Орел-Девка

IX. Среди пустыни.

Весенній вѣтерокъ снова повѣялъ надъ землей, снѣга стали осѣдать, опять зашумѣли хлынувшіе съ горъ потоки,-- и какъ-то робко, почти боязливо, выглянули первыя почки альпійскихъ растеній на встрѣчу вѣшнему солнцу... Можетъ быть, оно такъ, въ шутку, обдало ихъ тепломъ? Можно-ли имъ рѣшиться зацвѣсть, совсѣмъ распуститься?... Тамъ и сямъ лежалъ еще снѣгъ въ видѣ обрывковъ бѣлаго ковра или забытыхъ кусковъ холста, разложенныхъ для бѣлѣнья. Въ чащѣ вѣчно-зеленыхъ хвойныхъ деревьевъ птицы уже помахивали крыльями, затѣвали крикливыя собранья и пробовали настраивать свои инструменты, чтобы потомъ, ликуя, грянуть всѣмъ хоромъ.

Съ вершинъ глетчеровъ срывались страшныя глыбы льда и снѣга, и съ грохотомъ летѣли въ равнины, потрясая стѣны и балки построекъ, уничтожая деревья и кустарникъ. Все задвигалось, зашумѣло, завязалась повсюду борьба: тамъ гремитъ, тутъ свиститъ; и страхъ, и надежда -- на высотѣ и въ безднѣ. Вѣчно-безпокойный смѣльчакъ -- человѣкъ тоже встрепенулся: дблогъ былъ зимній отдыхъ -- пора за работу; и вотъ онъ пошелъ по горамъ, тыкая своей альпійской палкой въ рыхлый, подтаявшій снѣгъ, чтобы проложить себѣ дорогу среди пропастей.

Одинъ только Рофенскій выселокъ пребывалъ еще въ сумракѣ, окруженный горными громадами, уходящими за облака, и окутанный какъ-бы бѣлоснѣжнымъ одѣяломъ -- словно человѣкъ, которому и послѣ долгаго сна все еще не хочется вставать.

Передъ дверью рофенскихъ Клёцовъ стоялъ Леандръ и потчивалъ Ганзля большою мышью. Эту дичь онъ нарочно ловилъ для него, потому-что орелъ крѣпко полюбился ему съ той самой минуты, когда обнаружилось, что птица эта -- собственность Валли. Ганзлю вообще хорошо жилось въ Рофенѣ.

Вотъ и Бенедиктъ, съ горнымъ посохомъ своимъ, возвратился домой. Онъ ходилъ искать дороги на Мурцолльи нѣсколько разъ на пути туда былъ на волосокъ отъ смерти. Глаза его какъ-то странно блуждали, вообще что-то тревожное, мрачное было во всей его фигурѣ.

Встревожился и Леандръ, и боязливо-робко спросилъ:

-- Ну что, какъ тамъ?

-- Да, пожалуй, можно пройдти, ежели ужъ надо пройдти... Рѣшиться она можетъ на это, коли я самъ ее поведу.

-- Нѣтъ, знаешь что?-- откажись отъ этого, не пускай ты ее туда... Бенедиктъ, прошу тебя!...

-- На то ея воля, а чего она хочетъ -- тому значить и быть, пробурчалъ Бенедикта.

-- Ну, объясни ей, что, молъ, нельзя пройдти, дороги нѣтъ! Вотъ, и придется ей остаться.

-- Кчему обманывать-то? Ужъ если ей запало это въ голову -- она намѣренія своего не измѣнить, сколько-бы ей не пришлось тутъ сидѣть... Ну, а ты-то оставилъ-бы ужъ "всякую надежду!" Сколько разъ она говорила тебѣ насчетъ этого -- а? Для такой дѣвушки, какъ Валли, парнишка этакой вовсе не годится... Образумься-ка, пора!

Бенедиктъ скрылся за калиткой, а Леандра все это такъ раздражило и разогорчило, что онъ даже прослезился.

Когда Бенедиктъ вошелъ во дворъ -- Валли встрѣтилась ему; она шла изъ хлѣва, неся вилы.

-- Валли, заговорилъ онъ,-- ужъ если ты такъ желаешь -- я проведу тебя. Дорогу я нашелъ, да дорога-то довольно еще опасна...

-- Спасибо тебѣ, Бенедиктъ! отвѣтила дѣвушка,-- значитъ, завтра можно будетъ отправиться?...

Поставивъ вилы куда слѣдуетъ, она ушла въ кухню, не дождавшись отвѣта.

Бенедиктъ топнулъ ногой, бросилъ въ уголъ свой посохъ, постоялъ на одномъ мѣстѣ, соображая что-то; потомъ, не зная куда дѣваться, отправился тоже въ кухню, Увидѣвъ, что Валли подвязываетъ юбку, собираясь мыть полъ,-- онъ подошелъ къ ней и сказалъ:

-- Оставь, не нужно... Мнѣ надо съ тобой переговорить.

-- Нѣтъ, нужно, Бенедиктъ. Гляди-ка, все это слѣдуетъ вымыть. Ежели я уйду завтра -- мнѣ хочется, чтобы тутъ все было чисто, въ порядкѣ.

-- Ну, если считать всю работу твою, да сосчитать сколько ты наѣла и напила у насъ -- такъ работы-то твоей куда будетъ больше! Ладно, оставь ужъ, все хорошо, все чисто... Вотъ ты уйдешь -- ну, не все-ли равно тогда?...

Валли видѣла, какъ Бенедиктъ отламывалъ зубами кусочки отъ деревяшки, очутившейся въ его рукѣ, выплевывалъ отломленные, опять кусалъ, однимъ словомъ -- замѣтивъ, что онъ сильно взволнованъ, пріумолкла, чтобы дать ему высказаться.

-- Слушай, продолжалъ Бенедикта,-- ну, хоть же разъ пораздумай: не выберетъ-ли сердце твое одного изъ насъ, Валли?... Скажу я тебѣ: эхъ, понапрасну ты такъ горда! Вѣдь слава-то о тебѣ такая пошла, что крѣпко много... надо любить тебя, что-бы за себя-то взять...

Валли только кивнула -- въ знакъ согласія.

-- Постой... Вотъ мы, рофенцы, люди такіе, которымъ нигдѣ пути не заказаны: любая дѣвица радёшенька была-бы сдѣлаться женою одного изъ Клёцовъ. Ну, на-же, выбирай между двумя братьями! Не отвертывайся отъ своего счастья... Валли слушай: раскаешься, да ужъ поздно будетъ!...

-- Вижу я, Бенедиктъ, что намѣреніе у тебя хорошее. Тебя и Леандра я очень полюбила, какъ могу только полюбить хорошихъ людей; но все-таки это любовь не такая, чтобы я пошла за-мужъ за тебя или за него... Ужъ лучше я въ дѣвкахъ останусь, если мнѣ не судьба выйти за того, кого бы я могла полюбить какъ мужа. Знай-же: есть такой человѣкъ, я видѣла его только разъ -- и забыть не могу его! Какъ же стану я съ другимъ вѣнчаться, когда онъ не выходить у меня изъ головы?...

Лицо Бенедикта поблѣднѣло.

-- Слушай, вѣдь это я для того тебѣ говорю, продолжала Валли,-- чтобы ты совсѣмъ успокоился, пересталъ-бы понапрасну... Ахъ, Бенедиктъ, неужели же я не понимаю, не чувствую, что ты -- да и всѣ вы -- сдѣлали для меня? И отъ смерти спасли, и отцу не выдали, когда онъ задумалъ было силой взять меня отсюда... Помню вѣдь я, какъ ты славно отстоялъ меня и свои рофенскія права. Вотъ, если-бъ я могла полюбить тебя какъ мужа, да позабыть того -- ну, тогда другаго счастья мнѣ и не надо было-бы! Превеликое, большое спасибо тебѣ за все -- и если-бы ты нуждался въ моей помощи -- я-бы жизни для тебя не пожалѣла. Теперь самъ подумай: ну, что толку въ такой женѣ, которая о другомъ помышляетъ?... Это значило-бы ужъ очень плохо отблагодарить такого человѣка, какъ ты!

-- Да, произнесъ Бенедикта хриплымъ голосомъ и провелъ рукой по лбу.

-- Ну, вотъ и самъ ты видишь теперь, что лучше мнѣ удалиться, что лучше такъ и порѣшить все.

-- Да... да, повторилъ онъ тѣмъ-же тономъ и вышелъ изъ кухни.

Валли поглядѣла ему вслѣдъ... Бенедиктъ, этотъ смѣлый, горделивый человѣкъ, уходилъ совсѣмъ растроеннымъ! Вѣдь онъ все, все предлагалъ ей, что могло, по его мнѣнію, высказанному въ простотѣ души, составить счастье любой дѣвушки... Но она не въ состояніи была объяснить себѣ, почему-же это въ ея сердцѣ нѣтъ ни чуточки любви къ человѣку, который столько добра для нея сдѣлалъ? А тотъ-то что? Тотъ, пожалуй, вовсе даже не думалъ и не думаетъ о ней... Да, но ужь такъ это все случилось!... И гдѣ-же найдется равный Іосифу по силѣ и красотѣ? Его образъ постоянно мелькалъ, носился передъ ней; она такъ ясно, отчетливо, даже теперь, видѣла, какъ онъ сбросилъ съ плеча окровавленную медвѣжью шкуру, какъ толпа обступила его, стала удивляться ему -- такому красавцу, силачу, какого и не сыскать!...

Въ ушахъ ея звучалъ разсказъ его о борьбѣ съ медвѣдемъ; потомъ представлялась ей другая картина -- картина борьбы Іосифа съ отцомъ; первый вышелъ побѣдителемъ... Она думала прежде, что отца, этого страшнаго человѣка, первѣйшаго силача, никто и побѣдить не можетъ. Поборовши его, Іосифъ такъ дружелюбно, ласково заговорилъ съ нимъ, хотя и видѣлъ, что въ немъ злость кипитъ.

-- Нѣтъ, ни кому не сравняться съ Іосифомъ! повторила Валли и принялась мыть полъ.-- Ну, вотъ, еслибы зналъ онъ, какую жертву для него приношу! мелькнуло въ ея головѣ и, нечаянно взглянувъ въ окно, она увидѣла тамъ Бенедикта и Леандра. Бенедиктъ, весь красный, толковалъ что-то брату, а тотъ плакалъ...

Старикъ Штроммингеръ сначала бѣсился, гремѣлъ угрозами противъ взбунтовавшейся своей дочери и такъ расходился, что даже добрякъ, гейлихрейцскій патеръ, не могъ усмирить его. Когда Штроммингеръ узналъ, что дочь его нашла убѣжище въ Рофенѣ -- онъ отправилъ туда людей, приказавъ имъ взять ее; но рофенскіе Клёцы у себя дома были какъ-бы въ неприступной крѣпости -- и храбро, по-рыцарски, защищали право своего выселка, право освященное вѣками.

Валли скоро подмѣтила, что Бенедиктъ и Леандръ сильно влюбились въ нее, и сочла нужнымъ переговорить объ этомъ съ Никодимомъ, какъ человѣкомъ хладнокровнымъ, разсудительнымъ. Никодимъ сообразилъ, что надо было сдѣлать въ такомъ случаѣ,-- и отправился къ Штроммингеру. Ловко наводя бесѣду и разумно настаивая на своемъ, онъ добился того, что старикъ согласился наконецъ отказаться отъ мечты своей запереть дочь въ подвалѣ и порѣшилъ на томъ, что считаетъ ее навсегда изгнанною изъ своего дома.-- "Лѣтомъ она можетъ пасти стадо на Мурцоллѣ -- больше ни на что она негодна, а зимой пусть идетъ въ люди, пусть гдѣ хочетъ тамъ и нанимается, чтобъ сюда -- ни ногой."

Когда Никодимъ передалъ Валли эти слова Штроммингера, она не захотѣла ни минуты медлить, рѣшила какъ можно скорѣе идти на Мурцолль и дожидаться тамъ стада. Однако, старому рофенцу удалось уговорить ее все-таки пообождать (Валли уважала Никодима) -- ну, хоть до тѣхъ поръ, пока Бенедиктъ самъ не узнаетъ, можно-ли пробраться на гору. И вотъ, опять пришло время Валли покинуть все то, что ожило, встрепенулось подъ теплымъ дыханьемъ весны, и удалиться въ мертвенную пустыню, горную глушь. Тяжело было ей разставаться со всѣми братьями и добродушной Маріанной... Вѣдь они все таки были добры къ ней, столько хорошаго сдѣлали для нея, что она не могла не дорожить ими!...

Бенедиктъ пошелъ впередъ. Онъ рѣшилъ быть проводникомъ Валли и поставилъ на своемъ.

-- Вѣдь ты, слава Богу, не мало прожила у насъ, такъ вотъ намъ и желательно, по крайности, невредимо довести тебя до самаго мѣста; ну, а тамъ ужъ мы не можемъ, къ сожалѣнію, ни охранить, ни предостеречь тебя...

Страшна, ужасна была дорога среди весенней сумятицы природы, такъ что даже Бенедиктъ, этотъ прославленный, самый отважный, надёжный проводникъ, говорилъ, что ему еще въ первый разъ въ жизни пришлось предпринять такой опасный переходъ. Разговаривать во время пути было почти невозможно, такъ какъ тутъ шла борьба за жизнь, приходилось постоянно думать о самосохраненіи, не оборачиваться безъ нужды -- и только смотрѣть въ оба туда, куда слѣдуетъ. Тяжолъ былъ этотъ трудъ. Полдня прошло въ борьбѣ съ снѣжными глыбами, льдинами, зіяющими пропастями -- и вотъ, наконецъ, путники достигли желанной вершины.

Знакомая Валли хижинка стояла на томъ-же мѣстѣ, она еще больше постарѣла, и на ея крышѣ лежала цѣлая груда снѣга, котораго и кругомъ было еще довольно много,

-- Вбтъ гдѣ ты хочешь поселиться, заговорилъ Бенедиктъ,-- бросаешь теплый, спокойный уголъ, вмѣсто того, чтобы стать рофенской крестьянкой, женщиной весьма уважаемой!...

-- Что-жъ дѣлать -- иначе не могу, Бенедиктъ! отвѣтила Валли, какъ-то грустно глядя на неприглядную хижинку, покрытую снѣгомъ:-- это, вѣрно, горные духи такъ меня околдовали, что должна я постоянно къ нимъ возвращаться, вотъ и нѣтъ мнѣ настоящаго мѣста гдѣ нибудь въ долинѣ...

-- Пожалуй что и такъ... Есть въ тебѣ что-то такое особенноее, чудная ты, не похожа на другихъ дѣвушекъ! Да... Ну, вотъ, по этой причинѣ, и любишь-то тебя тоже по особенному -- гораздо больше, гораздо крѣпче, нежели другихъ... А все сдается, что ты не наша, словно тебя гонитъ отъ насъ какой-то злой духъ!

Бенедиктъ снялъ котомку съ плечъ, въ которой заключалась всякая снѣдь, нарочно принесенная имъ сюда для Валли, и началъ отгребать снѣгъ отъ дверей избушки, иначе въ избушку и попасть было-бы нельзя.

-- Послушай, Бенедиктъ, вѣришь ты въ блаженныхъ дѣвъ? почти шопотомъ спросила Валли, какъ будто она боялась, что онѣ могутъ услышать ее.

Бенедиктъ призадумался, опустилъ голову и потомъ пожалъ плечами.

-- Гм! какъ сказать... то есть, я, вотъ, никогда еще ихъ не видѣлъ; а точно, есть люди, которые готовы жизнью поклясться, что это вѣрно.

-- Прежде-то я также не вѣрила; а когда, въ прошломъ году, пришла въ первый разъ -- сонъ мнѣ тутъ привидѣлся, да такъ это все явственно, живо было -- ну, совсѣмъ какъ на яву, ровно-бы и не сонъ, право! Вотъ, съ той самой поры, какъ только, случается что нибудь со мной -- сейчасъ вспоминаются мнѣ эти блаженныя дѣвы.

-- Что-жъ тебѣ привидѣлось-то?

-- Тебѣ извѣстно, кого я такъ люблю; онъ -- охотникъ, и вотъ изъ за него-то, въ прошломъ году, я была спроважена отцомъ сюда. Добравшись до этой избушки, я вошла въ нее и отъ усталости сейчасъ-же легла, уснула -- чутъ-то и приснились мнѣ блаженныя дѣвы, дочери Мурцолля, и стали онѣ угрожать мнѣ, что спихнутъ меня въ пропасть, если я не перестану думать о немъ...

Валли подробно разсказала Бенедикту видѣнный сонъ. Бенедиктъ, покачавъ головой, проговорилъ печальнымъ голосомъ:

-- Будь я на твоемъ мѣстѣ -- я-бы, знаешь, Валли, побоялся оставаться тутъ...

Дѣвушка тряхнула головой.

-- Да-ну, эка важность! Вотъ, ты-же охотишься за сернами, бьешь ихъ и ничего не боишься? Главное -- робѣть не надо. Послѣ того я много разъ перескакивала черезъ всякія трещины,-- и при каждомъ прыжкѣ, право, такъ вотъ и чувствовала, что будто меня тащитъ что-то туда... внизъ; да я не поддавалась, ну, никакой бѣды и не стрялось со мной.

Тутъ Валли выпрямилась и, съ вызывающимъ видомъ поднявъ свои крѣпкія загорѣлыя руки, воскликнула:

-- Покуда я владѣю ими -- нечего мнѣ бояться!

Это было не совсѣмъ по вкусу Бенедикту, который, странствуя въ одиночку по страшному Зимилаунскому глетчеру и по ледянымъ глыбамъ Дикой верхушки, получилъ наклонность къ мечтательности и вообще смотрѣлъ на многое не такъ просто, какъ смотрѣли другіе.

-- Ладно, будь-ка поосторожнѣе, замѣтилъ онъ:-- знаешь, Валли, забравшись-то больно высоко, какъ разъ головой стукнешься; ну, а тѣ-то, что наверху, не любятъ этого -- живо внизъ спровадятъ.

Дѣвушка промолчала.

-- Да и раненько, очень даже раненько заночевать тебѣ тутъ... Не знаю, какой-бы человѣкъ вынесъ все это!..

-- Ну, это что! Вотъ прошлою осенью натерпѣлась я здѣсь: куда было хуже! сказала Валли.

Они вошли въ хижинку.

-- Ежели человѣкъ не желаетъ слушать совѣтовъ, такъ и пособить ему, значить, нельзя. Ну, а что, если тотъ-то я не подумаетъ вознаградить тебя за всѣ твои мученья -- а? Тогда вѣдь не мѣшаетъ и голову ему расшибить?..

-- О, если-бы онъ все это зналъ -- навѣрно-бы вознаградилъ меня!...

И Валли вспыхнула и опустила глаза.

-- Неужели же ему ничего не извѣстно? удивился Бенедиктъ.

-- Ничего... Что-жъ, вѣдь онъ меня почти даже и не знаетъ.

-- Ну, такъ Богъ тебѣ судья! Да проститъ Онъ тебѣ, что ты полюбила, выбрала себѣ человѣка совсѣмъ посторонняго, чужаго,-- а вотъ, которые тебя любятъ... берегли, ласкали... отталкиваешь прочь!.. Нѣтъ, ужъ это, скажу я тебѣ, не любовь, а просто -- упрямство!...

Валли опять промолчала, да и Бенедиктъ умолкъ. Онъ, какъ и Клеттенмайеръ въ прошломъ году, принялся на прощаньи приводить въ порядокъ хижинку, устроивать жилище для Валли, и что можно было -- все сдѣлалъ: почистилъ, кое-что поправилъ, дровецъ притащилъ и -- протянулъ ей руку.

-- Ну, благослови тебя Богъ!.. Если-бы смѣлъ я посовѣтовать тебѣ что нибудь -- сказалъ-бы вотъ что: берегись, да молиться не забывай, чтобы злые духи совсѣмъ не завладѣли тобой!...

Онъ глядѣлъ на Валли, и она видѣла, сколько глубокой грусти было въ его глазахъ... Сердце сжалось у нея и ей дѣйствительно стало жутко, какъ будто злые духи были уже за плечами... Она, противъ воли, схватила руку Бенедикта -- защитника своего, до сихъ поръ такъ хорошо оберегавшаго ее, и пошла рядомъ съ нимъ, словно боялась одна остаться.

-- Ну, или теперь въ свою избушку; тутъ ужъ пойдетъ дрянная дорога. Благодарю, что проводила, прибавилъ Бенедиктъ и разстался съ нею.

-- Прощай-же! Помоги тебѣ Богъ счастливо домой вернуться! крикнула Валли ему вслѣдъ.

Онъ шелъ и ни разу не оглянулся. Войдя въ хижинку, Воли опять осталась одна одинешенька. Только Ганзль, да горные духи и были съ ней; но духи какъ будто стали милостивѣе, и самъ Мурцолль, озаренный яркими лучами весенняго солнца, даже ласково улыбнулся дѣвушкѣ, точно возрадовался старый, что къ нему возвратилась его дочка... А въ прошломъ году она была тутъ такой чужой, заброшенной! Каждая морщинка на челѣ Мурцолля была ей теперь знакома; Валли знала ужъ, когда онъ улыбался, когда гнѣвался,-- и совсѣмъ не стала бояться его, если даже и видѣла чело его окруженнымъ темными тучами, или слышала, какъ онъ, разсвирѣпѣвъ, принимался швырять внизъ лавинами... Словомъ -- она почувствовала, что великанъ этотъ пріютилъ ее, далъ ей мѣстечко на своей суровой груди. Бурные вздохи Мурцолля скоро сдунули съ ея сердца все то, что тяжелымъ бременемъ снова легло на него, когда она побывала внизу, и вотъ теперь она свободно вздохнула. Въ бурѣ есть что-то освѣжающее, животворное; она остужаетъ слишкомъ кипучую кровь и, шумя своими своими широкомощными крыльями, подхватываетъ душу человѣка, возноситъ ее высоко надъ землей, гдѣ камни и всякія тернія задерживаютъ, мѣшаютъ пугливо-робкой душѣ въ ея странствіи. Ушибется ребенокъ, заплачетъ -- ему дунутъ раза два на ушибленное мѣсто и скажутъ: "Ничего, до свадьбы заживетъ!" и онъ опять веселъ, смѣется... Такъ и отецъ Мурцолль дунулъ на грудь возвратившейся къ нему дочки, и глухую, тяготившую ея сердце боль вдругъ какъ рукой сняло. Валли стала спокойнѣе, свѣтлѣе смотрѣть на далекія долины; у нея на душѣ было такъ легко, и она опять начала надѣяться и ждать терпѣливо своего счастья.

Время шло, пролетали дни, недѣли, мѣсяцы, вотъ и іюль насталъ. Солнце такъ стало жарить, что весь снѣгъ уже совершенно исчезъ на пространствѣ до линіи вѣчныхъ снѣговъ, гдѣ обитала Валли. Она жила тамъ въ полномъ уединеніи, которое изрѣдка лишь нарушалось -- и то на нѣсколько часовъ, когда ее навѣщалъ кто либо изъ рофенскихъ Клецовъ. Гость непремѣнно задавалъ ей тогда вопросъ: "Ну, что, надумалась, наконецъ, или -- нѣтъ?"...

Выдался какъ-то разъ особенно-жаркій денекъ. Солнце такъ ужасно жгло, что Валли казалось, будто она ходитъ по какой-то раскаленной поверхности, утыканной гвоздями. Когда солнце начинаетъ палить, оно сбираетъ въ одну кучу облака; такъ и теперь вышло: къ полудню надъ нимъ образовался огромный шатеръ изъ тучъ, который опускался все ниже и ниже; солнце скрылось за тяжелыми складками этого шатра -- и все померкло, какъ будто густыя сумерки окутали всю окрестность. Небольшое стадо, ввѣренное попеченію Валли, стало обнаруживать какое-то особенное безпокойство... По временамъ трепетала молнія въ сѣромъ, мглистомъ воздухѣ, лиловой огонекъ ея моргалъ такъ быстро, какъ иногда спящій подергиваетъ вѣками. Мурцолль прикрылся огромными черными вуалями, которыя мѣстами прорывались, и тогда видѣнъ былъ еще чистый клочекъ неба, но на эти прорѣхи живо падали новые темные покровы... Казалось, что между небомъ и землей совсѣмъ уже не было мѣста чистому воздуху.

Валли хорошо знала, что все это означаетъ: не мало страшныхъ бурь и грозъ пришлось уже ей пережить здѣсь, наверху. Она собрала всю свою скотинку на площадку подъ выдавшейся скалой, гдѣ собственноручно, на всякій случай, устроила загонъ. Не досчитавшись одной козочки, забѣжавшей куда-то, Валли принуждена была отправиться на поиски, а тутъ вдругъ гроза и разразилась... Никогда еще, сколько помнила Валли, такъ неожиданно-скоро не наступала буря: глухо зарокотало въ горахъ, первый порывъ вѣтра пролетѣлъ ухорски-шумно, швырнувъ нѣсколько увѣсистыхъ градинъ. Теперь каждая минута была дорога, а козочки и слѣдъ простылъ. Валли забѣжала въ хижинку, потушила огонь на очагѣ и отправилась сражаться со стихіями. Она вышла на эту борьбу, какъ выходитъ героиня королева усмирять толпу взбунтовавшихся подданныхъ -- и дѣйствительно, помимо желанія и воли, Валли приняла осанку героини королевы. На головѣ ея былъ шлемъ -- небольшой мѣдный котелъ, который она нарочно и надѣла, чтобы защититься отъ града; толстая рогожа служила ей мантіей, а въ правой рукѣ, вмѣсто меча, она держала пастушій посохъ съ желѣзнымъ крюкомъ.

Смѣло бросившись въ бой съ бурею, дѣвушка пробилась къ тому мѣсту, съ котораго можно было-бы увидѣть, гдѣ именно притаилась заблудшая козочка; но мгла и туманъ мѣшали что либо разглядѣть даже на близкомъ разстояніи. Она устремилась впередъ, все дальше по дорогѣ въ Шнальзерталь, и вдругъ увидѣла на порядочной глубинѣ, почти надъ пропастью, несчастную скотинку, которая трепетала отъ страха и ёжилась подъ ударами крупныхъ градинъ. Жаль стало ей безпомощной козочки, а тутъ еще градъ сильнѣе забарабанилъ, бурный вѣтеръ съ дождемъ хлесталъ Валли по лицу, гроза приближалась и уже слышенъ былъ ея ревъ, какъ ревъ волнъ разомъ прорвавшагося и хлынувшаго потока, который грозитъ все затопить;-- но она не упала духомъ, она явственно слышала, какъ стонало испуганное животное, громъ приближающейсябури не мѣшалъ ей слышать эти слабые стоны и, очертя голову, Валли стала спускаться по скользкой тропинкѣ въ непроглядную, затуманенную глубь. Съ чрезвычайными усиліями удалось ей приблизиться къ козочкѣ настолько, чтобы зацѣпить ее крючковатымъ концемъ посоха и притянуть къ себѣ. Овладѣвъ такимъ образомъ бѣглянкой, она вскинула ее на лѣвое плечо и, цѣпляясь одной рукой и ногами, начала подниматься по той же тропинкѣ. Вдругъ цѣлый огненный снопъ, какъ-бы сорвавшись съ неба, мелькнулъ, пролетѣлъ въ ущелье, и Валли увидѣла, какъ подъ ея ногами, на самомъ днѣ пропасти, огонь этотъ разщепилъ сосну... И небо, и земля, казалось, ризомъ тутъ застонали. Наверху грохотало, гремѣло, трещало, а тамъ, внизу, шумѣли падающія волны, стремглавъ летѣли цѣлыя массы льда и снѣга; словомъ -- кругомъ хаосъ былъ такой, что Валли, совсѣмъ одинокая, лишенная всякой помощи, карабкавшаяся надъ страшной бездной, подумала, что ужъ не началосьли свѣтопреставленіе... Наконецъ, сама не зная, какими судьбами, она добралась таки до настоящей дорожки и пріостановилась, чтобы духъ перевести, протереть замоченные глаза (Валли почти ничего не видѣла) и связать козочку, которая билась у нея на плечѣ и была поэтому неудобной ношей. Громовые удары ежеминутно раздавались надъ нею и подъ нею, небо пылало какъ-бы охваченное пожаромъ, а молніи цѣлыми огненными каскадами, сверкая, обрушивались внизъ. Вдругъ... чу! что это?.. Человѣческій голосъ!.. Среди шума и грома Валли отчетливо услышала чей-то крикъ о помощи. Она не дрожала подъ яростными ударами грозы, ее не пугалъ бѣшеный порывъ бури, но тутъ она вся дрогнула... Какъ: Здѣсь чья-то живая душа... здѣсь, наверху, среди такой катавасіи въ природѣ!... Это напугало ее гораздо сильнѣе чѣмъ необузданный разгулъ стихійныхъ силъ; сдерживая дыханье, она прислушивалась, искала привычнымъ ухомъ мѣста, гдѣ именно кричали о помощи... Да не почудилось-ли ей?.. Но изъ туманной сѣтки дождя вынырнула высокая фигура, тащившая что-то тяжелое... Валли не двинулась, она стояла какъ вкопанная, она увидѣла лицо... Кто же это?... Пламенныя очи, черные усы, орлиный носъ у него... Прищурилась, стала всматриваться и -- оцѣпенѣла отъ страха и несказанной радости: вѣдь это -- онъ, ея витязь Георгій -- Іосифъ-Медвѣжатникъ!

Однако и витязь Георгій былъ пораженъ, когда Валли повернулась къ нему, услышавъ тотъ крикъ, но причина его испуга была другая:

-- Боже ты мой! Да вѣдь это -- женщина! произнесъ онъ какимъ-то смущенно-робкимъ тономъ и, широко открывъ глаза, сталъ глядѣть на Валли.

Такъ какъ она сначала стояла къ нему задомъ, то, судя по ея рослой фигурѣ, Іосифъ подумалъ, что передъ нимъ шнальзерскій пастухъ и -- вдругъ увидѣлъ женщину... пожалуй даже -- дѣвушку! Онъ смотрѣлъ на стройную ея мантію съ угловатыми складками, на воинственный шлемъ отъ градобитія, на распущенныя темныя пряди волосъ, которыя налѣзли на лицо; онъ видѣлъ палку въ рукѣ, связанную козочку на широкомъ плечѣ, видѣлъ устремленные на него большіе, огненные глаза и -- ему на минуту стало какъ-то жутко, какъ будто передъ нимъ явилось привидѣніе, что-то не отъ міра сто. Онъ никогда еще въ жизни не видѣлъ такой мощной женской фигуры, однако скоро оправился и проговорилъ, догадавшись, ктб стоитъ передъ нимъ:

-- Э, да ты вѣрно Штроммингерова Валли -- Орелъ-дѣвка -- а?...

-- Она самая, отвѣтила Валли, задыхаясь.

-- Ну, вотъ... Такъ! Значитъ, по настоящему-то, съ тобой и связываться не слѣдовало-бы?..

-- Почему-же не слѣдовало-бы?..

Она поблѣднѣла. Блеснувшая молнія освѣтила въ это мгновеніе краснымъ огнемъ ея мѣдную каску.

Іосифъ пріумолкъ, потому что послѣдовавшій ударъ грома почти оглушилъ его, а крупный градъ сталъ хлестать неистовѣе. Онъ какъ-то смущенно посмотрѣлъ на Валли, которая стояла не шевелясь, не смотря на то, что градины били такъ сильно, что оставляли ямки на тонкихъ стѣнкахъ ея шлема,-- и наклонился къ какой-то молодой дѣвушкѣ, лежавшей безъ чувствъ у его ногъ. Онъ кое-какъ донесъ ее на рукахъ до этого мѣста.

-- Тебѣ извѣстно, что послѣ исторіи въ Зельденѣ я съ отцомъ твоимъ во враждѣ, а молва идетъ, что и отъ тебя сторониться не мѣшаетъ: подальше, молъ, лучше... Ну, да что ужъ тутъ! Вотъ бѣдняжка-то эта совсѣмъ изъ силъ выбилась: молнія больно близко ударила, она и упала, да и опомниться все не можетъ. Провели-ка насъ въ твою хижинку... Гроза пройдетъ, а тѣмъ временемъ дѣвочка отдохнетъ тамъ, ну, мы и уйдемъ тогда, и ужъ, конечно, больше никогда сюда не придемъ.

Валли слушала Іосифа, какъ-то странно поглядывая на него: въ ея глазахъ свѣтилась не то досада, не то грусть... Но вотъ губы ея дрогнули, точно она сбиралась дать запальчивый отвѣтъ; однако, послѣ небольшаго колебанія, Валли просто проговорила: "Пойдемъ" и пошла впередъ. Отойдя немного, она обернулась и спросила:

-- Это кто-же такая?

-- А это одна изъ бѣдныхъ Винчгауэрскихъ наймичекъ. Идетъ она теперь въ Цвизельштейнъ къ хозяевамъ "Ягненка". Я похоронилъ мою мать, и вотъ мнѣ нужно было побывать въ Винчгау (мать-то моя оттуда) насчетъ наслѣдства... Ну, дорога-то намъ вышла одна -- я и пригласилъ дѣвушку идти вмѣстѣ.

Іосифъ замолчалъ, полагая, что и такого отвѣта достаточно для нея.

-- Мать умерла?.. Ахъ, бѣдный ты, бѣдный! воскликнула Валли жалостливо.

-- Да, тяжелъ былъ этотъ ударъ для меня! произнесъ Іосифъ, какъ видно глубоко опечаленный, и вздохнулъ:-- бѣдная, добрая моя матушка!...

Валли увидѣла, что ему тяжело говорить объ этомъ, и умолкла, не проронивъ ни одного слова, пока они не вошли въ хижинку.

-- Н-ну, экое жалкое гнѣздо! воскликнулъ Іосифъ, переступивъ порогъ и стукнувшись головой, хотя онъ порядкомъ таки и нагнулся.-- Чтобы втолкнуть родное свое дѣтище въ этакую собачью будку -- много, видно, нужно было протерпѣть... Ужъ навѣрно не даромъ -- а?...

-- Почему ты такъ думаешь? не безъ горечи отвѣтила Валли и, развязавъ козочку, пустила ее въ уголъ. Приведя въ порядокъ свою соломенную постель, она, съ помощью Іосифа, уложила на нее незнакомую ей дѣвушку... При этомъ руки ея задрожали.

-- Почему? Да потому, заговорилъ какъ-то безпечно Іосифъ,-- что вѣдь кому-же неизвѣстно, что ты вся въ отца уродилась, такая-же необузданная, какъ и онъ?.. Вонъ ты Викентія Гелльнера чуть не укокошила, потомъ, разозлясь, подпалила сѣновалъ отцовскій... Н-да, ежели ты начала такъ -- ну, значитъ, пойдешь далеко!...

-- Ну, а тебѣ извѣстно, за что-же это я Викентія ударила и зачѣмъ сѣновалъ подпалила? спросила Валли дрожащимъ голосомъ.-- Знаешь, почему я тутъ -- въ этой собачьей будкѣ, какъ ты сказалъ -- знаешь?...

И она руками переломила подъ колѣномъ толстый, крѣпкій сукъ, который съ трескомъ разщепился. Такой силѣ дѣвушки Іосифъ не могъ не надивиться.

-- Не знаю, отвѣтилъ онъ и прибавилъ:-- гдѣ-жъ все знать?..

-- А коли не знаешь, такъ молчи лучше! проворчала Валли и стала раздувать огонь на очагѣ, чтобы согрѣть молоко для гостьи-незнакомки.

-- Ну, такъ разскажи мнѣ, ежели ты полагаешь, что я несправедливо говорю.

Громкимъ и горькимъ смѣхомъ разсмѣялась тутъ она, что всегда случалось съ нею, если ей не хотѣлось обнаруживать, что сердце ея обливается кровью.

-- Разсказать тебѣ -- тебѣ?.. воскликнула Валли.-- Да, ты именно тотъ, кому можно это разсказать!...

Она какъ-то нервически быстро вымыла котелокъ, налила въ него молока и повѣсила эту посудину надъ очагомъ.

Іосифъ не подмѣтилъ въ этихъ рѣзкихъ словахъ накипѣвшаго горя и, подумавъ, что она насмѣхается надъ нимъ, сердито отъ нея отвернулся.

-- Съ тобой и слова нельзя сказать... Люди-то правду говорили!..

Оставивъ Валли въ покоѣ, онъ обратилъ теперь все свое вниманіе на свою спутницу.

Валли тоже умолкла, но, хлопоча по хозяйству, двигаясь туда и сюда, изподтишка посматривала на Іосифа, фигура котораго вся была освѣщена красноватымъ племенемъ горѣвшаго на очагѣ валежника. Онъ сидѣлъ на скамейкѣ неподалеку отъ соломенной постели. Валли видѣла его глаза, въ которыхъ отражался мерцающій огонь очага, и ей казалось, что это два уголька: они то ярко вспыхивали, то темнѣли, причемъ прекрасное, строго-спокойное лицо охотника также свѣтлѣло, точно улыбалось, или -- вдругъ становилось темнымъ, мрачнымъ.

И ей внезапно вспомнился сонъ первой ночи, проведенной ею тутъ, на вершинѣ.

-- О, еслибъ "блаженныя дѣвы" увидѣли его вотъ такимъ -- да онѣ живо-бы сейчасъ разстаяли, какъ снѣгъ отъ огня!...

Навѣрно Валли подумала такъ, потому что въ головѣ ея мелькнуло, что она сама могла-бы оторвать глаза отъ него только тогда, когда ни одной капельки крови въ тѣлѣ не останется, какъ это говорится о сердцѣ. И дѣйствительно, когда она отвела отъ него глаза -- изъ нихъ упали двѣ горячія капли -- не крови, конечно, но тѣмъ не менѣе ей было очень больно.

Тутъ незнакомая дѣвушка очнулась и, удивившись, спросила:

-- Что это? Гдѣ-жъ это мы?

-- Ничего, Афра, будь спокойна, проговорилъ Іосифъ,-- вѣдь тебя, слушай-ка, молнія чуть не пришибла, а вотъ теперь мы съ тобой въ хижинкѣ Штроммингеровой Валли.

-- Боже мой! Мы у Валли... Орелъ-дѣвки!? произнесла дѣвушка въ испугѣ.

-- Ничего... Ну, не тревожься, уговаривалъ онъ ее,-- вотъ, какъ ты поотдохнешь -- мы и тронемся въ путь, уйдемъ.

-- Значитъ, ужъ и въ Винчгау идетъ молва обо мнѣ?... Ну-ко, на, глотни, авось успокоишься! сказала Валли добродушно-иронически и подала ей деревянную чашку, въ которой молоко было смѣшано съ водкой.

Афра попыталась было привстать, но силъ у нея на это не хватило; тогда Валли, живо подойдя къ ней, присѣла на постель, приподняла ее одной рукой, обхватила и стала поить изъ чашки, какъ ребенка. Афра съ жадностью отпила немного молока, но такъ еще была слаба, что невольно склонилась головой на плечо Валли, которая сдѣлала знакъ Іосифу, чтобы онъ принялъ отъ нея чашку. Валли не хотѣлось тревожить Афры, и она терпѣливо сидѣла, стараясь не измѣнять положенія.

Іосифъ устремилъ на нее задумчивый взглядъ; онъ видѣлъ, какъ она смирно сидѣла на постели, обхвативъ больную дѣвушку, и вдругъ простодушно проговорилъ:

-- А вѣдь ты красива... Жаль вотъ только, что зла-то очень!...

Валли зарумянилась, слегка вспыхнула.

-- Какъ сердце бьется у тебя! сказала Афра:-- я даже черезъ плечо твое слышу, какъ оно стучитъ!..

Тутъ она приподняла голову, почувствовавъ, что силы прибавляются, и взглянула на красивое, загорѣлое лицо Валли и ея большіе глаза. Валли тоже зорко оглянула Афру и нашла, что черты лица ея прелестны: она увидѣла такіе задушевные голубые глаза, бѣлокурые, шелковистые волосы -- и что-то враждебное шевельнулось въ ея сердцѣ. Валли бросила взглядъ на Іосифа и снова принялась копошиться, прибирать свое жилище.

-- Будто это и въ самомъ дѣлѣ Валли -- Орелъ-дѣвка? обратилась Афра къ своему спутнику, желая убѣдиться въ этомъ; потому что ей какъ-то не вѣрилось, чтобы эта "ужасная" Орелъ-дѣвка оказалась такою доброю.

-- Повѣрить трудновато, да вотъ она сама себя называетъ такъ, отвѣтилъ Іосифъ вполголоса.

-- Да, и ты сейчасъ увидишь, что это вѣрно! воскликнула Валли въ порывѣ чувства собственнаго достоинства, шагнула къ двери, отворила ее и крикнула:

-- Ганзль! а Ганзль! Гдѣ ты?

Ганзль рѣзко-крикливо отозвался и, живо шарахнувшись съ крыши, влетѣлъ въ избушку.

-- Ай, Боже мой, это что такое?! взвизгнула Афра, творя крестное знаменіе.

Іосифъ вскочилъ и заслонилъ собою дѣвушку.

-- А это -- орелъ. Я его еще птенцомъ достала изъ гнѣзда на утесѣ; вотъ меня и прозвали за это Орелъ-дѣвкой.

И Валли съ такою гордостью посмотрѣла на своего воспитанника, какъ смотритъ солдатъ на отбитое имъ знамя,

-- Поглядите-ка, какъ я его приручила: на волѣ онъ у меня гуляетъ, гдѣ хочетъ, и никогда меня не бросить.

Посадивъ Ганзля на плечо, она расправила ему крылья, чтобы Іосифъ видѣлъ, что крылья не обрѣзаны.

-- Великолѣпный орелъ! проговорилъ онъ, и его охотничій глазъ какъ-то враждебно-завистливо оглядывалъ эту роскошную, царскую добычу. Такую дичь ни одинъ охотникъ другому не уступитъ, а ужъ тѣмъ болѣе -- дѣвушкѣ. Вѣроятно, во взглядѣ его было что-то такое, что разсердило Ганзля, потому что онъ, свиснулъ по-орлиному, пригнулъ шею, взъерошилъ перья и уставился на Іосифа.

Валли почувствовала, что птица завозилась на плечѣ особенно тревожно, и старалась успокоить ее, ласково гладя, приговаривая: -- Ну, что ты, что ты, Ганзль! Вѣдь ты всегда такой смирный!...

-- Ага, почуялъ охотника! усмѣхнулся злорадно Іосифъ и дерзко протянулъ руку къ орлу, какъ-бы съ цѣлью стащить его съ плеча Валли, но тутъ Ганзль разсвирѣпѣлъ и внезапно обнаружилъ всю свою мощь: онъ развернулъ крылья, взлетѣлъ до потолка и оттуда ударилъ на врага. Ужасъ охватилъ Валли -- и она вскрикнула, а Афра забилась въ уголъ. Разсвирѣпѣвшій хищникъ, ударяя широкими крыльями, почти занялъ собою тѣсную хижинку и, уже не слушая своей хозяйки, такъ и наскакивалъ на Іосифа, наровя стукнуть его своимъ страшнымъ клювомъ и вцѣпиться когтями въ его бока. Вскорѣ уже ничего нельзя было разобрать: то кулаки мелькали, то крылья, перья летѣли во всѣ стороны, и если Іосифъ задѣвалъ рукой стѣну, то на томъ мѣстѣ ея появлялось темно-красное пятно...

-- Ножъ! Эхъ, если-бъ ножъ мнѣ! вскрикивалъ онъ.

Валли распахнула дверь.

-- Уходи, бѣги, Іосифъ! Въ такой тѣсной конурѣ тебѣ не справиться съ нимъ!

Но Іосифъ-медвѣжатникъ и не подумалъ бѣжать отъ орла.

-- Нѣтъ! Чортъ меня побери, если я хоть на шагъ отступлю! воскликнулъ онъ.

Бой еще длился съ минуту, наконецъ Іосифу удалось таки прижаться лицомъ къ стѣнѣ и желѣзными своими руками схватить крылья Ганзля. Схвативъ ихъ, онъ сжалъ животное съ такою исполинскою силою, что орелъ очутился какъ-бы въ тискахъ; однако все еще бился и рвалъ клювомъ его руки.

-- Ножъ теперь! Ножъ вытащи мнѣ!.. Руки заняты -- не могу! крикнулъ онъ Валли.

Валли, улучивъ минуту, сдѣлала по своему: она накинула на голову Ганзля толстое одѣяло и ей уже легко было потомъ связать ему ноги веревкой. Орелъ былъ совершенно обезоруженъ, Іосифъ швырнулъ его на землю, отошелъ и сталъ заряжать ружье.

Упрямый, горделивый звѣрь бился подъ одѣяломъ, ёрзая по-полу.

-- Это ты... что-же дѣлаешь? спросила Валли, удивленно взглянувъ на Іосифа.

-- А вотъ ружье заряжаю, отвѣтилъ онъ сквозь зубы отъ боли, такъ какъ обѣ руки его были порядкомъ поранены.

Покончивъ съ ружьемъ, Іосифъ поднялъ связаннаго Ганзля и, выбросивъ его вонъ изъ избушки, вышелъ самъ, остановился вблизи, приложилъ прикладъ къ плечу и, обратившись къ Валли, которая послѣдовала за нимъ, произнесъ тихимъ, но повелительнымъ тономъ:

-- Развяжи его теперь!

-- Что?... что ты говоришь? спросила Валли, какъ будто не хорошо разслышавъ его слова.

-- Развяжи, пускай онъ полетитъ.

-- Для чего это?

-- Для того, чтобы мнѣ можно было застрѣлить его. Неужели тебѣ неизвѣстно, что истый охотникъ стрѣляетъ только по свободному звѣрю?

-- Постой... Ради Бога... постой! заговорила Валли:-- развѣ ты хочешь убить моего Ганзля? Неужели?..

Іосифъ посмотрѣлъ на нее тоже не безъ удивленія и отвѣтилъ:

-- А неужели ты думаешь, что я такъ и оставлю этакого злющаго дьявола?...

-- Нѣтъ! воскликнула дѣвушка и, подойдя къ Іосифу, рѣшительно загородила ему дорогу.-- Нѣтъ, Іосифъ, не трогай моего орла! Не легко онъ мнѣ достался, я сама вынула его изъ гнѣзда, я боролась на смерть съ матерью-орлицей, я выростила его... Только онъ одинъ на цѣломъ свѣтѣ и любитъ меня, у меня нѣтъ другаго друга! Не позволю тронуть Ганзля -- и конецъ!

-- Вотъ какъ! проговорилъ Іосифъ рѣзко и съ горечью:-- этотъ дьяволъ чуть глаза мнѣ не выбилъ, а я его такъ и оставлю, не трону?...

-- Да вѣдь ты для него совсѣмъ чужой! Ну, развѣ можно его винить въ томъ, что разума у него мало?.. Неужели ты станешь мстить такому глупому звѣрю?...

Іосифъ топнулъ ногой.

-- Говорю тебѣ -- развяжи его, пусть летитъ, а не то я и такъ его убью!..

И онъ взвелъ курокъ.

Горячая кровь хлынула въ голову Валли... Питомецъ ея въ опасности -- и она уже ни о чемъ больше не думала.

-- Ну, это мы еще посмотримъ! крикнула дѣвушка въ порывѣ негодованія, вся вспыхнувъ:-- Погляжу я еще, какъ-то ты прикоснешься къ моей собственности!... Долой ружье! Орелъ мнѣ принадлежитъ -- понимаешь -- мнѣ!... И ужъ обидѣть его -- не позволю, на томъ постою!.. Прочь ружье, или... не узнаешь ты меня!...

Валли размахнулась и такъ ударила по ружью, что оно выскочило изъ рукъ Іосифа и съ трескомъ разрядилось въ стѣну хижинки.

Во всей фигурѣ дѣвушки было что-то такое, что покорило наконецъ молодца-парня, самого Іосифа-медвѣжатника: онъ, повидимому, хладнокровно поднялъ ружье и проговорилъ съ ѣдкой усмѣшкой:

-- Изволь, оставляю тебѣ твоего драгоцѣннаго крючконоса!.. Что-жъ, быть можетъ, другаго-то дружка у тебя и не будетъ въ жизни... А ужъ точно, что ты -- Орелъ-дѣвка!....

Тутъ Іосифъ презрительно отвернулся отъ нея, вынулъ носовой платокъ и, разорвавъ его на нѣсколько полосокъ, принялся старательно обвязывать этими лоскутками окровавленныя руки. Валли не вытерпѣла и кинулась, чтобы помочь ему: только теперь она увидѣла, какія страшныя раны были на его рукахъ,-- увидѣла и ей показалось, что ея сердце глубоко ранено и кровь неудержимо льется изъ него.

-- Боже ты мой! Ахъ, какія руки у тебя!.. Дай я обмою, обвяжу...

Іосифъ отстранилъ ее.

-- Не нужно! Афра перевяжетъ.

И вошелъ въ хижинку.

Валли вдругъ охватилъ смертельный страхъ: вѣдь она то сдѣлала, что Іосифъ теперь, пожалуй, на всю жизнь останется ея недругомъ... Да отъ одной этой мысли можно умереть!... Подъ гнётомъ такихъ думъ она совсѣмъ изнемогла и побрела въ избушку вслѣдъ за нимъ, а тамъ незнакомая дѣвушка обвязывала руки ему... Валли видѣла это, она слѣдила за всѣми движеніями Афры, и въ глазахъ ея вспыхивала ревнивая ненависть.

-- Послушай, Іосифъ, начала она какимъ-то глухимъ голосомъ:-- если я не допустила тебя убить Ганзля, не подумай, пожалуста, что я безчувственная., что мнѣ раны твои -- все ровно... Нѣтъ, если-бъ раны, послѣ выстрѣла въ Ганзля, сейчасъ зажили... О, тогда-бы я сказала: стрѣляй и въ Ганзля, и въ меня! Но вѣдь отъ этого не было-бы тебѣ легче?...

-- Ладно, ладно, не извиняйся, отрывисто отвѣтилъ онъ и обратился къ Афрѣ:

-- Ну, что, можешь ты теперь идти?

-- Могу.

-- И прекрасно! Собирайся, идемъ.

Щеки Валли поблѣднѣли.

-- Неужели-же ты, Іосифъ, не хочешь хоть немножко отдохнуть здѣсь? Надо-бы тебѣ на дорогу перекусить чего нибудь, а я ничего не предложила... хочешь, сейчасъ состряпаю, или не подать-ли молока?

-- За все спасибо! Мнѣ домой нужно поспѣть къ ночи: дождь прошелъ, да и Афра поправилась, идти можетъ.

Онъ помогъ своей спутницѣ собраться, закинулъ за спину ружье и взялъ альпійскую палку.

Валли, поднявъ одно изъ орлиныхъ перьевъ (Ганзль оставилъ ихъ довольно на мѣстѣ свалки), засунула его за ленту шляпы Іосифа.

-- Носи это перо! Имѣешь полное право на такое украшеніе: ты орла побѣдилъ! Онъ былъ-бы твоей добычей, если-бъ ты не подарилъ мнѣ его.

Но Іосифъ снялъ это украшеніе и бросилъ.

-- За намѣренье -- спасибо, но пера этого носить не стану: не привыкъ я дѣлиться добычей съ дѣвушками!

-- Ну, орла возьми: онъ -- твой, дарю его, только... объ одномъ прошу... не убивай ты его!

Валли почти задыхалась...

Іосифъ удивленно посмотрѣлъ на нее.

-- Что это ты? И зачѣмъ мнѣ брать у тебя то, что такъ дорого тебѣ?.. Погоди, я вотъ, можетъ быть, изловлю когда нибудь медвѣдя, ну и притащу его къ тебѣ живаго. То-то въ пріятной компаніи ты заживешь тогда! Раньше, значитъ, мы и не увидимся... А вѣдь можетъ-же случиться, что гдѣ нибудь тутъ наткнусь я на твоего орла и подстрѣлю его,-- такъ вотъ, чтобы оставить его въ цѣлости -- мнѣ ужъ лучше въ этихъ мѣстахъ и не бывать совсѣмъ!.. Ну, храни тебя Богъ и спасибо за пріютъ!

Проговоривъ эти слова, онъ гордо выпрямился непокойнымъ шагомъ вышелъ, изъ хижинки. Афра подняла перо, которое Іосифъ бросилъ.

-- Подари мнѣ его, обратилась она къ Валли:-- я перо это положу въ молитвенникъ, а какъ взгляну на него -- Отче нашъ за тебя проговорю.

-- Возьми, отвѣтила Валли глухимъ голосомъ, почти даже и не разслышавъ, что такое сказала ей Афра, потому что сердце ея готово было выпрыгнуть изъ груди, въ ушахъ раздавался шумъ, словно въ воздухѣ еще гудѣла буря... Она тоже вышла, чтобы проводить Іосифа и его спутницу.

Гроза совсѣмъ прошла. Черныя разорванныя тучи уплывали вдаль; въ прбсвѣтахъ, между клочьями ихъ, были видны отуманенныя горы. Удалявшійся громовержецъ гдѣ-то глухо рокоталъ еще, а съ вершинъ съ шумомъ назвергались цѣлые водопады. Все кругомъ стало утихать, и горы, казалось, задремали подъ бѣлымъ покровомъ изъ снѣга и града.

Валли какъ будто застыла, прижавъ руки къ груди.

-- Да, онъ никакъ не можетъ понять, что надо очень быть несчастной, бѣдной, чтобы такъ дорожить птицей, такъ привязаться къ Ганзлю!...

Проговоривъ беззвучно эти слова, она нагнулась къ полуокоченѣвшему орлу и развязала ему ноги.

Ганзль, прихрамывая, кое-какъ взобрался къ ней на руки и такъ краснорѣчиво посмотрѣлъ ей въ глаза, какъ будто просилъ у нея прощенья.

Валли зарыдала...

-- Ну, гляди, гляди теперь на меня! говорила она ему.-- О, Ганзль, Ганзль! Что ты надѣлалъ?...

Подойдя къ хижинкѣ, она сѣла на порогѣ ея и крѣпко всплакнула, до тѣхъ поръ рыдала, пока всласть не наслушалась своихъ рыданій. Потомъ Валли глянула наверхъ: за нею вздымалась, почти отвѣсно, высокая стѣна, покрытая снѣгомъ; посмотрѣвъ внизъ, она увидѣла тамъ глубокія котловины и въ нихъ доверху лежалъ снѣгъ... Все это были холодныя могилы, въ которыхъ, казалось, притаилась сама смерть. Впереди, въ туманной дали, стояли наклонно къ землѣ темныя полосы дождя...

И Валли вдругъ ощутила опять, какъ и въ первый день, что она -- въ пустынѣ, одна одинёшенька,-- и не двинулась съ мѣста!