Ошимское колесо

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

Как и все тираны, дядя Гертет оказался не таким уж и ужасным. Меня, ошарашенного и сбитого с толку, притащили в одну из огромных гостиных, а "камерами" оказались большие удобные кресла, в которых были скованы тонкими цепочками восемь или девять хорошо одетых человек. Рядом с ними я выглядел попрошайкой, и горничная бросилась за покрывалом, прежде чем стражник швырнул меня в уютное кресло.

– Гертет любит держать своих врагов поблизости, – сказал я, со стоном откидываясь на спинку.

Лишь некоторые части моего тела не болели.

– Принц Ялан? – Заинтересованный голос рядом со мной. – Вы ранены?

– Я в порядке. Больше всего болит моё… тело. – Я выгнул шею, чтобы посмотреть, кто говорит. В глазах ещё двоилось, так что я прищурился и разглядел тощего лысеющего мужчину в ронской одежде по последней моде – в чёрном бархатном жакете с жёлтыми пуговицами. Две картинки, наконец, соединились, открыв мне острые черты лица и пятно цвета портвейна под глазом.

– Бонарти По!

В моём списке вероятных мятежников Бонарти По располагался бы в самом низу, в разделе проныр.

– Что ты натворил? Набросился на моего дядю, выкрикивая смертельные угрозы?

По пронзительно и тревожно рассмеялся.

– Нет! Нет, ни за что! – Он закашлялся в обшитый тесьмой платок. – Король считает меня человеком графа Изена, и потому не доверяет. – Он снова кашлянул и повысил голос: – Но нет человека, более лояльного трону, чем Бонарти По!

– Изен против моего дяди? – Это звучало многообещающе. Граф Изен был безумен, как мешок хорьков, но весьма талантлив, и к тому же возглавлял личную регулярную армию.

– Уверен, лояльность графа безупречна, – ответил По. – Но пока он не может выразить своё мнение по данному вопросу. Даже если бы самый быстрый гонец немедленно выехал бы из здания – граф может быть где угодно поблизости от Вермильона. Боюсь, король просто ожидает сопротивления там, где его вовсе не существует.

Я в этом сильно сомневался, но так или иначе, мнение графа не имело значения, раз он до сих пор находился в своих владениях на юге.

– Так значит, мы обречены прожить остаток наших дней в этой жуткой темнице?

Я уселся в кресле поудобнее и улыбнулся горничной, стоявшей наготове между двумя стражниками у двери. Симпатичная девушка с рыжими локонами.

– К утру нас переведут в Марсейльские камеры. – сказал древний дряхлый лорд, которого я узнал, но имени не помнил. – Этот глупый мальчишка слишком боится отправлять с нами людей прямо сейчас.

– Хм-м-м. – Я попробовал свою цепь. Оказалось, что тяжёлые цепи нужны лишь для вида. Тонкая удержит человека ничуть не хуже. Мне проще было сломать ножку кресла, на которую был намотан её второй конец. На самом деле, если бы не полдюжины стражников, стоявших у стены, я мог бы просто перевернуть кресло и снять цепь. Но меча у меня не было, нож конфисковали, и я не собирался драться с шестью тренированными стражниками – так что мои возможности были ограничены. – Они, похоже, веселятся. – Из зала Гертета до нас донеслись звуки беседы – низкий продолжительный гул, прерываемый редким пронзительным смехом или взрывом аплодисментов. – Они уже в большинстве своём ничего не соображают от страха. – Сказал барон Стромбол, дородный, но свирепый мужчина, управлявший значительной территорией в горах к северу. – Они в ужасе перед тем, что за воротами, боятся, что Красная Королева не вернётся спасти их, и боятся, что она вернётся.

– Она не умерла? – На самом деле я и не верил в это. Не верил, что она способна умереть. Только не такая крепкая женщина. А Молчаливая Сестра… она всегда казалась такой старой, что смерти не было смысла о ней волноваться.

Барон всплеснул руками, зазвенели цепи.

– Кто знает? Гертет сказал, что мертва, но, кроме его слов, я ничего об этом не слышал. Принимает желаемое за действительное?

Я поджал губы. Для самого невероятного наследника это, возможно, единственный шанс поноси́ть корону. Быть может, он просто решил рискнуть. У нас обоих есть эта слабость. Желание рискнуть я понимал.

Мы сидели, а время шло. Я взял кубок вина и подцепил оливку из тарелки. Улыбнулся горничной и получил в ответ сердитый взгляд. Несколько частей моего тела даже перестали болеть, хоть я и знал, что завтра буду ходить, как старик, если вообще смогу встать. В целом мне было бы даже и неплохо, если бы не уколы непрошенной совести. Я оставил жену Дарина и ребёнка на волю некроманту и послал дюжину человек под командованием сияющего рыцаря спасти их. А ещё, кроме колючей совести, вечер мне портил непомерный ужас. Точное знание, что силы у Аппанских ворот вскоре будут смяты (если этого ещё не случилось), и что дворцовые стены затопит поток мёртвых граждан, которые перебьют нас всех.

Спустя час этого тревожного отдыха начались крики. Я тут же узнал их, хотя звук едва доносился из-за занавешенных окон. Смертный крик, доносившийся из мёртвых ртов отовсюду вокруг дворца.

– Какого?.. – Барон поёрзал в кресле, которое было для него слишком узким.

– Здесь нежить. – Я хотел безропотно объявить это, но вышел лишь тихий писк.

– Что? – Бонарти По выглядел как человек, испуганный чем-то совершенно неизвестным.

– Плохая тварь, – сказал я.

Судя по звукам, нежить явилась не во главе прорыва ворот. Смертные крики были разрозненными и слишком тихими. Но всё равно, мертвецов было много, да и саму нежить стоило бояться. В Аду единственная нежить мгновенно победила Снорри вер Снагасона.

Моё кресло неожиданно оказалось уже не таким удобным – теперь оно больше походило на якорь, удерживающий ягнёнка перед резнёй. Иллюминация свечей и ламп нового короля к этому времени померкла, словно наступил второй закат, которому не было дела до людских творений – этот закат заботило лишь то, чтобы весь свет умер. Тени вытянулись и потемнели, подёргиваясь от возможностей.

И нежить приближалась. Я почти чувствовал её через внешнюю стену Миланского дома, ощущал, как она бродит в ночи. Цвета умирали, оттенок за оттенком, погружая комнату во мрак. На нас опустилась сильнейшая печаль, чернее, чем в самый тоскливый день – уверенность, что радость утекла, и в мире ничего больше не будет правильно.

Это длилось целую вечность, но под конец ощущение усилилось в разы. Всхлипы Бонарти По затихли, сменившись глубокими вздохами. Напряжение спа́ло для меня настолько, что я задумался, каково, должно быть, людям снаружи, в темноте, где между ними и этим рыщущим ужасом лишь слабый освещение факела и луны. Ощущение было ужасным даже в безопасности, при свете, в уюте и под защитой дома.

На мой вопрос ответил смертный крик прямо под окнами, заставив так сильно дёрнуться в кресле, что оно чуть не упало. Люди там умерли от полнейшего ужаса, а теперь они бросались на своих живых товарищей, сея страх и панику.

Глянув вокруг, я заметил, что на занавесках есть серые пятна в тех местах, где ткань сгнила. Медные ручки дверей потускнели. И все мы, и заключённые и стража, выглядели постаревшими, словно провели ночь без сна.

– Надо выбираться отсюда. Надо выбираться отсюда. Надо... – Тощий лордик с тоненькими усиками попытался вскочить на ноги и дёрнулся, поскольку его остановила цепь. Он повернул кресло и умудрился стащить цепь с ножки, когда стражники набросились на него. – Заткните это! Просто заткните! – Один из стражников с трудом поднялся на ноги, костяшки его пальцев были в крови от удара в челюсть лорду Усики. Он выглядел более напуганным, чем упавший пленник, страх отражался в его впалых глазках на свинячьем лице, словно он увидел мясника, явившегося за его салом. Снаружи до нас донеслись звуки борьбы и паники. Крики – и голодных мертвецов, и перепуганных живых – раздавались из передней части дома. Мы слышали грохот ставней в комнате рядом с нами.

– Окна! Забаррикадируйте окна! – Я встал, поднял своё кресло, снял цепь с ножки и пошёл с ней в сторону занавесок. Никто из стражников не пошевелился, чтобы меня остановить – вместо этого они тоже искали, чем можно завалить дверь.

Я пришёл на помощь двум стражникам, тащившим тяжёлый шкаф, с многочисленных полок которого сыпалась дорогая посуда. Никто не комментировал тот факт, что с моего запястья свисала цепь, уже не приковывавшая меня к креслу. Я помог передвинуть стойку с комплектом доспехов, потом пошёл принести что-нибудь ещё... и не остановился.

Звуки сражения снаружи были жутко знакомыми. Если бы я закрыл глаза, то легко смог бы представить себя на Аппанских воротах. Новые звуки поблизости вроде бьющегося стекла и ломающегося дерева заставили меня ускорить шаг. Я точно не знал, далеко ли меня тащили из тронного зала, и в какую сторону направиться, чтобы выбраться из здания. Сомневался даже, хочу ли я наружу. Открыл дверь в библиотеку – небольшую, но уставленную книгами от пола до потолка. Окна были без занавесок – полдюжины высоких узких арок, закрытых дюжиной соединённых пластин мутного стекла. Только я двинулся, чтобы закрыть створку, как кровь забрызгала все окна, кроме самых верхних панелей. Волна крови разбилась об здание.

Меня охватило отчаяние, а потом снова уменьшилось, когда нежить удалилась, выслеживая новые жертвы снаружи.

Я захлопнул дверь, повернулся и увидел дядю Гертета, спешившего по коридору в мою сторону со съехавшей набекрень короной. За ним шла группа рыцарей. Он скользнул по мне взглядом, не видя меня. Его лицо было смертельно бледным. Я заметил на его золотой мантии алые брызги, словно кого-то зарезали прямо перед ним. Я прижался к двери, давая им пройти.

– Ей нужен ключ! – крикнул я, когда он проходил мимо меня. Не знаю, зачем я это сказал. Гертет остановился, словно впервые меня увидев.

– Ялан. Сын Реймонда.

Он протянул руку и похлопал меня по плечу.

– Ты всегда был хорошим мальчиком. – Второй рукой дядя вытащил ключ из-за во́рота, потянул за него и снял с цепи, хотя она казалась для этого слишком прочной. – Вот. Возьми. Ты знаешь, что с ним делать. – Он сомкнул мою ладонь на ключе Локи и без промедления двинулся дальше, не оглядываясь назад. – Можем отправиться в камеры, и…

Грохот шагов бронированных ног рыцарей заглушил его голос. Я немного постоял в коридоре, слушая доносящиеся со стороны тронного зала звуки хаоса, и время от времени раздававшиеся крики и завывания с разных сторон. Мой взгляд приковывала чернота ключа, такого холодного и тяжёлого в моей руке. Наконец мне удалось оторваться от дара Локи и проверить коридор в обоих направлениях, рассеянно отметив длинное тёмное пятно на панели стены и сбитую со стены картину в расколотой раме: юный Гертет героически смотрел на меня из-под отпечатка сапога во всё лицо. В дальнем конце коридора бежали три женщины в шёлковых нарядах – старая и две молодых, – и исчезли в следующий миг.

Крики из тронного зала становились всё более отчаянными. Что-то там ударило в двери с такой силой, что эхо сотрясло мою грудь.

Ключ. Ключ покончил с нежитью в Аду. Но это была чистая случайность. Удача. Мой взгляд вернулся к черноте, отпиравшей воспоминания о той победе, и в тот же миг они меня затянули.

Передо мной стоит Снорри – одноцветный великан, покрытый кровавой пылью Ада. Трещина позади него брызжет языками кровавого пламени, а в воздухе стоит запах серы. Я держу ключ Локи перед собой на уровне пояса, нежить исчезла, и лишь чёрное пятно осталось там, где её разлагающиеся останки упали на землю. Ключ уничтожил её. Нежить, отражая атаку Снорри, сделала шаг назад и проткнула себя ключом – всего лишь на дюйм, но этого оказалось достаточно. Я повернул ключ, и нежить развалилась.

Снорри таращится на мою руку. Он думал, что ключ в безопасности с Карой, в мире живых.

– Ну, послушай, – говорю я, открывая ладонь, чтобы целиком показать ключ. – Дело в том… – Я пытаюсь придумать объяснение. – Вот что надо помнить… без него мы оба уже были бы мертвы. – Я поднимаю вторую руку, останавливая его. – Причём, нехорошей смертью. Очень, очень отвратительной. – Я содрогаюсь, вспоминая боль в миг, когда нежить держала меня. Никогда я не испытывал ничего подобного, и не хотел повторять никогда.

– Ты притащил этот ключ в Хель? – Снорри, кажется, не слышал ни слова из тех, что я так тщательно выстроил в свою защиту. – В Хель?

– Ты слышал часть о спасении наших жизней?

Снорри выглядит испуганным. Ничего тревожнее я не видел в своей жизни, которая в последнее время по большому счёту и состояла из связанных тревожных событий.

– Надо вынести его отсюда. Тебе надо отнести его назад, Ял. Сейчас!

Я оглядываюсь. Просторная пыльная долина, освещённая смертным светом от неба цвета старой печали. Огненные дыры, разбросанные всюду валуны тревожных очертаний.

– Как? – Я не собирался спорить о том, чтобы убраться отсюда. Я и с самого начала делал всё, чтобы сюда не попасть.

Снорри хмурится, сосредотачивается, но не может собраться с мыслями.

– О чём ты думал? Всё это время ты нёс… – Он выглядит таким разочарованным во мне, что я его даже почти понимаю.

– У древних греков был зал правосудия… – говорю я, в основном, чтобы отвлечь его.

– У греков? А греки тут вообще при чём?

– Ну… – Мои лучшие планы часто получаются, когда я просто открываю рот и слушаю слова, которые оттуда доносятся. Похоже, в этот раз это не работает. – Ну… мы шли по подземному миру, владению Хель. А теперь мы в моём Аду, или в Аду Мёртвого Короля…

– Но греческую мифологию мы оба знаем всю свою жизнь! Так что оба можем её представить. Великолепно!

На самом деле мифологию древних греков в меня вбил через толстый слой отсутствия интереса ненавистный учитель Сорос при помощи тупой трости и острого сарказма. До сих пор не понимаю, почему это считалось необходимым, даже если в тех регионах снова стали поклоняться этим богам. Впрочем, чтобы избежать трости, если уж не сарказма, я выучил всё это довольно хорошо.

– В любом случае. У греков был зал правосудия, в котором три судьи назначали душам умерших разные награды и наказания. – Я снова начинаю идти. От нежити, может, и осталось лишь пятно на земле, но мне не хочется стоять рядом с этим пятном дольше, чем требуется. Я сплёвываю, чтобы избавиться от вкуса серы во рту. Не помогает.

– Думаешь, этим путём можно выйти из мёртвых земель? – спрашивает Снорри. – Потому что после зала правосудия у них здоровенный пёс по имени Цербер, а если он тебя не съест, то там ещё река Ахерон и река Стикс – реки горя и ненависти. А перевозчик должен быть….

– Неважно, – говорю я. – Я не мёртв. И не должен здесь находиться. Как только я доберусь до судей, они увидят, что меня здесь быть не должно, и отправят домой. Это их работа – отправлять людей туда, где им место.

– Думаешь? – Снорри явно сомневается, и это совсем не то, что мне нужно.

– Я в это верю, – говорю я. – И только это имеет значение. – Мне приходит в голову, что в этом Аду человек сильной воли, человек, готовый пожертвовать всем, может склонить сам мир по своему желанию и превратить себя во что захочет. А ещё мне приходит в голову, что я не такой человек.

Снорри широко шагает и нагоняет меня.

– Так значит всё, что нам нужно, это доставить тебя в этот зал судий.

– Вот это – самая слабая часть замысла, – признаю я, и замедляю шаг, оглядываясь в поисках подсказок, но, разумеется, не вижу ни одной. Только пыль да камни.

Снорри идёт дальше.

– Ты ещё не понял это место. – Кричит он через плечо. – Направление не имеет значения. Это словно во сне. То, что тебе нужно, приходит к тебе. Впрочем, то, что не нужно – тоже.

Я спешу, чтобы нагнать его.

– Мы просто пойдём в эту сторону?

– Да.

– Пока не найдём?

– Да.

– Кара сказала, что дверь может быть где угодно, – говорю я, как всегда стараясь избежать долгой ходьбы.

– Если увидишь её раньше, чем мы дойдём, дай мне знать, – фыркает Снорри. – И как, по-твоему, выглядит этот зал? Как зовут судей?

Мы идём по долине, которая медленно становится равниной, под постепенно темнеющим небом, погружающим нас в тени. И всё это время мы говорим о подземном мире Аида, о богах Олимпа и о легендах, которые напридумывали обо всём этом древние. После Тысячи Солнц многие утратили веру в римского Бога и обратились к старым богам, просчёты которых случились слишком давно, и о них уже никто не помнил. Вспоминая форму и историю Аида, мы замечаем, что идём по нему, или по той части мёртвых земель, которая сформирована верой людей, которые верят в такие сказки.

– И почему язычникам так нравятся собаки в аду? – спрашиваю я. – И реки?

– Что ты имеешь в виду? – В голосе Снорри слышатся оборонительные нотки.

– У греков есть река Стикс, и через неё возит перевозчик. Он ссаживает тебя на берег, который охраняет огромный пёс по имени Цербер. У норсийцев есть река Гъёлл, и мост через неё ведёт на берег, который охраняет огромный пёс по имени Гарм.

– Не понимаю, о чём ты.

– Похоже, будто вы скопировали их один в один, лишь сменив некоторые детали и добавив свои имена.

Последующий спор отвлекает мой разум от жестоких страданий похода по мёртвым землям. Ад есть ад, в какую мифологию его не наряди. Каждая частичка моего тела пересохла. Всё болит. Голод и жажда поселились во мне до самых костей. По мере того, как сгущается темнота, во мне тают все надежды, и язык уже теряет интерес к беседе… но споры, шутки над северянином поддерживают меня и не дают лечь в пыль, ожидая своей очереди быть развеянным по ветру.

Ялан.

Всего лишь ветерок, который произносит моё имя в паузе разговора.

Ялан.

Но когда ветер произносит твоё имя в темноте Ада – это пугает.

Со временем меркнет даже удовольствие бесить Снорри, и я иду, пошатываясь под грузом непереносимой боли и истощения. Быть может, окружает меня лишь тьма, пыль и слабый нескончаемый встречный ветер, но в уме я возвращаюсь к конкретному аду, которым было наше путешествие через Суровые Льды. Я снова шёл там, а рядом шаг за шагом изнывали от усталости норсийцы – Эйн, Арне и Туттугу. Все мы брели по белым пустошам, и вперёд нас тащила лишь широкая спина Снорри вер Снагасона, который неуклонно шёл вперёд.

– Понимайся!

Я понял, что стою на коленях, склонив голову и не двигаясь.

– Держу. – Рука Снорри обхватывает меня за плечо, и он поднимает меня на ноги.

– Прости. – Я ковыляю дальше.

– Это место любого доведёт до истощения, – говорит он.

– Прости. – Я слишком изнурён, чтобы объяснять, но прошу прощения за всё. За то, что меня пришлось тащить через ту дверь, чтобы я смог исполнить своё обещание; за то, что оставлю Снорри одного в Аду; за его семью; за то, что не могу поверить в его поход; за то что знаю – он потерпит поражение. – Прости за…

– Я знаю, – говорит он и ловит меня, пока я снова не упал. – И любому, кто ради друга идёт через Ад, не за что извиняться.

– Я… – Звук вдали избавляет меня от новых глупостей. Слабый звук, который потом стихает. – Что это?

– Я тоже слышал.

Я так долго не слышал ничего, кроме ветра, что странный крик кажется полным предзнаменований.

Звук раздаётся снова, на этот раз громче.

Ялан.

На этот раз громче, чем просто моё воображение. Голос, который произносит моё имя, или по крайней мере издаёт звуки, похожие на моё имя, превращая его во что-то незнакомое.

– Бежим? – Оказывается, во мне осталось больше сил, чем я думал. Недостаточно для бега – это просто болтовня со страху, – но сил хватает, чтобы идти с приличной скоростью.

– Пойдём дальше, – Снорри идёт впереди.

– Но что это?

– А ты как думаешь? – спрашивает он.

Ялан. Похоже на то, как произносила моё имя мать. Так ребёнок старается воспроизвести оба слога. Я не хочу этого говорить, словно если озвучить мои страхи, они станут реальностью, но каким-то образом я знаю, что идёт, что нас выслеживает. В Аду с его специфическим недостатком направлений все твои страхи довольно быстро тебя отыщут. Это моя сестра и нежить, связавшая себя с ней, разлагающая её душу. Если они убьют меня здесь, то моя смерть пробьёт дыру, через которую они смогут явиться в мир живых. Нерождённая королева, наездник и скакун, родится в мёртвую плоть спустя столько лет после зачатия. И весь потенциал моей сестры высвободится в мире в руках нежити… Если честно, это лишь вишенка на жутко невкусном торте – меня не волновало уже всё после части "убьют меня здесь".

– Это свет? – указываю я.

– Да. – Снорри подтверждает, что это у меня не галлюцинации из-за смертельного страха.

ЯЛАН! Доносится вой сзади – издалека, но недостаточно издалека. ЯЛАН! Оказывается, я могу бежать.

Снорри бежит трусцой рядом со мной, и луч света с мучительной медлительностью разделяется на несколько, очерчивая крышу и множество поддерживающих колонн огромного здания. Всё из белого камня, в точности как мы друг другу описывали.

Души теснятся в темноте возле двора. Время от времени по ступеням спускается новая душа – прозрачное воспоминание о мужчине или женщине. Оно не держится за определённую форму, но меняется от воспоминаний о своей жизни, в основном о мгновениях ужаса. Никто из них не задерживается там, куда падает свет – они бегут, пока тьма их не поглощает, словно свет судей жжёт их. Они движутся от Снорри, и от меня. Возможно, на жизнь, которая всё ещё теплится в нас, больно смотреть глазами, которых уже нет.

Мы останавливаемся в сотне ярдов от зала с множеством колонн. За колоннами высятся широкие белые стены, каждый дюйм которых украшен сценами из легенд. Наклонное освещение резко очерчивает наши лица. Даже с такого расстояния тот свет обещает журчащую воду, тёплый воздух и зелёные растения.

Воздух здесь кажется хрупким, словно живым от возможностей. У меня появляется то чувство, как когда души мёртвых прорываются из мира живых, и в прорехи, оставленные ими, я мельком замечаю голубое небо. Здесь нет дверей. Я чувствую ключ на своей груди, сначала холодный, а потом горячий, вибрирующий за гранью слышимости. Когда Кара говорила, что дверь между жизнью и смертью повсюду, это были всего лишь слова. Эту дверь посреди Ада мне не увидеть – с тем же успехом я мог бы искать её на торговой площади тёплым деньком в Вермильоне. Но здесь… здесь кажется, она рядом, только протяни руку. Здесь кажется, что нужная мне дверь может просто появиться из ничего и оказаться прямо передо мной. Мир живых соблазнительно близок, нужно лишь… чтобы случилось что-то мелкое, вроде запоздавшего слова, сорвавшегося, наконец, с кончика языка, и я увижу дверь…

Снова раздаётся моё имя – вой, теперь уже громкий, отражающийся эхом от стен, периодически изменяющийся звук, то пустой, то яростный, полный голода и злобы. Я делаю ещё шаг в свет.

– Снорри, ты должен пойти со мной. – Сложно произносить эти слова. – Ты уже повидал это место. Ничего хорошего отсюда не вынести.

Я жду его гнева, но никакого гнева в нём нет. Он опускает голову, отказываясь смотреть на свечение впереди.

– Арран Вейл.

– Что? – я хочу уйти, но остаюсь.

– Помнишь Аррана Вейла?

– Хм. – Мне бы бежать, но меня не пускает храбрость Снорри. Его представление о том, какой я, держит меня на месте. Мне бы бежать к залу – а вместо этого я стою и пытаюсь ему ответить. Арран Вейл? В уме проносятся имена, лица и места, дюжины, сотни, все встречавшиеся в наших долгих путешествиях. – Возможно… долина в Роне? Возле того маленького городка с одной церковью и тремя борделями, где…

– Дед Хеннана, внук Лотара Вейла.

– Кто ж забудет Лотара Вейла? Героя, о котором никогда не слышал, пока тот старик не назвал его имя!

– Неважно. – Снорри поднимает голову и смотрит на меня своими голубыми глазами. – Важно то, что у Аррана Вейла была история, корни, то, ради чего стоит жить, ради чего стоит дать отпор.

– Я помню только, что ты и Туттугу собирались расстаться с жизнями возле старого фермера, которого только что узнали, и только чтобы защитить его лачугу с бесполезным содержимым от викингов, которые возможно даже и не захотели бы с ним возиться. – Земля уже дрожит, пыль начинает плясать. Моя сестра близко и быстро приближается.

– Хорошо прожитую жизнь не станешь компрометировать, только чтобы протянуть ещё один день.

– Ну… – На зачитывание списка того, что сделал бы я, чтобы прожить ещё один день, понадобился бы как раз тот самый дополнительный день.

– Смысл в том, что есть вещи, ради которых я готов умереть. Есть времена, когда нужно дать отпор, чего бы это ни стоило. А если уж мы с Туттугу сделали то, что сделали, для деда Хеннана – старика, которого, как ты верно сказал, мы не знали, – тогда что, по-твоему, я готов сделать ради своих детей? Ради своей жены? Не имеет значения, смогу ли я победить.

Этот разговор у нас был и раньше. Я не ждал, что Снорри изменился, но иногда ради друга стоит хотя бы попытаться.

– Удачи! – Я хлопаю Снорри по плечу и иду прочь. Темнота позади него кажется гуще, словно на нас надвигается буря. Она там, в самом центре – та, чьи губы знают моё имя, моя безымянная сестра и нежить, которая носит её душу.

Я уже в пяти ярдах, когда он говорит:

– Покажи мне ключ.

Я вытягиваю руки, одну в сторону Снорри, другую к двери зала судей.

– Я должен идти! – Адская ночь кипит чернотой за его спиной, и снова доносится вой, такой громкий, что он заглушает мои возражения. Каждый волосок на мне встаёт дыбом.

Но всё же я вытаскиваю ключ на шнурке из-под рубашки и бегу назад к нему. Снорри берёт кинжал с пояса и прижимает лезвие к ладони.

– Иисусе, нет! – я машу рукой, надеясь, что жест выглядит отрицательно. – Да что вы, северяне, так и норовите себя резать? Я помню, как ты в прошлый раз пробовал на мне это своё викингское дерьмо. Может, просто пожмём руки?

Снорри ухмыляется.

– Ключ будет связующим звеном. Ты возвращаешься в мир. Я остаюсь здесь. Кровь нас свяжет. – Он режет свою ладонь, я вздрагиваю, глядя на это. Кровь выступает там, где проходит острие кинжала.

– Откуда ты всё это знаешь? – Я всё ещё надеюсь, что есть способ мне обойтись без порезов. Поднимается тёмный туман, отталкивая свет назад. Души разбегаются. Они знают: приближается что-то плохое. Внезапно я уже готов разрезать свою проклятую руку, если благодаря этому получится наконец убраться отсюда. И всё равно, я стою – дружба Снорри держит меня в точности так же, как она почти затащила меня через дверь в Ад. – Кровь нас свяжет? Ты ведь это только что выдумал?

Снорри встречается со мной взглядом и слегка пожимает плечами.

– Если я чему и научился у Кары, так это что в магии значение имеет только воля. Слова, заклинания, свитки, ингредиенты… это всё для вида. Или лучше сказать, они как оружие для воина – но по-настоящему значение имеет только сила руки воина. Он может убить тебя и руками, с оружием или без. – Он протягивает окровавленную руку над ключом. – Это будет наше связующее звено. Когда откроешь дверь, ты меня найдёшь.

Тьма сгущается вокруг нас, становится холодно. А Снорри этого словно не замечает: в нём нет никакого страха. Зато во мне его с лихвой хватит на нас обоих. Вой в ночи усиливается, словно его издаёт тысяча волков… когда подожжёшь их. Уже близко. Близко, и быстро приближается.

– Как я вообще найду дверь? Как узнаю, что ты готов вернуться? Боже, послушай, я должен идти…

– Тебе нужно пожелать, чтобы так оно и было. – Снорри убирает руку. На ключе нет крови, хотя она капает из его стиснутого кулака. – Это сработает – или не сработает. Кара собиралась открыть путь для моего возвращения. Кара, или Скилфа, если Кара принесла бы ключ своей бабушке, как обещала. А теперь у меня есть только ты, Ял. Так что не теряй ключ, и жди моего зова.

Я убираю ключ.

– Я буду ждать. – Это никудышная ложь. Я даже не знаю, что значит "ждать зова". Ключ на моей груди становится теплее, словно неправда ему приятна. Я пытаюсь придумать последние слова для Снорри. "Прощай" звучит помпезно. "Будь осторожен" – явно не то, что случится.

– Задай им жару.

Вой звучит так громко и близко, что это уже почти как удар. Я бегу, бегу на свет, этот изумительный, живой свет, не отрывая взгляда от дверей.

– Будь осторожен! – кричит Снорри мне вслед. – Они будут тебя испытывать.

Мне это не нравится, но испытание или не испытание, а я отправляюсь домой.

Уже у двери я проношусь мимо души юной женщины, выходящей наружу. В её призрачных очертаниях я вижу ужас. Она бежит, съёживаясь, словно в любой миг на неё может броситься огромный орёл. Я делаю практически то же самое, только бегу в противоположном направлении.

Тьма накатывает за мной, словно волна на берег, обгоняет меня со всех сторон, наступает на пятки. Я пролетаю в дверь, умудрившись поскользнуться на пороге, и растягиваюсь головой вперёд в коридоре. В ужасе глядя назад, я вижу, как чернота врезается в здание, дверь становится прямоугольником ночи, толчки сотрясают пол, но ни клочка тьмы не проникает в проход, где я лежу, и ни капли ужаса снаружи не видно. Если она и воет там – я её не слышу.

Я поднимаюсь, стряхивая с себя пыль, по-прежнему нервно вглядываясь во тьму снаружи. Наконец решаюсь отвернуться и глянуть в зал судий. Это не то, чего я ожидал. Нет ни зала суда, ни душ, стоящих в очереди в ожидании вердикта в отношении своей жизни, ни трио Зевсовых сволочей, сидящих на местах судей. Нет ничего, кроме длинного коридора – слишком длинного для этого здания, хотя оно и огромное. В дальнем конце что-то ярко горит – синее, зелёное, многообещающее. Мне нужно лишь идти вперёд, и я окажусь дома. Я совершенно в этом уверен. Мне не нужен даже ключ Лжеца. Это истинный путь, по которому может пройти праведный.

Я делаю шаг вперёд, и вдоль обеих стен появляются двери. Простые деревянные двери через каждые десять ярдов, их тут десятки. Я делаю ещё один шаг, и все двери распахиваются, сначала ближайшая, мгновением позже следующая, и так далее, словно волна проходит в сторону далёкого сине-зелёного обещания.

Легко пройти мимо комнат за первыми дверями. Первая слева пуста, за исключением брошенного кошелька. В комнате справа тоже ничего нет, кроме разбросанных серебряных монет. Следующая пара пуста, за исключением брошенного меча и маленькой закрытой шкатулки.

– Вы меня искушаете? – легко смеюсь я и шагаю дальше, даже не глядя в комнаты, мимо которых прохожу.

Сотня дверей остаётся позади, и я останавливаюсь, словно врезавшись в деревянный столб. Самый приятный запах в истории ароматов проникает в нос и помимо воли поворачивает мою голову. В комнате слева накрыт стол. Простой стол без скатерти или столовых приборов, и на нём стоит деревянная тарелка, на которой лежит половина зажаренного цыплёнка, источающая пар. Мой рот мгновенно наполняется слюной, живот скручивает в тугой требовательный узел. Каждая частичка моего тела кричит о том, как она хочет этого горячего жареного мяса. Я так долго жил с голодом в Аду, что всё тело буквально воет в ответ на призыв хорошей еды.

Всхлипывая, я отворачиваюсь, и тут же вижу в комнате напротив простой кубок из чистого стекла, до краёв наполненный водой. Только увидев его, я уже знаю, что это чистейшая ключевая вода, журчавшая из-под древних скал, и стоит мне лишь испить её, влить в изжаренное смертным прикосновением горло, как жажда в тот же миг исчезнет. Для того, кто никогда не испытывал жажды засушливых земель смерти, может показаться безумием мысль, что человек может пожертвовать собой ради стакана воды. Но чтобы это понять, это надо пережить. Я весь пересох в пустыне Саха́р. Но это ничто по сравнению с жаждой, которую чувствует человек, проведший день в Аду.

Но всё равно, я отрываюсь от этого зрелища и ковыляю дальше. Всё тело болит от резко проснувшейся в нём жизни из-за близости мира после такого долгого похода по землям мёртвых. Всё больше запахов набрасывается на меня, и каждый приятнее предыдущего. Яблоки, карамель, свежевыпеченный хлеб… пиво. Свежее пиво, благоухающее хмелем… журчание из крана чуть не развернуло меня. Мельком я вижу комнаты: в одной луг, залитый солнцем, в другой – конь, готовый к скачке, великолепный зверь, с мышцами, бугрящимися под тёмной шкурой, способный мчаться галопом весь день. Там есть комнаты, где сокровища лежат целыми кучами, столько золота, что можно купить королевства целиком. Я сосредотачиваюсь на отдалённом прямоугольнике зелёной травы и голубого неба, который приближается с каждым шагом. Моя воля железная. Я понимаю, что это испытание, и меня не свернуть.

Я в двадцати ярдах от последней двери. Вижу голубое небо, зелень сада, стену за ним. Выглядит как королевский сад за конюшнями гонцов. Я бегу.

– Ял, возвращайся в кровать.

Один взгляд в сторону, и я резко останавливаюсь, поворачиваюсь и делаю три шага назад. Я узнаю́ комнату, это спальня. В закрытые жалюзями окна льётся свет, разделяя кровать на параллельные линии света и тени. И каждая светлая полоска поднимается, описывает её контуры, показывая гладкую смуглую кожу на тёплой плоти. Она лежит обнажённая, в точности как я её и оставил, шёлковые простыни закрывают её до середины спины, повторяя изгибы столь же точно, как и свет.

– Лиза?

Она не говорит, лишь слабо потягивается, как человек в мгновения перед тем, как проснётся.

Это дверь в прошлое. Сам воздух мерцает в дверях, в мире видны изломы, и каждый ведёт к новым возможностям, новым версиям моей жизни. Если бы я остался с ней тем утром, если бы повернулся в дверях, когда она меня позвала, всё ещё в плену своих снов, если бы я мог ещё раз лечь рядом с ней… ничего из этого бы не случилось. Я пропустил бы обращение бабушки. Никогда не встретил бы Снорри. Он бы сам отправился домой. Я жил бы той жизнью, которой жил всегда. Возможно, я попросил бы Лизу выйти за меня, потратил бы её приданое, чтобы откупиться от Мэреса Аллуса, и до сих пор продолжались бы ленивые, мягкие дни моей жизни.

Эта единственная мысль переполнила меня. Вернись. Верни всё вспять. Сделай заново. Эта единственная мысль и её восхитительная жизненная сила после столь долгого времени в мёртвых землях. Лиза де Вир, высокая, стройная, прекрасная, тёплая, живая. Пройди по коридору и вернись в настоящее, во дворец в Вермильоне, где она уже замужем и весь мир против меня… или в последний миг поверни сюда и сделай шаг назад в то утро, где всё пошло не так, и где этого так легко можно было избежать.

Один шаг, вот и всё, что требуется. Остального я даже не помню. Я кладу руку ей на бедро, сажусь возле неё. Начинаю стягивать сапоги. Лиза протягивает руки, чтобы притянуть меня к себе, медленно поворачивается, тёмные волосы волнами ниспадают с её плеча.

У неё нет лица, лишь воронка плоти, из которой торчат десятки острых змеиных клыков, и с них капает яд. С криком ужаса я падаю с кровати, моя рубашка рвётся, большая её часть остаётся в кулаке существа. Я хватаю ключ и бегу к двери, но никакой двери уже нет. Карабкаюсь назад по полу спальни, а тварь, которая не Лиза, поднимается с кровати. Зажатый в угол, я тянусь, чтобы открыть ставни, но за ними лишь мёртвое небо Ада – там меня ждут вечные муки. В мёртвом свете яснее видно мерцание в тех местах, где миры касаются друг друга, и Не-Лиза выглядит как нечто скорее сделанное, чем выросшее – грязная плоть на старых костях. Она неловко слезает с кровати, дёргая конечностями, и шагает в мою сторону.

В отчаянии я сую ключ в сторону ближайшего места, где преломляется свет. Это не дверь, но почти может ею быть. Это полушанс, и я им пользуюсь. Чувствую, как ключ Локи увлекается чем-то, цепляется зубцами за какую-то ткань бытия… и я его поворачиваю.

А мгновением позже я уже вываливаюсь в печь Саха́ра, на обжигающе горячий песок, в раскалённую добела жару́, в место, которое пожирает надежду и погребает кости… и чувствую себя великолепно.

– Маршал? – кто-то сильно тряхнул мою руку. – Маршал!

Это бледный дрожащий Бонарти По. Ключ отпустил мой взгляд, и оказалось, что я сижу в коридоре – как раз там, где Гертет сунул его мне в руки.

– Сколько я…

– Думаю, все умерли! – По оглянулся на коридор. Разнёсся жуткий крик, опровергая его слова – такие же вопли можно услышать в пыточной.

– Надо уходить. – Я поднялся на ноги, держась за стену. Было темно, лишь одна лампа тлела в нише между нами и дверью в тронный зал, масло в ней почти прогорело.

– Г-говорят, вы знаете о… твари, которая на нас нападает? – Бонарти ещё не отпустил мою руку.

– Я видел такую в Аду.

– О, Боже. – От его хватки стало больно, так что я стряхнул его руки. – Но вы ведь знаете, как её победить?

Дверь в конце коридора разлетелась на куски, избавив меня от ответа. Там стояла нежить, словно рана на глазу – там, но невидимая. В следующий миг я её мельком заметил – не как воспалённый белый нерв, теперь она скрывалась под призраками, носила серые человеческие души, словно кожу.

Воздух между нами зарябил, на миг показались и исчезли искажённые линии и трещины, одни сверкающие, другие тёмные. Это и был тот рок, о котором нас предупреждал Лунтар. Не смерти, которые нежить сеяла десятками и тысячами, но разрушение мироздания. Такие же трещины я видел там, где на границе между мирами стоял зал судей. А теперь здесь тварь Мёртвого Короля вызвала столкновение двух миров, направляя обитателей Ада обратно в свои тела, в земли живых. По своей природе любая трещина склонна расширяться, и с каждым медленным поворотом Колеса – которое их и создаёт, – трещины будут распространяться всё быстрее и дальше. Ошимское Колесо, может, и находится в бессчётных милях отсюда, но его влияние достигает сердца любого места. Его продолжают крутить громадные недремлющие машины Зодчих, по-прежнему пульсирующие энергией, хотя сами Зодчие мертвы уже тысячу лет.

Нежить приближалась медленно, словно искушая нас побежать. Я знал, как быстро может двигаться эта тварь, и не шевельнулся, поскольку тогда она тут же бросилась бы на меня. Вместо этого я цеплялся за последние оставшиеся мгновения жизни. А у Бонарти не было моего понимания, и он побежал. Он сделал два шага, и нежить ударила его в спину. Она втекла в него – так голодный рот всасывает полоску сухожилия. Я заметил нервно-белое мерцание, когда последняя часть тонкого тела исчезла под кожей, захватив его хребет. Саван нежити из призраков отвалился, когда она вселилась в плоть, и они закружились, словно дым, вокруг парализованного тела.

К счастью, крик Бонарти был коротким, но его боль на этом не закончилась. Мгновением позже по всему его телу открылись сотни порезов, как от бритвы, не глубже толщины кожи. Теперь, когда нежить засела в плоти Бонарти, я бы побежал, но он заблокировал мне путь от тронного зала, а там в дверях столпились трупы с голодными глазами, которых держало лишь желание нежити поиграть со своей едой. Мне некуда было бежать, негде было скрыться.

Бонарти развернулся ко мне, широко раскрыв глаза, скривив губы в неестественной ухмылке. Его кожа начала отваливаться, между параллельными порезами медленно отдиралась дюжина широких полос. Бывает состояние, когда ты так напуган, что уже неважно, куда бежать – главное бежать. Я знал, что за трещинами повсюду вокруг есть двери и нарушенные возможности, и все они ведут прямиком в Ад, но, откровенно говоря, Ад уже явился сюда во всём своём ужасе, и потому я бы предпочёл убежать в какую-нибудь его часть, где не было нежити. Тварь потянулась ко мне красными освежёванными руками Бонарти, с которых свисала содранная кожа. С криком, как кричит человек, которому надо сделать что-то ужасное, например, отрезать себе руку, чтобы спастись от огня, я сунул ключ Локи в ближайшую трещину. Самая ближняя искажённая линия мерцала на стене возле меня, и почти исчезла к тому моменту, как я до неё дотянулся. Ключ попал во впадину и засел там, удерживая трещину. Влажные пальцы Бонарти тянулись к моей шее, и, всё ещё крича, я повернул ключ.

Казалось, в тот же миг мир разломился. Вместо того, чтобы провалиться в дыру, я отпрянул назад, поскольку оттуда вырвалось что-то большое и оттолкнуло меня в сторону. Что-то большое, суровое и быстрое.

Снорри замахнулся над головой, топор прорубил ключицу Бонарти По и глубоко засел в его груди. Тяжёлый сапог сломал рёбра, и викинг высвободил лезвие Хель. Ещё до того, как труп Бонарти коснулся пола, следующий удар норсийца сбоку отрубил ему руку по локоть, и топор дошёл почти до хребта.

Снорри с рычанием рванул за трупом, красная пыль взметалась с его волос и одежды. Изломанное окно в Ад за его спиной начало закрываться – реальность всё ещё могла себя залечить. Едва-едва.

Нежить заставила тело Бонарти ползти под градом ударов топора. Призраки взмыли вверх, пытаясь ослепить Снорри и вцепиться в него, но он их почти не замечал, глубоко врубаясь в плоть человека под собой. Потянулись белые усики в поисках новых тел, в поисках мертвечины, в которой можно поселиться, но северянин резво обрубал их. Если бы нежить была надёжнее связана с плотью, как в форме нерождённого, то тварь могла бы эффективнее управлять мёртвыми и живыми, чтобы восстанавливаться, но эта нежить необдуманно решила поиграть со своей едой, и так плотно связалась с Бонарти, что стала уязвимой.

Резня продолжалась, не стихая. Снорри знал, что его противник глубоко в плоти, лежащей перед ним. Я мельком заметил белизну нежити в том месте, где Снорри перебил хребет Бонарти. Секундой позже тварь начала отвязываться от останков трупа. Но, как и я, Снорри её видел – время, проведённое в мёртвых землях, добавило что-то его зрению. Его топор стал размытым пятном, рубя нежить, которая оказывалась твёрдой в те мгновения, когда пыталась освободиться от плоти. А может время, проведённое в Аду, придало топору Снорри такое лезвие, которое могло попасть даже по нежити, или кровь бесов его заколдовала – в любом случае, оно рубило.

В Тронде есть состязания, которые помогают избавиться от зимней скуки. В одном из них норсийцы рубят топорами пихту толщиной с человека, и побеждает тот, кто первым перерубит ствол. Атака Снорри на нежить была очень похожа на то состязание, и до того, как тварь сбежала из тела Бонарти, она оказалась почти полностью изрублена. В тот миг, как последний нервно-белый усик убрался из окровавленных останков, нежить свернула мир вокруг себя и выпала в мёртвые земли. Снорри со звериным рыком бросился следом. Если бы не моя стратегически подставленная нога, он исчез бы в Аду, преследуя свою жертву. А так он растянулся лицом вниз на роскошных, хоть и испачканных, коврах Гертета.

Я оглянулся на мертвецов, выглядывавших из дверей тронного зала. Возможно, если бы я не посмотрел, они бы и дальше так стояли, безучастно глядя на меня. Похоже, мой взгляд их оживил, и они все как один рванули вперёд.

– Поднимайся! – Я прыгнул к Снорри и попытался его поднять. Одно лишь прикосновение к нему снова дало моим рукам то ощущение смертной сухости, словно кожа стала бумагой, словно жизнь высасывалась из плоти. – Поднимайся! – Легче было бы поднять лошадь.

Снорри оттолкнулся руками и поднялся на ноги к тому времени, как мертвецы до нас добрались. Нежити уже не было, так что они утратили скорость, но всё равно, их было много.

Но численность, похоже, не имела значения. Снорри шёл через них, как коса. Это напомнило мне о моей славной победе над мальчишками с вёдрами в оперном театре. Снорри одолевал мертвецов, как принц Красной Марки одолевал напуганных уличных оборванцев. Топор – отличное оружие для такого дела. Меч это язык: он говорит красноречивым голосом насилия, отыскивает жизненно важные органы врага и убивает его. Топор же только рычит. Наносимые им раны разрушительны, а топор Снорри едва ли не каждым ударом отнимал голову или руку.

Спустя две минуты норсиец стоял в центре устроенной им бойни, посреди пары десятков трупов, настолько изрезанных, что некромантия уже не могла сделать из них ничего опасного. Я пошёл за ним следом в тронный зал, бросая нервные взгляды через плечо, высматривая новых врагов, которые могли приближаться по коридору. У многих мертвецов в ножнах на поясах были мечи. Я взял тот, что с виду был выкован для дела, а не для представления.

– Ты… в порядке? – Я осматривал зал. Снорри, покрытый чужой кровью, стоял, опустив голову и тяжело дыша. Он держал топор у бёдер – одна рука рядом с лезвием, другая на дальнем конце древка. Выглядел он неважно. Как и зал: каждая поверхность здесь была испачкана, трон свален, гобелены растоптаны, и всё воняло смертью и разложением. – Снорри? – Он выглядел почти как незнакомец.

Он поднял голову, уставившись на меня из-под чёрных волос – непроницаемый, способный на всё.

– Я… – Его первое слово мне с тех пор, как мы разделились в Аду. Для меня прошло несколько месяцев – сколько жизней по ощущениям прошло там?

Из тёмного угла зала, из-под гобелена – на котором раньше была вышита серебром какая-то победа, и который теперь был заляпан кровью и грязью, – поднялся покойник и бросился на Снорри сзади, таща за собой вышитую ткань, словно знамя. Снорри, почти не глядя, ударил вбок, топор был словно продолжением его руки. Голова покойника отлетела, его тело запнулось, и он рухнул.

– Я обрёл покой, – сказал Снорри, подошёл и заключил меня в воинские объятья.