Орел-Девка

XI. Наконецъ-то!

Съ этого самаго дня Валли стала еще необузданнѣе, съ ней просто не было ни сладу, ни ладу. Уходить на ночь домой она не думала, и до утра оставалась подъ открытымъ небомъ, а потомъ вплоть до сумерекъ работала какъ лошадь, безъ передышки, причемъ запальчивость ея доходила до безобразія: такъ, напримѣръ, она требовала, чтобы рабочій людъ ея совершенно такъ же трудился, какъ и она,-- но вѣдь не всѣ-же были такъ крѣпки, выносливы. Викентій Гелльнеръ началъ чаще появляться въ домѣ наслѣдницы Штроммингера. Дѣло въ томъ, что Викентію были извѣстны всѣ сплетни и новинки, а Валли внезапно стала ужасно любопытной. Подмѣтивъ это, Гелльнеръ поставилъ себѣ непремѣннымъ долгомъ собирать животрепещущія новости, узнавать, что тамъ-то и тамъ творится -- и обо всемъ сообщать Валли. Такимъ образомъ, онъ могъ постоянно бесѣдовать съ нею, да и она мало по малу привыкла видѣть его около себя. Викентій скоро увидѣлъ, что любопытство Валли устремлено было преимущественно въ два мѣста: Зельденъ и Цвизелынтейнъ. Человѣкъ онъ былъ не глупый, а потому безъ особеннаго труда разгадалъ причину этого. И вотъ, Валли стала получать отъ него различныя вѣсточки относительно знакомства, завязавшагося между Іосифомъ и Афрой. Новости эти, какъ видно, сильно тревожили ее и заставляли крѣпко волноваться. Викентій и виду не показывалъ, что все это видитъ и, равнодушно болтая, пересталъ даже намекать ей о своей любви. Валли поэтому поуспокоилась и стала какъ-то довѣрчивѣе къ нему, но чувство ревности къ Іосифу грызло сердце Викентія... "Проклятіе всей жизни моей этотъ Гагенбахеръ! думалъ онъ: "Гагенбахеръ всегда всѣхъ опередитъ, первый прославится; какой-бы подвигъ ни предстояло совершить -- глядишь: ужъ онъ отличился! А на состязаніяхъ игроковъ въ кегли или стрѣлковъ? Сколько ни было состязаній -- онъ каждый разъ хваталъ призъ, всегда выходилъ побѣдителемъ... И что-же -- мало этого: онъ отбиваетъ теперь у меня сердце дѣвушки! А вѣдь Валли, пожалуй, наконецъ, улыбнулась-бы мнѣ, видя такое упорное ухаживанье -- не будь только этого Гагенбахера!.. О, зачѣмъ-же это Богъ одаряетъ такъ щедро одного, оставляя другихъ въ убожествѣ, безталанности?"...

Такъ ропталъ Викентій и находился въ такомъ-же возбужденномъ тревожномъ состояніи духа, какъ и Валли. Если-бы все горе и вся злость ихъ могли слиться въ одинъ потокъ, то, право, волны его залили-бы всю Эцтскую долину.

Пришло время траву косить. Какъ-то разъ, вечеромъ, находясь на сѣнокосѣ, Валли помогала грузить тѣлегу копнами скошеной травы. Кончилась нагрузка, оставалось только обвязать возъ; но сѣна такъ много навалили на телѣгу, что рабочимъ все какъ-то не удавалось перекинуть веревку съ палкой черезъ возъ. Веревка взлетала, скатывалась на землю, опять взлетала, но безуспѣшно. Это забавляло рабочихъ -- и они стали просто шалить. Валли вышла наконецъ изъ терпѣнія.

-- Прочь вы, остолопы этакіе! крикнула она на рабочихъ, разтолкала ихъ и, захвативъ веревку, взобралась на самый верхъ воза, потомъ взялась обѣими своими круглыми руками за конецъ длинной палки, почти дубины, взмахнула ею -- и дѣло было въ шляпѣ. Всѣ даже вскрикнули отъ удивленія. Работницы начали подтрунивать надъ работниками, дразня ихъ тѣмъ, что силенки не хватило у нихъ, а вонъ хозяйка-то одна справилась! Батраки почесывали только затылокъ и полагали, что она выкинула такую штуку не сама по себѣ;. ужъ навѣрно тутъ ей дьяволъ помогъ!...

Валли, стоя на возу, глядѣла на ярко-красный дискъ заходящаго солнца. Лицо ея выражало и гордость, и самодовольство. Въ эти минуты она особенно ясно сознавала, что подобной ей -- нѣтъ и, попрежнему, ощущая въ себѣ богатырскую мощь и энергію, готова была вызвать на борьбу хоть цѣлый міръ.

Подвернулся тутъ Викентій и, закинувъ голову, крикнулъ:

-- Ты смахиваешь теперь на царицу Потифарь на слонѣ! Вотъ если-бы Іосифъ увидѣлъ такую Потифарь -- навѣрно пересталъ-бы дурить!

При этомъ намекѣ щеки Валли зарумянились. Она соскочила съ воза, подошла къ Викентію и сказала:

-- Запрещаю тебѣ подобныя шутки!

-- Ну-ну, не буду, извинился Викентій,-- вѣдь это я такъ бухнулъ -- спроста, потому-что утерпѣть не могъ: ужь очень ты красива была, когда стояла тамъ! Больше этого не случится -- будь увѣрена.

И онъ пошелъ съ ней рядомъ.

-- Ну, не слыхалъ-ли чего новенькаго? спросила Валли по обыкновенію.

-- Новенькаго-то маловато, отвѣтилъ Викентій:-- вотъ болтаютъ, что въ день Петра и Павла Гагенбахеръ будетъ танцевать въ Зёльденѣ съ служанкой-то той -- Афрой. А слышалъ я это отъ одного посыльнаго, которому поручено принести изъ Имста новые башмаки и шелковый платочекъ -- для Афры. Іосифъ и денегъ далъ на эти покупки...

Валли промолчала, захвативъ зубами нижнюю губу, но Гелльнеръ отлично видѣлъ, что творится въ ней въ эти минуты.

-- Послушай-ка, заговорилъ онъ снова,-- вѣдь въ день Петра и Павла у насъ тоже праздникъ, ну, и почему-бы тебѣ не придти? То-то-бы удался праздничекъ: молва о немъ пошла-бы далеко! Что-жъ, не желаешь-ли со мной протанцовать?.. а?...

Валли мотнула назадъ головой и съ горечью произнесла:

-- Не мнѣ танцовать!...

-- Нѣтъ, Валли, пойдемъ, право, пойдемъ! настаивалъ Викентій.-- Ну, согласись, хоть разокъ, чтобы люди хоть видѣли!

-- Много я на нихъ вниманія обращаю... Какже! И она презрительно фыркнула.

-- Да, но вѣдь рты-то не зажмешь! Вонъ говорятъ... Викентій спохватился, прикусилъ языкъ, а Валли приостановилась и бросила пристальный взглядъ на него.

-- Что такое говорятъ?

Выраженіе лица дѣвушки испугало Гелльнера.

-- Да это я такъ... то есть, видишь-ли, болтаютъ, что у тебя будто какое-то горе тайное есть. Ну, а старшая работница начала разсказывать, что ты по ночамъ дома не бываешь и, словно какъ поврежденная, по полямъ разгуливаешь... Толкуютъ тоже вотъ, что катаешься ты какъ сыръ въ маслѣ, что жениховъ у тебя какъ нерѣзанныхъ собакъ, а если не смотря на все это ты не довольна, печальна -- значить, въ любви какой-то несчастлива; а послѣ того скандала -- когда процессія-то была...

-- Что-же? продолжай! проговорила Валли какимъ-то тихимъ, страннымъ голосомъ.

-- Ну, послѣ того скандала и стали поговаривать, что во всемъ Эцталѣ только одинъ ей и приглянулся -- Іосифъ, да вотъ бѣда: не хочетъ онъ даже и взглянуть на неё...

Глаза Валли заискрились, засверкали, точно молнія блеснула въ нихъ. Слова эти поразили ее до глубины души; она даже съ мѣста не могла двинуться и, какъ стояла у дерева, такъ и прислонилась головой къ стволу... Кровь хлынула въ голову, въ вискахъ страшно стучало.

-- Если это правда... Если ужъ въ самомъ дѣлѣ про меня такъ... простонала она и не договорила, потому что мысли ея спутались, въ головѣ потемнѣло, какъ будто мозгъ отуманился.

Викентій далъ ей время очнуться, придти въ себя: онъ вѣдь зналъ, какъ она горда, и зналъ, какъ ударъ этотъ былъ тяжолъ для нея.

-- Ну, вотъ, поэтому-то хочется мнѣ, чтобы ты со мной протанцовала, проговорилъ онъ потомъ:-- это наилучшимъ манеромъ можетъ зажать людскіе рты.

Валли выпрямилась и воскликнула:

-- Съ тѣмъ только человѣкомъ пойду я танцовать, которой можетъ быть моимъ мужемъ! И это тебѣ извѣстно!

-- А я такъ полагаю: будь я на твоемъ мѣстѣ -- сейчасъ-бы отдалъ руку Викентію Гелльнеру, не унимался Викентій, желая колоть ее:-- право, пошелъ-бы за него! А то что: ради любви къ Гагенбахеру остаться въ дѣвкахъ?...

Валли проглядѣла на Гелльнера, и чувство отвращенія къ нему снова шевельнулось въ ея груди.

-- И какъ это тебѣ не надоѣстъ повторять одно и то же?... Самъ знаешь, что ничего изъ этого не выйдетъ!...

-- Ну, слушай, Валли, въ послѣдній разъ спрашиваю тебя: примиришься-ли ты съ мыслью назвать меня своимъ мужемъ?

-- О, никогда, никогда! Ужъ лучше умереть! отвѣтила Валли.

Желтоватое лицо Викентія покрылось бѣлыми пятнами, которыя были замѣтны на выдающихся его скулахъ. Поглядывая искоса на дѣвушку, онъ смахивалъ на коршуна, устремившаго свой желтый глазъ на беззащитную жертву.

-- Прискорбно мнѣ, Валли, но я обязанъ теперь сказать тебѣ нѣчто такое, о чемъ, право, охотнѣе умолчалъ-бы, но... ты сама принуждаешь меня къ этому Годъ я выждалъ, давалъ тебѣ время одуматься, нынче ужъ -- шабашъ: объявить надо!.. И онъ вытащилъ изъ кармана исписанный листъ бумаги.

-- Вотъ, осталось всего нѣсколько дней до годовщины смерти отца твоего. Ежели ты не пойдешь за меня, то со дня годовщины теряешь право владѣть наслѣдствомъ Штроммингера.

Валли удивленно поглядѣла на Викентія, который успѣлъ уже развернуть листъ.

-- Это -- духовная твоего отца, въ которой объявляется его воля: ежели ты, по прошествіи года со дня смерти отца, не сдѣлаешься моею женой, то весь домъ, со всѣмъ добромъ, всѣ пристройки и другіе предметы -- будутъ принадлежать мнѣ!... Тогда полно тебѣ гордиться: по завѣщанію ты получишь только законную часть. Объ этомъ никто еще не знаетъ... Пораздумай-ка хорошенько, право; еще разъ сообрази все это. Лучше идти тебѣ на уступку, такъ я думаю, чѣмъ принудить меня затѣвать дѣло въ судѣ и просить, чтобы духовная была въ точности выполнена.

Валли вдругъ остановилась и, окинувъ его съ головы до ногъ ледянымъ взглядомъ, взглядомъ полнымъ презрѣнія, проговорила наконецъ совершенно спокойнымъ тономъ:

-- Жалкій ты человѣкъ! неужто ты думаешь изловить Орелъ-Дѣвку такимъ манеромъ, поймать ее въ этакую ловушку?.. Да, въ вашемъ это духѣ... Похожъ ты на моего отца! Только онъ не зналъ меня, да и ты меня не знаешь! Ну, на что мнѣ деньги и имущество все? Вѣдь ни за какія деньги не купить мнѣ того, чего я хочу,-- такъ зачѣмъ стану я дорожить ими?.. Ну-да что объ этомъ говорить!.. Въ понедѣльникъ я соберусь въ дорогу, возьму кой-какія вещи -- и уйду, такъ какъ въ гостяхъ у тебя быть не намѣрена -- ни на одинъ часъ. Правда, тяжело мнѣ покидать домъ, въ которомъ я родилась; но, поживъ хозяйкой, развѣ испытала я больше счастья, чѣмъ тогда, когда исполняла обязанности пастуха?.. Тутъ, какъ и тамъ, я была всѣмъ чужой... Ну, значить, и теперь самое лучшее уходить отсюда какъ можно подальше!...

Спокойно повернувшись, она пошла къ дому. Викентій, въ порывѣ дикаго отчаянія, внезапно охватившаго его, бросился за ней, упалъ къ ея ногамъ и уцѣпился за нихъ.

-- Ахъ! да развѣ я имѣлъ это въ мысляхъ?! Не надо, не надо тебѣ уходить! Ради Бога, оставь ты это! восклицалъ онъ прерывающимся голосомъ.-- Мнѣ-то твой домъ на что?... Вѣдь я хотѣлъ только... О, Господи! Человѣкъ въ отчаяніи не разбираетъ средствъ... радъ за все ухватиться!...

Обхвативъ крѣпко одной рукой колѣни Валли, Викентій держалъ въ другой духовную, и вдругъ бумага эта очутилась около его рта -- и онъ разорвалъ ее зубами.

-- Вотъ, лоскутки... остались! гляди-же! Не хочу я твоего дома, если въ немъ тебя не будетъ!.. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Не уходи -- только не уходи!

Лоскутки духовнаго завѣщанія унеслись куда-то, подхваченные вѣтромъ.

Валли удивленными глазами смотрѣла на Викентія.

-- Право, мнѣ жалко тебя, Викентій, заговорила она, -- но я не въ силахъ тутъ ни тебѣ, ни себѣ помочь... Владѣй домомъ, владѣй всѣмъ, что слѣдуетъ тебѣ по завѣщанію. Дѣло это рѣшенное, пусть такъ все и будетъ; хотя ты и уничтожилъ бумагу -- ничего: я отъ своего слова не отступлюсь, потому что подарковъ отъ тебя не хочу... Мнѣ и такъ тутъ больно ужъ тяжело, все ровно -- уйти надо. И зачѣмъ останусь я здѣсь? Чего ждать? Люди здѣшніе не по мнѣ, да и я не по нимъ... Возьму я Ганзля -- и опять туда, въ горы -- тамъ мое гнѣздо. Если мнѣ можно попросить тебя сдѣлать какое нибудь одолженіе мнѣ, то вотъ моя просьба: пока я буду еще здѣсь -- не говори ты никому, что домъ уже не принадлежитъ Вальбургѣ Штроммингеръ... Вѣдь ты знаешь -- ну, не могу я вынести, когда вижу, что надо мною смѣются! Это бѣситъ меня -- бѣситъ!... Въ самомъ дѣлѣ, подумай, какъ-бы стали злорадствовать, насмѣхаться, еслибы сейчасъ узнали, что гордая Валли принуждена оставить свой домъ, уйдти, какъ выгнанная батрачка!.. О, да я не пережила-бы этого! Вотъ, я и прошу тебя: не помѣшай мнѣ удалиться по моей доброй волѣ, какъ настоящей хозяйкѣ!

-- Валли... Валли! завопилъ Викентій:-- ежели ты непремѣнно уйдешь, такъ я -- за тобой! Это ужъ не въ твоей власти -- не запретишь мнѣ! Куда ты, туда и я... Пути никому не заказаны и нигдѣ -- хоть на всѣ четыре стороны!

Валли съ ужасомъ глядѣла на него, ей стало страшно: онъ видѣла передъ собой человѣка, который весь трясся, дрожалъ, былъ на себя не похожъ... Ей казалось, что это злой духъ присталъ къ ней -- и ужъ не оставитъ ее.

-- Да что-жъ, толку-то въ этомъ? проговорила она тихо, чувствуя, что уже тутъ ничего не можетъ сдѣлать...

Викентій прищурилъ глаза.

Отъ дома Валли шелъ по лужайкѣ какой-то человѣкъ съ большимъ букетомъ на шляпѣ, въ праздничномъ нарядѣ, какъ будто сватъ. Завидѣвъ Валли, онъ направился прямо къ ней. Это былъ нарочный изъ Зёльдена.

-- Гляди-ка, вонъ идутъ звать тебя на свадьбу Іосифа и Афры, произнесъ Викентій съ какимъ-то дикимъ хохотомъ:-- ха-ха-ха! На свадьбу!...

Валли запнулась за что-то и схватила Гелльнера за руку, а онъ живо обнялъ ее, обнялъ крѣпко.

Нарочный подошелъ и, снявъ шляпу, сказалъ:

-- Здравствуй, хозяйка молодая! Прислалъ меня Іосифъ Гагенбахъ: проситъ онъ тебя на танецъ -- въ день Петра и Павла. Коли ты дашь согласіе, онъ явится сюда около полудня, чтобы проводить тебя въ гостинницу "Олень". Что ему прикажешь отвѣтить?

Если-бы небеса разверзлись для Валли въ это мгновеніе, а Викентій очутился-бы вдругъ у вратъ ада кромѣшнаго, то такого рода неожиданность точно такъ же поразила-бы ихъ, какъ и слова зёльденскаго нарочнаго.

Что же, значитъ, всѣ сплетни насчетъ Афры -- одна ложь? Вѣдь онъ самъ прислалъ къ Валли этого человѣка, самъ обратился къ ней послѣ пятилѣтнихъ страданій, мученій, перенесенныхъ ею!.. Наконецъ-то... Наконецъ! Слово вылетѣло -- вѣтеръ подхватитъ это слово, оно прозвучитъ повсюду, а эхо тысячу разъ повторитъ его! Подъ лучами вечерняго солнца тамъ, далеко, на бѣлоснѣжныхъ вершинахъ заиграетъ улыбка... Все -- люди и природа -- возликовало; Валли даже казалось, что холмики изъ сѣна начали подпрыгивать, и самъ Ганзль, возсѣдавшій на крышѣ, замахалъ крыльями отъ восторга... Словомъ -- радость всеобщая! Еще-бы! Вѣдь Іосифъ-Медвѣжатникъ пригласилъ Валли на танецъ! Наконецъ случилось то, что должно-же было случиться... Да, и вотъ одна новая пара продолжить потомство могучихъ великановъ -- такихъ, какъ Іосифъ и Валли!...

Милостивая улыбка заиграла на ея губахъ, словно она была царица, съ миртовымъ вѣнкомъ на головѣ, Опустивъ красивую свою голову, Валли съ нѣкоторою застѣнчивостью отвѣтила нарочному, что она будетъ ожидать Іосифа.

Викентій, блѣдный, нѣмой, стоялъ, прислонившись къ дереву. Онъ былъ похожъ на призракъ, явившійся изъ мрака прошедшаго. Валли бросила на него сострадательный взглядъ -- теперь уже ей нечего было бояться его... Теперь всѣ отнесутся къ ней съ должнымъ уваженіемъ, никто не дерзнетъ промолвить о Валли что нибудь худое!...

Она не вошла, а скорѣе -- влетѣла въ домъ, и съ такимъ радостнымъ лицомъ, что увидѣвшіе ее глаза вытаращили и ротъ разинули. Но Валли не могла усидѣть дома: набивъ карманъ деньгами, она отправилась разгуливать по деревнѣ и разсыпать счастье направо и налѣво, какъ благодѣтельная фея. Такъ какъ деньги она считала своими, а домъ, землю и все прочее уже принадлежащими Гельнеру, то и не жалѣла денегъ, бросая ихъ щедрою рукою чуть-ли не въ каждой избѣ. И все таки Валли была еще довольно богата: законная часть наслѣдства, слѣдующая ей по завѣщанію Штроммингера, составляла почти цѣлое состояніе, такъ что она могла зажить съ Іосифомъ припѣваючи и даже оказывать помощь неимущимъ, быть благодѣтельницей для окружающихъ.-- Валли ужасно захотѣлось каждому встрѣчному сдѣлать что нибудь пріятное, хоть чѣмъ нибудь осчастливить, потому что счастье, которое она теперь впервые испытывала -- давило ее своею громадностью; нужно было подѣлиться имъ.

До праздника оставалось только два дня -- и эти два дня для всей Солнечной площадки были какими-то чудесными, полу-сказочными. Валли просто узнать не могли: эта мрачная, злобствующая, раздражительная дѣвушка совсѣмъ просіяла, счастьемъ вѣяло отъ каждой складки ея платья; казалось, незримыя крылья выросли у нея за плечами, такъ она легко и плавно скользила по землѣ!... Солнечный лучъ упалъ на цвѣтокъ, смятый градинами, помертвѣвшій подъ морознымъ дыханіемъ,-- и одного этого луча было довольно, чтобы оживить его, расправить поблёкшіе лепестки. Сердце было угнетено, почти разбито, но въ немъ таилась безпредѣльная сила -- то была сила любви и злобы, радости и горя, самоотверженія и упорства, энергіи и стойкости. Въ тотъ день, когда Валли освободилась отъ мрачнаго, злобнаго духа, давившаго всѣхъ подобно свинцовой грозовой тучѣ,-- все населеніе Солнечной площадки вздохнуло свободнѣе, какъ-бы стряхнувъ ярмо съ своихъ плечъ.

-- Когда счастье, такое какъ мое, посѣтитъ человѣка -- пусть всѣ тогда возрадуются! говорила Валли, и вотъ, въ короткое время, вездѣ уже зной, что Орелъ-Дѣвка совсѣмъ другой стала; а причина та, что Іосифъ пригласилъ ее протанцевать съ нимъ -- другими словами: объявилъ о намѣреніи своемъ сдѣлаться женихомъ Воли.

Что-жъ, пусть говорятъ! Она не станетъ опровергать того, что, все равно, должно неминуемо совершиться черезъ нѣсколько дней... И зачѣмъ ей говорить, что это не правда, когда она любитъ его всѣмъ сердцемъ, больше всего на свѣтѣ?... Іосифъ стоитъ такой любви, да онъ и самъ влюбленъ въ нее; въ противномъ случаѣ, развѣ послалъ-бы онъ ей такое приглашеніе?... И какъ это удивительно пріятно, сладко, имѣть возможность не скрывать своего счастья пусть всѣ видятъ, что на душѣ у Валли!...

Сталкиваясь съ ребятишками, она брала ихъ на руки и говорила имъ, что въ Петропавловскій день придетъ сюда Іосифъ-Медвѣжатникъ, тотъ самый что большущаго медвѣдя убилъ и спасъ Лизу въ Цвизельштейнѣ отъ взбѣсившагося быка... "И такъ ужъ онъ красивъ, и такой онъ силачъ, что вы глазенки вытаращите! Такого молодца вы и не видывали до сихъ поръ, да другаго такого и не найдется во всемъ мірѣ!"... Ребятишки были въ восторгѣ и цѣлый день забавлялись игрой, представляя Іосифа и медвѣдя.

Валли заиграла съ Ганзлемъ и, грозя ему пальцемъ, говорила:

-- Ну, будь-же умницей, паинькой, когда Іосифъ будетъ здѣсь... Слышишь? Заранѣе говорю тебѣ, а не-то -- смотри ты у меня!...

Старому Клеттенмайеру и тѣмъ изъ работниковъ, которыхъ Валли отличала отъ прочихъ, было выдано новое праздничное платье. Всѣ они знали, почему это такъ, и громко болтали о такой новости, потому что "хозяйка" и не думала запрещать имъ бесѣдовать объ этомъ.

Но временамъ Валли уходила въ свою комнату, садилась тамъ и просиживала цѣлые часы, думая только о томъ: какъ же это случилось, что Іосифъ такъ внезапно перемѣнился, совсѣмъ иначе взглянулъ на нее?.. Но какъ она ни раскидывала умомъ, а сообразить все таки не могла, какимъ это образомъ этакое счастье свалилось вдругъ... Валли стала поглядывать теперь какъ-то особенно ласково на изображеніе святыхъ и сочла долгомъ отблагодарить ихъ за то, что они все такъ хорошо устроили, такъ чудесно порѣшили дѣло. Взглянувъ на карты, вѣерообразно прикрѣпленныя къ стѣнѣ, надъ кроватью, она фыркнула и проговорила:

-- Хе! что-то вы теперь заговорите -- а? То-то вотъ, сами теперь увидѣли, что ничего-то вы тогда не вѣдали!...

Но эти разрисованныя бумажки, скрывая тайны будущаго, глядѣли на Валли безмолвно и таинственно, устремивъ на нее свои красные и черные глаза... Такъ глядитъ заколдованная вещь, которая не можетъ выйдти изъ-подъ чаръ, потому что нѣтъ такого волшебника-чернокнижника, который изрекъ-бы слово освобожденія и разрушилъ чары. Вотъ, если-бы Люккардъ была жива, она конечно прочла-бы отвѣта карта и передала-бы его Валли; но теперь эти карты были похожи на письмо, написанное цифрами, ключъ-же къ нему -- потерянъ. Доживи старушка до этого дня -- какъ-бы она порадовалась!...

А время такъ тянется... Валли даже подумывала о томъ, что ужъ не лечь-ли ей да и проспать до утра желаннаго дня, но -- нѣтъ, гдѣ-же ей заснуть! Сгорая отъ нетерпѣнія, она и ночью не могла сомкнуть глазъ; безсонница мучила ее.

-- Вотъ осталось всего двадцать четыре часа, говорила Валли,-- а вотъ и всего-то двѣнадцать!...

Но вотъ наступило утро желаннаго дня. Пообѣдавъ, Валли отправилась въ свою комнату одѣваться. Мытью и причесыванью казалось и конца не будетъ: въ ней снова пробуждалось все женское, Валли снова стала дѣвушкой,-- а потому нѣтъ ничего удивительнаго, что она завертѣлась передъ зеркальцемъ, принялась обозрѣвать лицо, чтобы узнать, насколько она красива -- и можетъ-ли понравиться Іосифу?.. Новая снуровка, роскошнѣе первой, появилась у нея вмѣстѣ съ большими филиграновыми булавками для головнаго убора. Изъ шкатулки, стоявшей на столѣ, Валли вынула эту снуровку и стянула ею корсажъ. Серебряныя финтифлюшки отличались такою-же ослѣпительною бѣлизной, какъ и рукава ея плоёной рубашки, а ужъ какъ позванивали эти маленькіе колокольчики -- совершенно какъ свадебные!.. Отъ красныхъ ситцевыхъ занавѣсокъ на окнахъ -- въ комнатѣ все отливало мягкимъ розовымъ цвѣтомъ; красивая фигура дѣвушки вся алѣла, какъ будто ее освѣщало пламя дѣвичьей страсти.-- Покончивъ съ своимъ туалетомъ, Валли достала изъ той-же шкатулки увѣсистую, изукрашенную серебромъ, пѣнковую трубку -- да какую -- просто мое почтенье! Этакой трубки никто изъ здѣшнихъ и не видалъ никогда. Она уложила ее на ладонь и долго взвѣшивала, соображая: хороша-ли еще такая трубка для Іосифа?... Опустивъ снова руку въ шкатулку, Валли, какъ-то особенно бережно, что-то вытащила оттуда и вдругъ, застыдившись, посмотрѣла на дверь (хорошо-ли заперта?)... Она держала въ рукѣ кругленькую коробочку, въ которой лежало -- кольцо. Вотъ оно вынуто... Изъ груди дѣвушки вырвался вздохъ, а на глазахъ ея заблестѣли слезы неизъяснимой радости и признательности.

Валли, сжимая кольцо въ рукѣ, невольно опустилась на колѣни... Давно уже не молилась она,-- и вотъ теперь, передъ кольцомъ, губы ея шептали молитву... Да, оно свяжетъ ее на вѣки съ тѣмъ человѣкомъ, котораго она полюбила всѣмъ сердцемъ!... И Валли теперь совершенно не слышала ни горделиваго шелеста своей шелковой юбки, ни задорнаго позвякиванья серебряныхъ финтифлюшекъ,-- она молилась такъ горячо, такъ искренно, какъ молится ребенокъ, желая поблагодарить Господа Бога за то, что отецъ исполнилъ одно изъ самыхъ пламенныхъ его желаній.

-- Хозяйка-то наша, пожалуй, до ночи прокопается, говорили дѣвушки-работницы, видя, что Валли такъ долго не выходитъ изъ комнаты.

Поселяне уже толпились передъ трактиромъ "Олень". Много набралось сюда народу: кто на ногахъ держался, да имѣлъ праздничное платье -- непремѣнно шелъ къ "Оленю", такъ какъ всѣ были чрезвычайно заинтересованы вѣстью, что Валли будетъ танцовать съ Гагенбахомъ. Трактирщикъ, надѣясь на хорошій барышъ, пригласилъ даже музыкантовъ изъ Имста.

Валли распорядилась, чтобы одна изъ работницъ караулила наверху, у слуховаго окна, т. е. смотрѣла-бы на дорогу, и какъ только завидитъ Іосифа -- сейчасъ дала-бы знать. Сама она уже вышла въ переднюю горницу: сердце ея билось, щеки горѣли,-- а рисами, холодными какъ ледъ, она прижимала къ груди тонкій платочекъ... Платочекъ этотъ былъ когда-то въ рукѣ ея маматери: мать невѣстой вошла съ нимъ въ церковь

Въ карманѣ у Валли лежали трубка и кольцо, назначенныя Іосифу. Она стояла не шевелясь, она каждую секунду ждала -- вотъ крикнутъ: "идетъ!", и это ожиданіе такъ томило ее, что она почти задыхалась въ жару нетерпѣнья... Эти минуты были едва-ли не самыя тяжелыя въ ея жизни.

-- Они! Идутъ! крикнула караульная изъ слуховаго окна.-- Съ Іосифомъ куча парней: тутъ и цвизельштейнцы, и зельденцы! Вонъ и хозяинъ "Ягненка"... Цѣлый полкъ!

Толпа любопытныхъ устремилась къ воротамъ Штроммингерова дома. Валли, все еще не выходя изъ комнаты, слышала уже топотъ шаговъ "цѣлаго полка" -- и вдругъ толпа ахнула отъ удивленія: она увидѣла Валли. И въ ту-же минуту къ воротамъ подошелъ Іосифъ. Онъ былъ во главѣ процессіи.

Валли, такая скромная, но свѣтлая, величавая, какъ невѣста, гордящаяся такимъ женихомъ, встрѣтила желаннаго гостя.

-- Это ты -- Іосифъ?!...

Голосъ ея звучалъ такъ мягко, нѣжно, какъ никогда; Іосифъ поглядѣлъ на нее какъ-то странно, почти застѣнчиво, и опустилъ глаза.

По тѣлу Валли пробѣжала дрожь... Что-же это такое: случайно или... нарочно -- Іосифъ засунулъ перо за лепту шляпы верхушкой внизъ? Вѣдь такъ обыкновенно парни засовываютъ перо тогда, когда думаютъ затѣять ссору?... Ну, конечно, сегодня-то это вышло случайно!..

Она была окружена любопытными, на нее смотрѣли во всѣ глаза,-- и ей такъ было неловко, странно, что она даже не могла языкомъ шевельнуть. Іосифъ тоже молчалъ... Валли глядѣла на него, не скрывая восторга, но онъ старался не смотрѣть ей въ глаза,-- что-жъ, вѣрно, онъ тоже смущенъ, какъ и она!...

-- Ну, идемъ! произнесъ наконецъ Іосифъ и подалъ ей руку.

Валли подала свою, и они молча двинулись впередъ, къ трактиру. Толпа повалила за ними.

Стоитъ поглядѣть даже на заходящее солнце, потомъ отвернуться -- и въ глазахъ совсѣмъ потемнѣетъ. Съ Валли было теперь почти то же: она ощутила свѣтлое счастье, а между тѣмъ на душѣ у нея были потемки. Она не могла понять, почему это такъ, и находилась въ смущеніи; она не знала, что творится съ нею, и, однакоже, чувствовала, что все какъ-то вышло иначе... противъ ожиданія.

Когда Іосифъ и Валли вошли на дворъ "Оленя" -- грянула музыка. До слуха Валли долетѣла фраза изъ толпы: "Этакой красивой парочки ищи -- не найдешь!"...

Она теперь только увидѣла, какъ много постороннихъ явилось съ Іосифомъ, и замѣтила, что сюда пришли всѣ бывшіе ея женихи. Валли опять начала сравнивать ихъ съ нимъ и, положа руку на сердце, могла сказать, что въ цѣлой кучкѣ жениховъ не было ни одного парня, который поспорилъ-бы съ Іосифомъ относительно статности и красоты. Онъ былъ между ними -- царемъ, по фигурѣ и осанкѣ онъ отличался отъ всѣхъ бывшихъ тутъ мужчинъ, и Валли бросила на Іосифа восторженный взглядъ... Какъ грудь у него широка, какія стройныя, крѣпкія ноги!.. Посмотрѣвъ на Гагенбаха, всякій могъ понять, почему она предпочла его всѣмъ прочимъ.

И вдругъ глаза ея встрѣтились съ другими -- такими черными, пронзающими, которыя были устремлены на Іосифа, какъ острые концы двухъ мечей. Это Викентій, забравшись въ толпу, посматривалъ такъ на Гагенбаха... А вотъ, тамъ-же, и другое лицо -- печальное лицо Бенедикта Клёца: онъ задумчиво глядѣлъ на Валли. Когда она, раньше, проходила мимо него, онъ коснулся рукава ея рубашки и шепнулъ: "Валли, будь осторожнѣе! Они что-то замышляютъ противъ тебя... Не знаю, что именно, но чувствую, что дѣло тутъ неладно":

Она только плечами шевельнула: боятся-ли ей чего нибудь, когда Іосифъ около нея!...

Танцующіе собирались уже въ пары; Валли съ Іосифомъ встала впереди всѣхъ. Зрителямъ очень хотѣлось видѣть, какъ они запляшутъ. Десятки глазъ завистливо посматривали на эту нарядную, выходящую изъ ряда вонъ парочку.

И вдругъ Іосифъ выпустилъ руку своей дамы и, принявъ почти торжественный видъ, проговорилъ громкимъ голосомъ:

-- Валли! Я могу надѣяться (тутъ хозяинъ "Ягненка" махнулъ музыкантамъ -- и музыка умолкла), что прежде чѣмъ мы пойдемъ плясать, ты дашь мнѣ поцѣлуй, котораго не могъ получить ни одинъ изъ твоихъ бывшихъ жениховъ?

Валли вспыхнула, зарумянилась и шепнула:

-- Только не здѣсь, не при всѣхъ, Іосифъ!...

-- Нѣтъ, именно здѣсь -- при всѣхъ.

Она растерялась... И хотѣлось ей чмокнуть его, и стыдно было: поцѣловать мужчину на глазахъ у всѣхъ -- ужъ это слишкомъ тяжело для такой цѣломудренной, застѣнчивой дѣвушки!... Да, но вѣдь передъ нею былъ тотъ, кого она любила горячо, искренно... И вотъ та минута, за которую она рада была-бы отдать годы жизни, пожалуй -- всю жизнь,-- наступила наконецъ! Что-жъ, неужели ей поцеремониться какихъ нибудь непрошенныхъ свидѣтелей и отказать Іосифу въ его просьбѣ? Пусть говорятъ, что угодно: вѣдь она поцѣлуетъ -- жениха своего'.... Валли не долго колебалась -- и приблизила красивое свое лицо къ лицу Іосифа. Глаза его впились въ алыя, цвѣтущія губы дѣвушки, по прошла секунда -- и онъ невольно тихонько оттолкнулъ ее и сказалъ въ полголоса:

-- Нѣтъ, не такъ... Истый охотникъ бьетъ вольную дичь, преслѣдуя ее. Вѣдь я тебѣ какъ-то разъ говорилъ это? Я не желаю, чтобы ты мнѣ подарила поцѣлуй: мнѣ хочется взять его силой у тебя, такъ сказать -- съ бою. Я-бы на твоемъ мѣстѣ такъ дешево не раздавалъ-бы поцѣлуевъ. Такой дѣвушкѣ, какъ ты, это не пристало! Ну, защищайся, Валли! Борись такъ же, какъ боролась съ другими,-- не уступай мнѣ, а то и похвастаться мнѣ нечѣмъ будетъ!...

Валли покраснѣла отъ стыда, словно огнемъ опалило ея лицо, и она хотѣла сквозь землю провалиться: вѣдь она совершенно забыла о своемъ словѣ! Самъ женихъ долженъ былъ напомнить ей о хвастливомъ ея вызовѣ... Все въ глазахъ Валли приняло красноватый оттѣнокъ, кровь плеснула ей въ голову -- и Валли выпрямилась. Разгорѣвшіеся глаза ихъ встрѣтились.

-- Ладно, промолвила она,-- пускай будетъ по твоему. Тебѣ тоже нужно узнать, какова я -- Орелъ-Дѣвка! Ну, увидимъ, какъ-то ты теперь поцѣлуешь меня!

Тяжело и порывисто дыша, Валли сдернула съ плечъ платокъ и явилась въ одномъ бархатномъ корсажѣ съ серебряной снуровкой. Тонкая бѣлая рубашка покрывала только половину груди. Іосифъ былъ пораженъ: глаза его были устремлены на прекрасную, обнаженную шею дѣвушки..

-- Ахъ, и хороша-же ты! Настолько хороша, насколько и зла! пробормоталъ онъ -- и кинулся на нее, какъ охотникъ на звѣря.

Крѣпко обхватилъ Іосифъ станъ Валли, но онъ не зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло,-- не зналъ что такое Орелъ-Дѣвка; Валли дала ему одинъ толчокъ, но такой, который сразу освободилъ ее отъ противника. Въ толпѣ захохотали; особенно злорадно смѣялись тѣ, кому пришлось уже однажды потерпѣть это. Іосифъ, какъ видно, разгорячился, результатъ первой схватки задѣлъ его за живое; онъ, снова, своими желѣзными руками обхватилъ Валли и, громко вскрикнувъ, опять отступилъ: ударъ подъ ложечку заставилъ его опустить руки. Новый изрывъ смѣха.-- Валли отлично знала дѣйствіе этого удара и всегда прибѣгала къ нему, желая избавиться отъ назойливости какого нибудь любезника,-- и дѣйствительно, едва-ли кто могъ-бы выдержать такой ударъ! Іосифъ, затаивъ боль, почти съ остервенѣніемъ кинулся на дѣвушку, схватилъ ее за руки и старался приблизить лицо къ ея лицу, чтобы чмокнуть прямо въ губы; но она увернулась, и вотъ между ними началась напряженная борьба. Все замолкло, кругомъ; тишина прерывалась только изрѣдка проклятіями, которыя выкрикивалъ Іосифъ. Валли извивалась въ его рукахъ, какъ змѣя, такъ что ему никакъ не удавалось сорвать поцѣлуй съ ея губъ. На любовную -- борьба эта уже не была похожа: казалось, они схватились и бьются на смерть, защищая жизнь. Раза три онъ пригибалъ ее къ землѣ и каждый разъ Валли вскакивала, выпрямлялась; онъ приподнималъ ее, она висѣла на его рукахъ -- и все-таки ничего не выходило -- не удавалось поцѣловать хоть что хочешь!.. Рукава тонкой рубашки совсѣмъ разорвались, разорвалась и серебряная снуровка... Вдругъ Валли высвободилась, выскользнула изъ его рукъ и кинулась къ дверямъ, но Іосифъ поймалъ ее и прижалъ къ себѣ. Гнѣвное, жаркое было это объятіе! Она чувствовала дыханіе его -- горячее, почти огненное; она лежала у него на груди, слышала, какъ его сердце билось подъ ея сердцемъ и -- совершенно ослабѣла, упала передъ нимъ на колѣни и, въ изнеможеніи, ощущая боль въ тѣлѣ, сгорая отъ стыда и любви, прошептала:

-- Бери меня!...

-- Ха-а! произнесъ Іосифъ, тяжело вздохнувъ:-- что, всѣ видѣли?!. и, нагнувшись, звучно прижалъ свои губы къ ея жаркимъ, трепетавшимъ губамъ.

Вся толпа грянула -- ура!

Тутъ онъ поднялъ Валли, и она, чуть не въ обморокѣ, поникла головой на его грудь.

-- Нѣтъ, стой! проговорилъ Іосифъ строгимъ голосомъ и отступилъ отъ нея.-- Больше мнѣ не требуется -- будетъ съ меня и одного поцѣлуя. Ну, что -- видѣла, могу я тебя заставить поцѣловаться? Вотъ и все, ничего больше мнѣ и не надо.

Валли широко открыла глаза... она смотрѣла на него, словно ничего не понимала, и вдругъ, поблѣднѣвъ какъ мертвецъ, пробормотала заикаясь:

-- Но... зачѣмъ-же ты... Іосифъ... пришелъ сюда?

-- Зачѣмъ? Ужъ не думала-ли ты, что я женихомъ твоимъ сюда явился?... Недавно, а именно на церковной процессіи, ты при всѣхъ объявила, что Афра -- сокровище мое, что она изъ податливыхъ и что я, Іосифъ, не дерзнулъ-бы подъѣхать такимъ манеромъ къ Орелъ-Дѣвкѣ! Ну, и неужто ты серіозно полагала, что человѣкъ имѣющій совѣсть, честь, позволитъ говорить такъ о себѣ и о честной дѣвушкѣ? Мнѣ хотѣлось только доказать тебѣ, что совладать съ тобой я могу точно такъ же, какъ съ медвѣдемъ или другимъ какимъ нибудь звѣремъ. А поцѣлуй, который я взялъ у тебя сейчасъ, отнесу я Афрѣ: пусть онъ будетъ искупленіемъ за твою неправду, загладитъ то зло, которое ты сдѣлала ей. Постарайся не забыть этого урока, особенно, если гордость снова обуяетъ твое сердце. Это отвадитъ тебя, надѣюсь, обижать публично бѣдныхъ дѣвушекъ. Вотъ ты теперь сама попробовала, легко-ли вытерпѣть, когда видишь, что надъ тобой всѣ смѣются?...

Взрывъ хохота заглушилъ послѣднія слова Іосифа, но онъ сердито посмотрѣлъ на окружающихъ, давъ имъ понять, что никакихъ похвалъ себѣ не желаетъ.

-- И такъ, всѣ вы -- свидѣтели, что слово я сдержалъ? Теперь иду я въ Цвизельштейнъ, чтобы успокоить Афру. Она, бѣдняжка, плакала, узнавъ, что я хочу сыграть штуку съ Штроммингеровой Валли. Ну, счастливо всѣмъ оставаться!

Іосифъ пошелъ, за нимъ бросились всѣ. Толпѣ ужъ очень пришлось по вкусу эта "штука". Нѣтъ, гдѣ съ Іосифомъ тягаться! Одинъ онъ только и могъ совладать съ этой гордячкой -- Валли.

-- Ничего, пусть она скушаетъ это на здоровье! Такъ ей и надо!

-- Ну, Іосифъ, ужъ вотъ одолжилъ! Лучше этой штуки у тебя и не было!

-- Теперь на этакую невѣсту никто и вниманія не обратитъ!...

Такъ загалдѣли бывшіе женихи Валли, весело провожая Іосифа. Шутки такъ и сыпались.

Площадка, назначенная для танцевъ, живо опустѣла. Около Валли остались только двое -- Викентій и Бенедиктъ. Она, не шевелясь, стояла все на томъ-же мѣстѣ, ничего не сознавая, ничего не чувствуя, какъ будто (такъ ей казалось) ея уже и въ живыхъ пѣть... Викентій, съ опущенными руками, молча глядѣлъ на нее. Но вотъ рофенскій Бенедиктъ приблизился къ дѣвушкѣ и, слегка дотронувшись до ея руки, заговорилъ:

-- Эхъ, Валли, брось, не огорчайся такъ! Вѣдь мы тутъ, съ тобой, и готовы за тебя отомстить! Говори, прикажи, что дѣлать? На все пойдемъ, только слово скажи... Ну, Валли?...

Она пошевелилась, большіе глаза ея сверкнули, по лицо какъ было -- такъ и осталось безжизненнымъ, блѣднымъ... Она подергивала губами, какъ-бы силясь что-то выговорить -- и, наконецъ, собравшись съ духомъ, скорѣе выкрикнула, чѣмъ проговорила:

-- М-мертвымъ хочу его видѣть!...

Бенедиктъ попятился...

-- Что ты, Валли!... Боже тебя сохрани!..

А Викентій подскочилъ къ ней. Глаза у него горѣли.

-- Валли, это ты взаправду -- да?...

-- А ты думалъ -- въ шутку? Да, взаправду!..

Тутъ она простерла вверхъ руки (онѣ были блѣдны, съ посинѣвшими ногтями, какъ у мертвеца) и произнесла, какъ-бы давая клятву:

-- Кто положить его мертвымъ у ногъ его Афры -- за того пойду я! И это такъ же вѣрно, какъ вѣрно, что я Штроммингерова Вальбурга!...