Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке

Глава 13 Год 1428, ранний вечер

За окном висело густое серое небо. Дождь стучал в стеклышки витражной затворки. Тук-тук, тук-тук. Или это сердце мое плакало горькими слезами, оплакивая тех, чьи виноградники вытоптали копыта жеребцов, тех, кто задохнулся в пламени пожара, тех, кто потерял прошлое и будущее на шерстяном одеяле. Вот и Шарльперо потерялся в пыльных коридорах замка, пропал в таинственных закоулках и потайных ходах. Съели его откормленные крысы маркграфовских житниц или растерзали собаки из охотничьей своры. И лишь рыжие клочки шерсти перекатывает сквозняком на забытых лестницах замка. Да и от Блума до сих пор нет вестей…

— Держи голову прямо! — старуха больно дернула прядь волос.

Я послушно выпрямилась. Гунда заплела пятую по счету косу, чтобы сделать на моей голове модную прическу.

— В комнате Изабеллы веди себя скромно, — напутствовала она. — Молчи. На вопросы не отвечай. Голос тебя выдаст. У Агнес голос был звонкий и тонкий, а у тебя низкий, с хрипотцой… И глазищи-то, глазищи свои притуши. Ресницы опусти и сиди мышкой. А то как поведешь глазищами, аж мороз по коже… Изабелла начнет гадости говорить — не слушай. Она всем их говорит. Магнус чушь будет болтать — не обращай внимания, он всегда чушь болтает. С отцом Бонифацием — поосторожней, он хитер, как иезуит. Шута гони. Будет рожи корчить или язык показывать — ногой его шугани. От Хендрика держись подальше, сиди с придворными дамами. Да! И не забудь ласково улыбнуться Марианне.

Все ее премудрости в одно ухо влетели, из другого — вылетели. Иное мучило меня:

— Гунда, как умерла Агнес?

— Как? Да как все, — пожала она плечами. — Перестала дышать и умерла.

Я с укоризной посмотрела на нее в зеркало.

— В наших краях ходят слухи, что ее убил маркграф перед алтарем.

— Врут! — рассердилась старуха. — Он и пальцем ее не тронул. Ее укусила змея.

— Как — змея? — не поверила я. — Откуда в церкви змея?

— Что ты такая глупая? — всплеснула она руками и упустила плетение. — В церкви все было просто прекрасно! Отец Бонифаций благословил их, они обменялись обручальными кольцами и поцеловались. Хор мальчиков ангельскими голосами исполнил канон. Потом было веселье. Магнус упился до того, что свалился под стол. После гонга молодые удалились в свою опочивальню.

— И что? — мое любопытство разгорелось жарким пламенем.

— И ничего. — Гунда поджала губы. — Не крутись!

— Когда же ее укусила змея? Где?

— Утром. В опочивальне.

— Ты все врешь, — недоверчиво покачала я головой.

— Я — не вру! Хендрик сам разрубил змею пополам, но было уже поздно. На ее руке, вот тут, между большим и указательными пальцами остались следы ядовитых зубов. Медноголовка, слышала о такой? Водится в наших краях. Самая ядовитая…

— Но как змея оказалась в опочивальне?

— Да кто ж его знает? — пожала она плечами.

— А почему она укусила ее за руку?

— А ты хотела за какое место? — фыркнула старуха. — Ох, мученье с твоими косами. Вот здесь держи.

Она свернула косы спиралями и заколола костяными шпильками. Голова стала похожа на гроздь винограда. Сверху водрузила островерхий колпак с вуалью.

— Вот, теперь хорошо! — оценила она свою работу. — Похожа. Вылитая Агнес.

— Гунда, — все никак не могла я взять в толк историю со змеей. — У змеи нет ног.

— Нету, — легко согласилась она.

— Как же змея могла подпрыгнуть и укусить Агнес за руку?

— Ну какая же ты непонятливая? — в досаде Гунда постучала себя указательным пальцем по лбу. — Змея была в ларце с алмазной короной. Агнес доставала корону, и в это время ее укусила змея!

— Зачем в ларце была змея?! — ахнула я.

— Змеи — они такие: они всегда куда-нибудь заползают, — растолковала она мне известную истину.

— А корона красивая? — тяжело вздохнула я.

— Красивая, — подтвердила Гунда и мечтательно почмокала губами:

— Алмазы — вот такие, с голубиное яйцо. А на верху один — квадратный, желтого цвета. М-м-м… Красотища… Корона-то матери Хендрика принадлежала. Традиция у них в роду такая: маркграф надевает на голову молодой маркграфине алмазный венец после брачной ночи. Чтоб, значит, уже жена была… Корона — символ плодородия и процветания. Пока Грюнштайны владеют алмазным венцом, власть их крепка.

— А где же ларец хранился? — Я поправила колпак, который сполз на лоб.

— В сокровищнице и хранился.

— Плохая у вас в замке сокровищница, — покачала я головой, и колпак съехал на ухо. — Безобразие, змеи в алмазных коронах живут. Крысы, наверное, летучие мыши…

— Не твоего ума дело! — нахмурилась старуха. — Хорошая у нас сокровищница. Змея заползла в ларец уж после того, как его в опочивальню принесли. Я сама на корону полюбовалась, когда постель им готовила. Не было там змеи!

— Гунда, признайся, это ты змею в ларец положила? — осуждающе покачала я головой. Колпак свалился на колени.

— Я?! — ахнула она. — Ах ты ж мерзавка! Да я!.. Да я всю свою жизнь!..

— А кто? — быстро спросила я.

— Кто-кто… — проворчала она, вмиг остыв. — В том-то все и дело, что некому… В опочивальню молодых никто не заходил… Я сама у дверей… хм-м… сторожила их покой.

— А через потайной ход, — скосила я глаз в сторону маленькой двери за ширмой.

— Еще чего! Я ход сама заперла, а ключ на пояс повесила, — она продемонстрировала мне маленький изящный ключик, один из многих, что висел на кольце у нее на поясе. — Никто не входил. Не шевелись, а то колпак криво пришпилю.

Я послушно застыла перед зеркалом, любуясь массивным ожерельем с красными камнями и такими же серьгами. Ах, как мне нравились украшения! И почему батюшка не разрешал носить матушкины вещицы? В ларце, что остался после нее, и не хуже были.

— Ну как же змея могла попасть в ларец? — все допытывалась я.

— Как-как, — недовольно проворчала старуха. — Бледный Всадник на бледном коне. Слыхала о таком?

— Слыхала… — моя спина покрылась мурашками.

И до наших краев докатился слух о страшном привидении, обитавшем в замке Грюнштайн. Бледный Всадник на бледном коне проносится бесшумным галопом по темным залам, пугая придворных дам и кавалеров. Его появление приносит несчастье.

— Так это Бледный Всадник во всем виноват?!

Гунда многозначительно качнула подбородком в знак согласия. Мы помолчали.

— Зачем же маркграф выдает меня за погибшую жену?

Старуха тяжело вздохнула.

— Не верит он мне, не верит… Думает, что это человеческих рук дело. Говорит, что привидениям не нужны ядовитые змеи, чтобы кого-нибудь призвать в свои объятия. Вот и хочет понять, кто подложил змею и убил Агнес.

Я задумалась над словами Гунды и согласилась с маркграфом. Действительно, зачем привидению змея, если оно и так может справиться с любой женщиной?

— А зачем кому-то понадобилось убивать Агнес? — уставилась я на свое отражение в зеркале.

— А позавидовали. Гадкие люди. Позавидовали счастью молодому. Вот и подложили змею… Чтоб, значит, убить молодую… Охо-хо, любил он ее очень. Так любил, так любил… Теперь не скоро женится… — Гунда быстро взглянула в зеркало и отвернулась, но я успела заметить в ее глазах настороженный блеск. Так смотрят люди, желая узнать, поверили ли в их ложь.

— Как же маркграф собирается узнать, чьих это рук дело?

Старуха смутилась и больно уколола меня шпилькой.

— Маркграф Хендрик — мужчина умный и наблюдательный, не чета нам, глупым женщинам. Убийца себя сам выдаст испугом, потому что не удалась его хитрость. Как увидит маркграф тот испуг, так и поймет, кто злодей. И воздаст по заслугам. А ты девочка умненькая, поможешь найти завистника. И маркграф тебя за это хорошо наградит. Домой вернешься богатой невестой. Потерпи маленько, уж завтра и наградит.

Она загремела ключами, запирая сундуки с приданым Агнес.

А я задумалась: выходит, обман те слухи, что утверждали, будто невеста маркграфа умерла от страха перед алтарем. В жизни-то все не так было!

Да, было не так…

Черная тень мелькнула в зеркале, и я вздрогнула. Колпак удержался на голове благодаря костяным шпилькам. Маркграф оторопело взглянул на мое отражение, но ничего не сказал. Мужчины!.. Они ничего не понимают в женской моде. Желтое платье из негнущейся парчи — о таком наряде мечтает любая придворная дама. Желтый цвет — цвет золота, цвет богатства. А богатство — это уважение и почитание. А почитание — это любовь, как в балладах о прекрасных королевах и рыцарях. А любовь — это вздохи при луне, это звуки лютни под балконом, это турниры, это мадригалы и воздушные поцелуи. Вот что такое любовь! Бедный Блум, он никогда не увидит меня в желтом платье…

— Что-то ты рано, — прокаркала старуха. — Но мы уже почти закончили… Принес?

— Принес. — Маркграф бесцеремонно взял мою левую руку, снял с пальца подарок Блума и надел вместо него перстень с крупным синем камнем.

— Один к одному, — закивала орлиным носом Гунда. — Никто и не отличит. К тому же Изабелла всегда свечи жалеет, а впотьмах и не разглядеть ничего.

Кольцо замечательно смотрелось на моем пальце, только было немного великовато. Тяжелый камень сползал на бок.

— Не вздумай потерять, — проворчала Гунда.

Она с неудовольствием смотрела на обручальное кольцо. А мне оно очень нравилось: простенький ободок, а на нем продолговатый сапфир, величиной с фалангу мизинца. Камень был так замечательно отшлифован, что казалось, будто это сгусток ночного неба, а в нем мерцают звездные всполохи. Вот таким и должно быть настоящее обручальное кольцо. Эх, Блум, что же ты не догадался подарить такое же?

Маркграф протянул руку, я послушно вложила в его ладонь пальцы, и мы отправились в путешествие по замку… Первая заминка произошла в дверях опочивальни: колпак на добрых три ладони возвышался над головой Хендрика и не проходил в дверной проем. Но я нашла выход из положения: если немного согнуть колени и наклонить голову, то колпак прекрасно проходил по высоте. Я понадеялась, что потолки на половине Изабеллы достаточно высоки.

Изабелла представилась мне сухонькой старушкой, набожной, в болезнях, с блеклыми от пролитых слез глазами, но в то же время едкой и скупой. Несчастная женщина, потерявшая и мужа и невестку. Что еще ей оставалось делать, как не уйти в монастырь? Так делают многие вдовы, чтобы отрешиться от мирской суеты и посвятить остаток дней молитвам и размышлениям в уединенном месте. Отчего же маркграф и Гунда усомнились в благих намерениях Изабеллы?

Я же слышала…

— Ты слышишь меня, Аньес? — Маркграф остановился.

— А? Что? — Очнулась я от мыслей. — Да, конечно…

— Повтори, что я сказал.

— М-м-м… — наморщила я лоб, но вспомнить ни единого слова не смогла.

— Я велел тебе молчать. Понятно? Твой голос… Он совсем другой… У Агнес был писклявый голос. И глаза… Опусти ресницы и смотри в пол… Не помню, какого цвета у нее были глаза…

Я осторожно кивнула головой, прислушиваясь к поведению колпака. Колпак качнулся, но шпильки удержали его. Мы двинулись дальше по длинной галерее, которая тянулась над залом, установленной рыцарскими доспехами. Видно, не часто пользовались этой частью замка. Пламя редких факелов освещало пыль и паутину. Шаги отдавались гулким эхом под балками перекрытий. Тени скользили по тусклым неподвижным фигурам, закованным в броню, на миг оживляя их в прежнем величии. Шуршала тяжелая парча желтого платья.

— И еще вот что… — маркграф опять остановился, приподнял мой подбородок пальцем и уставился на губы. — Ничего не ешь и не…

Что еще возбранялось делать, мне не довелось узнать, потому как он впился в мой рот так, что перехватило дыхание. Ах, я и не знала, что поцелуй бывает таким жадным и нежным, жестоким и ласковым. Я не знала, что от таких поцелуев голова идет кругом, сердце рвется из груди, колени подгибаются и сладкая истома накатывает кипящей волной. Поцелуи Блума, влажные и безвкусные, настойчивые и бесцеремонные, ни в какое сравнение не могли идти с тем, что испытала я в рыцарском зале. Ах, я и подумать не могла, что мужская рука на груди может быть чем-то еще, кроме клещей.

— Чертово платье… — промычал Хендрик, пытаясь стянуть парчу с моего плеча. Платье не поддавалось. Гунда затянула шнуровку намертво.

Его губы притронулись к выемке на шее, скользнули к мочке уха и опять приникли в моему рту. Ах, я таяла восковой свечой, я упивалась незнакомыми ощущениями, я ждала еще и еще. Мои руки оказались на его шее, и я привстала на носочки, чтобы было удобнее целоваться. Тяжелый колпак больно оттягивал зачесанные волосы, я мечтала избавиться от него. Я желала вынуть шпильки и сбросить его под ноги, чтобы не отвлекал от погружения в пенящие воды реки сладкого желания.

И мечта моя исполнилась. Над головой просвистело крыло невидимой птицы, колпак сорвало и унесло волшебным ветром. Колдовская сила пришпилила его к деревянной обшивке стены. Взмахнув вуалью, он распластался треугольным листом, сорванным осенним ветром с великанского дерева.

— Ложись! — гаркнул маркграф и подсечкой завалил меня на пол.

— А-а-а! — заорала я в ужасе, вмиг вспомнив, как он насиловал мое тело на шерстяном покрывале.

— Ш-ш-ш… — его ладонь плотно прикрыла рот.

Он прислушивался к тишине рыцарского зала, навалившись на меня всем телом. Но уж не было в нем похоти, а лишь настороженность охотника, который услышал поступь дикого зверя. Факелы шипели ровным пламенем, чуть поскрипывало старое дерево, тени безмолвно скользили по запыленным доспехам.

— Оставайся здесь, — едва слышно прошептали его губы. — Я сейчас вернуть.

Под прикрытием перил он бесшумно пробежал до конца галереи, спустился вниз, проскользнул вдоль стены и скрылся за доспехами рыцаря с алебардой в железной руке. Я послушно лежала на полу, прикидывая, как бы половчее повернуться, чтобы справиться с негнущимся платьем и встать. После нескольких неудачных попыток мне удалось ползком добраться до стены и сесть, привалившись спиной к панелям. Над головой болталась порванная паутина вуали. Колпак крепко держался на стене, пришпиленный арбалетной стрелой.

И страх обуял меня. И поняла я, что имел в виду маркграф, когда говорил старухе о второй попытке убийства. И холод смерти пробрался в сердце мое, ибо поняла я, кого намеревались убить еще раз: Агнес, то есть меня.

Путаясь в броне платья, спотыкаясь и оскальзываясь, я бросилась бежать. Через дверку в конце галереи, по лестнице вверх, за угол, по коридору до другой дверки, по лестнице вниз, по залам и переходам я мчалась, не разбирая дороги. Меня гнало чувство опасности. Я ощущала ее кожей. И не понятно было, откуда она смотрит.

Я свернула за угол и оказалась в тупике. Коридор закончился стеной, прикрытой обветшалым гобеленом. Далекий отблеск факельного пламени лишь сгущал тьму в заброшенном ответвлении.

Я прислушалась, но бьющееся сердце мешало различать звуки. Да и не было никаких звуков. Ноги привели меня в безлюдную часть замка. Я заблудилась. Страх, одиночество и уныние охватили меня, и я забилась в угол и заплакала, совсем позабыв, что уже выплакала все слезы по дороге в Грюнштайн. Горячие слезы ручьем текли по щекам, заливались в рот соленым потоком и капали на желтое платье. Горе мне, горе…

— Кто тут? — донеслось из-под земли. — Человек ты или привидение?

Слезы моментально высохли, а вдоль спины поползла струйка холодного пота. Как же я забыла о привидениях в замке Грюнштайн? Вот и пришла моя смерть. И не от руки злодея, подбросившего змею в опочивальню маркграфа, а от Бледного Всадника на бледном коне. Того Всадника, конь которого проходит сквозь стены, бесшумным галопом проносится через бальные залы или бредет в коридорах с опущенными поводьями.

— Кто тут? — опять прозвучал тихий голос. — Ну, откликнитесь кто-нибудь… Спасите меня… — голос жалостно всхлипнул. — Люди… Помогите…

И стало мне жаль этого несчастного призрака, так же, как и я, заплутавшего в лабиринтах замка.

— А ты кто? — несмело спросила я. — Ты чей?

— Ничей… — совсем опечалилось невидимое привидение. — Брожу тут уже который день… Поесть ничего нету?

— Привидения не едят, — пожурила я его. — Они же бестелесные.

— Жаль, — призрак горестно вздохнул. — А ты чей призрак? Слышу, что голос, вроде бы, женский.

И задумалась я над его словами. И ужаснулась: а ведь прав Бледный Всадник, стала я тенью умершей Агнес. Хожу по замку, пугаю придворных дам и кавалеров, появляюсь на кладбище в белом платье с распущенными волосами. Потеряла я свое имя и лицо. Аньес умерла, а Агнес не восстала. Кто же я? И стало мне себя жалко до слез. И сказала я:

— Была я дочерью алхимика, да он умер. Была я невестой, да забрали у меня обручальное кольцо. Была я живой девушкой, а стала духом усопшей жены маркграфа. Был у меня жених по имени Блум, а теперь никого у меня нет.

— Аньес!!! — вскрикнул призрак. — Аньес!!! Это твой дух? Горе мне, горе… — И он расплакался навзрыд.

— Да, — печально сказала я. — Ты угадал. А тебя как зовут?

— А я когда-то был женихом Аньес, — прорыдал он. — И зовут меня Блумом.

— Как, ты все же умер? — удивилась я. — А я надеялась, что ты меня спасешь…

— Я еще не умер, но теперь надеюсь, что скоро… Раз ты уже умерла, то и мне жить незачем…

Вот тут и закрались сомнения, что говорю я с призраком.

— Блум, ты ли это? — я с трудом согнулась в жестяной парче и разглядела железную решетку, прикрывавшую отдушину в полу.

— Я… — сквозь решетку виднелось его широкое лицо.

— Что ты тут делаешь? Вылезай немедленно! — радости моей не было предела. Блум нашелся, пришел меня спасать, сейчас он выведет меня из тупика, и мы покинем страшный замок Грюнштайн!

— Не могу… — всхлипнул он. — Нет отсюда выхода.

— Как же нету? — удивилась я. — Как-то же ты попал туда.

— Вход есть, а выхода нету, — как всегда заупрямился он.

— Так не бывает! — топнула я ногой в досаде. Блум свои тугодумством способен вывести из себя и ангела.

— Ах, Аньес, Аньес, — жалобно проскулил он. — В этом жутком замке все бывает. Знала бы ты, чего я натерпелся! Я пробрался в замок под телегой водовоза, меня учуяли собаки, но я спрятался в бочке с отбросами, и они потеряли след. Потом я крался мимо солдат, лежал в навозе, плавал в сточной канаве и наконец пробрался в подвалы через слив. Господи, знала бы ты, в какой преисподней я побывал… Там скелеты прикованы к стенам, там крысы величиной с собаку, там ямы и бездонные ловушки. Однажды я набрел в коридоре на оконце, которое выходило прямо на кладбище. И видел я, как один призрак раскапывал могилу, а второй появился из земли. И я упал в беспамятстве и думал, что умер. И лишь твердил твое имя… Впрочем, что я тебе рассказываю. Ты же сама призрак… Аньес, спаси меня!

— Блум, миленький, какой же я призрак?! — гремя железным платьем, я пала на колени и попыталась сдвинуть решетку. Тщетно.

— Аньеееес! — совсем рядом раздался голос маркграфа, и стены тупика осветило пламенем факела.

Блум пискнул и затих.

— Аньес! — Хендрик выскочил из-за угла, рывком поднял меня и прижал к груди. — Слава Богу, жива! — и тут же сердито напустился:

— Я же велел тебе ждать меня! Куда ты ушла? Что ты здесь делаешь? С кем ты разговаривала?

— Я… Я… Я испугалась, — лепетала я, всем сердцем надеясь, что Блум успел спрятаться. — Я… Я… Я убежала. Я заблудилась. Я потеряла кольцо…

Кольца и правда не было на пальце. Я вскинула на маркграфа виноватые глаза, в смирении ожидая гнева и наказания. Но он не гневался, в его взгляде я со смущением прочла грешное желание. Он наклонился и жадно припал к моим губам. И был тот поцелуй, как глоток нектара.