Ошимское колесо

ЧЕТЫРЕ

Хамада громадный город и превосходит большинство других городов Разрушенной Империи, хотя мы в христианских странах не любим об этом говорить. Подъехать к ней можно только из пустыни, так что она всегда радует глаз. У неё нет больших стен – песок просто насыпался бы к ним, обеспечив врага пандусом. Хамада медленно поднимается из земли там, где подземные воды сковали дюны травой карран. Сначала это глинобитные куполообразные здания, поразительно белые благодаря известковой побелке, и их тёмные внутренности ослеплённый солнцем глаз не в силах различить. Постепенно здания увеличиваются, а земля опускается к обетованной воде, открывая башни, минареты и дворцовые комплексы из белого мрамора и бледного песчаника.

Перед нами в пустыне вырастал город, и от этого вида все притихли. Прекратились даже разговоры о Солнце Зодчих, бесконечные "почему" и ходящие по кругу дискуссии о том, что всё это значит. После вечности в Саха́ре было что-то магическое в том, чтобы увидеть Хамаду – и поверьте, два дня там это целая вечность. Внимание у всех переключилось, и я был этому рад вдвойне, поскольку по глупости упомянул, что значительная часть Геллета опустошена оружием Зодчих, и что я видел масштабы разрушения. Шейх, который, очевидно, уделял куда больше внимания урокам истории, чем я, отметил, что уже восемь сотен лет Солнце Зодчих не зажигалось, и потому шансы одному человеку увидеть два таких события чрезвычайно малы. И лишь вид Хамады не дал ему развить эту мысль и прийти к заключению, что я каким-то образом причастен к этим взрывам.

– Как я буду рад слезть с этого верблюда, – нарушил я молчание. При мне был меч, который я забрал у Эдриса Дина, и кинжал, который я принёс из Ада – их вернули по моему требованию после инцидента с джинном. В Хамаде я сменю свою робу на что-нибудь более подходящее. А уж сев на лошадь, я немедленно почувствую себя, как прежде!

С востока Хамады есть ворота, от которых на пятьдесят ярдов в обе стороны тянутся стены. Арка ворот такая высокая, что под ней легко пройдёт слон с большим украшенным перьями хаудахом на спине. Их называют Ворота Мира, и шейхи всегда входят в город через них. Поэтому, уже увидев вблизи манящую цивилизацию, наш караван развернулся и направился вдоль города, чтобы соблюсти традиции.

Я ехал в голове колонны, стараясь держаться подальше от Джамина – не верилось до конца, что джинн не сумеет каким-то образом сбежать из мёртвых земель и снова вселиться в его тело. Из хорошего на последней миле нашего путешествия случилось только одно: остатки воды разделили на всех, и это было поистине подлинное изобилие. Ха'тари лили её себе в рот, на руки, на грудь. Что касается меня, то я просто пил, пока мой живот не набух, и больше уже в него не лезло. И даже после этого жажда мёртвых земель не исчезла – рот пересох, стоило мне проглотить последний глоток.

– Чем займёшься, принц Ялан? – Шейх ни разу так и не спросил, как я оказался в пустыне. Возможно, поверил, что на то была воля Божия, поскольку моё пророчество необъяснимым образом оказалось правдивым. Впрочем, в отличие от прошлого, моим будущим он интересовался. – Останешься в Либе? Поехали со мной на побережье, и я покажу тебе свои сады. У нас на севере мы выращиваем не только песок! Может, останешься?

– Хм. Возможно. Но сначала я собираюсь показаться в Матеме и встретиться со старым другом. – Всё, чего я хотел, это оказаться дома, с ключом, в одно и то же время. Я сомневался, что три двойных флорина и горсть мелких монет в кармане помогут мне туда добраться. Если бы я мог добраться до побережья благодаря шейху Малику, это было бы замечательно – но я сомневался, что его благоприятное мнение обо мне переживёт это путешествие. По моему опыту любые несчастья довольно быстро начинают списывать на чужака. Пройдёт несколько недель в пустыне, его сын так и не выздоровеет, шейх начнёт расстраиваться и тогда станет смотреть на всё в другом свете. И как скоро тогда из человека, который предупредил его об опасности, я стану тем, кто её накликал?

– Дела задержат меня в Хамаде на месяц… – проронил шейх, когда мы приблизились к Воротам Мира. Над аркой был привязан скрюченный труп – самый удивительный труп из всех, что я видел за долгое время. На всём теле развевались полосы чёрной ткани, а под ними виднелась кожа жертвы, которая была белее, чем у викингов, за исключением множества ран, где она темнела от засохшей крови. Но самым поразительным были висевшие сломанные конечности: под плотью, разрезанной ударами меча, должны были виднеться кости, но вместо них среди полчищ мух блестел металл. Ворона-падальщица вспугнула мух, и сквозь чёрное облако я заметил серебристую сталь, сочленённую в суставах.

– Это работа Механика, – сказал я, прикрывая глаза, чтобы лучше разглядеть, когда мы подъехали ближе. – Он выглядит почти как современный флорентинец, из Умбертиде, но внутри он…

– Механизм. – Шейх Малик остановился прямо перед аркой.

Позади нас начала собираться колонна.

– Могу поклясться, что это банкир. – Я подумал о старом добром Марко Онстаносе Эвеналине из Южного отделения Коммерческих Деривативов Золотого Дома. Он научил меня торговать перспективами. Некоторое время мне нравилось принимать участие в безумных спекуляциях, управляющих потоком денег между дюжиной крупнейших флорентийских банков. Банков, которые, как иногда казалось, управляли миром. Я раздумывал, действительно ли это он – если так, то он управился со своим перспективами не очень-то хорошо. – Может даже один из тех, кого я знаю.

– Теперь уже сложно сказать. – Шейх Малик направил верблюда вперёд. – Да уж. – Похоже, дюжина, если не больше, арбалетных болтов пробила голову банкира, почти ничего не оставив от его лица и уничтожив серебристо-стальной череп. И всё равно я думал о Марко, которого в последний раз видел с некромантом Эдрисом Дином. Марко, с его нечеловеческим спокойствием и проектами по соединению мёртвой плоти с механизмами. Когда его начальник, Даварио, впервые вызвал его, я подумал, что мне хотели показать мёртвую руку, приделанную к механическому солдату. Возможно, шутка была в том, что человек, который привёл того солдата, и сам был мертвецом, натянутым на изменённый каркас творения Механика.

Ха'тари остались у ворот, напевая свои молитвы о наших душах, или о праведном воздаянии нам, а свита шейха проехала внутрь. Мы избавились от толпы беспризорников-оборванцев, которые увивались за нами ещё с окраин, а вместо них на нас тут же набросилось множество хамадийцев всех мастей, от уличных торговцев до принцев в шелках, и все требовали новостей. Шейх заговорил с ними на быстром и остром языке пустыни. По их лицам я понял: они знали, что новости будут дурными, но мало кто из них понимал, насколько. Никто из собравшихся в оазисе Пальм и Ангелов уже никогда не пройдёт снова через эти ворота.

Я воспользовался возможностью, соскользнул со своего верблюда и протолкался через толпу. Никто не заметил, что я ушёл – все следили за рассказом шейха Малика.

Город был почти пуст. Как и всегда. Никому неохота задерживаться в печи улиц, когда есть прохладные тенистые помещения. Я проходил мимо огромных зданий, построенных на состояния калифов прошлого для людей Хамады. Для места, в котором нет ничего, кроме песка и воды, Хамада за столетия скопила чертовски много золота.

Проходя по присыпанным песком камням мостовой, глядя на тёмную лужицу тени под ногами, я легко мог себе представить город призраков, населённый джиннами и ждущий, когда его поглотят дюны.

Неожиданный спуск, в конце которого открывается озеро, всегда вызывает удивление. Здесь передо мной лежала широкая полоса воды, мягкой лазурью отражавшая усталую голубизну неба. За озером стоял дворец калифа: громадный купол в центре, окружённый минаретами и множеством связанных ослепительно белых зданий и прохладных галерей.

Я обошёл озеро кругом, пройдя мимо ступеней и колонн древнего амфитеатра, построенного людьми Рима, ещё до того, как их нашёл Христос. Башня Матемы стояла поодаль от воды, но пространство перед ней было пустым. Она достигала небес, и рядом с ней казались низкими все остальные башни Хамады, даже башня калифа. Приближение к ней вызвало во мне неприятное воспоминание о Башне Жуликов в Умбертиде, хотя Матема вполовину у́же и втрое выше.

– Добро пожаловать. – Один из студентов в чёрной мантии, отдыхавший в тени башни, поднялся и встал у меня на пути. Остальные, числом, наверное, с дюжину, едва оторвали взгляд от своих грифельных досок, продолжая записывать свои вычисления.

– Уа-алейкум салаам, – вернул я приветствие. Можно было подумать, что после всего проглоченного мною песка я стану лучше говорить на языке пустыни, но нет.

Этот обмен приветствиями, похоже, исчерпал весь запас имперских слов студента, как и мой запас арабских – и между нами натянулась неловкая тишина.

– Это что-то новое, – я махнул рукой на открытый вход. Раньше здесь была чёрная кристаллическая дверь, которая открывалась путём решения какой-то загадки из меняющихся узоров, каждый раз разных. Когда я был студентом, у меня всегда уходило на неё не меньше двух часов, а один раз ушло два дня. Отсутствие двери было приятной, пусть и неожиданной переменой, хотя я уже предвкушал, как ткну в эту сволочь ключом Локи и посмотрю, как она откроется передо мной тотчас же.

Студент, юноша из дальней Аравии с узкими чертами лица и прилизанными чёрными волосами, нахмурился, словно вспомнил какое-то бедствие.

– Йорг.

– Не сомневаюсь. – Я кивнул, притворяясь, будто что-то понимаю. – А теперь я собираюсь встретиться с Каласиди. – Я протолкнулся мимо него и прошёл коротким коридором к винтовой лестнице, поднимавшейся во внешней стене. Один вид уравнений, начертанных на стене и вьющихся спиралью вместе с лестницей сотни футов тут же напомнил мне, какой му́кой был для меня год в Хамаде. Не такой му́кой, как прогулка по мёртвым землям, но в жаркий день с похмелья математика бывает весьма мучительной. Я взбирался вверх, и уравнения преследовали меня. Мастер матемагии может вычислить будущее, видя среди нацарапанных на грифельной доске сумм и комплексных интегралов не меньше, чем Молчаливая Сестра видит своим слепым глазом, или чем вёльвы видят в брошенных рунных камнях. Для матемагов Либы люди – всего лишь переменные. И то, насколько далеко могут заглядывать матемаги, и каковы их цели – тайна, известная лишь членам их ордена.

Я прошёл почти полпути до уровня Омега на вершине башни, и, обильно потея, остановился, чтобы восстановить дыхание. В течение года здесь председательствуют по очереди четыре грандмастера ордена, и я надеялся, что нынешний глава вспомнит меня и мои связи с троном Красной Марки. Лучше всего, если б им оказался Каласиди, поскольку именно он организовывал моё обучение. Если повезёт, то матемаги организуют мне проезд домой, а может даже рассчитают безопасный маршрут.

– Ялан Кендет. – Это был не вопрос.

Я обернулся и увидел, что позади меня на лестнице стоит Юсуф Малендра, закутанный в белый халат, блистая чернозубой ухмылкой на шоколадном лице. В прошлый раз я видел его в Умбертиде, в фойе Золотого Дома.

– Говорят, с матемагами случайностей не бывает, – сказал я, вытирая лоб. – Вы вычислили место и время нашей встречи? Или просто вас сюда привело окончание ваших дел во Флоренции?

– Последнее, мой принц. – Казалось, он искренне рад меня видеть. – Но у нас действительно имеются вычисления, и это было самым радостным. – Позади него по лестнице, пыхтя, поднимался студент.

Внезапно мне пришла в голову мысль: образ белого тела, чёрной одежды, изломанного и подвешенного на Воротах Мира под пустынным солнцем. – Марко… это ведь был Марко, не так ли?

– Я…

– Ялан? Ялан Кендет? Не верю своим глазам! – Из-за плеча Юсуфа высунулась голова – широкая, тёмная, и с такой широкой ухмылкой, что казалось, она растянулась до ушей.

– Омар! – Только увидев ухмыляющееся лицо Омара Файеда, седьмого сына калифа, я знал, что мои испытания окончены. В Вермильоне Омар был одним из самых преданных моих компаньонов, и всегда любил поразвлечься. Пил он, конечно, слабо, зато его любовь к азартным играм затмевала даже мою, а его карманы были глубже, чем у любого известного мне молодого человека. – А теперь скажите ещё, что это было совпадение! – сказал я Юсуфу.

Матемаг развёл руками.

– Вы не знали, что принц Омар вернулся в Хамаду продолжать своё обучение в Матеме?

– Ну… – пришлось признать, что я знал.

– Говорили, что ты умер! – Омар протиснулся мимо Юсуфа и положил руку мне на плечо. Поскольку он короче меня, то ему пришлось тянуться – приятная перемена после того, как я столько времени пробыл в тени Снорри. – Тот огонь… я им не верил. Я пытался провести вычисления, чтобы это доказать, но, хм, это нелегко.

– Рад, что избавил тебя от стараний. – Я почувствовал, что ухмыляюсь в ответ. Приятно было снова оказаться с людьми, которые меня знают. С другом, которому было настолько не наплевать, что он попытался выяснить, что со мной случилось. После… – сколько бы там ни длилось путешествие по Аду, – всё это внезапно казалось немного ошеломительным.

– Пойдём. – Я бы разрыдался перед ними на лестнице, но Юсуф избавил меня от этой неловкости. Он провёл нас на полдюжины ступеней вниз к двери на уровень Лямбда, потом по основному коридору и впустил в маленькую комнату.

Мы сели вокруг полированного столика. Комнатка была тесной, и к тому же заваленной свитками и толстыми томами в кожаных обложках. Юсуф взял стоявший на окне серебряный кувшин и налил из него три крошечные чашечки очень крепкого кофе.

– Мне надо попасть домой, – сказал я, поморщившись от глотка кофе. Не было смысла ходить вокруг да около.

– Ты где был? – спросил Омар, всё ещё улыбаясь. – Выходит, сбежав из огня, ты отправился на юг? Почему на юг? Зачем притворяться мёртвым?

– Так получилось, что я в спешке отправился на север, но дело в том, что я был… отрезан от мира… примерно… хм. А какой сейчас год?

– В смысле? – Омар озадаченно нахмурился.

– Сейчас девяносто восьмой год Междуцарствия, десятый месяц, – сказал Юсуф, пристально глядя на меня.

– Значит, примерно… хм… – Признаться, к моему стыду, мне нелегко было вычита́ть в присутствии мастера матемага в Матеме. – Примерно, чёрт! Несколько месяцев, почти полгода! – Полгода, неужели? С одной стороны, казалось, что прошло две полных жизни. С другой, если взглянуть на то, что на самом деле случилось, то все события легко можно было уместить в неделю.

– Келем! – Выпалил я, ещё не решив, благоразумно ли это. – Расскажите мне о Келеме, и о банкирских кланах.

– Влияние Келема на кланы разрушено. – Руки Юсуфа шевелились на столе, пальцы дёргались, словно он сдерживался, чтобы не начать записывать переменные и балансировать уравнения новой информацией. – Вычисления показали, что он утратил материальную форму.

– Что это значит? – спросил я.

– А вы не знаете? – Судя по левой брови Юсуфа, он мне не верил.

Я подумал об Аслауг и Баракеле, вспомнив, как дочь Локи бушевала против Келема, когда я её освободил, и боль в чёрных глазах, когда я позволил Каре прогнать её обратно во тьму.

– Зодчие отправились в мир духов…

– Некоторые, – сказал Юсуф. – Немногие. Они воспользовались изменениями, которые принесли в мир, когда повернули Колесо. Одни сбежали в иные формы, когда плоть предала их. Другие скопировали себя в машины Зодчих и существуют теперь в форме эха давно мёртвых мужчин и женщин. Зодчие, оставившие свою плоть, некоторое время были словно боги. Но когда люди вернулись на земли запада, их ожидания стали хитрой ловушкой. Духи Зодчих попались в капканы мифов. Каждая история разрасталась вокруг ду́хов, усиливалась ими же, и вплетала их в полотно верований, которое одновременно создавалось ими и захватывало их. И в конце концов они уже перестали помнить то время, когда были не теми, кем, как верят люди, они являются теперь.

– А Келем? – Меня сейчас беспокоил именно он. – Может он вернуться? Будет ли он помнить… хм, что произошло?

– Ему понадобится время, чтобы собраться. Келем был присягнувшим камню. Если он не умер должным образом, то через некоторое время он попадёт в землю. И да, он будет помнить. Пройдёт много времени, прежде чем история захватит его в ловушку. А может, этого никогда и не случится, если он осозна́ет опасность.

Я уставился на каменные стены вокруг нас.

– Мне нужно…

Юсуф поднял руку.

– Присягнувшие камню действуют медленно. Потребуется много времени, прежде чем Келем снова явит миру своё лицо, и этого времени у него нет – ни у кого из нас его нет. Мир трещит по швам, принц Ялан. Колесо, которое Зодчие повернули, чтобы изменить мир, не остановилось, и пока оно свободно крутится, эти изменения будут нарастать и в масштабах и в скорости, и, в конце концов, не останется ничего из того, что мы знаем. Мы – поколение слепых, идущих к обрыву. Келем не ваша забота.

– Синяя Госпожа… Мёртвый Король. – Не хотелось произносить эти имена. Мне отлично удавалось не думать о них с тех пор, как я сбежал из Ада. На самом деле если бы тот проклятый джинн не вызвал мои воспоминания, то я, может, никогда бы и не задумался обо всём путешествии и о бедном Снорри. – О них мне следует волноваться?

– Именно. – Юсуф кивнул.

Омар лишь выглядел ещё более озадаченно и беззвучно прошевелил губами: "кто?".

– Что ж. – Я откинулся на стуле. – Всё это от меня не зависит. Я хочу лишь вернуться домой.

– Эта война, и ваша бабушка сражается на ней. – Юсуф говорил тихо, но слова казались неприятно вескими.

– У Красной Королевы есть война, и пусть она себе её ведёт, – сказал я. – Людям вроде меня такие вещи изменить не под силу. Я не хочу принимать в этом участия. Я просто хочу вернуться домой и… расслабиться.

– Принц Ялан, вы так говорите, но сами изменяли разные вещи в изумительных масштабах. Победили нерождённого в северных пустошах, свергли с престола Келема в соляных копях, преследовали Мёртвого Короля в Аду… и у вас есть определённый ключ, не так ли?

Я сердито глянул на Юсуфа. Он явно слишком много знал.

– Да, у меня есть некий ключ. И вы его не получите. Он мой. – Пока не вернусь домой, я буду изо всех сил держаться за ключ Локи. А потом в тот же миг передам его старухе и дождусь фонтанов похвал, золота и титулов.

Юсуф улыбнулся мне и пожал плечами.

– Если вы не желаете принимать участия в формировании будущего, так тому и быть. Я организую для вас проезд в Красную Марку. Это займёт несколько дней. А пока отдыхайте. Наслаждайтесь городом. Уверен, вы найдёте, чем заняться.

Когда кто-то отпускает тебя так просто, всегда есть подозрение, что он знает то, чего не знаешь ты. Это раздражает, как солнечный ожог, но я знаю безошибочный способ смягчить это.

– Давайте выпьем!

– Пошли, выиграем немного золота. – Омар дёрнул головой в сторону громадной библиотеки: в четверти мили за ней самый большой ипподром Хамады наверняка забит до отказа либанцами, которые орут во всё горло, глядя на верблюдов.

– Сначала выпивка, – сказал я.

Омар всегда за компромисс, даже несмотря на то, что он придерживается запрета своей веры на алкоголь.

– Немного. – Он похлопал свой округлый живот, и под его мантией обнадёживающе звякнули монеты. – Я плачу́.

– Немного, – соврал я. Никогда не пей мало за чужой счёт. И к тому же я не собирался идти на гонки. За последние два дня верблюдов я повидал предостаточно.

В Хамаде официально действует сухой закон, что довольно иронично, поскольку это единственное место на сотни квадратных миль засушливых дюн, где можно найти воду. В королевстве Либа нельзя ни в какой форме приобретать или пить алкоголь. Это вопиющее безобразие, с учётом того, как здесь чертовски жарко. Однако Матема привлекает богатых студентов со всей Разрушенной Империи и из глубин континента Африк, и они питают жажду не только к воде или к знаниям. Поэтому в Хамаде, для тех, кто знает, где искать, существуют различные заведения, на которые имамы и городская стража закрывают глаза.

– Матема. – прошипел Омар через решётку из железных прутьев на крошечном окне. Тяжёлая дверь с этим окном стояла в побелённой стене в узком переулке восточной части города. Деревянная дверь сама по себе выдавала это место: дерево в пустыне дорого. В большинстве домов этого квартала висели только шторы из бисера, защищавшие от мух, а от воров люди полагались на угрозу публично посадить на кол. Хотя я никогда не понимал, что такого страшного угроза публичности добавляет к угрозе посадить на кол.

Мы прошли за привратником – тощим чернолицым человеком неопределённого возраста в одной набедренной повязке – по тёмному душному коридору, через проход, в подвал, где, опасно побулькивая, готовился зерновой алкоголь самого грубого сорта, а потом через три пролёта по лестнице на крышу. Здесь натянутый на пару десятков шестов ситцевый балдахин закрывал всю крышу и давал благословенную тень.

– Два виски, – сказал я человеку, когда мы с Омаром рухнули на горы подушек.

– Мне не надо, – покачал пальцем Омар. – Кокосовую воду с мускатным орехом.

– Два виски и то, что он сказал. – Я взмахом отпустил человека и поглубже зарылся в подушки, не заботясь о том, откуда на них пятна. – Боже, как мне надо выпить.

– Что случилось в опере? – спросил Омар.

Я не ответил. Я не говорил ни слова и не шевелил ни единым мускулом, пока не прошло пять минут и паренёк в белой рубашке не принёс нашу выпивку. Я взял свой первый "виски". Осушил. Выдохнул и потянулся за следующей. – Это. Было. Хорошо. – Второй я выпил за два глотка. – Ещё три виски! – Крикнул я в сторону лестницы – вряд ли паренёк уже добрался до низа. Потом я откинулся назад. А потом рассказал свою историю.

– Вот и всё. – Солнце село, и парень зажёг дюжину ламп ещё до того, как я галопом промчался по самым ярким событиям своего путешествия от злополучной оперы до Ворот Мира в Хамаде. – И жил он долго и счастливо. – Я попытался подняться и оказался на четвереньках, явно куда более пьяный, чем сам о себе думал.

– Невероятно! – Омар наклонился вперёд, подперев кулаками подбородок. Может быть, он говорил о способе, которым я, наконец, поднялся на ноги, но думаю, скорее всего, на него произвела впечатление моя история. Даже без упоминания о том, что случилось со мной в Аду и с минимумом разговоров о нерождённых и Мёртвом Короле, это действительно была невероятная история. Я бы, услышав такую, решил, что надо мною насмехаются, но Омар всегда верил мне на слово – что для азартного игрока было глупой и ужасной чертой, но таков уж он.

Долгий и приятно тихий миг я сидел, потягивая выпивку. Из задумчивости меня вывело неприятное воспоминание. Я резко поставил виски.

– Так что за чертовщина случилась в пустыне? – Я, конечно, очень люблю поговорить о себе, но сейчас до меня дошло: я так старался не стать частью мироспасательных вычислений Юсуфа, что забыл спросить, почему зажглось Солнце Зодчих, видимо во второй раз за восемь веков, и почему это случилось так близко от Хамады, что вытряхнуло песок из их бород?

– Мой отец закрыл в Хамаде глаза Зодчих. Думаю, им это, возможно, не понравилось. – Омар закрыл ладонью свою чашку и провёл ей по ободку.

– Что? – Я не чувствовал себя пьяным, пока не попытался понять, что он сказал. – Зодчие давно превратились в прах.

– Мастер Юсуф только что тебе рассказывал, что они до сих пор живут в виде эха в своих машинах. Копии людей, или по крайней мере были копиями давным-давно… Они наблюдают за нами. Отец думает, что они нас слышали, и пасли и направляли, как коз и овец. Поэтому он отыскал их глаза и вырубил.

– Понадобилась тыща лет, чтобы кто-то это сделал? – я потянулся к чашке, едва её не опрокинув.

– Матеме понадобилось много времени, чтобы найти все глаза Зодчих. – Омар пожал плечами. – И ещё больше времени, чтобы решить, что настало подходящее время сообщить об этом калифу.

– И почему теперь?

– Потому что наши вычисления говорят: возможно, Зодчие закончили пасти́ и направлять… и пришло время резать, – сказал Омар.

– Бога ради, почему? – На самом деле я имел в виду "почему меня?". Занимайтесь этим через сотню лет, и мне будет глубоко плевать.

– Магия ломает мир. Чем больше её используют, тем легче её использовать, и тем шире трещины. Если убить всех нас, то проблема, возможно, уйдёт. – Он смотрел на меня мрачными серьёзными глазами.

– Но если уничтожить Хамаду, это не… ох.

Омар кивнул.

– Всех. Везде. И они могут это сделать.

Послышались шаги на лестнице, к Омару подскочила тёмная фигура и быстро что-то зашептала. Я смотрел, пытаясь сфокусироваться, потом взял чашку и обнаружил, что она пуста.

– Кто твой друг?

Омар поднялся на ноги, я тоже встал, и по тому, насколько прямо он стоял, я понял, насколько сильно я качался.

– Уже уходишь? – Гонки закончились несколько часов назад.

– Отец вызывает нас всех во дворец. Этот твой взрыв всё изменил – может даже превратил теорию в факт. Мы все это видели и чувствовали. Меня сбило с ног. Возможно, отец поделится с нами, как и почему мы остались целы. Надеюсь, у нас есть план, как предотвратить подобное в будущем! – Омар последовал за посланником калифа в сторону лестницы, махнув напоследок рукой. – Как я рад, что ты жив, друг мой.

Я сел, если не сказать "рухнул", обратно на подушки. Хотя Омар никогда не использовал против меня тот факт, что его отец – калиф Либы, в то время как мой – всего лишь кардинал, я всегда держал это в голове. Для того, кто лишь десятый в очереди на трон, даже седьмой сын кажется намного лучше. И всё же, когда зовёт калиф, ты идёшь. Я не мог упрекнуть в этом Омара, но всё равно, он оставил меня, и теперь мне придётся топить свои печали самостоятельно. Да ещё и все эти его разговоры о давно мёртвых Зодчих, которые шныряют в древних машинах и желают нам зла. Каким бы пьяным я ни был, я не мог поверить в эту чушь, но что-то плохое явно происходило.

Я уставился на звёзды через прореху в навесе.

– А сколько вообще времени?

– Час до полуночи.

Я поднял голову и осмотрелся. Это был риторический вопрос. Мне-то казалось, я здесь один.

– Кто это сказал? – Я не мог разглядеть ни одной человеческой фигуры – лишь гору подушек. – Покажись. Не заставляй меня пить в одиночестве!

Из дальнего угла у края крыши, за которым был пятидесятифутовый обрыв до улицы внизу, показалась чёрная фигура. На миг моё сердце ёкнуло – я подумал об Аслауг – но голос был мужским. Показался стройный, но мускулистый человек: высокий, хоть и ниже меня, лицо укрыто тенью, длинные чёрные волосы. Он шёл с преувеличенной осторожностью сильно пьяного человека, держа одной рукой глиняную фляжку, и безвольно плюхнулся на подушки на место Омара.

Лунный свет, падавший через прореху между двумя навесами, показывал лишь зыбкий ломтик этого человека. В серебристом свете вырисовывались жуткий ожог на его левой щеке, простая белая рубашка и рукоять меча. На меня внимательно смотрел блестевший посреди ожога чёрный глаз, а второй скрывался за покровом волос. Он поднял фляжку в мою сторону, а потом отхлебнул из неё.

– Теперь ты пьёшь не один.

– Ну, это отлично. – Я глотнул из своей оловянной чашки. – Ничего хорошего, когда человек пьёт один. Особенно после того, через что я прошёл. – Я расчувствовался, как бывает с нетрезвыми людьми без весёлой музыки и хорошей компании.

– Я очень далеко от дома, – сказал я, неожиданно почувствовав себя очень несчастным и тоскующим по родине.

– Я тоже.

– Красная Марка в тысяче миль к югу отсюда.

– Высокогорье Ренара ещё дальше.

По какой-то причине, известной лишь пьяницам, это меня разозлило.

– У меня были тяжёлые времена.

– Времена вообще нынче тяжёлые.

– Не только нынче. – Я снова выпил. – Знаешь, а я ведь принц. – Не знаю, как это могло вызвать ко мне сочувствие.

– Либа по швам трещит от принцев. Я тоже родился принцем.

– Хотя вряд ли я когда-нибудь стану королём… – Я держался своей линии.

– А-а, – сказал незнакомец. – Мой путь к престолу тоже неясен.

– Мой отец… – Ход мыслей ускользал от меня. – Он никогда меня не любил. Холодный человек.

– У моего тоже такая репутация. Наши разногласия были… острыми. – Он глотнул из фляжки. Свет снова попал на него, и я увидел, что он молод. Даже моложе меня.

Возможно, дело было в облегчении, оттого что я в безопасности и пьян, и меня не преследуют монстры, но отчего-то вся печаль и несправедливость моего положения, которой раньше не находилось времени, полилась из меня.

– Я был всего лишь ребёнком… я видел, как он это сделал… убил их обоих. Мою мать, и мою… – Я закашлялся и не смог сказать.

– Сестру? – спросил он.

Я снова кивнул и выпил.

– Я видел, как убили мою мать и брата, – сказал он. – И тоже был молод.

Я не мог понять, не насмехается ли он надо мной, пытаясь побить всякое моё утверждение своим вариантом.

– У меня до сих пор с того дня остались шрамы! – Я поднял рубашку, демонстрируя бледную полосу в том месте, где меч Эдриса Дина пронзил мою грудь.

– У меня тоже. – Он закатал рукава и пошевелил руками, чтобы лунный свет осветил бессчётные серебристые швы, крест-накрест пересекающие его кожу.

– Иисусе!

– Его там не было. – Незнакомец снова убрался в тень. – Только крюкшиповник[4]. И этого было достаточно.

Я поморщился. Крюк-шиповник неприятная штука. Похоже, мой новый друг нырнул в него с головой. Я поднял чашку.

– Выпей и забудь.

– У меня есть способы получше. – Он раскрыл левую ладонь, показав маленькую медную шкатулку. Лунный свет осветил орнамент из шипов на её кромке. Может, у незнакомца и были способы забывать лучше, чем алкоголь, но он сделал глоток из фляжки, и немаленький.

Я смотрел на шкатулку и удивлялся тому, насколько знакомо она выглядела. Но, какой бы знакомой она ни казалась, трогать её мне совсем не хотелось. В ней было что-то плохое.

Как и мой новый друг, я тоже выпил, хотя у меня тоже имелись другие способы похоронить воспоминания. Я влил неразбавленный виски себе в горло, почти не чувствуя вкуса, почти не чувствуя жжения.

– Пей, чтобы притупить боль, брат мой! – Я дружелюбный пьяница. Если времени достаточно, то я всегда дохожу до точки, когда все люди мне братья. Ещё несколько чашек, и я объявлю о своей вечной любви ко всем и каждому. – Не знаю, есть ли на мне хоть одно место, где нет синяка. – Я снова поднял рубашку, пытаясь разглядеть синяки на рёбрах. В темноте они выглядели не так впечатляюще, как мне казалось. – Мог бы показать тебе отпечаток копыта верблюда, но… – Я отмахнулся от этой мысли.

– У меня тоже синяков немало. – Он поднял свою рубашку, и луна осветила крепкие мышцы живота. Там тоже виднелись шрамы от шипов, но мой взгляд приковала грудь. В том же самом месте, где у меня шла тонкая полоска шрама от меча Эдриса Дина, у моего собутыльника имелась своя запись о том, как меч прошёл через плоть, хотя его шрам был чёрным, и от него, словно корни, по всей груди расходились отростки. Впрочем, это была старая рана, давно зажившая. Были у него и более свежие ранения, которые при свете дня выглядели бы воспалёнными и красными: укус клинка на боку, над почкой, и другие порезы, колотые раны – целый гобелен ранений.

– Чёрт. Какого…

– Собаки.

– Чертовски злобные собаки!

– Очень.

Я сдержал слово "ублюдок" и задумался, о чём бы поговорить, чтобы ублюдок немедленно не всплыл.

– Та сестра, о которой я говорил, убитая вместе с моей матерью…

Он посмотрел на меня, снова лишь одним глазом, блестевшим над шрамом от ожога.

– Ну?

– Ну, она не совсем мертва. Она в Аду, собирается вернуться, планирует отомстить.

– Кому?

– Мне, тебе. – Я пожал плечами. – Живым. В основном мне, наверное.

– А-а. – Он откинулся на подушках. – Тогда тут ты меня победил.

– Отлично. – Я снова выпил. – А то я уж начал думать, что мы – один и тот же человек.

Снова вернулся парень, наполнил мою чашку из кувшина и передвинул лампы поближе к нам. Мой собеседник сказал ему что-то на языке пустыни, но я не разобрал. Слишком напился. И к тому же за год моей жизни в этом городе я выучил не больше пяти слов.

Когда лампы осветили лицо моего приятеля, у меня неожиданно возникло ощущение дежавю. Я уже видел его раньше, может даже недавно, или кого-то, очень на него похожего. Кусочки головоломки начали складываться в моей пьяной голове.

– Говоришь, ты принц? – В Либе, кажется, едва ли не каждый богатей принц, но на севере, откуда мы оба прибыли, "принц" – нечто более значимое. – Откуда ты, напомни? – Я помнил, но надеялся, что ошибаюсь.

– Ренар.

– Не… Анкрат?

– Возможно… когда-то.

– Боже правый! Ты это он!

– Я определённо кто-то. – Он высоко поднял фляжку и осушил её.

– Йорг Анкрат. – Я знал его, хотя видел лишь однажды, больше года назад в таверне города Крат, и тогда у него не было такого ожога.

– Сказал бы "к вашим услугам", но нет. А ты, значит, принц Красной Марки, да? То есть, один из потомства Красной Королевы? – Он попытался поставить флягу и промахнулся. Он был пьянее, чем выглядел.

– Имею такую честь, – сказал я. Мои губы плохо шевелились, и слова выходили невнятно. – Я – один из её экспериментов по выведению потомства, хотя и не тот, который бы её порадовал.

– Все мы кого-то разочаровываем. – Он снова глотнул и откинулся на подушках. – Впрочем, разочаровывать лучше врагов.

– Знаешь, похоже, эти проклятые матемаги свели нас вместе. – Я так и знал, что Юсуф слишком легко отпустил меня.

Йорг не подал вида, что услышал меня. Я подумал, не вырубился ли он. Долгая пауза обернулась полночью, как часто бывает, когда сильно напьёшься. Далёкий удар колокола побудил его заговорить.

– Я многих пророков заставил сожрать свои предсказания.

– На этот раз они посчитали неправильно – от меня тебе никакой пользы. Это должна была быть моя сестра. Она должна была стать волшебницей. Стоять рядом с тобой. Привести тебя к трону. – Я почувствовал влагу на лице. Мне не хотелось обо всём этом думать.

Йорг промямлил что-то, но я уловил лишь имя. Катерина.

– Наверное… у неё никогда не было имени. Она не видела этот мир. – Я остановился, горло перехватило от глупости, в которую может завести человека выпивка. Я осушил чашку. За нашими глазами есть писец, который записывает историю событий, чтобы мы могли потом ей пользоваться. Если продолжаешь пить, то в какой-то момент он сворачивает свой свиток, складывает перья, и сваливает в ночь. Того, что оставалось в моей чашке, хватило, чтобы отправить его в путь. Уверен, мы с Йоргом, королём Ренара, продолжали что-то пьяно бубнить друг другу. Думаю, мы сделали по нескольку громких и страстных объявлений, прежде чем вырубились. Возможно, мы стучали чашками по крыше и кричали, что все люди нам братья, или же враги, в зависимости от того, какими пьянчугами мы были, но у меня нет об этом никаких записей.

Помню, что я поделился с добрым королём своими проблемами насчёт Мэреса Аллуса, и он милостиво предложил мне свой мудрый совет. Помню, что решение было одновременно элегантным и умным, и что я поклялся воплотить его. К сожалению, на следующий день ничего из этого обсуждения в моей голове не осталось.

Последнее, что я помню, это образ: Йорг лежит, развалившись, спит как убитый, и выглядит намного моложе, чем мне казалось. Я натягиваю на него накидку, чтобы укрыть от ночного холода пустыни, а потом иду, опасно шатаясь, в сторону лестницы. Раздумываю, сколько жизней было бы спасено, если бы я просто скатил его с крыши…

Многие пьют, чтобы забыть. Алкоголь смоет окончание ночи, сотрёт полезный совет, как и случайный неловкий инцидент по дороге домой. К несчастью, если у вас есть талант подавлять старые воспоминания, накопленные в неприятно трезвом состоянии, тогда алкоголь часто разрушает эти барьеры. Если такое случится, то вместо мирного сна в благословенном забвении глубоко опьянённого человека, вам придётся терпеть кошмары оживших в памяти худших дней вашей жизни. Река виски унесла меня назад в воспоминания об Аде.

– Иисусе Христе! Что это была за тварь? – Я выговариваю это между глубокими вдохами, согнувшись пополам, уперев руки в бёдра. Оглядываясь назад, я вижу поднятую пыль, которая отмечает путь нашего поспешного побега от маленького мальчика и его абсурдно громадной собаки.

– Ял, ты же сам хотел увидеть монстров. – Говорит Снорри, прислонившись к одному из громадных камней, усеивающих равнину.

– Адская гончая… – Я выпрямляюсь и трясу головой. – Что ж, монстров я насмотрелся. Где эта ёбаная река?

– Пошли. – Снорри идёт, положив топор на плечо. Что-то кровавое мелькает в смертном свете и отражается от лезвий топора обратно в Ад.

Мы проходим ещё милю, или десять, по пыли. Я начинаю различать фигуры вдали – души, бредущие по равнине, или сбившиеся в группы, или просто стоящие там.

– Приближаемся. – Снорри взмахивает топором в сторону бесплотного духа человека среди камней в нескольких сотнях ярдов впереди. – Чтобы пересечь Слидр, нужна отвага. Это заставляет многих медлить.

– Похоже, этого держит не только недостаток отваги! – Из рук и ног души торчат колья.

Снорри качает головой и идёт дальше.

– Разум здесь создаёт свои собственные узы.

– Так все эти люди обречены странствовать здесь вечно? И они никогда не перейдут реку?

– Люди оставляют от себя эхо… – Он медлит, словно пытаясь припомнить слова. – Эхо, разбросанные по всему пространству смерти. Это – сброшенные кожи. Мёртвым приходится оставить здесь всё, что они не могут перенести через реку.

– Откуда ты всё это берёшь?

– От Кары. Я много месяцев путешествовал с вёльвой к двери смерти – странно было бы, если б я не спросил у неё, что мне ожидать!

Это я оставляю без ответа. Сам-то я у неё как раз ничего и не спрашивал, но с другой стороны я и не собирался сюда отправляться.

Мы взбираемся на низкий гребень, и за ним начинается спуск. Там под нами течёт река – блестящая серебряная лента в долине, которая вьётся в серую даль. Единственное в этом жутком месте с хоть какими-то признаками жизни. Я дёргаюсь вперёд, но тут земля обваливается и сыплется с обрыва высотой чуть больше моего роста, а у его основания разросся крюк-шиповник, чёрный и скрюченный, каким бывает в лесу после первых морозов.

– Нам придётся пройти… – я осекаюсь. На границе шиповника какое-то движение. Я смещаюсь, чтобы разглядеть получше. Это мальчик от мильного камня, он бродит среди шипов, и те начинают блестеть. – Эй!

– Оставь его, Ял. Этого не изменишь. Так оно было сотню лет до нашего прихода, и будет продолжаться, когда мы уйдём.

Если мы уйдём!

– Но…

Снорри принимается искать более лёгкий путь вниз. А я не могу тронуться с места. Словно шиповник и меня поймал на крючок.

– Эй! Погоди! Не шевелись, и я тебя вытащу. – Я оглядываюсь в поисках такого спуска с утёса, который не заведёт меня в тернии.

– Я не пытаюсь выбраться. – Мальчик останавливается и смотрит на меня. Даже с этого расстояния его лицо выглядит кошмарно – кожа содрана шиповником, плоть порвана и усеяна шипами, вонзившимися до самых костей.

– Что… – Я делаю шаг назад, поскольку земля под ногами крошится, и песчаная почва осыпается с обрыва. – Какого чёрта тогда ты там делаешь?

– Ищу своего брата. – Кровь капает с его губ. – Он где-то там.

Он снова бросается на шипы. Они длиной с его палец и на конце каждого маленький крючок, который вонзается в плоть.

– Стой! Христа ради!

Я пытаюсь слезть вниз там, где утёс опускается, но он обваливается, и я отскакиваю обратно.

– Он не остановился бы, если б там был я. – Эти слова звучат неровно, поскольку щёки мальчика порваны. Я уже едва вижу его в зарослях шиповника.

– Перестань… – Рука Снорри хватает меня за плечо, и он оттаскивает меня, несмотря на мои возражения. – Нельзя тебе в это ввязываться. Здесь всё – западня. – Он уводит меня прочь.

– Мне? Разве это место не поймало тебя на крючок с тех самых пор, как ты впервые услышал о ключе? – Впрочем, это всего лишь слова, без страсти. Я не думаю о Снорри. Я думаю о своей сестре, которая умерла, не родившись. Я думаю о мальчике и о его брате, и о том, что сделал бы я ради спасения своей сестры. Намного меньше этого, говорю я себе. Намного меньше.

Я проснулся всё ещё пьяным, и в моей голове стучало так много бесов, что прошла вечность, пока до меня дошло, что я в тюремной камере. Я лежал на жаре, крепко зажмурив глаза от боли, под слепящим светом, который обрушивался через маленькое высокое окно. Я чувствовал себя слишком несчастным, чтобы позвать на помощь или потребовать меня освободить. В конце концов меня нашёл Омар. Не знаю, сколько времени прошло. Достаточно, чтобы через меня прошёл кувшин воды, отчего камера стала вонять чуть больше, чем до моего в ней появления.

– Пойдём, старый друг. – Он помог мне подняться и сморщил нос, всё ещё ухмыляясь. Стражники неодобрительно смотрели мимо него. – Зачем вы, северяне, так поступаете с собой? Пить нехорошо, даже если Бог этого не запрещал.

Я прошёл, по коридору до сторожки, пошатываясь, морщась и глядя на мир прищуренными глазами.

– Я больше никогда не буду пить, так что давай не будем об этом. Хорошо?

– Ты хоть помнишь, что с тобой вчера случилось? – Омар подхватил меня, когда я вывалился на улицу, и, закряхтев от напряжения, помог удержаться на ногах.

– Что-то насчёт верблюда? – Я припомнил какую-то ссору с верблюдом в предрассветные часы. Он косо посмотрел на меня? Определённо, я решил, что он в ответе за отпечаток копыта на моём заду, и за все прочие несчастья, которые мне пришлось претерпеть от этих зверей. – Йорг! – вспомнил я. – Ёбаный Йорг Анкрат! Он был там, Омар! На той крыше. Ты должен предупредить калифа!

Я знал, что между королевствами Лошадиного Берега и Либой идёт вражда, с набегами за море и прочим. А Анкраты в союзе с домом Морроу, а значит, враждуют с Либой. Сложно сказать, что мог бы сделать один человек калифу Либы, особенно если его голова на утро болела, как у меня. Но речь шла о Йорге Анкрате, который уничтожил герцога Геллетара вместе с армией, замком и горой, на которой все они находились. Несколько месяцев спустя после взрыва мы возвращались через Геллет, и небо было по-прежнему… – Иисусе! Взрыв. В пустыне! Это был он, не так ли?

– Он. – Омар осенил себя жестом, прося у Аллаха защиты. – Он встречался с моим отцом, и теперь они друзья.

Я остановился посреди улицы и некоторое время думал об этом.

– Начинает строить свою империю смолоду, да? – Впрочем, это произвело на меня впечатление. У моей бабушки были союзники в Либе – она повсюду заводила знакомства в поисках хороших браков. Но она хотела найти кровь, которая, смешавшись с кровью её сыновей, произведёт ценного наследника – того, кто заполнит прорехи в видениях будущего Молчаливой Сестры… мою сестру. У Йорга Анкрата иные планы, и я раздумывал о том, как скоро они приведут его в Вьену, чтобы представить Конгрессии свою кандидатуру и потребовать трон Империи. – Интересно, как далеко это его заведёт?

– Ну и как он тебе? – Омар вернулся за мной – сын калифа ждал меня на пыльной улице. Казалось, его удивительно сильно интересует мой ответ. Я понял, что раньше никогда не видел его так ясно, как сегодня, под гнётом боли, которую причинил сам себе. Омар – мягкий, пухлый, плохой игрок, слишком богатый, слишком дружелюбный. Но когда он так напряжённо смотрел на меня, как смотрел обычно лишь на рулеточное колесо, я понимал, что Матема видела в нём другого человека: того, кто не только внесёт мой ответ в уравнение невероятной сложности, но ещё и решит его. – По силам ли ему его амбиции?

– Что? – Я схватился за голову. – Йорг? Не знаю. Мне плевать. Я хочу лишь отправиться домой.