие тонкие нюансы на слух уяснять.

Начальство вырабатывало план, саперы вели огонь по дому, имелось в запасе уже два «ручника» и бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом. Этот броневик немедля развернулся и перегородил улицу, остальные саперы занялись делом. Предполагался одновременный штурм с двух сторон и проникновение через чердак — уже проверили, перебраться с соседнего дома вполне можно, плотная застройка позволяет. Митрич слушал, благо не гнали, приятно удивлялся — умеют саперы-черти, у них вариантов сразу на десять таких домов запасено.

Оказалось, имеется и еще один вариант. Лязг и грохот донесся из переулка, отсюда — с КП штурмового отряда, уже перенесенного в дом на противоположной стороне улицы — было видно, как приближается «тридцатьчетверка». Товарищ Иванов не особо удивился родному номеру на башне — понятно, один из двух самых ближайших танков, и взводный, конечно, сам пошел.

Рацию уже развернули, работала, слушать переговоры снаружи было немного странно.

…— Осторожненько, гранату могут свободно зашвырнуть, — предупреждал в микрофон майор Васюк.

Из «двойки» пробубнили насчет того, что гранату переживут, главное, чтобы «фауста» не было — искаженный голос Олежки, в смысле, старшего лейтенанта Терскова, узнать было сложно. Вот же война хитрая штука — с какой стороны ее не посмотри-послушай — всегда очень разная.

— Внимание! — зычно заорал майор в мятый рупор. — Работает группа «Линда»! Брать гадов только живыми, стрельба только в крайнем случае и только по конечностям! «Соседей» попрошу не соваться, поскольку…!

Заглушая конец ценного командного указания, взревел двигатель «тридцатьчетверки».

Присутствующие наблюдали, к окнам и дверям не приближаясь — соваться под диверсантский пулемет желания не было.

«Двойка», развернув башню орудием назад, двинулся на таран. Сначала танк пнул стену осторожно, разумно примеряясь. Беззвучно затрепетали битые стекла. «Тридцатьчетверка» отодвинулась, боднула основательнее — красный кирпич прогнулся и рухнул внутрь, в комнатах что-то гулко рухнуло. Вот же шкафы у пруссаков — по звуку цельно-блиндажного размера…

Со второго этажа застрочил пулемет, оттуда изловчились и кинули вдоль стены гранату — стукнув рукоятью по решетке на башне танка, отскочила на мостовую, лопнула, осыпав броню мелкими осколками. Танк злобно взревел и от души бахнул лбом в стену, расширяя дырищу. С крыши дождем посыпалась черепица…

Диверсанты не выдержали и тиканули из начавшего рушиться дома — прочь от танка, через уличную дверь, прямо к штурмовым саперам и терпеливому майору Васюку. Но вышло это как-то странно…

Первой из дверей выскочила вообще не диверсант, а вполне гражданская, до смерти перепуганная немка. Подобрав юбку — мелькали верхушки белых бедер, ноги обтянуты шерстяными чулками — рванула через перекресток. Видимо, визжала от ужаса, но все заглушал рык «двойки» и грохот обвала стены. За немкой выскочил тоже гражданский, довольно упитанный фриц — но этот повел себя вовсе нехорошо — побежал прочь от переулка вдоль улицы, навскидку шпаря из пистолета по окнам на противоположной стороне. Хотя не особо попадал, но патронов не жалел…

Третьим метнулся знакомый «Жаркий» диверсант — телогрейку, гад, окончательно бросил, пригнулся — быстрый и стремительный как кошка, в каждой руке по пистолету, за ремнем пара «колотушек». Понятно, рассчитывал немцем прикрыться — толстого в авангарде перед собой пустил…

Замыкающим из дома вывалился пулеметчик — оружие наперевес, красноармейские шаровары на бедре перетянуты белой наволочкой или полотенцем, кровью пропитались. Подстрелили гада, едва стоит, но как врезал длинной очередью…

Дальше все пошло одновременно…

За переулком бронированные саперы ловили немку, та визжала, уворачиваясь от раскинутых рук, металась и злобно отбрыкивалась пухлыми ногами…

Толстяка прижали автоматными очередями поверх головы — немец упал на колени, выронил пистолет. Тут на него прямо с забора сиганул ловкий сапер, крепко оглушил пузом в кирасе, да и остальным весом…

Стремительного диверсанта придавили задом бронетранспортера. Ну, не то чтоб всмятку задавили, просто беглец хотел проскочить за кормой броневика, а тот подловил и вовремя сдал назад. Диверсанта отбросило через узкий тротуар, стукнулся о стену, на ногах устоял, но тут сразу и с брони, и из-за бронетранспортера рванулись крепкие бойцы, живо заломили руки, ловко направляя стволы пистолетов вверх. Стукнула пуля в стену, дальше пошел мат и хрипы, из натруженных саперных рук поди-ка вырвись…

…А раненый диверс-пулеметчик все опустошал барабанный магазин, круша окна дома напротив. Видимо, догадался враг, что командный пункт здесь расположен, пытался ослепить и отвлечь. Ну и ответной пули ждал, такой зверина сдаваться не собирался, в полный рост и стоял…

Собственно, и дождался. Митрич держал у плеча ППШ, и как только пауза в пулеметном треске появилась, приподнялся над подоконником и щелкнул одиночным. Диверсант стоял на месте, промахнуться даже из неудобного автомата сложно — пуля ударила чуть выше локтя. Диверс качнулся, уронил увесистый пулемет, но тут же почему-то и сам рухнул — не-раненая нога подломилась. Ага, теперь и она раненая — кто-то подстраховался. С избытком подстрелили, такое случается. Лежит гад, корчится…

На Митрича смотрели товарищи офицеры. Красноармеец Иванов был к критическим крикам и взысканиям довольно равнодушен, но здесь-то что им не так? Даже несколько обидно.

— Что? Сказали же — «по конечностям».

— Это верно. Но его же наш снайпер стукнул, — сказал саперный лейтенант.

— Так вы бы предупредили. Я снайпера не видал, думал, самому надо.

— Ладно, жив скотина, помощь окажут, а там и разговорят. Просто ты как автомат вскинул — думаем, «всё, распотрошит „языка“ напрочь». Кто ж из ППШ одиночными стреляет?

— Я стреляю, — признался Митрич. — Я вообще-то к винтовке привычный.

Майор хохотнул:

— Ладно, раз привычный, тогда все нормально. Вообще всех взяли, а это даже перевыполнение плана. Пошли, глянем.

Зрителей собралось много — все же не каждый день диверсантов захватывают. Упорному пулеметчику уже оказывали первую помощь — худощавая фельдшерица злобно кричала, чтобы расступились, свет дали. Работала она быстро, бинт так и мелькал, ложился ровными витками, на простреленную ногу красивые шины словно сами собой наложились, сердитая медработница из нового санвзвода только изредка очки предплечьем подправляла — в тонкой оправе, видимо, столичные и модные, на кончик носа постоянно норовили съехать.

Фельдшер мгновенно закончила, диверсанта переложили на носилки, он коротко застонал, поволокли к новенькой машине с красным медицинским крестом.

— Полагаю, и этот жить будет, — заключил довольный майор Васюк.

— В следующий раз, если вам нужно, чтобы непременно живым остался, так пусть меньше дырявят человека, — довольно сварливо намекнула фельдшерша.

Кто-то среди солдат хмыкнул.

— Обстоятельства захвата были сложные. И это, товарищ Варлам, не совсем человек, а матерый диверсант-предатель, — спокойно сказал майор Васюк.

— С чисто медицинской стороны никакой разницы не вижу, — отрезала военфельдшер с характерной фамилией.

Понятно, упрямая, образованная, а на фронте недавно. На внешность ничего себе так, только сползающие очки и поджатые губы впечатление портят.

— А с чисто медицинской стороны с женской истерикой вы ничего сделать не сможете? — уточнил Васюк.

У военфельдшера очки чуть на лоб не взлетели.

— Товарищ Варлам, да я не про вас, а вон про фрау-сообщницу, — поспешно поправился майор.

— Ах, это… — фельдшерица раздвинула солдат, направляясь к месту визга и ора.

Диверсантская немка прижалась спиной к стене и никого к себе не подпускала, грозя выставленными на скрюченных пальцах ногтями, оскаленными зубами и невыносимо истошным визгом. Конечно, сбить ее с ног прикладами да заломить руки никакого труда штурмовым саперам не составляло, но ведь баба же, что ей кости ломать? Но визг был истинно нестерпимым, даже несгибаемый майор Васюк болезненно морщился.

По части истерик военфельдшер Варлам оказалась большой специалисткой. Бесстрашно шагнула, ударила по выставленным рукам, и мгновенно залепила щедрую пощечину…

Стих звонкий, рвущий уши звук, немка ошалело замотала головой. Варлам что-то сказала по-немецки, сняла с ремня флягу. Немка покорно, хоть и давясь и обливаясь, захлюпала из горла фляги. Глаза диверсантской сообщницы наполнились слезами, но молчала. Фельдшер так же молча взяла немку за локоть, повела к машине…

Рядового Иванова пхнули в плечо.

— Так и знал, что ты здесь. А мы, между прочим, должны без заряжающего работать, так? — мрачно поинтересовался старший лейтенант Терсков. — Вот что ты здесь делаешь?

Отошедший было майор оглянулся:

— Старлей, бойца я забрал. Там времени в обрез было. Подожди, сейчас подойду.

Отправляли задержанных диверсантов, а танкисты неспешно пошли к машине. Митрич вкратце пересказывал командиру, что да как вышло — как обычно, из танка почти ничего толком не видели и не знали. Пришлось заново повторять у танка — остальной экипаж тоже очень любопытствовал.

…— Вот как, значит, взорвать нас хотели? Прямо вместе со штабом? — удивлялся Олег. — А сижу, слушаю задачи, даже и предчувствия никакого.

— Без предчувствия оно чаще всего и бывает, — сказал Митрич.

— А там точно взрывчатка была? — не поверил Грац. — Это же два грузовика, тонн пять, полгорода разнесло бы.

— Начальство изучит, взвесит, расследует, но вряд ли нам доложит, — отмахнулся командир. — Нам те сведения ни к чему.

— Точно. Ой, а это неужто к нам? — восхитился Грац.

К танку шла военфельдшер Варлам.

— Вы поосторожнее с красулей. Сходу укусит, — предупредил Митрич.

— Контуженные и раненые есть? — еще издали крайне сухо спросила представительница медицины.

— Никак нет, обошлось, — заверил старший лейтенант Терсков, медиков слегка побаивающийся.

— Хорошо, — строгая девушка оценила поцарапанный и покрасневший от кирпичной пыли «лоб» танка. — Вы как-то осторожнее тараньте в следующий раз. Смотреть было страшно.

— Непременно, товарищ военфельдшер. Это у нас пока привычки нет, первый раз такая ситуация, — пояснил Митрич. — А вы там очень опытно работали, чувствуется навык.

— Навык у меня не фронтовой, просто много на «скорой помощи» поработала. В смысле, на городской «неотложке», потом уже доучивалась, — снисходительно пояснила военфельдшер, поправляя очки.

Знал Митрич, что соваться не нужно и опасно, но ведь мешает снаряжение работать этой молодой и вздорной бабе-яге. А дело она делает хорошо, того не отнять.

— Товарищ военфельдшер, очки не позволите? Могу подправить, очень аккуратно и бережно.

— А вы точно умеете? — с превеликим подозрением уточнила медичка. — Разболтались, мешают ужасно, их…

Матерное словосочетание было вроде как совсем лишним, и уж совсем не шло девушке. Что за странное воспитание? Ладно, это не наше дело.

— Тут слегка обижаете, почти двадцать лет проработал на штучном производстве с оптикой, — намекнул Митрич.

— Специалист! — подтвердил командир танка.

— Ну рискните, — недоверчивая военфельдшер сняла окуляры.

Мехвод живо достал «тонкий инструментарий» — в последнее время экипаж весьма прибарахлился инструментом — немцы не обеднеют, и тут вообще ни разу не мародерство, а чистое необходимое техобеспечение.

Митрич устранял проблему, демонстрируя хозяйке оптики порядок действий — та смотрела щурясь, но с серьезным вниманием. Может, и не совсем баба-яга по характеру, просто многочисленности мужиков опасается, оно отчасти и понятно.

…— Тут главное, без спешки и правильный подбор инструментов. Тонкогубцы при случае найдите…

— Поняла. У нас корнцанги[9] есть, в случае чего ими попробую…

К танку подошел майор Васюк в сопровождении долговязого Яна — тот, видимо, считался личным водителем и порученцем.

— Так, товарищи танкисты и медики — от лица командования объявляю благодарность. Прибыли вовремя, стену прошибали аккуратно, можно сказать, бережно. Товарищу Иванову отдельная благодарность за бдительность и меткую стрельбу. Хотя последнее было и рискованно. Товарища военфельдшера непременно поощрим за оказание срочной помощи особо ценному пленному. Работаете на скоростях истребительной авиации, прямо даже удивительно…

— Не подкатывайте, товарищ майор. Даже не пытайтесь, — внезапно отрезала военфельдшер. — Я вообще не по этой части.

Майор осекся и откровенно очень удивился. Ян-водитель уставился на военфельдшера и внезапно хихикнул. Это, видимо, окончательно обидело медичку — уставилась на бойца подслеповато, но яростно.

— Похоже, вы, товарищ военфельдшер, некоторые слова совершенно неверно понимаете, — без малейшего признака раздражения сказал майор. — Отчасти могу понять, но все же следите за логикой собеседника. Впрочем, это ваше дело, вы вообще не в моем подчинении. Но вашему непосредственному начальству искренне сочувствую. Товарищи танкисты, еще увидимся!

Майор пожал руку Терскову и отбыл.

Митрич закончил с очками, отдал ценный оптический прибор хозяйке:

— Носите на здоровье.

— Благодарю. Вы настоящий мастер, сидят как влитые, — чопорно поблагодарила медичка. — Всего хорошего.

Пошла прочь, чуть ли не чеканя шаг.

— Товарищ военфельдшер, — окликнул стрелок-радист. — Чего вы на майора-то? У него же невеста. Между прочим, дочь известного латвийского коммуниста-ополченца. Там такая любовь, это ж все саперы знают, мне земляк-минер сказал по секрету. Не наше, конечно, дело, но напрасно вы, ей богу…

— Именно. Не ваше дело. Я сплетен не слушаю, в бесплатных советах не нуждаюсь, — уже не отрезала, а словно шашкой отсекла безжалостная товарищ Варлам.

Хамедов стянул танкошлем, почесал затылок:

— Злющая какая. И откуда такую взяли?

— Нам ее злость только на пользу. Первую помощь окажет, отвлекаться не будет, — сказал Митрич.

— Это конечно. Только она вот гавкает, а от самой духами тянет. Я после газоля такие ароматы на раз чую, — похвастал мехвод.

— Это не духи, а по-моему, одеколон «Шипр», его военторг все время возит, — пояснил Терсков и глянул на заряжающего: — Митрич, а ты ведь знаешь секретный подход к фельдшерицам, да? Или это напрасно кажется?

— Галлюцинации и миражи. Какой же там секрет? Я просто столько в госпиталях и больничках валялся, что половину фельдшериц Советского Союза в лицо и по характеру знаю. Хотя эту, конечно, очень странноватую нам прислали.

— Ну, и ладно, она все равно не нашей Группы. В машину и заводи!

Двинулись обратно к саперам. Сидел в люке товарищ Иванов, размышлял о сюрпризах войны и продвинувшейся медицине. Надо же: и пакеты первой помощи совсем иными стали, и всякие готовые шины и лангетки в сумке у медиков наготове есть.

А тогда — в 42-м — даже отличить мертвого бойца от тяжелораненого не особо могли. Понятно, холод, все мерзлое.

Только перевели красноармейца Иванова во взвод пешей разведки, успел дважды к немцам сходить. А потом, среди белого дня, на передовом НП…. прилетело, без свиста, никто из хлопцев и не дернулся. Видимо, прямое попадание в окоп, всех разом побило. Сколько Иванов пролежал — да кто его знает? Смутно помнилось как очнулся, когда перекладывали окоченевшие тела, вроде как похоронщики удивились, что не совсем одеревенел. Или это казалось?

Точно помнилась уже санлетучка — отдирали-срезали присохшую одежду на узком операционном столе, больно было невыносимо.

Потом качало, везли и везли, поили, кормили — лиц не помнилось, но успокаивающие голоса часто вспоминались. Выхаживали. Вот зачем, спрашивается?

Проникающее в грудную и брюшную полости, осколки в левой руке у плеча и ниже. А поезд все шел, останавливался, сгружал умерших, и снова шел.… На восток, дальше и дальше от войны.

[1] Ныне поселок Знаменск.

[2] Ныне реки Лава и Преголя.

[3] Знаменитые московские Сандуновские бани, расположены в центре города, действуют с 1808 года, работают и сейчас.

[4] На карте эти населенных пунктов нет.

[5] Старое название винтовочной обоймы.

[6] Московский геологоразведочный институт.

[7] РГД-33 — советская ручная граната образца 1933 года.

[8] С немецким языком у майора Васюка по-прежнему проблемы — он имеет в виду заряд Sprengbüchse 24.

[9] Корнцанг — прямой или изогнутый хирургический зажим для удержания инструментов, введения в рану тампонов и прочих нужных медицинских процедур.