Ошимское колесо

ДЕСЯТЬ

Оказалось, что под парадной формой понимается маршальский жезл и престарелый пояс из жёлтого шёлка с многочисленными тревожными пятнами, похожими на кровь. Уже в следующие несколько дней я оценил жестокость бабушкиной мести. После мимолётной радости, когда я проинформировал Мартуса, что теперь он мой подчинённый, начались бесконечные служебные обязанности. Мне пришлось инспектировать стражу стены, разбираться с инженерами и их утомительными мнениями о том, что требует ремонта или сноса, а ещё непременные диспуты между регулярной городской стражей и новоприбывшей пехотой моего брата.

Я бы приказал им убираться ко всем чертям, но мой ассистент, капитан Ренпроу, оказался раздражающе настойчивым – яркий пример представителя класса "поднявшихся на своих заслугах", этаких энергичных простолюдинов, без которых система не может функционировать, но за которыми нужен глаз да глаз. И к тому же дополнительным стимулом были постоянные сообщения о клок-и-болях и гулях в бедных кварталах. Уж если что и может заставить меня полдня усердно работать, так это убеждённость, что я делаю это ради своей собственной безопасности.

– Ренпроу, что такое "клок-и-боль"? – Я откинулся на спинку стула, закинув ноги в сияющих сапогах на свой сияющий маршальский стол.

Ренпроу, смуглый коротышка с короткими тёмными волосами, нахмурился и наградил меня пристальным взглядом, который неприятно напомнил мне о Снорри.

– А вы не знаете? Я же направлял вам дюжину отчётов… вчера вы присутствовали на совещании по стратегии и…

– Конечно, я знаю, Ренпроу. Я всего лишь хотел услышать твоё мнение по данному вопросу. Развлеки меня.

– Что ж. – Он поджал губы. – Это какая-то разновидность злобных духов. Люди описывают их как миниатюрные вихри, которые поднимают клочья тряпок и пыль. В этих вихрях так много острых предметов, что они могут освежевать человека, а потом ветер стихает, и жертва становится одержимой, начинает неистово бегать, убивая всех подряд, пока её не прибьют. – Он надул щёку и постучал по ней двумя пальцами. – В общем, это всё.

– И эти инциденты происходили только в Вермильоне?

– У нас было несколько отчётов отовсюду, но в городе процент больше. Возможно, просто потому, что здесь намного больше население. – Он помедлил. – Народ моего отца тоже с ними знаком. Но они называют их ветряными бесами, и они очень редки. – У Ренпроу имелась наследная недвижимость далеко на юге Либы, и через это он знал немало странных фактов.

– Что ж. – Я скинул сапоги со стола и осмотрел комнату. Маршальский особняк был обширным строением, но так долго стоял незанятым, что большая часть мебели отсюда вынесли. – На этом наши дела на сегодня завершены? – Солнце миновало зенит, а мне нужно было навестить красавицу с огненными волосами – милую девушку по имени Лола, или Лулу, или что-то вроде того.

Губы Ренпроу изогнулись в мимолётной улыбке, словно я неловко пошутил.

– Ваша следующая встреча с менонитами в Аппанских окраинах. Они отказываются раскапывать свои кладбища. А после этого…

– У нас до сих пор есть мёртвые в земле? – Я вскочил так быстро, что уронил стул. – Прикажите страже заставить их! – Я видел, что случается, когда мертвецы выбираются из мест, в которые их сложили. – А ещё лучше, пусть солдаты Мартуса этим займутся. Я хочу, чтобы все трупы сожгли. Немедленно! И если для этого придётся наделать новых трупов… ну и ладно. Если их тоже сожгут. – Меня передёрнуло от воспоминаний, которые я хотел забыть – как и мертвецы Вермильона, они были погребены недостаточно глубоко.

Ренпроу взял с полки у двери увесистую папку и прижал к груди, словно щит.

– Эти менониты и в спокойное время непокорные, и к тому же многочисленные. Их секта благоговеет перед предками до девятого поколения. Будет лучше, если нам удастся провести переговоры.

Так и пройдёт мой день, в точности как и три других до него. Улыбки и представления для племени крестьян – кучки неблагодарных, которые должны бы с ног сбиваться, чтобы выполнить мои распоряжения. Я вздохнул и встал. Лучше упрашивать живых, чем потом сражаться с мёртвыми. Живые, быть может, плохо пахнут и надоедают своими мнениями, но мёртвые пахнут ещё хуже и имеют мнение, что мы для них еда.

– Ладно. Но если они не послушают, то я отправляю солдат. – Я понял, что всё ещё дрожу, несмотря на жару. В голове мелькали образы мертвецов – тихих, ждущих… пока Мёртвый Король не пробудит их голод.

– Ялан! – Дверь распахнулась без стука, и там стоял Дарин, бледный и серьёзный.

– Мой дорогой брат. И каким же образом ты решил улучшить мой день? Быть может, моего внимания требуют какие-нибудь переполненные стоки?

– Отец мёртв.

– Ой, ну ты и лгунишка. – Отец не умер. Он такими вещами не занимается. Я снял с крюка свою мантию. День снаружи выглядел серым и не скучным.

– Ялан. – Дарин шагнул ко мне и положил руку на плечо.

– Чепуха. – Я стряхнул его руку. – Мне нужно встретиться с менонитами. – Меня пронзил холод, и глаза закололо. В этом не было смысла. Во-первых, он не мёртв, а во-вторых, он мне даже не нравился. Я прошёл мимо Дарина, направляясь к двери.

– Он мёртв, Ялан. – Рука моего брата легла мне на плечо, когда я проходил мимо него, и я остановился, почти у двери, спиной к нему. На какой-то миг видение другого времени заменило собой площадь снаружи и крыши домов за ней. Я увидел своего отца молодым: он, наклонившись, стоит возле матери с улыбкой на лице – я мчусь ему навстречу, а он развёл руки, чтобы меня обнять.

– Нет. – По каким-то совершенно необъяснимым причинам это слово застряло у меня в горле, мои губы задрожали, а из глаз покатились слёзы.

– Да. – Дарин повернул меня и обхватил руками. Всего лишь на миг, но этого хватило, чтобы я засунул свою глупость подальше. Он отпустил меня, и, держа руку у меня на плече, повёл меня наружу.

Кардинал умер в своей комнате, один. В огромной кровати он выглядел маленьким, истощённым, рано постаревшим. Если он и пил, то служанки убрали все тому доказательства и вычистили его.

Он ослабел после поездки в Рим. Как ни посмотри, выговор папессы следовало принимать во внимание. И вместе с Реймондом Кендетом, вместе с его тяжким грузом стыда, в Вермильон приехал личный посланник папессы, архиепископ Ларрин, единственным заданием которого было, похоже, заставить отца выполнять свою работу. Некоторые люди в старости благоденствуют, другие чувствуют, что мир вокруг них сжимается и не видят никакого смысла в пути перед собой. Впервые попробовав мак, человек чувствует нечто восхитительное и чудесное, и с каждым возвращением к маковой смоле он жаждет снова получить это нечто, но, в конце концов, ему приходиться курить, просто чтобы чувствовать себя человеком. Для многих из нас жизнь похожа – несколько кратких лет золотой юности, когда всё кажется прекрасным, каждое переживание новым и многозначительно острым. А потом долгий медленный и тяжёлый спуск в могилу, во время которого безуспешно пытаешься восстановить то, что чувствовал, когда тебе было семнадцать, и мир вращался вокруг тебя.

Похороны состоялись спустя три дня, а до тех пор тело отца охраняли стражники, пока самые набожные по очереди подходили к гробу, чтобы почтить должность, если уж не человека. Мы собрались на Чёрном Дворе – на просторном прямоугольнике между Бедным Дворцом и Марсейльской башней. Обычно его использовали для тренировки лошадей, но он по традиции был зарезервирован для сборищ у гроба перед процессией на кладбище или в церковь, в зависимости от положения почившего при жизни. Сегодня, под угрюмым ветреным небом, планировалась кремация. Расколотые поленья палисандрового дерева и магнолий, выбранные из-за аромата, сложили в погребальный костёр выше всадника. Гроб отца лежал на деревянной горе – отполированный, блестящий, украшенный серебром и с тяжёлым серебряным крестом на крышке.

Сюда вышел весь дворец. Это был младший сын Красной Королевы, главный священник страны. На многоярусной платформе для королевской семьи выше всех стоял паланкин Гариуса, рядом ниже сидели Мартус, Дарин и я, а наши кузены расположились перед нами уровнем ниже. Старший брат отца, дядя Паррус, остался в своих владениях на востоке. Послание не успело бы до него дойти, не говоря уже о времени, которое понадобилось бы ему, чтобы приехать. И в любом случае, в связи с вторжением бабушки в Словен, вряд ли главному лорду востока было уместно покидать свой замок на границе.

Я получил сообщения, требовавшие моего внимания – нарушения порядка в пригороде этим утром – но не мог не отдать должное отцу. Почему-то после смерти матери нам нечего было сказать друг другу. Мне нужно было это исправить. Всегда кажется, что время ещё найдётся. Вечно откладываешь на потом. А потом внезапно времени совсем не остаётся.

– А вот и он. – Дарин слева от меня кивнул в сторону двора. Из-под Адамовой арки появилась толпа аристократов, которые весело переговаривались, несмотря на мрачную чёрную и серую одежду.

– Бабушки нет всего десять дней, а он уже думает, что всё здесь принадлежит ему. – Сказал Мартус, сидевший рядом с Дарином.

В центре толпы я узнал самого старшего брата моего отца, дядю Гертета. Не по росту – который был скромным – а по качеству рубашки из жёлто-зелёного блестящего шёлка, выглядывавшей через широкий разрез из-под траурной накидки, которая туго натянулась, не в силах вместить его обильный живот. Перед ним неслась его свита – потешный двор, который он собрал для тренировки на тот гипотетический случай, если трон перейдёт к нему. Глядя на него, можно было подумать, что он решил, будто его мать убралась навсегда – и не просто на военную кампанию, а в могилу.

Сыновья Гертета, Джонат и Роланд, отделились и сели на нижний ряд среди остальных кузенов, вместе с лордами и баронами. А их отец, потея в своём наряде, несмотря на прохладный ветерок, взобрался по деревянным ступеням на самый высокий уровень, где втиснулся рядом с паланкином Гариуса. Невероятный наследник не потрудился даже кивнуть, и даже никак не показал, что заметил своего дядю, если не считать того, что ему пришлось втиснуться рядом с зашторенным паланкином.

– Давайте поскорее. – Громко крикнул Гертет за нашими спинами. Я обернулся и увидел, что он рукой приглаживает ко лбу влажные пряди седых волос. Со своей отвисшей челюстью и налитыми кровью глазами он выглядел куда более вероятным кандидатом в могилу, чем мой отец когда-либо. – При жизни Реймонд достаточно заставлял меня ждать на этих своих мессах. Пусть не тратит больше нашего времени впустую.

Архиепископ внизу на площади, увидев взмах руки Гертета, начал громко читать из огромной библии, которую держали перед ним два мальчика-певчих.

– Вся эта история с погребальными кострами – просто чушь собачья. – Гертет всё ворчал за моей спиной. – У меня поутру есть дела получше, чем торчать здесь и нюхать, как готовится Реймонд. Надо было засунуть его в крипту вместе с остальными Кендетами.

Поскольку наша фамилия передаётся через монарха, все мы были Кендетами, несмотря на то, что три сына бабушки были от разных отцов. Раньше я всегда гордился этой фамилией, хотя здесь, на платформе, гордость несколько портил тот факт, что приходилось делить её с Гертетом. Я надеялся, что его мнение о кремации мёртвых не покинет дворца. Убеждать вермильонцев эксгумировать и сжигать мертвецов было нелегко и без глупостей, которые провозглашал Гертет Кендет.

Наконец, с латынью и ложью было покончено. Архиепископ Ларрин захлопнул громадную библию с грохотом, эхо которого разнеслось по Чёрному Двору, и его бесповоротность бросила меня в дрожь. Печать отца висела на епископской шее, поблёскивая на солнце. Младший клирик передал Ларрину горящий факел, и тот должным образом бросил его в растопку, сложенную у погребального костра. Пламя занялось, разрослось, затрещало, взревело и принялось пожирать поленья сверху. К счастью ветер дул с юга и уносил дым прочь от нас – серые клубы поднимались над Марсейльской башней над стенами дворца, и улетали над городом.

– Балесса сказала странную вещь. – Дарин не отрывал глаз от огня, и можно было подумать, что он и не говорил. – Она сказала, что проходила мимо отцовских покоев в тот день, когда он умер, и слышала, как он выкрикивал что-то о дьяволе… и о своей дочери.

– У отца нет дочери, – сказал Мартус с такой твёрдостью в голосе, которая указывала, что если найдена какая-то внебрачная дочь, то её следует забыть как можно быстрее, чёрт бы её забрал.

– Дочь? – Я тоже смотрел на пламя. Балесса не славилась полётами фантазии. Чтобы найти женщину, ещё твёрже стоящую на ногах, чем мажордом Римского зала, пришлось бы искать повсюду. – Он просто был пьян и нёс чушь. Когда я видел его несколько дней назад, он тоже был навеселе.

Дарин хмуро посмотрел на меня.

– Отец не пил уже несколько недель, с тех самых пор, как вернулся из Рима. Служанки говорили мне, что это правда. От людей, которые за тобой убирают, ничего не спрячешь.

– Я… – на это мне нечего было сказать. Отец уже всё мне сказал. Он хотел быть лучшим отцом. Теперь я хотел быть лучшим сыном.

– Джула была с ним в конце, – сказал Дарин.

– Он умер один! Вот что мне сказали! – Я взглянул на брата, но он смотрел вперёд.

– Кардинал не должен умирать наедине с кухаркой, Ял, – фыркнул Мартус.

– Но всё равно он там была, – сказал Дарин. – Она лично принесла ему бульон. Она готовила ему дольше, чем мы были его сыновьями.

– И что сказала Джула?

– Что он затих, она даже подумала, что он уснул. А потом, видя, какой он бледный и неподвижный, она решила, что он умер. Но он её удивил. В конце он ожесточённо пытался подняться, пытался выговорить слова, но не издавал ни звука. – Дарин отвёл взгляд от горящего костра – ввысь, поверх дыма, в синие небеса. – Она сказала, что он казался одержимым. Как будто другой человек. Она сказала, что встретилась с ним глазами, и в этот миг он дотронулся до своей печати у постели, и, коснувшись её, рухнул на подушки. Мёртвый.

Ни Мартус, ни я ничего на это не ответили. Мы стояли в тишине, слушая треск пламени. Ветерок развевал дым, и на миг я увидел там фигуры, переходящие одна в другую – почти сжатая рука, почти лицо, почти череп… все они выглядели тревожно.

Прошло полчаса, прежде чем гроб с глухим треском упал, раскидав пылающие брёвна и подняв к небесам вихрь искр. Жар достиг даже верхних рядов, наши лица раскраснелись. Архиепископ подал сигнал, и дворцовый флаг приопустился – это служило признаком начала траура и показывало, что мы можем уходить.

– Ну что ж, дело сделано. – Гертет с трудом поднялся и затопал вниз во двор. Остальные поняли намёк и пошли следом. Некоторые помедлили. Моя кузина Сера повернулась, чтобы принести мне и братьям соболезнования по дяде Реймонду. Ротус пожал нам руки. Миша де Вир в чёрном платье ждала своего Дарина на границе двора, рядом с ней стояла кормилица с моей племянницей, которая выглядела розовой и пухленькой в траурной одежде. Баррас и Лиза говорили какие-то слова, добрые, наверное, но их смысл ускользнул от меня. И наконец остались только три брата, и вероятно пустой паланкин позади нас.

– Я вечером собираюсь напиться, – Дарин встал. – Мы никогда не видели лучшего в этом человеке. Быть может и наши сыновья не увидят в нас лучших качеств. Я помолюсь за него, а потом напьюсь.

– Я с тобой. – Мартус поднялся на ноги. – Выпью за то, чтобы дядя Гертет заснул вечным сном до того, как Красная Королева сойдёт с трона. Боже, уж лучше, чтобы кузина Сера получила корону, чем этот старый ублюдок. – Он хлопнул себя ладонями по плечам. – Ялан, давай с нами. По крайней мере, в выпивке ты силён. – С этими словами он начал спускаться по ступеням.

– Стюард, – Дарин кивнул в сторону паланкина, положил руку мне на плечо и последовал за Мартусом.

***

– В каком состоянии наши защитные сооружения? – донёсся голос Гариуса из-за занавесок.

– Западная стена трескается. Целые секции надо подпирать. Предместья надо сжечь и сровнять с землёй. Люди Мартуса скучают и дерутся со стражей. Нам не хватает сотни арбалетов, и половина наших скорпионов нуждается в ремонте, если мы хотим, чтобы они смогли выстрелить больше пары раз, прежде чем сломаются. Зерна запасено лишь треть от того, что должно быть. А в остальном всё хорошо. А что?

– Ты смотрел отчёты?

– Конечно. Некоторые.

– Число гулей в городе за последние четыре дня? – Он выбрал как раз то, что я запомнил, когда Ренпроу положил отчёт мне на стол.

– Хм, три, потом семь, вчера двенадцать, и ещё около дюжины этим утром, до того, как я ушёл на обед.

– Они ведут разведку, – сказал Гариус.

– Что? – Я наклонился и отодвинул занавеску. Он выглядел как монстр в тёмном логове – нездоровый монстр, бледный и покрытый каплями пота. – Они же падальщики, полумёртвые трупоеды, которые рыщут на берегах рек. Мертвецы проплывали по течению уже несколько недель – в Роне какая-то Орлантская армия потерпела поражение. – Я подумал, что ещё до конца месяца бабушка завалит реку трупами словенов.

– Ты нанёс на карту места, где их ловили и видели? – спросил Гариус.

– Ну, нет, но там нет никакой системы. Разве что у реки их больше. Но они повсюду. – Я попытался представить это в уме. Что-то в этой картине меня встревожило.

– Повсюду. И никогда дважды в одном и том же месте? – Гариус выглядел мрачно.

– Ну, иногда. Но не часто. Как только стража их замечает, они не возвращаются. Это же хорошо… да?

– Так поступают разведчики. Выискивают слабые места, собирают информацию, чтобы составить план.

– Мне надо идти, – сказал я. – Были сообщения о нападениях мертвецов в пригороде. – Меня больше волновали сообщения о нападениях в пределах стен, но последние донесения сообщали о вспышке внезапных атак.

Я хотел повернуться, но мой взгляд привлекло что-то блестящее на полу паланкина.

– Что это? – Я наклонился вперёд и сам ответил на свой вопрос: – Осколки стекла.

Гариус наклонил голову.

– Госпожа пытается открыть новые глаза в Вермильоне. Она знает, что мои сёстры идут за ней – возможно, она в отчаянии. Надеюсь на это. В любом случае, советую не пользоваться зеркалами. Таким красавчикам, как ты, не нужно проверять своё отражение – это развлечение для таких уродцев, как я, на тот случай, если мы забудем, как выглядим, и начнём думать, что мир взирает на нас благосклонно.

– Я давно отказался от зеркал. – Меня передёрнуло: слишком часто я мельком замечал в них движения, которых там быть не должно, слишком много проблесков, которые могли оказаться синими. – Твои сёстры оставили нас, чтобы отыскать проклятую женщину, но что остановит её, если она решит выйти из какого-нибудь зеркала и поубивать нас, пока их здесь нет? Не говоря уже о проблеме с гулями, которая никуда не делась. Бабушка сказала, они нужны, чтобы отвлечь внимание и задержать её здесь. Что ж, теперь она ушла… но мы по-прежнему обнаруживаем пропажу тел – и мёртвых и живых. Мне это не нравится. Совсем не нравится.

Гариус поджал губы.

– Мне это тоже не нравится, маршал, но уж что есть, то есть. Уверен, моя сестра-близнец оставила заклинания на этом городе, чтобы уберечь его от Синей Госпожи – по крайней мере, от физического проникновения. Этот урок она усвоила в очень юном возрасте. Об остальном должны позаботиться мы сами.

Я вздохнул. Я бы предпочёл услышать приятную ложь, чем страшную правду.

– Служба зовёт. – Я глянул на Чёрный Двор, собираясь уйти. Там уже почти никого не осталось, только несколько скорбящих, следивший за погребальным костром клирик, и, разумеется, стража Гариуса. Воздух над углями дрожал, напоминая мне о том, как дрожал Ад, когда слишком много людей умирали одновременно, и их души проникали через границы. Я уставился на горячий оранжевый холм, и через рябь жара заметил приближавшуюся фигуру. Я глядел, не понимая, что это, пока фигура не обогнула костёр, и я её не рассмотрел.

– Господи Боже! Стража! Стража! – Дрожащей рукой я указывал на тварь, спокойно идущую в сторону трибуны. – Это… это… – я понятия не имел, что это.

Шесть человек у нижних ярусов посмотрели на меня, а потом, проследив за моим пальцем, похоже, впервые увидели человека с содранной кожей. Они в ужасе отскочили, но лишь на миг, поскольку были тренированными и закалёнными. Бабушкина элита. Как один они потянулись к мечам… а потом как один, опустили руки и отвернулись. Спустя мгновение они уже стояли, как раньше, словно безволосый, бескожий человек в чёрной накидке не шёл спокойно в их сторону.

– Что? – Я оглянулся на Гариуса в паланкине. – Какого чёрта? Гариус! Скажи им! Это же одержимый! Им овладел клок-и-боль!

Два стражника посмотрели на меня, будто бы оскорблённые тоном моего голоса.

– Оставь, Ялан. Лунтар друг.

Я вытащил меч и быстро подбежал к паланкину Гариуса. Я бы спрятался за ним, да только паланкин прижимался задней стенкой к стене здания, к которой была пристроена трибуна.

– Эта тварь – друг? Да с него вся кожа нахуй содрана! – Я посмотрел на дворцовых стражников, которые осматривали двор в поисках угроз стюарду. – И какого чёрта творится с твоей стражей?

– Сожжена. Не содрана. – Человек в чёрной накидке улыбнулся мне, взбираясь по последним ступеням, оставляя за собой мокрые следы. – А стражники почти забыли, что они видели. Память – это ключ к любому человеку. Это всё, что мы есть.

Я не опускал меч, пока он шёл последнюю пару ярдов. Раньше я видел обожжённых людей, и искренне хотел бы, чтобы не видел. Наш гость выглядел, как мой отец, если бы он решил выбраться из гроба, после того, как его хорошенько поджарило пламя.

– Лунтар, – Гариус приветственно скривил руку. – Рад тебя видеть, старый друг.

– Приятно встретиться, Голлот. А это, должно быть, твой внучатый племянник, Ялан. Редкий человек.

Я опустил меч сильнее, чем хотел, и меньше, чем позволяли приличия.

– Вы меня знаете?

Лунтар снова улыбнулся. Для человека, который должен бы кричать от жуткой боли, он казался весьма жизнерадостным. Пока он говорил, его обожжённая кожа трескалась и выделяла влагу.

– О тебе я знаю намного меньше, чем почти о любом человеке. Что и делает тебя редкостью. Твоё будущее слишком переплетено с будущим Эдриса Дина, так что слишком сложно разглядеть.

Я нахмурился. "Присягнувшие будущему меня не видят", – вот что Эдрис Дин сказал о себе. И тот факт, что в моём будущем он маячил не меньше, чем в прошлом, меня никак не радовал. Я, может, и хотел его смерти, но вовсе не горел желанием лично браться за это дело.

– Мои соболезнования по поводу утраты отца, принц Ялан. – Лунтар заговорил в тишине, вместо которой должен был звучать мой ответ. – Однажды я встречался с ним. Хороший человек. Утрата твоей матери изменила его.

– Я… – Я сглотнул и закашлялся. – Благодарю.

– Лунтар, чем мы обязаны этой честью? – спросил Гариус.

– Ты же знаешь меня, Голлот. Я всегда гоняюсь за возможностями и вероятностями. Или они гоняются за мной.

Лунтар посмотрел на бледное небо над крышами домов. На его черепе блестела высохшая кожа, и я сделал шаг назад, или сделал бы, если б не упёрся в стену и не ударился в неё головой.

– Идёт беда. – Он говорил в небеса.

– Не надо быть магом будущего, чтобы это понять. – Я потёр затылок. – Беда всегда идёт.

– Будет нападение? Где? – спросил Гариус.

– Да. – Лунтар снова посмотрел на нас. – Но всё гораздо глубже. Твои сёстры отправились остановить Мору Шиваль, но этого недостаточно. Мир разрушен, и не только эта империя, не только эти земли, но сам мир, от основания гор, до небес и выше. Армии мёртвых – это только начало.

Я задумался о "Море Шиваль", а потом вспомнил, что в воспоминаниях бабушки госпожа Шиваль в сапфировой диадеме явилась убить старшего Голлота. Примерно после этого она и стала Синей Госпожой.

– Сколько времени у нас осталось? – спросил Гариус.

– Несколько месяцев.

– Месяцев? – спросил я. – До нападения? – Бабушка вернётся к тому времени, и это будет уже её проблема.

– Нападение начнётся очень скоро. Возможно, оно уже началось. Несколько месяцев до конца.

– Конца чего? – вопросительно развёл я руками.

Лунтар повторил мой жест, а потом развёл руки ещё шире, описав и дворец и небо.

– Всего.

Я рассмеялся.

Он уставился на меня.

Я снова попытался рассмеяться. Бабушка сказала, что её война с Синей Госпожой была по поводу конца мира. Я не воспринял её слова буквально. Или, точнее, понял слова, но не принял их. Да, Зодчие сломали мир, повернув своё колесо; да, маги вроде Келема, Сейджеса и остальных ломали его ещё сильнее всякий раз, как использовали магию… но конец? Я знал, что Синюю Госпожу интересовало то, что последует за уничтожением всего сущего – но это всегда было где-то далеко, спустя много лет, проблема на будущее. Даже после отбытия бабушки в Словен, я не думал, что на кону действительно всё. Не целый мир. Может, Красная Марка, или земли вокруг Ошима. Но я всегда представлял себе, что можно будет куда-нибудь убежать, где-нибудь скрыться.

По крайней мере, теперь я понимал спешность… или отчаяние… которое сорвало Красную Королеву с трона, вынудив оставить любимый город перед угрозой, и отправиться на войну в дальние страны, в возрасте, когда многие бабушки, седые и сморщенные, тихо вяжут в уголку, отсчитывая свои последние деньки.

– Месяцы! – я снова произнёс это слово, чтобы посмотреть, не станет ли оно теперь лучше на вкус. Не стало. Да, я как-то говорил, что шесть месяцев это вечность, но прямо сейчас этот срок казался существенно меньше достаточного. По какой-то причине в моём уме всплыл ребёнок Дарина, хотя я и видел-то лишь пухленькие розовые ножки и пухленькие розовые ручки, тянущиеся к тяжёлой от молока груди Миши. И, честно говоря, я не смотрел на ребёнка. Но шесть месяцев не много ей дадут.

– Для тебя – меньше недели, если не выдержат стены. – Лунтар сунул руку в свою накидку, и между нами снова поднялся мой меч. – Месяцы – это для мира.

– Неделя! – завопил я. – Меньше недели? – Далеко ли я смогу уехать за неделю на самой быстрой лошади? – Это не правильно! Нападение здесь? Приближается армия? Это Мёртвый Король? Кто-то должен что-то сделать! Нам надо…

– Дар, Голлот. – Лунтар проигнорировал мою панику и вытащил белую шкатулку, куб дюймов шести. – Однажды ты дал мне свою медную шкатулку, и она оказалась очень полезной. Теперь я верну должок. – За исключением бледно-розовых пятен, там, где его ожоги испачкали поверхность, шкатулка была безо всякого орнамента или узора – куб из белой кости со скруглёнными углами. Может, слоновая кость… или…

– Это пластик? – спросил я. – Штука Зодчих? – Я пытался говорить спокойно, но слова "меньше недели" стучали в моей голове, вместе с образами моего нового коня, Убийцы, который ждал меня в конюшне.

– Да, это пластик. – Лунтар положил шкатулку возле Гариуса.

– Что внутри? – спросил я, прежде чем мой двоюродный дедушка смог выдавить слово через искривлённые губы.

– Призраки.