Орел-Девка

VIII. Клёцы изъ Рофена.

День за днемъ проходилъ, а Валли бродила по окрестнымъ мѣстечкамъ, ища мѣста, нанимаясь въ работницы; но никто не принималъ ее съ орломъ, а она никакъ не хотѣла разстаться съ своимъ Ганзлемъ, Если-бы Валли рѣшилась даже покинуть его -- онъ навѣрно прилетѣлъ-бы къ ней опять; ну, а убить такого вѣрнаго друга -- невозможно!.. Да она и помыслить не могла объ этомъ. Будь что будетъ! рѣшила Валли и, въ самомъ дѣлѣ, стала съ этой минуты Орелъ-Дѣвкой; судьба ея была неразрывно связана съ судьбою Ганзля, который былъ для нея почти человѣкомъ, спутникомъ въ жизни.

Старуха Аннемидель, сестра Люккардъ, даже рада была-бы зажить съ Валли (Валли и къ ней какъ-то завернула), но мѣстечко Винтершталь ужъ больно близко къ Солнечной Площадкѣ, а это значило для бѣглянки совершенно отдаться отцу, снова быть въ его власти... Нѣтъ, пока еще ноги крѣпки -- слѣдуетъ ей уходить подальше, подальше...

А погода становилась все хуже, суровѣе; по временамъ уже снѣжинки кружились въ воздухѣ; по ночамъ было особенно холодно, и, не смотря на это, дѣвушкѣ приходилось ночевать гдѣ нибудь въ полѣ или на сѣновалѣ. То, что надѣто было на Валли -- порядкомъ таки поистрепалось, загрязнилось; она стала походить на какую-то нищую, бродягу... Когда она, со своимъ Ганзлемъ на плечѣ, стучалась въ дверь избы -- ей уже стали отказывать къ пріемѣ, грубѣе, сердитѣе... Самыя добрыя, гостепріимныя бабы не рѣшались впускать ее въ домъ, не соглашались дать ей даже двухчасовой работы, чтобы потомъ покормить -- такъ ужъ она казалась имъ подозрительной! Пріотворивъ дверь, Валли просто совали кусокъ хлѣба "Христа-ради" -- и вотъ, гордая Вальбурга Штроммингеръ, помѣстившись на крылечкѣ, питалась подаяніемъ!.. Да, ей не хотѣлось еще умирать... Правда, горька жизнь терзаемой, гонимой, нищей, полунагой -- но эта жизнь все-таки еще хороша покуда, потому-что Валли не теряла надежды, что настанетъ-же время, когда Іосифъ полюбить ее. Да, ради этого она готова все претерпѣть -- и голодъ, и холодъ, и всяческія униженія!.. Однако томящія заботы о хлѣбѣ, напряженное состояніе, постоянная тревога повліяли на дѣвушку, еще недавно такую крѣпкую тѣломъ... Валли стала изнемогать, въ глазахъ у нея темнѣло, ноги подкашивались; стоило ей прилечь гдѣ нибудь -- въ мысляхъ начиналась какая-то путаница, и она въ лихорадочной дремотѣ проводила длинныя ночи... Вдругъ ей стало невыразимо страшно при мысли: а ну какъ она заболѣетъ и, совсѣмъ обезсилѣвъ, свалится гдѣ нибудь въ сараѣ?.. Вотъ и возьмутъ ее, свезутъ къ отцу -- она опять въ рукахъ у него!...

Валли исходила всю Гурглерскую долину и нигдѣ не нашла пристанища, и снова отправилась по тяжелой дорогѣ въ Эцталь, такъ какъ ее тянуло что-то въ Вентъ, а Вентъ находился на окраинѣ царства ея втораго отца -- Мурцолля... Это мѣстечко представлялось ей какъ-бы роднымъ уголкомъ... Но тутъ отнеслись къ Валли еще хуже: чѣмъ суровѣе была мѣстность, тѣмъ суровѣе оказывались и обитатели ея. Пока дѣвушка добрела до Вента -- тамъ уже все было извѣстно о ней. Она стучалась у дверей, ей отказывали, глядя на нее со страхомъ и отвращеніемъ. Валли никому и ничего не говорила о томъ участіи, которое принялъ въ ней гейлихкрейцскій священникъ, такъ какъ онъ запретилъ ей ссылаться на него... Да она и сама поняла, что старикъ долженъ былъ такъ поступить. Обращаться къ какому либо другому патеру тоже нестоило... что-же, вѣдь ни одинъ изъ нихъ не дерзнетъ открыто вступиться за нее!...

Вотъ и послѣдній домишко въ Вентѣ только-что захлопнулъ дверь свою передъ Валли... Впереди уже ничего не было, некуда было идти: долину замыкали высокія стѣны Платтейкогеля, Дикой верхушки и Гохфернагтскаго ледника; тута, казалось, былъ край свѣта. Дѣвушка прошла какъ-бы до конца глухаго переулка, остановилась и стала глядѣть на высоко-вздымавшіяся крутыя стѣны. Сѣрое утро напоминало сумерки; снѣгъ, валившій въ продолженіе всей ночи, чуть не до-верху наполнилъ долину, обративъ ее въ какую-то огромную лохань съ неподвижными бѣлыми буграми. Все замело, засыпало... Нечего и искать пути. Валли сѣла, задумалась... и въ головѣ ея мелькнуло;

-- А что, если заснуть тута, да и замерзнуть? Говорятъ -- это самая легкая смерть...

Однако, нельзя было замерзнуть, потому что еще не такъ было холодно; тамъ, гдѣ она сидѣла, снѣгъ уже началъ таять; сырость прохватила ее, она вздрогнула, быстро встала и опять поплелась по направленію къ той возвышенности за Вентской деревушкой, отъ которой идетъ дорожка на Гох-Іохъ. Съ этого пункта Валли могла далеко обозрѣть всю окрестность. Взобравшись туда, Она сейчасъ-же разглядѣла легкую борозду на снѣжномъ полѣ: борозда эта, начинаясь за деревней, вилась въ даль Таллейшпица и убѣгала въ самую глубь ледниковъ,-- если это тропинка, то куда она ведетъ?.. Поднявшись еще выше, чтобы еще дальше видѣть, Валли вдругъ какъ-бы прозрѣла: да вѣдь это въ самомъ дѣлѣ тропинка подъ снѣгомъ, путь изъ Вента къ Рофенскому выселку! Рофенъ -- самая высшая точка человѣческаго жилья во всемъ Тиролѣ, крайнее мѣстечко въ Эцтской долинѣ, гдѣ еще живутъ люди, свивъ себѣ гнѣздо подобно орламъ. И всего-то двѣ семьи тамъ и есть: Клёцы да Г'штрейны. Рофенскій выселокъ, мирный, уединенный выселокъ, прилѣпился къ подножью грознаго Фернагтскаго ледника; за Рофеномъ -- море льда, изрѣдко лишь посѣщаемое человѣкомъ, окутанное таинственнымъ покровомъ преданій, горныхъ легендъ. Вотъ уголокъ, предназначенный Валли, и это было послѣднимъ ея пріютомъ... Тутъ она могла отдохнуть, или по крайней мѣрѣ -- умереть спокойно, какъ умираетъ звѣрь въ пустынѣ. Впередъ! Къ нимъ -- къ рофенскимъ Клёцамъ! Они вѣдь прославленные на весь Тироль проводники путешествующихъ чужестранцевъ; имъ, какъ горнымъ духамъ, привольно живется тамъ; взобравшись на страшную вышину, среди ледяныхъ великановъ и зіяющихъ безднъ, они чувствуютъ себя какъ дбма... И какъ же имъ не понять, что Валли, желая отстоять свою свободу, вырваться на просторъ, не только могла домъ поджечь, но и жизнь свою пожертвовать!.. Да, они поймутъ это и защитятъ ее отъ всѣхъ -- вѣдь Рофенскій выселокъ пользуется правомъ прибѣжища. Герцогъ Фридрихъ, преслѣдуемый однажды врагами, нашелъ безопасное мѣсто въ Рофенѣ,-- и вотъ, въ благодарность за это, даровалъ этому выселку право не выдавать гонимыхъ, нашедшихъ у него пріюта. Іосифъ Второй, хотя и лишилъ рофенцевъ этой привилегіи (въ концѣ прошлаго столѣтія), но тиролецъ крѣпко держится обычаевъ своихъ, уважаетъ преданья старины, а потому жители Эцтской долины добровольно признаютъ за этимъ выселкомъ право прибѣжища. Скрывшійся въ Рофенѣ считался неприкосновеннымъ, потому что "Г'штрейны," и "Клёцы" не стали-бы держать у себя негодяя, человѣка дѣйствительно преступнаго, да къ тому-же они, какъ и предки ихъ, пользовались не меньшимъ почетомъ окрестнаго населенія. Посягнуть на ихъ неотъемлемую собственность, на это какъ-бы "домашнее право", значило бы то же самое, что святотатственно возстать противъ правъ церкви.

Валли подняла руки и отъ всего сердца поблагодарило небо за то, что оно указало ей этотъ путь. Крайне утомленная, но все еще держась на ногахъ, она собрала остатокъ силъ и двинулась пошатываясь къ послѣдней своей цѣли, пошла по тропинкѣ за Вентомъ и стала подниматься на крутизну. Трудно ей было идти по заметаннымъ слѣдамъ, но она шла, шла, далеко шла, и, наконецъ, увидѣла рофенскіе дворы, которые какъ будто спали, зарывшись въ снѣгу. Вотъ онъ -- Рофенъ, такой тихій, почтенный, казавшійся ей съ вершинъ Мурцолля орлинымъ гнѣздомъ на утесѣ! Валли часто бывало посматривала оттуда на это гнѣздо... Застучало сердце дѣвушки, ноги подкашивались... А что, если и тамъ не примутъ ее?...

Погода свирѣпѣла, завывала вьюга, хлопья снѣга кружились въ воздухѣ, покрывая пустыню бѣлой движущейся пеленою. У Валли голова тоже закружилась, въ глазахъ зарябило, ее заносило снѣгомъ, который таялъ на ея горячей головѣ, смачивалъ волосы, лицо... Дрожа какъ въ лихорадкѣ, она наконецъ добрела до дверей Никодима Клёца, схватилась за желѣзную скобку и вдругъ -- какъ чудно свѣтло стало вокругъ нея! Валли глухо стукнулась головой о дверь, согнулась и тихо повалилась на землю.

А узкую долину все засыпало да засыпило какъ-бы клочками ваты; ихъ такъ много навалило передъ крѣпко-замкнутой дверью Никодима Клёца, что они мало по малу совсѣмъ покрыли неподвижное тѣло лежавшей у порога, превративъ его въ бѣлый холмъ.

На скамьѣ, передъ теплой печкой, сидѣлъ Никодимъ Клёцъ. Онъ посасывалъ свою трубочку, посматривая по временамъ на снѣжныя хлопья мелькавшія за окномъ. Время незамѣтно летѣло, Леандръ, младшій брать Никодима, молодцоватый охотникъ, читалъ газету.

-- Ишь ты, опять какая метелица! проговорилъ Никодимъ, пуская струйку дыма.

-- Н-да, откликнулся Леандръ, взглянувъ на окно и увидѣвъ, какъ тамъ кружится снѣжная масса.

Вдругъ на мутно-бѣломъ (фонѣ мелькнуло что-то темное... Вотъ обрисовалось чье-то крыло, съ шумомъ скользнуло оно по окну... затѣмъ за окномъ что-то зашуршало, забилось, рѣзко выкрикнуло и опустилось на крышу домика.

-- Это что такое? спросилъ Леандръ и всталъ.

-- Въ самомъ дѣлѣ, что за исторія? ворчливо пробормоталъ Никодимъ:-- да куда ты? Сидѣлъ-бы лучше... Этакая вьюга! Нечего соваться туда.

-- Ну-вотъ, что за бѣда! отвѣтилъ младшій брата и снялъ со стѣны ружье.

Охотничье сердце Леандра встрепенулось, какъ и всегда, при шуршаньи крыльями любой птицы, пролетавшей мимо него. Какже это не пойти ему взглянуть, что тамъ зашумѣло?.. Чтобы не спугнуть птицы, онъ осторожно отворилъ дверь... Въ комнату влетѣли хлопья снѣга. Прищуривъ глаза, Леандръ шагнулъ и наткнулся на холмъ у порога, который и преградилъ ему путь. Дѣлать нечего -- нужно было сначала руками разметать снѣгъ. Онъ сердито поставилъ ружье къ косяку и принялся за работу.

-- Господи помилуй! что тутъ? воскликнулъ Леапдръ.-- Никодимъ, ступай сюда скорѣй! Подъ снѣгомъ что-то есть... Помогай!

Никодимъ кинулся къ брату, и не прошло двухъ минута, какъ снѣжный бугоръ былъ разметанъ.

Прежде всего братья увидѣли красивую, полную, круглую руку, и затѣмъ уже вытащили изъ-подъ легкаго снѣжнаго намета безжизненное тѣло.

-- Создатель милосердый! Дѣвушка... и -- ахъ, что за дѣвушка!! пролепеталъ Леандръ, бросивъ взглядъ на прекрасное лицо и дѣвственно высокую, роскошную грудь.

-- Канъ это она очутилась здѣсь? проговорилъ Никодимъ, покачавъ головой и не безъ усилія поднимая тяжелое тѣло Валли.

-- Да она... никакъ померла, сказалъ младшій брата, потрогавъ ее, и устремилъ глаза на смуглое, мертвенно блѣдное лицо бѣдняжки.

Сколько было въ этомъ взглядѣ страха, участья!...

-- Оттирать ее -- да поживѣе! скомандовалъ Никодимъ.-- Потащимъ-ка ее въ комнату!

Втащивъ въ домъ такую атлетическую фигуру, братья положили ее на постель, на которой обыкновенно спалъ Никодимъ.

-- А вѣдь она, пожалуй, пролежала подъ снѣгомъ-то какъ есть полчаса, замѣтилъ онъ, потому что, помнится мнѣ, слышалъ я, какъ что-то стукнуло въ дверь, да признаться подумалъ: не свалился-ли это снѣгъ съ крыши?

Леандръ явился съ чашкой, наполненной снѣгомъ, и обнаружилъ ревностную готовность помочь съ своей стороны раздѣть дѣвушку.

-- Оставь! заговорилъ Никодимъ (онъ былъ уменъ, проницателенъ).-- Не годится... Молодой ты парень, ну, и она стала-бы послѣ стыдиться, ежели-бъ узнала про это. Смахай-ка къ Г'штрейнамъ за Катериной или Маріанной... Маршъ!

Леандръ глазъ не могъ отвратить отъ дѣвушки, лежавшей неподвижно.

-- Что за красавица! печально пробормоталъ онъ, соболѣзнуя всѣмъ сердцемъ, и скрылся за дверью.

Старикъ, видавшій виды на своемъ вѣку, осторожно раздѣлъ Валли и принялся оттирать ее снѣгомъ. Когда кожа стала оживляться и кровь задвигалась въ тѣлѣ, онъ тщательно вытеръ оживающую дѣвушку, хорошенько укуталъ ее и влилъ ей въ ротъ немного крѣпкой настойки изъ травъ.

Но вотъ она наконецъ очнулась, потянулась и, открывъ глаза, оглянула комнату. Взглядъ ея былъ мутенъ, ничего не выражалъ; пробормотавъ какія-то слова, Валли снова впала въ забытье.

-- Больна она, сказалъ Никодимъ брату, когда тотъ вернулся съ здоровенной крестьянкой, уже успѣвшей въ сѣняхъ стряхнуть съ себя снѣгъ.

-- Ну, Маріанна, обратился онъ къ женщинѣ (Маріанна была его замужней сестрой),-- ты должна ужъ подсобить тута. Намъ неловко возиться съ дѣвкой. Вонъ -- Леандръ только и глазѣетъ на нее, словно она его приворожила!

И Никодимъ хмуро взглянулъ на брата, который успѣлъ уже пробраться къ изголовью постели и плотоядно глядѣлъ на Валли.

Услышавъ слова эти, Леандръ смутился слегка и сталъ смотрѣть въ сторону.

Маріанна приблизилась къ постели и сейчасъ-же, разумѣется, полюбопытствовала узнать: откуда и кто эта дѣвушка?

-- А Богъ ее вѣдаетъ, кто она! Видно изъ бродягъ, сказалъ Никодимъ.

-- Какъ-бы не такъ! сердито отозвался Леандръ:-- напротивъ, сейчасъ видно что не изъ такихъ!...

-- Вотъ, вотъ -- н-да! Красива она, по вкусу тебѣ пришлась -- ну, значитъ, и "не изъ такихъ!" Эхъ, братецъ, да развѣ мало смазливыхъ-то съ черной душонкой? Что лицо?.. Суть-то не въ красотѣ. Станетъ-ли хорошая дѣвушка зимою одна шляться до тѣхъ поръ, пока не кувырнется гдѣ нибудь?... Нѣтъ, тутъ что-то неладно... Богъ вѣсть, кого мы это еще въ домъ-то пустили!.. А впрочемъ, дѣло сдѣлано -- и шабашъ, прибавилъ добродушный Никодимъ: -- и то сказать: этакая стужа -- не бросать же человѣка, пусть-де лежитъ въ снѣгу! Она вотъ больна теперь -- ну и конечно намъ все равно, кто она такая.

-- Ваша воля, сказала Маріанна,-- что-жъ, ходить, смотрѣть за ней стану, а ужъ въ свой домъ -- заранѣе говорю -- не пущу ее.

-- И не нужно! Она и у насъ можетъ остаться, не безъ раздраженія отвѣтилъ Леандръ.

Тута Валли начала что-то говорить несвязно. Онъ заботливо нагнулся къ ней и спросилъ самымъ нѣжнымъ голосомъ:

-- А? Что? Чего тебѣ хочется?

Никодимъ и Маріанна взглянули другъ на друга.

-- Знаешь что я тебѣ скажу, заговорилъ старшій братъ, обращаясь къ Леандру:-- ужъ будь такъ добръ теперь -- отдерни-ка лапу свою отъ этой залетной дичи, оставь ее, пока мы не узнаемъ, кто она такая. Ну, вотъ тебѣ Богъ, а вотъ -- порогъ: уходи и не являйся сюда, если не хочешь, чтобы я выбросилъ вонъ дѣвчонку -- даже больную. Раскусилъ -- а?

-- Развѣ ужъ и посмотрѣть-то нельзя? огрызнулся Леандръ.-- Ну, не совсѣмъ и раскусилъ...

-- Ладно, уходи, уходи лучше... Я хозяинъ тутъ, я и опекунъ твой!

Никодимъ взялъ брата за руку, вывелъ его за дверь въ другую комнату и вернулся.

Валли не приходила въ себя. Она вся была въ жару; шея ея опухла, все тѣло болѣло, не позволяло шевельнуться -- ясно, что она крѣпко простудилась и кромѣ того дошла до изнеможенія. Никодимъ и Маріанна заботливо ухаживали за больной.

Леандръ былъ въ тревогѣ; ему какъ-то ничего не хотѣлось дѣлать, и онъ бродилъ въ сосѣдней комнатѣ изъ угла въ уголъ, подскакивая къ двери каждый разъ, какъ только братъ или сестра выходили оттуда на минутку, и спрашивая: "ну, что? какъ она?"...

Молодой человѣкъ былъ рѣшительно не въ своей тарелкѣ: очень ужъ ему желательно было самому быть сидѣлкой у такой хорошенькой больной!... Когда уже повечерѣло и снѣгъ пересталъ падать, Леандръ взялъ ружье и вышелъ изъ дома, однако почти сейчасъ возвратился и кликнулъ брата.

-- Слушай-ка, произнесъ онъ взволнованнымъ голосомъ:-- у насъ на крышкѣ орелъ сидитъ!.. и важный, я тебѣ скажу, орелъ, да какъ глядитъ преспокойно, не боязливо, словно тамъ его настоящее мѣсто!

-- Вотъ такъ штука! замѣтилъ Никодимъ.

-- Пойдемъ-ка, самъ увидишь! (Леандръ вытащилъ брата на дворъ). Вонъ -- смотри-ка: усѣлся и не двигается. И что за орлина -- прелесть! Жаль, чортъ возьми, пальнуть-то нельзя!...

-- А почему-жъ это нельзя?

-- Ну, вотъ, развѣ можно стрѣлять!... шумъ этакой дѣлать, когда больная тутъ-же въ домѣ?

И онъ даже ногой топнулъ.

-- Ну, протури его, да слѣдомъ за нимъ и ступай, а потомъ пристрѣли гдѣ нибудь подальше.

-- Жшт-жшт--ты-ы! сталъ Леандръ пугать птицу и швырнулъ въ нее комъ снѣга.

Орелъ встрепенулся, приподнялъ сердито перья, крикнулъ и взмахнулъ крыльями. Покружившись надъ домикомъ минуты двѣ-три, онъ плавно спустился на крышу и снова спокойно усѣлся на ней.

-- Штука на удивленье! Не хочетъ улетать -- и шабашъ! Да никакъ онъ ручной?

Еще разъ пугнулъ -- та-же исторія.

-- Да это -- оборотень! мелькнуло въ головѣ Леандра, и онъ перекрестился, однако тутъ и крестъ не помогъ: значитъ, не бѣсовская сила пошаливаетъ.

-- Мнѣ кажется -- орелъ-то раненъ и летѣть не можетъ, сказалъ Никодимъ:-- бѣды отъ него никакой не будетъ, нечего и возиться съ нимъ; оставь его, онъ и самъ съ крыши свалится... Ужъ подожди, коли не хочешь стрѣлять, чтобы не испугать больной.

-- Постой-ка, я его теперь просто руками поймаю!...

Леандръ приставилъ лѣстницу къ крышѣ и осторожно взлѣзъ на нее. Птица сидѣла смирно и подпустила охотника близко къ себѣ. Вытащивъ изъ кармана платокъ, онъ хотѣлъ было набросить его на голову орла, но орелъ не позволилъ этого: тыкая клювомъ и ударяя крыльями, онъ принудилъ Леандра живо отретироваться.

Никодимъ фыркнулъ, глядя на эту сцену.

-- Хе-хе, съ носомъ, братъ, остался! Вотъ онъ и доказалъ тебѣ, что такую птицу руками изловить нельзя!.. Я нарочно промолчалъ... Ну, думаю, полѣзай, попробуй!

-- Въ толкъ не возьму, что это за звѣрь такой! бормоталъ Леандръ, сердито потряхивая головой.-- Ну-да ладно, погрозилъ онъ орлу,-- погоди ужо, не уйдешь ты отъ меня!..

-- Вотъ и погоняйся за нимъ завтра, коли онъ сегодня ночью не околѣетъ. Если силы у него хватитъ, онъ непремѣнно улетитъ, только не далеко -- гдѣ нибудь тутъ по близости и сядетъ.

Почти совсѣмъ уже стало темно. Вышла Маріанна и объявила, что ей надо теперь домой отправиться, чтобы приготовить ужинъ мужу.

Братья вошли въ домъ. Старшій сходилъ въ кладовую за хлѣбомъ и сыромъ. Время было и имъ поужинать.

Леандръ, воспользовавшись отсутствіемъ брата, подкрался къ дверямъ спальни его, осторожно отворилъ ихъ настолько, чтобы можно было заглянуть туда, и сталъ глядѣть на Валли.

Дѣвушка спокойно теперь спала въ теплой постели Никодима; а давненько ей не приходилось лежать такъ удобно и мягко!... Замѣтно было, какъ такой отдыхъ благодѣтельно вліялъ на нее, какъ онъ былъ ей нуженъ: она увязла въ подушкахъ въ какой-то блаженной истомѣ...

-- Храни тебя Боже, бѣдняжка! О, Господи помилуй! зашепталъ Леандръ и вдругъ живо притворилъ дверь, заслышавъ шаги Никодима. Когда старшій брать вошелъ, неся ужинъ, Леандръ сидѣлъ уже у стола въ самой непринужденной, невинной позѣ.

-- На сегодняшнюю-то ночь мы удобно устроимся, благо Бенедикта нѣтъ, заговорилъ Никодимъ:-- я здѣсь лягу, на его кровати; ну, а завтра, ежели онъ вернется, какъ всѣ-то мы размѣстимся?-- двѣ постели -- только...

-- Очень мнѣ нужна постель! Ну, ее! отрѣзалъ Леандръ.-- Ради больной, я готовъ гдѣ угодно спать: хоть тутъ на скамейкѣ, хоть на сѣнѣ гдѣ нибудь... Все едино! Ужъ коли придется потѣсниться, такъ зачѣмъ тебѣ и Бенедикту терпѣть неудобство? Пусть ужъ это на меня падетъ!

-- Ну, будь по твоему, потерпи неудобство, ежеди это тебѣ даже пріятно; только, знаешь, потерпи тамъ... на сѣнѣ, а не тутъ, на скамейкѣ: скамейка-ка стоитъ ужъ больно близко къ нашей гостьѣ... Раскусилъ?

-- Ничего... Раскусить можно! отвѣтилъ Леандръ и сильно поморщился, какъ будто вмѣсто куска сыра въ ротъ ему попало кислое яблоко.

Комната, гдѣ стояли кровати Бенедикта и Леандра, была рядомъ съ спальней Никодима, а потому послѣдній и рѣшилъ провести эту ночь на постели отсутствующаго брата. Онъ раза два ночью вставалъ, подходилъ къ дверямъ спальни своей и прислушивался -- спитъ-ли Валли... Она спала, но сонъ ея былъ тревоженъ, она бредила. Никодимъ ясно слышалъ, какъ больная пробормотала что-то про орла.

-- Эге, знать, птицу-то эту и она видѣла, подумалъ старикъ,-- а вотъ теперь, съ испуга, во снѣ и бормочетъ о ней.

Рано утромъ, на другой день, Леандръ вышелъ изъ дома, не дождавшись даже завтрака. Онъ вообще не любилъ сидѣть долго на одномъ мѣстѣ, и на этотъ разъ только къ обѣду вернулся.

-- Ну, какъ она -- а? спросилъ онъ, переступивъ порогъ.

-- Да также все -- въ безпамятствѣ. Бредитъ; какіе-то люди все пугаютъ, ее, изловить ее хотятъ...

Леандръ поскребъ у себя за ухомъ и произнесъ:

-- Ну, стрѣлять значить и нельзя... Вообрази, орелъ-то опять на крышѣ -- а?!..

-- Н-ну? На крышѣ?

-- Сидитъ -- да! Выхожу это я утромъ -- смотрю: нѣтъ его. Улетѣлъ, думаю; поискать надо, и отправился на поиски, да битыхъ три часа понапрасну прорыскалъ. Подошелъ къ дому-то, гляжу -- а онъ сидитъ себѣ препокойно на томъ-же мѣстѣ!..

-- Хе! Человѣкъ суевѣрный, пожалуй, струсилъ-бы тутъ, замѣтилъ Никодимъ.

-- Какъ не струсить! Можно подумать, что ужъ не "блаженныя-ли дѣвы" это пошаливаютъ...

-- Здорово, братцы! раздался зычный, густой басъ -- и въ комнату вошелъ Бенедиктъ, средній изъ братьевъ, находившійся до сихъ поръ въ отлучкѣ.

-- А, вотъ и ты! Здравствуй! привѣтствовали его братья.-- Ну, какія новинки? Дѣло порѣшилъ?

-- Много порѣшишь -- какже! Въ земскомъ-то судѣ меня опять "препровождали" отъ Понтія къ Пилату и обратно, да все журавлей въ небѣ сулили. Нѣтъ, прежде чѣмъ добьемся мы сооруженія порядочной дороги -- пройдетъ три поколѣнія, и многимъ эцтальцамъ, однимъ словомъ -- и людямъ, и скоту, придется еще порядкомъ поломать шеи и ноги!

Бенедиктъ сердито сбросилъ котомку съ плечъ и усѣлся на скамью около печки.

-- Обѣдать-то скоро будемъ?

-- А вотъ сейчасъ, отозвался Никодимъ, который самъ занимался стряпней.

Притащивъ миску съ супомъ, онъ взялъ кружку, наполнилъ ее молокомъ и понесъ къ больной; Леандръ завистливо поглядѣлъ ему вслѣдъ.

Проголодавшійся Бенедиктъ исключительно занялся супомъ, а потому и не видѣлъ, что около него дѣлалось. Никодимъ не замѣшкался. Всѣ трое начали хлебать супъ, мѣрно, въ тактъ одинъ за другимъ опуская и поднимая ложки, что-бы каждому по-ровну досталось. Крестьянинъ за общимъ столомъ всегда ѣстъ такъ, молча. Ѣда для него -- дѣло важное, онъ какъ-бы совершаетъ тутъ торжественный актъ. Такъ какъ ложку приходится опускать по очереди, то ужъ лучше помалчивать,-- а то, разговорившись, какъ разъ дашь зѣвка въ пользу сосѣдней ложки.

Насытившись и чувствуя усталость, Бенедиктъ закурилъ трубку и растянулся на скамьѣ..

-- Ну, не слышалъ-ли чего новаго? Поразскажи намъ, что творится на бѣломъ свѣтѣ, обратился Леандръ къ брату, зная что иначе и слова отъ него не дождешься.

Бенедиктъ, держа трубку въ зубахъ, зѣвнулъ и процѣдилъ:

-- Ничего не слыхалъ.

Однако, помолчавъ съ минуту, проговорилъ:

-- Да вотъ, болтали, что у Штроммингера, богачато съ Солнечной площадки, дочь, по прозванью Орелъ-дѣвка -- чай, знаете?-- ну, подожгла, говорятъ, сѣновалъ отцовскій, дала тягу, а теперь слоняется по всему околотку, кормится Христа-ради.

-- О-хо! Да какъ же случилось-то? удивились Никодимъ и Леандръ.

-- Дѣвка эта, говорятъ, самая что ни на есть отчаянная, продолжалъ Бенедиктъ:-- отецъ-то принужденъ былъ отослать ее на Гохъ-Іохъ, потому ничего не могъ съ ней подѣлать. Ну, побыла она тамъ, домой вернулась -- и въ тотъ же день чуть было Гелльнера не убила, а потомъ дворъ подожгла.

-- Ахъ, Боже мой!

-- Ну, послѣ такого дѣла, конечно, тягу дала и стала скитаться по окрестностямъ. Въ Вентѣ, говорятъ, вчера была, совалась то къ одной, то къ другой двери, все работы искала... Да кто такую согласится въ домъ къ себѣ впустить? Мало этого: носится она повсюду съ большущимъ орломъ -- сама, видите-ли, изловила его и воспитала! Мѣста ищетъ и желаетъ, чтобы и орла вмѣстѣ съ нею приняли... Нечего и говорить, что всякій тутъ дверь захлопнетъ передъ такой наймичкой.

Никодимъ посмотрѣлъ на Леандра -- тотъ совсѣмъ покраснѣлъ.

-- Ну, благодарю за разсказъ, заговорилъ старшій брать,-- теперь мнѣ извѣстно, кто лежитъ-то у насъ! На крышкѣ -- орелъ... Она цѣлую ночь пробредила про орла... Такъ! Чудесно!... Въ домѣ нашемъ -- Орелъ-дѣвка.

Бенедиктъ быстро поднялся и воскликнулъ:

-- Что-что? Какъ?...

-- Не шуми-же такъ, остановилъ Леандръ брата:-- долго-ли встревожить бѣдняжку... больную!

Никодимъ разсказалъ какъ было дѣло, какъ Леандръ нашелъ дѣвушку подъ снѣгомъ, еле-живую, и прибавилъ, что покуда она не поправится, не окрѣпнетъ -- отказать ей въ пріютѣ нельзя. Сердце у Бенедикта было таки довольно жестокое, и онъ сейчасъ-же подумалъ: дѣвка здорова, она просто притворяется больной; а братья, по слабости, расчувствовались и дались въ обманъ... Я-то поверну дѣло по своему...

-- Здѣсь нѣтъ пріюта поджигателямъ! крикнулъ онъ, гнѣвно сверкая орлиными глазами изъ-подъ нахмуренныхъ густыхъ бровей.

-- Постой! Если-бы ты самъ увидѣлъ эту бѣдную дѣвушку -- самъ-же-бы навѣрно впустилъ ее въ домъ! не вытерпѣлъ Леандръ:-- звѣремъ надо быть, чтобы рѣшиться прогнать бѣдняжку въ такое время, когда вьюга на дворѣ...

-- Вотъ какъ! Ужъ не открыть-ли намъ послѣ этого пріютъ для всѣхъ убійцъ, разбойниковъ, чтобы все стали говорить, что Рофенскій выселокъ даетъ убѣжище всякимъ шатунамъ?... Вотъ это было-бы какъ разъ на зубокъ земскому суду! Нѣтъ, ужъ если вы позволяете завѣдомой пакостницѣ умасливать себя, такъ хоть мнѣ-то, по крайности, слѣдуетъ позаботиться о сохраненіи старыхъ порядковъ-обычаевъ въ Рофенѣ!

И Бенедиктъ шагнулъ къ дверямъ комнаты Никодима, но Никодимъ преградилъ ему дорогу туда и произнесъ спокойнымъ, твердымъ голосомъ:

-- Я -- старшій, я хозяинъ Рофена, такъ же какъ и ты, Бенедиктъ. Если ты знаешь, что пристойно намъ, рофенцамъ, и что непристойно,-- то знаю это и я. Вотъ тебѣ мое слово, что я исполню только человѣческій долгъ, какъ христіанинъ, и сколько нужно продержу эту дѣвушку здѣсь. Она больна теперь; тронуть ее я никому не позволю!.. Покудова я тутъ, въ Рофенѣ, и живъ -- неправеднаго дѣла не свершится подъ этой крышей!.. не будетъ...

Леандръ перебилъ его:

-- Погоди! вотъ что, заговорилъ онъ самоувѣреннымъ тономъ, причемъ глаза его заблестѣли:-- пропусти ты его туда, пусть онъ поглядитъ на больную -- ну, тогда онъ и самъ не захочетъ выгнать ее...

-- Вѣдь вѣрно сказалъ, молокососъ! хихикнулъ Никодимъ и осторожно отворилъ дверь.

Бенедиктъ, стуча ногами, стремительно вошелъ въ спальню, куда удалось прошмыгнуть и Леандру. Старшій братъ не помѣшалъ ему воспользоваться открытою дверью, потому-что Леандръ могъ, въ случаѣ чего, помочь ему обуздать грубоватаго Бенедикта, удержать его отъ какой либо неумѣстной выходки.

Маріанна, помѣстившись у постели, шила новую юбку для Валли, костюмъ которой вообще порядкомъ истрепался, такъ что ей, послѣ выздоровленія, и выйти было-бы не въ чемъ. Увидѣвъ Бенедикта, ввалившагося такъ нецеремонно, Маріана замахала ему рукой, чтобы онъ не шумѣлъ; но онъ и самъ вдругъ присмирѣлъ, когда увидѣлъ больную, и на цыпочкахъ приблизился къ постели.

Валли крѣпко спала, лежа на спинѣ и забросивъ за голову красиво-округленную руку. Густыя темныя пряди волосъ упадали на бѣлоснѣжную грудь, которая не могла загорѣть отъ солнца, такъ какъ ее защищала толстая крестьянская кофта, а теперь она до половины только была прикрыта широкой холщевой рубашкой. Дѣвушка какъ будто улыбалась: полныя губы ея были слегка раскрыты и обнаруживали два ряда зубовъ съ перламутровымъ блескомъ. Трудно вполнѣ передать словомъ то, что выражало это сонное чело: въ его чертахъ было что-то величавое, дѣвственно-чистое, свѣтлое.

Бенедиктъ окончательно присмирѣлъ, притихъ. Долго, какъ бы въ изумленіи, глядѣлъ онъ на этотъ чарующій и въ то-же время строго-цѣломудренный образъ. Смуглое лицо Бенедикта мало по малу стало принимать какой-то пунцовый оттѣнокъ, за то на лицѣ Леандра пожаръ былъ въ полномъ разгарѣ.

Стиснувъ зубы, суровый рофенецъ наконецъ отвернулся.

-- Н-да, ну, разумѣется, она больна! проговорилъ онъ такимъ тономъ, въ которомъ звучала фраза: "нечего и разговаривать тутъ попустому!"... и, осторожно ступая на носки, выбрался изъ спальни.