Орел-Девка

X. Первая на деревнѣ.

Прошелъ еще годъ, годъ тяжелый для Валли, такъ какъ послѣ лѣта, проведеннаго въ полнѣйшемъ уединеніи, среди горной глуши, она разсталась со стадомъ: Штроммингеръ прислалъ за нимъ батрака,-- и Валли ничего болѣе не оставалось, какъ спуститься, по другой сторонѣ ледника, въ Шнальзерталь, гдѣ ее совсѣмъ не знали, и искать себѣ тамъ какой нибудь работы. Идти опять въ Рофенъ ей не хотѣлось, потому что въ Рофенѣ снова зашла-бы рѣчь о сватовствѣ и снова ей пришлось-бы отказать тому или другому Клёцу. Но и въ Шнальзерталѣ трудно было найти Валли пристанище, такъ какъ на рукахъ у нея былъ Ганзль, и вотъ она порѣшила наконецъ наняться гдѣ нибудь безъ всякой платы за трудъ свой -- только приняли-бы ее вмѣстѣ съ орломъ. Нечего и говорить, что не сладко ей жилось, благодаря "этакой дури" (такъ говорили всѣ): всякій ее отталкивалъ, а женщины обращались съ нею свысока, съ презрѣніемъ глядѣли на нее, и Валли частенько таки приходилось отбиваться отъ мужчинъ, проявлявшихъ относительно ея гнусное поползновеніе. Шнальзертальскимъ кавалерамъ, какъ и Эцтальскимъ, да и прочимъ, очень ужъ нравилась такая красивая дѣвушка. Валли, однако, все это терпѣла, вела себя мужественно, потому что настолько была горда, что не могла позволить себѣ заохать, жалобно вздыхать подъ бременемъ, которое сама-же наложила себѣ на плечи... А между тѣмъ она дѣлалась все угрюмѣе и суровѣе -- шла именно по тому пути, относительно котораго добрякъ патеръ предостерегалъ ее. Въ сердцѣ ея кипѣла кровь: ее разжигалъ мятежный духъ безвозвратно-поблекшихъ, убитыхъ радостей молодости, и взывалъ къ отмщенію. Въ самомъ дѣлѣ, развѣ майскій день жизни ужъ такъ длиненъ? Потерять три года -- это очень много!.. Другія-то дѣвушки готовы расплакаться даже о томъ, что одинъ танецъ ими пропущенъ, но Валли грустила не о пропущенныхъ танцахъ и прочихъ удовольствіяхъ молодой жизни: она горевала объ улетѣвшей любви -- и душа ея, не согрѣтая солнцемъ счастья, черствѣла... Такъ черствѣетъ и становиться горькимъ плодъ, созрѣвшій гдѣ нибудь въ тѣни.

Прошла и зима -- и вотъ Валли снова отправилась на знакомый глетчеръ. Въ этомъ году весна не удалась, да и лѣто было не красное: то дождь хлесталъ, то снѣгъ валилъ, а зачастую и градъ сыпался. Валли мокла, одежда ея почти что не просыхала, притомъ ей приходилось недѣлями дышать въ тяжелой массѣ непроницаемо-густыхъ и влажныхъ облаковъ, жить среди какихъ-то сумерекъ, какъ-бы наканунѣ перваго дня сотворенія міра.

Въ груди Валли было не лучше: тамъ царили такіе-же сумерки, та-же была сумятица, что и въ природѣ, только въ миніатюрѣ. Міръ Божій являлся ей такимъ мрачнымъ, безотраднымъ, какъ туманъ окружавшій ее, и Всевышній не изрекалъ среди этого хаоса: "Да будетъ свѣтъ!".

Но вотъ, послѣ длинной вереницы недѣль, Онъ наконецъ произнесъ свое могучее, творческое слово,-- и первый лучъ свѣта, разорвавъ тучи, разогналъ ихъ направо и налѣво. Прекрасный, созданный Имъ міръ сталъ какъ-бы медленно, постепенно выступать изъ мрака хаоса: синія горы, долины, поля, лѣса, голубыя озера -- все это явилось передъ Валли такимъ свѣжимъ, новымъ, какъ будто оно разомъ, внезапно вышло изъ рукъ Творца,-- и ей казалось, что и она вотъ только теперь пробудилась къ настоящей жизни, какъ было когда-то съ праматерью рода человѣческаго, и что ей надо радоваться міру, такъ чудно-сотворенному Богомъ, который сотворилъ его не только для Себя, но и для прочихъ существъ, чтобы и они дѣлили съ Нимъ наслажденіе, радовались всему созданному.

Развѣ можно, чтобы въ такомъ прекрасномъ мірѣ не было счастья? И неужели же Творецъ для того ввелъ въ него бѣдную Еву, оставилъ ее посреди пустыни, чтобы тотъ, для кого она была назначена, не могъ встрѣтиться съ ней, отыскать ее?... "О, туда, внизъ, въ долины! Довольно быть здѣсь, наверху!" прозвучалъ въ ней рѣшительный голосъ, и вдругъ неудержимо, буйно обнаружилась страстная жажда жить, любить, испытать наслажденія... Валли, въ страстномъ порывѣ, простерла руки надъ далекимъ міромъ, который, казалось, улыбался, залитый теплымъ солнечнымъ свѣтомъ...

-- Валли, идемъ сейчасъ-же! Иди со мной -- отецъ твой померъ!

Передъ нею стоялъ батракъ... Она такъ странно посмотрѣла на этого вѣстника, какъ будто только-что проснулась и ничего не понимала...

Да не почудилось-ли ей это? Можетъ быть и батракъ этотъ и слова его -- только игра воображенія, а не воплощеніе порыва ея души, которая за секунду предъ этимъ такъ пламенно, дико жаждала счастья?

Валли схватила батрака за плечи, какъ-бы желая осязать, убѣдиться, что передъ нею: живой человѣкъ или призракъ?

Живой человѣкъ повторилъ сказанное имъ и прибавилъ:

-- Съ ногой-то его все хуже да хуже дѣлалось, приключился огневикъ,-- ну, утромъ сегодня онъ и померъ. Хозяйкой теперь ты стала; Клеттенмайеръ кланяться велѣлъ тебѣ и, значитъ, поздравить.

И такъ, все это была правда! Освободитель, провозвѣстникъ мира и свободы, стоялъ передъ нею живой, она видѣла его на яву!... Видно Господь нарочно показалъ ей такую свѣтлую, прекрасную картину міра, какъ будто желалъ сказать ей: "Вотъ, смотри: это все твое! Спустись съ горы и бери, что Я сотворилъ для тебя".

Валли молча пошла въ свою хижинку, заперла дверь и, опустившись на колѣни, начала молиться. Такъ тепло, отъ всего сердца, она давно-давно не молилась. Вспомнила она отца, котораго уже нѣтъ... Онъ самъ лишилъ ее возможности полюбить его, какъ слѣдуетъ родной дочери, и заплакала она о немъ: горячія слезы такъ и полились изъ облегченнаго, примиреннаго сердца.

Дѣвушка живо собралась и отправилась въ родимую сторонку, которая наконецъ снова стала для нея, по прежнему, роднымъ уголкомъ. И вотъ, вступила Валли на свою землю, вошла въ свой домъ. Старикъ Клеттенмайеръ встрѣтилъ ее у воротъ, но завидѣвъ еще издали, такъ возрадовался, что закричалъ что есть мочи и швырнулъ вверхъ шляпу. Кухарка, та самая, что года два тому назадъ нагрубила Валли -- всхлипывая, смиренно подала ей теперь ключи. Викентій ожидалъ Валли на порогѣ.

-- Валли, заговорилъ онъ,-- ты жестоко со мной поступила, но я...

Она не дала ему договорить и сказала спокойнымъ, но строгимъ тономъ:

-- Слушай, Викентій, если я дурно съ тобой поступила, то пусть Господь и накажетъ меня за это, какъ будетъ Ему угодно; но я не могу раскаяться, не могу воротить того, что было, и не стану требовать, чтобы ты простилъ меня... А теперь... вѣдь тебѣ мои мысли извѣстны?-- ну, и оставь меня одну, прошу тебя.

И не взглянувъ больше на Викентія, она вошла въ комнату, гдѣ лежалъ трупъ отца, и замкнула за собою дверь.-- Валли стояла передъ отцомъ, смотря на него совершенно сухими глазами: плакать она могла объ умершемъ отцѣ, оставившемъ уже бренную оболочку; но при видѣ холоднаго праха его, она не могла забыть, что эта неподвижная масса била, топтала ее и однимъ ударомъ грубо разбила и ее, и всю ея жизнь... Ни одной слезинки Валли не выронила, словно надъ трупомъ Штроммингера стояла каменная фигура.

Она прошептала "Отче нашъ", не опустившись однако на колѣни. Какою Валли была предъ живымъ отцомъ -- неподвижною, сосредоточенною -- такою явилась она и къ мертвому, только теперь въ сердцѣ ея не было злобы: смерть примирила ее съ отцомъ.

Прочитавъ молитву, она отправилась въ кухню, такъ какъ надо было приготовить и то и сё для поминокъ: сосѣди придутъ молиться о покойникѣ. Дѣла было по горло. Къ полночи въ домъ набралось столько охотниковъ помолиться и поминать, что изготовленной снѣди и напитковъ едва-едва хватило. Чѣмъ богаче покойный поселянинъ, тѣмъ гуще толпа сосѣдей, являющихся молиться и сидѣть надъ покойникомъ.

Валли глядѣла съ тайнымъ отвращеніемъ на это сборище. Вотъ умеръ человѣкъ, лежитъ его трупъ, а они какъ мухи налетѣли сюда, усѣлись, ѣдятъ и пьютъ... Весь этотъ говоръ, шумъ, суета -- какъ-то непривычны были для слуха Валли, привыкшей къ величавому безмолвію горъ; все это показалось ей такимъ ничтожнымъ, жалкимъ, что она невольно вспомнила о своихъ вершинахъ -- и вздохъ вырвался изъ ея груди.

Валли, молчаливая и холодная, ходила по комнатѣ, равнодушно посматривая на слезливокушающихъ и грустно-напивающихся гостей, а гости говорили между прочимъ, что она очень похожа на покойнаго отца.-- На третій день хоронили Штроммингера. Много народу привалило на похороны, явились даже изъ дальнихъ деревень -- одни, чтобы отдать послѣдній долгъ такому богачу, другіе -- чтобы тоже уважить покойника и ужъ кстати какъ нибудь подъѣхать къ бѣдовой Орелъ-Дѣвкѣ, которая теперь стала собственницей обширныхъ владѣній Штроммингера. Прежде она была и "поджигательницей", и "негодной дѣвкой", ну, а теперь она -- первая на деревнѣ, самая богатая въ горахъ поселянка: вотъ въ головахъ все и перевернулось!

Перемѣну эту Валли скоро почувствовала и причину ея хорошо поняла: тѣ самые люди, которые годъ тому назадъ, когда она, гонимая голодомъ и холодомъ, искала работы и пристанища, такъ обидно-грубо отталкивали ее отъ дверей, позорили ее,-- теперь, послѣ похоронъ отца, стояли предъ нею на заднихъ лапкахъ, улыбаясь, и низко гнули спину. Ей стало такъ гадко, что она отвернулась отъ нихъ, и съ этихъ поръ почувствовала презрѣніе къ людямъ.

Патеръ изъ Гейлихгрейца и рофенскіе Клёцы также посѣтили ее. И вотъ, Валли дождалась той минуты, когда ей наконецъ можно было, хоть внѣшнимъ образомъ, отплатить имъ за все добро, которое они сдѣлали ей -- нищей, всѣми брошенной... Она обращалась съ ними совсѣмъ не такъ, какъ съ другими, и охотно разговаривала только съ этими гостями, обходя остальныхъ.

Когда все поѣли и выпили -- поминки кончились и толпа разошлась наконецъ. Не ушелъ только гейлихкрейцскій патеръ, но за то много хорошаго наговорилъ онъ Валли:

-- Вотъ, ты теперь большимъ богатствомъ владѣешь, но помни: человѣкъ, неумѣющій владѣть собой, никогда не будетъ въ силахъ управлять другими. Есть, знаешь, такая поговорка: "Кто не умѣетъ повиноваться, не можетъ повелѣвать". Учись слушаться, чадо мое, чтобы умѣть повелѣвать!..

-- Но, отецъ мой, кого-же я буду слушаться? Вѣдь теперь около меня никого, ктобы смѣлъ мнѣ слово сказать...

-- Такъ Богу повинуйся.

Валли замолчала.

-- Постой-ка, я тебѣ кое-что принесъ, заговорилъ патеръ и досталъ изъ кармана своей сутаны коробочку:-- вотъ, погляди: давно я назначилъ это для тебя, съ того самаго дня, какъ ты зашла ко мнѣ; но тогда я потому не отдалъ тебѣ этой вещички, что ты вѣдь пошла странствовать, такъ ужъ гдѣ-жъ тебѣ было носиться съ этимъ?...

И онъ вынулъ изъ коробочки изящную, вырѣзанную изъ дерева, фигурку святой, стоящую на деревянномъ пьедестальчикѣ.

-- Гляди -- это покровительница твоя -- святая Вальбурга. Не забыла, что я говорилъ тебѣ тогда о деревяшкахъ и о Господѣ нашемъ, который можетъ изъ деревяшки, съ наростами и буграми, сдѣлать святую?

-- Нѣтъ, нѣтъ, не забыла, отвѣтила Валли.

-- Хорошо. Такъ вотъ, чтобы ты и впередъ всегда помнила это -- я нарочно для тебя выписалъ эту фигурку изъ Зельдена: и ты поставь ее надъ постелью и хорошенько молись -- и благо тебѣ будетъ.

-- Большое вамъ спасибо, отецъ мой!

Валли, какъ видно, весьма обрадованная подаркомъ, рѣшилась взять такую нѣжную вещичку только концами своихъ грубыхъ пальцевъ.

-- О, конечно, сейчасъ все вспомню, какъ только взгляну на нее, все, что вы мнѣ объяснили! Такъ вотъ она -- святая-то Вальбурга какая! Славная, чудесная! Эхъ, ежели-бы самой-то сдѣлаться такой доброй, крѣпкой!...

Увидя Клеттенмайера (онъ только что со двора пришелъ), Валли показала ему фигурку и воскликнула:

-- Смотри-ка, что мнѣ подарили! Это -- святая Вальбурга, мой Ангелъ-Хранитель! Ну, мы пошлемъ за это батюшкѣ въ подарокъ первѣйшую нашу овечку!

Добрякъ-патеръ сталъ было отнѣкиваться отъ овечки, но Валли и слышать не хотѣла объ отказѣ -- такъ ужъ ей и радостно, и весело было.

Проводивъ священника, она отправилась въ свою комнату и тамъ, надъ постелью, гдѣ висѣли другіе образа, прикрѣпила фигурку св. Вальбурги, а вокругъ нея приколотила вѣерообразно карты старенькой Люккардъ. Устроивъ это, Валли пошла посмотрѣть, что дѣлается въ домѣ и на дворѣ.

-- Ганзль! крикнула она, проходя мимо орла, который помѣстился на дровахъ:-- вѣдь теперь хозяева-то мы -- а?...

Послѣ долгаго пребыванія въ полурабской подчиненности, Валли ощущала теперь прелесть власти -- и это ее пьянило, какъ горячитъ кровь и туманитъ голову вино, жадно выпитое человѣкомъ, уставшимъ до изнеможенія.

Очутившись на дворѣ, она увидѣла работницъ и батраковъ, нанятыхъ Викентіемъ, и среди ихъ самого Викентія. Викентій сталъ худощавѣе и какъ-то пожелтѣлъ; на затылкѣ его бѣлѣлъ шрамъ, потому что на этомъ мѣстѣ зажившую рану не прикрывали густые черные волосы; пятно это похоже было на тонзуру, а глубоковпавшіе глаза горѣли какъ у волка, выслѣживающаго добычу и притаившагося за камнемъ.

Валли остановилась и спросила:

-- Съ чѣмъ вы?

Старшая изъ работницъ, которая прежде особенно была груба съ нею, теперь приблизилась къ ней какъ-то робко, почти раболѣпно, и сказала:

-- Пришли мы узнать, не выгонишь-ли ты насъ за то, что мы такъ злы къ тебѣ были, когда Штроммингеръ былъ живъ? Конечно, ты и сама знаешь, что ослушаться его мы не могли, а потому и поступали такъ...

-- Что-жъ, свое дѣло вы исполняли, заговорила Валли спокойно,-- дѣлали, что вамъ приказано было. Я никому не откажу, если только не увижу въ комъ нибудь безсовѣстности или нерадѣнія, и попрошу васъ не дѣлать мнѣ такихъ низкихъ поклоновъ... Не люблю я этого! А теперь идите каждый по своему дѣлу: я посмотрю ка васъ, каковы вы на работѣ. Такъ-то лучше будетъ, чѣмъ по пустякамъ кривляться.

Рабочій людъ разошелся. Викентій не уходилъ; онъ стоялъ, устремивъ глаза на дѣвушку. Теперь Валли обратилась къ нему и, поднявъ руку по направленію къ его лицу, сказала:

-- Одного только выгоняю я изъ дома своего и съ земли своей -- это тебя, Викентій!

-- Валли! какъ? И это мнѣ награда за все, все, что сдѣлалъ я для отца твоего?! воскликнулъ Викентій.

-- Когда отецъ заболѣлъ, ты помогалъ ему -- и за это ты будешь вознагражденъ: я дарю тебѣ поляны, которыя примыкаютъ къ твоей землѣ; это округлитъ твои владѣнья. Полагаю, что достаточно-хорошо расплатилась съ тобою за отца, а если тебѣ этого мало -- ну, скажи, что не доволенъ! Я не желаю быть должной тебѣ: требуй того или другаго, только уходи прочь... прочь, не показывайся мнѣ!...

-- Нечего мнѣ требовать, мнѣ тебя только надо, Валли! Безъ тебя для меня все трынъ-трава, все!". Ты вотъ чуть не уходила меня, да и всегда относилась ты ко мнѣ дурно, а я, чортъ побери, не могу бросить тебя! Понимаешь -- ну, не могу! Ради тебя я на все готовъ рѣшиться, не задумаюсь надъ преступленьемъ, душу продамъ, а ты... ты желаешь отдѣлаться, отплатить мнѣ за все это какими-то полями!... Ужъ не думаешь-ли на этомъ и покончить со мной?... Да отдай ты мнѣ все, что есть у тебя изъ недвижимаго, все богатство предложи, дай въ придачу Эцталь -- и я на все это плюну, если ты сама ты не отдашься мнѣ!... Погляди-ка на меня -- вѣдь меня тоска изгрызла... Слушай, Валли, за одинъ поцалуй твой я-бы отдалъ все, что имѣю, и согласился-бы на всю жизнь нищимъ остаться, голодать! Ну, вотъ теперь и присылай ко мнѣ хорошаго счётчика, чтобы онъ еще разъ сосчиталъ да высчиталъ, сколькими гульденами и полянками хочешь ты расплатиться со мной!...

И бросивъ на Валли взглядъ, преисполненный какой-то дикой, горькой насмѣшки, онъ повернулся и ушелъ.-- Валли была изумлена и даже испугана: такимъ она никогда еще и не видала его: Викентій открылъ передъ ней все безуміе любви, показалъ ей эту бездну, и два чувства -- отвращеніе и состраданіе -- взволновали ея сердце.

-- Что такое во мнѣ особенное? разсуждала Валли:-- почему это всѣ они гоняются за мной?... Да, но одинъ только сторонится... Ахъ, а онъ единственный, котораго хотѣлось-бы видѣть около себя!.. И этотъ человѣкъ презираетъ меня... А если онъ уже женился?..

Когда эта мысль мелькнула въ ея головѣ -- дыханіе сперлось въ груди: Валли вспомнила о незнакомой дѣвушкѣ, съ которою Іосифъ проходилъ чрезъ Гох-Іохъ.

-- Нѣтъ, на ней-бы онъ не женился: вѣдь то была простая батрачка.

Ну, какъ-бы то ни было, а должно-же это чѣмъ нибудь кончиться: Валли теперь дѣвушка богатая, живетъ она въ почетѣ и можетъ сама ближе познакомиться съ ними, сдѣлать первый шагъ... Но отъ одной этой мысли самолюбіе ея, какъ женщины, возмущалось; и такъ, дѣлать было нечего: приходилось ждать, ждать и ждать!

Не находя нигдѣ и ни въ чемъ успокоенія, она бродила по всему дому, шагала по полямъ; такъ летѣли дни, недѣли, а Валли никакъ не могла свыкнуться съ новой для нея обстановкой, и скоро оказалось, что деревенское житье-бытье совсѣмъ ей не по плечу. Какъ была она дочкой Мурцолля -- такъ и осталась дикаркой Валли. Она смѣялась надъ всѣмъ, что ей представлялось мелочнымъ, пошлымъ,-- смѣялась безпощадно, безъ малѣйшаго снисхожденія, не хотѣла подчиняться правиламъ общежитія, обычаи и порядки въ грошъ не ставила, словомъ -- никого слушать не желала... Поживши наверху, среди ледянаго царства, она совсѣмъ забыла о "земныхъ страхахъ". Обладая желѣзною волей, пріобрѣтенною въ борьбѣ съ буйными стихійными силами, Валли спустилась въ омутъ мелочной жизни и явилась въ немъ хорошо-вооруженной. Эта крѣпкая дѣвушка, мощная и тѣломъ и духомъ, казалась среди толпы, окружающей ее, существомъ не отъ міра сего, и дѣйствительно, она была чужою въ деревенской средѣ. Поэтому-то на нее и смотрѣли недружелюбно, недовѣрчиво, однако не дерзали слишкомъ близко подходить къ такой заносчивой, гордой богачихѣ. Валли чувствовала, что кругомъ нея кипитъ тайная вражда; она видѣла, какъ трусливы ея недоброжелатели, которые за глаза чернили ее всячески, а въ лицо ласково ей улыбалясь.-- "Ладно! я ни въ комъ не нуждаюсь, я сама себѣ госпожа!", такъ стала поговаривать она и дѣлать все по своему, слушаясь только голоса своего буйнаго сердца. Вотъ, вздумается ей -- и работаетъ она цѣлые дни на пролетъ, не хуже батрака, чтобы расшевелить, подстрекнуть лѣнивыхъ; а если, бывало, у кого дѣло не спорилось -- Валли быстро отталкивала неумѣлаго работника и сама принималась за его работу, которую и оканчивала. А случалось и другое: меланхолія внезапно овладѣвала ею, она предавалась мечтаніямъ или удалялась въ горы, такъ что люди наконецъ заговорили, что ужъ не повредилась-ли она?... Во время такихъ скитаній Валли по горамъ, батраки и батрачки бездѣльничали, а сосѣди, злорадствуя, толковали о томъ, что такимъ манеромъ богатство-то ее живо улетитъ.

Не уважая и не исполняя мѣстныхъ обычаевъ и порядковъ, Валли однако обнаруживала чрезмѣрную строгость -- являлась даже жестокой -- относительно расправы за такія дѣла, на которые другіе обыкновенно глядятъ сквозь пальцы. Такъ, если она ловила работника на какой нибудь содѣянной имъ подлости, то, не долго думая, тянула его въ судъ; если ей случалось видѣть, что батракъ жестоко обращается съ животнымъ -- она налетала на мучителя, схватывала его за воротъ и расправлялась съ нимъ; если кто нибудь изъ рабочихъ ея, крѣпко выпивши, возвращался вечеромъ домой -- Валли не впускала его, не смотря на самую дурную погоду, и такимъ образомъ выставляла его на позоръ среди улицы; если батрачка ея уличалась въ развратномъ поведеніи, то была немедленно изгоняема изъ дома. Душою Валли была чиста и цѣломудренна, какъ тотъ глетчеръ, на которомъ довелось ей такъ долго прожить въ уединеніи. Всѣ деревенскія любовныя шашни, шуры-муры, прыжки изъ окна, тайныя свиданья -- возбуждали въ ней чувство глубокаго омерзенія.

Вотъ по этимъ-то причинамъ вся деревня считала Валли безпощадной, жестокой,-- и ее побаивались такъ же, какъ когда-то боялись самаго Штроммингера. И не смотря на все это, не было парня, который не сходилъ-бы съ ума по ней. Конечно, не богатство тянуло ихъ къ Валли: молодежь была увлечена только ею, потому что каждый поклонникъ дивился своеобразности этой дѣвушки: такая она рослая, стройная, да притомъ -- силачка! Высокой груди тѣсно было въ узкомъ корсажѣ, и казалось, вотъ-вотъ корсажъ треснетъ; а когда Валли, угрожая кому нибудь, взмахивала крѣпкой рукой, мускулистой какъ у мужчины, прекрасные чорные глаза ея метали молніи и въ нихъ искрилась презлая насмѣшка... Въ парняхъ такъ и вспыхивалъ огонь любви и имъ страстно хотѣлось побороть Валли, они рады были бороться до послѣдняго издыханія, чтобы сорвать съ ея губъ хоть одинъ поцѣлуй,-- но, увы, ни у кого силенки на это не хватило, приходилось отправляться на попятный дворъ, позорно отступать и сгарать со стыда... А гдѣ-же тотъ, кто въ состояніи былъ-бы совладать съ нею?... Явится-ли онъ?... Валли все ожидалала его!...

-- Кто съумѣеть поцѣловать меня -- ну, за того я и выйду; а у кого силы не хватитъ на это, кому не удастся взять такой поцѣлуй -- значитъ, ему еще далеко до меня -- не выросъ еще парень!

Такую кичливую фразу она дѣйствительно какъ-то разъ проговорила, и пошла эта фраза гулять по всей окрестности. Много парней, даже издалека, приходили на Солнечную площадку, желая счастья попытать, изловить Валли на словѣ. И вотъ, побороть эту дѣвушку, сорвать поцѣлуй съ ея губъ -- стало дѣломъ чести, какъ любой подвигъ становится вопросомъ чести для человѣка сильнаго, самолюбиваго.

Въ короткое время всѣ парни, сколько ихъ было во всемъ Эцт-Гуглер-Шнальзеръ-талѣ, перепробовали одолѣть Валли, чтобы чмокнуть ее,-- и никому изъ нихъ не удалось выйдти побѣдителемъ изъ такой борьбы; а Валли смотрѣла на это какъ на дикую забаву, которая была ей по сердцу, потому что тутъ она могла проявить свою тѣлесную силу. Валли извѣстно было, что молва о ней широко разнеслась,-- и она была увѣрена, что дойдетъ это и до ушей Іосифа, который пожалуй и самъ захочетъ явиться сюда (слухи раззадорятъ его), чтобы сорвать поцѣлуй съ ея губъ -- ну, хоть ради того, чтобы доказать еще разъ, какой онъ силачъ, какъ это онъ ужъ показалъ, одолѣвъ медвѣдя. "Только-бы онъ пришелъ" думала Валли: "а тамъ... да почему-жъ-бы ему и не влюбиться въ нее, вотъ какъ другіе влюбились? Она будетъ къ нему внимательна, привѣтлива съ нимъ, а это еще болѣе разшевелитъ его сердце!".. Однако, Іосифъ не являлся. Но вотъ, какъ-то, въ гостинницу "Олень", смежную съ Штроммингеровымъ огородомъ, пришелъ одинъ изъ обывателей Вента и, еще на дворѣ, сталъ что-то разсказывать. Валли въ это время полола грядки. Слово "Іосифъ" долетѣло до ея ушей -- она бросила работу и стала прислушиваться.

Вентскій обыватель разсказывалъ, что Іосифъ Гагенгахеръ, съ тѣхъ поръ какъ похоронилъ мать, зачастилъ похаживать на постоялый дворъ въ Цвизельштейнѣ подъ вывѣской "Ягненокъ", и что люди болтаютъ ужъ насчетъ любви его къ смазливенькой работницѣ -- Афрѣ. Вотъ вчера онъ опять былъ въ "Ягненкѣ" и сидѣлъ у стола рядышкомъ съ ней, такъ какъ сама-то хозяйка возилась на кухнѣ... Вдругъ откуда-то выбѣжалъ быкъ и понесся по деревнѣ, какъ бѣшеный вихрь, потому что въ ухѣ его засѣла какая-то колючка. Всѣ въ дома попрятались, двери позапирали; хозяинъ "Ягненка" сталъ тоже запирать ворота -- и нечаянно увидѣлъ посреди улицы свою меньшую дочьку -- пятилѣтнюю Лизу, которая лежала тамъ ничкомъ и не вставала. Дѣти занимались игрой "въ почту", а Лиза должна была представлять лошадку, потому ей и пришлось быть впряженной въ довольно тяжелую тачку.

Услышавъ крики ужаса, всѣ дѣти разбѣжались, но Лиза, съ тяжелой "почтой" своей, застряла на улицѣ: она упала, запутавшись въ веревочной сбруѣ. Разсвирѣпѣвшій быкъ, наклонивъ рогатую башку свою, летѣлъ какъ разъ по направленію къ ней... Спасти дѣвочку, утащить ее вмѣстѣ съ тачкой -- было уже поздно: страшное животное было слишкомъ близко.. Хозяинъ "Ягненка" и Афра такъ завопили, что крики ихъ разнеслись по всей деревнѣ... Глядь -- а Іосифъ тутъ какъ тутъ: онъ бросился къ быку и хватилъ его въ бокъ вилами. Быкъ заревѣлъ -- и на него... Всѣ смотрѣвшіе изъ оконъ закричали о помощи, но никто не шевельнулся. Бросивъ вилы, Іосифъ ухватился за рога животнаго, которое почувствовало исполинскую силу человѣка и попятилось шага на два. Завязался бой между ними, а тѣмъ временемъ дѣвочку успѣли спасти. Теперь слѣдовало идти на помощь Іосифу: онъ былъ оставленъ всѣми на произволъ судьбы! Афра руки ломаетъ, взываетъ о помощи; она видитъ, что быкъ рогами пригнулъ уже Іосифа къ землѣ и вотъ-вотъ сейчасъ раздавитъ его... Но Іосифъ изловчился и пырнулъ быка ножемъ въ горло... Брызнула кровь, животное встало на дыбы, подняло Іосифа, такъ какъ онъ обѣими руками крѣпко держался за рога, и помчалось съ нимъ, то неся его почти по воздуху, то волоча по землѣ. Но силачъ-охтникъ не выпускалъ быка, ему хотѣлось во чтобы то ни стало остановить его. Животное, получивъ пять ранъ и истекая кровью, стало наконецъ слабѣть, такъ что Іосифу удалось раза два встать на ноги, но безуспѣшно: быкъ каждый разъ одолѣвалъ его и несся съ нимъ дальше, дѣлая отчаянные прыжки. Тутъ цвизельштейнцы дерзнули наконецъ помочь Іосифу и, во главѣ хозяина "Ягненка", двинулись впередъ, вооружившись ножами и вилами. Животное, заслышавъ шумъ, опять наклонило голову и устремилось вмѣстѣ съ Іосифомъ прямо въ сарай; но такъ какъ ворота сарая были заперты, то Іосифа ожидала вѣрная смерть: онъ будетъ раздавленъ... Эта мысль мелькнула у всѣхъ. Однако, ворота не выдержали удара, распахнулись, и быкъ, влетѣвъ въ сарай, принялся, въ смертельномъ испугѣ, бѣсноваться среди лѣстницъ, телѣгъ и плуговъ... Загрохотало, затрещало въ сараѣ. Іосифу удалось ухватиться одною рукой за балку, затѣмъ онъ приподнялся, другою быстро захлопнулъ ворота, соскочилъ, задвинулъ засовъ изнутри -- и такимъ образомъ остался одинъ на одинъ съ разсвирѣпѣвшимъ животнымъ и притомъ въ загроможденномъ сараѣ. А люди стоять на дворѣ и ничего не могутъ подѣлать; они слышать только, какъ тамъ грохочетъ что-то, валится, трещитъ, и среди этого шума раздаются стоны и ревъ... Даже волосы у всѣхъ дыбомъ встали. И вдругъ все утихло. Прошло три четыре минуты томительнаго ожиданія -- ворота отворились, вышелъ Іосифъ: онъ шатался, покрытый потомъ и кровью. Быкъ убитъ -- такъ рѣшили всѣ; но Іосифъ иначе распорядился -- жаль было ему погубить такого славнаго быка, потому что раны, полученныя животнымъ, не были опасны и могли скоро зажить.

Въ сараѣ все было разбито, исковеркано, вверхъ дномъ стояло, а быкъ лежитъ смирнехонько на боку, только пофыркиваетъ, какъ теленокъ на телѣгѣ мясника: Іосифъ одинъ скрутилъ ему веревкой всѣ четыре ноги... Едва-ли кто другой могъ-бы сдѣлать это!-- Когда онъ, вмѣстѣ съ другими, вернулся на постоялый дворъ -- Афра на глазахъ у всѣхъ, съ крикомъ и слезами, кинулась ему на шею. Хозяйка, поднявъ Лизу, поднесла ее къ Іосифу; его желали попотчивать самымъ лучшимъ, что было въ "Ягненкѣ";-- но Іосифу было не до угощенья: опорожнивъ кружку и утоливъ этимъ жажду, томившую его, онъ отправился домой. Ну, вотъ теперь въ Цвизельштейнѣ только и разговору что объ немъ, тамъ до глубокой ночи шелъ пиръ горой въ честь Іосифа...

Такъ разсказывалъ Вентскій обыватель -- и вотъ снова загремѣла слава объ Іосифѣ Гагенбахерѣ. Дивились только всѣ тому: отчего это онъ сюда носа не кажетъ?... Вѣдь у богачки Валли женихами хоть прудъ пруди, а Іосифа -- нѣтъ, словно онъ и знать объ ней не желаетъ!...

При этихъ словахъ Валли стало такъ стыдно, что она вся вспыхнула, покраснѣла и отошла отъ заборчика.

Вонъ ужъ и люди стали говорить, что онъ презираетъ ее, а за Афрой волочится!.. Ну да, это та дѣвушка и есть, которая въ прошломъ году была съ нимъ на глетчерѣ; за ней-то тогда Іосифъ такъ нѣжно и ухаживалъ.

Валли сѣла на камень и закрыла руками лицо. Въ ней бушевала страсть; она была удивлена, поражена, ревность закипала такъ, что сердце, казалось, вотъ-вотъ разорвется... Да, она любила его, любила еще пламеннѣе, сильнѣе чѣмъ прежде; прерывистое, скорое дыханіе, съ которымъ она слушала разсказъ о новомъ подвигѣ его, какъ будто раздуло слабый огонекъ въ ея сердцѣ -- и тамъ вспыхнуло яркое пламя. Какое славное дѣло опять совершено имъ!-- но... она была тутъ ни причемъвѣдь онъ все сдѣлалъ это ради хозяина Афры, а пожалуй -- и изъ любви къ этой Афрѣ!... Да можетъ-ли это быть? Неужто уступить дорогу какой-то батрачкѣ? Неужто она, Валли, допуститъ до этого?.. Да развѣ она не первѣйшая здѣшняя богачка, развѣ всѣ парни не прославили ее, какъ самую что ни на есть красивую дѣвушку во всемъ околоткѣ? Она вѣдь одна только и достойна его: развѣ могъ кто нибудь сравниться съ ней по силѣ и мужеству?.. И что-жъ, неужто никогда имъ не сойдтись?.. На свѣтѣ нѣтъ другаго Іосифа! Можетъ-ли быть, чтобы онъ не ей принадлежалъ, а отдался-бы Афрѣ -- какой-то тамъ жалкой служанкѣ?... Нѣтъ, быть этого не можетъ, это просто -- невозможно!.. Да и почему-жъ-бы не бывать ему въ "Ягненкѣ" -- даже совсѣмъ и не для Афры?.. Вѣдь онъ все почти охотится, а Цвизельштейнъ стоитъ на бойкомъ мѣстѣ -- такъ какъ же мимоходомъ не зайти на постоялый дворъ?

-- О, приди-же, приди, Іосифъ! застонала Валли громко, упала на землю и прижалась лицомъ къ росистой травѣ, точно она хотѣла остудить пылавшее лицо. И вдругъ вспомнилось ей и живо представилась сцена изъ разсказа Вентскаго поселянина, какъ Афра кинулась на шею Іосифу... Валли всю передернуло, въ головѣ ея молніей мелькнула мысль: чтожъ-бы она чувствовала, будучи его женой, когда онъ, утомленный, покрытый потомъ и кровью, вернулся-бы домой, чтобы отдохнуть въ ея объятіяхъ послѣ такого славнаго дѣла?.. Она представляла себѣ, какъ-бы она ухаживала за нимъ, обмывала-бы ему раны, положила-бы его голову себѣ на грудь -- и онъ тихо заснулъ-бы, убаюканный ея ласками!... Такія мысли прежде и въ голову ей не приходили; но теперь, когда воображеніе разгулялось, Валли вся трепетала отъ невѣдомаго, совсѣмъ новаго ощущенія, какъ трепещетъ цвѣтокъ, разрывающій стѣнки почки.

Въ эти мгновенія совершилось превращеніе Валли: она стала вполнѣ женщиной; но и этотъ переломъ, какъ и всѣ движенія ея души, сопровождался такими неукротимо-дикими порывами, что вызвалъ въ ней на борьбу всѣ враждебныя, на время задремавшія силы. Въ груди Валли забушевала гроза...

Довольно рѣзкій вечерній вѣтеръ обдавалъ ее холодомъ, но она даже и не дрогнула. Вотъ и стемнѣло совсѣмъ, ночь спустилась на землю,-- и вѣчно холодныя, безстрастныя звѣзды, казалось, удивленно поглядывали на трепетавшую дѣвушку, которая лежала на землѣ, смоченной ночной росою, и рвала себѣ волосы...

-- Нынче хозяюшка-то наша опять дома не ночевала, замѣтила на другой день утромъ старшая работница:-- и что это она творить по ночамъ?...

Челядь собралась въ кружокъ и пошла шепотня.

И вдругъ всѣ они разлетѣлись, какъ разлетается подъ ударомъ вѣтра куча завядшихъ листьевъ: Валли показалась на дворѣ -- она только что вернулась съ огорода. Лицо ея было блѣдно, но никогда еще она не имѣла такой гордой, величественной осанки -- такою она и осталась съ этого дня, да при томъ рѣзкая перемѣна совершилась съ ней: Валли сдѣлалась несправедливой, стала обнаруживать капризы, была раздражительна, такъ что никто не рѣшался и заговорить съ ней, исключая Клеттенмайера, котораго она ставила выше всѣхъ. Чрезмѣрная гордость обуяла ее. Валли кстати и некстати восклицала: "Я первая на деревнѣ! А для первой все нипочемъ, и трудно мнѣ угодить! Такой богачкѣ совсѣмъ нечего церемониться... Первая на деревнѣ что захочетъ, то и сдѣлаетъ, о чемъ другой и помыслить-то побоится!"... И все въ такомъ родѣ. Она стала ежедневно одѣваться по-праздничному, обзавелась новыми платьями и даже нарочно заказала привезти изъ Имста серебряную снуровку, изукрашенную разными финтифлюшками филигранной работы. И получила-же она знатные шнурки -- такіе тяжелые, такіе драгоцѣнные, какихъ и не видывали еще въ Эцтской долинѣ!-- Въ день праздника Тѣла Господня (въ этотъ день обыкновенно устроивается церковная процессія) Валли сбросила трауръ и такъ разрядилась, что молящимся было не до молитвы: они оборачивались -- и то и дѣло осматривали ея костюмъ, состоящій изъ серебра, бархата и шелка. Она въ первый разъ тутъ участвовала въ процессіи, а такъ какъ никто не зналъ, въ какой мѣрѣ Валли была набожной христіанкой, то всѣ порѣшили на томъ, что Валли показалась лишь затѣмъ, чтобы щегольнуть своимъ новымъ нарядомъ, новой снуровкой... Вѣдь народу-то изъ деревень довольно привалило, пришли даже изъ Вента и Цвизельштейна.

Когда она становилась на колѣни -- раздавался какой-то странный шумъ и слышалось звяканье, дребезжанье -- это шелестила богатая ея юбка, позвякивали серебряныя финтифлюшки снуровки -- и Валли точно объявляла всѣмъ: "Глядите, глядите! Все это возможно только мнѣ, первой на деревнѣ!"...

Когда послѣднее евангеліе было прочтено, толпа около Валли зашевелилась, обнаружился нѣкоторый безпорядокъ,-- и тѣ, которые стояли назади ея, очутились впереди: мимо Валли прошла хозяйка цвизельштейнскаго постоялаго двора; за нею слѣдовала хорошенькая, стройная Афра. Дѣвушка эта оглянулась и кивнула Валли, потомъ бросила взглядъ на Іосифа, стоявшаго подальше, въ толпѣ мужчинъ... Такъ покрайней мѣрѣ показалось Валли.

Афра такъ была мила, казалось такой интересной, что Валли, въ порывѣ ревности позабыла отвѣтить ей поклономъ и -- вдругъ услышала она, какъ эта дѣвушка проговорила идущей съ ней рядомъ женщинѣ:

-- Посмотрите-ка, хозяйка, вонъ тамъ сзади Орелъ-Дѣвка идетъ! Орелъ-то ея чуть было Іосифа не убилъ... И вѣдь не поклонилась даже, а я-то какъ молилась за нее!...

-- Понапрасну трудилась, замѣтила Валли:-- я никого не прошу, чтобы за меня молились. Сама умѣю!

-- Однако, какъ я вижу, ты не молишься, возразила Афра.

-- Мнѣ нечего молиться, какъ другія молятся. Чего я стану просить у Бога? Пускай вонъ тѣ -- нищія, служанки -- вымаливаютъ себѣ каждую ленточку на башмакъ.

При этихъ словахъ лицо Афры вспыхнуло.

-- Что-жъ, ленточка, которую Богъ дастъ, ежели какъ слѣдуетъ попросить Его,-- можетъ больше осчастливить, чѣмъ серебряная снуровка на корсажѣ безбожницъ какихъ нибудь...

-- Вотъ это такъ, Афра, такъ! Справедливо! проговорила хозяйка "Ягненка".

-- Если вамъ моя серебряная снуровка глаза колетъ, такъ идите вонъ тамъ, позади -- ну, тогда и не увидите ее. Не мнѣ-же, первой на деревнѣ, идти за батрачками, служанками!

-- Ну, а не мѣшало-бы тебѣ идти по дорожкѣ Афры, слѣдомъ за ней... Вотъ ты это и знай!

-- И какъ это вамъ, хозяйка, не стыдно держать сторону своей-же служанки! замѣтила Валли, причемъ глаза ея засверкали.-- Кто не уважаетъ себя, тому и ждать нечего уваженія отъ другихъ!

-- Хо-хо! Да служанка не человѣкъ, что-ли? воскликнула Афра, вся задрожавъ.-- Развѣ шелковая юбка что нибудь значитъ?.. Какъ ты ни разрядись, а Господь-то видитъ, какое сердце у человѣка -- доброе или злое.

-- Что и говорить! гнѣвно отвѣтила Валли:-- ужъ такого добраго сердечка, какъу тебя, поискать только!.. Добраго -- особливо къ молодчикамъ! Чортъ побери!...

И она плюнула.

-- Валли! крикнула Афра... Слезы брызнули изъ ея глазъ, но она вынуждена была умолкнуть, такъ какъ въ это время процессія приблизилась къ церкви.

Толпа, послѣ благословенія, разбрелась; а Валли такъ быстро и величественно прошла мимо Афры, словно королева какая нибудь, что чуть съ ногъ ее не сбила,-- дѣвушка удержалась за свою хозяйку. Всѣ поглядѣли ей вслѣдъ. Мужчины такъ и порѣшили, что красивѣе Валли не найдешь ни одной дѣвушки во всемъ Тиролѣ, а женскій полъ страдалъ, мучимый завистью.

-- Н-да, нынче она не та, что была на Гох-Іохѣ, въ собачьей-то будкѣ, такою косматою, грязной, совсѣмъ дикой! замѣтилъ Іосифъ, слѣдя глазами за Валли.

Онъ стоялъ тутъ-же, по близости, и не безъ удивленія посматривалъ на нее. Попрощавшись потомъ съ Афрой однимъ кивкомъ, Іосифъ вышелъ изъ толпы, такъ какъ ему нужно было поспѣть домой до обѣда.

Афра пустилась догонять Валли. Хорошенькіе голубенькіе глазки дѣвушки такъ и искрились, не смотря на слезы; очень ужъ она была раздражена, взволнована. Хозяйка "Ягненка" послѣдовала за ней. Обѣ онѣ настигли Валли какъ разъ у трактира. Да и Валли, какъ видно, испытывала теперь сильное волненіе: Іосифъ такъ привѣтливо кивнулъ Афрѣ (кивокъ этотъ она видѣла), ну, а ее-то какъ будто и не замѣтилъ и даже не хотѣлъ ни разу взглянуть на нее... "Не удостоилъ!" подумала Валли -- и вотъ теперь ушелъ, разрушилъ всѣ ея планы... А она такъ надѣялась на этотъ день!.. "Охъ, ужъ мнѣ эта Афра!"...

Весь гнѣвъ ея обрушился теперь на нее, она готова была раздавить ее ногами, уничтожить въ конецъ -- и вдругъ -- Афра передъ ней, да еще хватаетъ ее за руку, удерживаетъ, говоритъ въ глаза гнѣвныя, дерзкія рѣчи!... Эта-то жалкая... дѣвчонка!?...

-- Послушай, Валли, говорила Афра, съ трудомъ переводя дыханіе:-- ты сказала то, чего я стерпѣть не могу и никому не позволю говорить такъ: такія слова честь мою задѣваютъ! Объясни, что это такое: "Доброе сердечко -- особливо къ молодчикамъ?"... Хочу знать, что ты желала этимъ выразить?...

-- Хе! не хочешь-ли ты затѣять ссору со мной, съ первою на деревнѣ? гаркнула Валли и гордымъ взглядомъ вымѣрила Афру съ ногъ до головы.-- Да ты не полагаешь-ли, что я позволю себѣ вступить въ споръ съ тобою и вообще съ подобными тебѣ?...

-- Какъ -- съ по-до-бными мнѣ!? воскликнула Афра.-- Кто-же я по твоему мнѣнію?.. Ну, конечно, дѣвушка я бѣдная, сирота, некому было позаботиться обо мнѣ, а все-же зла отъ меня никто не видѣлъ, домовъ я не поджигала... Ужъ отъ тебя-то я не потерплю такихъ рѣчей! Такъ ты это и знай!..

Валли дрогнула, точно ее змѣя ужалила.

-- Ты-то кто? Дѣвка, безстыжая дѣвка, вотъ что при всѣхъ бросается на шею мужчинамъ! прокричала она, забывъ все и не замѣчая образовавшейся около нихъ толпы.

-- Что-о?... Кому я бросилась на шею -- кому? насилу выговорила дѣвушка, причемъ лицо ея побѣлѣло.

-- Напомнить тебѣ -- сказать?

-- Скажи, да, скажи! Совѣсть моя чиста... Вотъ и хозяйка скажетъ, что я правду говорю!

-- Изволь. Года два тому назадъ ты навязалась на шею Іосифу, даже почти и не зная его, упросила, чтобы онъ тебя черезъ Гох-Іохъ перетащилъ, и онъ чуть не полдороги несъ тебя, потому что ты притворялась, что идти сама не можешь,-- это неправда?... Съ тѣхъ поръ ты гоняешься за нимъ такъ, что даже люди заговорили объ этомъ,-- это неправда? Ты отбиваешь Іосифа у другихъ дѣвушекъ, которыя имѣютъ куда больше правъ на него, и каждая изъ нихъ была-бы ему лучшей женой, чѣмъ какая нибудь служанка... Неправда?... Вотъ ты еще недавно, когда онъ быка одолѣлъ, на глазахъ у всѣхъ на шею ему кинулась, какъ будто невѣста его обрученная! Что? И это, скажешь, неправда?...

Афра закрыла лицо руками и навзрыдъ заплакала.

-- Іосифъ... О, Іосифъ! И я должна все это терпѣть... Но за что-же?!...

-- Ну, Афра, ну, перестань, стала уговаривать ее добрая хозяйка:-- вѣдь она сама проговорилась: все это со злости только, потому что Іосифъ-то вотъ не гоняется за ней, не хочетъ, видно, обжечься, какъ другіе парни обожглись!.. Ну, ежели-бы теперь былъ онъ тутъ -- не такую-бы она рѣчь повела!...

-- Вотъ-вотъ, какъ разъ попала! Сейчасъ-бы онъ заступился за свое сокровище... Ха-ха-ха!

И Валли захохотала такъ рѣзко и звонко, что смѣхъ ея въ горахъ отозвался; но тамъ звуки эти, казалось, вылетали изъ чьей-то настрадавшейся груди и раздавались какъ вопли...

Она смѣялась и выкрикивала:

-- Ха-ха!... Ужъ конечно такая драгоцѣнность что сама на шею вѣшается -- поудобнѣе другой, которую попробуй прежде завоевать, да пожалуй и не завоюешь -- уйдешь съ носомъ, опозорившись!.. Такъ-то! Ну, а это сокровище даже на руку гордецу -- Іосифу: вѣдь Афра не то что неприступная Орелъ-Дѣвка!

Хозяинъ "Ягненка" вдругъ выдвинулся изъ толпы и сказалъ:

-- Ну, слушай-ка, будетъ съ тебя! Дѣвушка эта честная, скромная... Я и жена моя не позволимъ ее обижать, мы защитимъ ее. Откажись сейчасъ отъ своихъ словъ! Слышишь? Приказываю тебѣ!

И опять раздался звонкій, раскатистый смѣхъ Валли.

-- А-ха-ха! Господинъ хозяинъ "Ягненка!" Неужели ты когда нибудь слышалъ, чтобы ягненокъ орлу приказывалъ?...

Острота эта всѣхъ разсмѣшила. Дѣйствительно, на хозяина "Ягненка" всѣ смотрѣли какъ на обыкновеннаго ягненка, потому что обладатель постоялаго двора принадлежалъ къ числу людей слабыхъ, добродушныхъ, готовыхъ все проглотить.

-- Н-да, по шерсти тебѣ и кличка! Ты -- Орелъ-Дѣвка!

-- Прочь! Разступись! крикнула она.-- Надоѣло мнѣ переливать съ вами изъ пустаго въ порожнее. Да-ну -- пропускайте, что-ли!

Валли хотѣла отпихнуть Афру, но хозяйка нарочно удержала за руку дѣвушку.

-- Нѣтъ, погоди! Зачѣмъ ей тебѣ уступать дорогу? Афра, или впередъ! Развѣ ты хуже ея?...

Хозяйка двинулась впередъ, держа Афру за руку, но тутъ Валли, схвативъ дѣвушку за бока, подняла ее и отбросила отъ дверей трактира на руки столпившихся зрителей.

-- Хозяйки всегда впереди идутъ, а за ними -- служанки! воскликнула она -- и первою вошла въ горницу, гдѣ и усѣлась за столъ на первомъ мѣстѣ.

Толпа загоготала и стала бить въ ладоши, довольная такимъ потѣшнымъ представленіемъ. Афра ударилась въ слезы и вообще такъ растерялась, что никакъ не хотѣла войдти въ трактиръ. Хозяинъ "Ягненка" съ женою и Афрою отправился домой.

-- Успокойся, Афра, погоди: я вотъ ужо Іосифа пошлю сюда, онъ съ ней разсчитается!.. такъ говорила дорогою хозяйка, желая утѣшить дѣвушку; но Афра, покачивая головой, отвѣчала, что теперь все кончено: она -- опозорена и останется опозоренной!...

-- И охота тебѣ была связываться съ этой злющей дочерью Штроммингера! началъ выговаривать Афрѣ добродушный обладатель "Ягненка." -- Вѣдь ее всякій избѣгаетъ, любой отъ нея сторонится... Экая ты какая!... Ну, зачѣмъ?...

А Валли сидѣла въ трактирной горницѣ и глядѣла въ окно, слѣдя за уходившими Афрой и ея хозяевами. Сердце побѣдительницы такъ постукивало, что серебряныя финтифлюшки ея снуровки слегка позванивали. Валли приглашали кушать, говоря, что супъ съ лапшей, пожалуй, простынетъ, но она обозвала супъ этотъ мерзкимъ, баранину -- просто кожей, встала, швырнула на столъ гульденъ и, не нуждаясь въ сдачѣ, съ нѣкоторымъ грохотомъ прошла мимо посѣтителей трактира, смотрѣвшихъ на нее съ удивленіемъ.

Какъ и пять лѣтъ тому назадъ (послѣ копфирмовки въ Зёльденѣ), возвратившись домой, Валли сорвала съ себя праздничный костюмъ, кинула его въ сундукъ, а серебряную снуровку съ филиграннымъ финтифлюшками, ударивъ объ полъ, стала топтать и превратила ее въ безобразный блестящій комокъ. Да и что толку было въ этихъ уборахъ?.. Принесли-ли они ей пользу? Разрядилась она, изукрасилась, а кому хотѣла понравиться -- все таки не понравилась!..

И вотъ, Валли, по прежнему, растянулась на кровати и стала вслухъ негодовать на весь міръ. Она ощущала въ сердцѣ такую острую боль, какъ будто чья-то рука пыряла его ножемъ. Нечаянно попалось ей на глаза рѣзная фигурка, изображающая Святую Валльбургу (она была какъ разъ надъ ея кроватью), и въ головѣ Валли мелькнула мысль: ужъ не потому-ли такъ нестерпимо больно сердцу, что его обрѣзываетъ тотъ ножъ, о которомъ говорилъ ей гейлихкрейцскій патеръ,-- обрѣзываетъ для того, чтобы уподобить ее Святой Вальбургѣ?... Только... зачѣмъ-же ей быть святой?.. Нѣтъ, она желала-бы стать просто счастливою женщиной, и, право, никакихъ трудностей не встрѣтила-бы она на пути къ достиженію этой цѣли: чтобы сдѣлаться счастливой -- ей совсѣмъ не нужно улучшать себя, потому что для этого она и такъ хороша...

Да, негодовала и возмущалась Валли, чувствуя, какъ по сердцу ходить невидимый ножъ.