Ошибка разбойника (СИ)

37. Колдовство

На следующее утро идальго собирался обойти поля и вернуться под вечер. Дон Стефано, предоставленный самому себе, завернул в уже знакомый ему храм частично от нечего делать, но хотелось и вновь взглянуть на старое изображение архангела.

В этот раз дон Стефано был готов увидеть непривычную по нынешним временам роспись и гадал, произведёт ли она на него то же впечатление, что и впервые. Как и в день благодарения больше полугода назад, поначалу архангел казался едва ли не детским рисунком, но затем будто ожил, а его глаза вновь приковали к себе внимание посетителя храма.

Вдруг разбойника будто ударили под дых — он понял, кого напомнил ему инквизитор. Невероятно, но бесстрастные, способные вмиг загореться глаза дона Себастьяна де Суэда делали его похожим на древний лик в провинциальном храме. В другой раз разбойник мог счесть совпадение забавным, но сегодня его будто обдало холодом. В душе вспыхнул страх: вдруг упрямый молодой человек догадается, что никакого колдовства при убийстве Гонсалесов не было и в помине? Ноги высокого и сильного мужчины стали ватными, дона Стефано качнуло, он побледнел так, что его состояние заметил старый священник:

— Сеньор, что с вами? Вам нехорошо?

Слова отца Мартина помогли разбойнику взять себя в руки:

— Не беспокойтесь, святой отец, я в прошлый раз был здесь в день поминовения и сейчас вспомнил покойных родителей.

— Вы их, должно быть, очень любили? — наивно улыбнувшись, произнёс старик.

— Я очень любил отца, — в кои-то веки дон Стефано сказал чистую правду.

Незадолго до сумерек, дожидаясь слугу, который должен был доложить о возвращении сеньора Рамиреса, кабальеро услышал шум. Поначалу ему показалось — где-то ссорятся, но потом крики стали слишком громкими для мирного наполовину обезлюдевшего Хетафе.

Кабальеро сидел под навесом и смотрел в сторону, откуда до него доносился шум, в котором стали различаться слова: «Ведьма! Сжечь! Инквизиция!» Взволнованный хозяин харчевни боязливо шепнул:

— У нас начался падёж скота, будто мало нам неурожаев!

Внезапно на площадь выбежала женщина, изо всех сил стремившаяся скорее добраться до дома идальго. Должно быть, отчаяние придало ей сил, и она сумела опередить преследовавших её селян, швырявших камни. Дон Стефано, наблюдая за травлей, предпочёл укрыться в тени. Никогда раньше кабальеро не видел подобной расправы и не хотел даже близко подходить к беснующейся толпе. Открывшаяся калитка ворот усадьбы идальго изумила сеньора — неужели Инес хотела впустить в дом преследуемую односельчанами ведьму? Женщине наперерез бросился какой-то детина и загородил спасительный выход, а другой крестьянин оттащил ведьму в центр площади.

«Её сразу сожгут или опомнятся?» — про себя любопытствовал кабальеро.

Подобные случаи в Эспании были нечасты — власти старались пресекать самоуправство и строго наказывать виновных в нём. Однако теперь, когда провинция наполнилась слухами о жертвоприношении дьяволу, перепуганные простолюдины забывали об обязанности передать подозреваемых в руки святого суда. Женщину могли и без огня забить до смерти, что было разумно — подобную гибель легко списать на несчастный случай.

Неожиданно расправу прервал звук ружейного выстрела.

Отставной лейтенант, только что спешившийся у таверны, не выпуская оружия, бросился прямо в толпу. Люди перед ним расступались, однако смотрели угрюмо. Сеньор Рамирес быстрым шагом подошёл к упавшей на колени и закрывшей лицо руками жертве обвинения в колдовстве, заслонил её и обернулся к односельчанам:

— Думаете, криком спасёте свой скот? Мартинес, — отставной лейтенант гневно глянул на самого визгливого мужика. — На той неделе я велел тебе вырыть канаву и отгородить наше пастбище от наползающего болота! Где эта канава? За тобой нужно следить, как за трёхлетним ребёнком? А ты, Лопе, забыл починить плетень, через который коровы шастают к старому пастбищу дона Хосе. Там багульник расползается без всякого колдовства!

— Сеньор, откуда в наших горах багульник? — осмелился спросить какой-то старик.

— Оттуда же, откуда болото! Забыли, сколько лет наша речка перегорожена? Там столько дряни разрослось, а вы вздумали обвинять сеньору Хасинту!

Заговорил староста:

— Прошу прощения, идальго, Хасинту сегодня видели возле пастбища — она травы несла!

— Ну да, собрала сделать настой для своего сына, у нас травы используют и для мытья, и для лекарства!

— Но сейчас…

— Что, даже мыться не будете из-за убийства в Талоссо?

— Там колдовство…

— Где Талоссо, а где Хетафе! От дезертиров, от разбойников, даже от отрядов армии франков мы отбивались, а теперь вздумали бить друг друга по вздорному обвинению?

— Сеньор, мы все очень вас уважаем, только колдовство… Вдруг инквизиция решит, что мы покрываем ведьму?

— Оставьте инквизицию заниматься своими делами и не морочьте её ерундой, если не хотите, чтобы из вас последнее вытрясли!

Идальго говорил громко, голос его перекрывал шум толпы и был слышен на всей площади Хетафе, где когда-то хватало места для ярмарки, при этом сеньор не кричал. Убеждённость в своей правоте, готовность с оружием защищать несчастную женщину заставила изнурённых бедами крестьян очнуться от вызванного страхом морока. Мужчины с удивлением переглядывались, женщины тихонько крестились, не понимая, как они несколько минут назад могли наброситься на соседку, делившую с ними не отпускавшие селение горести. Люди расходились, напоследок отвешивая пожилому дворянину поклоны.

На площадь выбежала Инес и бросилась на шею отцу:

— Папа, я так испугалась!

«Конечно, бедная девочка! Идальго обезумел! Останавливать толпу — нешуточная опасность!»

— Я не успела пустить к нам сеньору Хасинту — калитку перегородили, я боялась, и ты не успеешь!

Дон Стефано закашлялся, подавившись слюной, но на него никто не обращал внимания.

«Сеньорита испугалась за деревенскую ведьму!» — в голове кабальеро никак не укладывалось, что девушка боится не за себя и не за отца, а за то, что он не успеет прийти на помощь посторонней женщине.

Тем временем обвиняемую в колдовстве, поддерживая с двух сторон, привели к таверне. Дон Стефано, не подходя близко, постарался её рассмотреть. По деревенским меркам сеньора Хасинта была недурна, хотя немолода, и жизнь её была явно не лёгкой.

«Не подружка ли идальго? Он вдовеет давно, мужчина для своих лет крепкий и видный», — такое предположение хоть как-то примиряло дона Стефано с немыслимой для него защитой местной ведьмы от распалённой травлей толпы.

Однако от мысли объяснить заступничество за колдунью защитой своей женщины пришлось отказаться. Идальго был хмур, на Xасинту смотрел сочувственно, но ни взгляд, ни движение не указывали на их близость. Над несчастной хлопотала Инес: поила её, вытирала с лица пыль. В деревнях все всё знают, на любовницу единственного здесь дворянина вряд ли бы напали.

Подбежал мальчишка лет пятнадцати, ростом не выше Инес, забормотал благодарности, оправдывался, что загонял скот и не успел защитить мать. Идальго прервал его:

— К лучшему, Марко, что тебя не было там. Наши с перепугу чуть разум не потеряли, тебя отделали бы так, что долго не встал бы. Ты своим нужен здоровым. Веди мать домой.

— Папа, я провожу сеньору Хасинту и посмотрю, как Микито — он наверняка испугался и плачет.

— Хорошо, моя птичка, — озабоченное лицо идальго смягчилось, а во взгляде, которым он проводил дочь, читалась нежность и гордость.

Приказав слуге из таверны проводить сеньориту, отставной лейтенант взял коня под уздцы и повёл его через ворота, а дон Стефано бросился в проулок, где скрылась Инес. Девушка шла под руку с сеньорой Хасинтой, которую с другой стороны поддерживал сын.

— Сеньорита! — окликнул кабальеро.

Инес с удивлением обернулась:

— Прошу извинить, дон Стефано, я должна позаботиться о сеньоре Хасинте.

— На два слова!

— Марко, — обратилась девушка к мальчику. — Я догоню вас.

Задержался и слуга, которому отец сеньориты велел её сопровождать. Крепкий парень недоверчиво смотрел на блестящего кабальеро, догадывавшегося — провожатый Инес при нужде быстро вытащит нож.

— Слушаю вас, дон Стефано, — чуть поклонившись, без улыбки обратилась Инес к задержавшему её мужчине.

— Ваш отец рискует не только собой, но и вами! Он вмешался в дело о колдовстве и, я уверен, не собирается писать доклад о происшествии!

— Он уверен в невиновности сеньоры Хасинты. Вы ведь всё слышали.

— Сеньорита, какое значение имеет её невиновность?! То есть я хотел сказать, при обвинении в колдовстве лучше допустить самоуправство, чем встать на защиту колдуньи!

— Отец последний оставшийся в Хетафе дворянин, он не может допустить беззаконие и несправедливость!

Глаза сеньориты сверкали, убеждённая в правильности заступничества за односельчанку девушка не поддавалась страху, не собиралась внимать доводам разума и восхищалась отвагой отца. Здравый смысл требовал от кабальеро уйти, оставить этих людей их безумию, но — гордая и отчаянная — Инес его завораживала. Дон Стефано хотел схватить сеньориту за плечи, вытрясти из неё внушённую отцом дурь и не двигался, боясь — едва притронется к девушке, потеряет остатки самообладания и похитит её среди бела дня при всём честном народе. Дочь идальго тем временем наспех поклонилась сеньору, а пока она отворачивалась, потерявший понимание места и времени дон Стефано отвесил ей низкий поклон, не осознавая, насколько нелепа подобная церемония посреди деревенской улицы.

Проводив взглядом удаляющихся людей, кабальеро бросился к дому идальго. В знакомую комнату он ворвался, забыв об учтивости.

— Сеньор Рамирес, неужели вы не понимаете, какую опасность может навлечь на вас и на сеньориту Инес ваше самоуправство?!

— Я предотвратил самоуправство! — отставной лейтенант встал навстречу незваному гостю и впервые в разговоре с доном Стефано повысил голос.

— Вы не можете не понимать, как рискованно идти против толпы бесноватых!

— Куда хуже потакать их бесчинству!

— Вы мужчина, офицер — не боитесь. Но подумайте о своей дочери!

— Благодарю за заботу, сеньор, — идальго вернулся к учтивости, но голос оставался холодным. — Позволить в нашем селении преследовать ни в чём не повинную женщину рискованно для любого.

— Сеньор Рамирес, травили крестьянку, а вы обязаны думать о сеньорите!

— Начнут с простолюдинок, думаете, не доберутся до бедных дворянок? Не ожидал от вас подобной наивности, дон Стефано, — сеньор Рамирес отвечал угрюмо, но оставался бесстрашным. — Как бы то ни было, Хасинта — не ведьма, и пока я жив, в Хетафе нет места расправам над невиновными.

Идальго стоял, в глазах его полыхал огонь правоты. Пожилой дворянин казался заезжему кабальеро нависшей над ним скалой, даром что сеньор Рамирес ростом был ниже тяжело дышавшего сеньора дель Соль. Несколько мгновений мужчины смотрели друг на друга в упор, затем гость опустил глаза, а хозяин, вернувшись к правилам гостеприимства, любезно предложил сесть, выпить вина, и обычным своим приветливым тоном сменил предмет разговора.

— Дон Стефано, у меня к вам есть небольшая просьба.

— Что угодно? — угрюмо спросил ещё не овладевший собой кабальеро, предчувствуя — просьба не такова, чтобы будущий королевский ревизор смог считать пожилого дворянина себе обязанным.

— Вы последнее время зачастили в дом, где живёт юная сеньорита.

— Вы беспокоитесь за доброе имя дочери?

— Нет, за ваше.

Провинциальный дворянин спокойно смотрел на впавшего в полное изумление кабальеро, еле выговорившего в ответ:

— Моё?

— Разумеется. О вас могут начать говорить, что вы хотите соблазнить дочь сослуживца вашего отца, в доме которого приняты. Зачем вам подобные слухи? Репутация королевского ревизора должна быть безупречной…

Дон Стефано с несвойственной ему меланхолией размышлял: пора бы привыкнуть к ловкости, с которой сеньор Рамирес переиначивает, казалось бы, очевидные вещи. Как мог отстранённо кабальеро продолжал слушать неторопливые рассуждения сельского идальго:

— …Надеюсь, я правильно понял, что вам небезынтересны наши беседы. Мне тоже, и я охотно поговорю с вами в какой-нибудь таверне здесь или в Тагоне, если вдруг встретимся.

Кабальеро не думал, что отказать от дома можно столь изобретательно, не давая повода для обиды. Идальго говорил той же манерой, как подобает одному достойному дворянину просить другого передать почтение общему не менее уважаемому знакомому. B душе дона Стефано окончательно утвердилась давно зревшая мысль: «Дочь этого человека способна родить и воспитать мне детей, которые сделают честь роду дель Соль».

Ещё плохо владея собой, не думая об этикете, кабальеро сказал, прямо глядя на хозяина дома:

— Я прошу руки вашей дочери!

Идальго застыл. Он, очевидно, не ожидал предложения, и теперь ему требовалось осознать слова гостя и подобрать ответ. Не выдавая чувств к человеку, который захотел стать его зятем, сеньор Рамирес учтиво заговорил:

— Благодарю за честь, кабальеро. Но позвольте спросить, когда вы приняли такое решение?

— Это имеет значение?

— Да. Вы взбудоражены сегодняшним происшествием, а когда успокоитесь, можете пожалеть о своей поспешности.

— Я не мальчик!

— Именно. Когда минутным порывам поддаются зрелые люди, последствия могут быть тяжелее. Подумайте, дон Стефано, остыньте. Я не стану ловить вас на слове.

Кабальеро вскочил, хозяин быстро поднялся вслед за ним. Глядя хмуро и дыша тяжело, дон Стефано в гневе подумал: понимает ли этот идальго, с кем он разговаривает?

И вдруг сеньора дель Соль пронзила мысль: что если действительно понимает? Если этот провинциал оказался проницательнее сегильского света, губернатора, коменданта и видит сейчас перед собой не знатного дворянина, отдать за которого дочь сочли бы удачей родовитые богатые семьи, а разбойника, чьи руки по локоть в крови честных подданных короля?

Не в состоянии вымолвить больше ни слова, дон Стефано повернулся и едва не бегом выскочил из дома Рамиресов.

В таверне он потребовал немедля седлать коня и погнал его сквозь сгущавшиеся над Хетафе сумерки. Если бы сейчас перед кабальеро предстала сама Афродита в том виде, в каком она вышла из пены морской, мужчина не обратил бы на неё ни капли внимания.