Орел-Девка

XIV. Заря краснаго дня.

Вонъ тамъ -- высоко, на уединившемся глетчерѣ, какъ-бы на рукахъ своего каменнаго отца,-- опять сидитъ она, Валли, это одинокое, отверженное человѣческое существо, бѣдное дитя земли, словно по злобѣ людской заброшенное туда... Она кажется тамъ частичкою громадной скалы; по съ этой твердыни, уходящей за облака, Валли глядитъ внизъ и видитъ тамъ крошечный, игрушечный мірокъ, въ которомъ конечно и не хватило мѣста такому широкому, большому сердцу, выросшему среди пустыни, на лонѣ холодныхъ, вѣчно обуреваемыхъ глетчеровъ. Оттолкнули люди это сердце, отогнали его отъ себя -- и вотъ сбылось то, что было предвѣщено сномъ: Валли стала дочерью горнаго великана, онъ принялъ ее въ свою семью. Теперь сердце ея принадлежитъ горамъ; каменныя и ледяныя равнины -- настоящая ея родина, но... сердце все еще остается сердцемъ, не можетъ окаменѣть... Бѣдное, оно безмолвно, среди камней и ледяныхъ глыбъ, истекаетъ горячею кровью... Вѣдь это -- еще теплое, человѣческое сердце!..

Съ того дня, какъ Валли явилась сюда, причалила къ послѣдней пристани,-- луна два раза была полной, блестящей, и два раза только серпъ ея блѣднѣлъ на темно-синемъ небѣ. Никто съ тѣхъ поръ и не видѣлъ лица Валли; одинъ лишь патеръ гейлихкрейцскій, не смотря на свои старыя, слабыя ноги, какъ-то разъ добрался таки до-верху, чтобы повидать Валли и сообщить ей, что Іосифъ поправляется, да кстати ужъ передать ей извѣстіе, полученное имъ изъ Италіи, что Викентій застрѣлился... Передъ смертью онъ распорядился закрѣпить все свое имущество за Валли.

Она сложила руки на колѣняхъ и, какъ-бы завидуя успокоившемуся Викентію, промолвила тихо:

-- Хорошо ему теперь! Разсчитался онъ скоро...

-- Ну, какъ же ты думаешь распорядиться теперь? заговорилъ патеръ.-- Кому ты поручишь завѣдывать твоими огромными имѣніями? Тутъ нельзя вѣдь спустя рукава... Да и денегъ много у тебя!

-- Да, денегъ и всякаго богатства у меня -- просто цѣлый возъ съ сѣномъ!.. А на кой прахъ все это мнѣ? Вотъ, если-бы можно было за этотъ возъ купить хоть одинъ счастливый часъ -- ну... Да вѣдь не купишь!.. Надо мнѣ тутъ побыть еще нѣсколько времени, и вотъ, когда въ головѣ у меня станетъ пояснѣе, когда я соберусь съ мыслями -- спущусь и отправлюсь въ Имстъ, чтобы тамъ, какъ слѣдуетъ, по закону, передать Іосифу все, что имѣю я. Частичку только удѣлю себѣ: нужно будетъ выстроить домишко на зиму -- гдѣ нибудь пониже, въ горахъ. Теперь не могу взяться за это, еще ни о чемъ думать не могу... Надо мнѣ тутъ поуходиться маленько, совсѣмъ успокоиться. Да завѣдуйте вы, отецъ мой, всѣмъ имуществомъ моимъ! Работники пусть тамъ дѣлаютъ все, что обязаны дѣлать; за ними вѣдь можно посмотрѣть. Нуждающимся, бѣднякамъ помогайте... Пусть съ сегодняшняго дня не будетъ больше бѣдныхъ на Солнечной площадкѣ!...

Такъ, не долго думая, порѣшила Валли свои дѣлй житейскія, отходя отъ міра сего и приближаясь къ тихому пристанищу, "идѣ-же нѣсть ни печалей, ни воздыханія"... Она знала, что ей только и осталось ждать своего послѣдняго часа, и когда Онъ прозвучитъ -- дѣло искупленія свершится.

Какъ будто самъ Господь устами старика патера изрекъ ей тогда:

-- Не думай приходить ко Мнѣ до тѣхъ поръ, пока Я самъ не призову тебя!

И вотъ, Валли стала ждать, когда Онъ призоветь ее.... А время такъ ужасно медленно тянется, что, кажется, и не дождаться ей! Еще долго, долго придется ей терпѣть... Иногда она смотрѣла на свое крѣпкое, мощное тѣло, протягивала сильныя руки -- и видѣла, что нескоро все это разрушится, превратится въ прахъ... А чегоже ей ждать, какъ не смерти? На смерть -- одна надежда. Но Валли знала, что разомъ порѣшить съ собой -- нельзя, потому что остальная жизнь ея посвящена теперь покаянію... Да, но почему-же, думалось ей, не помочь милосердному Богу освободить ея душу -- конечно, тогда, когда Онъ самъ захочетъ этого?... И вотъ, она, очертя голову, стала бить на то, чтобы такъ или иначе ослабить, разрушить свое крѣпкое, здоровое тѣло. Развѣ это самоубійство -- какъ можно меньше ѣсть, чтобы только не умереть съ голода? Вѣдь строгій постъ -- своего рода покаяніе! Совсѣмъ не прятаться отъ бури, и днемъ, и ночью мокнуть подъ дождемъ, когда даже Ганзль ищетъ, куда-бы ему приткнуться, не обращать вниманія на сырость, холодъ, голодъ, которые могутъ повредить крѣпкому здоровью -- развѣ это можно назвать самоубійствомъ?.. Развѣ человѣкъ непремѣнно посягаетъ на свою жизнь, если начинаетъ карабкаться, взбираться на такія скалы, гдѣ никогда еще не ступала нога человѣческая -- съ единственною цѣлью: помочь милосердному Богу (если это только Ему угодно) низвергнуть его въ бездну?.. И Валли какъ-то злорадно поглядывала на свое прекрасное тѣло, которое помаленьку теряло крѣпость, истощалось... Слабѣли могучія силы -- и она частенько падала гдѣ нибудь, чувствуя совершенное изнеможеніе, потому что цѣлыми днями блуждала въ горахъ. Если ей приходилось взбираться на крутой утесъ, то она уже ощущала теперь дрожь въ колѣняхъ, а въ груди -- стѣсненіе.

Совсѣмъ истомившись, Валли какъ-то разъ принуждена была присѣсть, чтобы собраться съ силами. А высоко она забралась -- на одну изъ высочайшихъ вершинъ Мурцолля. Бѣлые гребни, синія ледяныя глыбы окружали ее высокимъ амфитеатромъ. Глядя на эту массу торчащихъ бѣлыхъ зубцовъ, казалось, что тутъ раскинулось громадное кладбище, что это все ряды памятниковъ, покрытыхъ снѣгомъ; суровая зима лишила ихъ обычныхъ украшеній -- ни цвѣтовъ, ни зелени нигдѣ не было видно. У самыхъ ногъ Валли лежали зеленовато-синія неподвижныя волны ледянаго моря, широко разлившагося до самаго перехода черезъ Іохъ. Гробовое безмолвіе царило надъ этимъ мертвымъ, здѣсь, наверху окоченѣвшимъ міромъ, а тамъ -- словно воплотившаяся свѣтлая мечта, подъ легкой дымкой полуденнаго тумана, сквозила розовая даль съ нѣжными контурами цѣлой массы горныхъ вершинъ. Вонъ -- маленькое, такое хорошенькое, свѣтлое облачко заигрываетъ съ темнымъ старцемъ, великаномъ Зимплауномъ, ласкается къ нему, то поднимаясь, то опускаясь -- и вдругъ -- пѣть его: оно исчезло, разорвавшись и разсыпавшись по острымъ камнямъ грозной скалы.

Подперевъ голову рукой, Валли лежала и какъ-то безучастно смотрѣла на облачко, которое на ея глазахъ и пропало безслѣдно. Былъ полдень; солнечные лучи обжигали ее, но она не обращала на это вниманія. Ганзль сидѣлъ тутъ-же, по близости, и, отъ нечего дѣлать, лѣниво расправляя крылья, занимался чисткою перьевъ. Вдругъ онъ встрепенулся, видимо чѣмъ-то встревоженный, повернулъ свою чуткую голову и, вытянувъ шею, крикнулъ и перелетѣлъ на болѣе возвышенный пунктъ.

Валли поднялась, желая видѣть, что именно потревожило Ганзля -- и увидѣла вдали, среди застывшихъ волнъ зеленовато-синяго моря, человѣческую фигуру, которая двигалась но направленію именно къ той скалѣ, на которой она теперь стояла. Валли сразу узнала эти черные глаза, черные усы. Онъ ласково кланяется, онъ привѣтствуетъ ее еще издали обычной пѣсенкой встрѣчи!.. Вотъ такъ точно было нѣсколько лѣтъ тому назадъ, когда Валли увидѣла Іосифа съ обрыва Солнечной площадки... Онъ шелъ тогда внизу, по тропинкѣ, съ какимъ-то чужестранцемъ... Но въ то время она была невиннымъ созданьемъ, почти ребенкомъ, въ сердцѣ много было свѣтлыхъ надеждъ!.. Не лежало тогда на ней проклятія, она не была изгнанницей... поджигательницей... Валли не была еще тогда убійцей!...

Сверкнетъ молнія и озарить все, что скрыто во мракѣ, и тогда, хотя на мгновеніе, ясно видны горы, долины, лѣса,-- такъ было теперь съ Валли: въ душѣ ея блеснулъ яркій огонь и рѣзко освѣтилъ все былое... Рядъ знакомыхъ ей картинъ промелькнулъ передъ ея умственнымъ окомъ -- и она, содрогаясь, заглянула въ себя. О, какъ глубоко упала Валли!.. Какая разница между прежней и теперешней Валли!.. Но онъ, не обращавшій тогда на нее вниманія, зачѣмъ теперь идетъ къ ней, чего теперь ищетъ у приговоренной, которая уже заживо похоронена?...

Она въ страшномъ испугѣ устремила глаза на приближающаго Іосифа, и изъ груди ея вырвался крикъ:

-- Боже!.. Да это онъ идетъ!..

Смертельный ужасъ охватилъ Валли -- и она прижалась къ каменной глыбѣ, какъ-бы ища спасенія, защиты у своего втораго отца -- Остановись тамъ! Бога ради, Іосифъ, не ходи сюда! Назадъ! Удались! Видѣть тебя я не могу., не хочу!... Нельзя, нельзя!.

Но онъ уже былъ на скалѣ... Вотъ онъ и передъ нею. Валли еще крѣпче прижалась къ каменной глыбѣ и протянула руки впередъ, желая защититься.

-- Неужели-же на свѣтѣ нѣтъ уголка, гдѣ-бы я могла быть совсѣмъ одна?! возопила она, вся трясясь.-- Не слышишь ты, что я говорю?.. Иди, иди! Чего тебѣ отъ меня?.. Вѣдь я -- мертвая... все равно что умерла! О, неужели и умереть-то спокойно не дадутъ мнѣ!...

-- Валли!.. Да въ умѣ-ли ты, Валли?.. воскликнулъ Іосифъ и, крѣпко схвативъ дѣвушку за руку, оторвалъ ее отъ каменной глыбы, какъ отрываютъ мохъ, давно приросшій къ камню.-- Да посмотри-же на меня, Валли! Умоляю тебя! Отчего ты не хочешь на меня взглянуть?.. Вѣдь это-же я, Іосифъ! Ты мнѣ жизнь спасла... Развѣ спасаютъ жизнь тѣмъ, кого не любятъ?

У нея ноги подкосились -- и она упала-бы, если-бы Іосифъ не обнялъ ее. Валли какъ-бы замерла; не только сопротивляться -- шевельнуться даже не могла... Это уже была не прежняя крѣпкая, здоровая дѣвушка: измученная, обезсиленная она походила теперь на овечку, лежащую на жертвенникѣ, которой уже нанесли смертельный ударъ... Голова ея свѣсилась, глаза закрыты...

-- Господи помилуй! Что съ тобой, Валли? Вѣдь ты совсѣмъ какъ умирающая! Это-ли горделивая дочка богача Штроммингера?!. Хоть слово-то промолви, Валли, приди-же въ себя! Оттого ты такой и стала, что все ты тутъ одна да одна, живешь дикаркой... И какъ-же ослабѣла!.. Ну, идемъ, обопрись на меня, ужъ я доведу тебя вонь до той избушечки, внизу-то... Положимъ, я теперь еще далеко не богатырь, однако все-же посильнѣе тебя. Идемъ-же!... Тутъ, на верхушкѣ, голова у меня кружится, а мнѣ надо о многомъ, о многомъ поговорить съ тобою, Валли...

И въ самомъ дѣлѣ, Валли такъ ослабѣла, что о сопротивленіи нечего было и думать: покорная, послушная пошла она, поддерживаемая Іосифомъ, который благополучно перешелъ покатое ледяное море и очутился съ нею внизу, у хижинки. Узнавъ, что въ хижинку эту забрался пастухъ, Іосифъ отошелъ немного въ сторону, гдѣ была полянка, и усадилъ тутъ Валли. Она только сложила руки, молча, покорно повинуясь ему... Что-жъ, вѣрно Господь Богъ захотѣлъ наложить на нее это новое испытаніе -- и она молилась, прося у Него лишь одной милости: дать ей силы вынести это.

Іосифъ сѣлъ съ нею рядышкомъ, подперъ рукой голову и устремилъ на исхудавшее лицо дѣвушки блестящіе огненные глаза

-- Крѣпко, много виноватъ я предъ тобою, Валли, началъ онъ (тонъ голоса его былъ серіозенъ),-- да и давно мнѣ надо было-бы придти сюда, но докторъ и патеръ все не пускали: пугали меня, что я умру, ежели такъ рано отправлюсь въ горы... Ну, и подумалъ я: жаль было-бы умереть... по той причинѣ, что. ну, вотъ теперь именно не хотѣлось-бы мнѣ разставаться съ жизнью!.. Я хочу, Валли, жить (тутъ онъ крѣпко сжалъ ея руку) -- жить теперь, потому что началъ жить съ того самаго дня, когда ты спасла меня!.. Да, какъ только я узналъ объ этомъ -- все мнѣ стало ясно, я тогда понялъ и тебя, Валли, и себя!..

Онъ нѣжно провелъ рукой по ея рукѣ.

Валли, испуганная этой лаской, вырвала руку... Она почти задыхалась.

-- Понимаю теперь, чего ты хочешь, Іосифъ!.. Ты думаешь такъ: вотъ спасла она мнѣ жизнь, и я долженъ, изъ благодарности, полюбить ее и даже... съ Афрой разстаться... Нѣтъ, Іосифъ, и не помышляй объ этомъ... Ни за что!.. Клянусь, хоть я и жалкая, дурная, однако-же не настолько дурная, чтобы могла согласиться принять награду... незаслуженную, принять въ подарокъ сердце, какъ принимаютъ монетку на водку!.. И наконецъ, принявъ это сердце, я-бы... украла его у той, которой оно принадлежитъ. Нѣтъ, ужъ на такое дѣло Орелъ-Дѣвка не пойдетъ, хотя она и много дѣлала худаго на своемъ вѣку!.. Благодареніе Всевышнему, что на землѣ есть еще такое зло, совершить которое я не могла-бы... прошептала Валли, какъ-бы разговаривая сама съ собой, и, собравшись съ силами, вдругъ поднялась, чтобы уйдти въ хижинку, къ пастуху, который насвистывалъ тамъ какую-то пѣсенку.

Іосифъ вскочилъ и обхватила, ее своими крѣпкими руками.

-- Погоди, Валли! Ты должна прежде выслушать меня.

-- Нѣтъ, нѣтъ... проговорила она и вдругъ гордо выпрямилась. Губы ея даже побѣлѣли.-- Довольно, Іосифъ! Спасибо тебѣ... Намѣреніе у тебя было доброе, но... ты совсѣмъ не знаешь меня!

-- Постой, Валли! Говорю тебѣ -- погоди! Пойми-же наконецъ... Должна ты выслушать меня!

Онъ положилъ руку на плечо ея и устремилъ на нее такой чарующій повелительный взглядъ, что Валли пошатнулась, дрогнувъ какъ подрѣзанный кблосъ.

-- Ну, ладно... говори, почти прошептала она и, отойдя шага на три, въ изнеможеніи опустилась на камень, чтобы быть не такъ близко къ Іосифу.

-- Вотъ и прекрасно! Вижу теперь, что и ты можешь быть послушной...

Проговоривъ эти слова съ ласковой улыбкой, онъ растянулся на травѣ у ея ногъ, предварительно снявъ куртку, которую и подсунулъ себѣ подъ локоть, чтобы не быть совсѣмъ въ лежачемъ положеніи. Валли боялась смотрѣть на эту стройную фигуру и сидѣла неподвижно; глаза ея блуждали гдѣ-то... Она чувствовала горячее дыханіе Іосифа; лицо ея потемнѣло отъ тяжелой внутренней борьбы, но снаружи она казалась совершенно спокойною, даже равнодушною.

-- Ну, слушай-же, Валли, разскажу тебѣ все, ничего не утаю, началъ Іосифъ:-- Я тебя не терпѣлъ -- даже и тогда, когда еще совсѣмъ не зналъ тебя. Много ходило толковъ о тебѣ; говорили, что ты и груба, и дика,-- ну, и я такъ худо думалъ о тебѣ, что и встрѣчаться-то съ тобой мнѣ не хотѣлось. Однако, я сразу увидѣлъ, что ты красива, стройна, но... смотрѣть на тебя не хотѣлъ, а потому и старался избѣгать встрѣчи съ тобою.... Такъ-бы все и шло, но ты, столкнувшись съ Афрой, осрамила ее, -- ну, а этого я не могъ тебѣ простить, не могъ оставить это такъ! Слушай, сдѣлать что нибудь Афрѣ -- это значитъ то-же самое сдѣлать мнѣ, стоитъ ей почувствовать боль -- почувствую и я сейчасъ ударъ ножомъ въ сердце, потому что... ну, скрывать ужъ теперь не для чего!-- матушки нѣтъ... она проститъ мнѣ... Афра -- сестра моя.

Дрожь пробѣжала по тѣлу Валли, и она, совершенно растерявшись, глядѣла на Іосифа.

Помолчавъ съ секунду, онъ провелъ рукавомъ рубашки по вспотѣвшему лбу.

-- Я-бы долженъ былъ умолчать объ этомъ, но тебѣ нужно все знать... Конечно, ты вѣдь сохранишь это втайнѣ?.. Мать моя, передъ смертью, открылась мнѣ -- сказала, что она, до выхода замужъ за моего отца, еще въ Винчгау имѣла ребенка... Я далъ ей клятвенное слово, что буду заботиться, какъ братъ, объ этой дѣвочкѣ -- дочери ея. Вотъ, по этой-то причинѣ, я и взялъ Афру оттуда и устроилъ ее на постояломъ дворѣ въ Цвизельштейпѣ, чтобы она была поближе ко мнѣ. Мы обѣщали другъ другу хранить это втайнѣ... Намъ больно было-бы, еслибы о нашей матери стали злословить, тревожить ее въ могилѣ... Ну, понятно теперь тебѣ, почему я не могъ позволить обидѣть Афру? Я долженъ былъ наказать тебя, долженъ былъ защитить сестру мою... Вѣдь такъ?...

Валли сидѣла неподвижно, только грудь ея тяжело вздымалась -- и ей казалось, что вокругъ все вертится, даже глетчеры закружились... Да, все ей стало теперь ясно! И слова Афры у постели Іосифа -- понятны... Дѣвушка не могла тогда высказаться...

Валли подняла руки и крѣпко сжала ими голову свою, какъ будто она была не въ силахъ уразумѣть все это настоящимъ манеромъ... О, если это все правда, то какъ-же громадна вина ея!... Не безчувственнаго человѣка, опозорившаго ее изъ-за какой-то безстыжей батрачки, хотѣла она умертвить -- нѣтъ, она посягала на жизнь брата, который по-братски заступился за свою сестру!.. И если-бъ онъ погибъ -- Валли лишила-бы бѣдную сиротку послѣдней опоры въ жизни, сдѣлавъ это единственно въ порывѣ безумной ревности... О, Боже! что-же было-бы, если-бы Іосифъ въ самомъ дѣлѣ... погибъ?!... шептала она, чувствуя головокруженіе.

Закрывъ лицо руками, Валли сидѣла молча -- и только по временамъ глухой стонъ вырывался изъ ея груди.

Іосифъ, какъ-бы не замѣчая волненія ея, снова заговорилъ:

-- Ну и объявилъ я тогда во всеуслышаніе на Цвизельштейнскомъ постояломъ дворѣ, объявилъ при всѣхъ, что даю слово проучить Штроммингерову дочь, поубавить ея гордость, однимъ словомъ -- пристыдить ее такъ, какъ она пристыдила Афру. Вотъ мы тогда и сочинили собща ту штуку, только Афра тутъ не участвовала... Это было противъ ея желанія. Все пошло какъ по маслу, но когда я началъ съ тобой бороться -- или, лучше сказать, въ концѣ нашей борьбы, когда твоя прекрасная грудь прижалась къ моей и я поцѣловалъ тебя -- тогда... показалось мнѣ, будто въ груди у меня огонь вспыхнулъ!... Такъ какъ я слишкомъ долго относился къ тебѣ враждебно, то и не могъ тутъ-же шепнуть тебѣ объ этомъ, а потомъ, съ каждымъ часомъ мнѣ дѣлалось все хуже, тяжелѣе... Тотъ огонь пуще разгорался, онъ прожигалъ меня... Началась мучительная ночь. Я схватывалъ подушку, прижималъ ее къ сердцу, думая, что прижимаю тебя, но сейчасъ просыпался, громко звалъ тебя по имени и, наконецъ, не выдержалъ: вскочилъ, оставилъ постель -- мнѣ было душно, жарко въ ней...

-- О, замолчи! ты... убьешь меня, прошептала Валли... Она вся горѣла, но онъ, не слушая ея, пылко продолжалъ:

-- Живо я одѣлся и, не смотря на то, что была уже ночь, пустился бѣжать туда, прямо на Солнечную Площадку. Все говорить, что-ли?... Хотѣлъ я подъ окномъ твоимъ дождаться разсвѣта и потомъ стукнуть въ оконницу... Вотъ, думалъ я, стукну, а ты и выглянешь!.. И я ужъ видѣлъ тебя передъ собою: такая ты была прекрасная, нужды нѣтъ, что глазки еще сонные... Личико твое зардѣлось, ты глядишь въ изумленіи... Ну-ужъ тутъ-бы я схватилъ тебя за голову, сталъ-бы цѣловать и вымаливать прощеніе!.. Я-бы тысячу разъ повторялъ: прости меня, прости!.. Вдругъ, около самаго моего уха свистнула пуля, а другая почти сейчасъ-же врѣзалась мнѣ въ плечо... Пошатнулся я, а тутъ сзади кто-то наскочилъ на меня, пихнулъ -- и я кувырнулся за перила, полетѣлъ въ пропасть... Прощай, любовь моя, прощай все! Такъ я и порѣшилъ, но... пришла ты, спасительница моя, ангелъ мой; тебѣ стало жаль меня, ты вытащила погибающаго и потомъ ухаживала за больнымъ, заботилась о немъ... О, Валли!.. милая!...

И онъ бросился къ ногамъ дѣвушки. Сложивъ руки свои на колѣняхъ ея, Іосифъ воскликнулъ:

-- Я не въ силахъ отблагодарить тебя такъ, какъ-бы мнѣ хотѣлось! Но если-бы можно было соединить въ одну любовь -- любовь всѣхъ, Валли, всѣхъ нынѣ живущихъ и взаимно-любящихъ, то и такая любовь, по силѣ, была-бы все-таки слабѣе моей... О, какъ я люблю тебя!...

Тутъ сломилась вся сила Валли: какъ она ни крѣпилась, но уже больше выдержать не могла... Изъ груди ея вырвался страшный вопль, дикое отчаяніе охватило ее -- она оттолкнула Іосифа и, упавъ ничкомъ, прижалась лицомъ къ травѣ...

-- О, какое счастье ожидало меня! Теперь -- все... все погибло!...

-- Валли... Господи помилуй! Да не помѣшалась-ли ты?.. Что это съ тобой? Вѣдь мы-же любимъ... любимъ другъ друга... Чего-жъ еще? Все, значитъ, и ладно!...

-- Ахъ, Іосифъ, Іосифъ! Нѣтъ, не знаешь ты, что... намъ никогда не жить вмѣстѣ... Это невозможно! Вѣдь я -- осуждена, проклята... Не могу я быть женой твоей!... Ужъ лучше растопчи меня, пришиби скорѣй... Это я... я велѣла столкнуть тебя туда!..

Эти ужасныя слова заставили Іосифа вздрогнуть, но онъ все еще сомнѣвался, не хотѣлъ вѣритьне въ припадкѣ-ли безумія она проговорила это?..

Онъ былъ уже на ногахъ и съ ужасомъ глядѣлъ на нее.

Валли, стоя на колѣняхъ, обняла его ноги и зашептала:

-- Я любила тебя, Іосифъ! Полюбила я тебя, какъ только увидѣла, съ первой встрѣчи... И вотъ, изъ-за любви этой отецъ прогналъ меня на Гох-Іохъ; любя тебя, я подожгла тогда отцовскій домъ; любя тебя, три года пробыла я въ горахъ, голодала, зябла среди ледниковъ и готова была умереть, замерзнуть -- только-бы не быть женой другаго... Одна лишь ревность заставила меня такъ худо поступить съ Афрой -- вѣдь я была увѣрена, что она твоя возлюбленная; я думала, что она отрываетъ тебя отъ моего сердца!... Ну, и пришелъ ты ко мнѣ, наконецъ... Да, долго, страшно долго ждала я этой минуты!... Ты на танецъ пригласилъ меня, женихомъ явился... Я боялась, какъ-бы сердце отъ радости не разорвалось!... Вотъ, думала я, обнимешь ты меня, поцѣлуешь какъ свою невѣсту, а ты... на глазахъ у всѣхъ опозорилъ меня!... За любовь мою вѣрную, за всѣ муки, перенесенныя мною изъ любви къ тебѣ, за все, что я выстрадала -- ты срамомъ, стыдомъ отплатилъ мнѣ... Ну, тутъ ужъ я свѣта не взвидѣла, въ головѣ у меня помутилось -- и я сказала Викентію, чтобы онъ покончилъ съ тобой...

Іосифъ закрылъ руками лицо и произнесъ шопотомъ:

-- Ужасно!.. О, какъ ужасно это!

-- Наступила ночь... Одумалась я, раскаялась, заговорила снова Валли,-- и выбѣжала изъ дому, чтобы остановить Викентія, запретить ему, но... поздно спохватилась -- все было кончено!.. Теперь... ты говоришь мнѣ теперь, что любишь меня, что думать нечего, все ладно!.. Да, если-бы совѣсть моя была чиста, если-бы прежняя Валли стояла передъ тобой!.. И всему-то причиной ярость моя слѣпая, да злоба дикая!... Я воображала, что тяжелѣе, хуже того горя и быть не можетъ, которое ты обрушилъ тогда намою голову... но что-жъ оно въ сравненіи съ тѣмъ, что сама-то я себѣ надѣлала?!.. О, такъ тебѣ и надо, Валли! такъ и надо!..

Оба замолчали. Молчаніе тянулось довольно долго. Валли приникла къ колѣнямъ Іосифа; на лбу ея блестѣли капли пота; она вся трепетала, вздрагивала отъ судорожной боли въ груди. Невыносимо-тяжелыя, тревожныя минуты переживала она теперь... И вдругъ его рука нѣжно коснулась ея подбородка... Онъ тихо, ласково сталъ поднимать голову Валли... Взглянула она -- и увидѣла большіе темные глаза Іосифа: они какъ-то странно, но хорошо такъ глядѣли на нее...

-- Охъ, бѣдняжка ты моя! почти беззвучно проговорилъ онъ.

-- Нѣтъ, Іосифъ... нѣтъ! Не щади меня! Бери ружье, стрѣляй въ самое сердце -- я не шевельнусь, смирно буду стоять... Я спасибо скажу тебѣ за такое доброе дѣло!

Іосифъ нагнулся, обхватилъ Валли, поднялъ ее и, положивъ ея голову къ себѣ на грудь, разгладилъ спутавшіяся пряди волосъ, а затѣмъ -- прозвучалъ горячій поцѣлуй, поцѣлуй отъ всего сердца...

-- И все-таки я люблю тебя, Валли! воскликнулъ онъ такимъ звучнымъ, громкимъ голосомъ, что слова его, ударившись о голыя ледяныя стѣны горъ, прозвучали еще нѣсколько разъ.

А она почти не въ состояніи была шевельнуться, стояла молча, пораженная новымъ ударомъ, но на этотъ разъ -- ударомъ хлынувшей на нее волны счастья.

-- Не вѣрится мнѣ!... Неужели Іосифъ, ты... все забываешь?.. Хорошо, простить меня ты можешь, лепетала Валли задыхаясь,-- а Богъ-то... Богъ проститъ-ли?...

-- Я выслушалъ тебя до конца; я видѣлъ, Валли, твое прекрасное, милое лицо, замоченное слезами,-- ну, и послѣ этого -- есть-ли возможность гнѣваться на тебя?... Вотъ, если-бы сердце было каменное -- другое дѣло, а оно у меня хоть и жестковато, однако все-же не изъ камня! Нѣтъ, не способенъ я на это!...

-- О, Боже Милостивый! проговорила Валли, а слезы такъ и брызнули изъ ея глазъ.-- Если подумать только, какое я сердце-то хотѣла угомонить на вѣки-вѣчные?!..

Всплеснувъ руками, она такъ стала сжимать ихъ, что суставы затрещали.

-- Добрѣйшая ты душа! Знаешь-ли, чѣмъ ты добрѣе ко мнѣ теперь, тѣмъ больнѣе, страшнѣе мучить меня раскаяніе... Нѣтъ, ужъ никогда, видно, и не успокоиться мнѣ -- ни въ этомъ мірѣ, ни въ томъ! Не женой мнѣ твоей быть, а рабой... Ты будешь спать на постели, я -- на порогѣ! Буду работницей твоей, служанкой... Такъ въ глаза тебѣ и буду смотрѣть! Ударишь ты меня -- я колѣни твои обниму; ногой отпихнешь -- стану просить, умолять тебя умилостивиться, до тѣхъ поръ просить, пока ты не взглянешь на меня добрѣе... Одинъ твой милостивый взглядъ, одно доброе слово -- и я буду довольна, счастлива!.. Даже и этого-то много, потому что и такой милости я не стою...

-- Такъ ты полагаешь, что съ меня и этого будетъ? Какъ бы не такъ! воскликнулъ съ жаромъ Іосифъ.-- Одинъ взглядъ, одно слово -- только-то? Маловато это мнѣ!... Да развѣ я вытерплю -- допущу -- оставлю тебя на порогѣ?.. Какъ?.. самъ я въ комнатѣ, а ты -- за дверью?.. И ты могла думать, что я не позову тебя, что ты тамъ такъ и останешься?!.

Валли хотѣла высвободиться отъ него, лицо ея горѣло, она закрыла его руками; но Іосифъ не выпустилъ Валли -- онъ сѣлъ и взялъ ее къ себѣ на колѣни, и снова зазвучалъ прекрасный голосъ его.

-- Успокойся, голубка моя! Совсѣмъ, совсѣмъ не тревожь ты себя... Развеселись, возрадуйся -- вѣдь это же Богъ послалъ тебѣ! Развѣ ты не искренно раскаялась?.. Прочь всѣ упреки! Ни о чемъ не думай, не мучь себя, Валли! Вѣдь я -- видитъ Богъ!-- тоже много, много виноватъ передъ тобой: крѣпко раздражилъ я тебя, платилъ за твою постоянную, вѣрную любовь однимъ презрѣніемъ, издѣвался надъ твоимъ сердцемъ... Что-жъ, не удивительно, что ты наконецъ и не вытерпѣла!.. Можно-ли винить тебя? Не даромъ же ты Орелъ-Дѣвка! А потомъ? тебѣ самой же стало жаль меня: очертя голову, ты кинулась спасать погибающаго, спасла его, сама была на волосокъ отъ смерти... Никто изъ мужчинъ не рѣшился вѣдь спуститься въ пропасть, вытащить меня! Ты распорядилась, чтобы перенесли меня въ твою комнату и уложили тамъ на твоей постели: ты стала ходить за мной, сидѣлкой была у меня -- до прихода Афры... Она, дурочка этакая, невольно выгнала тебя, потому что ты-то сама вообразила, что Афра -- невѣста моя. Но и это еще не все: ты домъ свой оставила, ушла, задумавъ передать намъ все свое имущество, что бы я могъ безбѣдно зажить съ Афрой... Въ глушь, въ горы удалилась ты, взявъ съ собой только одно -- тяжелое горе свое!.. Голубка ты моя бѣдная! Вѣдь съ того часа, какъ ты узнала меня, у тебя не было ни одного краснаго дня, ни одной счастливой минуты,-- и неужели, послѣ всего этого, мнѣ не полюбить тебя, неужели... возможно-ли, чтобы мы не были теперь счастливы? О, Валли, знаешь-ли, если бы всѣ, всѣ продолжали негодовать на тебя -- я бы просто плюнулъ на всѣхъ, а тебя схватилъ бы, прижалъ къ груди и посмотрѣлъ бы тогда, кто бы еще осмѣлился мнѣ хоть слово сказать или что-нибудь сдѣлать!..

-- И ты все это -- взаправду?.. Да?.. Ты хочешь снять съ меня стыдъ, горе, ты открываешь мнѣ объятія, отдаешь мнѣ такое доброе, великое сердце? Вѣдь я -- Орелъ-Дѣвка... Не боишься дикой Валли, натворившей столько бѣдовыхъ дѣлъ?..

-- Мнѣ-то, Іосифу, котораго прозвали "Медвѣжатникомъ", да побояться Орелъ-Дѣвки?.. Нѣтъ, милочка, если бы ты была еще больше дикой -- я бы и тогда не струсилъ: знаю вѣдь, все равно, совладалъ бы съ тобой!.. Помнишь, это ужъ было разъ сказано, но тогда говорилъ я въ злобѣ, а теперь -- любя говорю!.. А еслибы и не моіъ совладать, если бы даже зналъ, что недѣли черезъ двѣ погубишь ты меня -- все равно -- не ушелъ бы отъ тебя, потому что не въ силахъ былъ-бы съ тобой разстаться. Сколько разъ (имъ и счету нѣтъ!) выслѣживалъ я серну въ такихъ мѣстахъ, гдѣ смерть была на каждомъ шагу, однако-же не останавливался, продолжалъ преслѣдовать ее -- такъ неужели-же отъ тебя, такой чудной, милой дѣвушки, я отстану?.. Неужели ты не драгоцѣннѣе серны для меня?.. Вотъ что я тебѣ скажу: за одинъ часъ этотъ, за одинъ такой твой взглядъ, Валли, за одну вотъ такую ласку -- я жизнь готовъ отдать!..

И онъ такъ сжалъ ее въ своихъ объятіяхъ, что она съ трудомъ могла вздохнуть.

-- Еще недѣльки двѣ -- и ты станешь женой моей, а ужъ тогда, знаю я, никогда и мысли не будетъ у тебя погубить меня... Да, не будетъ... Вѣдь я теперь вижу твое сердце, все, все вижу въ немъ!..

Валли не выдержала, вскочила и, поднявъ руки, воскликнула:

-- О, Господи! Великій, милосердый Отецъ! Пока жива я -- буду прославлять, восхвалять Твое имя!.. То, что даровалъ Ты мнѣ -- куда больше земнаго счастья... Это -- заря краснаго дня, заря другихъ милостей, которыя Ты посылаешь мнѣ!..

Наступилъ тихій вечеръ. Полная луна, всплывшая надъ горой, такъ ласково смотрѣла сверху на Іосифа и Валли, что, казалось, это кроткое, свѣтлое лицо любовалось счастливой парочкой. Темно-синія тѣни широкими полосами легли уже въ долинахъ... Въ такое позднее время спускаться внизъ было-бы дѣломъ рискованнымъ, а потому они и отложили это на завтра.

Войдя въ избушку и разведя огонь, Іосифъ и Валли усѣлись у очага... Ну ужъ и наговорились тутъ они всласть послѣ такой продолжительной молчанки!..

А на крышкѣ хижинки сидѣлъ Ганзль -- тоже въ сладкой дремотѣ... Ему грезилось, что онъ гнѣздо себѣ устраиваетъ...

Ночной вѣтерокъ какъ-то особенно гармонично шумѣлъ, налетая на избушку и слегка посвистывая въ ея щеляхъ. Яркая голубая звѣзда, щурясь и мигая, все заглядывала въ окошечко...

На другой день, утромъ, Іосифъ и Валли, уже собравшись домой, стояли у дверей хижинки.

-- Ну, отецъ Мурцолль, прощай! Оставайся тутъ съ Богомъ! проговорила Валли, и по ея щекѣ скатилась слезинка, въ которой сверкнулъ первый лучъ восходящаго солнца.-- Прощай же! Ужъ я теперь не вернусь больше къ тебѣ: счастье мое вонъ тамъ, внизу... Но благодарю тебя! Ты пріютилъ безпріютную, позволилъ мнѣ пробыть здѣсь столько времени. Прости и ты, старенькая избушка! Пустою будешь ты стоять, но я -- тамъ, въ теплой горенкѣ, у дружка моего милаго, вспоминать буду, какъ зябла я тутъ, наверху, подъ твоей крышкой; какъ плакала, отчаявалась... ну, и никогда ужъ не возмечтаю больше о себѣ, не возгоржусь собой!..

Положивъ руку свою въ руку Іосифа, Валли обратилась теперь къ нему:

-- Идемъ же, идемъ, чтобы захватить до обѣда нашего дорогаго гейлихкрейцскаго старичка.

-- Идемъ, Валли! Моя красавица-невѣста, я поведу тебя домой!.. Ну, что-жь вы, блаженныя дѣвы -- а?.. моя же вотъ она, моя -- на зло всѣмъ вамъ и прочимъ лиходѣямъ!

Тутъ Іосифъ пустилъ въ голубую даль такой раскатистый, громкій іодль, который скорѣе походилъ на звукъ трубы въ день втораго пришествія, чѣмъ на человѣческій голосъ.

-- Шт!.. Какъ можно?!.. Потише, Іосифъ! жалобно прошептала Валли и, въ испугѣ, закрыла ему ротъ рукой.-- Не вызывай, не тревожь ихъ!..

И сейчасъ же улыбнулась, весело прибавивъ:

-- Экъ я! Вѣдь нѣтъ ни горныхъ дѣвъ, ни другихъ злыхъ духовъ!.. Отецъ Небесный, Всевышній -- Онъ одинъ только и есть!..

Валли оглянулась въ послѣдній разъ... Верхушки горъ, бѣлыя какъ сахаръ, совсѣмъ зарумянились подъ лучими утренняго солнца.

-- А вѣдь какъ тутъ, наверху, хорошо! проговорила она, все еще не двигаясь съ мѣста.

-- Развѣ ты жалѣешь, что идешь со мною внизъ? спросилъ Іосифъ.

-- Жалѣю?.. Нѣтъ, Іосифъ, если бы ты сказалъ мнѣ: "ступай за мной въ преисподнюю, гдѣ тьма кромѣшная" -- я пошла бы за тобой, словечка не промолвила бы, спрашивать даже не стала бы, куда ведешь меня!..

Голосъ ея звучалъ такъ нѣжно, сладко, что Іосифъ не выдержалъ и прослезился.

Тутъ съ крышки что-то съ шумомъ сорвалось и зашуршало въ воздухѣ.

-- Ахъ, Ганзль! воскликнула Валли,-- вѣдь вотъ чуть не забыла тебя!.. Ну, Іосифъ, прибавила она съ улыбкой,-- надо ужь тебѣ подружиться съ нимъ: теперь вы по судьбѣ -- братья! И тебя, и его раздобыла я себѣ изъ пропасти, съ утеса достала васъ!

И они начали спускаться.

Женихъ да невѣста -- вотъ и весь свадебный поѣздъ. Не щеголяла невѣста нарядомъ, за то золотые лучи восходящаго солнца сплетались надъ ея головой въ блестящій громадный вѣнецъ, а вмѣсто дружки сопровождалъ ихъ орелъ, высоко рѣя надъ ними въ бездонной синевѣ... Чего же имъ больше?.. Іосифъ и Валли ощущали невыразимое счастье; они сознавали его, наслаждались, потому что счастье это не дешево досталось имъ.

-----

На вершинѣ скалы, на Солнечной Площадкѣ, съ которой когда-то "задумчиво устремляла взоръ дикая, робкая дѣвушка горъ", откуда она потомъ спустилась въ темную пропасть, чтобы спасти того, кого она любила, -- возвышается теперь большой крестъ, какъ бы возносясь въ небесную синеву. Это -- памятникъ Валли-Орелъ-Дѣвкѣ и мужу ея Іосифу Медвѣжатнику, воздвигнутый жителями Солнечной площадки въ благодарность за всѣ ихъ благодѣянія.

Валли и Іосифъ не дожили до преклонныхъ лѣтъ, но имена ихъ и до сихъ поръ не забыты, и слава о нихъ не умретъ, пока не перестанетъ грохотать бурливый Ахъ. Запоздалый путникъ, проходя ущельемъ внизу, слышитъ далекій вечерній звонъ и останавливается... Закинувъ голову, онъ видитъ тамъ, на вершинѣ, у креста, двѣ человѣческія фигурки, освѣщенныя серебристо-палевыми лучами луны... Это -- Афра и Бенедиктъ, супруги, уже убѣленные сѣдинами. Частенько приходятъ они сюда изъ Рофена, чтобъ помолиться у подножія этого простаго памятника. Валли сама соединила ихъ, и вотъ старички эти, доживая можетъ быть послѣдніе дни, все еще благословляютъ ея память.

Клубятся въ ущельѣ бѣлые туманы и, словно призраки, окружаютъ путника, напоминая о "блаженныхъ дѣвахъ"... А крестъ навѣваетъ иныя думы -- и слышатся тутъ какіе-то жалобные вопли изъ временъ давно-минувшихъ... О чемъ они?... Все на свѣтѣ прахъ и тлѣнъ; все преходяще -- и сильное, и слабое!.. Да, но почему же не утѣшиться хоть тѣмъ, что сильное не погибаетъ? Исчезаетъ, умираетъ только то, въ чемъ оно временно проявляетъ себя; гибнетъ оболочка, содержимое же -- вѣчно!

Такъ, подъ блестящими-ли панцирями Нибелунговъ, подъ грубой-ли крестьянской одеждой какого-нибудь Іосифа-Медвѣжатника и Валли Орелъ-Дѣвки, мы видимъ одно и то же -- нетлѣнное, вѣчное -- живую, неизмѣнную силу.

"Нива", NoNo 19--36, 1875