Операция "Берег"

Глава 20

20. Путь «ноль-второго»

Наша колонна, Германия, апрель 1945-го

16 апреля 1945 года, деревня Пойз[1]

23:51

Ночь пришла смутная, не очень темная, но с этаким клочковатым, непонятно откуда взявшимся, всё путающим туманом. Вроде все видно, а Олег чуть дворовую постройку с танком не перепутал — а что, стоит, задетая снарядом, осела, высотой почти с «тридцатьчетверку», да еще кровля на манер башни слегка съехала. Даже механическим чем-то воняет, правда, не солярным. Только это и насторожило, а то вообще дурак дураком выглядел бы старший лейтенант Терсков.

Нет, не особо дурак, просто день — вернее, дни — выдались нервные, башка уже плохо работает. Да еще упорные слухи о том, что скоро войне конец, смущают и мешают. Оно, конечно, к тому и идет, но чтоб так скоро…

Про конец войне даже серьезные люди говорили. Вот днем военврач прямо так и сказал: — «держимся, народ, всего двадцать дней осталось».

Олег тогда посмотрел на капитана — образованный же человек, московский, прикомандированный, врач отличный, уже немолод — тридцать лет, и вдруг такое точное загадывание?

— Ты серьезно, что ли? Нельзя же наперед обнадеживаться, плохо такое кончается.

— Да ладно тебе, Олег. Я и сам суеверный, — военврач вытирал только что отмытые от крови руки. — Но здесь не гадание, а, гм…обоснованный прогноз. К девятому мая завершится война, это уже не очень-то большой секрет.

— Да с чего вдруг именно к девятому? Немцы хоть и пятятся, но сдаваться не думают. Засядут в Пиллау, попробуй их еще выковыряй.

— Пиллау мы, пожалуй, как раз возьмем, пусть и не сходу, — сказал военврач, аккуратно складывая полотенце. — Фрицы на косу отойдут, оттуда долго огрызаться будут. До самой капитуляции их придется в той узости давить. Но уж когда их генералы в центральной Германии объявят о безоговорочной капитуляции, тогда и здешние наконец оружие сложат. Вот таков весьма вероятный ход событий.

— Странно как-то. Это кто же у гадов на капитуляцию приказ даст? Гитлер? Да он же напрочь бесноватый, никогда не пойдет на такое.

— Насчет этого ты, конечно, прав. Но фюреру последние деньки приходят. Сам кончится. То ли отравится, то ли застрелится.

— Неужели живьем не возьмем? — огорчился Олег.

— Ну, наверное, работают над этим моментом. Но он же — Гитлер — скользкая жаба. Думаю, на тот свет улизнет, не перехватим.

Разговор вышел коротким, поскольку танкисты и санитары в комнату ввалились. Да и настроение тогда было этакое… Сумрачное. Немцы виноваты, хотя тут винить-то как-то странно…

Олег прислонился плечом к углу кирпичного строения, смотрел на клочья дрейфующего тумана, слушал звуки отдаленного боя. Надо бы поспать. Следующий день едва ли будет легче…

Уже который день шел за передовыми частями сводный отряд, отделялись от отряда оперативные группы с прикрытием, проверяли объекты, ездили забирать «нужных» пленных, взятых пехотой, самоходчиками и артиллеристами. Даже рядовым бойцам «Линды» и ОМГП было понятно, что это так — для подстраховки, главная работа оперативников впереди. Олег по своей должности и званию знал чуть побольше — скоро разделится отряд: одна опергруппа с охраной пойдет к Пайзе — городок вот-вот должны взять наши, там крупная электростанция, работы оперативникам будет много. А основные силы двинутся к Фишхаузену[2] и Пиллау, там главные цели, там секретная база и секретный персонал этой самой проклятой «Кукушки». Но немцы будут сопротивляться жестоко, это пока их еще выбьют.

«Ноль-второй» двигался в голове колонны — впереди разведчики и саперный бронетранспортер. Дорога была узкой, разбитых немецких машин много, свежие воронки, сосны со сшибленными осколками ветвями. Брошенные позиции. Трупов мало — откатились здесь немцы, не стали на отшибе помирать. Ну и правильно, у Пиллау все поляжете.

На марше только раз пришлось открывать стрельбу — случайные немцы обнаружились, но сразу дали деру в рощу. Больше приходилось опасаться мин, хоть и прошли здесь наши передовые саперы, но вряд ли все сюрпризы вычистили. Впрочем, никто не гнал — начальство приказало следовать графику, обе колонны должны добраться без происшествий.

Сидел на башне Олег, следил за обстановкой, ровно урчали двигатели, летел из-под гусениц и колес машин песок. Вот говорят «взморье, взморье, курортные места», а на самом деле ничего такого, особо душевного и красивого… прифронтовая полоса. Нет, может, если на самом берегу прогуливаться, на залив любоваться, то иначе…. Хотя чего там на заливе хорошего? Старший лейтенант Терсков только издали берег видел, да и то урывками, но понятно — холодный песок, на него волнами выносит обломки кораблей, доски, тряпье, да разбухших утопленников. Может, и кусочки янтаря, но кому он в таком сомнительном наборе нужен? Может потом, после войны? Гулять с девушкой, разговаривать, подбирать на песке красивые кусочки камня…

Нет-нет, про девушку Олю сейчас думать было никак нельзя — отвлекает.

— Стоп!

«Тридцатьчетверка» качнулась, встала.

— Опять фугас, — предположили сидящие на броне десантники.

Впереди встали разведчики, саперы с щупами и миноискателями озабоченно разошлись к кюветам.

Олег глянул на часы — время еще имелось, двигались по графику, красная стрелка на крупном четком циферблате подтверждала — пока порядок.

Часы вручал на последнем кенигсбергском совещании лично майор Васюк:

— Так, товарищи офицеры, у кого часы позорная штамповка, убрали немедля. Золотые, с финтифлюшками — тоже долой! Отбирать и реквизировать не собираюсь, но явной буржуазности в строю не потерплю! Товарищи оперативники нам передали целую коробку отличных «котлов», говорят — спецзаказ, почти водолазные, для избранных своих оберстов заботливые немцы приготовили. Ну, оберстам уже без необходимости, а нам пойдут для четкости восприятия времени и выполнения поставленных задач. Вручаю на память о славном городе Кёнигсберге, поверженном при нашем непосредственном участии. Терсков, что ты мнешься? У тебя это разве часы? Это недоразумение, а не прибор четкого хронометража. Замок штурмовал, мог бы куранты там какие на память сохранить…

Часы оказались действительно отличными, что днем, что в темноте — стрелки и цифры отлично различимы. С иными наградами, конечно, после «залета» у моста выйдет уже не очень. Но о том жалеть смешно…

…Сняты фугасы, двинулась колонна дальше. Ожила рация — проверка, «Товарищ „Терек“, веди без спешки, но не задерживая».

Вот он, Пойз — короткая улица у едва заметной высоты, обозначенной «14,7». С десяток добротных домов, ну два, наверное, считались добротными — уже догорели, остовы едва дымятся. На улице смятая гусеницами немецкая машина, второй грузовик уткнулся радиатором в стену, кузов разнесен, дальше перевернутые повозки, убитые лошади — наверное, наши штурмовики вчера прошлись по отходящим фрицам, «причесали».

«Тридцатьчетверки» и бронетранспортер с зенитным автоматом проходят улочку, занимают позицию впереди. Разведка и саперы привычно проверяют дворы и дома. Колонна — ценные связные и штабные машины, оперативный состав и прочее, ждет на дороге — еще не хватало вляпаться ненароком, столкнуться с группой очумевших фрицев.

— Нет тут некого, — сказал Митрич, озирая в оптический прицел винтовки близлежащее пустынное поле и маленькую рощу.

— Теперь-то откуда им быть, с вида твоего винтаря и мыши поховались, — заверил высунувшийся из люка Грац.

— Ну и хорошо, что нету, успеется и с мышами, и с фрицами, — сказал Олег, обозревая в бинокль поле, дорогу с аккуратными столбиками ограждения, тоже аккуратную и явно никем не занятую свежую траншею у развилки. Накопали немцы, а оборонять уже силенок нет.

Из ближайшего дома выскочили саперы — довольно суетливо, что-то разнервничались «линдовцы».

— Товстарлентат, тут это…

— Опять фугас, что ли? — удивился Митрич. — Во фрицы напихали, щедровато.

— Да не, тут хуже. Политическое дело. Товстарлентат, вы сами гляньте.

Политических дел Олег опасался. Собственно, кто их не опасается — вон, башка Граца мигом исчезла, десантники молчат, саперы, даром, что в стальных нагрудниках и порядком повидавшие, бледновато топчутся у двери. Одному Митричу похер, он по опыту и возрасту к любым проблемам равнодушный.

— Дед, давай со мной, а?

Автомат Олег брать не стал — судя по виду саперов, оружием тут не отобьешься. Митрич, кряхтя, спрыгнул следом, все же понадежнее будет.

— Прямо тута, — прошептал сапер, без нужды трогая висящий на груди ППШ. — Мы глянули и сразу назад.

Старший лейтенант Терсков решительно вошел в дверь, шагнул дальше, и почувствовал, что решительности резко убавилось.

…В комнате было тепло, еще тлели поленья в камине, шторы наглухо задернуты, пахло чем-то мясным, тминным… и страшным.

Стол сервированный: с тарелками и закусками, овальным блюдом с ровными ломтиками мяса, на скатерти витая хлебная корзинка, у стола пустые стулья… На диване люди, молчат…

Сидела немка в нарядном платье, кружева у горла, две девчонки к матери привалились — лет десять и двенадцать. С бантами, похожие, аккуратненькие, как те столбики у дороги. Это если в лица не смотреть. И на руки, бессильно откинутые, залитые кровью у запястий. Мальчишка на полу у дивана скорчился. Совсем клоп, года три, наверное, лямка штанишек с плеча сползла, рубашка выбилась, лужица рядом. Хозяин тоже на полу — здоровенный был немец, костистый, уже немолодой, растянулся во весь рост, пол забрызгал — здесь не столько кровь, как мозги разлетелись. Карабин рядом лежит.

— Это не мы, честное слово, — пробормотал сапер.

Олег кратко выругался.

— Дмитрук, ты ошалел, что ли? — цыкнул зубом Митрич. — А то мы тебя не знаем? Вот прям немедля и заподозрили. Сами они, фрицы-то. Зарезал семейство хозяин, да себе череп разнес. Вон — в рот выстрелил.

— Да как детей-то своих… — прошептал второй сапер, совсем молодой.

— Фашисты, они… — Олег кашлянул, почувствовав, как к горлу подкатывает горькое, желудочное — смотреть на диван второй раз не надо было. — Они… он им бритвой вены полоснул.

Бритва лежала у хлебной вазы, протянулась по крахмальной скатерти ровная дорожка кровавых капель, сбоку салфетка смятая. Обтер бритву, значит, хозяин.

— Совсем со страху ума лишились… — все еще не веря, пробубнил сапер, но тут Митрич ткнул его прикладом винтовки:

— Цыц!

Донесся чуть слышный, мышиный звук. Ой, вот кто тянул Граца за язык, чего он мышей вдруг поминал⁈

— Малый-то еще, похоже, не отошел, — пробормотал Митрич.

Олег едва успел подхватить брошенную дедом винтовку — Митрич упал на колено, крутанул маленькое тело на полу.

— Бинт! Жгут давай! Живо!

Ругаясь, торопливо перетягивали мальчишке руки выше рассеченных запястий.

— До врача я, живо донесу, — известил Митрич, подхватывая кукольное тельце.

— Давай, — старший лейтенант Терсков успел себя пересилить — потрогал шеи у сидящих на диване. Нет, нету пульса, да и так сразу видно — мертвы. Как же малый еще дышит? Там у него и крови-то… вены с ниточку. Может, потому и промахнулся бритвой папаша?

Пришло начальство, осмотрелось, помолчало. Потом Коваленко сказал:

— Да, нацисты. У нас тоже такие водятся. Ни своих, ни чужих детей не жалеют.

— Фанатизм, — кивнул майор Лютов.

Майор Васюк высказался еще короче, грубо, но точно.

Размещался отряд в Пойз по сараям, конюшням и прочим строениям, в натопленный нехороший дом никто не заходил — слух среди бойцов и командиров мигом прошел, еще до того, как саперы тела хоронить вынесли.

Проверил позиции танков и прочего старший лейтенант Терсков, только потом, проходя мимо «ноль-второго», рискнул спросить у деда:

— Как там? У врачей-то?

— Так чего, жить будет, — сказал Митрич и невесело усмехнулся. — Нынче и медицина — ого, и доктор — дока. Зашивают и переливание делают прямо вмиг. Вот кстати, удивительное дело — немчик, а группа крови моя. Прямо даже странно.

— С тебя сцедили?

— Да что там цедить? И на поллитру не выкачали. Мелкий немчик, вообще не емкий.

— Ты все же сиди, отдохни. Переливание — это тебе не шутки.

— Сижу. Когда я работал-то? — засмеялся Митрич.

Все же хорошо, когда нервы железные. Молодец Иванов. Иначе нельзя, тут хоть двадцать дней осталось, хоть двадцать лет — зажать себе характер нужно и добить заразу.

Все плыли с невидимого моря клочья тумана, холодил плечо даже через рукав немецкий кирпич, и мысли такие же плыли — неопределенные, местами подмороженные, разом и плохие, и хорошие. О плохом Олегу думать категорически не хотелось, уже хватило на сегодня, о хорошем… Старший лейтенант Терсков потрогал карман, в котором лежал портсигар, почти пустой, если не считать бумажки с фамилией и номером полевой почты — очень старательно выведенным округлым ученическим почерком. Получается, ждала, надеялась встретить. Интересно, сколько Оля классов закончила? Впрочем, что классы? Закончится война, доучимся.

Ничего там у моста не успел спросить Олег, да и вообще разговор вышел глупым и смешным. Да мог ли он быть иным на глазах стольких подшучивающих и возмущающихся людей?

… — Оля, а как же Орша?

— Подождет. Уже в вагон подсадили, а я думаю — ну куда мне в тыл? Подлечили, так в госпитале и останусь, поработаю. Добить же немца нужно.

— Понятно. Но ты это… осторожней немца добивай. Под бомбу не угоди. Пожалуйста.

— Ага. Олег, напиши… — те мне. Я спасибо очень хотела сказать.

— Да мне за что? Это всё дед, Митрич… Пойду, колонну вести нужно.

Вот случай. За остановку колонны[3] влетело позже, майор неистовствовал, слов не выбирал. Правда, немедленных строгих кар за вопиющее нарушение не последовало, видимо, некогда было, отложило начальство. Ладно, переживем. Не встал бы у моста, себе бы не простил. Правильно Митрич смеялся: «это же судьба, командир. От нее отворачиваться негоже».

Олег покачал головой, оторвался от стылого кирпича. Этак застудишь, чирьи пойдут, а зачем офицеру к Победе и иным возможным событиям такие неприятные украшения? Судьба или не судьба — это дело относительное, советские люди по маршрутам своей судьбы сами выруливают, рычагами и сцеплением событиями управляют. Не всегда получается, но… но с девушкой Олей встретиться очень бы хотелось. Умытая и выздоровевшая она очень даже… да в том ли дело⁈ Просто хороший человек.

С мыслями о хорошем человеке старший лейтенант Терсков обошел амбар и чуть не наскочил на часового.

— Дед, ты чего опять сторожишь? Вечный часовой, что ли? Я вот Тищенко скажу, совсем наш экипаж совесть потерял.

— Не шуми. Я сам вызвался. Возраст, всё одно не спится.

— «Возраст». Хорош отбрехиваться.

— Да успею я отоспаться, — Митрич поправил на плече ремень винтовки. — Вот тебя, командир, носит где-то, а тут, между прочим, заезжали, посылку передали.

— Мне? — изумился Олег. — Это еще откуда?

— Ну кто может гостинцы герою-танкисту слать? Понятно, что девушка. Нет, не та, что Оля, а иная, с чисто дружескими пожеланиями. Старшина Тимка тут проскакивал, передал. Говорит, чуть ли не прямиком из Москвы прилетела. Мы с хлопцами повертели, принюхались — судя по всему, курево. И хорошее. Ох и памятлива та зеленоглазая контрразведка!

Олег вспомнил про последнюю портсигарную сигарету, случайный разговор.

— Да ладно, чего она вспомнила? Мы же, в общем, и не курим.

— Это же Катерина. Там память — ого! — без усмешки сказал Митрич. — Разверни, интересно же.

Посылка оказалась невелика, но плотный такой пакет, увесистый, надежно упакованный. Митрич вынул свой незаменимый ножичек, поддели бечевку.

— Вот, я говорил, курево! Прямо генштабовского уровня, — восхитился Митрич, оценивая две нарядные коробки папирос. — А это что?

Завернутой в тонкую пергаментную бумагу оказалась плоская красивая фляжечка коньяка и открытка.

— Смотри, как наливают, прямо под пробку, чтоб не булькала, не выдавала. Могут ведь делать, научились! — растрогался Митрич.

Олег подсветил фонариком открытку: красовалась вихрем летящая «тридцатьчетверка» — еще старая, с 76-миллиметровым орудием, сидели на броне мужественные двухцветные бойцы в развевающихся плащ-палатках. На обороте значилось четким уверенным почерком: «Славному экипажу „ноль-второго“ с приветом из столицы! Будьте живы и скорой Победы! Р. S. Чрезмерное употребление табака и алкоголя вредит воинскому здоровью. Так что исключительно для аромата.»

— Вот — мораль не забыла. Всё помнит, — ухмыльнулся Митрич. — Любят тебя девушки, Олежка, прям все подряд любят — от молодых до самых умных.

— Болтун. Прячь подарки, после Пиллау попробуем — тут ровно по глотку и будет, — сказал Олег.

— Приберегу, — заверил дед. — Ты иди, спи. Завтра опять задергают.

Олег подошел к храпящему под брезентом экипажу, там заерзали, ворча «ходишь, командир, ходишь, потом выстужаешь».

— Э, герои, через час Митрича сменить не забудьте.

— Угм.

— А у меня часов нэма, — напомнил хитрый Грац и немедля засопел.

17 апреля 1945 года, деревня Пойз

3:03

Взлетела за леском внезапная ракета, осветила верхушки сосен, «затикал» отдаленный пулемет, быстро унялся. А на северо-западе все грохотало, гремело артиллерией и прочим, сверкали над горизонтом зарницы. Митрич дошел до бронетранспортера — часовой сапер сидел неподвижной тенью, почти слившись с пулеметной турелью.

— Не успокаиваются, а?

— Не, Митрич. Не сдадутся. И деваться им некуда, и самые отъявленные там засели.

— Вот то ж.

Иванов прошелся обратно к танку — слаженно похрапывал-посапывал укрывшийся чуть ли не с головою экипаж. «Ноль-второй» тоже отдыхал, пах остывшим выхлопом и ночным весенним холодом. И что за погоды здесь, давно битые ноги опять ломит. А могли бы какую уютную Италию штурмовать, к примеру, как там ее… Сицилию. Наверняка там уже совсем тепло и сухо. Хотя, вроде остров, значит, опять берега морские?

Как-то нехорошо на душе было. Это из-за памяти? Или вообще?

Хорошую, конечно, посылку из Москвы прислали. Но это и конкретное напоминание товарищу Иванову. О том, что память нужно иметь, без памяти человеку не нормально. Все же страшный человек Катька, невзирая на все взаимные симпатии — страшный и безжалостный. Всё пробьет, но до правды дороется.

Эх, нехорошо выглядит. Будто скрывает что-то товарищ Иванов. А от контрразведки скрывать такое себе дело… рискованное. Только как же это объяснить… Нет, отбрехаться можно — контузии, ранения, голова дырявая, — вон, хоть по документам смотрите, хоть по телу определяйте, железом почерканному. Но…

Себе бы объяснить.

Всё куда-то незаметно девалось, истаивало из памяти. И становилось страшно. Этак не заметишь, как окончательно умом тронешься. Мало ли сумасшедших в жизни встречалось? Очень даже легко: сегодня почти нормальный, ну, с малой чудинкой, а завтра вообще не в себе человек. На войне так с этим даже много проще. И куда ты без памяти, а, товарищ Иванов? Без памяти даже героически погибнуть вряд ли выйдет. Очень нужное чувство — память.

Нет, что-то очень помнилось. Лица Гришки и Сашки, даже тот день, когда их на поезд сажал, прямо хоть по минутам… Жена не очень помнилась, но это и понятно — сильно оно надо, как же.

Вот Фира, та конечно — хоть сейчас линию четких скул рисуй, черту волос у шеи, срез той прически удивительной, самодельной. Это до конца в памяти останется, вот сколько раз мысли чуть в вольность уйдут, на стекло или зеркало дыхнешь, палец сам те линии выводит. Эх, резкая девушка была, до последней линии отчертить можно.

Память… Хлопцы из кавэскадрона, кобылка Файка — как лежала раненая, смотрела. Эх, это бы и забыть, да не выходит.

Райка — и малая, и взрослая… хорошие воспоминания, их бы вот оставить до конца.

А дальше… Вот что товарищ Иванов после ранения в «штрафной» делал-то? Понятно, был в госпитале. Но тот ли госпиталь вспоминается или предыдущий, сталинградский? Ранения же разные были, отметины на теле можно пощупать, а госпиталь… не могли же они — госпиталя — быть совершенно одинаковыми? Разные, определенно разные. И соседи по палате разные, и работы в выздоровлении разные. Шахматы вот делал, и добрая девушка Маня-Манечка, веснушки же… Но где это было? В каком году и месяце, каком городе? Вроде вполне помнится, имена, детали, но… не слилось ли воедино в голове последнее с предыдущим?

Ерунда. Не может быть никакой путаницы. Справки же есть, бюрократия на то и существует, чтобы человек мог в бумажку глянуть, память проверить, убедиться — все верно, вот печать, подпись, «шинель выдана 1 (одна) шт., портянки — пара». Напрасно бюрократов ругают, от них явная польза.

Но что было в последнем госпитале и после? Подлечили, выписали, работал, циркулярку отладили, Петр Никодимыч был в напарниках, вот кто дымил махоркой так дымил, хорошо работали, имели поощрения и чувство законного трудового удовлетворения, стране очевидная польза была. Или то раньше было?

Вот черт, не вспомнить. И как и где Новый 1944-й встречал, вот прямо выпало из головы, и все тут. Нет, что-то брезжит… после смены отметили, погода слякотная, вино домашнее, Надя… или Нина? ничего себе так была. Или не была?

Провал в памяти, в драмах синематографа такое с героями очень часто случается. Но тут, как говорят образованные контрразведчики, «есть нюанс». Товарищ Иванов не то чтобы забыл, просто не совсем помнит, что и где было. К примеру, была Надя, и Нина тоже. Что за город и когда?

Нехорошо. Хрен с ней, с памятью — из жизни можно довольно много хреновых воспоминаний вычеркнуть, не особо много потеряешь. Но как объяснить, когда воспоминаний слишком много и они не очень-то стыкуются деталями?

Иванов посмотрел в туманное небо и беззвучно выругался. Нужно было тогда с Катериной напрямую поговорить. Не догадался. Вернее, еще не понял, что с головой настолько плохо. А Катька что-то такое заподозрила. Наверное, это даже не по контрразведывательной работе — вряд ли СМЕРШ этакими странными делами занимается, там более насущные дела распутывают, просто Катерина с чем-то похожим встречалась, учуяла. Нужно было поговорить начистоту.

Но как объяснить загвоздку-то? Это вообще когда началось?

Митрич обошел вокруг танка и строений, еще раз мысленно перепроверил «порядок сбора деталей». И опять получалось, что началось в Батуме. Определенно там. Когда пить безбожно начал. Ну, запой дело нередкое, гражданин Иванов не первый, кто до откровенно свинского душевного состояния рухнул. Но что-то там случилось. Провал, определенный провал в разуме и линии событий. А потом еще и еще раз подобное случалось, хотя и без вина и водки. Вот, например, когда в Сталинграде на берегу умирал, переправы ждал…

Захотелось поежиться, шинель у горла на крючок застегнуть. Слегка знобит. То ли от путаницы в голове, то ли от воспоминаний болезненных, то ли в целом день нехороший предстоит.

Катерина тогда спросила: «ты вот много воевал, а позже сослуживцев, однополчан встречал? Ну, в госпитале, в запасном полку или на формировке?». Митрич засмеялся: «Ну да, фронт же куцый, одна большая деревня. Кидало-то меня как».

Потом начал думать. А действительно, как это вышло? Неужели всех давешних знакомых поубивало? Нет, не могло того быть. Маловероятно. Обязательно хотя бы былых сослуживцев должен был встретить, в мире всё вечно и неизбежно пересекается. Или встречал, да позабылось? Господи, ну чего было с Катериной не поговорить, не спросить? Майся теперь.

Митрич в сердцах сплюнул на влажную прусскую землю, пошел к танку. Там ворочались, встал Хамедов, судорожно зевнул, поежился:

— Сменю. Лягай, поспи. Автомат-то наш где?

— У Граца под окороком. Шинель мою возьми, зябко нынче.

Заполз Митрич в нагретое, думал, мысли продолжали изводить, но в сон мигом потянуло. Про немчика мелкого успел подумать. Белобрысый, а так-то похож. Вот же война-сука, как малых мучит и изводит, что Гришек, что Гансиков. Кстати, что за имя противное… Хотя жил же сказочник, тоже Ганс, да еще вдобавок Христиан, талант, хотя тоже с головой у него было не очень.

17 апреля 1945 года, деревня Пойз

5:46

…— Буди срочно!

— Так шо тама случившись?

— Майор кличет. Немцы прорвались.

Вырываясь из чугунных пут сна, Олег хотел сказать, что уже не спит, но наверное, что-то иное спросонку пробормоталось.

— О, ругается, проснулся уже, — отметил догадливый экипаж.

Олег с трудом сел. Похоже, только рассвело, от «тридцатьчетверки» так и несло холодом, за амбаром кто-то торопливо пробежал, матерясь и бренча котелком.

— Что стряслось? — уточнил старший лейтенант Терсков, силясь окончательно пробудиться.

— Так тревогу сейчас объявлять будут, — сказал Хамедов. — Немцы, говорят, прорвались. Тебя к начальству вызывают.

— Какие еще немцы? Откуда?

— Какие немцы, это не особо понятно. Но наши чуткие тылы уже тикают. Вон на дороге.

Спешно приводя себя в порядок, Олег пытался разглядеть дорогу — глаза упорно слипались, прямо не продрать. Да, по дороге через поле спешно рысили двуколки, возницы подхлестывали лошадей, пронеслась, хлопая незапертым задним бортом, полуторка… Но близкой стрельбы слышно не было, только дальше — в районе Фишгаузена все так же смутно и упорно громыхало.

На ходу застегиваясь, Олег побежал к занятому под штаб дому.

…— Ситуация неопределенная, — майор Лютов ткнул большим пальцем себе за спину, в сторону наспех приколотой к стене карты. — Из штаба корпуса вышли на связь, просят и требуют немедля прояснить обстановку. А что им сказать? Мы пока и сами ничего не знаем. Слухи панические и суета на дороге. Тикающие тыловики утверждают, что немцы идут механизированной колонной, танков «десятки, а может и полк». Разведку товарищ майор выслал.

Майор Васюк кашлянул:

— Да, радиосвязь с разведгруппой поддерживаем, доложат, как только прояснят. Насчет «танкового полка» явно преувеличивают — нет тут у немцев танковых полков, да и танков в большом количестве уже не наскрести… Но колонна фрицев вполне может возникнуть, сгрудились всякие ошметки, сбил какой-то ушлый оберст или генерал в сводный отряд, вот они и поперлись.

— Так куда они поперлись-то? — не понял комбат артиллерийской батареи ОМГП. — Они же к Пиллау должны пробиваться, а мы в другой стороне. Заблудились, что ли?

— Предлагаешь выехать навстречу и вручить немцам компас? — ядовито уточнил Лютов. — Замысел противника не определен, мы это уже поняли. У нас-то что? По следственно-оперативной части?

— Там все нормально, — доложил начальник радиовзвода. — Оперативная группа уже на месте, в Пайзе спокойно, электростанция практически не пострадала. Кто-то из немецкого персонала даже на рабочем месте. При въезде в городок случилась перестрелка, но так, ерундовая. Как разведка и докладывала — немцы без боя деру дали.

— Ладно, с этим порядок. Прикрытие у оперативников есть, пусть и небольшое, да их самих две группы, определенная сила. Я уж подумал, не погорячились ли мы, их налегке отправив, все же саперы и бронетранспортеры это не так уж убедительно, — майор Лютов повернулся к карте. — Так, товарищи офицеры, разгадываем — куда немцы нацелились? Если они на нас движутся, то могут продвинуться в стороне от шоссе в направлении на Кёнигсберг — что выглядит чистым сумасшествием — или опять же свернуть на Пайзе. Который накануне оставили без боя. Тоже непонятно.

— Может, к берегу пробиваются? — предположил саперный ротный. — На суда и баржи рассчитывают — те подойдут, подберут? В Пайзе все же пристань какая-то, рабочие пирсы и прочее.

— Маловероятно, — немедленно заявил до сих пор молчавший подполковник Коваленко. — Немцы собрали мехгруппу на ремонтной базе, больше бронетехнике в товарных количествах просто неоткуда взяться. А ремонтная база и располагалась на побережье, там условия погрузки на суда и корабли намного лучше. Нет, бессмысленно им вдоль берега туда-сюда бегать. Серьезная эвакуация продолжается из Пиллау, это любому рядовому немцу понятно.

— Так в чем цель? Рейд по нашим тылам? — предположил Васюк.

— Тут из тылов только мы, горсть корпусных обозников и малозначащая дорога на Пайзе, — показал на карту майор Лютов. — Странно это. А странное и необъяснимое как раз по нашей части, так, товарищ подполковник?

— Верно, по нашей, — согласился подполковник Коваленко. — Имелось предположение, что немцы за Пайзе и электростанцию будут до последнего цепляться. Поскольку серьезный источник энергоснабжения, по сути, последний. Но пошло строго наоборот — оставили без боя. А теперь спохватились? Нелогично.

Ожила рация, радист в голос закричал:

— Слышу вас, «Волна». Что с обстановкой?

К танкам Олег бежал во весь дух. Вот тебе и ночные размышления, вот тебе и тыл…

Обстановка складывалась нехорошо. Разведчики Васюка наткнулись на немцев без всяких поисков — колонна перла прямиком навстречу. «До батальона пехоты, очень много автомашин, танки и самоходки — десять-двенадцать „коробок“, уточнить сложно, они в середине колонны…»

Силы ОМГП и саперы «Линды» спешно занимали оборону. По сути, времени и особого выбора рубежа не имелось: опереться можно о каменные дома единственной улочки Пойз, отрытую немцами позицию у дороги на Пайзе, о высоту «14,7» и крошечную рощицу. Не очень удобное расположение, но немцы определенно не обойдут: дорогу отряд перекрывает, если фрицы решат свернуть и полями выйти к шоссе на Пиллау, то это уже придется делать под огнем Особой Механизированной группы. Только это вряд ли — имея такой замысел, фрицы напрямую бы к шоссе двинули. Но имелось и иное предположение — целью контрудара является собственно ОМГП и «Линда». Довольно шаткое предположение, но фриц нынче пошел неуравновешенный, черт его знает.

Танки старшего лейтенанта Терскова было решено оставить в резерве — маневровой группой. Уточнили расположение — в общем-то четыре машины маловато, но 85-миллиметровые орудия в борьбе с немецкими танками серьезная сила, по сути, единственно действенная. Не очень-то рассчитывало начальство на отражение танковых атак, создавая ОМГП, ставились иные задачи.

На улице майор Васюк негромким, но крайне зловещим голосом интересовался у кого-то из подчиненных:

— Как так «два десятка „тэ-эмок“»? И где, позвольте спросить, вы остальные противотанковые мины оставили? Коля, ты, друг, у меня этот разговор еще попомнишь. Рожай решенье мне немедля!

Да, как часто бывает на войне, в нужный момент тактические возможности и тактические необходимости категорически не совпали.

Лихорадочно закапывались в землю артиллеристы, летела из-под лопат земля — по счастью влажная, песчаная — на огневых «дивизионных 76-миллиметровых» помогали пушкарям опытные «кроты-строители» саперно-строительного взвода «Линды». Уже заняли штурмовые бойцы куцые немецкие траншеи и пулеметные гнезда на поле, работали на дороге минеры. Во дворах наперебой стучали ломы — пробивали стены под амбразуры, рыли ячейки. Рычал и напирал на стену, не жалея кормы и заваливая камни, бронетранспортер, готовили сектор обстрела зенитчики-бронеходчики.

Там — за неочевидной возвышенностью, уже вовсю стрекотало и грохало — выгадывая минуты, задерживая колонну, вела бой отчаянная разведка «Линды». Но что их там — два бронетранспортера да три мотоцикла. На три минуты и хватит…

…— В случае атаки сразу разворачиваемся, маневрируем, — ставил задачу Олег командирам своих машин. — Всё время движение! Огонь только по танкам, и с хода. Не попадем, так отвлечем. Немцы борта пушкарям-батарейцам подставят, те помогут…

Танкисты кивали, смотрели на поле за околицей нехорошей Пойз. Было понятно, что пушкарей к моменту контратаки «тридцатьчетверок» едва ли останется много — они-то первыми в бой вступят. И четыре «тридцатьчетверки» в такой ситуации… ну, это то, что есть. Впрочем, напрямую расстояние до дороги — километр, чуть больше, это чуть подравнивает шансы — в ближнем бою Т-34 быстрее и маневреннее. Правда, что у немцев там припасено, какие танки — пока неизвестно.

Было понятно одно — бой будет тяжелым.

Олег пошел к своему «ноль-второму». Танк прятался за домом, экипаж нервничал, сидя на броне, слушал комментарии Иванова, не упустившего случая забраться выше всех — дед сидел на черепичной крыше за трубой, разглядывал пейзаж в прицел «снайперки».

…— а кювет там изрядный. Тищенко, ты это учти. Иной раз так машину брякаешь, у меня разом два снаряда в казенник заряжаются.

— Не бухти. Лучше пусть трясет, чем нам броню прошибет, — сказал мехвод.

Экипаж обернулся к командиру.

— А шо, товстаршлетнант, там и «тигры» лезут? — вопросил Грац.

— Там, видимо, каждой твари по паре, — пренебрежительно махнул рукой Олег. — Сборная команда. Наверное, и что-то серьезное имеется. Но и мы не одни. Вон — «линдовцы» уже бой ведут. Из корпуса помощь подойдет, авиация штурмовики направит.

— Да что нас утешать? Не младенцы. Но неожиданно как-то, — зябко передернул плечами Тищенко.

— Когда оно ожиданно-то было? — хмыкнул сверху Митрич. — Нормальное дело: они оттудова, а мы уже здесь.

— Ты «оттудова» сам смотри, не брякнись, — намекнул Олег. — Не пацан, по крышам лазить.

— Недооцениваешь ты дедов, товарищ командир. Как мне сказали в нашей контрразведке: «есть у тя еще порох в пороховницах, ягоды в ягодицах», — отозвался Митрич.

Экипаж хохотнул, Олег тоже улыбнулся — присказка была глуповатая, но игра слов забавна. Но тревожное чувство нарастало.

— Во, разведка наша отходит, — крикнул Митрич. — Оторвались таки, цел кто-то….

По дороге на всех парах летел полугусеничный бронетранспортер. Видимо, единственный уцелевший — шел неровно, крепко досталось машине. Кто-то из саперов выскочил на дорогу, замахал — разведчики догадались о минах, свернули — бронетранспортер скатился на поле, дергаясь и воя двигателем, погнал к домам.

— Я к ним — насчет танков расспрошу! — крикнул Олег, устремляясь за забор.

Из бронетранспортера вытаскивали раненных и убитых — лежали в тесноте вперемешку. Хрипы, стоны, оторванная, висящая на лоскутах масккостюма, рука…

— Цел-то кто есть? Говорить может? — спросил Олег.

— Вон, водила…

Усатый боец сидел на земле, ему бинтовали плечо.

— Что там с танками? Какие? — спросил Олег, присаживаясь на корточки.

Усач поднял глаза — лицо его было в крупных пятнах пота, а белки глаз сплошь красные, в полопавшихся сосудах.

— Танки… а… самоходки видел. Низенькие такие. Броневики. И грузовиков до х… Но мы с Васькой в тылу ждали, в кустах. Не попало в нас. Мало чего видел. Потом наших подбирал, но оно же тоже… где подробно углядишь.

— Понятно, — Олег, скрывая досаду, встал.

— Танкист, эй, танкист, — слабо позвал кто-то из лежащих разведчиков, вроде совсем мертвых.

У лежащего на боку бойца половины лица не было — месиво, только один глаз жил и язык шевелился, даже странно, что шепот отчетливый.

— Там «Тигр», бьет как в тире. Нашу «броню» со второго снаряда поймал. Остальное — самоходы-«Хетце»[4] и легкое. Но прут как пьяные. Головная машина на мину налетела, сдвинули бампером, раненых брать не стали. И самоходы и танк они берегут. В середине они. Впереди машины идут. С барахлом. Смех один. Ну куда им ящики и прочее? Конец уже, а они… Танкист, вы «Тигр» сожгите. Такая гадина.

— Подловим, не уйдет, — заверил Олег, глядя в изуродованное лицо.

Пихнули в плечо:

— Дай бойца уколю, — врач присел со шприцем.

Олег помог задрать неподатливую телогрейку, под погнутой, забрызганной кровью кирасой. Военврач уверенно кольнул легким шприцем, заверил:

— Сейчас полегчает, браток.

Раненый согласно моргнул, видно было, как силы уходят — сплошь в крови, все разодрано. Эх…

Олег добежал до «ноль-второго». Дед продолжал «загорать» на крыше — вот и правда почти загорал, смутное прусское солнце сегодня крышу озаряло.

— Эй, не запарился? Чего там?

— Пока не видно. Пауза, как в театре. Они ж местность знают, чуют, что деревушка не пустая, их встретят. Вот и собирают арийскую решительность в полную жменю.

Олег по рации вызвал штаб, доложил о бронетанковых силах противника. Там в «общем-целом» уже знали, разведчики по рации успели подробно доложить, хотя и без типов бронетехники. Силы немцев — усиленный сводный батальон, легких броневиков много, но по большей части не очень боевые — связь и командирские, видимо, что на рембазе успели восстановить, на ход поставить, то и перло по дороге.

— Раций у нас в отряде — в 42-м во всей нашей дивизии меньше было, — вздохнул слышавший разговор Хамедов. — Удобство большое. А «Тигр» и самоходы, значит, по нашу душу?

— Сожжем, на общий счет отряда запишем. Разведка, вон, тоже их выслеживала, — пробормотал Олег и выбрался на броню.

За домом с жутким ревом пронеслась какая-то шалая машина.

— Митрич, а шо там такэ⁈ — забеспокоился Грац. — Оно-ш демаскируется.

— То наши, не трепи попусту. Это Тимка откуда-то прилетел, аж на взлет пошел, — сообщил дед.

Звук рева изменился, Олег вздрогнул, прислушался.

— Ложись! Мины! — заорали разом и за домом и у «ноль-второго».

Омерзительный звук нарастал — немцы начали обстрел, заработали их шестиствольные минометы. Старший лейтенант Терсков упал на землю и закатился между гусениц родной «тридцатьчетверки»…

Отработал «ишак»[5] крайне быстро — два залпа и всё. Видимо, у немцев так себе было с боекомплектом. Атаковали практически сходу…

… вообще это оказалась не атака, а черт знает что такое. Немцы так и двинули колонной по дороге, высадив лишь часть пехоты — та развернулась в цепь, открыла огонь по деревне и полевым траншеям. «Линдовцы» ответили, перестрелка нарастала, а колонна — разномастная и пестрая — продолжила упорное движение в направлении Пайзе…

По дороге — метрах в пятистах от головных немцев — несся, то резкопритормаживая, то набирая ход, «Додж» старшины Лавренко — прямо на ходу сбрасывали саперы с машины блины противотанковых мин. Изловчились же, достали «ТМ-ки» где-то в последний момент. Вели пулеметный огонь по наглому грузовичку немцы, машина виляла, казалось, вот-вот завалится в кювет. Но разгрузилась, дала газу, тиканула…

— Ушел таки старшинка, вот молодец пацаненок, — закричал с крыши Митрич. — А густо прут-то. Будет нам дело.

— Ты чего там расселся, дед, и любуешься⁈ — не выдержал и заорал Олег. — Сшибут понапрасну, а нам заряжающий нужен.

— Ничего-ничего, хоть гляну. Вы меня в башню упихиваете, там в основном на ваши затылки и любуюсь. Тут хоть стрельну разок, — дед принялся пристраиваться к винтовке.

— Ты що творишь, Иванов⁈ — завопил встревоженный Грац. — Демаскируешь позицию тяжелой ударной техники.

Дед все же пальнул куда-то в сторону дороги, но тут же съехал по черепице вниз, довольно ловко повис на руках, и нашарил сапогом ступеньку лестницы:

— Не, далековато. Я не настолько снайпер.

… горели на дороге немецкие машины. Подорвался на мине очередной громадный грузовик, из дыма, охватившего кузов, еще строчил бешеный пулемет. А следующие машины обходили разбитые, сшибая аккуратные столбики ограждения, переваливались через кювет, застревая и буксуя, снова выбирались на дорогу. С застрявших грузовиков спрыгивали немцы, пытались тащить-перегружать какие-то ящики, мелькали и падали фигуры в сером и камуфляжном, кто-то вел огонь из-за колес вставших машин. А редеющая, но кажущаяся бесконечной колонна пыталась идти дальше…

«Да куда они прут?» — с тревогой подумал Олег. «Самоубийство же. Совсем спятили, что ли?»

По крыше дома щелкнуло, полетели осколки черепицы, посыпались вдоль стены целые плитки кровли. Обстреливали с дороги, издали, опять что-то скорострельно-пушечное, автоматическое тарахтело, хорошо, что невеликого калибра.

— Командир, связь! — закричал из танка Хамедов.

Майор Лютов приказал быть наготове — часть немцев пошла в обход, самоходки и бронетранспортеры, видимо, попытаются ударить с фланга. Идут за рощицей, там сидят наши, связь имеется, но останавливать броню бойцам нечем, да там их и мало. Олег ответил, что «понял», и связался с машинами. В общем, маневр немцев был понятен: с той стороны тоже поле, из-за рощи покажутся, все равно на виду будут.

… дорога горела чуть ли не сплошь — десятки машин, дымило что-то угловатое, бронированное, с антеннами и непонятным тактическим знаком, пылали какие-то прицепы и фургоны. Пехота немцев подошла довольно близко к траншеям наших саперов, пулемет косил, но перли упорно, дошло до гранат. Из деревни вышли два наших бронетранспортера, поддержали штурмовых саперов пулеметным огнем — немцы легли, но тут вспыхнул один из наших полугусеничных — подбила самоходка…

…Теперь Олег видел самоходки — низкие, плохо заметные машины обходили колонну прямо по полю. Прикрываясь дымом, открыли беглый огонь по траншеям и деревне — четыре САУ — плоские небольшие «Хетце», никаких «Фердинандов», но и без них…

Почти сразу по самоходкам ударила батарея Особой группы. Едва ли не первым снарядом подбили «Хетце», потом дело пошло хуже — дым и машины на дороге одинаково мешал нашим и немцам, пока все «мазали», дуэль шла безрезультатно. Хотя большая часть единственной улочки Пойз уже была разбита и горела.

«А немцы-то по дороге пройдут» — с тревогой понял Олег. «Треть, но точно пробьется. Уж очень много, и упорно прут».

— Прощемятся фрицы, — сказал лежащий рядом и не отрывающийся от оптического прицела Митрич. — Отчаянно лезут.

… Обратно на дорогу выползал полугусеничный тягач немцев, волокущий за собой грузовик, за грузовиком прицеп, следом еще хвост из двух одноосных прицепиков. Надрывался мощный двигатель, но исправно волок нелепый автопоезд. Снес столбик ограждения, задрал нос, бухнулся на вымощенную твердь дороги всем немалым весом, дернул груз… И вспыхнул. Летели искры и ошметки металла от кабины буксируемого грузовика. Ага, у нас тоже спаренная скорострелка есть…

Стрекотала с борта спрятанного во дворе и замаскированного бронетранспортера зенитная установка «Линды», секла выходившие в голову пылающей колонны машины. Пауза перезарядки и уходят новые кассеты спаренного «Эрликона»[6]… рвут на дороге металл и дерево, тела водителей и ящики груза. Вроде далеко, но достает точно…

— Связь! — кричат хором Хамедов и Тищенко.

«Вижу САУ — три штуки — и два танка, разворачиваются для атаки слева», — сообщает рация. Это «ноль-одиннадцать», ему с краю виднее.

«Уверенно огонь вести можешь?»

«Далеко они».

«Жди до уверенного. Мы сейчас подойдем. Там конюшня или что. Вот мы к ней, остальные машины ближе к домам».

«Жду, наблюдаю».

— Тищенко, заводи!

«Ноль-второй» задним ходом выбирается на улицу. Запрыгивает на броню руководивший «сдаванием назад» дед, танк идет по улице, Тищенко ведет сквозь дым, стараясь спрятать машину, следом проскакивают «ноль-восьмой» и «ноль-десятый».

— А крышка деревне Пойз, — замечает выглядывающий из люка дед. — Последний дом остался непаленый.

— Да он и был негодящий, твой Пойз, — орет, на редкость справедливо, Грац.

— Я про медиков — вон, разнесло их — поясняет Митрич.

Действительно, санитары саперов волокут раненого куда-то в иную сторону, а от надежного строения, где вчера обосновался тот толковый командированный врач, уцелело только две стены. А дед-то про мелкого немчика вспомнил. Эх, действительно не жалеют фрицы под конец ни своих, ни чужих….

Конюшня (или что оно там?) прикрывает со стороны поля — далее сплошная плоскость да редкие полоски кустов. Олег спрыгивает с брони, придерживая бинокль, бежит к углу строения. Главное, без спешки, главное — до конца внезапность использовать. Кричат из машины — даже вслушиваться не нужно, рация требует открытия немедленного огня, неистовствует майор Лютов. «Открыть огонь! Вперед! Остановить!». Прав во всем майор, но отсюда виднее. Потом за промедление ответим.

…отсюда отлично видно, и бинокль уже не нужен. Первыми самоходы — низкие, похожие на утюги без ручки. Танки следом. Дистанция позволяет бить, но обнаружат после первого снаряда…

Олег пинает створку ворот крепкого сарая. Твою… не конюшня, свинарник. Аромат отчетливый. Но просторно жили хряки прусские, пройдем и мы габаритом. Старший лейтенант Терсков оборачивается, машет и орет:

— Дед! Кувалду!

Слышать не могут — ревет двигатель. Но понимают, поскольку един экипаж, наработан.

Слетает с брони Митрич с кувалдой наперевес — ух, прямо молод душой и инструментом. Разминулись без слов — Олег в машину к рации.

«Ноль-одинадцать», видишь уверенно?'

«Да! Да, прямо на меня идут!»

«Бей! Два снаряда и отходи.»

«Понял.»

Олег пихает Граца — «пусти!», а тяжелое тело «ноль-второго» вздрагивает — разворачивается танк, примеряется. Говорить с остальными машинами неловко, Олег, пересаживаясь на место наводчика, кричит:

«Бить только наверняка! И сразу менять позицию. Засекут мигом.»

«Вас понял.»

«Поняли. Цель вижу.»

…Орудие и нос «ноль-второго» вползают в пахучую свинячью тьму, выхлоп дизеля нагоняет машину.

— Антенну не сорви! — кричит Олег.

— Стою уже! — отвечает мехвод.

— Чуть правее вышибай! — рычит Олег доворачивая башню — это молотобойцам.

Дед и Хамедов поочередно и бешено машут кувалдами, выбивая кирпичи из тыльной стены. Собственно, пока наводчик в прицел только темный кирпич и видит. Эх, не успеть, опоздали…

Грац из верхнего люка командует вышибанием, требует «швыдче!». Машут две кувалды, расширяется свиная «амбразура». И откуда в «ноль-втором» вторая кувалда? Эх, командир, не в курсе ты, отвлекся на роту, упускаешь.

…Опоздали, точно опоздали…

Олег слышит сквозь рев собственного двигателя стук выстрела недалекого танкового орудия. И еще один… это «Хетцер» ответил, черт, мгновенно как…

Вот… поле между кирпичей открылось, светлый прусский простор… не очень светлый… и скошенная корма со звеньями траков, самоходка, твою!.. близко-то как!

Прямо на глазах не особо верящего зрению Олега, броня «Хетцера» окутывается дымом. Горит! Точно горит!

Стоп! Вон он!

За жопой самоходки появляется серая стальная масса — танк… медлительно поворачивается башня, плывет ствол с набалдашником дульного тормоза. Ниже борт с «фартуком» дополнительной бронезащиты. Выделяется лист свежего наваренного металла, закрасить «четверку» не успели, только из ремонта, не до красок нынче фрицам…

…А руки сами делают. Довел, под срез башни, быстрее… он, гад, «ноль-одиннадцатого» выцеливает…

….— … стрел!

Грохот и такой знакомый удар по ушам и всему миру.

— Подкалиб-ряжай!

Не обращая внимания на лязг затвора, Олег припал к прицелу. Стоит гад. Сдвинулся и встал. Теперь две жопы видно. Ну и обзор, чтоб его…

— Под-кал-тов! — рапортует Грац, занявший место заряжающего.

В прицеле корма, ну и ладно.

— … стрел!

Удар и лязг отдачи…

…Отчетливо видно попадание, бледная вспышка, вздрагивание серой туши…

Олег пытается пнуть-скомандовать ногой мехводу, попадает по металлу. Тьфу, нервы, не там же сидим…

— Тищенко, вперед! Проломишь?

— А то! Тикайте, хлопцы! — мехвод захлопывает свой люк.

В следующий миг «ноль-второй» проламывается сквозь стену свинского дворца…

… поле… дымы… движенья нет, замерли все вражеские машины…

Нет! Вон она — гадюка — доворачивает…

…Восторг гаснет, не успев вспыхнуть. Горят только три немецкие машины. Одна «Хетцер», довернув, стреляет куда-то вправо. Там вроде и нет никого? По деревне? Но борт подставила…

— Короткая!

— Есть!

Олег ловит в прицел борт, сверху привязаны брезентовые тюки и ящики, он бы, дурак, еще свою фрау сверху усадил…

— … стрел!

Росчерк снаряда, грохот…

…Борт «Хетцера» проломлен. Томительная доля секунды и вспыхивает — рвется пламя из люков.

Ага, сука!

«Ноль-второй, немец к дороге уходит».

Олег, оставив прицел орудия, пытается разглядеть цель в прибор наблюдения. Крутится в тускловатом поле оптики прусское поле, завеса дыма, замершие темные тушки самоходок.

«Ноль-одинадцать», не вижу! Где он?'

«За правой самоходкой, в дым пряч…»

Треск в эфире.

«Ноль-второй», подбит «ноль-одиннадцать», — кричат сквозь треск. «Это не танк, со стороны откуда-то».

«Отходи! За дым! Не стой!»

— Тищенко, заднюю! За свиней нас прячь!

— Понял!

«Ноль-второй» дергается назад, грохот под кормой, по броне оглушительно стучит…

… нет, не под кормой. Это свинарник чуть не снесло — угол отлетел, в кирпиче лунка, словно рассверлили. Бронебойным откуда-то дали…

…откуда⁈

«Тридцатьчетверка» уже за стеной свинячьего дворца — пусть и частично поврежденной, но заслоняющей. Спрятались.

«Ноль-второй», по тебе бьют!' — предупреждает эфир рацией «ноль-восьмого».

«Понял. Откуда бьет, не понял. Он где⁈»

«Это не танк. Этот дернул, мы подбили. Я его вижу. Стоит, дымит. Ориентир — два дерева по направлению к роще. Откуда сейчас по вам бьют — не вижу.»

«Ноль-два!» Терсков, слышишь меня⁈' — взорвался эфир в наушниках — штабная рация работала мощно, словно из соседней комнаты вызывали. «По вам с дороги бьют! С дороги, понял? Там „Тигр“ и самоходка».

«Вас слышу. Нам отсюда не видно. Сейчас…»

«Терсков, убей „Тигра“ нах…! Сейчас же атакуй. Он три наших орудия расстрелял. Голову не дает поднять. Немцы по дороге к городу проходят…»

«Вас понял. Сейчас атакуем».

Олег сдвинул танкошлем, вытер взмокший лоб. Кажется, кончится сейчас танковая рота ОМГП. Атаковать тремя машинами дорогу, где полная каша, дым, груда разбитого и неразбитого железа, это как голым кулаком в рукопашной немца бить — может, и попадешь в морду, но вряд ли. Прикрыт «Тигр» тем месивом на дороге, дымом, а у самого него и броня и оптика отличная, да и сучка-«Хетцерка» на подхвате. Тут только к ним на прицел на поле выскочи…

… но выскакивать нужно. И приказ, и ситуация. Прорвутся немцы в Пайзе, там только оперативники с автоматами и пистолетиками. Электростанция опять же, она стратегически ценная. Надо закрыть дорогу, для этого случая и создавали Особую Мехгруппу Поддержки…

Олег вызвал оставшиеся машины:

«Отходите по улице, занимаете позиции фронтом к дороге и перекрестку. У вас четыре минуты. Огонь открывать только по „Тигру“. Я атакую через поле».

«Ноль-второй, он же тебя сразу…»

«Ты мне покаркай, Сашка, покаркай. Выполнять!»

Эфир донес приглушенное матерное, через открытый люк слышен близкий рев двигателей — рядом невидимые «тридцатьчетверки», в считанных десятках метров проходят, но вроде уже и совсем отдельно.

А рожа у Граца бледная, аж меловая. Всё слышал экипаж, все понял.

— Хамедов, дед, Грац — из машины!

— Так мы…

— Выполнять! Тут рядом, мы с Тищенко сами справимся. Живей, времени нет!

— Господи, да шош оно так… — забормотал наводчик, но дед его крепко пхнул:

— Автомат хапнул, полез, те грят!

Грац, продолжая бормотать что-то церковное и не особо уместное, выбрался в люк, за ним протиснулся стрелок-радист — этот молча, только глянул как на покойника.

— Вот и ладно, — сказал Митрич, опуская люк. — Трепотни поменьше.

— Иванов, ты…

— Вот еще по званию обратись, командир. Штрафной пригрози. Без меня нельзя. Я нужный.

Олег хмыкнул:

— Слышь, Тищенко, а дед у нас особо нужный, без него нельзя.

— Смысл в том есть, — отозвался мехвод. — Может, пару раз пальнуть успеете, Митрич-то ускорит это дело.

— У меня и глаз оптический, — намекнул дед. — Вполне могу узреть того котяру.

— Ты уж не отвлекайся. Заряжай подкалиберным.

— Да вот он… аккуратный, протертый. Залу… головка, прямо сказать — симпатичная, внушающая.

Лязгнул затвор.

Олег хотел сказать, что нужно хоть сейчас посерьезнее, без пошловатостей, но дед и так серьезный, просто нервы шуткой разгружает.

— Ну и? — заерзал у себя мехвод.

— Погоди, наши на позицию выйдут. «Тигр» где-то подальше по дороге должен стоять. В голову колонны вряд ли выперся. Пойдем на скорости, и крутись, не стесняйся. Ну, ты сам знаешь.

— Знаю, — мехвод вздохнул.

Дед возился с люком, все поправлял ременную петлю с крючком, удерживающую тяжелую крышку в прикрытом, но не задраенном положении. Если подобьют и придется раненным выбираться, то сил тяжелый люк поднять может и не хватить, а так… так полегче. Фокус с куском ремня-предохранителя известный, но Митрич усовершенствовал, присобачил склепанный крючок.

— Да оставь ты хрень эту! — не выдержал Олег. — И так нормально придумано. А если шибко психуешь, сам вылазь, мы управимся.

— Не пыхай, командир. И вообще это не хрень, а малое танково-воинское изобретение. В мирное время оформили бы бумагу, нам бы знаки «Изобретатель бронетанковых войск» вручили. Там и денежная премия полагалась, кажись.

— Я бы премию квасом взял, — сказал снизу Тищенко. — Пить охота, жуткое дело, а вода во фляге — вообще не то. Ну, долго там ждать?

— Ждем. Мы, между прочим, не одни.

Двигатель, даже на малых оборотах, почти заглушал звуки боя, казалось, что снаружи дышит, ерзает и трещит костями большая корявая тварюка, может, даже кабан — щетинистый, злой, с налитыми безумием глазами. Вряд ли в здешних свинарниках этакие зверюги обитали, но вот же он — рядом, чувствуется.

Олег покачал головой и поправил танкошлем — вот же странные мысли, даже какие-то дикие, лезут и лезут.

— Чего удивляешься? — понял что-то свое Митрич. — Нормально пойдет, главное, уверенности и фарта не терять.

Ожила радиосвязь:

«Ноль-два», мы на позиции. Готовы'.

— «Принято.» Начинаю. Тищенко, жми! Поддержат нас.

Мехвод ответил что-то невнятное, «тридцатьчетверка», снося остатки ограды, рванула вперед…

Наши Т-34–85 перед атакой.

… Искажает все-таки оптика. А на дороге — ад. Месиво из машин, наверное, с километр длиной, казалось, их там все-таки меньше. Но уцелевшие обходят разбитую «голову» колонны, ползут и по полю, и по обочинам — дым там сплошной. Еще бьют по дороге из изрытой воронками траншеи саперы… и на высоте 14,7 кто-то стреляет, и в рощице бой, пылает улочка Пойз…

… все это не важно. Где гады? О «Хетцере» нельзя забывать, орудие там не подарок, тоже серьезное…

… вот же… сплошной дым. Горит самоходка рядом, хвост дыма к земле прибивает, одновременно и маскирует, и не дает дорогу рассмотреть…

…предупреждающе кричит Тищенко, «ноль-второй» клюет носом, едва не цепляет стволом орудия землю… а казалось — ровное поле, только чуть заметный подъем к дороге…

…пока не заметили немцы? А надо, чтобы засекли, должны показать себя, выдать. Сейчас все немцев ищут: наводчики и командиры «тридцатьчетверок», майор Лютов, артиллеристы у последнего батарейного орудия… если живы, конечно…

… нужно себя обозначить.

— Тищенко, «короткая»!

Понятно, что на душе у мехвода, но встает танк — явно цель на поле, уже не заслоненная подбитыми самоходками, сейчас только так и не удравшая «четверка» торчит чуть правее… гол и очевиден «ноль-второй», такой голый, что аж мурашки по спине, аж ноги у товарища Терскова холодеют…

…В прицеле машина на дороге — горят клочья тента, но прет упорно грузовик, строчит с кузова автоматчик, даже вроде зубы скалит. Пьяный что ли?

…— стрел!

… рыкает орудие «ноль-второго»…

Олег успевает увидеть, как слетает кабина с грузовика, а сама машина еще движется, и автоматчик вроде цел, засранец. Эх, туда бы осколочно-фугасный. Ладно, себя обозначили, должны немцы увидеть. Где же «Тигр»⁈ Покажись, кот вонючий…

…— Подкалряжай!

… вздрагивает, сотрясается мир в оптике, норовит совсем выпрыгнуть, руки командира-наводчика непрерывно работают, подправляют хитрый мир обратно… Рвет рычаги Тищенко, машину кидает, ревет в предчувствии «тридцатьчетверка»…

… Машины, машины, тела под ними, мотоцикл на боку, вздыбивший коляску, пламя, дым, цистерна поперек дороги, пылает факелом… нафига им была нужна цистерна? до Берлина решили пробиваться? броневик, люки откинуты… пуст, легковая, черная кукла-силуэт сидит в пламени за рулем…

… где они, суки⁈

…пульсирует огонек за щитком пулемета — бронетранспортер на дороге неподвижен, накренился к обочине, а фриц-пулеметчик упорен, по высотке саперной лупит…

…Олег бьет из курсового пулемета длинными — не сколько в пулеметчика — на ходу разве попадешь? — как по дороге вообще. Патронов не жалеем, в «ноль-втором» полный боекомплект…

…Ну⁈

Закричали разом: эфир и дед:

— Бьет!

«Вижу, „ноль-два“! Он за командирским броневиком, антенна…»

…Кажется, за башней снаряд прошел. Нет, не видел Олег, просто чувство такое возникло. «Тигр» ударил или самоходка? Да где тот «командирский броневик»⁈

…— стрел!

Олег бьет сходу — дорога уже близка, если момент в прицеле уловишь, не промажешь…

… снаряд прошивает борт грузовика, следом протыкает что-то бронированное, уходит как сквозь картон, наверное, до моря долетит…

…— покалряжай!

Лязг затвора…

…— тов!

…Из деда-Иванова недурной часовщик бы вышел, тик-в-тик работает…

…где же «Тигр»⁈ Где самоходка⁈ Где⁈

…неслышно стрекочет, сыплет в мешок гильзы курсовой ДТ — остаток диска — в машины, тенты, ящики, падающие и лежащие тела… пуст диск…

…В это мгновение в «ноль-второй» попадают…

Звон Олег услышать не успевает. Сразу чернота…

… на секунды, наверное, отключился… еще движется танк. Еще живы. Не горим. Лицо мокро, нос дыма не чует. Наверное, дым вверх уходит — верхний люк распахнут. Снаружи разевает неслышно рот Митрич, тянет за комбинезон, дергает вверх…

— Куда⁈ — возмущается Олег. — Целы мы, целы!

Отцепляются лапы Иванов, и сам дед исчезает. Сшибли или спрятался?

…Утирая лицо (кровь? или забрызгало чем?), командир «ноль-второго» тянется к оптике…

…Колонна… дорога рядом… черный дым, оранжевое пламя… бежит немец без каски, рукой вторую руку — перебитую — поддерживает. В просвете между машин и дыма характерная корма «Хетцера». Нет, эту самоходку, наверное, много раньше подбили — почернела, почти угасла…

… медленно ползет «ноль-второй», заклинена скорость, выдувает пороховой дым, распахнуты верхние люки и внизу дневной свет. Выскочил Тищенко, когда попали?

… почти мертва «тридцатьчетверка», вялыми черепахами проминают гусеницы землю вдоль кювета. И старший лейтенант Терсков сейчас помрет — ранен, тупая боль идет снизу, волнами, сейчас прохватит до мозга…

… может, еще и нет? Еще не смерть? Правая нога слушается, неожиданно легко Олег сползает на дно боевого отделения. Шевелимся, больно, но шевелимся. Удастся за рычаги сесть?

… занято место мехвода. На сидении Тищенко. Убит…

…Люк задраен, свет не от него — пробоина от снаряда левее — вошел в борт, почти точно в место мехвода, но голову Тищенко не зацепил, только тело разорвал и ушел дальше — к пустому месту радиста, рацию точнехонько разнес, и дальше — на свободу — выходное отверстие в броне зияет…

… а танк-то на ходу.

… пытался Олег сдвинуть тело, понял, что мычит от напряжения, но тщетно — ногами не упереться — левой как нет, и разорванный мехвод как свинцовый… нет, не справиться…

… старший лейтенант Терсков обессиленно замер…

… стреляют вплотную, рядом, и орет кто-то… по-немецки? Или просто непонятно? Опять бахнули? Дед отбивается? Немцы в «ноль-второй» лезут?

…Олег поковырялся, достал из кобуры ТТ… толку с пистолета, а? Хотя если ногу оторвало, следует застрелиться. Вот давно насчет этого момента решил, зачем инвалид, кому нужен, бабуле с безногим мучиться, что ли? А Оля вспомнит когда-нибудь, ну, должна же вспомнить…

…Стреляться раздумал. Как-то глупо стреляться, когда полной ясности нет. «Ноль-второй» куда-то ползет, нога в штанине, может и оторвало, но не совсем, вдруг залатают. От боли в башке полная каша, так такое не первый раз. Человек — он живучий, танкист — вдвойне, такая уж воинская обязанность…

…а снаружи опять стреляют. Да что там происходит, мать их…

Олег сунул пистолет за пазуху, подтянулся и оседлал скользкое сидение наводчика. Утер нос — всё в кровище, и опять из обеих ноздрей хлещет, прямо рок какой-то с этим носом, тут станешь как Митрич суеверным…

… в оптике клубился сплошной дым… с другой стороны тянулось поле, немецкий грузовик, под бок ему открытый «кабельваген» приткнулся — сидит на заднем сиденье фриц какой-то, голову откинул, отдыхает… а стрельба вроде как совсем посторонняя… автоматная очередь, орут… вот бабахнуло орудие… рядом, и по звуку — танковое…

…Олег пытался собраться с мыслями, но тут отвлек короткий стук по броне. Поднял голову и слегка оторопел — по кромке люка заряжающего катилась немецкая граната-«колотушка». Сделала медлительный полукруг и исчезла, соскользнув по внешней покатости башни. Хлопнул взрыв, слегка зазвенело в ухе…

… охтыжбожешьмой, сказал бы Грац…

…«ноль-второй» во что-то ткнулся — довольно мягко — начал с усилием пихать впереди себя… В машину немецкую уперлись, прямо в капот… дверцы распахнуты, лобовое стекло разбито… ничего, катится машина назад, ей тоже уже пофиг…

…и тут старший лейтенант Терсков увидел немецкую самоходку — живую, поскольку пальнула чуть ли не в упор… нет, не в очевидно пустую и убитую, хотя и ползущую, «тридцатьчетверку» — а куда-то вдоль дороги ударила самоходка. Не иначе, опять по траншее с упорными саперами-«линдовцами»…

…Олег не особо поверил своим глазам, утер рукавом лицо, глянул снова…

…«ноль-второй», безразлично пихающий мертвый грузовик, успел проползти еще метра три-четыре… дорога никуда не делась, «Хетцер» теперь была видна с левого борта и кормы — самоходка пряталась за армейским автобусом с длинной немецкой надписью на борту, нюхала не особо длинным стволом дым, целилась…

Олег даже хмыкнул от удивления — вернее, попытался хмыкнуть, но больше вышло бульканье разбитым носом. Однако везет напоследок. И орудие заряжено, и башня почти куда нужно развернута, и немцы остатки русской жизни в «ноль-втором» прозевали…

… слушалась наводка, пальцы только обтер об комбинезон, чтобы не скользили… довернул орудие, почти не спеша — а хрен вы теперь что успеете… снаружи закричали по-немецки… но поздно, гады-фрицы, вам вопить, прошляпили…

— Выстрел! — сам себе скомандовал старший лейтенант Терсков, и прозвучало вполне себе отчетливо. Прямо даже порадовало уверенностью.

…Нажал на спуск. В последнее мгновение испугался — откажет орудие, не может такой удачи привалить. И вообще вот так — в упор — никогда не стреляют — не бывает такого, вон, канистра и запасной каток, закрепленные на броне самоходки, весь прицел занимают…

Выстрела Олег не слышал — сдетонировала боеукладка за прошитой в упор броней «Хетцера»…

… опять живой, что ли?

Вот теперь в ушах звенело, так звенело. И болью дергало, так дергало, что Олег закричал. Это его самого дергали, наверх пылись выдернуть. Сверкали над люком оскаленные зубы Митрича. Страшная все же у него пасть…

— Ори, но лезь! — рычал Митрич. — Горим!

Ну да, дым. А звук крика как сквозь вату, но пробивается.

Олег попытался толкнуться здоровой ногой, вроде помогло…

…Скатились с башни — заряжающий и командир, винтовка, руки-ноги окровавленные… от удара об землю в голове заново потемнело.

Очнулся от боли, лежа. Митрич оказался рядом — привалившись спиной к катку, заряжал винтовку.

— Немцы⁈ — Олег полез за пазуху за пистолетом.

— Не. Драпанули, — заряжающий закашлялся — клубы дыма прибивало к земле.

— Отползать надо. Взорвемся, — прохрипел Олег.

— Лежи, ползун. То с самоходки тянет, удушает, а наш-то погас. Полагаю, на наш «ноль-второй» малость плеснуло, когда ты самоходку бахнул. Вот же… в упор саданул, чуть ствол не упер. Предупреждать же надо. Я едва соскочить успел.

— Я команду давал. Но тебя вообще не видел.

— Да шучу я, — Митрич действительно хихикнул, оперся на локоть, что-то высматривая между катков. — Лежи спокойно, Олежка, ты кровью порядком изошел. Подобрать должны, но пока беспокойно тут у нас. Шныряют, суки.

Олег посмотрел на свои ноги — обе на месте, больно адски, но не оторвало же. Забинтованы поверх разрезанного комбинезона, но уже не белые повязки — пропитало. На левую жгут наложен, затянут-закреплен вместо палочки-рычага ножнами кинжала, наверняка немецкого, черного с серебряшками, из-под багряного бинта записка торчит.

— Как положено — точное время наложения повязки, — пояснил Митрич, не отрываясь от высматривания между катками. — Мне фельдшерша Варлам весь мозг прозудела «положено, а не делают, вопиюще пренебрегают».

— Митрич, ты фельдшершу тоже успел того… от-инвентаризировать? — пробормотал Олег.

— Я⁈ Да никогда! Просто насчет правильных повязок по случаю беседовали. Олежка, ты кончай бредить, держись, санитары скоро будут.

Где-то совсем рядом протарахтела автоматная очередь — Митрич удобнее перехватил винтовку, Олег снова полез за ТТ, но пальцы стали окончательно ватные. Впрочем, вслед за автоматной очередью донеслось матерное, тоже довольно длинное.

— Может, власовцы? — сонно предположил Олег — глаза неудержимо закрывались.

— Нету тут никаких власовцев, одни фрицы. Держись, говорю.

Не особо держался старший лейтенант Терсков — уносило в беспамятство непреодолимо. Но дергали — то Митрич, то бойцы, когда в кузов поднимали. Потом ехали в грузовике с другими ранеными, машина вихляла между битых немецких автомобилей, трясло немилосердно, кричал сапер с размозженной рукой.

— Держись, братва, тут уже рядом, — призывал стоящий на крыле Митрич. — Вижу — дальше почти ровно пойдет. Вон, командир, гляди, стоит, паршивец, и коптить уже перестал.

Олег увидел — рядом, буквально в трех метрах от борта проезжающей машины — проплывала сероватая броня, распахнутые люки на характерной башне, — «Тигр», тот самый, «Королевский». И номер памятный — 217.

— Кто его стукнул-то? — с некоторой ревностью пробормотал Олег.

— Кто-кто, пехота, понятно. Мы отвлекли, а они изловчились, и готово! — радостно прокричал Митрич.

— Контрразведка «Тигру» сожгла, — прохрипел сапер, тоже раненый в ноги. — Я видал — подкатили по дороге прямо в бронетранспортере — он же с виду фрицевский — только нашу «Л» и звезду маскосетью завесили. Немцы такого западла не ждали — на дороге каша, бронетранспортер с ихнего тылу катит, нормальное дело. «Тигр», гадина, по нашей высотке долбит, не отвлекается. Тут контрразведка как бахнет «фаустами» прямо с борта. Там — на бронетранспортере, их подполковник лично командовал — здоровенный такой, знаете, небось…

— Знаем, — признал Олег, испытывая даже некоторое разочарование. Наверняка уже кончаются у немцев «Королевские тигры», вряд ли удастся подстеречь еще одного. Да и «ноль-второй» пока еще починят, сейчас совсем танков в ОМГП не осталось. Хотя танк наверняка быстрее восстановят, чем старшего лейтенанта Терскова вылечат. Если он — Терсков — вообще куда-то живой доедет. Что ж так трясет-то⁈

«Королевский тигр» (еще недобитый)

Окончания тряски Олег не помнил. Оно и к лучшему, что без сознания катил, поскольку прусские дороги принято сильно перехваливать. Нет, так-то неплохи, но не в те апрельские дни.

Приходил в себя в санбате, слышал, как медики сообща пытаются бумажку из-под жгута прочитать — кровью сильно пропитало. Вот же медицина — удивительная наука: нет бумажки — плохо, есть бумажка — еще хуже.

Потом оперировали, осколки вынимали, но этого Олег не помнил. Да и что такие нехорошие моменты помнить? Обычное санбатское дело. Вот что и наркоз имелся, и обе ноги на своем месте остались — это товарищу Терскову очень даже повезло.

[1] Ныне поселение не существует, да и в 1945-м упоминаний документальных упоминаний о нем не найдено. Название, видимо, имеет некое отношение к древнему и дремучему лесу Пойз, находившемуся некогда на данном полуострове.

[2] Фишхаузен (в переводе «рыбный садок») ныне город Приморск.

[3] Аналогичный случай автору довелось наблюдать лично — почти в том же самом месте, но в 1968 году. Наши войска выходили из Чехословакии после известных событий. Колонна потрепанной бронетехники и грузовиков двигалась по одной из центральных улиц Калининграда — по Ленинскому проспекту. На тротуарах стояли горожане, смотрели, махали, приветствовали солдат. Раздались крики, один из грузовиков остановился — из-под тента выскочил боец — увидел у дороги свою маму.

Такой вот случай, к сюжету отношения не имевший, но произведший на малолетнего автора большое впечатление. Автор тоже с мамой на тротуаре стоял, смотрел. Совсем недавно это было.

[4] Правильнее — легкая самоходная артиллерийская установка истребитель танков «Хетцер» (нем. Hetzer), САУ выпускалась с апреля 1944 года. Боевая масса около 16 тонн, вооружение 75-мм пушка и пулемет МГ-34. В наших частях называлась чаще просто «самоходка», не имелось у наших военнослужащих привычки вдаваться в путанную немецкую классификацию и неблагозвучные названия.

[5] Прозвище немецкого реактивного шестиствольного миномета. За характерный звук снарядов нашими солдатами именовался «ишак», «скрипун» или «скрипуха».

[6] Скорее всего это разновидность 20-мм зенитного автомата FlaK 28/30/38, но в наших войсках их все подряд именовали «Эрликонами». Стрельба велась магазинами емкостью в 20 патронов.