Орел-Девка

XIII. Къ отцу въ горы.

Въ спаленкѣ Валли, на кровати ея, лежитъ Іосифъ. Онъ не дышетъ, не шевелится. Ничто здѣсь не нарушаетъ могильной тишины -- Валли всѣхъ отстранила, одна осталась, и вотъ, стоя на колѣняхъ, у изголовья, закрывъ руками лицо, она молится, шепчетъ:

-- О, Господи, Господи! Смилуйся, даруй ему жизнь, возврати ее... Лиши меня всего, всего -- пускай я буду нищей, но пусть онъ живетъ!.. Мнѣ ничего больше не надо отъ него, я буду стараться не встрѣчаться съ нимъ, пусть Афра возьметъ его... Уступаю!.. Только не умеръ-бы онъ, не умеръ!...

Она приподнимаетъ голову Іосифа, снимаетъ смоченную кровью обвязку съ зіяющей раны, прикладываетъ новую, обмываетъ свѣжею примочкой грудь его, разбившуюся о камни, и наконецъ, въ порывѣ отчаянія, припадаетъ къ нему, какъ-бы желая тѣломъ своимъ закрыть его, спасти отъ когтей смерти, хоть этимъ удержать улетающую жизнь...

-- Несчастный... милый... бѣдный! Весь ты израненъ, разбить... О, какой грѣхъ, какой ужасной грѣхъ!... Что ты надѣлала, Валли?.. Ахъ, Валли!.. Лучше сдѣлала-бы ты, если-бы всадила ножъ въ свое сердце!.. Можетъ быть, легче было-бы тебѣ поглядѣть, какъ онъ станетъ вѣнчаться съ Афрой, ну, а потомъ -- убѣжать, погибнуть гдѣ нибудь, нежели теперь видѣть его умирающимъ, страдающимъ!.. Съ нимъ поступили вѣдь такъ, какъ съ животнымъ; но мясникъ по крайней мѣрѣ сразу кончаетъ...

Такъ громко стонала Валли, ухаживая за израненнымъ Іосифомъ. Она относилась теперь къ себѣ такъ же безпощадно строго, какъ прежде осуждала другихъ. Какое-то дикое, страстное раскаяніе охватило ея сердце -- и она готова была разорвать это сердце въ клочки, если-бы только могла вырвать его изъ груди!..

Вдругъ тихонько скрипнула дверь и отворилась... Валли не безъ удивленія оглянулась, такъ какъ она крѣпко-на-крѣпко запретила входить въ эту комнату, безпокоить ее, и увидѣла -- патера изъ Гейлихкрейца... Поблѣднѣвъ и дрожа всѣмъ тѣломъ, Валли встала и склонила голову, не смѣя взглянуть на старика: она видѣла, въ немъ какъ-бы судью своего.

-- Хвала Господу! проговорилъ патеръ, увидя Іосифа:-- несчастный уже здѣсь!

И онъ подошелъ къ кровати и тщательно осмотрѣлъ его.

-- Ахъ, бѣдный ты, бѣдный! Свирѣпо-же съ тобой обошлись!...

Тутъ Валли принуждена была такъ стиснуть зубы, чтобы не застонать вслухъ.

-- Ну, какъ же изъ пропасти-то вытащили его? спросилъ старикъ.

Она промолчала -- у нея языкъ не шевелился.

-- Возблагодаримъ Господа Бога! Онъ, Милосердный, не попустилъ свершиться худшему злу, сказалъ священникъ и прибавилъ:-- ну, что-жъ, бѣднякъ можетъ быть и встанетъ, выздоровѣетъ, тогда на душѣ твоей убійства-то хоть лежать не будетъ... Да, а предъ лицомъ Судіи Превѣчнаго умыселъ и самое дѣло -- одинаково грѣховны, преступны...

Валли разжала губы, она хотѣла сказать что-то...

-- Мнѣ все извѣстно, строгимъ голосомъ остановилъ ее старикъ.-- Викентій, желая скрыться, убѣжалъ отсюда совсѣмъ. Явился онъ ко мнѣ и покаялся во всемъ, разсказалъ и о любви твоей, и о своей ревности. Я не далъ ему отпущенія и посовѣтовалъ отправиться въ папскую армію, гдѣ онъ и можетъ получить прощенье, служа честно, вѣрно св. отцу, или искупить грѣхъ кровью своею, павъ на полѣ брани. Ну, а ты-то какъ же?... Что мнѣ съ тобою дѣлать, Валли?...

И онъ пытливо глядѣлъ на нее... Валли видѣла, сколько было грусти въ этихъ старческихъ умныхъ глазахъ; она не выдержала, закрыла руками лицо и воскликнула:

-- О, я и такъ уже жестоко наказана, отецъ мой! Больнѣе этого никто и наказать меня не можетъ... Смотрите: вѣдь вотъ лежитъ, умираетъ человѣкъ! А онъ былъ мнѣ дороже всего!.. И я должна сознаться, что виновата -- одна я. Неужели есть еще наказаніе тяжелѣ, страшнѣе этого?... Какъ еще меня казнить?... Зачѣмъ?..

Патеръ покачалъ головой и сказалъ:

-- Такъ вотъ ты ужъ до чего дошла! Ты теперь стала простой, грубой деревяшкой, однимъ словомъ -- дубиной, которой можно пришибить человѣка. Да, помнишь, какъ я тебѣ говорилъ -- такъ все и вышло... Ты отринула тотъ благодѣтельный ножъ -- ну, и Господь отвернулся отъ тебя! "Пусть горитъ она въ огнѣ раскаянія!"... Огонь этотъ вызжетъ изъ тебя всю скверну!..

-- Такъ, отецъ мой, такъ, но... вѣдь вода гаситъ огонь, а воды вездѣ много. Если Іосифа не станетъ, я утоплюсь -- и тогда -- все кончено!...

-- Безумная! И ты думаешь, что земною водою зальешь, погасишь такой огонь? Утонетъ тѣло, а душа -- нѣтъ: она безсмертна... Не знала ты этого? Да пусть зальютъ ее всѣ моря нашей земли, и она все-таки будетъ мучиться въ огнѣ вѣчнаго раскаянія!

-- Такъ что-же остается мнѣ? какъ-то глухо возразила Валли:-- все, что могу я совершить надъ собой -- это -- умереть.

-- Нѣтъ, живи и страдай, это будетъ потяжелѣе смерти и спасительнѣе.

Валли, покачивая головой, устремила куда-то задумчиво, безцѣльно свои темные глаза.

-- Не могу... нѣтъ! Если случится такъ -- чувствую, что жить не останусь... Блаженныя дѣвы ужъ навѣрно спихнутъ меня гдѣ нибудь въ пропасть. Да, все вышло такъ, какъ онѣ грозили мнѣ во снѣ!.. Въ самомъ дѣлѣ, вонъ -- Іосифъ лежитъ -- окровавленный, разбитый... Нѣтъ, ужъ мнѣ слѣдуетъ по той-же дорожкѣ... за нимъ... Чему быть, тому не миновать! Дѣло это рѣшенное... И никто, никто этого не передѣлаетъ!...

-- Ахъ, Валли! произнесъ патеръ, ужаснувшись и всплеснувъ руками.-- Что ты это, Валли! Какія такія дѣвы? Блаженныя!.. Господь съ тобой, да мы развѣ живемъ во времена язычества, когда люди воображали, что злые духи могутъ властвовать надъ ними и дѣлать что угодно?... Постой-же, я тебѣ скажу сейчасъ, что такое эти "блаженныя дѣвы:" онѣ -- твои-же собственныя страсти. Вотъ, ежели ты могла-бы научиться смирять дикость своего сердца, то Іосифу не пришлось-бы полетѣть въ пропасть. Вѣдь это старая штука: всю вину свою сваливать на дьявола! Оно, конечно, очень легко, удобно -- какъ нельзя лучше. Но Сынъ Божій для тогото и снизошелъ тогда на землю, чтобы открыть намъ истину и научить искать въ самихъ себѣ духа зла и тьмы -- и бороться съ нимъ. Умѣя владѣть собой, мы можемъ подчинить себѣ любыя чудодѣйственныя силы, которыя, во времена бны, сокрушали славнѣйшихъ витязей богатырей, совсѣмъ губили ихъ,-- потому что богатыри-то эти, обладая непомѣрною тѣлесной силищей, не имѣли ни чуточки нравственной силы, а она одна только и могла помочь имъ въ борьбѣ съ духомъ зла, строющимъ всяческія козни. Вотъ и ты -- такая крѣпкая дѣвушка, силачка, сильно теперь ты ожесточена, озлоблена,-- а что толку? На самомъ-то дѣлѣ ты -- слабенькое, ничтожное существо!.. И такой будешь до тѣхъ поръ, пока не почувствуешь себя въ силахъ дѣлать то же, что дѣлаютъ въ монастыряхъ изо дня въ день простыя, дюжинныя дѣвушки: онѣ искренно, отъ всего сердца, приносятъ въ жертву Богу самыя завѣтныя, дорогія желанія свои, имъ не жаль свѣтлыхъ мечтаній, и при этомъ онѣ называютъ себя счастливыми. Ежели-бы ты имѣла хоть крошечку такой силы -- не стала-бы бояться "блаженныхъ дѣвъ", и не нелѣпые сны устроивали-бы тогда судьбу твою, а своя-же собственная, свободная, сознательная воля указала-бы тебѣ дорогу... Ну, раскинь-ка теперь умомъ-разумомъ, сравни: что лучше и возвышеннѣе?...

Валли молча стояла, прислонившись къ спинкѣ кровати; видно было, какъ лицо ея мало но малу прояснялось, какъ будто она прозрѣла. Скрестивъ руки на груди и тяжело дыша, она наконецъ проговорила отрывистымъ, рѣшительнымъ голосомъ:

-- Такъ! Все это справедливо, отецъ мой. Понимаю, что вы желали объяснить мнѣ... Попытаюсь исполнить это.

-- Попытаюсь! То-то, ужъ разъ ты обѣщалась, да вотъ не сдѣлала...

-- Сдѣлаю теперь, отецъ мой, отвѣтила Валли, и такъ выразительно отвѣтила, что старикъ удивленно посмотрѣлъ на нее...

-- Хорошо. Ну, а порукой-то что-же будетъ?

Дѣвушка, вмѣсто отвѣта, положила руку на разбитую грудь Іосифа, и двѣ крупныя слезы тихо покатились но ея щекамъ.

Лучше, краснорѣчивѣе этой клятвы она и не могла дать... Патеръ, какъ человѣкъ умный, проницательный, пріумолкъ тутъ: онъ видѣлъ, что Валли дѣйствительно поручилась -- однимъ жестомъ выразила все.

Іосифъ зашевелился, сталъ метаться и, въ бреду, пробормоталъ какія-то слова.

Валли сняла повязку съ головы его и наложила новую. Больной открылъ на половину глаза, но вѣки ихъ сейчасъ-же опять упали, и онъ снова впалъ въ забытье, какъ будто задремалъ. Отъ этой дремоты, казалось, вѣяло смертью.

-- Охъ, хоть-бы ужъ докторъ... поскорѣй! вздохнула Валли и, присѣвъ на скамеечку около кровати, спросила:

-- Который часъ-то теперь?

Патеръ посмотрѣлъ на часы и въ свою очередь спросилъ:

-- А когда послали за докторомъ?

-- Въ пять.

-- Ну, гдѣ-жъ ему такъ скоро пріѣхать: теперь всего-то десять, а до Зельдена отсюда ѣзды добрыхъ три часа. Въ двѣнадцатомъ будетъ...

-- Десять... только-то!..

Старикъ бросилъ на Валли такой теплый, сострадательный взглядъ; она сидѣла на скамеечкѣ, положивъ обѣ руки на колѣни, сидѣла тихо, не шевелясь, не смотря на то, что страхъ сжималъ ея сердце, и оно такъ звучно билось, что къ біенью его, среди тишины, можно было скоро прислушаться.

Патеръ нагнулся къ Іосифу, положилъ руку на его лобъ, пощупалъ пульсъ и сказалъ:

-- Знаешь, Валли, ты-бы успокоилась! Сдается мнѣ, что онъ не такъ плохъ, какъ ты думаешь... Не умретъ!

Валли не шевельнулась; она смотрѣла куда-то вдаль, не мигая, и, наконецъ, тихо промолвила:

-- Вотъ, когда докторъ придетъ, поглядитъ и скажетъ, что Іосифъ останется жить -- тогда все для меня кончено: никакихъ ужъ больше желаній у меня не будетъ въ жизни...

-- Вотъ это, Валли, хорошо! Радуется мое сердце, когда ты такъ говоришь! одобрительно произнесъ старикъ, найдя нужнымъ похвалить ее, и прибавилъ:

-- Благо время есть теперь -- разскажи-ка ты мнѣ, какъ это Іосифа спасли? Станешь разсказывать и не увидишь, какъ время пролетитъ,-- а тутъ и докторъ пріѣдетъ.

-- Что разсказывать-то? Право, нечего.

-- Ну, однако, вѣдь это такое славное дѣло! Оно, можно сказать, дѣлаетъ честь жителямъ Солнечной площадки. Была ты при этомъ?

-- Еще-бы! Была.

-- Полно не скупись на слова-то! Видишь-ли, я какъ шелъ сюда -- ни души не встрѣтилъ; ну, и не знаю, какъ было дѣло. Кто-же изъ пропасти извлекъ его?

-- Да я.

-- Съ нами крестная сила! Ты... ты, Валли, сама?!. воскликнулъ патеръ и широко открылъ свои маленькіе глаза, устремивъ ихъ на дѣвушку.

-- Ну-да, я!

-- Но какъ же это ты сдѣлала?

-- Спустили меня туда на веревкѣ, ну, я и нашла его тамъ... Висѣлъ онъ между утесомъ и кедромъ. Ежели не было-бы тамъ этого кедра -- быть-бы ему въ рѣкѣ, а ужъ изъ нея-то никто не вытащилъ-бы Іосифа живымъ.

-- О, чадо мое! Да вѣдь это -- подвигъ, настоящій подвигъ! восторженно произнесъ старикъ.

-- Перестаньте, замѣтила Валли спокойнымъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ даже строгимъ голосомъ:-- не надо такъ говорить! Изъ-за меня спихнули его съ обрыва, я всему виной -- такъ кому-же больше и спасать было, какъ не мнѣ?

-- Такъ-то такъ, справедливость этого требовала; поступила ты по совѣсти, заговорилъ патеръ, стараясь успокоиться,-- но, какъ-бы то ни было, все-таки дѣло это -- славное дѣло искупленія! И ты много, много сняла этимъ съ души своей...

-- А что толку? Ежели не выживетъ онъ -- значитъ, я-же погубила его, сказала Валли, покачивая головой.

-- Конечно, это такъ, но вѣдь ты своею жизнью жертвовала, спасая его жизнь! Ты взялась за опасное дѣло, шла на смерть, словомъ -- сдѣлала все, что только могла сдѣлать, чтобы загладить зло, которое сама совершила. И дѣйствительно, грѣхъ свой ты этимъ умалила, а простить тебя можетъ только одинъ Господь Богъ. Все остальное въ Его волѣ.

Тяжелый вздохъ вырвался изъ груди Валли, потому что утѣшительныя слова патера не могли ее ни утѣшить, ни успокоить.

-- Да все остальное въ Его волѣ!... повторила она, чувствуя, какъ сердце ея тоскливо сжимается.

Старикъ поглядѣлъ на нее привѣтливо, ласково. Онъ чувствовалъ, что душа этой дѣвушки не могла быть отринута Богомъ, хотя Всевышній и видѣлъ всѣ ея недостатки. Довольно-таки пожилъ на свѣтѣ почтенный Гейлихкрейцскій патеръ, но ему ни разу еще, въ продолженіе всей его долгой жизни, не случилось встрѣтить человѣка нравственно-похожаго на Валли, то есть такъ одинаково наклоннаго и къ добру, и къ злу.-- Посмотрѣвъ на Іосифа, который все еще бредилъ и даже помахивалъ кулаками, старикъ вознегодовалъ на него: какъ это онъ, въ самомъ дѣлѣ, могъ такъ презрительно относиться -- къ любви, этому благу, выше котораго небо и не даруетъ человѣку здѣсь, на землѣ?... И вотъ, благодаря такому равнодушію, самъ-же онъ ожесточилъ сердце дѣвушки, а сердце у нея все-таки хорошее,-- иначе она не была-бы способна такъ всецѣло жертвовать собою.

-- Глупый ты парень! проворчалъ патеръ.

Валли посмотрѣла на него вопросительно, потому что не поняла этого восклицанія.

Тутъ стукнули въ дверь -- и явился докторъ.

Валли, чтобы устоять на ногахъ (ее сильно трясло), должна была прислониться къ спинкѣ кровати... Этотъ человѣкъ произнесетъ приговоръ -- но какой: обвинительный или оправдательный?... Порядочная кучка любопытныхъ, желавшихъ узнать, что скажетъ докторъ, ввалилась за нимъ въ комнату; но врачъ не потерпѣлъ этого.

-- Тутъ не мѣсто для любопытствующихъ, замѣтилъ онъ строгимъ тономъ:-- нельзя тревожить больнаго, ему покой нуженъ!.. и, удаливъ всѣхъ, заперъ дверь. Докторъ не отличался словоохотливостью и вообще любезностью. Онъ самъ снялъ съ головы Іосифа повязку и, сморщивъ брови, сказалъ:

-- Ужъ вѣрно опять тутъ безъ преступленія не обошлось!...

Валли, съ поблѣднѣвшимъ лицомъ, совсѣмъ застыла, какъ будто превратилась въ статую. Старикъ-патеръ не спускалъ съ нея глазъ, желая хоть этимъ нѣсколько ободрить ее, поддержать въ эти трудныя минуты, чтобы она ужъ совсѣмъ не упала духомъ.

Врачъ занялся осмотромъ больнаго. Въ комнаткѣ Валли воцарилась тишина, а сама Валли отвернулась и стала лицомъ къ окну... Вдругъ она нагнулась и подняла что-то; потомъ, обѣими руками крѣпко конвульсивно сжавъ находку, притиснула ее къ губамъ... Это что-то была частичка распятія, разбитаго ею еще прошлою ночью.

-- О, помилуй, прости! шептала Валли, блѣдная, дрожащая:-- смилуйся надо мною! Знаю -- не стою я этого, но Ты милосердъ, Ты простишь мнѣ вину мою!...

-- Ни одной смертельной раны, сухо проговорилъ врачъ и прибавилъ:-- ну, у молодца этого скелетъ не хуже чѣмъ у мамонта.

Тутъ Валли разомъ ослабѣла, ноги у нея подкосились... Струна, слишкомъ ужъ натянутая, не выдержала и лопнула... Валли разрыдалась... Стоя на колѣняхъ и уткнувъ лицо въ край подушки, на которой лежала голова Іосифа, она могла только произнести:

-- Слава Тебѣ, Боже! Слава Тебѣ, Боже!

-- Что это она? обратился докторъ къ патеру.

Патеръ отвѣтилъ ему однимъ жестомъ, и отвѣта этотъ вполнѣ удовлетворилъ доктора.

-- Э, ничего, ничего... Будьте-ка поспокойнѣе, да вотъ помогите мнѣ насчетъ перевязки, проговорилъ онъ, дотронувшись до плеча Валли.

Она живо поднялась, вытерла слезы и сейчасъ-же усердно принялась за дѣло. Лучшей помощи доктору и не надо было: пріемы Валли такъ были ловки, осторожны, что патеръ просто радовался, глядя на нее, точно она была опытной сестрой милосердія. Дрожь и слезы исчезли; всѣ движенія ея были такъ ровны, спокойны... Любовь руководила дѣвушкой, и лицо Валли стало какъ будто другимъ: печать страданія на немъ, казалось, обновила ее, сдѣлала ее чище, возвышеннѣе... Старику даже не вѣрилось, что передъ нимъ -- та-же Валли, прежняя дикарка.

-- Нѣтъ, не пропала она еще и не пропадетъ! Будетъ толкъ, будетъ! такъ говорилъ онъ самъ себѣ -- и радовался, какъ радуется садовникъ при видѣ растенія, которое вновь ожило, зазеленѣло, хотя казалось совсѣмъ уже пропавшимъ.

По окончаніи перевязки, врачъ далъ кое-какія наставленія относительно ухода за больнымъ и удалился въ сопровожденіи патера.

Валли одна осталась съ Іосифомъ. Она снова сѣла на скамеечку около кровати, оперлась локтями о колѣни и опустила голову на руки. Іосифъ дышалъ теперь ровнѣе, спокойнѣе; правая рука его лежала на одѣялѣ, и Валли стоило только слегка нагнуться, чтобы поцѣловать эту руку, но... она удержалась, потому что ей казалось, что она не имѣетъ права даже просто прикоснуться къ нему. Если-бы его не стало, или если-бы онъ доживалъ послѣднія минуты -- тогда Валли покрыла-бы его поцѣлуями, какъ это и сдѣлала она у обрыва, когда думала, что онъ уже мертвъ... Трупъ любимаго человѣка былъ-бы ея собственностью, но на живаго Іосифа -- никакого права она не имѣла. Лично для нея онъ -- умеръ, умеръ именно тогда, когда врачъ объявилъ, что жизнь его внѣ опасности... Валли, сильно-тоскующая, опечаленная, похоронила Іосифа въ глубинѣ своего сердца; узнавъ-же, что онъ останется жить, приняла эту вѣсть, какъ вѣсть спасенія, освобожденія... Сидя неподвижно и не отрывая глазъ отъ этого мертвенно-блѣднаго, прекраснаго лица, она терзалась, мучилась такъ, какъ только можетъ страдать сердце человѣческое,-- и, однако-же, кровь ея не кипѣла при этомъ; она терпѣливо переносила боль... Да, Валли теперь совсѣмъ присмирѣла; духъ ея уже не возмущался; не потрясала она кулаками, какъ это бывало съ нею прежде въ порывѣ злобы, въ минуты невыносимыхъ страданій... Въ продолженіи какого нибудь часа она научилась труднѣйшему въ жизни -- научилась терпѣть. Преступленіе совершено, слѣдовательно нечего и жаловаться на судьбу,-- да Валли и не вправѣ ожидать чего нибудь лучшаго... Развѣ она достойна лучшей участи?.. Вѣдь она -- почти убійца Іосифа!.. Какже ей возможно желать его, желать, чтобы онъ -- теперь-то -- ей принадлежалъ?.. Да она и взглянуть-то не смѣетъ на него... Нѣтъ, все кончено!.. Слѣдуетъ совершенно перестать ныть, скорбѣть...

-- Боже, Боже милостивый! стала молиться Валли:-- помоги мнѣ очиститься отъ грѣха! Чѣмъ могу я искупить вину мою?.. Знаю, какъ-бы строго не покаралъ Ты меня -- наказаніе все-же будетъ еще легкимъ для такой грѣшницы, какъ я!...

Тутъ она покорно нагнула голову и закрыла руками лицо.

Вдругъ кто-то сильно стукнулъ въ дверь -- и она, отворившись, крѣпко ударилась объ стѣну, а вслѣдъ за этимъ раздался крикливый женскій голосъ: "Іосифъ! Іосифъ мой!"...

Это была -- Афра. Вбѣжавъ въ комнатку, она такъ и кинулась прямо на грудь Іосифа, оглашая воздухъ громкими рыданіями. Валли даже вскочила, какъ будто почувствовала змѣиное жало въ ногѣ... Она боролась съ собою не болѣе минуты, но за то борьба эта была послѣдняя и едва-ли не самая тяжелая для нея. Валли стиснула себя руками, желая хоть этимъ удержать себя на мѣстѣ -- такъ ей страшно хотѣлось кинуться къ Афрѣ, оттолкнуть ее отъ кровати... отъ Іосифа... Она трепетала, но не двигалась, а Афра продолжала громко рыдать тамъ... на его груди...

-- Послушай, Афра! почти шопотомъ заговорила Валли:-- ежели ты въ самомъ дѣлѣ такъ любишь его, то -- не плачь-же, не кричи... Докторъ говорилъ, что Іосифа нельзя тревожить, что ему покой нуженъ.

-- Что? Да кто-же могъ-бы, имѣя сердце, утерпѣть, чтобы не заплакать, глядя на него теперь -- вотъ теперь?!. крикнула Афра.-- Легко тебѣ такъ говорить: чего тебѣ безпокоиться? Онъ вѣдь тебѣ не такъ дорогъ, милъ, какъ мнѣ... Одинъ онъ у меня! Іосифъ -- все, все для меня! Умри онъ -- и я одна тогда на цѣломъ свѣтѣ... Голубчикъ ты мой! Да открой-же глаза, Іосифъ! Ну, хоть разокъ посмотри, скажи хоть слово -- одно словечко только!...

Дѣвушка совсѣмъ обезумѣла и, обхвативъ Іосифа, стала приподнимать его, встряхивать...

Больной застоналъ и пробормоталъ что-то, но что именно -- разобрать было невозможно.

Валли рѣшилась тутъ подойдти къ Афрѣ. Она спокойно, но сильно схватила своими крѣпкими пальцами ея руку, причемъ ни одинъ мускулъ не шевельнулся на поблѣднѣвшемъ лицѣ Валли, и сказала:

-- Слушай, Афра, что я буду тебѣ говорить! Я здѣсь хожу за Іосифомъ. Онъ находится подъ моимъ присмотромъ. На моей отвѣтственности лежитъ точное исполненіе того, что предписалъ докторъ. Ну, и кромѣ этого -- тутъ вѣдь мой домъ, вы -- у меня. Ежели ты словъ моихъ не послушаешься, не оставишь его въ покоѣ, и приказаніе доктора не будетъ исполнено,-- то я, по праву хозяйки, выпровожу тебя вонъ, чтобы ты ужъ тамъ, за дверями, могла придти въ себя, образумиться. И вотъ, когда ты поутихнешь, когда тебѣ можно будетъ ухаживать за Іосифомъ -- ну, тогда... (голосъ Валли задрожалъ) тогда я передамъ его тебѣ.

-- Га, злая, злющая ты! въ страстномъ порывѣ досады вскрикнула Афра,-- Выгнать меня хочешь за то, что я плачу о немъ?-- выгнать?... Ужъ не думаешь-ли ты, что у всѣхъ такое безчувственное, черствое сердце, какъ у тебя? Нѣтъ, только такія, какъ ты, могутъ быть простымъ бревномъ, равнодушно глядѣть на такую бѣду!.. Пусти мою руку! У меня больше права на Іосифа, чѣмъ у тебя, и ежели тебѣ невыносимы мои жалобы -- я скажу, чтобы его взяли изъ твоего дома и перенесли ко мнѣ... Тогда мнѣ можно будетъ плакать, сколько угодно!... Да, я бѣдная, простая служанка, работница, но если-бы мнѣ довелось ради него всю жизнь даромъ работать -- я на все готова, чтобы только самой ухаживать за нимъ въ собственной конурѣ! Я все перенесу, но ужъ не позволю, чтобы ты выгнала меня изъ дому -- ты, гордячка -- богачиха!

Валли разжала пальцы и освободила руку Афры. На ея побѣлѣвшемъ лицѣ, особенно около губъ, скользнуло что-то болѣзненно-судорожное. Афра даже устыдилась, отвела глаза отъ лица Валли и стала смотрѣть внизъ, какъ-бы сознавая, что поступила съ нею нехорошо, несправедливо...

-- Нѣтъ, Афра, заговорила Валли, -- ты совсѣмъ напрасно такъ ненавидишь меня. Отъ тебя я не заслужила этого! Не для себя-же я вытащила его изъ пропасти -- для тебя! Для тебя онъ и жить будетъ... Не мнѣ обладать имъ... Слушай: часъ тому назадъ я-бы ни за что не позволила тебѣ подойдти къ этой кровати, скорѣй задавила-бы тебя; но... теперь ни гордости, ни злобы нѣтъ уже во мнѣ... Все разбито! и сердце... разбито, добавила она шопотомъ.-- Я добровольно сторонюсь, даю тебѣ дорогу, потому что... тебя онъ любитъ, а меня совсѣмъ и знать не хочетъ. Уносить отсюда больнаго -- не нужно: эту мысль ты выкинь изъ головы и оставайся здѣсь съ нимъ. Можешь быть вполнѣ спокойной... Ужъ лучше мнѣ уйдти. Все равно, я и такъ ушла-бы... Да, живите тутъ, вы можете остаться въ этомъ домѣ насколько угодно времени; ничего! когда нужно будетъ, я расплачусь съ тѣмъ, кому домъ принадлежитъ. Еще вотъ что: я позабочусь и о васъ. Люди вы оба не богатые, а чтобы пожениться и жить -- нужны средства... Ихъ у васъ совсѣмъ нѣтъ. Все это я берусь устроить... Что-жъ, тогда быть можетъ и Іосифъ добрымъ словечкомъ помянетъ Орелъ-Дѣвку!...

-- Ахъ, Валли! Что ты!? невольно вскрикнула Афра.-- Господи Боже мой, что ты это говоришь? Постой... нѣтъ... Охъ, Іосифъ, Іосифъ! Если-бы я могла сказать ей... если-бы только смѣла...

-- Ну, полно тебѣ! перебила ее Валли.-- Послушай, если ты искренно любишь его -- должна успокоиться! Перестань-же, а ужъ меня отпусти съ миромъ, пожалѣй... Я и такъ довольно помучилась. Мнѣ необходимо удалиться, совсѣмъ уйдти... Не держи-же меня! Выслушай только послѣднюю мою просьбу къ тебѣ: отплати мнѣ за все, что я устрою для тебя, однимъ -- хорошимъ, настоящимъ уходомъ за Іосифомъ. Ты должна хорошенько смотрѣть за нимъ. Да? Вѣдь ты дашь мнѣ слово, что исполнишь это?... Успокой-же меня, скажи!

Афра сложила руки и проговорила умоляющимъ голосомъ:

-- О, Валли! Нѣтъ, не оставляй насъ... Останься! Господи помилуй! Ну, что Іосифъ скажетъ, когда потомъ узнаетъ, что мы прогнали тебя изъ твоего-же дома?!...

-- Ты слова только теряешь, суровымъ тономъ замѣтила Валли.-- Ежели я что разъ порѣшила, такъ ужъ это и должно исполниться. Остановить, помѣшать мнѣ -- никто не можетъ.

И подойдя къ сундуку, она открыла его, достала оттуда платье, бѣлье, кое-какія вещи -- и принялась все это увязывать. Когда узелъ былъ готовъ, Валли подняла и забросила его себѣ на спину.

-- Теперь, Афра, посмотри сюда (она указала ей на ящикъ): тутъ вотъ небольшой свертокъ -- это старенькое, но хорошее, тонкое полотно,-- оставляю его для перевязокъ; а это вотъ -- другое, холщевое, погрубѣе будетъ того: для корпіи оно годно, а корпія понадобится сегодня вечеромъ доктору. Ножницы тоже тутъ. Холстъ этотъ ты разрѣзай вотъ на такія полоски, тогда и корпія выйдетъ не короче пальца. Такъ надо. Будь-же поакуратнѣе. Еще вотъ что: каждыя четверть часа нужно класть ему на голову такую-же тряпочку, обмочивъ ее въ свѣжей водѣ: она, видишь-ли, жаръ вытягиваетъ. Что-жъ, можно-ли мнѣ положиться на тебя, быть увѣренной, что ты все это будешь помнить?... Афра, не забудь: я вѣдь спасла его отъ смерти! И конечно, не для того-же спасала я Іосифа, чтобы ты, дурно присматривая за нимъ, уморила его потомъ?... Постой: ты поглядывай за тѣмъ, чтобы голова у него всегда лежала высоко. Такъ нужно, потому что кровь будетъ тогда лучше оттекать отъ головы... Да подушки-то почаще поправляй... Ну, кажется, все теперь сказала?.. Нечего больше, да и не знаю. Ахъ, Господи, да вѣдь гдѣ-жъ тебѣ поднимать его, поворачивать такъ, какъ я это дѣлала? Не имѣешь ты настолько силы-то!... Постой, зови ты каждый разъ Клеттенмайера; онъ хоть и старъ, но поможетъ тебѣ хорошо. Довѣриться ему можешь. Ну, оставляю теперь Іосифа на твоихъ рукахъ...

Тутъ Валли остановилась, потому что голосъ ея оборвался и колѣни стали подгибаться. Дрожь охватила ее, руки тряслись, такъ что она насилу удержала узелъ. Взглянувъ въ послѣдній разъ на Іосифа, Валли проговорила:

-- Ну, храни тебя Боже!

И вышла изъ своей комнатки.

Увидѣвъ на дворѣ старика патера и Клеттенмайера, которые разговаривали о чемъ-то, она подошла къ нимъ.

-- Клеттенмайеръ! крикнула она ему подъ самое ухо: -- ступай къ Афрѣ, да помоги ей за Іосифомъ ухаживать. Она теперь будетъ тамъ вмѣсто меня. Іосифъ тутъ останется, а я ухожу. Слушай: всѣ вы должны считать теперь Іосифа за хозяина, повиноваться ему, все равно какъ мнѣ, до тѣхъ поръ пока я не возвращусь... Если-же онъ тогда пожалуется мнѣ на кого нибудь -- ну, не сдобровать тому! Такъ и скажи всѣмъ.

Старикъ все разслышалъ, запомнилъ и только нѣсколько разъ качнулъ головой, потому что не могъ собраться съ духомъ, чтобы спросить у нея: что-же это значитъ?...-- Ну, просимъ прощенья, хозяюшка, наконецъ проговорилъ онъ:-- да назадъ-то поскорѣй къ намъ!

-- Никогда... прошептала Валли.

Клеттенмайеръ отправился къ Афрѣ.

Валли не двигалась съ мѣста. Стоя передъ патеромъ, она до конца выдержала его пытливый взглядъ, однако видно было, что она совсѣмъ изнемогла...

-- Много у меня еще всякаго добра, заговорила Валли,-- но теперь ничто уже больше не прельщаетъ меня: одинъ орелъ только и милъ мнѣ! Никому я не отдамъ его -- съ собой его беру.-- Ганзль, идемъ! кликнула она птицѣ, сидѣвшей насупившись на загороди.

Орелъ, какъ-то не-хотя, тяжело поднялся и подлетѣлъ къ ней.

-- Привыкай-ка опять летать, Ганзль! Мы вѣдь опять съ тобой -- въ путь-дорогу.

-- Что ты это, Валли, задумала? грустно спросилъ ее патеръ.

-- Ничего. Ухожу, отецъ мой. Что-жъ, въ домѣ осталась Афра!... Вы и сами хорошо понимаете, что оставаться мнѣ тутъ -- дѣло не подходящее. Да, и я готова до конца жизни моей быть нищей, голодной, бродягой; мнѣ ничего не жаль -- все отдамъ имъ, что имѣю, поглядѣть, какъ онъ будетъ ластиться къ Афрѣ, цѣловать ее -- я не въ силахъ, не могу -- и баста!

Слезы душили ее, но она стиснула зубы и не дала выкатиться ни одной слезинкѣ.

-- Постой, да ты это серіозно хочешь подарить имъ и домъ, и землю? спросилъ старикъ.-- О, чадо мое, уразумѣла-ли ты то, что желаешь совершить?...

-- Домъ-то ужъ не мнѣ принадлежитъ, отецъ мой. Мнѣ еще вчера было извѣстно, что если Викентій захочетъ вдругъ вступить въ него хозяиномъ, то домъ и будетъ переданъ ему. Ну, а все то, что за мною остается -- отдаю я Іосифу. Ежели онъ, по моей-же винѣ, калѣкой будетъ и лишится возможности добывать себѣ трудомъ кусокъ хлѣба -- я прямо обязана озаботиться о немъ.

-- Ка-акъ! воскликнулъ патеръ:-- да неужто-же отецъ лишилъ тебя наслѣдства?...

-- Что-жъ изъ этого? Ну, лишилъ... А зачѣмъ мнѣ и домъ, и земля?.. Найду, гдѣ пріютиться: готовый уголокъ для меня всегда есть.

-- Послушай, чадо мое, заговорилъ старикъ встревоженнымъ голосомъ:-- я вѣдь надѣюсь, что ты противъ себя ничего худаго не задумала?.

-- О, нѣтъ, отецъ мой! Никогда! Я ужъ вижу теперь, какъ вы были во всемъ справедливы, какъ все вѣрно говорили... гордыхъ сердцемъ, упрямыхъ, Господь не можетъ любить!.. Но, быть можетъ, ради раскаянія моего, Онъ смилуется надо мною, успокоитъ мою душу.

-- То былъ страшный часъ, когда непокорный духъ твой сломился наконецъ, но да будетъ часъ тотъ благословенъ! Вотъ теперь ужъ можно сказать о тебѣ, что ты въ самомъ дѣлѣ дѣвушка великая!.... Однако, куда-жъ ты хочешь удалиться?... Не желаешь-ли войти въ общину Сестеръ Милосердія? А не то, если хочешь, я отведу тебя въ монастырь кармелитокъ?..

-- Нѣтъ, это все не по мнѣ, отецъ мой... Вѣдь я Орелъ-Дѣвка -- и не годна я ни въ общину, ни въ монастырь. Жить въ клѣткѣ, въ четырехъ стѣнахъ, не могу!... Мнѣ хочется умереть, какъ и прожила я вотъ до этого дня -- подъ открытымъ небомъ Божьимъ. Ежелибы я заперлась гдѣ нибудь -- мнѣ-бы все тогда думалось, что Господь не видитъ меня и не проникнетъ ко мнѣ, потому что между небомъ и мною -- толстыя стѣны. Я буду такъ же и каяться, и молиться, какъ-бы молилась въ церкви, но мнѣ нужно... непремѣнно нужно, чтобы кругомъ меня были утесы, скалы, пропасти... Чтобы я видѣла, какъ облака ходятъ, чувствовала-бы вѣяніе вѣтра... Если-жъ ничего этого не будетъ -- я не ручаюсь за себя... не вытерплю! Понятно-ли вамъ?

-- Понятно, понятно, Валли! И я поступилъ-бы глупо, если-бы сталъ разубѣждать тебя въ этомъ, приневоливать... Но, скажи, куда-же ты?....

-- А туда -- въ горы, опять къ отцу моему -- Мурцоллю. Тамъ мой родной уголокъ, другаго -- нѣтъ.

-- Ну, какъ лучше, нужнѣе для тебя -- такъ и дѣлай! сказалъ патеръ и прибавилъ потомъ:-- Благослови тебя Боже, чадо мое! Съ успокоеннымъ сердцемъ гляжу я на уходъ твой отсюда, ибо куда-бы ты ни направила теперь стопы свои -- непремѣнно возвратишься къ Отцу!....