Орел-Девка

IV. Дочь Мурцоля.

Цѣлыхъ пять часовъ поднималась она, проходя то полями пахучихъ альпійскихъ травъ, то снѣжными равнинами, гдѣ.нога глубоко вязла, то широкими моренами {Моренами называются валы изъ груды обломковъ и камней, обваливающихся съ горъ на поверхность ледника. Они тянутся во всю длину его по краямъ, а нерѣдко и по срединѣ -- и даже въ нѣсколько рядовъ.}. Ночь проведенная безъ сна, тяжелая дорога -- истомили дѣвушку, и она почти теряла надежду добраться до цѣли своего путешествія. Валли чувствовала, какъ у нея дрожали и руки, и ноги... Въ самомъ дѣлѣ, вести пятичасовую борьбу, спасая свою жизнь, съ этой сурово-непреклонной, коварной горой -- чего нибудь да стоило. Крупныя капли пота выступили на лбу ея, и вдругъ, словно по взмаху жезла волшебника, передъ Валли встала облачная стѣна... Пришлось обойдти крайнюю скалу, которая заслоняла солнце. Валли обошла ее и сразу попала въ море густаго тумана. Струя ледянаго воздуха рѣзнула по лицу ея и стерла съ него потъ. Что ни шагъ -- то нога скользила... Зеркально-гладкая равнина лежала передъ ней: Валли была на льду, на Мурцолльскомъ глетчерѣ, на самой вершинѣ Гохъ-Іоха. Здѣсь, несмотря на снѣгъ и камни, кое-гдѣ пробивалась еще тощая травка; но далѣе, кругомъ блестѣли синеватыя ледяныя разсѣлины и бѣлѣли снѣжныя поляны, дѣвственно-чистыя, никѣмъ еще не тронутыя въ этомъ году. Тутъ царила глубокая зима. Холодъ прохватилъ Валли; дрожь пробѣжала по ея тѣлу... Вотъ оно -- преддверіе къ ледяному замку Мурцолля! Въ Эцтской долинѣ много ходитъ преданій объ этомъ замкѣ, въ которомъ обитаютъ "блаженныя дѣвы". Бывало, въ длинные зимніе вечера, когда на дворѣ свирѣпѣла мятель и разгуливалась вьюга, Люккардъ разсказывала маленькой Валли объ этихъ чудныхъ обитательницахъ Мурцолльскаго дворца. Изъ разсѣлинъ въ ледяныхъ стѣнахъ и зіяющихъ пропастей на дѣвушку повѣяло теперь давно-забытыми страхами дѣтства, какъ будто тутъ дѣйствительно владычествовалъ страшный горный духъ, которымъ старая Люккардъ частенько стращала дѣвочку, когда та капризничала и не хотѣла ложиться спать.

Валли молча подвигалась впередъ. Глухой Клеттенмайеръ остановился наконецъ у приземистой избушечки, сложенной изъ камней, съ низко-нахлобученной крышей. Избушечка эта имѣла тяжелую деревянную дверцу и нѣсколько короткихъ щелей вмѣсто окошекъ. Внутри два законченные камня замѣняли очагъ; постелью служилъ ворохъ полусгнившей соломы. Тутъ проживалъ прежде шнальзерскій пастухъ, а теперь въ этой каменной хижинкѣ, самой худшей изъ всѣхъ, пришлось поселиться Валльбургѣ Штроммингеръ.

Валли даже и не поморщилась при видѣ такого жалкаго, печальнаго пріюта -- она вообще была не избалована. Ссылка въ такую глушь не могла сломить стойкую дѣвушку, поколебать ея мужество; однако Валли совершенно изнемогла тѣломъ... То, что перенесла она со вчерашняго дня -- превышало даже ея необычайную тѣлесную силу. Она машинально помогала Клеттенмайеру, котораго Люккардъ, ради Валли, нагрузила всякимъ добромъ, устроить поудобнѣе постель и вообще хоть сколько-нибудь украсить неприглядное, печальное жилище. Дѣвушка не-хотя вмѣстѣ съ нимъ поѣла того, что ей на дорогу дала старушка. Клеттенмайеръ, видя какъ она блѣдна, жалостливо проговорилъ:

-- Ну, вотъ, покушала и слава Богу, а теперь прилегла бы ты, да заснула малость. Надо это. Притащуко я тебѣ снизу дровишекъ, да чтобъ на нѣсколько дней хватило, ну, а тамъ и пойду. Домой-то надо пораньше придти, потому отецъ твой крѣпко на крѣпко приказалъ мнѣ сегодня же быть дома.

Тутъ онъ вытряхнулъ свѣжую солому изъ мѣшка, который притащилъ съ собой. Валли, съ полузакрытыми глазами, тяжело опустилась на эту новую для нея постель и съ чувствомъ признательности протянула руку глухому старику.

-- Ты спи, я не стану тебя будить, сказалъ старикъ, -- и если будешь спать, когда я приду съ дровами, то лучше мнѣ теперь съ тобой попрощаться. Ну, прощай! Здорова будь и ничего не бойся. Жалко мнѣ тебя... то есть одну-то на экой вышинѣ... А зачѣмъ отца не послушалась?...

Послѣднія слова Клеттенмайера были для Валли одними звуками, потому что она уже задремала. Старикъ вышелъ изъ избушки, жалостливо покачивая головой. Дѣвушка крѣпко заснула. Тяжело и какъ-то тревожно вздымалась ея грудь... Да, человѣка и во снѣ свѣжее и пережитое горе продолжаетъ давить, какъ обрушившійся камень. Валли снился отецъ. Онъ тащилъ ее за волосы въ церковь... "Вотъ, если бы у меня былъ ножъ", думала она: "я-бы рѣзнула имъ по волосамъ и освободилась-бы..." Вдругъ, откуда ни возьмись -- явился Іосифъ: разъ -- махнулъ онъ ножемъ и концы косъ остались въ рукахъ отца, а она убѣжала, и пока Іосифъ возился съ нимъ, вскарабкалась на край обрыва Солнечной площадки, чтобы кинуться въ Ахъ. Поглядѣла въ глубь -- и ей страшно сдѣлалось, раздумала она, а тутъ опять отецъ совсѣмъ близко, возлѣ нея... Валли съ отчаянья прыгнула въ бездну, летѣла, летѣла -- и все не могла достать дна... Вдругъ ей почудилось, что снизу подхватила ее струя воздуха и понесла наверхъ... Все выше и выше летитъ она -- и вотъ, наконецъ долетаетъ до самой верхушки Мурцолля. Какъ бы только удержаться прямо, въ страхѣ думаетъ Валли и, подобно кораблю, не знающему куда пристать, никакъ не можетъ найти за что бы ей ухватиться на скалѣ... Страшный вихрь подхватилъ ее снова, и она напрасно только цѣпляется за голую стѣну. Черныя грозовыя тучи клубились вокругъ снѣжной вершины, которая казалась какимъ-то блѣднымъ привидѣніемъ. Огненныя змѣи извивались по этимъ чернымъ клубамъ, чуть не задѣвая Валли, и вдругъ разразился такой громовый ударъ, что вся гора дрогнула... Валли опять закрутило, какъ оторванный листокъ, и она боялась только, какъ бы вихрь не перевернулъ ее, -- она сознавала, что упади она -- и не миновать ей тогда бездны. Нужно было выгибаться, вертѣться, выпрямляться, чтобы не потерять равновѣсія, словомъ -- какъ челнокъ бороться съ волнами въ этомъ бурномъ воздушномъ океанѣ. Бѣшеный вихрь внезапно подкосилъ ей ноги; Валли, почувствовавъ, какъ голова перетягиваетъ ее, хотѣла закричать, просить пощады у бури, грома, у темной ночи, черныхъ тучъ -- и совершенно онѣмѣла отъ ужаса... Вдругъ ее что-то удержало; она почувствовала подъ ногами нѣчто твердое... Не попала-ли она въ ущелье?.. Нѣтъ, это охватили ее колоссальныя каменныя руки! Молнія разорвала тучу и изъ громадной прорѣхи выглянуло и наклонилось надъ Валли широкое каменное лицо великана. Это былъ старчески-темный ликъ самого Мурцолля. Сосны и ели, покрытыя снѣгомъ, замѣняли ему волосы; двѣ круглыя льдины были вмѣсто глазъ, а сѣдой мохъ украшалъ его подбородокъ. Пушистыя брови отличались удивительною бѣлизной. Лобъ его былъ увѣнчанъ серповиднымъ мѣсяцемъ, который мягко освѣщалъ блѣдное старческое лицо; ледяныя очи слабо мерцали въ синеватомъ лунномъ сіяніи. Старикъ устремилъ на Валли холодные, прозрачные, глубокіе глаза, и взглядъ этотъ заморозилъ выступившія отъ страха капли пота на ея лбу; слезы замерзали на щекахъ и, скатываясь, падали слегка звеня, какъ стеклянныя буски. Каменныя уста Мурцолля коснулись губъ дѣвушки, прижались къ нимъ, и, послѣ долгаго поцѣлуя, разгорячились, стали влажными; вокругъ нихъ зацвѣли альпійскія розы; а когда онъ снова взглянулъ на Валли -- изъ ледяныхъ очей его потекли ручьи по мшистымъ усамъ и бородѣ... Небо прояснилось, весной повѣяло вдругъ въ ночной тиши. Мурцолль зашевелилъ оттаявшими губами -- и раздались звуки, напоминающіе отдаленный гулъ летящихъ въ бездну лавинъ... Онъ заговорилъ:

-- Ты отвержена отцомъ. Я хочу чтобъ ты была моею дочерью, потому что холодный камень скорѣе способенъ разчувствоваться, чѣмъ зачерствѣлое сердце человѣка. Ты мнѣ пришлась по душѣ; ты также закалена, какъ и я! И въ тебѣ я вижу то же вещество, изъ котораго созидаются скалы... Что-жъ, хочешь быть моей дочкой?..

-- Хочу, произнесла дѣвушка и прижалась къ каменной груди своего отца.

-- Воть, и оставайся у меня, брось совсѣмъ людей! Вѣдь у нихъ тамъ вѣчная борьба, а здѣсь -- вѣчный миръ, покой...

-- А Іосифъ?.. Но вѣдь я крѣпко люблю его, проговорила Валли.-- Неужели-же онъ никогда не будетъ моимъ?..

-- И его брось, отвѣтилъ старый глетчеръ.-- Тебѣ не слѣдуетъ его любить: онъ все охотится за дикими козами -- и дочери мои поклялись погубить его. Пойдемъ-ка со мной къ нимъ: онѣ сейчасъ убьютъ въ тебѣ сердечко, и безъ него ты славно заживешь тутъ, скорѣе привыкнешь къ нашему вѣчно-мирному царству!..

И онъ увлекъ ее и понесъ по громаднымъ, высокимъ комнатамъ и длинными-длинными галлереями. Вотъ достигли они большой залы, прозрачной какъ хрусталь и ярко-освѣщенной солнцемъ; лучи его тамъ и сямъ дробились на милліоны радужныхъ огоньковъ; за хрустальными стѣнами видно было, какъ тамъ что-то двигалось -- словно и небо и земля слились во-едино. Дѣвушки, ослѣпительно бѣлыя какъ первый снѣгъ, въ туманныхъ покрывалахъ, играли въ этой залѣ съ дикими сернами. Весело даже было глядѣть, какъ онѣ мчались въ перегонку съ этими четвероногими горными скакунами, задѣвая и поддразнивая другъ дружку. Это и были дочери Мурцолля -- "блаженныя дѣвы" Эцтской долины. Когда отецъ ихъ поставилъ Воли на совершенно-зеркальный полъ -- онѣ окружили гостью и стали глядѣть на нее съ большимъ любопытствомъ. Дѣвушки эти, всѣ до одной, были ангельски-прекрасны, удивительно бѣленькія, съ румяными щечками; но когда Воли всмотрѣлась хорошенько, то ужаснулась, увидѣвъ у всѣхъ у нихъ ледяные глаза, такіе же какъ у самаго Мурцолля; она замѣтила, что не кровь румянила имъ щеки и губки, а просто -- краска альпійскаго розана, и почувствовала, какъ отъ нихъ, этихъ снѣжныхъ фигуръ, вѣяло холодомъ...

-- Желаете принять ее? обратился Мурцолль къ дочерямъ.-- Я люблю ее. Она сильная, твердая дѣвушка, точно каменная. Пусть она будетъ вамъ сестрой!

-- Да, она хороша, отозвались дѣвы,-- у ней и глаза такіе же какъ у серны... Но намъ извѣстно, что кровь-то у этой дѣвушки горяча -- и къ тому же она влюблена въ охотника!..

-- Ничего! Вы вотъ положите ей руки на грудь, ну, и замерзнетъ тамъ сердце, и любовь вся выморозится, и станетъ она тогда такой же блаженной, какъ и вы!..

Повинуясь отцовскому приказу, всѣ дѣвы кинулись къ ней такъ стремительно, что Валли показалось, будто на нее налетѣла снѣжная буря... Онѣ протянули къ ея груди безжизненно-холодныя, бѣлыя руки,-- и Валли почувствовала, какъ стало сжиматься ея сердце и все тише, медленнѣе постукивать... Не вытерпѣла она -- оттолкнула "блаженныхъ дѣвъ" и воскликнула:

-- Прочь! Я не хочу быть такой блаженной, я хочу -- Іосифа!..

-- Если ты опять пойдешь къ людямъ -- мы постараемся, чтобы Іосифъ разбился, и сбросимъ его тогда вмѣстѣ съ тобою въ пропасть! пригрозили бѣлоснѣжныя дѣвы.-- Слушай: тотъ кому удалось увидѣть насъ -- не жилецъ тамъ, внизу, между людьми!..

-- А, коли такъ, бросьте же меня въ пропасть, только оставьте мнѣ сердце, любовь мою оставьте! Я все готова вытерпѣть, но любви не отдамъ!..

Въ порывѣ отчаянья она крѣпко охватила одну изъ "блаженныхъ дѣвъ", желая побороть ее -- и вдругъ хрупкая бѣлая фигура разломалась въ ея объятіяхъ: въ рукахъ Валли отталось только по комку таявшаго снѣга.

И опять стало темно... Оглянулась Валли и видитъ -- стоитъ она на голомъ утесѣ. Рѣзкій вѣтеръ хлещетъ ей въ лицо ледяными иголками -- и ужъ нѣтъ "блаженныхъ дѣвъ"... Бѣлые клубы тумана бѣснуются вокругъ нея въ какой-то дикой пляскѣ, и высоко надъ ея головой смотритъ изъ-за тучъ блѣдный ликъ Мурцолля... Вотъ опять загудѣлъ онъ, обращаясь къ ней:

-- А! Ты противъ людей и боговъ забунтовала?.. Да будутъ враждебны тебѣ и небо, и земля!.. Горе тебѣ!..

И все разомъ пропало -- Валли проснулась. Въ щели избушки, посвистывая, дулъ холодный вечерній вѣтеръ. Дѣвушка протерла глаза; сердце въ груди ея все еще трепетало отъ такого страннаго сновидѣнія; она долго не могла очнуться,-- и передъ ея глазами, не смотря на убогую обстановку избушки, все еще мелькали таинственно-чудные образы... Какой-то непонятный страхъ продолжалъ тревожить Валли: и сонъ, и дѣйствительность ужасали ее... Она вскочила и невольно кликнула Клеттенмайера, затѣмъ вышла изъ избушки чтобы посмотрѣть, гдѣ онъ.

Прекрасный, свѣтлый былъ вечеръ; солнце садилось, туманъ исчезъ, но начиналъ дуть рѣзкій верховой вѣтеръ. Валли бѣгала, искала глухаго старика, который уже отправился домой, оставивъ ей добрую вязанку сосновыхъ дровъ. Она вспомнила тутъ, какъ онъ говорилъ ей, что не станетъ ее будить, а только притащить дрова, и уйдетъ. Такъ онъ и сдѣлалъ. Она спала, онъ оставилъ ею спящею... одну... Не хорошо это съ его стороны, даже -- жестоко! Проснуться -- и кругомъ ни души!.. Какъ тихо, пусто, безотрадно здѣсь!.. А вѣдь, пожалуй, шесть часовъ уже есть! пора, значитъ, коровъ подоить. Вотъ теперь навѣрно тамъ, дома, умныя коровушки посматриваютъ на дверцу хлѣва и думаютъ: что же это хозяйка не идетъ и не несетъ хлѣбца съ солью?.. А хозяйка-то, одна-одинешонька, вонъ гдѣ -- на самомъ верху, и сидитъ сложа руки... Кругомъ тишина непробудная, ширь и высь необъятная... О, ты, мертвая тишь! О, противное бездѣлье!..

Валли не могла понять, что съ ней; такъ ей было жутко-жутко одной, совсѣмъ одной. Она вскарабкалась на выдавшуюся каменную глыбу, чтобы посмотрѣть вдаль. Въ аломъ заревѣ заката представилась ей невиданная, необъятная картина. Тирольскія горы всѣ были видны, какъ на картинкѣ. Вонъ тамъ, на далекомъ горизонтѣ, онѣ такія маленькія; а потомъ, чѣмъ ближе сюда, становятся все больше и больше, и ужъ тутъ -- просто давятъ своей громадой, своимъ безмолвнымъ величіемъ. Среди этихъ великановъ разбросаны зеленыя плоскогорья, которыя мирно покоятся тамъ, какъ въ родительскихъ объятіяхъ. Дѣвушкой овладѣла неизъяснимая тоска: она загрустила о родномъ уголкѣ, о тѣхъ лугахъ, которые теперь (вотъ она видитъ ихъ!) заволакиваются тихими вечерними сумерками. Солнце совсѣмъ скрылось, разбросавъ по небосклону на лиловыя облака ярко-алыя и золотыя лепты. Блѣдный ликъ луны все свѣтлѣлъ и свѣтлѣлъ, какъ будто старался побороть свѣтъ догорающаго дня. Ночь уже окутала долины свомъ чернымъ покровомъ, изъ складокъ котораго мѣстами начали выскакивать и мигать чуть замѣтные огоньки -- "земныя звѣздочки". Теперь тамъ, внизу, всѣ дѣвушки-работницы полегли спать. И хорошо имъ подъ надежной, теплой кровлей родительскаго дома; онѣ могутъ беззаботно покоиться среди любимой семьи... Пожалуй, съ просонья, онѣ еще прислушиваются къ пѣсенкѣ своего милаго, которая раздается за окошечкомъ, занавѣшеннымъ кускомъ пестраго ситца.

Да, и только одна Валли заброшена въ эту глушь, отринута, оставлена на произволъ судьбы; помощи не откуда ей ждать, а ужасовъ тутъ много... Только у нея одной такой жалкій пріютъ; изъ щелей въ крышѣ избушки вѣтеръ такъ и свиститъ...

-- Ахъ, отецъ, отецъ! какъ могъ ты поступить такъ со мной?!. громко воскликнула она.

Ночной вѣтеръ завывалъ вдали, свистѣлъ надъ ея головой... Другаго отвѣта не было.

Душа поднималась все выше и выше. Золотыя ленты на западѣ, казалось, теряли свою позолоту, какъ будто онѣ были изъ желтой мѣди. И небо тамъ становилось темнѣе. Горы сливались въ одну массу и росли, вытягивались въ сумракѣ ночи. Ближайшій сосѣдъ Валли -- великанъ Зимилаунъ -- хмурился, грозно поглядывая на нее.

Хмурились и другіе гиганты, бросая на Валли угрожающіе взгляды. Казалось, имъ крѣпко не нравилось, что она осмѣлилась наблюдать ихъ житье-бытье ночью, подслушивать ихъ каменныя рѣчи. Теперь великаны притихли, какъ будто появленіе дѣвушки заставило ихъ умолкнуть, притаиться... Такъ внезапно умолкаетъ оживленная бесѣда въ кружкѣ заговорщиковъ, когда въ средѣ ихъ появляется незнакомая личность. И вотъ, слабое человѣческое существо дерзнуло придти сюда! Валли стояла одна посреди безмолвнаго, мертваго, ледянаго царства, въ этой недоступной выси, вдали отъ всего живаго; грозныя облака, да грозно-нѣмые глетчеры -- вотъ ея настоящіе собесѣдники. "Да, совсѣмъ ты теперь одна-одинешенька въ Божьемъ мірѣ!" проговорилъ въ ней чей-то голосъ -- и Валли стало такъ страшно-страшно въ этомъ одиночествѣ... "Погибну я здѣсь, погибну!" мелькнуло въ ея головѣ... Ей казалось, что она затеряется въ этомъ громадномъ пространствѣ, пропадетъ безслѣдно... Въ отчаяніи она протянула руки къ скалистой стѣнѣ, стала цѣпляться за камни и, наконецъ прижалась грудью къ холодной твердой глыбѣ, чтобы успокоить трепетавшее, испуганное сердце.

Что-то странное совершилось въ ней въ это мгновеніе: Валли не могла дать себѣ отчета, что именно она ощутила; но ей показалось, что камень, къ которому она прижала свое юное, пылкое, буйное сердце -- отвѣтилъ ей, таинственно повліялъ на нее, потому что съ этой минуты она сдѣлалась суровой, нечувствительной, жесткой какъ будто и на самомъ дѣлѣ стала дочкой старика Мурцолля.